В парке скульптур, что у Дома художника, интеллигентно и мило. Много странно одетых девушек – в вязаных крючком шапочках и аляповатых юбках. Слышна иностранная речь, все больше американская, но бывает и немецкая, и неопознанно-голландская или еще не пойми какая. Сидячему Буратино циклопных размеров пририсовали круглые небесно-голубые глаза. Исчезла детская песочница, а тощие деревянные скульптуры-страдальцы недалеко от бронзового Дзержинского начали трескаться вдоль сухих тел.

Тут сравнительно недорого жарят лосося на гриле. Крылья кур тоже жарят и при этом не сушат, что приятно. Греческий салат не поливают ничем связующим, что неверно с моей точки зрения, и кладут всего два жирных куба кисловатого сыру. Пиво «Миллер» в бутылках не разбавляют – некогда.

Мы с Варькой сидели в ресторанной беседке и ждали розового лосося с гриля. Гришке и Каринке я заказала полуфабрикатную пиццу, чему дети были счастливы неимоверно. Дети, они все в душе итальянцы – любят макароны и пиццу.

Я была в дивных синих шортах, Варька – в полупрозрачной юбке-разлетайке. Под лавкой тихо сидела толстая, как бочонок, спортивная сумка с дачным тряпьем, которую я тащила в метро, отказавшись от помощи Антона.

– Может, мне с ним развестись? – спросила я подругу.

– Ну и что изменится? – мрачно парировала Варька. – Куда ты с Гришкой денешься? Квартира у вас маленькая да и та – свекровина. Зарплата у тебя небольшая. Ну поставят тебе в паспорт штамп «Разведена», сменишь фамилию, а дальше-то что?

– Выйду замуж за олигарха, – сказала я, пытаясь поймать вилкой черную оливку в греческом салате.

– Ты сначала найди его, этого свободного олигарха, а потом разводись, – резюмировала Варя. – Карина, не облизывай пальцы!.. Вот сейчас приедет один… Почти олигарх. Я его полгода пасу, думаешь легко? И ведь не знаю до сих пор, надо оно мне или нет.

– А зачем пасешь, если не знаешь?

– Он меня очень любит, – потупила глазки Варя, – жалко его…

– Так значит, он тебя пасет, а не ты его.

– Сути отношений не меняет, – заявила Варька. – Карина, прекрати плеваться!

Кудрявое черноглазое сокровище скорчило рожицу и еще раз плюнуло на дощатый пол беседки.

– Карина, получишь по попе! – возмутилась Варька. – Сейчас дядя Вольдемар приедет, я ему все расскажу.

– Дядя Вольдемар хороший, он разрешает плеваться, – сказала Карина и вытащила из носа длинную вязкую соплю.

– Это еще что такое?! – Варька схватила салфетку и наклонилась к дочери через стол.

Каринка засмеялась, вскочила и ускакала в другой конец беседки.

– Карина! – строго позвала Варя.

Та показала маме язык и повесила соплю на угол свободного стола. Гришка восхищенно следил за подругой.

– Она неуправляема, – безнадежно махнула рукой Варя, – вся в отца.

– Он тоже развешивал сопли по столам?

– Лучше бы он развешивал сопли…

Появилась заспанная девушка с подносом. На больших белых тарелках шипел бледно-оранжевый лосось в грудах распаренной брокколи. В длинноносых соусниках поблескивало укропом нечто белое, тонкие хлебцы жались в плетеной корзинке.

– Варвара Семеновна, вам в долг или по счету? – поинтересовалась девушка, выставляя тарелки симметрично на стол.

– Пока – в долг, – сдвинула брови Варя.

– Зачем? – удивилась я. – У меня есть деньги, могу заплатить за завтрак.

– Не надо. Сейчас приедет Вольдемар. Не лишай его главной радости – оплачивать мои счета. Я же говорю тебе, он от меня без ума.

Везет все-таки Варьке, хоть мне ее иногда и жалко. Одинокая мать, работает как вол, рисует своих пеликанов, при этом ненавидит животных и птиц страстно, всей душой. Все сама: квартиру купила сама, Каринку воспитывает сама, дачу отстроила – тоже сама. Теперь перевезла туда старичков – бабушку и дедушку, обоим уже за девяносто. Скажите, чему завидовать? А вот этому «сама» и завидую. Варька свободна, не в пример мне. Свободна в мыслях и поступках и весьма в них напориста. Может быть, она не всегда права, но другие люди вынуждены подстраиваться под ее привычки, под ее режим жизни и ее суждения, а я всю свою сознательную и несознательную жизнь подстраиваюсь под других. И эти другие в результате пьют мою кровь, едят вилками мои нервы и рассуждают о том, насколько я правильно поступаю.

