Большую часть ночи я провела без сна. Хотя местные призраки не вламывались ко мне в дверь, не выли и вообще никоим образом не донимали меня. Подтянув к подбородку одеяло и навострив уши, я вслушивалась в тишину, стараясь уловить малейший шорох. Но никакие подозрительные звуки не нарушали покой дома.

Чего так боится Эллен? До вчерашнего вечера я была уверена, что все разговоры о привидениях не слишком убедительная дань обычаям. Хоть Жаннин и пыталась заинтриговать меня какими-то потусторонними звуками, которые, мол, слышаться чуть ли не каждому, но сама же призналась, что это шуточки Дамьяна. Что, надо сказать, сомнительно. Я еще поверю, что он шутил подобным образом, когда был ребенком. Таинственный замок и полумрак очень даже располагают к таким забавам. Я и сама бы не удержалась и выкинула что-нибудь в этом роде, набросив на себя белую простынь и встречая обитателей в сумраке коридоров. Но творить такое, будучи взрослым мужчиной и при том весьма здравомыслящим и деловым! Нет, едва ли сейчас Дамьяна увлекает подобное занятие. Хотя чем черт не шутит, как выразилась бы тетя Гризельда. Я не могла похвастаться, что понимаю его и могу предугадать его действия. Его мысли и чувства были для меня загадкой. И я не была уверена, что когда-нибудь Дамьян позволит мне разгадать ее. И будет ли вообще это "когда-нибудь"! Последние события явственно показали, что он равнодушен ко мне. А я то! Боялась встречи с ним! Трусила, сгорала от волнения, страшась вновь увидеть его страстный взгляд, услышать полные безумств слова… Дура! Какая же я дура!

— Мужчины! — мне пришла на ум фраза старушки Финифет, — Они иногда очень неразумно поступают. Впрочем, что можно ожидать от существ, первый из которых был сотворен из земли?

Я лежала без сна и все думала и думала о Дамьяне, о его изменившемся ко мне отношении. И чувствовала, что гораздо сильнее огорчена этим, чем признавалась себе. Я пыталась найти объяснение внезапному волнению, внезапной тихой печали, охватившей все мое существо… Любовь? Нет! Только ни к такому человеку! Я гнала от себя эти мысли. Но они возвращались вновь и вновь, не давая мне покоя. Тогда что же? Вопрошала я и не находила ответа.

Утром я чувствовала себя разбитой. В этот раз горячую воду принесла Марта Стоун и сообщила, что граф Китчестер уже интересовался мной. Он выделил мне сорок минут, чтобы я оделась, позавтракала и подошла к конюшне. Но я была готова через полчаса. На улице стоял густой туман, и костюм из плотной крашеной шерсти темно-зеленого цвета, спасал от холода.

Тетушка сшила мне его еще пару лет назад, когда в Академии начались уроки верховой езды. Он отлично защищал от пронизывающих насквозь ветров Дарема. Он состоял из приталенного жакета с рядом черных пуговиц, украшенного желтой тесьмой, и юбки, крепившейся к жакету незаметными крючками. Я всегда надевала бриджи, так как любила стремительную езду, при которой юбка имела дурную привычку задираться до колен. Батистовая желтая блуза, кожаные перчатки и остроносые сапоги — завершали костюм. Я чувствовала себя непривычно элегантной и предвкушала восторженный отклик в глазах деда. Правда, вместо цилиндра, который я умудрилась потерять еще в Академии в одну из последних прогулок с подругами, мне пришлось надеть берет. Так же темно-зеленого цвета с острым соколиным пером. Но он ни в коей мере не умалял моей элегантности.

Выйдя за дверь, я огляделась, осматривая укутанный густым туманом двор. Кое-где туман рвался и застывал над землей небольшими молочными облачками. Такое облачко зависло над черной дырой каменного колодца у парадной двери. Казалось, будто колодец раскрыл бездонную пасть, чтобы одним махом заглотить туманную дымку.

Чтобы попасть к конюшням, крыши которых я видела из своего окна, нужно было обойти полностью дом через сад, либо спуститься до подъемного моста и пойти по отходящей в бок дороге через каменные дома. Не долго думая, я повернула к саду. От моих шагов по гравийной дорожке в утренней тишине раздавался звонкий хруст. Через несколько минут я уже пожалела, что выбрала эту дорогу, поскольку юбка, задевая мокрые от росы кусты, стала влажной. Наконец сад закончился, и я вышла к небольшой оранжерее и огороду, разбитому на грядки. Здесь выращивали овощи для замка, а не на продажу, как делали это в оранжереях Дамьяна. Отсюда тропа вывела меня к домикам и я, пропетляв меж ними, очутилась у конюшни.

Деда еще не было. Конюшня оказалась обветшалой, потрепанной ветрами и ливнями, с залатанной крышей Я остановилась у входа, над которым прямо под козырьком висел большой фонарь. В тумане блеклый свет слабо освещал маленькое пространство у створчатых дверей. Внутри слышались голоса и конское ржание. Терпко пахло свежим сеном, лошадьми и теплым навозом. Позади строения располагался круглый загон.

Неожиданно из темного проема появился мужчина. Он чуть не столкнулся со мной, но я, поспешно отступив, поздоровалась. Он же, взглянув на меня так, будто увидел привидение, развернулся и скрылся в тени. Не прошло и минуты, как мужчина выглянул вновь, все же решив, что я ни на йоту не угрожаю его здоровью и бояться меня, по крайней мере, пока я не совершаю резких и опасных для окружающих движений, только показывать свою трусость.

— Доброе утро, мисс…э, миледи, — запнувшись, пробормотал он и неловко поклонился.

— Мисс Сноу. — Он поклонился еще раз, а я объяснила. — Граф Китчестер должен был встретить меня здесь. Но он еще не появился. Могла бы я зайти в конюшню и осмотреть лошадей?

Мужчина лишь молча кивнул и направился обратно. Я последовала за ним.

Здесь было темно, лишь в дальней части конюшни светил крохотный огонек. Там в крайнем стойле располагался грубо сколоченный стол с жестяным ведром воды и деревянным ковшом, вокруг него стояли ящики. Лошадей было всего четыре. Причем из них: один — тяжеловоз, а другая лошадь пребывала, как говорится, "в положении" и, судя по раздувшемуся тяжелому брюху, должна была на днях ожеребиться. Кругом чистота, даже пустые стойла были обсыпаны опилками и сухой травой, а в яслях лежало душистое сено. Я удивилась этому. Но не стала задавать вопросов. На меня итак посматривали косо. Пока я осматривалась, в конюшню зашел старый кучер, и, увидев меня, растянул губы в улыбке.

— О, приятно застать вас тут, мисс Сноу! — он стащил шляпу и поклонился.

