Вена

Явочная квартира ТСХ

15 января 2005 г., 21:00

Совещание в кабинете руководителя северной ветви ордена Хранителей Ганса фон Альвенслебена закончилось. Проводив последнего из присутствовавших, хозяин удобно расположился в своем любимом кресле. Откинувшись на высокую спинку, он сцепил пальцы, обхватил ими затылок и, почувствовав прилив энергии, начал размышлять. Только что полученная информация, в достоверности которой сомневаться не приходилось, настораживала и требовала принятия быстрых решений. Вот о них-то и раздумывал сейчас Ганс фон Альвенслебен.На совещании он узнал, что некая экстремистская группировка активно разыскивает продавцов оружейного плутония (урана) для создания «грязной» бомбы с очевидной целью сбросить ее на Израиль.«Только этого не хватало!» – мысленно воскликнул Альвенслебен.Конечно, ничего принципиально нового эти молодчики не придумали, с подобными вещами ордену Хранителей и спецслужбам всего мира приходилось сталкиваться и в прошлом, но в данном случае поражали нахальная настойчивость и упорство. Они обратились уже к трем потенциальным продавцам, и это всего лишь за один месяц. Такая наглость переходит границы разумного, ведь, кем бы они ни были, они не могут не знать, что любой источник урана тщательно охраняется, а люди, так или иначе имеющие доступ к радиоактивным веществам, всегда находятся под постоянным наблюдением спецслужб. И все равно не боятся! Значит или за ними стоит кто-то очень сильный, или они просто безумцы.Привыкший тщательно анализировать все, что имеет отношение к интересующей его теме, Альвенслебен едва заметно кивнул, словно соглашаясь с кем-то или чем-то. Он вспомнил высказывания раввинов-каббалистов: «Не будет в Израиле спокойствия, и окружающие не дадут иудеям мира, пока они не начнут выполнять определенную Богом миссию – вести другие народы в духовный мир».Конечно, людей, не выполняющих свои обязательства, не любят, но значит ли это, что их необходимо уничтожать? Не Божье это дело… К тому же одна из ключевых задач ордена состояла в сохранении народа Израилева на Земле обетованной и направлении его на путь истинный, определенный Творцом.Альвенслебен вновь прокрутил в голове только что услышанное. За годы службы, особенно на руководящих постах, он взял себе за правило по нескольку раз возвращаться к содержанию важной встречи или информации; перед его внутренним взором словно повторялся только что увиденный фильм, полный загадок, эмоций, вопросов и ответов на них. Психологи называют такой метод творческой визуализацией, способной при наличии развитой наблюдательности превратить человека в незаурядную личность. Альвенслебен, в совершенстве владея этой техникой, умел визуализировать события как прошлого, так и грядущего. Наблюдательность – принципиально важный фактор для конструктивного подхода к ситуации, а ею Ганс несомненно обладал. Удивляться нечему: детей из семей, к которым принадлежал этот всесильный руководитель ордена Хранителей, сызмальства обучали по методике знаменитого швейцарского педагога XVIII века Иоганна Песталоцци. Он применял свои познания в младших классах школы, которую открыл для детей, чьи родители, особо важные и почитаемые граждане, готовили своих чад для великих свершений.Обдумывая ту или иную ситуацию, Альвенслебен направлял события в определенный ракурс, приводивший к конечному результату. Для особо сложных случаев события реконструировались с другого ракурса, что давало совершенно иные результаты. Самым важным оставалось то, что наличие нескольких законченных сценариев на одну и ту же тему позволяло принять наиболее правильное решение.Благодаря умелому обладанию такой замечательной аналитической методикой руководители ордена заметили молодого Альвенслебена в самом начале его карьеры. Он быстро продвигался по служебной лестнице и к своему сорокалетию в 1956 году был переведен из службы внешней разведки ФРГ в команду руководителей нелегалов. В течение нескольких последующих лет он быстро прошел все ступени иерархии ордена и был назначен руководителем ее северной части, став одним из четырех ее самых важных членов.