Предисловие

«В Речи Посполитой» — третья книга из серии «Сказки доктора Левита». Как и две предыдущие — «Беспокойные герои» («Гешарим», 2004) и «От Андалусии до Нью-Йорка» («Ретро», 2007) — эта книга посвящена истории евреев. В центре внимания автора евреи Речи Посполитой — средневековой Польши. События еврейской истории рассматриваются и объясняются в контексте истории других народов и этнических групп этого региона: поляков, литовцев, украинцев, русских, татар, турок, шведов, казаков и других. В этом смысле книга «В речи Посполитой» похожа на книгу «От Андалусии до Нью-Йорка», как похожа и судьба евреев Польши на судьбу испанских евреев: изначально хорошее отношение властей и населения к евреям, длительный период процветания еврейской общины; затем стремительный крах еврейского благополучия, сменившегося периодом яростного антисемитизма. Но есть здесь и различия. Среди польских евреев (в отличие от испанских) не было великих ученых и философов, советников короля и министров. Это были добропорядочные торговцы и ремесленники, арендаторы и шинкари, оказавшиеся невольными жертвами чужого экономического и религиозного конфликта. Конфликта чрезвычайно жестокого и кровавого, обрушившегося всей своей мощью на головы евреев, которые в силу их социального положения практически не могли сопротивляться. Таковы события, описываемые в книге. В отличие от испанских, польские евреи выступают, так сказать, пассивными жертвами исторических катаклизмов. Тем более удивительна их дальнейшая судьба, остающаяся за рамками повествования. В результате раздела Польши в конце XVIII века, польские евреи попали в Россию и «превратились» в российских евреев (до этого евреев в России практически не было). И через незначительный по историческим масштабам срок, в условиях непрерывных гонений и притеснений, российское еврейство полностью трансформируется и порождает поразительное количество ученых, писателей, композиторов, художников, организаторов производства и военачальников первой величины. Этот «финальный аккорд» истории евреев Речи Посполитой (включая и создание еврейского государства) приходится на XX век и, естественно, в книге не «звучит». Чем же объясняются такие успехи «нации лавочников», коей польские евреи предстают в этой книге? — спросит иной читатель. Такому читателю можно лишь напомнить: «кто изучил еврейскую историю и не верит в чудо, тот не реалист». Об этом стоит задуматься, читая новую сказку доктора Левита.

 

Уроки истории

8 мая 1648 года — важная дата в истории Восточной Европы. И трагическая в истории евреев. Ибо с нее начинается самый страшный в нашей истории догитлеровский геноцид, унесший примерно 250 тысяч еврейских жизней. А так как дело было в XVII веке, то цифру эту надо, по меньшей мере, мысленно удесятерить, чтобы понять размеры трагедии в масштабах нашего времени.

Речь Посполитая (средневековая Польша и объединенные с ней земли), которая в течение примерно четырехсот лет давала евреям более или менее надежный приют, вдруг превратилась для них в страшную ловушку.

А произошло в тот роковой день следующее. На речке Желтые Воды, на юге нынешней Украины, восставшие запорожские казаки сошлись в бою с польским войском, посланным для подавления восстания, причем соотношение сил было для поляков благоприятным. Но беда в том, что польское войско было польским только наполовину. В его состав входили сильные отряды украинских казаков, посланных польским правительством против их братьев — других украинских казаков. Что произошло, нетрудно догадаться — входившие в польское войско казаки перешли на сторону запорожцев. Поляки были разбиты, и по всей Украине (а потом и в других землях Речи Посполитой) заполыхало пламя, в котором сгорели и польское величие, и множество евреев.

Но как же могло произойти такое? Ведь, кажется, и ребенку понятно, что опасно посылать против повстанцев родственные им войска! Ребенку-то ясно, а вот государственным мужам нет! Ибо ошибка эта в истории нередкая. Государственные мужи не всегда умны. Вот и тогда показалось польским верхам, что удобнее всего использовать казаков, числившихся на государственной службе (о них по ходу повествования еще будет сказано). Подобно тому, как в недавнее время показалось уже другим государственным мужам, что они смогут победить арабский террор с помощью Арафата.

Но уроки битвы на Желтых Водах на этом не кончаются. Попав в тяжелое положение после измены казаков и других солдат-украинцев, потянувшихся за казаками, поляки согласились на переговоры. И Богдан Хмельницкий великодушно согласился дать им отступить. Потребовал только сдачи артиллерии, в которой перевес еще оставался у поляков. Поляки отвезли в казацкий лагерь свои пушки, вышли из окопов и стали отходить. И тут по ним ударили союзники Хмельницкого — крымские татары. Они заявили, что соглашение, заключенное с Хмельницким, для них не обязательно. Неизвестно, имело ли место соглашение об этом между Хмельницким и Тугай-беем — командующим татар. Да это и неважно. Хмельницкий, во всяком случае, вмешиваться не стал, и никто из поляков не ушел — кому повезло, тот попал в плен. А Хмельницкий и Тугай-бей в дальнейшем остались друзьями. Не знаю, кому как, а мне это напоминает договоры Израиля с Арафатом (или Абу-Мазеном) и действия Хамаса.

Но как случилось, что в веротерпимой стране, которая ближе других подошла в средние века к идеалу левых либералов — плюралистическому обществу, мог произойти геноцид? Об этом и будет мой рассказ.

 

Исторический фон

К западу от России (теперешней, постсоветской) и к востоку от Германии лежит огромный регион. Он населен многими народами, малыми и средними по численности. Одним из этих народов были евреи, в тех местах (до Второй мировой войны) многочисленные. Эти места нас и будут интересовать. Понятно, что жил этот регион своей жизнью. Кипели страсти, возвышались и рушились государства. Католичество соперничало с православием и т. д., и т. п. Но очень рано выявился один постоянно действующий фактор. Гиганты — Россия и Германия (Первый рейх) — наступали на этот регион соответственно с востока и запада, притом нередко координировали свои действия, вступая в союз, пока их границы были далеки друг от друга и добычи хватало обоим.

Так, знаменитый немецкий «Drang nach Osten» (натиск на восток) проводился в союзе с Киевской Русью Ярослава Мудрого. Многое, конечно, менялось с веками. Распалась Киевская Русь, границы русского мира отодвинулись дальше на восток, и центром России стала Москва. Немцы, наоборот, несколько продвинулись. Но суть дела не менялась. В позднее средневековье добавился еще турецко-татарский натиск с юга. Этот «южный фактор» просуществовал лет триста. Он исчез, когда кончилось величие Османской империи. А вот русско-немецкое наступление осталось. Оно было важным фактором мировой истории и в XIX, и в XX веке (посмотрим, что будет в ХХI-м).

Что было делать народам этого региона в подобной ситуации? Естественно, объединяться.