— Здравствуйте, Генри! — услышав, что я называю его по имени, он расцвел, еще шире оголив коричневые, отколотые в двух местах зубы. — Вот, пришла, как и обещала. Хотела присмотреть себе лошадь для прогулок, да только выбирать тут, похоже, не из кого.

— Да-а, беда… — согласился кучер, — не часто сюда хозяева то заглядывают. Только мистер Клифер. Ему то, как без лошади? Столько дел у него, и тут надо успеть, и там, и еще где…Никак ему без лошади! Только у него своя. Точнее свой! Серый в яблоках — загляденье просто. Да только с кличкой мистер Дамьян оплошал — жеребца Соловьем назвал! Смех, да и только…

— Соловьем? — опешив, переспросила я.

— Вот-вот! — кучер захохотал, довольный, что я с таким сосредоточенным видом внимаю его словам. — Кто ж так жеребца называет! А мистер Дамьян, когда его покупал так и сказал: "серый, как перышки у соловья". И потом еще добавил: "и такой же необузданный". Только причем здесь "необузданный"? Соловьи ведь не бывают необузданными. Они ведь крохотные, безобидные пичужки…О господи! Вот я дурень! Простите мисс, старого глупца. Совсем ума лишился! Вас то тоже кличут… э-э… зовут Найтингейл. А я тут мелю чушь всякую…Неудобно-то как! Да и мистер Клифер попал впросак! Как же ему теперь с вами жеребчика то звать! Это ж какой конфуз!

Я чувствовала, что еще чуть-чуть и я упаду на дощатый пол и буду истерически хохотать. С другой стороны, мне хотелось провалиться сквозь землю, чтобы только не видеть виноватых и таких почтительно-сожалевших глаз кучера.

— Не переживайте так, Генри. Мне что-то подсказывает, что мистер Клифер ни коим образом не считает себя опростоволосившимся. Наоборот, он, наверное, очень гордиться, что дал жеребцу такое оригинальное и подходящее для него имя.

— Но как же вы? Это ж как неудобно то…

— Мне совершенно все равно. Это просто нелепая случайность.

— Абсолютная случайность! — подтвердил мужчина, и облегченно замахал перед лицом шляпой, радуясь, что его вздорная болтовня не вышла ему же боком.

Воцарившееся молчание прервал звонкий голосок.

— Леди, леди вы пришли!

Обернувшись, я увидела Леми Стоуна. Мальчишка был заспанный, словно его только что вытащили из теплой постели, с торчащими на голове рыжими петухами. Он стоял в дверях, потягиваясь и зевая, и вдруг встряхнулся весь, мотнув в разные стороны головой, и оживился. Сначала стесняясь, но затем, сбросив с себя все путы смущения, направился к нам. Подпрыгивая и одновременно подтягивая вверх спадающие от прыжков лямки штанов, паренек приблизился и встал рядом со мной, обратив ко мне круглое веснушчатое личико.

— Привет, Леми. Пришел помогать?

— Ага! А вы уже видели моего папу? Он вон там, — мальчишка указал на мужчину, который вышел из конюшни, когда я только подошла. Приготовив ведро воды и золу, мужчина снимал конские сбруи с гвоздей, чтобы заняться их чисткой. Услышав сына, он стал прислушиваться к нашему разговору, а когда я обернулась взглянуть на него, кивнул мне.

— У твоего папы, наверное, много работы здесь.

— Очень. Но я ведь помогаю ему!

— Ты молодец, Леми, без тебя мистеру Стоуну было бы тяжело, — кучер крякнул на мои слова и отошел, чтобы ненароком не обидеть мальчика.

— А хотите, я вам оседлаю Стрекозу, она у нас самая лучшая! Я могу сам, вот увидите! Я хорошо седлаю, правда, папа! — его отец подтвердил, но внимательно следил за сыном, когда тот подбежал к стойлу, где стояла гнедая кобылка со спокойными глазами. — Стрекоза смирная и моложе Фани. А Фани старая и иногда беснуется. Это у нее от пчел. Только, когда ее кусали, я еще младенчиком был. А вот Генри все видел и еще мистер Клифер. Генри говорит, что тогда даже трагедия была! Правда, Генри? Вот бы глянуть!

— Хватит тараторить, Леми, — сухо прервал его мистер Стоун. — Ты же обещал мисс Сноу оседлать Стрекозу. Вот и займись делом.

— Лучше оставьте Стрекозу для графа Китчестера, раз она поспокойнее, — предложила я, а сама представила, что должна буду сесть на ту самую лошадь, из-за которой чуть не погибла Сибил, как меня тут же передернуло. — Думаю, я управлюсь с Фани.

Но тут я увидела реакцию мальчишки на мои слова, и меня разобрал смех. Выпучив глазенки, он застыл, прижав к груди лоснящееся дамское седло. От удивления у него даже волосы встали дыбом, а уши нервно подергивались, с каждым разом все больше и больше оттопыриваясь.

— Для гра-а-а-афа… — восторженно выдохнул он, но, вспомнив, какой жуткий и страшный, должно быть, граф, испуганно попятился, не сводя круглых, как блюдце, глаз с входа.

В этот момент дед, как будто зная, что его тут с превеликим нетерпением жаждут лицезреть, появился в дверях. В залатанном, явно на два, а то и три, размера больше, черном редингтоне, в замшевых сильно потертых на приметных местах бриджах с просторным галифе, старик выглядел весьма эффектно. И создавалось впечатление, что атласный, лоснящийся от ухоженности цилиндр, гордо восседавший на его крохотной голове, восседал на ней совершенно не к месту и только портил своим нахальным новеньким видом весь остальной идеально подобранный комплект.

И кучер и мистер Стоун с большим почтением поклонились, похоже, не испытывая никакого неудобного веселья от внешнего вида графа. Я же не могла этим похвастаться и старательно разглядывала висевшие под потолком тюки опилок и полынные веники, от которых по конюшне распространялся горьковатый аромат, смешиваясь с запахом лошадей и навоза.

Для Леми Стоуна вошедший человечек не представлял никакого интереса, лишь мельком взглянув на маячившую в дверях щуплую фигурку, мальчишка начал седлать Стрекозу. Только дело у него не ладилось, и все валилось из рук, так как он, не отрываясь, пялился на вход.

— Леми, — позвала я его. Он неохотно перевел взгляд на меня и, отложив уздечку, поплелся ко мне. — Пока ты не окосел, я хочу тебя кое с кем познакомить.

Его отец весь напрягся, словно ожидая в моих действиях скрытого подвоха.

— Познакомься, — сказала я, улыбаясь и указывая на деда, — это Лемуэл Эдвард Вильм Сноу, граф Китчестер. Граф, этого смышленого парня зовут Лемуэл Стоун. Он трудится здесь в конюшне и очень, очень — повторила я со значением, — сильно помогает своему отцу.