Прикрыв глаза ладонью, Ганс ощутил нарастающую дрожь – верный признак того, что он находится где-то рядом с принятием решения, в правильности которого не сомневался. Он понимал, что решение окажется трудным и потребует неимоверных затрат. Сейчас самым главным было выявление заказчика теракта, на поиски которого иногда уходит масса времени. А вот времени-то как раз и не было, и требовался лишь однозначный ответ. На карту поставлено существование целого народа, которому поручено вести других людей в духовный мир, а охранять его на этом пути должен орден. Эту работу ТСХ выполняла и раньше, и небезуспешно, причем действовать приходилось в условиях абсолютной конспирации, не ставя в известность никого, даже самих иудеев.Что ж, вывод о способе действия напрашивался сам собой: запуск групп сбора информации – в первую очередь, и только после этого оперативные группы. Именно они и должны будут выявить заказчика теракта.Параллельно следует прибегнуть к услугам Гардина, который чем-то удивительно импонировал старику. Палочка-выручалочка для ордена, интеллектуал-аналитик, хладнокровный и расчетливый агент-одиночка, к тому же изучающий Каббалу, следовательно, мотивированный… Такие люди нужны ордену.Ганс фон Альвенслебен потянулся в кресле, потом встал, налил себе немного минералки и подошел к окну. Огромный город раскинулся внизу огненными гирляндами, словно приглашая к мечтам и размышлениям. Но мечтать сейчас было бы совсем некстати.«Гардину пришлось несладко, – думал Ганс. – Такое, как случилось с Леоном в России, долго не забывается… Да еще Марина рядом, а это ведь двойная ответственность. Хотя и самой девочке досталось. Потерять отца, а потом оказаться в такой шпионской передряге не каждому по плечу. Но молодец, справилась!» – Альвенслебен улыбнулся, вспомнив свою первую встречу с Гардиным. Было это не в таком уж и далеком ноябре 2002 года. Воспоминания потекли сами собой.«Как же тогда Леон задел меня, пренебрежительно заговорив о моей первой жене, да еще обозвал двоеженцем! Так оно и есть, конечно, это – боль всей моей жизни. А что я мог тогда ему объяснить?В 1942 году, когда окончательное решение еврейского вопроса вступило в силу, стало понятно, куда катится Германия, а за ней и весь мир. Мы сутками не покидали кабинета тогдашнего главы северной ветви Хранителей, пытаясь понять, в чем ошиблись. Как мы допустили такое? Как позволили этому монстру Гитлеру распоясаться, и можно ли еще хоть что-нибудь исправить? Именно тогда Хранители приняли решение принять личное участие в спасении евреев. В самом начале, когда нацисты пришли к власти, мы поняли, что евреев нужно вывозить из Германии, ведь было абсолютно ясно, какие могут быть последствия. И мы стали активно заниматься организацией их отъезда, в основном в США и Палестину. И тогда же столкнулись с неожиданной трудностью: несмотря на всевозрастающую очевидную опасность, многие наиболее ассимилированные еврейские семьи отказывались уезжать. Они уповали на свое богатство и престижное положение в обществе, считая, что «просвещенный немецкий народ» не допустит бесчинств. Они считали себя немцами, придерживающимися иудейских традиций! Мы же сразу поняли, что решение Гитлера – окончательное, ведь он своих приказов никогда не отменял и фанатично следил за их исполнением. Тогда мы решили брать в жены евреек и усыновлять их детей, чтобы спасти как можно больше людей.