Именно так возникли крупнейшие в Европе многонациональные государства. Сперва это была Речь Посполитая — огромное позднесредневековое государство, главной частью которого была Польша, но куда также входили нынешняя Литва, Украина (кроме татарского тогда юга) и Белоруссия. Эта страна погибла в XVII–XVIII веках. Затем, уже в новое время, сложилась Австро-Венгрия, куда входили теперешние Австрия, Венгрия, Чехия, Словакия, Босния, Хорватия, Словения, некоторые районы Польши, Украины, Северной Италии и часть теперешней Румынии (Трансильвания). Эту Империю называли лоскутной. Но, несмотря на «лоскутность», она просуществовала около трехсот лет.

Итак, внешний натиск способствовал созданию многонациональных государств. Господствующая нация, по идее, не имела решительного численного перевеса над другими. И национальные меньшинства, по идее, чувствовали себя вольготнее в составе такого государства, чем под немцами или русскими. Но это — «по идее». А в жизни — эти многонациональные государства несли в себе семена распада. Ибо постепенно абстрактный, дальний враг переставал пугать. А конкретный поляк и литовец (или австрийский немец и венгр) были здесь, рядом и желали командовать. Представители господствующих наций, конечно, не были ангелами. И очень даже часто не проявляли нужного такта. Это касается низов даже больше, чем верхов. Так что межнациональная рознь внутри больших многонациональных государств постепенно росла. А соседи стремились этим воспользоваться. И, просуществовав несколько веков, такое государство погибало. А его части становились легкой добычей для грозных соседей — Германии или России.

Многонациональные государства Старого Света несут в себе семена распада. (Я не случайно говорю о Старом Свете. В государствах, создававшихся эмигрантами в новое время, ситуация, возможно, иная. Одно из различий в том, что нигде, кроме Канады, национальные группы не имеют территориального ядра.) Но семена распада должны еще прорасти и дать урожай. А это может быть очень (на века!) ускорено деятельностью людей (и их глупостью), стечением обстоятельств и т. д. Вот об этом и о том, как трагично это оказалось для евреев, мы и поговорим.

 

Глава I

Страна и люди

Итак, если мы, читатель, бросим взгляд на карту Европы в конце средних веков (то есть, в конце первой половины XVII века), то увидим на ее востоке государство, включающее в себя большую часть теперешней Польши, большую часть теперешней Украины, всю Белоруссию, всю Литву и еще ряд районов в Прибалтике и на западе России (Смоленщину). Такова Речь Посполитая — одно из могучих государств тогдашнего христианского мира. Некоторые историки считают ее самой сильной страной Европы того времени.

Самые разные люди живут в этой стране и как-то друг с другом уживаются. Ну поляки, литовцы, украинцы, белорусы, русские — это понятно. Но были и другие. Очень много там жило немцев. Они с XIII века переселялись в Польшу. Она к тому времени пережила три нашествия татаро-монголов и лежала в руинах. Так что переселенцам были рады. Да и вообще люди в былые времена были нужны. Все ведь делалось вручную. Немцы уже тогда несли с собой передовую агротехнологию, развитие ремесел и торговли. В городах они заняли господствующее положение. К описываемому времени по-польски они говорили, но и по-немецки — тоже. А в XV веке Польша поглотила Тевтонский орден (Прибалтика) и присоединила многие германоязычные земли (немецкий язык там господствовал и при польской власти). А с немцами шли в Польшу и евреи. И было их много — в Польше в конце средних веков жило больше половины мирового еврейства.

Впрочем, евреи не просто ехали на новые земли, они бежали от преследований в веротерпимую страну. И не только евреи. Во Львове в XIV веке обосновалась большая армянская колония, превратившая Львов (Лемберг) в важный торговый центр. А на другом, западном краю Польши, в Лешно, обосновалась колония чехов. Они бежали из своей страны, когда там в 20-х годах XVII века утвердился воинствующий католицизм. Чехи эти хранили гуситские традиции и по понятиям позднего средневековья считались протестантами. В Польше же, особенно в ее западных, собственно польских областях, господствовал католицизм. Больше того, Речь Посполитая считалась тогда другом и союзником венского императора, от которого эти чехи и бежали. Но беженцев тем не менее приняли.

Лирическое отступление

Эти события — бегство чехов и поселение их в Лешно — были связаны с Тридцати летней войной. И во главе этой общины стоял Ян Амос Каменский, знаменитый чешский просветитель и педагог.

Число таких примеров можно было бы умножить, и я в дальнейшем кое-что скажу на эту тему. Но суть, думаю, уже ясна. К Польше в средние века вполне можно было отнести слова, написанные у подножия статуи Свободы:

 

Глава II

Дела государственные

В нашем сегодняшнем понимании Речь Посполитая не была демократией, но настоящей демократии, как мы ее понимаем сегодня, не существовало нигде. Речь Посполитая с 1569 года официально считалась республикой с выборным королем — теперь бы сказали: с пожизненным президентом. Его власть была очень ограниченной. И финансовые возможности тоже — постоянных налогов было немного. Раз в два года собирался Сейм — съезд депутатов от дворянства. Он длился шесть недель. Там и решались вопросы войны, мира, налогов — в зависимости от ситуации. Случалось, из-за чрезвычайных событий приходилось собирать внеочередной Сейм. Во всех случаях депутатов выбирали на сеймиках — местных провинциальных дворянских съездах. По окончании главного Сейма, когда депутаты возвращались, сеймик собирался снова, и депутаты отчитывались. Там же, на местных сеймиках, решались и другие местные вопросы. Так как система получалась громоздкой, то на Сейме (они обычно собирались в Варшаве, но могли быть созваны и в другом городе) выбирались 16 сенаторов-резидентов из числа высших государственных и церковных чинов, чтобы приглядывали за королем между Сеймами.

В описываемое время спорные вопросы на Сеймах (и сеймиках) решались голосованием. Но с начала второй половины XVII века укрепилось право вето — если хотя бы один голос подавался против, обсуждаемый проект отклонялся. Понятно, что это очень мешало всяким реформам. Зато тешило дворянское самолюбие. Итак, правил в Польше класс-гегемон — дворяне. По-польски — «шляхта». Получить дворянство в то время можно было только по решению Сейма. По закону все дворяне-«шляхтичи» считались равными между собой. Как гласила пословица того времени, «всякий шляхтич на коне с воеводой наравне». На практике в XVII веке расслоение зашло далеко. Были магнаты, владения которых превышали по площади (иногда и по населению) небольшую западноевропейскую страну. Были и совсем обедневшие дворянские семьи — «шляхта-голота». Так как дворянину неприлично было трудиться в поле или в мастерской, а государственный аппарат был слабо развит, таким шляхтичам оставалось лишь вертеться при магнатских дворах. Благодаря чему магнаты и решали все на местных сеймиках, а через них влияли и на Сейм. Впрочем, в XVII веке было еще немало шляхетских семей с «достатком».