Мне показалось, что старику не понравилась такая вольность с моей стороны, но он все же кивнул и даже удостоил Леми шутливым подмигиванием. Тот стоял гордый, полыхая алевшими веснушками, но вот в его глазах появилась подозрительность. Он внимательно оглядел графа, окинув его горящим взглядом с головы до ног, затем недоверчиво спросил:

— Так вы граф? Самый, самый взаправдашний?!

— Он самый, — усмехнулся старик.

— О-о…

— Что совсем не такой страшный?

— Ага, — разочарованно согласился мальчик, опустив глаза на шаркающий по полу ботинок. — Вы совсем не как граф. Граф высокий, сильный…

— Лемуэл! — грозно окликнул сына мистер Стоун, — прочь сейчас же! Извините, его милорд! Прошу вас не сердитесь! Он сам не знает, что говорит. Тараторит без умолку.

— Что вы, мистер Стоун, граф вовсе не сердится, — уверила я конюха, заметив, однако, как в глазах старика всколыхнулись искры раздражения.

Дед махнул в сторону лошадей и приказал властным тоном.

— Седлайте же, наконец! Да побыстрее. За что я вам плачу, за трескотню?

Через пару минут мы уже ехали вдоль возвышавшейся над нами крепостной стены. По той дороге, что вела к подъемному мосту. Подо мной была Фани, но она вела себя мирно и не горела желанием меня сбрасывать и бесноваться. Старик уже позабыл свое раздражение и вовсю демонстрировал мне таланты экскурсовода, рассказывая о хозяйстве. Проезжая среди каменных домов, я поняла, что здесь живут не так много людей, как я думала до этого. Некоторые постройки были хозяйственными флигелями, другие сарайчиками, где держали птиц и даже свиней.

— Всего восемь семей, — сообщил дед на расспросы. — Чьи-то предки служили в замке, а теперь их дети или внуки арендуют землю. Или, как Стоуны, до сих пор здесь работают.

Мы выехали за пределы замка, и дед предложил проехаться к ближайшей деревне Эмбер-Виладж. Там, по словам деда, оставались еще несколько арендаторов. Большинство же жителей давно, еще при прежних графах Китчестерах, выкупили землю и были вполне самостоятельными. Подобная картина была и в других деревнях. Дед долго сетовал на расточительность своих предков и, желал им гореть в аду за то, что те были такими бестолочами, что распродали за бесценок землю, а деньги тут же разбазарили.

— Китчестер до сих пор не оправился от этого вандализма, — заявил граф. — Если ты была в галере, то видела всех этих негодяев! Все они там дружненько висят в одной кучке и упиваются медленной гибелью Китчестера! Заметила, какие у них преступные рожи?!

Я протестующее засмеялась.

— Нет, ничего преступного я в них не заметила, дедушка. Лица, как лица.

— Недолго им осталось упиваться! — коварно пообещал граф, гневно погрозив пальцем. — Еще пару годков и Китчестер опять встанет на ноги.

Прямо как дитя! Правильно говорят, что стар, что млад. На его лице промелькнуло озорство замышлявшего проказы мальчишки. И эта невзрослая манера держать себя в сочетании с морщинистым лицом производила интригующее и вместе с тем болезненное впечатление.

Утро стояло чудесное. Туман еще не растворился весь и отдельными лоскутами покрывал землю. Солнце уже поднялось над лесом, заливая теплыми лучами ярко-зеленые, блестевшие от росы луга. От этого слепящего блеска я щурила глаза. Сердце ликовало, и безумно хотелось подхлестнуть лошадь и мчаться, мчаться неведомо куда, пока душа не затрепыхается в груди, переполнившись восторгом от бешенной скачки. Но мне приходилось сдерживаться. Еле переставлявшая дрожащие копыта Фани, не одобрила бы подобный поворот событий. Надеюсь, Дамьян вскоре появиться вместе с новой лошадью для меня!

— …Тут главное остерегаться туманов, — тем временем говорил дед, большую часть его речи я благополучно прослушала, занятая своими мыслями. — Утром ты сама видела они, как густые сливки. Глаза лопнут — разглядывать собственный нос. Когда пасмурно и хмарь, они возникают внезапно. Болота ведь отсюда недалеко, и лучше держаться от них подальше…

На обратном пути я завела разговор про Эллен, вспомнив вчерашний ужин. Было видно, что дед раздумывает, отвечать ли на мои вопросы. Поговорить дед любил, поэтому ждала я не долго.

— Нора права, нужно растормошить эту девчонку. А то она так, в самом деле, свихнется.

— Я не заметила в ней ничего необычного.

— Нет? Еще представится случай, — обнадежил меня старик, но, подумав немного, сказал. — На самом деле она никакая не сумасшедшая, просто иногда бывает не в себе. Всё ее помешательство сводится к ее болезням. Она окончательно зациклилась на своих недугах, пичкает себя всякой дрянью, может литрами поглощать козью сыворотку… фу, разве можно пить эту гадость! А она пьет и не морщится! Уже это говорит о том, что она свихнулась… В общем, дурочка настолько убедила себя в инвалидности, расстроенных нервах и скорой кончине, что, и впрямь, рано или поздно сойдет с ума от всех этих вымыслов.

— А чего Эллен боится в часовне? — спросила я, когда дед сделал паузу. — Леди Редлифф упомянула привидение. Но ведь не живет же там и в правду привидение!

— Упаси боже, нет, конечно! — граф каркающее расхохотался, отчего моя Фани вздрогнула и стала нервно переминаться, заупрямившись идти дальше. Я терпеливо пощебетала с ней и лошадь, опасливо косясь на неадекватного наездника Стрекозы, двинулась вперед.

— Тогда что же ее так тревожит? — не отставала я от деда.

— Собственное воображение, — твердо произнес старик. — Представь, изо дня в день пить всякие травы, настои, лекарства и прочую дрянь… один черт ведает, что там намешано! После таких злоупотреблений не то, что галлюцинации, себя Господом Богом возомнишь!

Я была удивлена, во время бесед с Эллен я не видела никаких признаков зацикливания на болезнях и тем более бредовых видений. Она была мила, дружелюбна и вполне здравомысляща.

— У нее, как и у всех больных, бывают моменты прояснения, — пояснил мне граф, когда я поделилась с ним своими мыслями. — Поэтому, Нора и считает, что ее еще можно вытащить из этого полумертвого состояния, в которое она себя загнала.

— Но не такими же изуверскими методами, — возмутилась я.

— Хе-хе, Роби, ты многого хочешь от старухи. Как может, так и делает…Чудо, что она вообще переживает за свою дочь. Признаться раньше я думал, что ей глубоко наплевать на нее.

— Так Эллен что-то видела в часовне?