На улице, где проживала моя семья, самый большой и красивый дом принадлежал семье известного банкира Цимермана. Поколениями она принадлежала к финансовой элите Германии, жила на широкую ногу, уменьшила свою фамилию до Цимера, считая, что такой шаг позволит им быстрее войти в высшие финансовые круги страны. Двое его сыновей, старшие офицеры, служили в германской армии в одном со мной полку. Дочка училась во Франции, говорила на пяти языках и слыла завидной невестой Берлина. Наши семьи не дружили, но я бывал в гостях у сыновей Цимера-Цимермана, и их дом покорил меня утонченным вкусом и приветливостью. Хозяйка дома и ее дочь Инга были истинными красавицами, да и сам банкир, красивый, холеный господин, отличался абсолютно европейской внешностью. В то время они были счастливой семьей… Как-то за обедом, на котором я присутствовал, я затронул тему отъезда из страны, ведь обстановка накалялась с каждым днем. Банкир согласился со мной, но фрау Цимер ценила обстановку дома, особенно необыкновенные зеркала венецианского стекла и прекрасный рояль, который обожала дочка. Отъезд все время откладывался, к тому же Цимеры не верили в то, что может произойти что-либо ужасное. Они так и не уехали: не смогли расстаться с привычным образом жизни и своим любимым домом и загородным поместьем.В ночь погромов старший Цимер находился в деловой поездке за границей, сыновья – в армии, в доме оставались только женщины и прислуга. О готовящемся погроме я узнал за два часа и успел незаметно перевезти к себе домой Ингу с матерью. Слуги заколотили окна и вывесили на дверях парадного входа табличку с надписью «Продается». Но дом ничто не могло спасти, его разграбили и изуродовали в течение часа. Цимеру я послал в Швейцарию телеграмму, предупредив, чтобы он не возвращался, и оповестил сыновей о случившемся. Но их уже отправили в концлагерь. Такова была политика национал-социалистов: даже военных из-за национальной принадлежности не миновали аресты. Я заготовил новые паспорта, и следующей ночью мы уехали в загородное имение Альвенслебенов, где я и обвенчался с Ингой. Фрау Цимер, к сожалению, от горя слегла, и через полгода мы ее потеряли. Время шло, но от Цимера-старшего не поступало никаких известий. Так Инга осталась одна. Она очень изменилась, быстро подурнела, стала вялой, безразличной ко всему на свете. Со мной она почти не разговаривала и совсем перестала спать. Пила сильнейшие снотворные препараты, а затем перешла на спиртное. Исходя из непонятно странной логики, в своих несчастьях она винила именно меня и совершенно не переносила моего вида в военной форме. А я тогда служил в военной разведке Гелена. Очень скоро я понял, что она меня ненавидит. Жила она в дальнем крыле дома, я ее почти не видел. Она целыми днями лежала на кровати и смотрела в потолок. Я пытался заинтересовать ее книгами или музыкой, но если я, постучавшись, входил в ее комнату, она отворачивалась к стене и не разговаривала со мной. Однажды я предложил ей уехать в Швейцарию. Она спросила:– С вами?– Да, иначе вам трудно будет пересечь границу.– Тогда не хочу.Я взял грех на душу и сказал, что ее отец, по моим сведениям, живет в Швейцарии. Она сразу согласилась на отъезд, поставив условие, что мы станем жить в разных комнатах.– Даже в разных отелях, дорогая, если вам так будет легче.Потом случилось непредвиденное. Меня срочно вызвали на службу, я сумел посадить ее на поезд до Цюриха, но сопровождать не смог. На прощание она меня поцеловала. Я долго потом думал: сделала ли она это для конспирации или простила меня? До конца войны я ее больше не видел. Вскоре пришла горькая весть: господин Цимер, пытаясь вывезти оставшиеся деньги и драгоценности, все-таки вернулся в Берлин. Кто-то из соседей узнал его, а дальше – донос, арест и концлагерь, где его следы потерялись. Я не смог сразу сообщить Инге об этом, жалея ее и понимая, что она вновь возненавидит меня.К окончанию войны весь мир узнал о том, что немцы творили в концлагерях. Инга, конечно, видела кинохронику, а потом через общество Красного Креста узнала о судьбе братьев и отца. Когда после войны я приехал за ней в Цюрих, она находилась в клинике для душевнобольных, и врач предупредил меня, что диагноз неутешителен: такая тяжелая форма депрессии грозит перейти в постоянное состояние, которое очень трудно поддается лечению. Меня она узнала, но когда я начал уговаривать ее вернуться в Берлин, наотрез отказалась уезжать из Цюриха.