Символ целой эпохи (по повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича»)

Рассказ (или, по определению некоторых исследователей, повесть) Александра Исаевича Солженицына «Один день Ивана Денисовича» был задуман автором на общих работах в Экибастузском Особом лагере зимой 1950–1951 гг. Замысел был осуществлен в 1959 г.

Образ Ивана Денисовича возник на основе реального прототипа, которым стал солдат Шухов, воевавший вместе с автором (но никогда не отбывавший наказание), а также благодаря наблюдениям за жизнью пленников и личному опыту автора, приобретенному в Особом лагере, где он работал каменщиком. Остальные персонажи взяты из лагерной жизни с их подлинными биографиями.

Солженицын, не тратя усилий на поиски потрясающего сюжета, рассказывает о лагере как о чем-то давно и прочно существующем, имеющим свой регламент, будничный свод правил выживания, свой фольклор, свою лагерную «мораль» и устоявшуюся дисциплину. Автору не нужно было далеко ходить за темами и идеями – в то время хватало материала даже для многотомного академического издания.

Любая подробность в повести буднична и символична. Она «отсеяна», причем не самим автором, а многими годами лагерного бытия. Отобран и жаргон, ставший «событием», открытием после публикации повести. Здесь уже своя философия, свои сокращения слов, особые знаки. Но будничность трагедии поражает больше всего: «В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется, да кто к куму ходит стучать». «Никак не годилось с утра мочить валенки». «Машина» лагеря заведена, работает в заданном режиме, к секретам его функционирования привыкли все: и лагерные работяги, и пристроившиеся «потеплее» ловкачи, и подлецы («придурки»). И сама охрана. Выжить здесь – значит «забыть» о том, что сам лагерь – это катастрофа, это провал... Задача Шухова не в том, чтобы стать свободным, и даже не в том, чтобы выжить, а в том, чтобы и в бесчеловечных условиях остаться человеком.

Читая произведение, невольно задаешься вопросом: кто же в повести посвящает читателя в эти видимые секреты, мелкие тайны выживания (например, подать сухие валенки бригадиру, протащить в барак дрова, обойти завстоловой, незаметно присвоить лишнюю плошку баланды, одолжить за сигарету ножик)?

Легко заметить, что в повести как бы два рассказчика, активно помогающих друг другу. Мы слышим голос автора и самого Ивана Денисовича, то лежащего утром под одеялом и бушлатом, то бегущего на мороз и думающего о том, куда их погонят работать. Автор по-своему знает самого Ивана Денисовича, он по существу созидает его, передает ему значимую часть своего жизненного опыта: так, вся знаменитая сцена кладки стены – это явно эпизод из биографии писателя. Цепочка деяний, помыслов героя стала цепочкой актов, утверждающих его нравственное величие и, следовательно, представление самого писателя о красоте и идеальном человеке, живущем «не по лжи».

Уже первые мгновения жизни Ивана Денисовича на страницах повести «говорят» об умной независимости героя, мудром покорстве судьбе и о непрерывном созидании особого духовного пространства, какой-то внутренней устойчивости. Весь лагерь и труд в нем, хитрость выживания, даже труд на строительстве «Соцгородка» – растлевающий страшный путь в обход всему естественному, нормальному. Здесь царствует не труд. А имитация труда.

Обстоятельства заставляют Шухова как-то приспосабливаться ко всему, что его окружает. Но герой оказался способным увлечь и других своим моральным строительством. Все дело в том, что Иван Денисович, говоря его же языком, «неправильный лагерник», первый праведник среди народных героев писателя. Даже речь Шухова значительно отличается от речи его солагерников. Вспомним сцену, в которой бригада ждет опаздывающего молдаванина. Толпа выкрикивает немало брани, а Шухов ограничивается всего одним ругательством «чума». Для Солженицына сохранение языка в этих условиях – один из факторов сохранения человеческой личности.

Варлам Шаламов, прочитав одним из первых повесть, высказал следующую оценку, увидев в Шухове мужика-праведника: «Это – лагерь с точки зрения лагерного „работяги“, который знает мастерство, умеет „заработать“.