— Да. Несколько лет назад. Она пришла в часовню, чтобы помолиться за сына. Во время молитвы ее кто-то позвал и звал так до тех пор, пока она не взглянула на алтарь. Там лежал ее сын. Он начал с ней разговаривать и умалять присоединиться к нему. Рассказывал как холодно, как одиноко и тоскливо ему там. И голос, как она говорила потом, у него был дьявольский… Только вечером мы хватились Эллен. Этот слизняк Уолтер даже не заметил, что его жены нет ни в спальне, ни в солярии. Он тогда грезил кузнечиками и всякой ползучей тварью и почти весь день проводил на лугу, поскакивая и попрыгивая на своих длинных ходулях, как жаба-переросток… Так вот, когда мы за ней пришли, она лежала бес сознания. Только через пару дней она достаточно пришла в себя, чтобы рассказать все. С тех пор Эллен лишилась последнего здравомыслия. Чаще стала впадать в расстройства и подвергаться нападению опасных недугов. В часовню ходит только на службу, чтобы не навлечь грех на душу, но пребывает там в таком напряжении, что после чувствует себя смертельно больной.

Слушая его, мне пришла в голову мысль.

— А Дамьян уже жил в то время в Китчестере?

Старик глянул на меня из-под насупленных бровей и молча кивнул.

— Дело в том, что Жаннин считает, что всякие подозрительные звуки и привидения — это все забавы Дамьяна. Такой жестокий розыгрыш — в его духе.

— Возможно, Роби, возможно… — старик почесал подбородок. — Если он слишком увлекся…

— Бедная, несчастная Эллен! Но ведь должны быть какие-то способы воздействовать на нее!

— Нора надеется, что ты поможешь ей.

— Я? Но как я смогу?

— Как, как, — передразнил меня дед. — Ты же вон какая, как назвала тебя сестрица, "боевая". Общайся с ней почаще…Как вы женщины любите, усядетесь кружочком и ля-ля-ля…

Представить как-то себе это "ля-ля-ля" я не могла, особенно со слабой и изможденной Эллен. Мне думалось, что в этом случае я одна буду усиленно напрягаться и "лялякать", а моя собеседница преспокойно дремать, убаюканная под мое трындычание. Однако спорить с дедом я не стала. Надо попробовать. Может и впрямь у меня получится расшевелить Эллен. Хотя, если честно, я не видела от чего ее надо спасать. Для меня в этом доме она была категорично нормальнее всех остальных.

После ленча, который провела вместе с дедушкой в его комнате, я поднялась на третий этаж, где располагался солярий и спальни Уолтеров. Граф предупредил меня, что за Эллен надо будет зайти иначе сама она никогда не спуститься. Когда мы только приехали, граф велел служанке напомнить миссис Уолтер о своем обещании сопроводить меня в часовню. Перед ленчем я переоделась в свою обычную синюю юбку и бело-голубую в полоску блузу только на плечи накинула кашемировую шаль дымчатого цвета, расшитую серебряной нитью.

Спальни Уолтеров были сразу за солярием. Я прошла через него — восхитительную комнату с множеством окон, светлую и солнечную, с диванчиком, круглым столом и разложенным шезлонгом между двух кадушек с фикусами. В простенках между окнами висели многочисленные картинки с пейзажами. На мой стук вышла служанка, оставив дверь приоткрытой. Она сообщила, что миссис Уолтер плохо себя чувствует и никого не принимает. Я вежливо выразила надежду, что меня то она примет и проскользнула мимо женщины. В спальне было темно из-за задвинутых плотных штор, постель была разобрана и белела откинутым одеялом и простынями. Камин в углу, высокая ширма, шкаф и комод — обстановка повторяла мою комнату. Только кровать была придвинута к стене, а у камина стояла тахта, укрытая толстым ворсистым покрывалом. На ней сейчас и полулежала Эллен. Несмотря на ее больной вид и влажное полотенце на голове, она была полностью одета. В черное поплиновое платье с белыми кружевами на груди и стоячему воротничку. Черный цвет еще сильнее оттенял ее бледную кожу, в полутьме словно светившуюся призрачным светом. Вязанная из толстой шерстяной нити шаль укутывала плечи. Услышав звук шагов, она приподняла веки.

— Найтингейл… — слабый голос ее сорвался.

Без приглашения я опустилась на стул у стены.

— Эллен вы должны пойти со мной в часовню, — обратилась я к ней, как можно мягче. — Вы же знаете, что если этого не сделаете, леди Редлифф будет безжалостно упрекать вас.

Ресницы женщины затрепетали, и она вздохнула.

— Знаю, но ничего не могу с собой поделать… — она потянулась к переносному столику, уставленному пузырьками и флакончиками с валерианой, камфорным спиртом, настоями девясила и прочими болеутоляющими и тонизирующими средствами. Я вспомнила, что уже видела этот столик. Тогда я пришла в Китчестер, а Эллен лежала в саду на шезлонге. Похоже, столик путешествовал по дому вместе с хозяйкой. Взяв бутылочку и стакан, она принялась капать, отсчитывая капли едва заметно шевеля губами. Руки у нее сильно дрожали. — Мне надо успокоиться, иначе опять начнутся эти ужасные приступы.

Она выпила лекарство и, поморщившись, поднесла к носу нюхательную соль. В это время служанка сняла с ее лба полотенце и, окунув в чашу, стоявшую на комоде, тщательно выжала его и вновь уложила на лоб больной.

— О, Найтингейл, ты не знаешь, какие это приступы. Матушка да и все кругом уверены, что я притворяюсь. Но это же смешно. Разве можно шутить с собственным здоровьем.

— Никто не думает, что вы притворщица, — твердо сказала я.

— У меня бывают судороги во всем теле и спазмы в боку, и такие жестокие головные боли и сердцебиение, от которых нет покоя ни днем, ни ночью. А моя астма…она душит меня. Разве такому можно притворяться?

— Ни в коем случае…

Эллен закрыла глаза и откинулась, прижав тыльную сторону ладони к полотенцу. Я не собиралась уступать ей. Я понимала, что весь этот спектакль затеян только с одной целью — не идти в часовню. Ее страхи слишком велики, чтобы противостоять им. Но и я не могла позволить ей размякнуть и впасть в состоянии депрессии, под тяжестью воображаемых недугов.

Вскочив со стула, я прошла к окну и одним резким движением раздвинула шторы. Солнечный свет радостно ворвался, словно расшалившийся котенок в запретную комнату, уставленную корзинами с горками разноцветных клубков. Солнечные лучи пробежали по полу, коснулись столбиков кровати, балдахина, изящных кисточек, перекинулись на комод, шкаф и добрались до тахты, осветив лежавшую на ней черную фигурку. Я услышала, как охнула служанка, запричитав над миссис Уолтер. А сама Эллен только глубоко вздохнула и мне почудилось, что с ее губ сорвался легкий стон.