Иногда я представляю себя на Варькином месте. Прихожу с работы заполночь, в доме тишина. Гришка с круглосуточной няней спят в дальней детской. На столе отчет о прошедшем дне: «Гриша выучил стихотворение про зайчика, лучше всех играл на пианино и три раза сказал, что любит мамочку». Я разогреваю в микроволновке полуфабрикат лазаньи и наливаю стакан натурального клюквенного сока. Сок холодный, и зубы откликаются пульсирующим нытьем. Потом я иду в свой кабинет и за вечерней сигаретой читаю электронную почту. В ночной полутьме светится монитор. «Приглашаем вас на презентацию…», «Будем рады видеть вас среди участников…», «Поздравляем с победой на конкурсе…», «Ваш отлет в Швецию планируется на…». А потом можно и погрустить о том, что нет мужа, что никто не разбросал по квартире потные носки, что никто ни разу не сказал, что я плохая хозяйка или что я дурно воспитываю ребенка.

– А вот и он… – Варька прищурилась на фигуру в белом, приближающуюся к беседке.

Я приосанилась и попыталась надеть милое выражение на лицо.

Олигарх был невысок, округл и разморен внезапно наступившей жарой. Мягкие черты лица, как будто вылепленные по безуглому лекалу, нос разваренной картошкой, маленькие глазки, сверкающие жаркими угольками над полными младенческими щечками. Одет в белый хлопчатобумажный костюм с вышитым гладью дракончиком на нагрудном кармане. Из кармана интригующе выглядывает коричневый кожаный кошелек.

– Варенька, – олигарх поцеловал Варьке руку.

– Маша. – Я протянула ему свою треугольную ладошку, невольно отметив, что пальцы у меня слишком длинные, а суставы на них – слишком выдаются.

– Машенька, – олигарх прикоснулся влажными розовыми губами к моей руке.

– Вольдемар, мы готовы, – официальным тоном сообщила Варя. – Маш, зови детей, пока они не разрушили фонтан.

Гришка и Карина с визгами первобытных людей носились вокруг аккуратненького фонтанчика, предназначенного для услады глаз посетителей ресторана. Сонная девушка записывала что-то в маленький блокнот. Вероятно, готовилась выставить счет за порчу журчащего имущества.

– Форель сегодня немного суховата, – многозначительно заметила Варя.

– Варенька, это лосось… – поправил ее Вольдемар.

– Ах да, лосось, – закивала Варя, – он, кажется, дешевле…

Олигарх лучезарно улыбнулся и вытащил коричневый кошелек. Дракончик на кармане бессильно поник, не поддерживаемый тугим кожаным другом.

Все-таки он был не совсем олигарх. Во-первых, по моему глубокому убеждению, олигархи ездят с шофером в мерседесе и их сопровождает джип с квадратными охранниками в солнцезащитных очках. Во-вторых, бизнесом настоящих олигархов является алюминиевый завод или нефтяная вышка. Вольдемар же вел машину сам и занимался выставками, на одной из которых, собственно, и познакомился с Варей. Он был вальяжен и относился к людям как воспитательница в детском саду к своим подопечным. Окружающий мир воспринимал снисходительно: щекотал детей, называл встречающихся тружеников ГИБДД «гаишничками», а меня пожурил за то, что не взяла «панамочку». На заправке он сделал Гришке «козу» и пропел «идет коза рогатая», чем немало удивил моего почти пятилетнего ребенка. Карина его открыто игнорировала, Варька держалась нарочито высокомерно.

Солнце припекало по-взрослому. Я закатала дивные синие шорты и вытянула ноги на заднем сиденье авто. Все-таки минивэн – это вещь. Согласно количеству посадочных мест, сзади могло свободно уместиться пять человек. Таким образом, два места занимали дети, а на заднем диване полулежали я и мои ноги. Варька, разумеется, ехала на почетном месте впереди, рядом с Вольдемаром.