 

Тема свободы и несвободы человека в творчестве А. И. Солженицына

У многих вызывает опасение часто поднимаемая в наши дни тема тоталитаризма, развенчания культа Сталина и т. д. Однако история должна оставаться историей, какой бы горькой она ни была. Тем более что, несмотря на страшные события того времени, довоенные годы для многих остались символом хоть и трудной, но интересной эпохи, когда сообщения о передовиках производства не сходили с первых страниц газет и главной движущей силой был энтузиазм, стремление людей соответствовать идеалам партии, заслужить благодарность вождя.

Возвращаясь к истокам советской истории, в первую очередь следует выяснить, в чем же кроются причины трагедии того времени и того поколения, отголоски которых ощущаем даже мы, перешагнувшие рубеж веков. «...Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек», – пелось в популярной песне. Но действительно ли так вольно дышалось в этой «широкой» стране?

Тридцатые годы ХХ в. – это годы страшных репрессий и арестов, когда под горячую руку «чекистов» попадали совершенно «случайные» люди, которые не были ни врагами власти, ни государственными преступниками. Этот период в истории нашей страны можно назвать периодом несвободы свободных людей.

Наверное, не случайно многие советские писатели с неподдельным сочувствием говорили в своих произведениях о заключенных и ссыльных. Многие задолго до Солженицына пытались сказать страшную правду о лагерной и тюремной жизни: Ахматова, Твардовский, Пастернак, однако власть жестоко подавляла все попытки.

Так распорядилась судьба, что после войны Солженицыну довелось на себе испытать все ужасы тюремного ада. Именно поэтому тема свободы и несвободы человека, личности – основная тема творчества Солженицына. Этой теме он посвятил не одно замечательное произведение. Мне бы хотелось подробнее остановиться на повести «Один день Ивана Денисовича». Главным героем своего произведения автор сознательно сделал обыкновенного мужика, крестьянина – Ивана Денисовича Шухова. Из рассказа автора о главном герое мы узнаем, что родом он из деревни с характерным русским названием Темгенево, что, как и миллионы солдат, честно воевал, был ранен, но, не долечившись, вернулся на фронт. Бежав из немецкого плена, вместе с тысячами бедолаг-окруженцев попал в лагерь по обвинению в измене родине в связи с якобы имевшей место работой на немецкую разведку.

Следователи силой заставили Шухова оговорить самого себя: «не согласишься – расстреляют, согласишься – десять лет лагерей, но все же жизнь, какая ни есть...». Долгие и тяжелые восемь лет провел Шухов, мыкаясь по лагерям, но сохранив при этом внутреннюю свободу и достоинство.

По извечной крестьянской привычке он уважает хлеб: носит его в чистом карманчике, в чистой тряпочке, а когда ест, снимает шапку. Не изменяя себе, Иван Денисович и «себя не роняет», не унижается из-за сигареты, из-за пайки и уж тем более не вылизывает тарелки, как Фетюков, и не доносит на товарищей, чтобы улучшить свое положение. Он живет по совести, открыто, честно, несмотря на скотское положение, пользуется уважением у других заключенных.

В повести «Один день Ивана Денисовича» показан только один день обычного зека, но в повествовании об одном дне и одном лагере писатель дал удивительно сконцентрированное описание той страшной обстановки «несвободной свободы», той оборотной стороны «счастливой» жизни, которая до него была тайной за семью печатями.

Тот, кто хорошо знаком с историей России данного периода, сразу увидит за судьбой Ивана Денисовича судьбу всего русского народа. Было бы ошибкой считать, что юридически свободная личность в тоталитарном государстве действительно свободна. Достаточно вспомнить судьбу многих советских писателей и деятелей культуры, таких как В. Шаламов, А. Приставкин, Б. Пастернак, А. Ахматова и многие другие.

Конечно, историю не перепишешь заново, путь нашей страны сопровождался драматизмом и напряженным трудом. Знание истории, знание причин крупных ошибок и трагических событий позволяет извлечь полезные уроки, стать мудрыми и по-настоящему свободными: свободными от догм и идей.