— На улице замечательная погода! — воскликнула я с излишней радостью. — Солнце такое ласковое, теплое! Эллен, вам надо прогуляться, чтобы успокоиться. А не сидеть в этой могильной полутьме. От нее еще пуще озноб пробирает. Хотите, мы с вами пройдемся по саду, посидим в беседке, в ней так покойно, уютно…

— Как заманчиво, — неуверенной улыбкой ответила мне Эллен.

— А потом вы проводите меня до часовни. Я зайду, а вы подождете меня снаружи. А леди Редлифф мы так и скажем, что вы меня проводили туда, ведь ничего большего она не требовала.

Подумав немного, Эллен робко кивнула.

— Да, я не пойду туда. Там сквозняки, жестокие, скверные сквозняки… Знаешь, Найтингейл, они убивают. Еще там сырость и холод, я не хочу простудиться.

— Вы не простудитесь. Даю вам слово!

Наконец, мы спустились в сад и медленно побрели по дорожкам. Иногда Эллен останавливалась и, склоняясь к розам, вдыхала их аромат. Она объяснила, что, несмотря на их дурман и терпкий запах, от которого у нее кружилась голова, она любит цветы и, когда позволяет здоровье, проводит в саду немного времени. Мы разговаривали, правда "лялякала", как выразился дед, в основном я, а Эллен больше слушала. Она спрашивала меня о моем отце, о его жизни после того, как он покинул Китчестер. Я поведала то, что сама слышала от Мэг или от родителей, рассказывала о нашей жизни в Филдморе. Ей хотелось, как можно больше узнать о кузене, она радовалась за него, за то, что он обрел свое счастье и самостоятельность.

— Как же хорошо, Найтингейл, что твой отец освободился от всего этого! — она указала рукой на величественные стены замка, — Китчестер не довлел над ним. Ни граф, ни кто другой не руководили его жизнью и мыслями. Твоим родителям Господь Бог отмерил мало, но эта короткая жизнь прошла в любви. Я думаю, Эдвард действительно был счастлив вдали отсюда. Потому что тут он бы не видел ничего кроме горя и принуждения.

Я с сочувствием сжала ее руку. Сколько сожаления было в ее словах, сколько печали! Если бы все обернулось по-другому, если бы она вышла замуж за хорошего любящего человека, который увез бы ее из этого дома, подальше от тирании матери, какой бы она стала? Возможно, еще не все потеряно. Возможно, можно вернуть жизнь в эти потухшие глаза.

Пока мы гуляли Эллен немного пришла в себя. Болезненное изнеможение почти исчезло, хотя в ее движениях и голосе все еще чувствовалась слабость, щеки начали покрываться легким румянцем. Все же, когда настало время идти в часовню, ее сковало нервное напряжение. Она судорожно тормошила концы шали и постоянно оглядывалась назад, замышляя бегство. Я оставалась непреклонной. Взяв ее под локоть, при этом она что есть мочи вцепилась мне в ладонь, я шутливо предложила совершить то, ради чего мы претерпели столько треволнений.

Сама бы я точно не нашла эту пресловутую часовню. Или нашла, но пробродила бы бог знает сколько времени. Мы зашли в дом с парадного входа и, миновав лестницу, а затем пиршественный зал двинулись по коридору в глубь дома. В этот момент я пожалела, что не додумалась взять лампу. Нас обступила кромешная тьма, так как ни окон, ни светильников в коридоре не было.

— Надо было предупредить тебя, — услышала я дрожащий голос Эллен. Она все крепче сжимала мою ладонь, и я почувствовала, как пальцы начали неметь в этих нервных тисках. — Мы пользуемся этим коридором только когда идем в часовню. Это единственный путь.

— Почему, — спросила я, старательно всматриваясь перед собой.

— Увидишь.

Внезапно коридор оборвался и мы уперлись в стену, но Эллен решительно повернула направо и мы оказались в другом коридоре, закончившемся парой ступеней ведущими вверх.

— Когда-то это был потайной ход, — пояснила она, когда я возмущенно посетовала на любовь Китчестеров к лабиринтам. — Когда строили пристройки, его разобрали и сделали переход к ним.

Мы поднялись по ступенькам и оказались в одной из пристроек, освещенном двумя окнами. Вдоль стен стояли дубовые шкафы и ряд сколоченных из необработанных досок кроватей. Мебель была обветшалая кое-где сломанная, и было понятно, что ей не один век.

— Что это? — воскликнула я. — Похоже на госпиталь.

— Это и есть госпиталь, — подтвердила Эллен, тяжело дыша. Чувствовалось, что она слабела. От долгой ходьбы у нее появилась отдышка, и сухой кашель все чаще прерывал ее слова. — Сейчас этой комнатой никто не пользуется, но когда-то здесь устраивали больных. В замке обязательно жил лекарь, который смотрел за всеми обитателями. В два примыкающих флигеля можно попасть отсюда, — она указала на низкие арочные проходы в стене. — В одном была уборная, а в другой выносили тело, когда Бог все же забирал душу больного.

Находиться здесь меня не больно то тянуло, а уж осматривать остальные два помещения тем более. Я предложила Эллен идти дальше.

— А мы уже пришли, — неохотно пробормотала она.

Кутаясь в шаль и стиснув ее края под горлом, словно надеясь спрятаться в ней, она пересекла комнату и открыла черневшую в стене дверь. Мы оказались на улице, и моему взору предстала часовня. Темно-серое здание располагалось на квадратной площадке, зажатой между постройками. Стены флигелей безжалостно нависали над этой старинной, повидавшей и пережившей не мало разрушительных бурь, часовенкой. От стертых ступеней, на которых мы обе застыли, вела дорожка, усыпанная галькой, по бокам от нее цвели крупные фиалки и ирисы.

— Какое необычное расположение, — воскликнула я, пройдя вперед и осматриваясь.

— Ничего необычного, — услышала я напряженный голос Эллен. Она все еще стояла на ступеньках и держалась за дверь. — Часовня гораздо древнее пристроек. Когда строили флигеля, надеялись перенести часовню, но средств на это уже не хватило. Поэтому оставили как есть, решив, что в будущем построят другую часовню.

— Но последующие Китчестеры оказались такими же безденежными, — закончила я за нее.

Охватив весь дворик одним беглым взглядом, я смотрела только на выложенную из крупного серого камня часовню. Высокие остроконечные окна увивали резные переплеты, а вместо обычных стекол вставлены радужные витражи. Внутрь вела окованная дверь. Я отодвинула деревянный засов, и распахнула ее. Озорные лучи солнца тут же нарисовали мою удлиненную тень на неровном каменном полу. Я вошла внутрь и почувствовала тяжелый запах — сырости, древности и какой-то полировки, которую используют для скамеек. И только цветные пятнышки от витражей, рассыпанные повсюду, придавали помещению не такой суровый и безрадостный вид. Наверное, я должна была испытать благоговейный трепет, услышав, как гулко отдаются мои шаги в тишине. Но ничего этого я не ощущала, только интерес.

