Не хотел бы я быть Корольковым. На физкультуре он ещё ни разу не перепрыгнул через козла: разгонится — и смотришь, сидит верхом. Кавалерист!

В тот день, когда я узнал, что Корольков влюблён, я после уроков выпускал стенную газету. Я не член редколлегии, но Хмурая Тучка попросила меня написать заметку. Она сказала, что у меня это здорово выходит. Ну, раз она меня похвалила, то я решил сделать.

Я написал заметку и потом ещё долго сидел на парте рядом с Тучкой и смотрел, как наш художник Палкин рисует карикатуры.

Когда я вышел из школы, во дворе возле ямы для прыжков я увидел Королькова. Портфель его лежал на земле, между стойками был натянут шпагат, а Корольков разминался. Раз, два! — он поднимал руки и потом доставал до носков ботинок. Возле Королькова стояли два третьеклассника и хохотали так, что у них слёзы на глазах выступили. Ну потеха!.. Зад Королькова оттопыривался, и брюки так натягивались, что просто не верилось, что штаны всё ещё не лопнули.

Потом Корольков начал прыгать. Он взял разбег метров с десяти, но когда подбежал к яме, то только и сумел дрыгнуть ногами и повалился на шпагат. Стойки упали, одна треснула Королькова по спине, а другая по шее. Но Корольков встал, поставил стойки на место и опять приготовился прыгать.

Я решил ему показать, как это делается.

— Смотри, Корольков, — сказал я и взял высоту с места. — Смотри! — И я из ямы перепрыгнул опять через шпагат. — Понял, Корольков? — сказал я. — А ну попробуй!

Он попробовал и хоть и не перепрыгнул, но всё же получилось лучше. Он долго ещё старался, а я стоял возле ямы и руководил.

Потом мы вместе пошли домой. У Королькова вид был совсем унылый.

— Лёня, — сказал он, — неужели я никогда не смогу быть как все?

— Нет, Корольков, — сказал я. — Куда тебе!.. Ты целый день сидишь за уроками, никогда не бегаешь, не играешь в футбол. Куда тебе!..

— Так меня же не берут играть в футбол, — сказал Корольков.

— Так ты же, Корольков, — сказал я, — не можешь попасть ногой в мяч…

Корольков совсем расстроился. Руки у него были грязные, он вытирал ладонями потное лицо и стал таким чумазым и грустным, что мне его даже жаль стало.

— Лёня, — сказал он, — я на тебя уже не обижаюсь за то, что ты меня щипал. Потренируй меня, пожалуйста. Я хочу научиться прыгать.

— Ладно, Корольков! — сказал я. — Давай-ка для начала пробежимся.

Я бежал не очень быстро, но Корольков за моей спиной так пыхтел, как будто он не бежит, а борется.

— Живей, Корольков! — говорил я. — Живей, рахитик! Не то из тебя ничего не получится.

Скоро я обернулся и увидел, что Корольков уже выдохся. Ноги у него прямо-таки заплетались.

— Ну, на сегодня хватит, — сказал я и велел Королькову поднимать и опускать руки, чтобы поскорей отдышаться.

Потом мы сели в сквере на лавочку. Корольков опять начал вытирать ладонью своё красное лицо, но настроение у него уже было получше.

И вот видим: по улице бежит Хмурая Тучка. Всегда она бегает вприпрыжку, ударяя по портфелю то одной коленкой, то другой. Она нас увидела и забежала в сквер. Хмурая Тучка села рядом с нами и стала рассказывать о том, какая хорошая получилась газета. Мы встали со скамейки, вышли из сквера, дошли до угла, где нам надо было сворачивать, а она всё рассказывала о газете.

Потом она попрощалась с нами и опять побежала вприпрыжку. Я уже хотел идти, но Корольков всё смотрел ей вслед.

— Корольков, ты что? — спросил я. — Ты, может, влюблён?

— Нет, — ответил Корольков. — Нет, что ты! — А сам всё смотрел вслед Хмурой Тучке.

— Чудак ты! — сказал я. — Если влюблён, то признавайся, Что тут особенного?

Я сам был влюблён в Светку Пронину, приходил каждый день под её балкон и бросал ей конфеты. Только моя любовь скоро прошла. Раз я увидел, как Светка съела пять яблок подряд, и сразу же её разлюбил. Только не хватало, чтобы я любил обжору. Но я не ожидал, что Корольков тоже может влюбиться. Пока мы дошли до его дома, он три раза споткнулся и всё время улыбался.

— Лёня, — спросил он, — как ты думаешь, ей можно об этом сказать?

— Конечно, — ответил я. — Раз ты влюблён, то должен ей об этом сказать. А то ж она ничего не узнает.