Под детскую возню я задремала. Мне пригрезился Леша, почему-то его бритый затылок. «Маша, я вас люблю…» – сказало видение. Какой ужас, я ведь чуть не изменила Антону с этим мальчиком. Хотя, впрочем, почему ужас? В теплой дреме эта мысль не казалась столь уж кошмарной, как тогда, наяву, когда задергалась блестящая ручка на двери фотокомнаты. Все-таки хорошо, что не изменила. Мне еще там работать. Забавно, что я подумала об этом, а не о том, что измена как таковая губительна для брака и отвратительна для добропорядочной матери и жены.

В седьмом классе за мной ухаживал мальчик. Вернее, это я теперь понимаю, что он ухаживал, а тогда я думала, что он просто из вредности бомбардирует меня снежками. Мальчика звали Вовой, и он жил недалеко от нашего дома. Всю зиму он поджидал меня после школы, и стоило мне, закутавшись в белый пушистый шарф, свернуть в парк, начинал метать тугие мокрые снежки. Как-то попал точно в глаз, я расплакалась и, бросив портфель, понеслась домой. Вова подобрал имущество и побежал следом. Догнал возле дома и, тяжело дыша, молча протянул портфель. Я сказала ему: «Козел», вырвала портфель и заскочила в подъезд. Потом мама звонила родителям Вовы и ругалась. Его вызвали к завучу и долго пытали о мотивах столь отвратительного поступка. Вова молчал как партизан, его пожурили, классная руководительница обещала моей маме, что «такого больше не повторится». На следующий день после экзекуции Вова расстрелял снежками Лену Ярославцеву, нашу классную красавицу. Мне стало ужасно обидно.

Сейчас Вова живет в Питере и заседает в горсовете. У него трое детей, иногда его показывают по телевизору. Каждый раз, когда у него берут интервью в антикварном интерьере собственной квартиры, я думаю о том, что моя жизнь могла бы сложиться по-другому. Впрочем, могла ли? Что правит нашей судьбой – фатум или случай?

Почему я об этом вспомнила? Наверное, потому, что нынешний Вова страшно похож на Варькиного Вольдемара. Все они, полуолигархи, такие, – толстенькие, вальяжные и в белых хлопчатобумажных костюмах. Когда разведусь с Антоном, надо будет обращать пристальное внимание на этот типаж.

Варина дача – это большой загородный дом с двумя входами, с открытой верандой, и, что самое главное, с высокими смолистыми соснами на участке. Возле калитки – раскидистый куст калины, которая цветет большими белыми шарами и нестерпимо благоухает. Воздух – сказка, умри – дыши. Поле под картошку – бежать наперегонки на здоровой дыхалке. Вокруг тишина и красота такая, что от переполняющих чувств задурманилась голова.

Дети совершенно обалдели, повыскакивали из машины и унеслись куда-то в глубь двора, где, по Варькиным утверждениям, должны находиться песочница и качели.

Стуча палочкой по мощенной камнем дорожке, вышла бабушка. Улыбнулась беззубо, по глубоким морщинка запрыгала маленькая блестящая слезинка.

– Ба, ну ты чего? – обняла ее Варька. – Как вы тут?

– Хорошо, – шепеляво отозвалась бабуля, – дед только чудит.

– А что такое?

– Пойду, говорит, на охоту. Лису, говорит, чую…

– Ну и пусть идет, – махнула рукой Варька – ты же знаешь, что дальше калитки дойти у него сил не хватит.

– Пусть, – согласилась бабушка, – но он же ружье требует. Где, говорит, старая корова, мое ружье спрятала?

Дедушка и бабушка Варьки – старенькие, как мир. Их совокупный возраст – сто восемьдесят три с половиной года. Дедушка рисует, он член Союза художников, так что Варькины таланты от него, не иначе. В одной из дачных комнат, где железный рукомойник, стоит крепкий мольберт. На нем и вокруг него – пейзажи, пейзажи…

В художественных музеях я всегда боролась с желанием потрогать картины. Если исходить из новомодных теорий, то я кинестетик, что значит человек, познающий мир кожей. По-научному – осязанием. Особенно притягивают мои шаловливые пальчики шедевры импрессионистов. Однако трогать картины в Третьяковке нельзя. А вот пейзажи Варькиного дедушки… Они, кстати, в том же стиле. Пока Гришка делал вид, что моет руки, я потрогала… Забавно… Оказывается, краски, они – рельефные. Каждый мазок можно ощупать, пройтись по жирным полоскам пальцами, ощутив мельчайшие бугорки. Торопиться в этом деле нельзя – не поймешь ничего, не замлеешь. Надо идти по картине медленно, и желательно, чтоб никто этого не видел…

За стеной, в половине стариков, послышались голоса:

– Ну давай я твою кепку повешу… – прошамкала бабушка.