Какова же была доля шляхты среди всего населения Речи Посполитой? Статистика и теперь дело неточное. А уж когда мы говорим о древних временах… Все население Речи Посполитой в середине XVII века исчисляют в 6-12 миллионов человек. А процент шляхты по разным расчетам — 2, 6, 8, 10, 12, 17 % от всего населения! Исключим крайние цифры — получим примерно десятую часть. То есть класс этот, шляхта, был весьма многочислен.

Много написано о польской шляхте. О том, что она оказалась не на высоте положения. И что своей склонностью к буйству, мятежу и анархии погубила страну. Писали и о мотовстве шляхтичей и их пьяных дебошах. Даже пословица была: «А здесь что, свиньи жрали или шляхтичи пировали?» Так говорили, видя полный беспорядок в доме. Но у каждой медали две стороны. Из этого же сословия вышли неукротимые борцы за свободу Польши, когда ушло в прошлое польское величие. А проиграв в Польше, они отправлялись в эмиграцию или в ссылку, где часто бедствовали, но борьбы не прекращали. «Еще Польша не погибла, коль живы мы сами. То, что отнял враг у нас, воротим клинками!» И нельзя было усмирить их ни кнутом, ни пряником. Из шляхты вышла и почти вся польская интеллигенция, полета высокого. Но это я забегаю вперед за хронологические рамки моего повествования.

А кроме шляхтичей были еще горожане, хлопы, казаки и евреи.

 

Глава III

Город

В интересующее нас время Польша не была отсталой страной. Городов в ней хватало. Но они не стали, как во Франции, опорой короля в борьбе с феодальным сепаратизмом. Причины этого не ясны. В советское время писали, будто это произошло потому, что их основали немцы, которые в дальнейшем задавали тон в большинстве городов, а поляки, украинцы и т. д. были в них «на подхвате». Так что дела общепольские городскую верхушку мало трогали. Возможно поэтому польские города не только не были представлены на Сеймах, но почти и не пытались бороться за это право (в этом их отличие от городов Западной Европы). Мелкие города часто были в подчинении у магната, на землях которого они стояли (но в отличие от деревни там население было лично свободным). Большинство крупных городов издавна жили по заимствованному из Германии городскому праву (чаще всего за образец бралось право Магдебурга). Это значило, что в делах внутренних город имел полную автономию. Правил в городе выборный бургомистр. Имелся муниципалитет (то есть городская дума), городской суд (для решения спорных вопросов) и т. д. Бургомистр и дума регулировали отношения города с центральной властью, собирали налоги, частью — в пользу города, частью — для оплаты налогов государственных и т. д.

Лирическое отступление

Между прочим, шли в пользу города и штрафы. И был среди них штраф за мусор на улице перед домом. Видно немцев!

Городские ремесленники, как и в Западной Европе, были объединены в цеха. Крупные торговцы — в гильдии.

Лирическое отступление

Цех в те времена — корпорация ремесленников. Цех следил за всем. За качеством продукции, за тем, чтобы заказы распределялись равномерно, чтобы никто не занимался данным ремеслом в обход цеха. Членом цеха (мастером) стать было довольно сложно. Учебный процесс также был под наблюдением цеха и был строго регламентирован. Он длился несколько лет — в разных специальностях по-разному. В некоторых цехах надо было еще год-два пропутешествовать — людей посмотреть и себя показать. Потом изготовить высококачественное изделие («шедевр») и представить на суд цеховых мастеров. И если все было хорошо, то ремесленник становился мастером, то есть человеком с правами. Это не всем удавалось.

Устройство города не было демократическим в нашем понимании. Был городской патрициат (не шляхтичи!) — представители старейших и богатейших городских родов. Они из поколения в поколение занимали высшие должности, иногда эти должности даже официально наследовались. Тут почти все были немецкого происхождения. Было бюргерство — средний слой, в основном цеховые мастера. Тут были и немцы, и поляки. Эти два верхних слоя иногда соперничали между собой, иногда совместно противостояли голытьбе — подмастерьям, чернорабочим, людям, жившим случайными заработками. У этих последних прав было мало, а денег и вовсе не было. Этот слой населения был чисто польским (во Львове — польско-украинским).

Города балтийского побережья, из которых на первом месте был Данциг (теперешний Гданьск), были почти сплошь немецкими. Технический уровень польского ремесла был средним. В конце средних веков Польша уступала наиболее развитым странам Европы, но была далеко впереди, например, допетровской России. Работали ремесленники на внутренний рынок, тогда достаточно емкий. Судьба городов складывалась по-разному. Данциг превратился при польской власти в порт мирового значения. А были города, которые в позднее средневековье переживали трудности.

Важная причина этих трудностей — смещение торговых путей. В классическое средневековье (то есть до середины XV века) на Черном море торговали итальянские купцы, преимущественно генуэзцы. Они закупали восточные товары — перец, шелк и т. д. — и привозили их во Львов (часть пути шла по Днестру), там это покупали местные купцы и везли дальше — на север, на запад (через Краков). А обратно шли ремесленные изделия, не столько польские, сколько вообще западноевропейские. Важную роль здесь играли армяне (см. главу I). Но затем ситуация стала меняться. Пал Константинополь, затем генуэзские колонии в Крыму. И итальянская торговля на Черном море стала быстро хиреть. Хотя турки поначалу еще допускали из финансовых (налоги) и политических соображений кое-какую европейскую торговлю на Черном море, но все это явно затухало. А с падением черноморской торговли пустела и дорога из центра Европы к Черному морю, на которой стояли Краков и Львов. А потом пришла эпоха великих географических открытий. И торговые пути сместились окончательно. Так что все объяснимо. Но современники, как водится, во всем винили евреев. Пора и нам поговорить о них, так как история Польши на много веков переплелась с историей евреев.

 

Глава IV

Евреи в Польше

Откуда взялись евреи в Польше? Есть две теории. Первая — хазарская. То есть евреи Восточной Европы — потомки хазар. Серьезной эту теорию не считают. Но говорят, что еще недавно имела она интересного защитника: ныне уже покойного президента Сирии Хафеза Асада. Ему требовалось доказать, что восточноевропейские евреи — основной столп сионизма — никакого отношения к Земле Израильской не имеют. И не семиты они даже. Что ж, я не отрицаю, что какая-то ничтожная примесь хазарской крови у восточноевропейских евреев может и есть, но достаточно на большинство из нас глянуть, как все станет ясно. Так что перейдем ко второй теории, в достоверности которой нет никаких оснований сомневаться. Польские (украинские, литовские, белорусские и т. д.) евреи попали в Восточную Европу из Центральной (а туда — из Южной, а в южную — с Ближнего Востока). В Польше (именно в Польше, в узком смысле) они появились, видимо, в конце XI века, а в большом числе селились там с XIII века, спасаясь от вспышек антисемитизма, а иногда, возможно, в поисках новых мест для приложения своей энергии. Тут к месту напомнить, что слово «ашкеназ» в средние века обозначало Германию на древнееврейском. Но бывало, что приезжали евреи и из более далеких стран.