Два ряда почерневших от времени скамей вели к возвышению, на котором стоял алтарь. Вдруг я услышала отрывистый вздох. Обернувшись, я увидела в проеме Эллен, бессильно навалившуюся на дверь. Она пряталась за ней, как за щитом. Ее лицо, искаженное обуревавшими ее чувствами, было белее мела.

— Вы могли бы не входить сюда, — торопливо заметила я.

Она не ответила, но сделала шаг вперед. Ее глаза неотрывно смотрели на статую Девы Марии. Я понимала, что сейчас лучше не разговаривать с ней. Она должна преодолеть свой страх. Подойдя к алтарю, я принялась изучать его: потемневшая каменная плита, свет падавший на медный аналой и позолоченные кисти ткани, покрывавшей алтарь.

— Когда-то я часто приходила сюда, — за моей спиной раздался тихий голос, похожий на шелест. Она уже сидела на скамейке, бессильно опустив руки на колени — Мне нравилось бывать тут. Здесь так покойно, умиротворенно…

— Вы могли бы приходить сюда и сейчас.

— Сейчас…сейчас мне тяжело переносить даже службу, — она закрыла глаза, и я заметила, что ее тело стало немного раскачиваться.

— Сюда не слишком удобно ходить слугам и жителям замка, — прокомментировала я, стараясь отвлечь ее от горестных мыслей. — Приходиться заходить в дом и идти через него. Несомненно, это доставляет много хлопот как и людям, так и семье.

— Мы не молимся с простолюдинами, — ответила она, но голос потонул в охватившем ее кашле. Когда приступ прошел, она пояснила. — Слугам не дозволено заходить сюда. Люди ходят в ближайшие деревни. А здесь молятся только члены семьи.

— Я не заметила кладбища. Да тут и места нет под него.

— Китчестеры хоронят своих мертвецов не в Китчестере. Похоже, они бояться осквернить его.

Меня озадачила фраза, но я не стала любопытствовать, чем же могут осквернить китчеровские мертвецы. Тусклые глаза Эллен не двигались, она сидела, уставившись на позолоченные кисти, свисающие с алтаря.

— Тихо, как в могиле, — вдруг произнесла она. — Найтингейл, ты хоть немножко боишься?

— Здесь нечего бояться, — немного обескураженная, сказала я.

— А привидения? — спросила Эллен после недолгой паузы.

— Мертвые не могут причинить вреда живым.

— Многие так заблуждаются.

— Но нам то нечего опасаться, верно.

Она покачала головой.

— Тогда почему же Леми приходит ко мне? Он хочет, чтобы я присоединилась к нему.

— Эллен, — решительно начала я, — с вами сыграли злую шутку…

Но она вдруг засмеялась, приложив палец к губам.

— Тсс…Он может быть уже здесь, — она подняла глаза к сводчатому потолку и прислушалась.

Раздражение волной накатило на меня. Теперь я понимала, что имел в виду дед, рассказывая о ее помутнении. Мне захотелось подойти к ней и встряхнуть, как следует, чтобы искры из глаз посыпались, и вместе с ними всякие бредовые вымыслы.

— Его здесь нет, и не может быть, Эллен.

Она вздрогнула всем телом и бессознательно подтянула на плечи сползшую шаль.

— Его здесь нет, — бессмысленно повторила женщина, а затем судорожно заговорила. — Я просила не разлучать нас, а его все равно унесли. Его отняли у меня, Найтингейл. И теперь он далеко. Его крохотное, розовое тельце грызут черви, и обжигает ледяной холод. И я не могу защитить его от них. Черви, Найтингейл! Как бы тебе понравилось, если бы в твою мягкую плоть впивались черви…И сквозняки! Они там повсюду, просачиваются через все щели и дуют, дуют…

Мне дико хотелось заткнуть уши и выбежать вон из часовни. Но мне было безумно жаль эту женщину. Я не знала, как утешить ее. Все те действия, что я могла совершить сейчас, казались мне жалкими, по сравнению с ее всепоглощающим горем. Я попыталась присесть на скамью рядом с ней, но она вздрогнула и, протестуя, подняла руку. Не найдя ничего лучшего я пробормотала традиционную фразу. Одну из тех пустых и до противности равнодушных фраз.

— Время лечит, Эллен. Вы должны жить дальше.

— Время… — прошептала она. — Возможно. Но время не всесильно, не так ли? Говоришь, оно вылечит. Но ведь есть чувства, которые не поддаются лечению?

Я промолчала, делая вид, что рассматриваю висящий на стене за алтарем крест. Внезапно я услышала ее возглас:

— Нет! нет! нет! — ее губы скривились, трижды надрывно выталкивая слово. Она вскочила и рванулась к выходу. Я ринулась следом, но было уже поздно. Снаружи, визгливо скрипнув, задвинулся засов. Я растерялась от неожиданности, но потом возмутилась.

— Эллен, откройте! — потребовала я.

Ответа не последовало. Прислонившись к двери, я прижала ухо к сточенным жучками доскам и отчетливо услышала хруст гальки под ногами удалявшейся женщины. Я стала барабанить в дверь кулаками, но это не произвело никакого впечатления. Я выждала еще пару минут и прислушалась вновь. За дверью не раздалось ни звука.

Я не знала, что мне делать. Конечно, ничего страшного не произошло. Меня скоро хватятся. Когда я не появлюсь к обеду, леди Редлифф непременно возмутится подобным поведением и, чего доброго, посчитает за намеренное оскорбление. Кого-нибудь отправят меня искать, как в первый день, она отправила Дамьяна, когда я опаздывала…Только Дамьяна нет. А было бы здорово, если бы за мной пришел именно он… Какая нелепость, тут же одернула я себя. С чего бы мне хотеть этого. Я буду рада любому, кто освободит меня!

Но больше всего я чувствовала разочарование из-за того, что Эллен смогла так поступить. Скорее всего, она сделала это под давлением собственных страхов. Возможно, она не понимала, что делает, рассуждала я. Но, тем не менее, несмотря на нашу дружбу, она меня этому подвергла.

Я села на скамью, ближнюю к двери. Весь интерес к старинной часовне пропал. Зато появилось навязчивое желание поскорее выбраться отсюда.

Оказавшись в одиночестве, я вдруг почувствовала, как угнетает меня царившая здесь тяжелая тишина. А вдруг мне тоже привидится младенец? Он заговорит со мной и будет хохотать… дьявольски? Я сильно встряхнула головой. "Что за нелепые фантазии!" — осадила я себя рассудительно, как сделала бы это тетя Гризельда. Она наверняка посмеялась бы над моими мыслями: "Ты — неисправимая выдумщица!"

