В первый раз, когда страдающая от рака пациентка спросила: «Стоит ли мне оставить попытки исцелиться и просто позволить себе умереть?», я ощутил тошноту и у меня подкосились ноги. Уже почти три года упорное сосредоточение Робин позволяло ей отражать наступление рака. Благодаря использованию разнообразных техник, её болезнь вошла в стадию ремиссии. Однако спустя девять месяцев рак вернулся и расцвел пышным цветом, поразив её тело многочисленными вторичными опухолями (метастазами) в позвоночнике и основных внутренних органах. Она испытывала страшную боль. Она не в силах была сидеть или лежать в одной позе более одной-двух минут, и это довело её до последней черты. Вопрос, который она задала, пронзил всё моё существо насквозь и заставил мой ум застыть на месте. Я взглянул ей в глаза, не в силах ответить – здесь не помогли бы ни мой опыт, ни мои знания.
Очевидно, что на такой вопрос можно было ответить, лишь прислушавшись к своему сердцу. И моё сердце, обладавшее большей глубиной понимания, прошептало: «Истинный вопрос звучит так: „Где можно обрести исцеление?“» Это вопрос, который задаёт себе сама жизнь: «Что такое целостность?» Тогда в центре внимания оказывается необжитая область между сердцем и умом. Где можно найти цельность в том, что внешне является разделённым? Где сердце исцеления, в котором разрешается всякая двойственность?
Когда мы стали относиться к исцелению, скорее, как к предмету исследования, а не воспринимать его предвзято, боль Робин стала уменьшаться. Чем глубже она погружалась в процесс, происходивший в ней, задавая себе вопрос: «На каком уровне можно найти исцеление?», тем реже всплывал её изначальный вопрос, в котором жизнь противопоставляется смерти. Когда с начала практики прошло несколько недель, Робин спросила, возможно ли организовать для неё круг целителей. Приехали несколько широко известных целителей, чтобы объединиться для создания круга и направить в её тело энергию, которая могла бы принести Робин исцеление. Целители возложили на неё руки, что имело мощный эффект. Несколько наших друзей, наблюдавших за происходящим, находясь прямо за границами круга, говорили, что энергия была настолько ощутима, что её практически можно было потрогать руками. Не было никаких сомнений в том, что комната наполнилась исцелением.
Спустя неделю у Робин обнаружили тридцать новых опухолей в области головы и спины, и она сказала мне: «Я ощущаю исцеление, моё сердце никогда ещё не было таким открытым, и мне кажется, что болезнь близится к завершению».
И действительно, казалось, что произошло исцеление. В неделю перед своей смертью она говорила, что переживает чувство целостности, прежде ей незнакомое.
До того, как приступить к изучению природы исцеления, мы с Ондреа в течение нескольких лет работали с людьми, которым поставили смертельный диагноз. В тот период большую часть нашего времени занимало управление проектом помощи умирающим Фонда Ханумана (Hanuman Foundation’s Dying Project), а также в течение пары лет мы обеспечивали бесплатную круглосуточную линию доверия для людей, столкнувшихся с серьёзной болезнью, горем или смертью ближнего.
Наш опыт работы со смертельно больными людьми являлся неотъемлемой частью нашего собственного глубочайшего исцеления. Подобная работа нас привлекала: нас вдохновила на неё многолетняя психологическая и духовная практика, а также усилившийся интерес к медитации. Эта работа заставила наши сердца распахнуться настежь. Она подарила нам новое сердце.
Мы ощущали горестную благодать, присутствуя при смерти детей, которые часто напоминали нам наших собственных детей, или держа за мягкую, истончившуюся от старости руку умирающую женщину-прабабушку, глядя друг другу в глаза в этот величественный миг и присутствуя при её последнем вдохе, слыша его – слыша, как свет покидает тело и растворяется. Или находясь рядом с умирающим молодым мужчиной, сидящим в уличном кресле в летнем саду, который просит в последний раз побыть на воздухе; окружённый своими детьми и близкими людьми, он в последний раз делает глоток воды. Минуту спустя мы заметили, как крошечная букашка ползёт по его застывшим глазам, и ощутили радость – после стольких лет страданий и трудностей он сделал свой последний вдох так спокойно, что никто точно не знал, когда он покинул мир.
Однако этот удивительный опыт, пережитый совместно с людьми, которые к нам обращались за помощью, не ограничивался чем-то поверхностным в духе «службы 101 по подготовке к смерти». В каждом случае имело место исследование. Каждый своим уникальным путём шёл к одной и той же цели. А именно: к более глубокому видению жизни, более глубокой вовлечённости. Некоторые из этих людей взяли на себя труд по глубокому изучению и развитию таких качеств, как любящая доброта и милосердие, – так заблудившийся ребёнок мог бы выйти на открытую тропу через чащу – испытывая бесконечную радость от того, что наконец они установили непосредственную связь с настоящим, с самой жизнью. Другие воспринимали это как борьбу, но одновременно и как отказ от старых страхов и цепляний, несущий большое удовлетворение, – подобно с трудом отвоёванной неизведанной дороге в совершенно новую жизнь.