Объединение Литвы с Польшей началось в конце XIV века и окончательно завершилось в 1569 году. Евреи появились в Литве не позже, чем в Польше, если не раньше. Но так как там до 1569 года была своя власть и свои законы, поговорим об этом чуть позже.

Первый документ о правах евреев в Польше — «Привилегия» Болеслава Калишского (Благочестивого) 1264 года. Христианское благочестие не помешало князю отнестись к евреям либерально. Знаменитый историк Дубнов назвал «Привилегию» Болеслава «Великой хартией вольностей» для евреев Польши.

Полный текст хартии Болеслава до нас не дошел, но суть следующая. Евреям разрешается жить по своим законам, давать ссуды, торговать. Определяется порядок судопроизводства между евреями и христианами. Запрещается нападать на евреев, соседи обязаны защищать еврея, если на его дом нападут ночью, а кто не придет на помощь, будет крупно оштрафован! Запрещается осквернять синагоги и еврейские кладбища и воровать еврейских детей с целью их крещения. Под грамотой подписался не только Болеслав, но и высшие сановники Калишского княжества, тогда полунезависимого. Вот с тех пор и пошло — наиболее выдающиеся польские короли и государственные деятели евреев жаловали. Самый замечательный из них — Казимир III Великий (XIV век). Это был незаурядный правитель. Не зря он прозван великим. Среди его важнейших дел — основание первого в Польше Краковского университета и многих школ. Создание первых общепольских законов. Решительные меры по охране крестьян от произвола помещиков (в Польше он получил прозвище «Король хлопов»). А еще о нем говорили: «Казимир нашел Краков деревянным, а оставил каменным». Казимир III привлекал в страну иноземцев — немцев, армян (он-то и пригласил их во Львов), татар. Всем обеспечивал свободу вероисповедания. Так что расширение прав евреев лежало в русле его политики, тем более что по матери он был внуком Болеслава Благочестивого.

За убийство еврея по законам Казимира III полагалась смертная казнь, а за ранение — такой же штраф, как за ранение шляхтича!

Лет через сто после Казимира Великого жил в Польше Ян Длугош, политический и церковный деятель, а главное — первый польский историк, выпускник того самого Краковского университета. Он принадлежал к партии фанатичного духовенства, которую возглавлял краковский архиепископ кардинал Збигнев Олесницкий. Длугош, кстати, ездил в Рим и выхлопотал там своему другу и патрону Олесницкому кардинальскую шапку. Партия Олесницкого боролась за полное господство в стране католической церкви и полное подчинение всей жизни в стране духовенству. Евреев они ненавидели и старались прижать, как могли. Но им так и не удалось ни прижать евреев надолго, ни поставить церковные власти выше светских. Понятно, что Длугош в своей знаменитой «Истории Польши» пишет о евреях много и всегда только плохо. А о Казимире Великом плохо писать он как польский патриот не мог. Напротив, даже хвалил.

А что до хорошего отношения короля к евреям, то… ищите женщину! Длугош писал, что была у Казимира Великого любовница-еврейка — Эстерка (аналогия с пуримской героиней?). Вот под ее влиянием он и благоволил к евреям. И она родила ему четырех детей. Двух девочек оставили в иудейской вере, а двух мальчиков крестили. И они стали основателями двух знаменитых польских родов. А саму Эстерку убили антисемиты после смерти Казимира. Что тут правда — сказать трудно. Длугош писал ведь лет через сто после Казимира Великого. Известно, что он мог подчас достаточно вольно обходиться с фактами. Жаль, не нашлось второго Фейхтвангера, ведь эта история не хуже той, что легла в основу «Испанской баллады». И даже напоминает ее. Романы об Эстерке писались, но до «Испанской баллады» им далеко.

К концу XV века Длугош завершил свой жизненный путь и свою книгу — наш главный источник сведений о предыдущих веках Польши. Со времен Казимира Великого Польша включала в себя и Западную Украину, но еще без литовских владений. Там тогда насчитывалось 45 еврейских общин (в том числе 16 в Западной Украине). И переселение евреев из стран Центральной Европы продолжалось. Селились они пока что только в городах. Как правило, евреи в польских (и литовских) городах жили в отдельных кварталах или на отдельных улицах. Но никто их там не запирал. Это не была строгая изоляция, характерная для гетто в городах средневековой Западной Европы. На окраинах еврейских кварталов еврейские и христианские дома часто стояли вперемежку. И конечно, никто не запрещал евреям свободно передвигаться. Тем более никто не пытался ограничивать число еврейских браков и т. д. А в Западной Европе подобные запреты и ограничения для евреев были тогда обычным явлением.

 

Глава V

Евреи в Литве

Литва — это одно из чудес средневековой истории. Численно маленький и отсталый народ создал большое и сильное государство. «Литва (не Польша!) от моря до моря» — это не выдумка литовских националистов в XX веке. Так действительно было в начале XV века: границы Литвы доходили до Черного и Балтийского морей! Но недолго — крымские татары и турки оттеснили Литву от Черного моря. И все же она продолжала оставаться большим государством. Но сами литовцы оказались в нем меньшинством. Причем меньшинством окраинным и отсталым в экономическом и культурном отношении. Большая часть территорий и населения была славянской — белорусы, восточные украинцы, русские (в Смоленске). Литовцы — единственный в Европе народ, сохранивший язычество еще в классическом средневековье. Притом в самой примитивной форме — поклонялись бычьим черепам, огню святых костров и т. д. Долго совершали человеческие жертвоприношения, правда, только по особо торжественным случаям. На этом фоне восточные славяне, давно уже христиане, имевшие некоторую культуру, выглядели цивилизованными людьми. Поэтому великие литовские князья часто использовали их для дипломатических миссий, потом начали и родниться с ними, принимая православие и с ним хоть какие-то культурные навыки. Это вызывало некоторое недовольство у литовцев «старого закала», но, в общем, процесс шел. Русские историки даже говорили о «Руси Литовской», «Литовско-русском государстве» и т. д. Под русскими здесь имеют в виду в основном украинцев и белорусов. Но были и собственно русские — из Смоленска. В связи с этим русские историки особенно любили подчеркивать роль смоленских пехотных полков в знаменитой Грюнвальдской битве 1410 года. В той битве польско-литовские войска сокрушили силы Тевтонского (немецкого) рыцарского ордена.

Литва была веротерпима и тоже давала приют беженцам. Там осели, например, татары-мусульмане, бежавшие от Тамерлана, громившего в конце XIV века Золотую Орду. Они тоже прославились под Грюнвальдом.