– Нет, я сам… – недовольно ответил ей дед.

– Давай, я!

– Нет, я сам…

– Ну я же говорю, давай я сама повешу!!!

Они прожили вместе 65 лет, вырастили троих детей, помогали растить пятерых внуков. В количестве правнуков дед уже начал путаться, бабушка еще распознает всех, многих помнит по именам, например Каринку. Вероятно, ей помогает то, что Варя дала своей дочери не совсем обычное имя.

За окном трудился не покладая рук сын старичков, Варькин дядя Петр Потапович – он из когорты «трясунов-пятидесятников», как сказал однажды Антон. Им все равно, что делать, им не важен результат, надо все время пребывать в движении – в этом их цель. Наблюдая за неутомимым тружеником сквозь не по-деревенски чистые стекла, я подумала: «Интересно, как можно назвать нашу когорту, если мы ничего не делаем… В свое оправдание мы часто говорим, что нет цели, что все бессмысленно. Может быть, мы просто классические лентяи?»

– Маш, захвати на кухне нож! – прокричала с улицы Варька.

– Мам, а можно я тоже дерево потрогаю? – спросил Гришка, глядя на дедушкин пейзаж.

– Нельзя, конечно, – строго ответила я.

– Но ты же трогала! – обиделся сын.

– Ну хорошо, только никому не говори, – зашипела я, – особенно про меня.

Гришка радостно заелозил мокрым пальцем по картине, нарушая границу между деревом и небом.

– Хватит! – испугалась я. – Смотри, что ты наделал!

– Это не я, – сориентировался ребенок, – это ты.

– Ладно, ладно, только молчи!

На кухне у Варьки все чисто и аккуратно, как будто и здесь незримо присутствует домработница. Желтенькие накрахмаленные салфетки нежно укрывают старенький холодильник, полочку для посуды и доисторический радиоприемник. На стене – фотография бабушки в кокошнике, на подоконнике колосится помидорная рассада-переросток. Томатный запах парит в воздухе.

– Моим детством, – говорю Гришке, – пахнет.

– Ты ела много помидоров, когда была маленькая? – интересуется сын.

– Как я вас, Машенька, понимаю, – послышался елейный голос Вольдемара.

Недоолигарх бесшумно вошел в кухню, встал у двери и наблюдал за мной масляными глазками.

– Вам-то как может пахнуть помидорная рассада детством? – отозвалась я, осматривая кухню в поисках ножа. – Вы же, наверное, москвич, у вас и дома на земле отродясь не было.

– Да, вы правы, – улыбнулся олигарх, – я москвич из хорошей семьи, но на каникулах ездил с отцом в Одесскую область. Там помидоры были большие и солнечные.

– А-а-а, понятно. Отдыхающий, значит. А я вот помню, как меня заставляли высаживать рассаду в грунт. Сначала делать лунки, потом идти вдоль грядок с ведром, по кружке воды в каждую лунку. Затем еще раз пройти – рассаду раскидать, и только потом – каждый саженец обнять мокрой землей, прижать, но не сильно, чтоб мог дышать. А за ночь рассаду медведка подъест. И лежат к утру завядшие растеньица, а запах стоит такой же, как сейчас. Помидорный…

– Труженица, – прицокивая языком, покачал головой Вольдемар. – А я вот все больше бездельничал в детстве… Помню, когда были в Одесской области, залез к соседке во двор. Спер помидорчиков с грядок и сожрал, а она меня поймала. Я, конечно, не признался, а соседка на мои штаны показывает, уличает. Я когда помидоры лопал, все штаны соком с семечками забрызгал. Ну, попало, конечно. – Он весело, по-ребячьи, засмеялся.

Мне вдруг стало неловко, как будто этой помидорной тайной он создал между нами нечто интимное, известное только нам двоим.

– А вы тоже за ножом? – спросила я, меняя тему.

– Нет, я за шашлыками. – И Вольдемар извлек из холодильника большую пузатую кастрюлю с одной ручкой.

В ней томилось побледневшее мясо и мягкий податливый лук.