Благодаря многолетней работе с умирающими людьми, мы научились пребывать в полной открытости настоящему мгновению, в котором сосредоточивается вся жизнь, ведь лучшая подготовка к смерти – полноценная открытость жизни даже в самых неожиданных её поворотах и изменениях. Однако в некоторых случаях оказалось, что обретение такой открытости жизни не подготавливает почву для смерти, но, напротив, приводит к более глубокому пониманию исцеления на почти невообразимом уровне.
Так стало очевидно, что подготовка к смерти, обретение новой открытости жизни, способствует более глубоким процессам исцеления. В некоторых случаях эти процессы затрагивали как тело, так и сердце. Не все люди, которые пришли к нам умирать, действительно умерли. Однако на протяжении многих лет немало людей в определённый момент движения к открытости будто бы снова начинали себя лучше чувствовать физически. Разделяя радость совершенно новой жизни, где нет больше рака, с людьми, которые изначально пришли к нам умирать, поскольку страдали от онкологических заболеваний на поздних стадиях, мы постепенно стали обращать внимание на этот процесс, этот феномен, называемый исцелением.
Некоторые из пришедших к нам людей обнаруживали, когда начинали исследовать и отпускать привязанности своего ума, что их организм исцеляется. Когда этим людям удалось развить в себе определённую сердечность, они развивали способность прикоснуться к своей боли и страхам с милосердием и осознанностью – это оптимальная стратегия для того, кто живёт или умирает, сама по себе глубоко исцеляющая.
Когда мы вместе с Ондреа стали исследовать, что представляет собой исцеление, контекст быстро расширился. Если исцеление – то, чем оно кажется, а именно привнесение гармонии в области, лишённые покоя, балансировка энергий с целью привнести мир туда, когда раньше была война, тогда оно, определённо, не ограничивается рамками тела или даже рамками чего-то зримого. Оно подразумевает возможность заживления даже глубочайших, незримых ран – боли, которая делает смерть желанным отдыхом.
Одна женщина-психотерапевт, около года использовавшая эти техники для своих пациентов, а затем начавшая и собственную ежедневную практику, сказала следующее: «Я исцелилась от боли, о которой прежде даже не подозревала. Да, я точно не страдала ни от каких опасных для жизни заболеваний вроде онкологических. Однако моей жизни угрожали такие недуги, как отчаяние, депрессия, гнев, алкоголизм и ненависть к себе. Мило, ничего не скажешь! Но когда я стала оставаться наедине с этой болью, а не искать выхода из неё с помощью психотерапии – с помощью постоянного анализа, я стала исследовать эту боль. Какое облегчение – погрузиться во всё это вместо того, чтобы всегда скакать по поверхности. Я стала гораздо лучше понимать себя. Я бросила пить. У меня появился щенок – первое домашнее животное в моей жизни. Я не так боюсь будущего».
Стоит сказать, что, когда мы пытались дать определение работе, которой занимаемся, всё более очевидной становилась трудность, связанная с необходимостью ограничивать исцеление каким-либо конкретным уровнем. Если исцеление действительно является соединением тела и ума в сердце, тогда мы всегда занимались именно исцелением. Исцеление – это тот рост, которого ищет каждая личность. Это то, что случается, когда мы доходим до своих пределов, выходя к неизведанной территории ума и тела, и делаем всего один шаг в неизведанность, в пространство, где совершается развитие. Исцеление – это открытие. Оно выходит за пределы жизни и смерти. Оно происходит не в мелочных мыслях личности, которой, как мы полагаем, мы являемся, и не в мыслях о том, что мы будто бы знаем, но в огромном неопределимом просторе бытия – именно им, а не личностью, которой мы будто бы должны стать, мы и являемся по существу.
При анализе последних десяти лет своей работы с людьми, находящимися в трудных ситуациях, мы начинаем понимать, что наша цель – вовсе не в том, чтобы сохранить этим людям жизнь, и не в том, чтобы помочь им умереть. Наша работа, видимо, состоит в том, чтобы вдохновлять людей сосредоточиваться на текущем мгновении. Исцеляться, вступая в настоящее и давая возможность будущему самому возникать из этого просвета. Если в настоящем есть боль, внимание нужно направить на неё. Если в настоящем скрывается горе, тогда горе оказывается в центре внимания. Если в настоящем присутствует болезнь, тогда она становится уроком, на который направляется внимание.
Когда мы только начали заниматься этой работой, мы полагали, как и большинство из тех, кто к нам обращался, что исцеление касается тела. Однако после того, как мы сопровождали сотни людей к смерти и наблюдали за тем, как меняется течение болезни у многих из них, мы осознали, что исцеление происходит на многих уровнях.