Сразу после окончания войны генерал Гелен предложил мне работу в службе внешней разведки Западной Германии. Наша база располагалась в пятистах километрах от Берлина. А с 1956 года, когда я перешел на нелегальную работу, мы перебрались в Вену. С тех пор я живу в Австрии.Поначалу переезд в Пуллах, где обосновалась база внешней разведки ФРГ, пошел Инге на пользу. Она привязалась ко мне, даже стала выходить из комнаты, правда, только в моем сопровождении. Иногда она гуляла в саду, но если хоть кто-нибудь подходил близко к ограде или прислуга выходила в сад, пряталась в своей комнате. Так прошли три года. Однажды она даже попросила меня остаться в ее комнате на ночь, и мы наконец стали мужем и женой. Вскоре она поняла, что беременна, и врачи посоветовали ей рожать. Переносила свою беременность она очень тяжело, почти все время лежала в больнице, но сына родила без особых осложнений. Наш мальчик появился на свет в 1954-м, но состояние Инги заметно ухудшилось. У нее начался тяжелейший послеродовой психоз. Она ревновала меня к ребенку, не подпускала к нему, но и сама им тоже не занималась. Требовала, чтобы я постоянно находился рядом, а я не мог все время проводить с ней. Масса работы, к тому же мне все чаще приходилось уезжать в командировки… Я нанял для сына няню, хотя это тоже было непросто: Инга не хотела видеть в доме никого, кроме меня. У нее появились странные фобии, например, ей все время мерещилось, что ее хотят отравить, и она соглашалась поесть, только если я кормил ее сам.Когда же я уезжал, она переставала выходить из комнаты. Однажды, вернувшись из очередной поездки, которая длилась всего неделю, я застал Ингу в жутком состоянии. Обессилевшая от голода, она лежала на кровати, бледная, похожая на старуху с безумным взглядом, и даже не отреагировала на мое появление. Перепуганная служанка рассказала, что Инга не дает за собой ухаживать, ничего не ест и не встает с кровати. В мое отсутствие несколько раз вызывали врача, но в домашних условиях принудительно кормить и лечить Ингу было очень трудно. Доктор настаивал на госпитализации.Я попробовал поговорить с женой:– Инга, милая, я не хочу, чтобы ты умерла. Давай отвезем тебя в больницу, а я буду часто-часто навещать тебя, ладно?– Хорошо. С одним условием: увези отсюда сына. Я знаю, они отправят его в лагерь и сожгут в печке, как папу.Я молча кивнул; похоже, доктор не ошибся – у Инги явно выраженный психоз, перешедший в серьезную стадию.– Я постараюсь. Но как мы назовем его? У нашего малыша даже имени нет!– Никому не говори, что он наш. Если узнают, что он еврей, нас в печке сожгут. Поклянись, что никто не узнает, чей он сын. А имя ему даст другая мать.Я не смог отказать несчастной женщине и сдержал свое слово. Использовав свои связи, отправил своего сына в единственную страну, где ему не будет угрожать еврейская кровь, – в Израиль. И имени его не знал. Это был 1955-й год.– Ты не хочешь увидеть своего сына на прощание?– Нет. Я его боюсь.Больше мы сына не видели. Я знаю, что его усыновила семья, жившая тогда в кибуце на севере страны. Инга до сих пор остается пациенткой фешенебельного санатория для душевнобольных. Однажды, когда я пришел навестить ее, она улыбнулась мне и спросила:– Можно я надену мамины кольца?Она приняла меня за отца. С того дня Инга больше никогда не узнавала меня, но благодаря физическому здоровью и хорошему уходу она безмятежно живет в клинике, погруженная в свой внутренний мир. Душевнобольные люди часто живут долго, ведь никаких стрессов они не испытывают, отгородившись стеной безумия от внешнего мира.Через несколько лет, уже в Вене, я встретил женщину, которую считаю своей настоящей женой. Рона младше меня на четверть века. Мое прикрытие – турфирма – требовала работы с высококвалифицированными переводчиками, и я искал их повсюду. И нашел здесь, в венском университете, куда пришел послушать лекцию о модернизме в австрийской живописи начала века. Мы начали встречаться, а потом стали жить вместе, и она никогда не задавала мне вопросов о женитьбе. Я почти успокоился. Но когда она забеременела, мне пришлось решать, как быть дальше. Расставаться мы не хотели, и я решился рассказать ей историю моей женитьбы. Она выслушала меня достаточно спокойно, только попросила дать ей возможность увидеть Ингу. Всю обратную дорогу из санатория она молчала, а потом сказала, что ни в чем меня не винит, а беспокоится только об одном: как найти возможность оформить наш брак, чтобы ребенок имел законных родителей.