Дети баловались. Гришка раскачивал Карину на качельках, та вопила и махала ногами. Догорали угли, превращаясь в горячую черную золу. Варька в голубых резиновых перчатках, чтоб не травмировать уксусом руки, нанизывала мясо на шампуры. Пришли старики. Бабушка палочкой разгребла муравейник:

– Вот лешие! Опять отстроились. – Ведь поливала их неделю назад мыльной водой, думала подохнут…

Дедушка, в широкополой дырчатой шляпе, в розовых Варькиных штанах и в плотных вязаных носках, мял в руках старую беломорину. Неодобрительно зыркал на жену:

– Пошто животину тиранишь, карга?

– Дык пожрут все, истинно пожрут! – недовольно бубнила бабушка.

– Че они пожрут? – не унимался дед. – Редиску твою мелкую пожрут? Туда ей и дорога…

– Дедуль, перестань, – улыбнулась Варька, раскладывая шампуры на мангал.

Жирная саранча пролетела как грузовой вертолет. Маленькие зеленые кузнечики, резвые и глупые, заскакали возле полуразрушенного муравейника. Один запрыгнул ко мне на колени и замер. Я потрогала кузнеца за спину – ноль эмоций.

– Если ему оторвать заднюю ногу, у него из морды полезет темно-зеленая жижа, – сказала в никуда.

Дедушка встрепенулся:

– Как это – ногу оторвать? Он же помрет?

– Нет, – ответила я, – не помрет. Проверено.

– Это защитная реакция, – объяснил Вольдемар, любовно глядя на Варьку на фоне шашлычного мангала. – И не обязательно отрывать ему конечность, можно просто напугать – эффект будет тот же.

– Да? А я считала, что кузнечик блюет зеленым, расстроившись из-за ноги… Откуда вы только все знаете, Вольдемар?

– А вы думаете, Маша, я в детстве кузнечикам ноги не отрывал? – серьезно спросил олигарх. – Но я пошел дальше. Я его напугал и понял, что дело не в ногах.

Дед заругался и ушел, потеряв клетчатый тапок. За его вязаным носком волочился какой-то засохший стебель. Бабушка удовлетворенно улыбнулась.

Скоро выяснилось, что кроме кузнечиков и саранчи на даче полно толстых пучеглазых комаров. Ближе к вечеру они собирались в голодные стаи, нападали на людей и, кажется, способны были сожрать тело до скелета. Комары-убийцы пронзительно пищали, своим писком передавая, друг другу весть о том, что найдена новая жертва.

– Варь, я читала, что комары рядом с соснами не живут. Не могут, мрут от запаха хвои.

– Я тоже это читала, – кивнула Варька, переворачивая шашлык. – Если бы комары умели читать, может быть, они и умерли бы.

Свежее жареное мясо аппетитно запахло дымком. Позвали детей, отложили отдельную тарелку обидевшемуся деду.

– Ну его, – поджала бабушка губы, – одичал совсем. Всю жизнь я с ним мучаюсь.

Бабуля не спеша порезала шашлык в тонкую лапшу – чтоб не жевать, ибо нечем.

– Он ведь, девочки, – сказала вдруг, перестав есть, – гулял всю жизнь… Ой как гулял…

– Правда, что ли? – удивленно вскинула брови Варька.

– А то! – гордо ответила бабушка. – Всю жизнь, всю жизнь… И заставала я его, и письма мне писали…

Мы с Варькой переглянулись. Вольдемар хихикнул в шампур.

– Однако ж прожили всю жизнь счастливо, чего и вам желаю, – заключила бабуля, отправляя горстку мясной лапши в беззубый рот.

– Спасибо, у нас все есть, – мрачно сказала я, протягивая руку к мангалу за новой порцией.

– Машенька, а что у вас с руками? – спросил олигарх, внимательно глядя на мои пальцы.

Варька, бабушка и дети тоже с любопытством обернулись. Я присмотрелась и вижу: мои руки, ладони – синего мертвенного цвета. Вроде я еще здесь, а одной рукой, особенно правой, уже там… Пронзила ужасная догадка. Гришка тоже сориентировался:

– Мама, это у тебя на руках небо! Помнишь, мы в доме дедушкины картины трогали!

– Гриша, – прикрикнула я на ребенка, делая «выразительное» лицо, – что ты такое говоришь…

– Если вы испортили его дурные пейзажи, он не переживет, – весело сообщила бабушка.

– Нет, нет, – заверила я Варьку, – с картинами все в порядке, это Гришка балуется. Шутит он так…

– Маш, а у тебя и ноги синие… – Подруга подозрительно косилась на мои голые коленки.