Нельзя было не заметить, что люди, пошедшие на поправку, очень часто начинали чувствовать себя лучше, чем до болезни. Некоторое время я полагал, что такое «улучшенное самочувствие» является побочным результатом исцеления. Но затем я начал понимать, что дело обстоит совсем наоборот. А именно: во многих случаях исцеление организма было побочным результатом новообретённой гармонии ума и сердца. Эти люди чувствовали себя лучше, чем когда-либо, не потому, что исцелились, но, скорее, они исцелились потому, что достигли такого внутреннего состояния, в котором было несколько больше лёгкости и покоя. В случае многих людей казалось, будто исцеление подобно цветку, который питают мощные корни, уходящие во тьму, во влажную почву ума, до этого остававшегося неисследованным. Изучение ума позволяло раскрыться сердцу, и благодаря его свету распускались многочисленные цветы.
Хотя все эти люди, казалось, ощущали большее благополучие, чувство спокойной цельности, не все из тех, кто открылся навстречу жизни, продолжили жизнь в теле. Каждый исцелился в жизни. Некоторые ощущали, что их тело снова обрело целостность. Другие пережили целостность в смерти. Были и те, с кем мы находились рядом в ожидании их смерти, и чья смерть выражала целостность бытия; их сердца были настолько открыты, а их дух – свободен, что не было сомнений в том, какое внутреннее благополучие они обрели в те недели и месяцы, пока умирали. Как глубоко они исцелились! В момент своей смерти они были более исцелёнными, более целостными, чем когда-либо прежде. Они обрели исцеление в смерти, отбросили прошлые трудности, выйдя навстречу неизведанному будущему.
* * *
За девять лет, что прошли с того момента, как Робин задала свой вопрос и мы приступили к исследованию того, что может представлять собой исцеление, мы собрали обширную библиотеку, где собраны сотни различных методов исцеления из традиций западной медицины, а также альтернативные и восточные целительные практики: здесь есть книги о методе Герсона, о терапии с использованием свежевыжатого сока из ростков пшеницы, лихорадочной терапии, вегетарианстве, акупунктурной терапии, моксотерапии, посвящённые терапиям диетой и упражнениями, аутогипнозу, лекарствам Баха на основе цветочных эссенций, цветотерапии, уринотерапии, радиотерапии, химиотерапии, различным формам молитвы и множеству других менее известных экспериментальных подходов. Все эти книги оставили нам после своей смерти пациенты.
Прошли годы, и стало очевидно, что не существует единого метода, который подходил бы каждому. На самом деле, кажется, не существует метода, который приносил бы организму больше пользы, чем любой другой метод. Также можно упомянуть, что на параллельной полке нашей библиотеки стояли десятки книг о духовных дисциплинах и связанных с ними методах исцеления – о буддийских, христианских, суфийских, индуистских и иудаистских техниках поиска себя; эти книги были подарены нам многочисленными людьми, утверждавшими, что это «наилучший путь», но их озарения казались не более примечательными, чем любые другие. Соответствия между исцелением организма и исцелением духа сложно было игнорировать.
По всей видимости, не существует техники исцеления организма, которая бы подходила всем, не существует единого метода, который использовали бы все исцелившиеся люди. Однако иногда мы видели немногих сияющих существ, занимавшихся исследованием тайн и учившихся освобождаться от того, что казалось изолированной индивидуальностью, которые сливались с чем-то космическим. Зачастую не нуждаясь в том, чтобы определять или отграничивать это «что-то», и даже не умея этого сделать, эти существа всем сердцем открывались чему-то за гранью их прежнего бытия. Очевидно, исцеление имело место не только благодаря конкретной целительной технике. Что-то в их сердце встретило болезнь по-новому, благодаря чему гармония установилась там, где раньше царил разлад.
Некоторые предполагают, что те техники, которыми мы пользуемся, ведут к так называемому духовному исцелению. Однако мне не по душе этот термин, поскольку он вызывает в человеке убеждённость, будто духу можно как-то повредить. А этого не может быть. Духу нельзя повредить, это неприкосновенное, безграничность бытия, бессмертное. Поэтому метод, предлагаемый здесь, – это не духовное исцеление, но, скорее, исцеление в духе. Подобным образом фраза «раскрытие сердца» может ввести в заблуждение, поскольку в ней подразумевается, будто сердце время от времени бывает закрытым – когда на самом деле оно, словно солнце, вечно сияет, пусть его временами и скрывают от нас разные явления. Мы не столько открываем сердце, сколько расчищаем путь к нему, осознавая, что то, что препятствует пути к сердцу, препятствует исцелению. Так наш путь становится путём освобождения от препятствий, не позволяющих двигаться дальше. Исцеляться – значит не принуждать солнце светить, но отказаться от личностной разделённости, от образов себя, от сопротивления переменам, от страха и гнева, от заблуждения, которые образуют непрозрачную броню, защищающую сердце. Этот процесс начинается с растворения густых облаков нашей забывчивости и отсутствия доброты. Так открывается возможность обнаружить в себе вечную исцелённость.