Лирическое отступление

Со временем, когда крестившаяся к тому времени Литва вошла в Речь Посполитую, знатные татары стали шляхтичами, а простые — их хлопами. Свобода вероисповедания была и для мусульман. Правда, по традиции, мечети не разрешалось строить из камня, а только из дерева. И шляхтичи-мусульмане не участвовали в сеймовой деятельности — не избирались и не могли быть избраны. Словом, христианский характер государства все-таки подчеркивался. Но если учесть, что дело происходило в средние века, можно только восхититься веротерпимостью тогдашней Речи Посполитой. Татары, проживавшие на ее территории, служили в армии. Легкая польско-татарская конница называлась «уланы». Это слово вошло в международную военную терминологию для обозначения легкой кавалерии. И простолюдины, и некоторые польско-литовские дворянские роды сохранили мусульманство до XX века.

Я вот почему вспомнил тех татар. Так как в некоторых районах Литвы и Белоруссии оказалось мусульманское население, у местных евреев-мужчин был шанс уцелеть во времена гитлеровской оккупации (мусульмане тоже обрезаны). Если, конечно, соседи расположены были их не выдавать. Увы, это случалось нечасто.

Ну а что евреи? Возможно, первые евреи попали в Литву с юга (потомки хазар?) в XI веке и даже раньше, но достоверных исторических сведений об этом у нас нет. По-настоящему, рост еврейского населения начался с XII века. Гонения на евреев в эпоху Крестовых походов вынудили их перебраться в совсем дикую тогда Литву. Даже в сравнении с Польшей Литва казалась совсем варварской, и не одним только евреям. И если цивилизация все же распространялась, если Гродно, Ковно (Каунас), Вильно (Вильнюс), Слуцк, Брест (Бриск) превратились из деревень (иногда призамковых) в города — в этом немалая заслуга евреев.

А история шла вперед, и в конце XIV века начался медленный и трудный, растянувшийся почти на двести лет, процесс срастания Литвы с Польшей. В то время с язычеством наконец покончили. Великий князь литовский Ягайло стал королем польским, и Литва крестилась от Польши в католическую веру. Язычество, видимо, уже изжило себя, и большого сопротивления эта мера не встретила, но с православными дело пошло не так легко. Они в основном остались тогда в прежней вере.

Во главе еще почти независимой Литвы встал брат Ягайло — Витовт (Витольд). Он даровал евреям хартию наподобие уже нам известных польских хартий. Для евреев эта хартия была благоприятна. Евреи были практически равноправны. В хартии Витовта, кстати, явным образом указывалось, что евреи христианской крови не употребляют.

Тогда же, в конце XIV века, появились в Литве и караимы. Витовт увел их в плен из похода на крымских татар и поселил в Троках (ныне Тракай, тогда — значительный город). Постепенно их общины возникли и в других городах. Подчинялись они тем же законам, что и евреи. В те времена они с евреями более или менее ладили, хотя иногда и ругались. Вместе с евреями пошли и они под сабли Хмельницкого.

Лирическое отступление

О крымских караимах говорили, что они потомки хазар. Если это и так, то это относится именно к крымским (и литовским) караимам. Израильские караимы (а их у нас тридцать тысяч) в основном иного происхождения — семитского. Они выходцы из стран Ближнего и Среднего Востока. Большинство — из Египта.

А в Российской империи караимы добивались, чтобы их евреями не считали. И добились. Для них не было ограничений. И Гитлер их не трогал. Но при всем при том они почти исчезли — осталось менее трех тысяч (к концу советского периода). На них распространяется «Закон о возвращении» — они могут свободно репатриироваться в Израиль. И такие случаи были.

Все шло своим чередом, и вдруг в 1495 году грянул гром — объявили об изгнании евреев, включая караимов, из Литвы, еще полунезависимой. С конфискацией имущества. Причины не ясны до сего дня. Высказывались следующие предположения — литовского великого князя Александра еще в детстве антисемитски настроил его воспитатель, наш старый знакомый, Ян Длугош (см. главу IV). Знаменитый историк ко времени изгнания евреев уже лет пятнадцать, как умер, но семена, посеянные им, взошли теперь, под влиянием известий об изгнании евреев из Испании. По другой версии — литовский князь действовал под влиянием своей русской жены Елены (дочери великого князя Московского). Высказывалось и мнение, что князь Александр хотел привлечь в Литву немецких поселенцев и, чтобы Литва стала для них привлекательной, решил сделать ее «свободной от евреев». Разные причины могли и сочетаться.

Энтузиазма изгнание евреев у населения Литовского княжества не вызвало. Кто-то может и радовался, но, кажется, большинство евреям сочувствовало (чего на свете не бывает!).

В 1503 году так же внезапно евреям разрешили вернуться и возвратили им все права и имущество. Это еще менее понятно, чем изгнание. Возможно, на литовского князя повлияло ухудшение отношений с Россией, и он с мнением жены перестал считаться.

И все пошло ранее заведенным порядком, то есть более или менее благоприятно для евреев.

А сама Литва все сильнее объединялась с Польшей и совсем слилась с ней к 1569 году. О мотивах этой истории я писал в начале, в разделе «Исторический фон», конкретно же для Литвы опаснее всего была усиливающаяся Россия.

С этого времени и левобережная Украина перешла под власть Польши (раньше она управлялась из Литвы). Целый ряд шляхетских польских семей получил земельные пожалования на Украине (но коренная литовско-русская шляхта и магнаты оставались еще православными).

И евреев немало тогда переехало в левобережную Украину из Польши.

 

Глава VI

Польский антисемитизм тех дней

У фанатичного духовенства, ненавидевшего евреев (хотя не все духовенство было антисемитским), скоро нашелся союзник — немецкое мещанство. Оно уже явилось в Польшу с антисемитскими предрассудками, с верой во все сказки об употреблении евреями крови христиан для изготовления мацы на Пасху и т. д. При таких настроениях погромы иногда удавалось спровоцировать. Но случалось это редко, а короли потом пользовались случаем и штрафовали городские магистраты за непринятие антипогромных мер. Любопытно отметить участие в погромах краковских студентов. Это стало стойкой традицией польского студенчества, распространившейся в дальнейшем и на другие университеты по мере их основания и дожившей до 1939 года.

Польские историки с гордостью пишут, что Польша была «государством без костров». Это почти правда. Но, пусть как редкое исключение, костры все-таки горели. Даже в веротерпимой Польше воспринимали очень болезненно, когда природный поляк-католик переходил в другую конфессию, в частности, в иудаизм. И если какой-нибудь поляк это делал (очень редко, но бывало), евреи его без шума отправляли в Турцию. А не то могло дойти и до костра. Но это были буквально единичные случаи.