От резкого движения узел, державшийся на затылке, сполз набок и пристроился на плече. Я распустила волосы и попробовала заколоть вновь. Но руки не слушались, и узел получился кривым. Я оставила его болтаться в таком положении, все равно не удержится.

Сколько времени прошло с тех пор, как Эллен закрыла меня? Пятнадцать минут? Тридцать? Я снова подошла к двери и в бешенстве заколотила в нее. Я звала на помощь. Как глупо. Как будто кто-нибудь мог услышать меня. Я села под окно, цветные пятнышки приветливо усыпали пол и хоть как-то отвлекали меня. Интересно, они уже сели за стол? Элеонора, должно быть, рвет и мечет. А Эллен? Она наверняка в своей спальне, сказалась больной и пичкает себя очередной порцией лекарств. Впрочем, она действительно больна. Нужно помочь ей! Обязательно помочь.

Тишина тоже может быть пугающей. Я поняла, что прислушиваюсь, не раздадутся ли какие-нибудь звуки за дверью. И тут я уловила стон. Сначала я подумала, что мне почудилось. Я прислушалась. Стон донесся снова, как дуновение ветра, такой жалобный, такой печальный.

— Эллен, это ты? — воскликнула я, вглядываясь в темные углы. Но звук угас. Я выждала время, а затем, вскочив на затекшие ноги, подбежала к двери и заколотила в нее. И колотила до тех пор, пока у меня не заболели руки. Я понимала тщетность своих усилий, но продолжала стучать. А что, если сюда никто не придет… до самого воскресенья!

Стон повторился вновь. Сейчас уже более отчетливо, он разнесся по часовне и эхом потонул в сводчатом потолке. Я замерла.

— Кто здесь? — закричала я низким голосом, какой, по моим представлениям, может быть у смельчаков. Я совершенно не боюсь! Почему я должна бояться каких-то непонятных стонов.

Ответа не последовало. Я спросила себя, может ли атмосфера так действовать на мое воображение? Не существовало ничего такого, во что я могла бы поверить без достаточных на то оснований. И все же…Я вздрогнула, обхватив себя руками. Стоны были такими скорбными, такими нечеловеческими…Я услышала свой голос, бессвязно бормочущий молитву: "Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы кто-нибудь сюда пришел… побыстрее… сейчас… прямо сейчас".

И Господь услышал мои слова! За дверью раздались быстрые шаги. Хруст гальки бальзамом отдавался в моем сердце. Я застучала в дверь, оповещая о своем нетерпении.

— Я здесь, я здесь! — закричала я. — Откройте!

Засов заскрипел вновь, и его звук показался мне самым желанным на свете. Дверь распахнулась, и на пороге возник Дамьян.

— Ты! — выдохнула я, не веря своим глазам. Как будто Господь решил вместе с моим спасением выполнить и мое тайное желание.

Он склонил голову на бок, медленно растягивая узкие губы в язвительной насмешке. О, как я ненавидела эту насмешку! И как была рада ей сейчас.

— Еще скажи, что ты приятно проводила время, а я помешал. Ну, если желаешь… — и осклабился еще сильнее. С него станется затолкать меня обратно и запереть!

— Только посмей меня здесь оставить! — я прямо-таки вылетела из часовни и заторопилась к флигелю. Он догнал меня и пошел рядом.

— Сколько сейчас времени? — резко спросила я.

— Должно быть, пять, — хмыкнул он. С видом эстета, созерцая мое перекошенное лицо.

— Пять! Так много, — поразилась я и тут же с возмущением добавила. — Разве меня не хватились во время обеда? Они должны были увидеть, что меня нет.

— Вот уж не знаю. Я приехал без четверти пять и наткнулся на доктора. Он сообщил, что у миссис Уолтер эпилептический припадок…

— О боже! Настоящий? — глупее, по-моему, я сказать не могла. Я залилась краской, услышав его смешок. Хорошо, что он никак не прокомментировал мои слова.

— Джесс сказала, что Элеонора и мать у нее в спальне. Служанка подняла переполох, когда та уже была в конвульсиях. Эта дура думала, что ее госпожа "всего-навсего переутомилась"!

— О Боже! — опять повторила я, начиная ощущать себя попугаем.

Он больно стиснул мою ладонь и со злостью сказал:

— Что вы натворили, вы хоть немного думаете? Что за идиотские эксперименты — привести сюда Эллен! Старуха — стерва. А ты то о чем думала? Ты же должна была видеть, что она больна! Ее надо лечить в специальных для таких как она учреждениях.

— Ей нужны забота и друзья, но никак не смирительная рубашка!

Но его обвинения и злость были оправданными. Я не должна была поддаваться Элеоноре и приводить сюда эту измученную болью женщину. В ее душе чернели безнадежные, скорбные раны, перед которыми были бессильны и всепожирающее время, и человеческая ветреная память. С чего вдруг я возомнила, что смогу излечить их?!

Мне не хотелось ругаться с Дамьяном. На это у меня не было ни сил, ни желания. Когда молчание стало невыносимым, я спросила.

— И все же почему никто не явился за мной?

Мы прошли госпиталь и спускались в темный коридор.

— Похоже, никому нет дело до маленьких птичек, — усмехнулся он. Я опять благоразумно промолчала, сочтя это намеренной провокацией. И ему пришлось продолжить. — Старик в постели. У него прострел. Если ты не заметила, он уже не в том возрасте, чтобы дефилировать по лугам верхом на лошади. А Джесс…она была не прочь, чтобы ты посидела здесь дольше.

— Ах, вот как! — воскликнула я. Ну, погоди у меня мисс Рассел! Дамьян нагло хмыкнул. Я поняла, что он специально разжигает мою злость.

Раздраженная его насмешками и злясь на всех и вся за просиженные в часовне жуткие часы, я сдуру рванула вперед и… перешагнула через ступеньку. Все бы ничего, если бы неуклюжая нога не подстроила мне подлянку и в самый последний момент не подвернулась. Осознав, что лечу и воссоединение с не слишком приветливым полом неизбежно, я изощрилась и, приложив столько усилий, что их бы хватило затормозить мчавшуюся во всю прыть лошадь, вцепилась в Дамьяна. Невольный спаситель, не сломившись в свинцовых клещах моей хватки, героически выдержал сей акробатический финт, чего нельзя сказать о его белевшей в темноте, хлопковой рубашке. Даже сквозь тот жалобно-петушиный вскрик, какой выдали мои легкие, я услышала хлесткий треск рвущейся ткани.

— Чем тебе моя одежда не угодила? — в голосе мужчины звучал неудержимый смех. Я перевела дух и продребезжала нетвердым голосом:

— Ой, прости, я не специально.

— Угу, если бы специально — от рубашки и от меня остались бы одни клочья!