После нескольких лет работы с пациентами, страдающими от серьёзных заболеваний, мы с Ондреа заметили, что вздрагиваем, слыша слово «исцеление». Мы видели многих людей, глубоко страдавших во имя исцеления. Мы заметили, что так называемое исцеление на том или ином уровне может способствовать смерти. Некоторые люди в своей борьбе за исцеление, казалось, во многом отвергали самих себя. В некоторых случаях дурное мнение о себе выражалось в виде отвращения, в других – в виде вины или стыда, а в иных как страх жертвы. Все эти качества как будто лишали человека сил. Казалось, что ради исцеления многие люди на самом деле развивали в себе черты, противодействующие исцелению. Они относились к заболеванию со страхом и ужасом. Как будто напряжение и непонимание подпитывали «болезненный ум», тем самым затемняя «исцеляющее сердце».
Изначально тема исцеления заинтересовала нас благодаря тем немногим пациентам, которые, обратившись к нам на четвёртой стадии рака или страдая от серьёзного хронического сердечного заболевания, не умерли. Мы видели, как болезнь уходит из их организма, который прежде, казалось, находился на грани распада. Это были люди, которых врачи смиренно объявляли излечившимися, но при этом только в изумлении качали головой, когда их спрашивали о действительной причине подобных перемен.
Кстати говоря, существует научно-исследовательское направление, занимающееся исследованием таких необычайных ремиссий и исцелений от заболеваний, которыми люди страдали в течение долгого времени. Но я не стал бы делать акцент на исключительности пациентов, которые телесно исцелились, или даже на исключительности сугубо телесного исцеления; скорее, я ощущаю, что здесь имеет место почти диаметрально противоположный механизм. Я вижу, что в самом основании нашего исцеления лежит нечто универсальное, нечто, что, по существу, присуще всем. Действительно, во многих случаях исцеления, кажется, фигурирует одно из самых распространённых качеств – внимание, которое сосредоточивают на области, поражённой недугом. Мы обратили внимание, что люди, которые у нас на глазах исцелились от, казалось бы, невероятно тяжёлого физического или душевного недуга, испытывают нечто сходное, нечто сущностное. Не желая делать телесное исцеление чем-то недостижимым, элитарной роскошью, превращая больных в самодержавных властителей, мы открылись, как чуду, глубокому исследованию препятствий для исцеления – так высвободилось давнее притворство и утаивание, мы стали больше доверять тайне, а милосердная и осознанная сосредоточенность на болезненной области становилась всё глубже. Сосредоточиваясь – так солнечный свет сосредоточивают в увеличительном стекле, чтобы блестяще подчеркнуть и высветить область душевной и физической боли, – исцеляющее внимание фокусируется на том, что прежде пребывало в тени и удерживалось во тьме.
Однако на самом деле в этом есть парадокс, ведь хотя то, что выделяет нас – способность внимания исцелять и углублять – не является чем-то особенным, это всеобщее достояние, когда внимание сосредоточивается на уме, оно раскрывает нашу уникальность. Это определённое соединение качеств, способное обрести свой собственный путь, свою дорогу, свой «гений» исцеления.
Когда мы пришли к пониманию того, что исцеление происходит на многих уровнях, стало очевидно, что с теми, кто не исцелился физически, на духовном и психическом уровне всё было в порядке. Наблюдая за тем, как у людей, которые затем умерли, полный стародавней боли ум погружается, исцелившись, в сердце, исполненное глубокого покоя, мы стали замечать, что нам не по душе заявления некоторых врачей, будто лишь люди, исцелившиеся физически, являются «звёздами» или «исключительными пациентами». Что же заставляет воспринимать всех тех, чьи заболевания закончились смертью, как людей, находящихся на грани нормы, как игроков «запасного состава»? Невежественное элитистское представление, будто по неким причинам люди, исцелившиеся телесно, лучше тех, с кем этого не произошло, склонно проявляться на смертном одре в виде переживания провала – когда неизбежно приходит предсмертная болезнь и, повинуясь природному закону, забирает нас из тела. Смерть – это не провал и не фиаско, но, скорее, событие-звено в ходе непрерывного процесса, которое человек переживает на пути исцеления, чтобы продолжить движение навстречу ещё более великим урокам и росту.
Некоторые люди, казалось, почти без всяких усилий двигались в направлении своего исцеления, в то время как другие спотыкались и падали снова и снова, никогда полностью не доверяясь собственной способности к обретению целостности, никогда в полной мере не ощущая желания спросить: «На каком уровне обретается моё исцеление?» Мы были свидетелями как глубокого исцеления в духе у некоторых из тех, кто выжил, так и чудесных исцелений среди умерших. Некоторые люди, обнаружившие эту прирождённую гармонию, были освобождены от болезни, в то время как другие продолжили свой путь навстречу смерти. Некоторые, казалось, исцелили свой ум так, что всё вокруг них пребывало в мире, и всё же их тело продолжало увядать. Очевидно, исцеление было совсем не таким, каким мы его себе представляли. Ясно, что исцеление не ограничивалось телом.
Вопрос «Где мы можем найти своё исцеление?» обрёл более широкий контекст. Он стал вопросом об исцелении всей жизни. Об исцелении, ради которого каждый из нас пришёл в этот мир.