Есть легенда, что один из графов Потоцких перешел в иудаизм и погиб на костре в Вильнюсе в первой половине XVIII века (религиозные евреи называют его «Гер Цадик» — «святой новообращенный»). Но это очень сомнительно. Гораздо бо льшую опасность представляло для католической церкви распространение протестантских ветвей христианства начиная с XVI века, с чем она отчаянно боролась. В веротерпимой (по понятиям того времени) стране было не так легко расправиться с протестантами, как где-нибудь в Испании. Особенно, если одного из них звали князь Радзивилл (магнат). Тогда отыгрались на евреях. Их обвинили в осквернении гостии в городке Сухачево (гостия — лепешечка, которая в католическом богослужении символизирует тело Христово). И несколько евреев сожгли! Было это в 1558 году. Король пытался вмешаться, но не успел предотвратить сожжение. Он был взбешен: «За дурака меня считают! Ну как это может быть, чтобы из проколотой гостии лилась кровь!» Так как ритуальные обвинения против евреев продолжались и их всегда стремились быстро казнить, то король Сигизмунд-Август издал строжайшую грамоту о том, что ритуальные обвинения должны разбираться в присутствии короля, на Сейме. И если вина не будет доказана, обвинитель должен быть сурово наказан. В общем, такие обвинения в Польше времен ее расцвета неизмеримо реже приводили к трагедиям, чем в других местах.

Но был у антисемитов во всем мире и второй любимый аргумент: нет христианскому люду спасения от еврейской конкуренции. И если не выслать жидов из такого-то города, разрешив им приезд только на ярмарку, то все христиане там по миру пойдут. А от этого и казне убыток будет. Ради мира семейного польские короли иногда дарили жителям крупных городов (Варшава, Киев) просимую привилегию — чтоб евреям там не жить. Но власти не следили за этим, и какие-то евреи все-таки в этих городах жили. И многие жили поблизости. Видимо, и сами горожане хотели только поприжать евреев. В общем подобные запрещения в Речи Посполитой были редки, в отличие от Западной Европы.

 

Глава VII

Еврейские занятия в городах

Ну а чем же все-таки занимались евреи в это «золотое время»?

Ну, финансово-кредитная деятельность и торговля — это понятно. Но все же скажем об этом несколько слов. Евреи вели энергичную посредническую торговлю Европы с востоком, которая шла в XIV–XV веках через Польшу. А что до финансов, то, кроме дачи займов, они брали на откуп у королей соляные копи, сбор налогов, монетное дело. Организация чеканки монеты была одним из традиционных занятий еврейских предпринимателей в средние века. Но для Польши характерна одна поразительная особенность. Здесь, в XIII веке, чеканились монеты с еврейскими надписями («легендой»). Не с еврейскими и латинскими, а только с еврейскими. Видимо, это свидетельствует об очень высокой доле евреев в торговле и финансах. Торговля и финансы — дело доходное, но евреи этим не удовлетворялись. Да и не хватало этого, чтобы прокормить быстро растущее еврейское население — все новые волны беженцев оседали в Польше и Литве. И взялись евреи за ремесла. Первоначально, конечно, за портняжное, а после и другие ремесла стали осваивать. Но ремесло-то в городах было цеховое. И нечего было еврею и думать, чтобы стать членом цеха. Хотя бы потому, что каждый цех имел святого-покровителя, часовню и т. д. Пока еще еврейский ремесленник обслуживал евреев же — куда ни шло. Но когда он начал брать заказы у всего населения — ситуация обострилась. Начались конфликты, взаимные жалобы и т. д. В Литве сопротивление еврейскому ремеслу из-за общей отсталости было меньшим. В конце концов конфликты как-то улаживались. Иногда евреи вносили крупную сумму в городскую казну за право заниматься ремеслами. Иногда умели выхлопотать нужное разрешение у короля. Так ли, этак ли, еврейское ремесло росло и развивалось. И евреи стали организовывать свои цеха со своим цеховым уставом. Всегда начиналось с портновского цеха, затем в больших городах, где евреев-ремесленников было много, возникали и другие цеха.

На юге страны, где велика была опасность татарских набегов, цеха выполняли и оборонные функции. Члены цехов должны были иметь оружие, периодически проходили учения, каждому цеху был выделен участок на городских стенах. В ряде городов эти обязанности были возложены и на еврейские цеха. Известно, что в Луцке, например, оружие хранилось в синагоге.

Одним из обвинений христиан против еврейских цехов было то, что еврейские мастера, владельцы мастерских, берут на работу христианских подмастерьев и прилично им платят, так что те уже не хотят работать у мастеров-христиан.

Пока дела в городе шли хорошо, претензии к евреям были умеренные, до острых конфликтов не доходило. Но, как мы знаем, с конца XV века в некоторых городах возникли затруднения. Вот тут-то конфликты и обострились из-за конкуренции.

Ставили евреям в вину еще и следующее. В городе (или в предместье) почти всегда были участки, не подвластные городским законам. Они находились под юрисдикцией крупных светских или церковных феодалов и назывались «юридики». Там можно было иметь внецеховую мастерскую и т. д. А можно было и открыть кабак, доход с которого ускользал от городского налогообложения и шел владельцу «юридика». А в кабаке чаще всего торговал еврей — всякий другой сам спивался. Было отчего злиться городским властям. Но о еврейских корчмарях мы еще поговорим.

В заключение следует отметить: в Речи Посполитой, в сравнении с Западной Европой, действовало гораздо меньше ограничений и запретов для евреев. И в прямой связи с этим гораздо меньшей была роль ростовщичества в их экономической деятельности. Соответственно, еврей-ростовщик реже попадал на язык тамошним антисемитам. Но они находили для своих нападок других евреев.

 

Глава VIII

Деревенские евреи

В интересующее нас время Речь Посполитая была богатым государством и лет сто переживала экономический подъем. Тут надо кое-что пояснить. В позднее средневековье, где-то с 30-40-х годов XVI века, на мировой экономике стали все более сильно сказываться результаты Великих географических открытий. И не только нарастающий поток драгоценных металлов из Нового Света был здесь важен. Начался в Западной Европе рост городов и флотов, то есть росло количество людей, с сельским хозяйством не связанных. Кстати, и первые европейские поселения в Новом Свете долго зависели от привозимого из Европы продовольствия.

Параллельно Великим географическим открытиям с конца XV века шел процесс, который Маркс назвал аграрным переворотом. Суть дела была в том, что в ряде европейских стран (не только в самых развитых) увеличивалось производство промышленного сырья в связи с ростом спроса на него со стороны возникающих мануфактур. Пока речь шла о техническом растениеводстве, это не слишком сильно сокращало производство хлеба. Эти культуры выращивались как дополнение к традиционному зерновому хозяйству. Но иначе пошло развитие пастбищного овцеводства. Эта высокодоходная отрасль требовала много места. Тогда еще, конечно, не могло быть речи о перенесении овцеводства в дальние малонаселенные страны. И в XVI веке овцы начали «поедать людей». «Пастух и его собака» теперь все чаще заменяли сотни крестьянских земледельческих хозяйств. Пастбища оказались выгоднее пашен. Этот процесс особенно интенсивно протекал в Англии в XVI веке. Но он захватил также Испанию и Южную Италию, страны менее развитые, где шерсть шла на экспорт. Однако и там, где пастбища заменяли пашни, в хлебе нуждались. И его приходилось привозить.

