Москва, ул. Авиаторов, 19

Московский НИИ квантовой физики РАН

Приемная завкафедрой изучения аномалий электромагнитных полей профессора Д.П. Моргулина

30 апреля 2005 г., 12:00

Такси затормозило на улице Авиаторов у многоэтажного здания с огромной вывеской «Московский научно-исследовательский институт квантовой физики РАН». Я расплатился с водителем и медленно вышел из машины, держа в левой руке красивый кожаный портфель, в котором лежали нехитрые журналистские принадлежности: блокнот, ручка и магнитофон. Интервью я собирался проводить профессионально и тщательно к этому подготовился. Но интересовало меня не то, что скажет профессор. Что у него там делается, я знал досконально, меня же интересовало помещение, то есть входы, видеокамеры на дверях и все другие обстоятельства, с которыми мне придется справиться в ближайшую неделю. Визит к профессору стал завершающей стадией подготовки к предстоящей операции по внедрению в лабораторию Стерина. Я прошел к бюро пропусков и внимательно осмотрел все, что только можно, стараясь не упустить ни одной детали.При входе в здание и в коридорах стояли камеры наблюдения. Но эта система – проблема нетяжелая. Ребята из группы поддержки сняли пустые коридоры и приготовили фильм для показа. Дежурному у пульта управления позвонят. На выяснение того, что звонок ошибочен, уйдет около пятнадцати секунд, после чего в камере наблюдения будет крутиться уже новый фильм с пустыми коридорами.Получив пропуск, я неторопливо поднялся на третий этаж и начал искать кабинет профессора. Я, конечно, знал, что он находится на втором этаже, но мне было нужно зайти на третий. Именно там я увидел то, что хотел: в коридоре стояли солдаты. Получается, что перед лабораторией Стерина помимо биотермических сканеров, дающих право входа только определенным людям, стоит живой щит. Это усложняло ситуацию, но ненамного.Желая продемонстрировать на всякий случай, что я случайно зашел не в тот коридор, я спросил проходившего мимо сотрудника института, где находится приемная профессора Моргулина, и благополучно спустился этажом ниже. Вежливая секретарша в ответ на мое представление предложила подождать немного, поскольку профессор задерживался на полчаса. Я уселся в довольно удобное кресло и принялся ждать. Дабы не терять времени и показать свой профессиональный интерес, я начал расспрашивать секретаршу обо всяких мелочах, которые хотел бы уточнить до прихода профессора. Я спрашивал в основном о кафедре. Секретарша, поддавшись соблазну поболтать с иностранцем и явно уважая мой американский акцент, за пять минут рассказала мне историю кафедры, коротко изложила биографию профессора и еще нескольких сотрудников. О Стерине – ни слова. Потом она пожаловалась на моих американских братьев, которые внесли институт в «черный» список, перекрыв таким образом доступ к международным грантам. А все из-за чего? Им, видите ли, не нравится, что на кафедру ядерной физики взяли несколько аспирантов из Ирана.Я внимательно слушал, согласно кивая в такт ее словам, а потом добавил:– Видимо, это после случая с Пакистаном. Возглавляющий разработки ядерной программы Пакистана доктор Хан работал в исследовательской фирме в Голландии. Впоследствии выяснилось, что он сфотографировал все чертежи, относящиеся к технологии обогащения урана и, проработав еще несколько лет, уехал на родину, где с успехом продолжил работу по созданию ядерной бомбы. И создал. А потом организовал фирму, которая продает секреты ядерных технологий всем, кто платит.Теперь пришла очередь моей собеседницы удивиться: этой истории она не слышала. Так, взаимно обмениваясь любезностями, мы и провели полчаса, пока не приехал Моргулин.Профессор оказался невысокого роста, чуть полноватый, седовласый, в очках с массивной коричневой оправой. Его костюм напоминал моду начала девяностых, то время, когда ученые еще считались элитой. В общем, внешне Дмитрий Петрович полностью соответствовал образу ученого. Подойдя ко мне, он извинился за опоздание, пожал мою руку и пригласил в кабинет.