Среди тех, кто склонен был двигаться в сторону физического и психологического, а также духовного исцеления, многие люди обладали одной общей чертой. Их объединяла восприимчивость, открытое отношение к переживаемым состояниям, своего рода отсутствие сопротивления. Не всегда это было заметно с первого взгляда, поскольку у людей с разными темпераментами эти качества проявлялись очень по-разному. Нельзя сказать, что эти люди шли одним путём, говорили одинаковым голосом или произносили одинаковые слова. Но для каждой личности это будто бы было неким обучением – отпускать и входить в жизнь более полно, каждый миг, ощущать новизну жизни с каждым вдохом.
Мы заметили, что многие люди, которые будто не способны были к исцелению, не принимали свою болезнь, вместо этого встречая её со следующей установкой: «Победа будет за мной!» Большинство из них были настроены против своих болезней, своих опухолей, защищаясь от них с помощью «палок» – самобичевания, самоотрицания, «я против меня», «я против боли». Другие, как мы заметили, были заодно со своей болезнью, а не против неё, прикасаясь к её глубинам, исследуя её, избавляя её от самоистязания благодаря нежному и милосердному отношению – «я ради себя», «я с моей болью, с моей болезнью». Именно тем, кто был против себя, в ссоре с собой, кто пытался победить болезнь, казалось, было труднее всего, и они медленнее всех исцелялись, если исцеление вообще имело место. Однако те, кто встречался со своей болезнью в сердце, а не в уме, по всей видимости, имели совершенно иной опыт. Не все из тех, кто принял свою болезнь, сохранили жизнь в теле, но мы наблюдали такое исцеление, которое выходило за пределы наших прежних определений понимания. Прежние проблемы растворялись в любящей доброте, с которой эти люди встречали боль в своём теле и смятение в уме. Боль начала время от времени свободно пребывать в пространстве внимания. Давние сопротивления и обиды как будто пришли в большую гармонию. Приоритетом стала вера.
Это были пациенты, которые увидели, что болезнь – не поражение, а боль – не наказание. Когда они исследовали свои боль и болезнь с исцеляющим вниманием, изучали сомнения в себе, чувство недоверия и обречённости, которое легко заставляет нас полагать, будто жизнь «невыносима», перед ними словно открывался новый путь. Возникала новая готовность принимать уроки, заложенные в каждом мгновении болезни, каким бы оно ни было; для изучения и проживания открывалась сама новизна жизни. Это были люди, которые приняли свои боль и страх, и с новой открытостью, а порой и по-новому удивляясь жизни, вступили во взаимодействие с тем, что всегда было ограничено рамками страха и ненависти.
Одному мужчине было очень тяжело переносить боль, связанную с раковой опухолью в его теле. Как-то раз он сказал мне: «Когда мне удавалось с мягкостью воспринимать свою боль, я видел её насквозь». Он увидел другую сторону боли. Он увидел, что боль не была наказанием. Почему-то он всегда думал, что всякая боль в его теле возникает из-за прошлых жизненных ошибок. «Однако теперь я понимаю, что это просто старый, извращённый двойник моей долго утаиваемой вины, спроецированной на тело». С детства он всегда отождествлял наказание с болью. Поэтому, заболев, он воспринял свои страдания как наказание. «Я чувствовал себя таким неудачником. Мне почти казалось, что я этого заслуживаю». Стоит ли удивляться, что этому человеку было так трудно исцелиться! Когда он оставил попытки победить свою болезнь и стал устанавливать с ней связь, возможно, временами даже прощать её, его организм стал крепнуть на глазах. «Моя боль перестала быть для меня такой проблемой, как прежде. Это просто чудо, что после долгих лет я обрёл гармонию с самим собой. Теперь у меня больше мотивации для жизни, чем когда-либо прежде. И я, скорее всего, буду жить».
Многие пациенты больниц рассказывали нам, что из-за общей измождённости болезнью они становились чрезвычайно чувствительными к своему окружению – каждый звук, каждый запах, каждое слово проникали сквозь хрупкие и чувствительные внешние слои восприятия. Болезнь обнажила их чувства и усилила их бдительность. Многие рассказывали, что среди тех, кто посещал их в течение дня – работников хосписа, врачей, медсестёр, родственников и по-дружески зашедших знакомых, были те, кто отдавал энергию, и те, кто её забирал; это становилось ясно после их ухода. После посещения некоторых людей пациент ощущал себя более целостным, уверенным и твёрдо стоящим на ногах. После ухода других тело пациента лишалось внутренней гармонии, становилось напряжённым и принимало защитную позу, ум был наполнен половинчатыми мыслями и сумятицей – он гадал, «что бы это могло значить». Вполне может быть, что опыт таких пациентов отчасти отражает различие между болью, когда к ней прикасаются со страхом, и болью, когда к ней прикасаются с любовью.
