Пока я сообразил, что мы дерёмся, Грищук меня раз пять ударил. Он бы мне ещё добавил, если 6 я не додумался, что надо быть спокойней. Я сделал обман влево и съездил Грищуку в бровь. Наконец-то! Потом я ему ещё раз съездил. Подумаешь, боксёр!

Но всё равно ничего хорошего из этого не вышло. Вдруг появился наш директор, оттолкнул меня от Грищука и начал отчитывать. Он очень сердился, и правое плечо у него дёргалось. А Грищук тем временем пятился, пятился и нырнул в толпу ребят. Так уж повелось: если что-нибудь случается, то зачинщиком считают меня.

— Я тебя отстраняю от занятий, — сказал директор под конец. — Иди за родителями. — Он ещё раз дёрнул плечом и ушёл. А о Грищуке даже не вспомнил.

Горло у меня перехватило: я боялся, что разревусь на глазах у ребят. Только этого не хватало! Потом будут говорить: «Грищук так отделал Водовоза, что он нюни распустил». Наш отличник Корольков шагнул ко мне и хотел что-то сказать, но я повернулся и побежал к дверям школы.

Я остановился на лестнице в котельную. Сколько раз я видел, как на этой лестнице плачет салажонок, которого обидели. Это место у нас любят все плаксы. А вот теперь я сам стою здесь, а ребята выходят из столовой и смотрят на меня.

Ко мне подошёл Корольков.

— Сматывайся! — сказал я. Но Корольков только вздохнул и остался.

— Лёня, — сказал он, — это я привёл директора.

— Я так и знал, — сказал я.

— Я принёс тебе пятак, — сказал Корольков.

Я взял у него пятак и приложил под правым глазом. Корольков смотрел на меня так, как будто это не у меня под глазом болело, а у него. Съездить бы ему за это!

— Пожалуй, одного будет мало, — сказал он. — Я пойду возьму у ребят ещё.

Корольков принёс ещё три пятака и приложил к моему лицу. Мне пришлось их держать двумя руками.

— Ты на меня не сердишься? — спросил Корольков.

— Эх, Корольков, — сказал я, — зачем ты это сделал? Теперь в классе все будут думать, что я слабак.

— Я боялся, что Грищук тебя изобьёт, — сказал Корольков. — И вообще пионерам нельзя драться.

— Дурак ты, Корольков! — сказал я. — По-твоему, всем надо спускать?

Корольков переминался с ноги на ногу.

— Лёня, — сказал он. — Я тебя прошу, не называй меня ябедой! Ведь я же тебе сам сказал, что привёл директора.

Прозвенел звонок на урок, и Корольков начал быстрее переминаться с ноги на ногу.

— Ладно, Корольков, иди, — сказал я, — я тебя не буду называть ябедой.

Когда я вышел на улицу, солнце светило всё так же ярко и ничего не изменилось из-за того, что мне в этот день так не повезло. На ступеньке парадного напротив школы грелся на солнышке кот, на проводах чирикали воробьи, а с горки от парка бежали два первачка, и сразу было видно, что они опоздали на урок: лица у них были потные и красные, глаза испуганные, они тяжело дышали и озирались. Наверно, они опоздали в первый раз, и им казалось, что это большое несчастье. Счастливые первачки, не знают они ещё, как может быть несчастлив человек! Что я скажу маме? Только начался учебный год, а её уже второй раз вызывают в школу. Вот уж не везёт, так не везёт.

Раньше, когда я читал в книгах о том, что кого-то преследует злой рок, я думал, что такое могло быть только в средние века с рыцарями. Но теперь выходило, как будто и меня злой рок преследует. Я бы так и подумал, если бы не знал, что это предрассудок. Ну взять хотя бы случай, когда моих родителей на прошлой неделе вызвали в школу. Ведь ничего же я не сделал такого… Просто бежал вниз по лестнице, а вверх бежал Димка Чернов из пятого «В», и мы столкнулись. Димка упал и больно ушибся, а меня дежурный учитель отвёл к директору. Ну почему не я свалился, а Димка? Если бы я ушибся, тогда бы его послали за родителями.