Я поправил узел галстука, показывая этим легкое волнение от предстоящей встречи с ученым настолько высокого ранга, и вошел в кабинет. Там царил, что называется, творческий порядок. Посередине достаточно просторной комнаты стоял внушительных размеров старинный стол, полностью занятый книгами и папками. Вокруг стола стояли три тоже старинных стула. Около стены – книжный шкаф. Все остальное пространство оказалось пустым, не считая книг, лежавших, стопками и поодиночке повсюду.Вообще-то я уже увидел все, что мне было нужно в здании института, но теперь требовалось закончить формальную часть. Профессор положил портфель, попросил секретаршу принести нам чаю, удобно уселся на свой огромный стул и обратился ко мне:– Я готов, молодой человек! Что интересует серьезнейшую чикагскую газету в нашем скромном месте? Все, что знаю и могу рассказать, – расскажу.Я быстро раскрыл свой блокнот с заранее заготовленными вопросами и спросил:– Профессор, вам не помешает, если я запишу нашу беседу на магнитофон? Так мне будет легче работать над статьей.– О, конечно, пожалуйста!Я начал задавать вопросы, в основном биографического плана. Мне хотелось расположить к себе профессора, показав, что интересуюсь в большей степени личностью крупного ученого, а не институтом. У знаменитостей всегда гипертрофировано чувство собственного достоинства, хотя не все это открыто проявляют. Профессор Моргулин держался вполне скромно, с достоинством и ничем не давал понять, что знаменитость. А ведь вокруг таких людей всегда суетится свита, постоянно превознося их заслуги и напоминая об их высоком ранге. Но, похоже, профессор действительно занимался научной деятельностью, а не поддержанием собственного реноме в чужих глазах.За чаем с шоколадными конфетами мы пробеседовали около часа. Похоже, кондитерская промышленность осталась в России на прежней высоте – конфеты оказались превосходными, что я несколько раз отметил вслух. Хозяин кабинета улыбнулся, оценив мою похвалу. Видно было, что мои слова пришлись ему по душе. В ответ он похвалил мое знание русского языка, заметив, что по акценту невозможно перепутать, из какой страны я приехал. Еще бы! Этот акцент со мной отрабатывали лучшие лингвисты Моссада!Получив практически все ответы на свои вопросы, я спросил:– А что за история с иранскими студентами, за обучение которых на Западе институт включили в «черный» список?Этим вопросом я собирался рассердить профессора. Мне это было необходимо, поскольку в порыве гнева человек лучше запоминает мелкие детали. А я хотел, чтобы он запомнил меня как можно лучше. Ведь если моя операция провалится и особисты узнают, что кто-то входил в комнату с компьютером, обязательно начнется расследование. Проверят всех, кто бывал в институте последние полгода. Проверят и Джонатана Раша, но его и мое фото – два разных лица. Таким образом мне удастся сохранить личность Раша для будущих дел. Несмотря на провокационный, как мне думалось, вопрос, Дмитрий Петрович ответил не задумываясь:– Понимаете ли, Джонатан, американского обывателя можно ввести в заблуждение этой абсолютно глупой историей. А тех, кто знает о правилах секретности, такие вещи просто смешат. Что же касается грантов… Мы их и раньше не получали, так что особенно ничего не потеряли. А не получали потому, что большинство тем, разрабатываемых в нашем институте и особенно на моей кафедре, предназначены для использования внутри страны и бюджет наш формируется из внутренних источников. Вы уж догадайтесь сами, о чем я говорю.Он лукаво улыбнулся, встал из-за стола и протянул мне руку на прощание. Я тоже встал, крепко пожал руку профессора, поблагодарил его за интервью и, распрощавшись с ним, вышел из кабинета.Я действительно был благодарен профессору. Поход в институт оказался весьма плодотворным: я отметил для себя много важного и интересного.