Мы оба засмеялись. Сначала как-то нерешительно, словно удивленные, что можем смеяться вместе, а затем уже хохотали во все горло. Я была все еще в напряжении и чувствовала неприятную дрожь во всем теле. Мне просто необходимо было выплеснуть бушевавшие во мне эмоции. Но перемирие между нами длилось не долго. Он взял меня за руку и развернул к себе. В кромешной тьме я различала только его глаза и белые волосы.

— Так что ты видела в часовне? — спросил он. — Призраки, духи, говорящие младенцы…

— Ничего!

Он прищелкнул языком и покачал головой.

— Разве? Ты бы видела себя, когда я открыл дверь! Глаза на лбу, волосы дыбом…хм, или точнее пучок дыбом…

Я дотронулась до своего узла. Он опять позорно сполз и висел, болтаясь на шее, совершенно не удерживая густые пряди. Я отмахнулась от него. Сейчас мне было совершенно не до прически.

Я все еще была озадачена, если не сказать напугана тем, что слышала в часовне. Этому обязательно должно быть внятное объяснение. Мне было все равно, что обо мне подумает Дамьян. Если решит, что я тоже сошла с ума, то пусть так и будет. Я дерзко подняла подбородок и, взглянув ему в глаза, значительно сообщила:

— Я кое-что слышала! — Дамьян молча выждал, пока я выдержу эффектную паузу. — Стоны! Такие печальные, протяжные и явно потусторонние…

— Потусторонние, вот как? — спросил он, явно забавляясь. — Часовня старая, готовая развалиться от одного плевка, между камнями полно щелей, в которых завывает ветер… Хотя, это слишком скучно! Гораздо интереснее, если бы это выла душа усопшего младенца…

Как же я сразу не догадалась! Я испытала такое непередаваемое облегчение, убедившись в собственном невежестве. В Академии мы чуть ли не каждый день становились свидетелями таких вот нечеловеческих стонов, когда бушующие ветра завывали в длинных дымоходах.

— Две сумасшедшие — было бы много даже для Китчестера, — тем временем говорил Дамьян. — Рад, что рассудок у тебя оказался непоколебимым в отличие от твоих умственных способностей. Если честно, я считал тебя более сообразительной.

— В такой ситуации любой бы ощутил что-то потустороннее. Тем более место к этому располагает, — возмущенно парировала я. — Было немного неприятно сидеть там запертой.

— Всего лишь "немного неприятно"? Как я мог забыть, ты ведь у нас образец стойкости и невозмутимости.

Как он смеет издеваться надо мной! О какой стойкости и невозмутимости можно говорить в такую минуту, да еще смеяться, что мои умственные способности далеки от совершенства, раз я не сообразила насчет ветров. Посидел бы сам там!

— Насмешник! — в сердцах бросила я ему. — Как люди могут быть такими отвратительными? Тебе лишь бы шутить да издеваться над людьми, не ведая, сколько горя могут принести твои забавы. Из-за тебя Эллен лишилась разума! Из-за тебя ей всюду мерещиться ее сын!

Он с силой встряхнул меня, остановив рвущийся из меня поток слов.

— Подожди! Что за ахинею ты тут несешь? — процедил он. — Я польщен, что ты такого высокого мнения обо мне. Мне нет нужды оправдываться в своих поступках, даже если бы я о чем-то жалел, то тебя мои дела не касаются. Впредь помни это! А что до Эллен, то я не имею никакого отношения к ее сумасшествию. Или ты думаешь, что я настолько чудовищен, что от одного моего вида люди теряют рассудок.

— Не притворяйся, что не понимаешь о чем я. Ты прекрасно знаешь, что она сошла с ума после того, как ты ее разыграл в детстве, притворившись ее сыном. Не знаю, как ты это сделал… Подсунул куклу и стал говорить с ней дьявольским голосом или еще что…

Мне показалось, что он ударит меня. Даже в темноте было видно, как злость овладевает им. Его глаза засверкали безудержным гневом, дыхание стало тяжелым и прерывистым, словно он преодолел бегом десятки миль.

— Думай, что говоришь, золотко, — процедил он. — Я не делал ничего подобного! Ни с Эллен, ни с кем бы то ни было. Только ты не поверишь мне, не так ли?

— Точно так же не делал, как не поджигал дома в Эмбер-Виладже? — внезапно вырвалось у меня, и я в ужасе зажала рот рукой. Господи, что я говорю!

— О, да вы, мисс Сноу, хорошо осведомлены, — глаза Дамьяна сузились, и он угрожающе приблизился ко мне. Его рука потянулась ко мне. Я тревожно отступила, но он схватил меня за кружева блузы и резко дернул к себе. Кружева оказались прочнее, чем рукав его рубашки. О чем я досадно пожалела, так как их прочность не дала мне шанса вырваться от него.

— Так, значит, я отвратителен? — протянул Дамьян сладким голосом. Я нервно дернулась, пытаясь высвободиться из его хватки. Но он толкнул меня, и я почувствовала, как в спину впиваются холодные камни стены. Его тело прижалось ко мне. Прижалось с такой силой, что мне стало трудно дышать. Задыхаясь, я уперлась в его грудь руками и надавила, что есть мочи.

— Трепыхаться бесполезно…птичка, — почти пропел он, как будто совсем не ощущая моего сопротивления. — Ты все еще так же невинна? Ты помнишь, что я говорил тебе. Я единственный! Единственный имею на тебя право. Ты моя…Только посмей ослушаться меня…

Его лицо было так близко. Губы почти касались моей щеки. Слабость горячей волной затопила меня. Сердце бешено стучало, нет, грохотало…Оно грохотало на весь дом, оглушая меня этим бесцеремонным звуком. Мои руки онемели от напряжения, упираясь ему в грудь. Я чувствовала, что еще немного, и сдамся на его милость. Нет! Я не позволю ему унижать меня, играть со мной, будто я безвольная, бесчувственная кукла.

Но неожиданно он отступил от меня. Холод коридора сразу окутал меня. Не понимая, в первый момент что произошло, я протестующее вскрикнула.

— Беги, — донесся из темноты его голос. Натянутый и словно уставший. — Беги, убегай, несись от меня быстрее ветра, как ты это умеешь делать. Такое сопротивление достойно награды.

Не говоря ни слова, я отлепилась от стены и пошла. Нет, я не бежала, не ускоряла шаг, я просто шла. Шла, высоко подняв голову и гордо расправив плечи, будто все, что произошло ну ни капельки, ни единой крохотной капельки, не задело меня.

Вечером я сказалась больной и не вышла к ужину. От Джудит, принесшей мне стакан теплого молока и печенье по распоряжению Жаннин, я узнала, что за столом также не было миссис Уолтер, которая все еще пребывала в беспамятстве, леди Редлифф, сама мучавшаяся от мигрени после волнений с приступом Эллен, и графа Китчестера, чей прострел разыгрался не на шутку.