Одна женщина, пациентка больницы, страдавшая от сильных болей, рассказала мне, что, по её ощущениям, люди, посещавшие её палату, делились на два типа. Она сказала, что одни из них с трудом могли находиться рядом с ней, а если и находились, то «обычно ёрзали и совсем не могли сидеть спокойно. Они поглаживали мне волосы, красили мне губы губной помадой или перебирали мои журналы. Они подходили к окну и открывали его, если оно было закрыто, или закрывали, если оно было открыто. Но они не могли долго находиться рядом с моей болью». Она сказала, что в их сердце не было места для её боли, ведь в нём не было места и для их собственного страдания. «Но, – отметила она, – были и другие люди, которые просто заходили и садились рядом со мной. И если в тот день моя боль была настолько сильной или я чувствовала себя так беспокойно, что не могла выносить даже прикосновений, они просто тихо сидели рядом со мной. Они не нуждались в том, чтобы мне что-то отдавать или получать что-то для себя. У них не было потребности избавлять меня от боли, и с ними я не чувствовала, что мне нужно быть другой, не такой, как когда мне больно. В их сердце было место для моей боли, поскольку в нём было место и для их собственной».
Эта женщина чувствовала, что группа посетителей, которой с трудом удавалось находиться в контакте с ней, испытывает к ней не что иное, как жалость. Жалость – это переживание, возникающее, когда боль встречают со страхом. Из-за жалости человеку хочется изменить данность текущего мгновения: «Я хочу, чтобы твоя боль исчезла, поскольку хочу, чтобы исчезла моя боль». Жалость может быть очень эгоистичным эмоциональным состоянием, очень интенсивным и неприятным. Для жалости характерна связь с сильным желанием. Жалость, будучи жалостью к чьей-то боли, в силу своей природы «я – другой» создаёт чувство разделённости – приводит к жуткой войне ума и тела, которая способна усугубить заболевание. Однако когда мы прикасаемся к той же самой боли с любовью, позволяя ей быть такой, какая она есть, встречая её с милосердием, а не со страхом и ненавистью, это называется состраданием. Когда я могу присутствовать в твоей или собственной боли, с чуткостью исследуя настоящее, всем сердцем созерцая всякое чувство сильного желания или страдания, отчаяния, которое часто появляется, когда нам становится тяжко, – ведь исцеления как будто не происходит. И даже страх можно видеть всего лишь как очередную птицу, пролетающую сквозь облако, которая вскоре исчезает; отчаяние растворяется, уступая место милосердию и исцеляющей осознанности.
Если нашей привычной установкой является преодоление своей боли, то мы будем склонны терять контроль, когда всё идёт не так, как нам хочется. Мы можем даже ощущать потребность в том, чтобы «побеждать» боль другого человека. Нам будет трудно установить связь с человеком в том состоянии, в каком он находится. Мы не будем способны прикоснуться к нему с любовью, ведь если мы хотим чего-то от другого человека, пусть даже того, чтобы он перестал испытывать боль, он будет объектом нашего ума, а не личностью в нашем сердце. Если мы можем открыться своей собственной боли и исследовать свои сопротивления и давнее неприятие, мы получаем возможность прикоснуться к чужой боли с состраданием, отнестись к другому так, как относимся к самим себе, – с несколько большей ясностью и чуткостью. В таких случаях мы видим, что работа над собой явно приносит пользу всем чувствующим существам. Каждый человек, который стремится к открытости сердца, прикасается к сердцу другого. Когда мы перестаём способствовать сохранению проблемы, мы гарантируем её решение. День за днём мы понимаем, что, исцеляясь сами, мы исцеляем всех вокруг.
Мы работали с Хейзел, эта женщина попала в больницу в чрезвычайно истощённом состоянии. Она была очень сложной пациенткой. Медсёстры называли её «настоящей стервой на колёсах». Мало кому хотелось проводить с ней время. Врачи Хейзел и её сиделки рассказывали, что каждый раз, вызвав их к себе, она приветствовала их неприятными комментариями и откровенно грубыми словесными оскорблениями. Поэтому, конечно, с каждым звонком ей приходилось ждать ответа всё дольше. Вся её жизнь была битвой за контроль. Она редко позволяла жизни просто быть такой, какая она есть. Всё, чем она хотела обладать, но не могла, она осуждала и отвергала всем сердцем. И лихорадочно цеплялась за всё, что могла получить. И вот оказалось, что она умирает в одиночестве, испытывая сильнейшие страдания. Она так часто и так много судила других, что даже её взрослые дети не навещали её. Она сама навлекла на себя то, чего боялась, и её жизнь стала полной боли и отчаяния.