 

«Не стоит село без праведника» (образ Матрены в рассказе А. И. Солженицына «Матренин двор»)

В настоящее время мы имеем возможность восхищаться произведениями А. И. Солженицына, в которых он демонстрирует исключительное мастерство в изображении человеческих характеров. Особенно ярко все это раскрывается в рассказе «Матренин двор».

В этом рассказе автор затрагивает такие темы, как нравственная и духовная жизнь народа, отношение власти и человека, борьба за выживание, противостояние личности обществу.

В центре внимания писателя судьба простой деревенской женщины Матрены Васильевны, которая всю жизнь проработала в совхозе, но не за деньги, а за «палочки». Рассказ «Матренин двор» начинается с того, что повествователь, бывший советский заключенный Игнатич, возвращается в Россию из степей Казахстана и поселяется в доме Матрены. Его рассказ – спокойный и насыщенный деталями и подробностями – придает всему описываемому особую жизненную глубину и достоверность: «Летом 1956 года из пыльной горячей пустыни я возвращался наугад – просто в Россию».

Матрена Васильевна – одинокая, потерявшая на фронте мужа, похоронившая шестерых детей женщина. Жила она одна в большом старом доме. «Строено все было давно и добротно, на большую семью, а жила теперь одинокая женщина лет шестидесяти». Тема родного дома, очага именно в этом произведении Солженицына заявлена очень остро и определенно.

Несмотря на все тяготы и невзгоды, Матрена не утратила способности откликаться на чужую беду. Героиня является хранительницей очага, однако эта ее единственная миссия обретает под пером Солженицына подлинную масштабность и философскую глубину. В нехитрой жизни Матрены Васильевны Григорьевой просвечивает та самая непоказная праведность, без которой не может возродиться Россия.

«Я заметил: у нее было верное средство вернуть себе доброе расположение духа – работа. Тотчас же она или хваталась за лопату и копала картофель. Или с мешком под мышкой шла за торфом. А то с плетеным кузовом – по ягоды в дальний лес. И не столам конторским кланялась, а лесным кустам, да наломавши спину ношей, в избу возвращалась Матрена уже просветленная, всем довольная, со своей доброй улыбкой».

Не накопив «богатства» и не нажив какого-либо «добра», Матрена Григорьева сумела сохранить общительный нрав и сердце, способное к состраданию. Так, ни одна пахота не обходилась без нее. Вместе с другими женщинами она впрягалась в соху и тащила ее на себе. Отсутствие всякой корысти и стремления сохранить «свое» добро приводит к тому, что Матрена безропотно отдает Кире и ее мужу горницу, отрезанную от старого дома.

«Не жалко было саму горницу, стоявшую без дела, как вообще ни труда, ни добра своего не жалела Матрена никогда. И горница все равно была завещана Кире. Но жутко ей было начинать ломать ту крышу, под которой прожила сорок лет... А для Матрены было это – конец жизни».

Далее читатель узнает о молодости Матрены Васильевны. Судьба не баловала героиню: не дождавшись свою единственную любовь – Фаддея, она вышла замуж за его младшего брата, а когда любимый вернулся, он произнес страшные слова, которые Матрена запомнила на всю жизнь: «...если б не брат мой родной – я бы вас порубил обоих».

Образу праведной женщины Матрены в рассказе противопоставлен Фаддей. В нем ничего не дрогнуло после несчастья с Матреной, он с некоторым безразличием смотрел на ее мертвое тело. Крушение поезда, под которым оказались и горница, и люди, ее перевозившие, было предопределено мелочным желанием Фаддея и его родственников сэкономить на малом.

Многие после смерти ее принялись укорять Матрену. Так, золовка сказала про нее: «...и нечистоплотная была, и за обзаводком не гналась, и не бережная; ...и глупая, помогала чужим бесплатно». Даже Игнатич с болью и раскаянием признается: «Нет Матрены. Убит родной человек. И в день последний я укорил ее за телогрейку».

Солженицын стремится предупредить читателя, что праведность уходит из жизни, рушатся коренные устои народного характера. Вместе с Матреной уходит в прошлое, в небытие, тысячелетняя Россия. И лишь только на таких праведниках, как Матрена, держится еще наша великая страна.