— Да? — Ну и улыбка у него была! Как у дурачка.

И тут я кое-что придумал.

— Приходи сегодня, — сказал я, — делать уроки к Родионову, я тебе помогу.

Ха-ха! Корольков влюблён! Я до самого дома улыбался. А дома, как только пообедал, сразу же сел писать для Королькова письмо в стихах.

Когда я пришёл к Родионову, Корольков был уже там.

— Корольков, — сказал я, — твоё дело в шляпе, — и протянул ему письмо.

Корольков начал читать. Он улыбался и краснел.

— Лёня, — сказал Корольков, — тут всё очень хорошо, только одно место неправильно.

— Всё правильно, Корольков! — сказал я. — Ты меня слушай.

— Нет, — сказал Корольков, — вот в этом месте не так. Тут написано:

Все это было не так, — сказал Корольков.

— На траве — не на траве, — сказал я. — Какая разница?!

Но Корольков заупрямился.

— Это было не так, — сказал он, — я её полюбил после того, как увидел на физкультуре в белой форме.

— Корольков, — сказал я, — так она же этого не знает! Пусть она думает, что ты её полюбил, когда увидел под деревом на траве.

— Нет, — сказал Корольков. — Нет. Я её не видел на траве, я её видел в белой форме.

Далась ему эта белая форма. Он расстроился и всё твердил: «Это неправда, это неправда», — и ничего нельзя было ему доказать.

Наконец я сказал:

— Ладно, переписывай письмо, я сделаю так, что ты её увидишь под деревом на траве.

Мы втроём вышли на улицу и пошли к Хмурой Тучке.

— Лёня, — спрашивал Корольков, — а ты уверен, что она меня полюбит, когда прочтёт письмо?

— Ещё бы! — говорил я. — Как пить дать!

Нет, я тоже был влюблён, но всё же я кое-что тогда соображал. Корольков даже дорогу забыл и два раза сворачивал не на ту улицу. Мы подошли к дому Хмурой Тучки, и я свистнул, а потом ещё закричал:

— Ту-у-чка!

Из окон начали ругаться, но мы не обращали внимания. Тучка выбежала на балкон, и я ей сказал:

— Тучка, иди вниз!

— Зачем? — спросила она.

— Всё узнаешь, — сказал я. — Скорей!

Она выбежала на улицу, и видно было, что ей не терпится узнать, зачем мы её позвали.

— Тучка, — сказал я, — ни о чём не спрашивай, скоро всё узнаешь. Пошли в парк.

По дороге в парк Тучка пожимала плечами, глаза у неё были любопытные.

— Нет, правда, — говорила она, — зачем вы меня позвали?

В парке я выбрал берёзку возле пруда и велел Тучке сесть под эту берёзку на траву.

— Зачем? — спросила Тучка.

— Не спрашивай! — сказал я. — Садись, и всё!

Она пожала плечами и села, а я сейчас же схватил Толика за руку и потащил за собой из парка. Мы всё время оглядывались и заметили, как Корольков протянул Тучке письмо.

Мы вернулись к Толику и сели за уроки. Но Корольков что-то уж очень скоро пришёл. Я только взглянул на него и сразу понял, что Тучка его отвергла.

— Сёма, ну как? — спросил я.

— Она не поверила, — ответил Корольков. — Она догадалась, что это письмо написал не я.

Корольков страдал, и мы с Толиком утешали его. И Корольков тоже взялся за уроки. Он хоть и был отвергнут, а выполнил всё, что было задано, ещё и научил нас с Толиком решать задачки.

Я пошёл домой, потому что мне в тот день надо было мыться, а Корольков остался у Толика.

И вот на следующий день Толик подходит ко мне с Корольковым и говорит:

— Лёня, я Сёме всё рассказал. Он тоже хочет лететь в космос.

— Толик, — закричал я, — да ты с ума спятил! Куда ему лететь в космос! Он же на двадцать сантиметров подпрыгнуть не может.

— Я научусь, — сказал Корольков, — ты же меня тренируешь. Я должен обязательно слетать в космос.

— Ну, Корольков, — сказал я, — зачем тебе космос? Тебе и на земле хорошо. Ты отличник, умеешь выступать на собраниях.

— Я хочу в космос! — сказал Корольков. — Хочу, и всё! Я готов на всё, лишь бы полететь.

— Видно, придётся его взять, — решил я. — Ладно, Корольков, полетели с нами, — сказал я. — Ты будешь первым отличником в космосе. — Но я всё же не удержался и вздохнул.

После уроков я опять тренировал Королькова. Если из него получится космонавт, то это будет просто чудо.