В течение шести недель её отчуждение и боль усиливались, пока однажды ночью не произошла некоторая перемена. Она дошла до точки, когда больше не могла выносить страдания от болей в спине и ногах, а также мучений своей непрожитой жизни. В четыре часа утра Хейзел, находясь почти вне себя, стала анализировать собственную жизнь сквозь приступы боли. Теперь ей стало совершенно ясно, как сильные привязанности сформировали такую сильную боль, такое чувство отчуждения и одиночества. Она увидела, что немалые страдания, которые она причинила другим за свою жизнь, возвращались к ней на смертном одре. Ей некуда было идти. Никогда ещё она не чувствовала себя настолько одинокой или беспомощной. Ощущая приближение смерти, она вспоминала, как была молодой девушкой, открытой и жаждущей жить. Она увидела, как с течением времени она становилась всё закрытее. Она глубоко вздохнула, позволив беспомощности окутать её, в измождении, не в силах ни мгновения больше бороться, она сдалась, она отпустила всё и «умерла, отдавшись жизни», отдавшись настоящему. Погружаясь в свою боль в спине и ногах, она стала чувствовать – и это было почти за гранью разумного – что так или иначе она не одинока в своём страдании. Она почувствовала «боль десятков тысяч», как она описывала это потом. Хейзел стала ощущать всех других существ, которые в тот самый момент страдали, будто находясь в этой же кровати. Сначала она почувствовала себя темнокожей женщиной, груди которой обвисли от недостаточного питания; она лежала на боку, умирающий от голода ребёнок припал к её иссохшей груди, её спина и ноги были неестественно выгнуты от боли, а мышцы свело от голода и болезни. На миг Хейзел превратилась в эту эфиопскую женщину, страдающую от такой же боли в спине, ногах и бёдрах, лежащую на боку и умирающую в грязи. Затем она почувствовала себя женщиной-эскимоской, умирающей в родах, она чувствовала невыносимую боль в спине, бёдрах и ногах и умирала подобной смертью. Затем она ощутила себя в теле женщины, попавшей в аварию и сидящей в искорёженном автомобиле, со сломанной спиной и ногами, медленно умирающей в одиночестве на обочине безлюдной дороги.
В её сознании возникали бесчисленные образы «боли десятков тысяч». Она ощущала себя подростком с пожелтевшей кожей, свернувшимся на боку на грязном матрасе, умирающим от гепатита в грязной квартире, пожилой женщиной с потускневшим лицом, которая умирала от старости – и каждый из них чувствовал одинаковую боль в нижней части спины и ногах. Она видела себя женщиной, которой камнепадом перебило позвоночник, и она умирала в одиночестве, лишённая последнего человеческого прикосновения, на берегу реки. Она видела себя умирающей от холеры в тростниковой хижине матерью-азиаткой с больным ребёнком. Она была каждым из этих умирающих и всеми сразу. Хейзел ощутила «страдания десятков тысяч людей одновременно».
В час её самых страшных мучений что-то внутри неё нащупало связь с величием страдания, которое в тот момент объединяло её с другими людьми. «Эта боль была выше моих сил. Я не могла больше выносить её, и внутри меня что-то дало трещину. Возможно, моё сердце. Но я увидела, что эта боль была не моей, это была всеобщая боль. Эта жизнь – не просто моя жизнь, но всякая жизнь. Жизнь сама по себе». После этого необычайного опыта с каждым днём сердце Хейзел всё больше открывалось навстречу другим пациентам больницы, испытывавшим боль. Она непрестанно справлялась о них. Проходили недели, и она всё глубже осмысляла произошедшее с ней. Она поднялась над самой собой. И её палата стала местом, куда медсёстры заходили на перерыв, поскольку она была наполнена любовью. Вскоре в больницу зашли её дети, откликнувшись на просьбу Хейзел о прощении, поскольку её телефонные звонки были наполнены теплотой и самоотверженностью. Её внуки сидели на краю её постели – внуки, которых она до того никогда не знала, отвергнув эти души ещё до их появления на свет. Её палата стала местом исцеления, разрешения проблем, всеобщей заботы. Несколько недель спустя, за пару дней до её смерти, кто-то принёс Хейзел изображение Иисуса в образе доброго пастыря, любовно окружённого детьми и животными. И эта женщина, чья жизнь была полна трудностей и одиночества, взглянула на эту картину и сказала дрогнувшим голосом: «Иисус, будь милосерден к ним, прости их, они всего лишь дети». Исцеление, которое испытала Хейзел, было одним из самых необычайных исцелений, которое нам довелось наблюдать.
Для нас она стала примером человека, который обрёл глубочайшее исцеление, хотя и не продолжил жизнь в теле, – примером сердца, обретшего невероятную открытость, примером углубления мудрости и чувства вовлечённости в жизнь, которое ширилось с каждым днём.
Это был очередной урок, продемонстрировавший, что исцеление затрагивает сердце по крайней мере не меньше тела и что необходимо отказаться от прежнего определения исцеления, чтобы можно было глубже раскрыть его смысл.
Тогда мы стали осознавать, что не имеем ни малейшего представления о том, что же такое на самом деле исцеление. Очевидно, оно включало в себя не только изменения природы организма. Нам с Ондреа нужно было довериться своему неведению, если мы хотели и дальше исследовать и, быть может, испытать на своём собственном опыте – в едином уме/теле и сердце – возможную природу исцеления.