Теперь все понятно. Моя жадность меня погубит. Все дело в дивных шортах. Купила я их намедни за 50 рублей. Настоящие женщины умеют покупать задорого хорошие вещи, умные женщины умеют покупать занедорого хорошие вещи, такие как я – покупают дрянь за копейки. Распродажа «Все по 10 рублей» – самая приятная торговая точка. Так вот, купила я шорты и была очень довольна. Надела на мытое теплое тело, ходила все утро, пока собиралась на дачу. И вот результат – новое приобретение окрасило меня в небесно-голубой цвет. Пришлось сознаться, дабы не провоцировать дальнейшие разговоры о дедушкиных картинах. Насчет цены приврала, сказала, что стоили 100 рублей. Все весело смеялись, включая бабушку и олигарха.

Вечером я остервенело терла шершавой мочалкой синие ноги в дощатом деревенском душе. Сквозь ядовитую синеву проступала покрасневшая кожа. Я шепотом ругалась, поливала себя теплой водой из ковша и терла с новым энтузиазмом.

В дверь душевой кто-то несмело поскребся.

– Варька, иди на фиг, – огрызнулась я, представляя, как подруга будет хихикать.

– Машенька, я вам полотенчико принес, – послышался вкрадчивый голос Вольдемара.

– Оставьте на лавке, – холодно сказала я, плеснув новую порцию воды на ляжку.

– Как успехи? – не унимался олигарх.

– Замечательно, я становлюсь еще тоньше, когда чистая, – съехидничала я.

Теплая вода между тем закончилась. Я откинула железный крючок, приоткрыла дверь и высунула руку:

– Давайте ваше полотенчико.

Олигарх стоял возле душевой, улыбаясь и облизывая полные розовые губы. Длинное махровое полотенце скрыло мое синее тело, я устало опустилась на колючую лавку.

– Как дети? Уснули?

– Варенька с ними воюет, – пропел Вольдемар и сел рядом.

Мы помолчали, глядя на яркие загородные звезды. В кустах смородины заорали коты.

– Самочку поймал, – мечтательно произнес олигарх, кивнув в сторону кошачьего вертепа.

– Откуда вы знаете?

– Я же зоолог по образованию, – объяснил олигарх, – специалист по кошачьим. – И вдруг придвинулся ко мне, прижался и навис тяжелым белым облаком мятого хлопчатобумажного костюма: – Маша, не поймите превратно, – заговорил быстро и сбивчиво, – может быть, нам стоит встретиться в Москве. Тет-а-тет… Ну, вы меня понимаете… Я не знаю, как это объяснить… Слова ничего не значат…

– Ну почему же, – залепетала я, придерживая полотенце и отодвигаясь на противоположный край лавки, – слова значат очень много, это я вам как редактор говорю…

– Маша, я очарован… – Он грузно подался вперед и впился слюнявыми губами мне в шею.

«Вампир… – мелькнуло в голове, – сейчас прокусит сонную артерию…»

– Да что с вами, Вольдемар? – Я попыталась отклеить его от себя, уперлась руками в мягкую теплую грудь. – Вы не забыли, что Варя моя подруга?

– Варя? – Олигарх поднял на меня грустные глаза. – Варя хорошая девушка, но… как бы вам объяснить… эмоционально незрелая. Ей все время нужно подтверждение того, что ее обожают. Это так утомляет, вы не представляете… А вы – совсем другое дело. Вы не любите фальши, я же вижу.

– Вольдемар, но я замужем, черт побери!

– И замечательно! – воскликнул он. – Неужели вам никогда не хотелось подразнить мужа? Дать ему некоторый повод для ревности? Или, напротив, отомстить за невнимание? За вечную занятость на работе…

– Откуда вы знаете? – вскочила я с лавки.

– Я ничего не знаю о вас, но я знаю эту жизнь, деточка, – сказал Вольдемар, скромно сложив руки на коленях. – Сколько лет вы замужем?

– Пять… Ой, нет… уже шесть или даже больше…

– Чувства притупились? Любовь переросла в ощущение кровного родства? Занятие сексом стало обыденностью?

– Идите к черту, – рассердилась я, – я не собираюсь обсуждать с вами свои эмоциональные и семейные проблемы.

– И не надо, – кивнул Вольдемар, – но визи-точку я вам оставлю… На всякий случай. – Потом он опять посмотрел на звезды и добавил грустно: – Мы так одиноки во вселенной…