– Я верю тебе и хочу прожить с тобой столько, сколько нам отпустит Господь Бог. И больше никогда не заговорю на эту тему. Если ты захочешь оставить меня – твое дело, но я стану самой несчастной женщиной на свете.Я молчал, потрясенный великодушием Роны, ведь я переложил всю тяжесть такого непростого решения на ее плечи, а она оказалась мудрее меня.Помолчав немного, она продолжила:– Если мы будем вместе, поклянись мне, что наш ребенок никогда не узнает правды и не пострадает из-за твоей двойной жизни!И я поклялся и держал клятву до тех пор, пока Хранители не начали подыскивать кандидатуру для выполнения главной операции под кодовым названием «1995». Выбор пал на Леона Гардина, человека-невидимку, отверженного на родине и официально не существующего. Гардин – не Джеймс Бонд с идиотской победной ухмылкой, он агент высшего класса с хорошим образованием и светлой головой. Не машина, не сверхчеловек, но личность. Его яркая индивидуальность и глубокий духовный мир наравне с профессионализмом помогают находить решение самых трудных проблем и нащупывать выход из любой ситуации. Но главное его достоинство – изучение Каббалы. Он стал агентом по идейным, точнее, духовным соображениям, а именно такого спеца я искал.Привлечь Гардина к выполнению миссии я должен был самостоятельно. Его имя знала только тройка Хранителей из руководства северного отделения. Навести Леона на мой след и сделать вид, что я поверил его легенде, оказалось несложным. Я даже пригласил его домой, чтобы Рона запомнила его: это могло пригодиться для проведения операции. Но я не мог предположить, что он похитит моих девочек. Эта жестокость как-то не совпадала с его характером. Видно, старею, стал хуже понимать людей. Вот поэтому и случился со мной микроинфаркт – плата за ошибку. Впрочем, это оказалось даже к лучшему: мы с Леоном долгое время вынуждены были общаться довольно тесно. Мне удалось понаблюдать за ним и быстрее выйти на решительный разговор. Его реакция оказалась точной, психологически оправданной и позитивной. Он был пригоден к работе. Одно только «но»: мой сердечный приступ означал, что пришло время передать руководство северным отделением в другие руки. По уставу Хранителей руководитель должен быть абсолютно здоровым, поскольку его болезнь может поставить под угрозу работу всего отделения. Кто же тогда станет руководить работой Гардина? Слишком важным делом он занялся, чтобы спокойно передать его под начало кому-нибудь другому. И тогда я подумал о Рафи. В прошлом руководитель Моссада, он тоже обладал крайне полезными для нас качествами. Главное, конечно, то, что он иудей. А ведь именно иудеи должны выполнить главную работу по спасению человечества. Я запланировал все таким образом, что Гардин сам привел его ко мне. И уговорил работать вместе. Есть у него это качество – убеждать людей.С тех пор мы вместе. Но как бы успешно ни действовал Леон, как бы хорошо ни выполнял все мои поручения, я не могу забыть, что он похитил моих девочек. Хотя знаю, что чувства – непозволительная роскошь для такого, как я, а месть разрушает… Я обязан забыть все это. Я обязан простить Гардина».Ганс фон Альвенслебен поймал себя на ощущении, что не просто предается воспоминаниям, а ведет какой-то монолог, причем не просто говорит, а словно оправдывается перед невидимым слушателем. Старик улыбнулся: на какие только спектакли не способно подсознание!– Ну да ладно, скоро Гардин будет здесь! – вслух сказал Альвенслебен сам себе, подводя черту под своим мысленным монологом.Он поднял трубку телефона, набрал номер. Знакомый голос сообщил:– Гардин должен подойти в ближайшие полчаса.