 

«Время и личность» (повесть А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича»)

Время и личность – вот тема, заявленная в самом названии повести «Один день Ивана Денисовича» (1959 г.) и обретающая подлинную философскую глубину под пером Солженицына. Речь идет о жертве всепоглощающего сталинского ГУЛАГа – советском зэке, каменщике Иване Денисовиче Шухове. Назван этот работяга уважительно – по имени и отчеству. День жизни Ивана Денисовича для писателя нисколько не менее значим в судьбах страны и человечества, чем день личности незаурядной, известной.

Чисто хронологическая канва обозначена точно – 1951-й год. Еще у власти Сталин. Даже на воле жизнь миллионов, загнанных в колхозы и работающих на социалистическом производстве, строго регламентирована, расписана буквально от рождения до смерти. Государство национализировало не только заводы и фабрики, оно грубо присвоило себе время человеческой жизни. Человек перестал принадлежать себе, ему отказали в свободе выбора. «Из рассказов вольных шоферов и экскаваторщиков видит Шухов, что прямую дорогу людям загородили, но люди не теряются: в обход идут – и тем живы».

«В обход идут» и обитатели особого лагеря, в котором томится Шухов. Да и как иначе, ведь условия лагерной жизни ужасны, законы бесчеловечны. Потрясающей жестокостью славится начальник режима лейтенант Волковой. Ловить заключенных на малейшем отступлении от лагерного режима помогают Волковому и ему подобным многочисленные доносчики, «стукачи» типа Шкуропатенко или десятника Дэра.

Кошмарна повседневная, обычная жизнь зэков. Все в лагере сделано для того, чтобы низвести человека до положения животного. В жилом бараке царит воровство, заставляющее заключенных устраивать тайники («заначки») в самых необычных местах. Воруют и в столовой. Опаздывает человек – кто-нибудь из бригады стережет его пайку. Иначе унесут.

В лагере, как и на воле, царит строгая иерархия, хотя есть нечто, объединяющее всех, – общий трагизм судеб. Особое место среди зэков занимают верующие и интеллигенты. Баптист Алешка не расстается с записной книжкой, где у него переписана половина Евангелия. Фельдшер Коля Вдовушкин, бывший студент литературного факультета, арестованный со второго курса, тайком от доктора Степана Григорьевича пишет стихи. Все это – и Библия, и стихи – способ противодействия ужасу, ужасу повседневной лагерной суеты. Верхнюю ступеньку лагерной иерархии занимает бригадир.

Беспросветное, страшное будущее зэков запечатлено в образе старика Ю-81. Но в этом же образе есть своя несломленность, своя непокорность силе зла.

Не примирился со своим положением зэка и Шухов. История Ивана Денисовича не менее трагична, чем у любого другого заключенного. Сначала была война. В феврале 42-го попал в окружение, а потом в плен. Бежал с четырьмя товарищами, пробирался к своим. «Только двоих автоматчик свой на месте уложил, третий от ран умер, двое и дошло... Открылись: мол, из плена немецкого. Из плена?? ...Фашистские агенты! И за решетку». Так и сел Иван Денисович «за измену родине», за то, что якобы выполнял задание немецкой разведки.

Как и у других заключенных, жизнь Шухова втиснута в жесткие рамки лагерного распорядка: подъем, завтрак, ТЭЦ, обед, снова работа, ужин, вечерняя проверка. Невозможным кажется при такой отупляющей, растянувшейся на многие годы «тягомотине» сохранить в себе человека. Ан нет! Находятся в Иване Денисовиче силы остаться личностью, сохранить человеческое достоинство. И основа всему – с детства воспитанное трудолюбие.

Уже в лагере выучился Шухов на каменщика, стал незаменимым мастером в своей 104-й бригаде. Именно народная привычка к труду помогает Ивану Денисовичу выстоять, все превозмочь, остаться человеком.

Солженицын в своей повести не пишет ни о каком явном сопротивлении лагерному начальству, ни о каком бунте или восстании. Нет, день идет за днем, год за годом, десятилетие за десятилетием. Но любое мгновение подневольной жизни, сосчитанное многократно каждым зэком, становится полем боя за человеческое достоинство. И человеку дан выбор в этом противостоянии личности эпохе тоталитаризма. Выбор трагический, но неизбежный.