Отдельно надо сказать о Сицилии. На этом острове в позднем средневековье произошел крах сельского хозяйства, в недавнем прошлом высокопродуктивного. Причины этого не вполне ясны. Но в общих чертах понятно, что имело место сочетание неблагоприятных природных изменений (отчасти вызванных человеческой деятельностью: вырубка лесов и т. п.) с тяжелой социальной ситуацией: жесточайшим угнетением крестьян. И вот в конце XVI века Флоренция начинает ввозить хлеб из Данцига (Гданьска).

А еще надо сказать о Нидерландах — тогда, в XVII веке, первой морской державе мира. В свою героическую эпоху, в период борьбы с Испанией за независимость во второй половине XVI века, голландцы прибегали к специфической тактике: взрывали дамбы, создавая на пути наступающих испанских войск зоны затопления. (В Нидерландах много осушенных земель, лежащих ниже уровня моря и защищенных от него дамбами.) Были затоплены огромные по масштабам маленькой страны площади — перечеркнуты плоды вековых усилий по осушению. И восстановление этих земель — их вновь осушали, откачивая воду насосами, работавшими от энергии ветра, — потребовало многих десятилетий. Так что голландские города, быстро росшие в то время, потребляли в основном импортное зерно. Как в пищу, так и для внушительного голландского пивоварения (ячмень). И когда земли постепенно восстановили (и даже расширили), голландские крестьяне, подстраиваясь под сложившуюся ситуацию, сосредоточились не на производстве зерна, а на мясо-молочном животноводстве. Этого требовало и знаменитое голландское сыроварение. Заметим, что Голландия не только ввозила хлеб — именно голландские купцы более других и развозили его с берегов Балтики по всей Европе до Средиземноморья включительно.

Спрос на хлеб настолько поднялся, что в Англии с ее быстрорастущими городами это вызвало даже частичную реконверсию — в первой половине XVII века в пригородных районах луга снова превратились в пашни и огороды. И если в Западной Европе в общем продолжало развиваться «техническое направление» в сельском хозяйстве, то это стало возможно только благодаря привозу хлеба из Восточной Европы.

Короче, спрос на хлеб и цена на него росли. И это оказалось для Польши чрезвычайно выгодным. Она стала «хлебным амбаром Европы». Огромные партии хлеба вывозились через Данциг (Гданьск). Туда они доставлялись по Висле. И другие традиционные предметы польского экспорта находили хороший сбыт в связи с ростом судостроения — лес и лесоматериалы, конопля (пенька) для канатов, лен для парусов. Конечно, тут бывали колебания — рыночная экономика уже тогда не была стабильна. Но в целом грех было жаловаться. Важно для экономического подъема было еще и то спокойствие, которое установилось в центральных областях Речи Посполитой. Воевала она много. Но опустошению подвергались лишь окраины. Татарские набеги с юга проникали иногда довольно глубоко, но все-таки в целом в центральных районах было спокойно. В этом подъеме евреи приняли весьма деятельное участие. Еврейские купцы везли в Данциг хлеб и прочее. Но это было не главное. К главному мы и переходим.

Польский (и украинский, и белорусский и т. д.) крестьянин (хлоп) был закрепощен. Но пока не начался экономический бум, в этом не было ничего особенно трагического. В классическом средневековье сосуществование пана и хлопа было патриархальным. Степень эксплуатации ограничивалась емкостью панского желудка (его семьи и малочисленной тогда дворни). Но вот появились деньги, а они быстро кончают с патриархальностью. Благодаря им и простецкий быт шляхты, и средневековая застойная стабильность феодального хозяйства довольно быстро отошли в прошлое. Аппетит, как известно, приходит во время еды, и часто рост потребностей пана опережал рост его доходов. А это побуждало искать их новые источники.

Хорошая конъюнктура, конечно, вызвала и расширение полей за счет освоения целины и т. д. Но ведь это средневековье. Рост агротехники, распашка целины могли быть лишь медленными. Все держалось на эксплуатации крестьян. И она возрастала. Появился фольварк — панское хозяйство, державшееся на подневольном труде (панщина или по-русски — барщина). Припомнили и старинные дворянские привилегии — право пана на то, чтобы крестьянин молол зерно только на его мельнице, покупки делал только в его лавке, и, главное, «пропинация» — исключительное право пана на производство и продажу спиртных напитков в своих владениях. Но сам пан и при желании не встал бы за прилавок — абсолютно не панское это было дело. Тут-то и пригодились ему евреи. Аренда — самый страшный грех, в котором обвиняла евреев тогдашняя молва, особенно украинская. Аренда бывала разная. В ту эпоху, о которой мы говорим, могла она быть и очень крупной. Магнат (в том числе и православный, а пока таковые еще были) мог отдать очень богатому еврею в аренду или заложить большую территорию с селами, хуторами, лесами и т. д. При этом арендатор получал в свое распоряжение и почти все феодальные права. Следует, однако, заметить, что такая очень крупная аренда и тогда была редкостью. Подобный сверхарендатор сам, конечно, со всем управиться не мог. Он сдавал полученную территорию и промыслы на ней по частям в субаренду, как правило, тоже евреям. Не только магнат, но и обычный «достаточный» шляхтич всегда сдавал в аренду еврею кабак, а часто и мельницу. Евреи стали, таким образом, частью панского эксплуататорского аппарата. Это правда.