Для нас урок Хейзел заключался в том, что глубочайшее исцеление не может происходить исключительно в отдельном существе. Оно должно быть исцелением целого, нашей всеобщей боли. В самом сердце исцеления лежит переживание универсального в отделённом, личностном. В тех людях, кто исцелился телесно, мы снова и снова замечали готовность к тому, чтобы с чуткой ясностью исследовать не только боль настоящего мгновения, но и боль всей жизни. Мы замечали, как их ум и сердце всё полнее и полнее исцелялись, как углублялась их способность с милосердием относиться к тому, что они прежде переживали лишь со страхом и ужасом. Они учились впускать в своё сердце то, от чего оно на протяжении всей их жизни было по большей части закрыто. Их исцеление выглядело как процесс вхождения в жизнь. Для этих людей их болезнь, хотя временами она становилась почти непереносимой, была, скорее, странствием пилигрима, полным доверия и понимания, а не побегом. Когда болезнь была изучена, она приводила к тому, что давняя тюрьма, созданная самим человеком, растворялась – исчезала тюремная камера страха и закрытости, которую некоторые из нас, возможно, готовы поменять на больничную палату.
Но, конечно, речь никогда не идёт о чужих страхах. Речь никогда не идёт об «этих людях», но всегда о какой-то части нас самих. Нет никаких других – только проявления разных сторон нашей внутренней жизни. Это не кто-то другой пытается ускользнуть. Все мы пытались быть образцовыми заключёнными, но боль заставляет нас ощущать безмолвную безысходность. Каждый из нас пойман в ловушку собственных привязанностей. Мы немного похожи на обезьян в джунглях, которых очень легко поймать, просто привязав гроздь бананов к дереву. Обезьяна с остервенением хватается за эту гроздь, пытается её вырвать, кричит, слыша приближение охотника, и ревёт, когда тот стреляет в неё. Она и не задумывается, что стоит ей просто отпустить гроздь бананов – и её ждёт свобода и безопасность.
Нам всегда кажется, что проще заметить чужую обусловленность, чем свою собственную. Трудно признать, что в нас есть нечто, чрезвычайно склонное к цеплянию и испытывающее огромный страх перед болью, почти совсем лишённое доверия к настоящему. Мы воображаем, будто нужно силой добиться результата, проложить путь к свободе, а не обнаружить почву под своими ногами. Однако постепенно двигаясь вперёд и доверяясь происходящему, мы замечаем, что шаг, полностью пройденный, без усилий влечёт за собой следующий шаг. Когда мы полностью вовлечены в этот миг, следующий миг приходит естественно.
После случая с Хейзел, которая умирала в больнице, обретя невероятную открытость и исцеление, мы очень часто использовали боль или болезнь собственного тела – и вдохновляли других сосредоточиваться на них – в качестве средства для отыскания всеобщего в том, что всегда казалось глубоко индивидуальным и разделённым. Это обнаружение макрокосма в микрокосме несёт в себе огромный исцеляющий потенциал. Когда мы видим, что боль – это не просто моя боль, но боль вообще, область исцеления расширяется, охватывая собой всю вселенную.
Хейзел, которая умирала и молила о том, чтобы Иисус был милосерден ко всем детям, обрела глубокое исцеление. Её телесное состояние не изменилось, но, конечно же, изменилось состояние её сердца. Она научилась относиться к собственной боли с милосердием, а не со страхом. Милосердие – противоположность осуждения. Это доброта ума, в которой находит отражение простор сердца. Конечно, в данном контексте слово «милосердие» используется в ином смысле, чем во фразе «Боже, будь ко мне милосерден!», – это не просьба об избавлении от наказания, но качество ненасилия, доброта. Милосердие как любящая доброта – это качество ума, вторящее бесстрастной природе сердца.
В эти мгновения, когда Хейзел ощущала себя разными людьми, безраздельно переживая их опыт, её боль уменьшалась, и пространство, в котором пребывала эта боль, становилось обширнее. Боль вовсе не исчезла – она стала, скорее, опытом, чем проблемой.
Она узнала, что боль принадлежит не только ей одной, но всем, кто когда-либо рождался на свет. Всем сердцем отказавшись от борьбы, разделяя с другими своё страдание, своё тело, она преодолела прежнее представление о себе как об отдельном существе. Этот опыт даровал ей простор, в котором было место как для жизни, так и для смерти.
Работая с такими людьми, мы стали чувствовать, что в основе подобного исцеления лежит естественная сила. Это – окончательное примирение с самим собой и со всеми другими людьми, вовлечённость в подлинное настоящее, тщательное исследование даже неприятных переживаний, полное ясного внимания, и неторопливый, уверенный шаг человека, который ощутил самую сердцевину своего бытия. Это исцеление, стоящее выше определений или навязчивого стремления уместить широту опыта в узости мысли, которая является лишь очередным сомнительным обозначением неизмеримого.
Сегодня, как в любой другой день, мы просыпаемся опустошённымиРуми
И испуганными. Не открывай дверей в кабинет
И не приступай к чтению. Опусти гусли.
Пусть красота, которую мы любим, выражается в наших действиях.
Существуют сотни способов стоять на коленях и целовать землю.