 

«Тема праведности в рассказе А. И. Солженицына „Матренин двор“

Несколько лет назад довелось мне побывать на выставке работ известного художника Ильи Глазунова.

Сразу же привлекла внимание картина «Мистерия ХХ века» (1978 г.).

Подчиняясь строгой логике авторской композиции, в правом нижнем углу картины, то есть на предельном удалении от ораторствующего Ильича скорбно застыли две фигуры – выдающийся русский писатель А.И. Солженицын и старушка с внутренне просветленным лицом – знаменитая Матрена, героиня рассказа «Матренин двор». А она-то тут причем? Попробуем понять, что хотел сказать своим читателям Солженицын, создавая образ Матрены?

Повествование в «Матренином дворе» (1959 г.) ведется от лица бывшего зэка, советского заключенного, что придает всему описываемому особую жизненную глубину и достоверность. «Летом 1956 года из пыльной горячей пустыни я возвращался наугад – просто в Россию».

Ехал учительствовать. Увы! Перед глазами Игнатьича предстает разоренная коммунистами и советами страна. И не вызывает уже особенного удивления, что жить здесь становится человеку неуютно и трудно. Рушатся вековые устои, на которых всегда зиждился крестьянский мир: семья, любовь к земле и труду на ней, привязанность к родному дому.

Солженицын одним из первых определил в русской литературе второй половины ХХ века круг тем и проблем «деревенской прозы», набравшей позднее полную силу в творчестве В. Распутина, В. Шукшина, и многих других писателей. И в этом смысле рассказ «Матренин двор» занимает совершенно особое место.

В центре внимания Солженицына – жизнь простой деревенской женщины. Замуж Матрена вышла еще до революции. Детей у нее было шестеро, но один за другим умерли все очень рано. Потом появилась воспитанница Кира. А муж Матрены так и не вернулся с последней войны. И осталась Матрена Васильевна одна в большом старом доме. «Строено все было давно и добротно, на большую семью, а жила теперь одинокая женщина лет шестидесяти». Тема родного дома, очага, ставшая одной из центральных в «деревенской прозе», именно в «Матренином дворе» Солженицына заявлена столь трагедийно остро и определенно.

Матрена – хранительница очага, однако эта ее естественная миссия обретает под пером художника-мыслителя подлинную масштабность и философскую глубину. И уж не только о родном доме идет речь – о сохранении самой России. В нехитрой жизни Матрены Васильевны Григорьевой просвечивает та самая непоказная праведность, без которой не может возродиться Россия.

В советское время много было наворочено несправедливостей с Матреной. Всю жизнь проработала она в колхозе, а пенсии так и не выработала. Лишь любовь и привычка к труду спасают эту простую русскую женщину от тоски и отчаяния.

Всякая работа спорится у Матрены Васильевны. Кажется, при таком трудолюбии да при такой сноровке даже в нашей стране можно было бы обзавестись хоть каким-то хозяйством. А Матрена «не гналась за обзаводом». Зато сохранила, словно бы следуя библейским заветам, нрав свой общительный, сердце, способное к состраданию.

Жалеет Матрена всех, кто несет на себе отпечаток болезни или жизненного неустройства. Может быть, поэтому безропотно отдает Кире и ее молодому мужу горницу, отрезанную по-живому от старого дома.

Образ погрузившегося в мирскую суету и стяжательство, но одновременно по-своему и несчастного Фаддея во многом противопоставлен образу Матрены. Они когда-то любили друг друга, собирались свадьбу сыграть. Но судьба сложилась иначе. Лютая обида чувствуется в угрозе Фаддея «порубать топором Ефима и Матрену». Самой страшное, что угроза эта отчасти сбывается. Только теперь сама судьба опускает безжалостный тесак на седую Матренину голову: героиня гибнет в железнодорожной катастрофе.

Праведность уходит из жизни – вот о чем предупреждает Солженицын. И процесс этот очень опасен, ибо связан с разрушением коренных устоев народного характера. Ведь вместе с Матреной уходит в небытие тысячелетняя Россия, а это уже страшно. Особенно страшно в наше время, когда все мы пытаемся «обустроить Россию». Получится ли? Хочется верить!