А сегодня? Я и не собирался драться с Грищуком. Он сам ко мне полез. С тех пор как я на физкультуре прыгнул выше него в высоту, он всё время ко мне придирается. Да разве это маме объяснишь!

Так и это же ещё не всё. Теперь все в классе будут думать, что я слабак. Попробуй докажи, что если бы не директор, то я бы победил Грищука.

А как я позавчера опозорился! Стоял перед зеркалом возле раздевалки и рожи корчил. Я думал, что меня никто не видит, и хотел попробовать, не получится ли, как у артиста Филиппова. И вдруг слышу смех… Оказывается, Светка Ильина всё видела. Она, наверно, девчонкам из пятого «В» об этом рассказала: теперь они, когда встречают меня, посмеиваются. Представляю, как говорят между собой: «Этот Водовоз из пятого «А» с приветом, он перед зеркалом рожи корчит». Ах ты чёрт! От огорчения я зажмурился. А в это время рядом прогромыхало и меня обдало ветром: это машина проехала. Я и забыл, что перехожу улицу.

Я вспомнил, как Валерка Киселёв из пятого «Д» недавно попал под машину. Его послали за родителями, и по дороге домой с ним это случилось. Теперь он лежит дома с ногой в гипсе, классный руководитель ходит его навещать, а о том, что Валерка на спор вышиб головой стекло, даже и не заикается.

Я медленно переходил улицу и не смотрел ни вправо, ни влево. Когда я уже подходил к тротуару, то услышал, как взвизгнули тормоза. Из кабины «газика» выскочил шофёр со злым лицом и съездил мне по шее.

— Ты, малахольный, — сказал он, — а мне за тебя в тюрьму садиться, да?

Ну вот: ещё и по шее досталось! Может быть, наука когда-нибудь объяснит, как это получается: если уж человеку не везёт, так тут что угодно делай, а всё равно ничего хорошего не выйдет. Настроение у меня совсем испортилось. Ну-ка, какие ещё беды меня сегодня ждут? Я готов ко всему. А домой не пойду. Ну его… Я вспомнил, что у меня в кармане четыре пятака, и решил сначала напиться газировки, а потом сходить в кино.

В кино я сходил за десять копеек. Потом на пятак купил семечек и лузгал их в парке. Какой-то дяденька попросил меня помочь нести большой фанерный щит. Мы принесли щит на овощную базу, и дяденька дал мне двадцать копеек. Я сначала не хотел брать, но он рассердился: «Раз заработал, так бери. Ишь какой гордый!» Я купил два пирожка и вернулся в парк.

Когда я пришёл домой, уже темнело. В столовой сидели папа, мама и наш классный руководитель Ольга Гавриловна. Мама посмотрела на моё лицо и закусила губу. И началось.

— Ты знал, что дома волнуются? — спросил папа. — Или тебе это не приходило в голову?

Они долго об этом говорили, и все были одного мнения, что мне это не приходило в голову. Потом меня начали спрашивать, что я себе думаю. Дурацкий вопрос! Ну что человек может ответить, если его спрашивают: «Что ты себе думаешь?» Я молчал. Но скоро я понял, что мне не отмолчаться. Я сказал: «Он первый полез».

Они долго вели со мной беседу. А мне хотелось есть и было скучно. Я заметил, что у Ольги Гавриловны смешные уши: на пельмени похожи. Если ты что-нибудь натворил, то самое неприятное — это когда ты являешься домой: стыдно. А потом, когда тебя прорабатывают, уже не страшно. Ну подумаешь, проработают ещё раз! Куда от этого денешься?

После ухода Ольги Гавриловны мама повела меня в ванную и велела умыться тёплой водой. Она ощупывала моё лицо, спрашивала: «Он тебе ничего не повредил?», вздыхала и говорила, что мне нужны совсем не такие родители, что мне нужны родители, которые бы меня пожёстче наказывали, потому что я не умею ценить хорошего отношения. Я сказал: «В чём дело?! Накажите меня».

Мама рассердилась и вышла из ванной.