 

«Человек и история» (повесть Александра Солженицына «Раковый корпус»)

Творчество выдающегося русского писателя Александра Исаевича Солженицына давно уже признано во всем мире, но на родину писателя его произведения начали возвращаться лишь в 80-х годах теперь уже прошлого столетия. Слишком уж трагичной оказалась правда, запечатленная в «Матренином дворе», «Красном колесе» и, разумеется, в документально-художественной летописи сталинских репрессий, получившей название «Архипелаг ГУЛАГ». На долю самого художника выпали сталинские репрессии... Вот из этого трагического опыта и родилась повесть «Раковый корпус» (1963–1967 гг.)

Название повести Солженицына многомерно. Речь идет не только о медицинской клинике для раковых больных, но и обо всем нашем больном обществе. Дата обозначена точно – перед нами зима-весна 1955 года. Начало «оттепели». Уже начинают возвращаться первые реабилитированные, уже сменен весь Верховный Суд.

По-разному относятся к этим переменам раковые больные, ожесточенно спорят друг с другом, пытаются доказать свою правоту. Палата становится как бы зеркальным отражением того мира, который так щедро формирует тиранов и предателей. Собственно говоря, почти каждый герой повести может быть отнесен к одному из этих разрядов.

«Раковый корпус» – антисталинская книга. Смерть кровавого тирана вызывает искреннюю радость заключенных в лагере. Даже молодой геолог Вадим Зыцарко внутренне поддерживает последователей «вождя всех времен и народов».

Нет, сталинизм не мертв. Он активен, он борется за души людей и иногда даже побеждает. Дочь Русанова Авиета и его сын Лаврик, получивший имя в честь Берии, вполне разделяют взгляды отца...

Павел Николаевич Русанов – верный слуга взрастившей его системы. Он убежденный сталинист, ностальгически вздыхающий по «прекрасному честному времени». Павел Николаевич выступает за продолжение массовых репрессий. Десталинизация вызывает у него страх. Солженицын не оставляет Русанова без своеобразного возмездия. Болезнь Павла Николаевича смертельна и лишь временно отступила. А надеяться на «чистую совесть», которая, по мысли Ефрема, может даровать исцеление, нельзя. Бредовый сон Русанова – это нравственный суд над мелкой душонкой доносчика и подлеца.

В своей повести «Раковый корпус» Солженицын показывает искажающую человека силу страха. Так, Шулубин сам относит себя к категории приспособленцев. Он отлично понимает технологию оболванивания народа, к которой прибегали Сталин и его сообщники. Рассуждения Шулубина о Владимире Соловьеве и Фрэнсисе Бэконе глубоки и точны. Увы, его недюжинные способности и глубокие познания пропадают зря. Провинциальный библиотекарь не решается отстаивать свои взгляды, не решается на активную борьбу со злом. Можно ли осуждать его за это? Нет. И Костоглотов, этот наиболее близкий самому автору герой, не осуждает умирающего Алексея Филипповича.

34-летний Олег Костоглотов многое испытал на своем веку. Ему присущи неискоренимая жажда справедливости, желание постигнуть высший смысл жизни. В условиях тоталитарного режима такие качества были весьма опасны для человека.

С образом Костоглотова связана в повести гуманистическая тема. Не без влияния книг Льва Толстого формируется убежденность героя, что люди должны жить любовью друг к другу, милосердием. Вспомним, что Олег щадит выписывающегося умирать Прошку, скрывает от него диагноз-приговор: «Опухоль сердца, случай, не поддающийся операции».

Выздоровление, быть может кратковременное, самого Костоглотова уподоблено в повести первому дню творения. Весенний мир сияет и радуется вместе с Олегом. И целая вселенная врывается в его сердце всеми своими красками, запахами, движениями, звуками. Как мало надо для счастья! Как много надо! И пусть еще очень далек этот мир от совершенства, пусть болен еще тяжким недугом тоталитаризма, но есть надежда, что рано или поздно болезнь будет побеждена. Так сливается в финале повести выздоровление героя с началом тяжкого выздоровления его измученной страны. На календаре – 1955-й год!

 

«Мои размышления о книге А. Солженицына „Архипелаг ГУЛАГ“

Один из многообещающих молодых писателей, Петр Георгиевич Паламарчук, рассказывает: в начале 1980-х годов президент Рейган пригласил на завтрак наиболее видных советских диссидентов, проживающих в США.

Из всех званых отказался один – Александр Исаевич Солженицын, заявивший, что он не диссидент, а русский писатель, которому не с руки беседовать с главой государства, чьи генералы по совету ученых всерьез разрабатывают идею избирательного уничтожения русского народа посредством направленных ядерных ударов. Выразив вежливый отказ, Солженицын, однако, ответно пригласил Рейгана, когда истечет срок его президентских полномочий, посетить его дом в Вермонте и там в спокойной обстановке побеседовать о насущных вопросах отношений двух наших стран, ненавязчиво подчеркнул, что президентская должность в США занимается одним лицом максимально на восемь лет, признание же российского писателя пожизненно.

Мы не знаем, состоялась ли встреча Александра Солженицына и Рональда Рейгана после ухода последнего с поста президента. Но зато состоялась встреча самого знаменитого русского писателя второй половины ХХ века и с бывшим президентом России Борисом Ельциным, и с нынешним Владимиром Путиным. И если в эпоху правления Ельцина мысли Солженицына не были услышаны, то сейчас появляются некоторые надежды, что наконец-то наша Родина выберется из пропасти.

Так что же испугало в 1974 году тогдашнее советское руководство? Мне кажется, прежде всего смысл семи строчек в начале: «В этой книге нет ни вымышленных лиц, ни вымышленных событий. Люди и места названы их собственными именами. Если не названы вовсе, то лишь потому, что память людская не сохранила имен, а все было именно так». Надо ли было фантазировать, придумывать человеку, одиннадцать лет проведшему на островах этого страшного архипелага?

Первые страницы «Архипелага» из главы «Арест» я читал из простого любопытства: было интересно знать, как «брали» тогда, пятьдесят с лишним лет назад, наших предков: «Ирма Мендель, венгерка, достала как-то в Коминтерне (1926) два билета в Большой театр, в первые ряды. Следователь Клигель ухаживал за ней, и она его пригласила. Очень нежно они провели весь спектакль, а после этого он повез ее... прямо на Лубянку». Здесь еще находится место для иронии.

Самая длинная и гнетущая часть в книге – об истребительных лагерях. Особенно страницы о женщинах, политических, малолетках, повторниках, прилагерном мире и местах особо строгого заключения. Поэтому так дороги мысли тех, кто чудом вырвался из этих мест. Поражает, что даже там, в заключении, люди о чем-то думали, как-то рассуждали.

В эпопее Солженицына чувствуется и проблеск надежды. После войны, когда миллионы советских людей прошли по Европе, посмотрели на свободу и демократию, этот луч света в темном царстве ГУЛАГа уже пробивается на каждом полустанке.

Безымянная русская старуха повстречалась писателю на станции Торбеево, когда вагон-тюрьма случайно замер у станционного перрона. «Крестьянка старая остановилась против нашего окна со спущенной рамой и через решетку окна... долго, неподвижно смотрела на нас, тесно сжатых на верхней полке. Она смотрела на нас тем извечным взглядом, каким на „несчастненьких“ всегда смотрел наш народ. По щекам ее стекали редкие слезы. Так стояла корявая и так смотрела, будто сын ее лежал промеж нас. „Нельзя смотреть, мамаша“, – негрубо сказал ей конвоир. Она даже головой не повела. А рядом с ней стояла девочка лет десяти с белыми ленточками в косичках. Та смотрела очень строго, даже скорбно не по летам, широко-широко открыв и не мигая глазенками. Так смотрела, что, думаю, засняла нас навек. Поезд мягко тронулся – старуха подняла черные персты и истово, неторопливо перекрестила нас».

Закончено чтение романа. И верится, несмотря на его гнетущую напряженность, что, пока есть старухи, верящие в Бога, и девчонки, помнящие все, новый ГУЛАГ не пройдет... А роман Александра Солженицына останется и напоминанием о минувшем, которое нельзя допустить вновь, и прекрасным литературным памятником жертвам ГУЛАГа.