Существует мнение, что там, где делом заправляли жиды-арендаторы, эксплуатация украинских крестьян была особенно сильной. Во-первых, из-за въедливости жида, во все вникавшего. Во-вторых, из-за того, что жид был не владельцем имущества, а арендатором, то есть «правил балом» временно. Он не только не делал никаких капиталовложений, но и старался в относительно короткое время своей аренды максимально высосать все из имения и из подвластных ему людей. А после него — хоть потоп (это, впрочем, всегда говорили обо всех арендаторах во все времена и во всех странах). В-третьих, потому, что иудею, конечно же, приятно было эксплуатировать и унижать христиан там, где это оказывалось возможным, — в арендованном имении. Что ж, я не буду утверждать, что евреи были ангелами. Они, как и все люди, думали прежде всего о себе, иногда и о своих единоверцах. Наверняка случалось, что кто-либо из евреев перегибал палку. Но тут надо учесть вот какие соображения. Еврей-арендатор, особенно мелкий, каковых было огромное большинство, находился один в окружении чуждых и недружественных ему людей. Вряд ли он при этом так уж задирал нос, скорее наоборот, должен был побаиваться. Еврейская верхушка тоже призывала к благоразумию (см. главу X). Наконец, особенностью еврейской аренды было то, что она часто оказывалась даже не просто длительной, а пожизненной. У евреев есть закон «хазака»: если еврей три года держал аренду, то другой еврей уже не мог ее перехватить. А так как арендатора-нееврея в то время найти было нелегко, то пан вынужден был продлевать договор с тем же жидом (слово «жид» тогда не считалось обидным). Этот закон, ограничивший конкуренцию среди евреев, пану был не выгоден, но мелкому люду благоприятствовал — арендатор, знающий, что его аренда длительная, всегда ведет себя менее хищнически, исходя из своих же интересов. Но если случалась у еврея краткосрочная аренда, это вовсе не значило, что он мог делать все, что хотел. Польский пан вовсе не был настолько глуп, чтобы терпеть разорение своего имущества, к которому относились и хлопы. По условиям аренды, он был не вправе вмешиваться, пока срок договора не истек, но затем мог предъявить претензии. Большинство панов жило тут же. Так что к рассказам о еврейской сверхэксплуатации и еврейской наглости надо относиться осторожно. А об этом любили поговорить и современники тех событий, и их потомки. Не только украинцы, но и поляки. Последним ведь надо было объяснить случившуюся катастрофу. И уже тогда пошло в ход: «Евреи виноваты!» Что же до еврейских историков, начавших интересоваться этим вопросом во второй половине XIX века, то они доказывали, что большинство евреев ни в чем не было виновато, что вся эта масса мелких арендаторов, субарендаторов, приказчиков и т. д. жила небогато. На них давил пан, иногда через посредничество крупного арендатора. К пану и уходили деньги. Евреи фактически были только служащими, но хлопы-украинцы видели именно их, имели дело с ними. В этом мелком еврейском люде персонифицировался для крестьян панский гнет. На них и обрушилась лавина ненависти. «Они попали между молотом и наковальней» — так характеризовали положение евреев еврейские историки.

Но существует связанная с арендой и «внеэкономическая» антисемитская легенда, очень стойкая. В нее верил даже известный еврейский историк Грец. Жид берет в аренду у пана-католика православную церковь. И так как прихожане, по бедности своей, не уплатили ему, то церковь заперта, и дитя нельзя окрестить, и покойника нельзя отпеть. По понятиям тех дней — беда ужасная. Я не иронизирую. Вот за это-то, мол, и воздали евреям во времена хмельнитчины.

И вот, наконец, еврейский историк Дубнов решил найти хотя бы один такой договор. И не сохранилось такового. Тогда он стал искать хотя бы одно упоминание об этом современников. И не оказалось таковых! Мотив этот появляется в казацких песнях лет через 40–50 после описываемых событий! Видимо, дело в том, что «экономических преступлений» было все-таки маловато, чтобы объяснить чудовищную резню, и вот, когда очевидцев уже не осталось и врать никто не мешал, возникла эта антисемитская сказка. Речь, на худой конец, могла идти о каком-то единичном случае. А почти наверняка и его не было. Но, как по другому поводу заметил Адольф Гитлер, «ложь оказывается более изощренным оружием, чем простая безыскусная правда». И по сей день повторяют иногда эту сказку об аренде церквей.

Лирическое отступление

Существует старинная поговорка: «Клевещи, клевещи, что-нибудь да останется». (Ее приписывают иезуитам, но им много чего приписывают, на них самих тоже часто клеветали. А еще говорят, что эту поговорку любил повторять Геббельс.) В отношении евреев сей метод действует доныне. Даже сами евреи начинают иногда верить в антисемитскую интерпретацию событий. В бывшем СССР это было еще понятно, но такое встречается и в свободном мире, и в самом Израиле. Что уж говорить о неевреях! Вернемся, однако, к евреям-арендаторам того времени. Гоголь верил во все сказки о них, в том числе и в аренду церквей. И все это хорошо обыграл в знаменитом «Тарасе Бульбе». Опровергать литературный шедевр всегда очень трудно. Так что от этой клеветы в сознании людей осталось даже не «что-нибудь», а очень много. Да только ли от этой!..

А в заключение надо сказать еще об одном занятии сельских евреев — они делали селитру, которая шла в первую очередь на изготовление пороха, но использовалась и в пищевой промышленности, и в медицине — считалось, что она увеличивает половую потенцию мужчин. Природной селитры в Европе не хватало. Приходилось ее изготовлять. Производственный процесс требовал большого количества органических веществ (отходов) и много места. Так что его удобнее было организовать вне города. Видимо, евреи были мастерами этого дела. Даже в тогдашней России, где евреев на дух не выносили, приказали в 30-х годах XVII века пограничным воеводам не мешать евреям-«селитряникам» селиться на русской территории, если найдутся желающие (но никаких других евреев не пускать!). Польская селитра в большом количестве экспортировалась на запад. Причем и в торговле ею важную роль играли еврейские купцы.

Таковы были занятия сельских евреев. Их было меньше, чем городских, и их многочисленные маленькие общины погибли первыми в надвигающейся буре. Впрочем, городские пережили их ненадолго.

 

Глава IX

Евреи как таковые

«В этих областях можно встретить большое количество евреев, которые не сталкиваются с презрением, как в других местах. Они не живут в унижении, занимаясь только самыми презренными профессиями. Они владеют землей, занимаются коммерцией, изучают медицину и астрономию. Они владеют большими богатствами и не только входят в число достойнейших людей, но иногда занимают среди них доминирующие позиции. Они не носят никаких отличительных знаков, и им даже разрешено иметь при себе оружие. Короче говоря, они имеют все гражданские права» — так описывал ситуацию в Польше папский легат (посол) в 1565 году.

Может, эта картина и несколько идеализирована, но она отражает изумление попавшего в Речь Посполитую иностранца. В общем, понятно, почему евреи туда переселялись. Как я уже указывал, в конце средних веков в этой стране собралось больше половины мирового еврейства, и думаю, у большинства моих читателей корни из тех мест, что входили в этот период в Речь Посполитую. В самой Речи Посполитой они составляли тогда, по подсчетам историков, 5 % населения. Польская поговорка: «У каждого пана — свой жид» — все-таки не точна. Как видим, евреев было гораздо меньше, чем шляхтичей (примерно в два раза).

Описывая Янкеля и прочих евреев Варшавы, Гоголь все-таки погрешил против исторической истины. Они не были такими уж забитыми в те времена и могли постоять за свои права. Вот какой любопытный случай произошел во второй половине XVI века.

В России правил тогда царь Иван Грозный. Он заслужил свое прозвище в том числе и в еврейском вопросе. Когда его войска в 1563 году взяли Полоцк — по тем временам, значительный еврейский центр, — евреев, которые отказались креститься (таких нашлось человек триста), утопили в Двине. Впрочем, царь вскоре казнил воеводу, отличившегося при взятии Полоцка, князя Репнина. Конечно, не из-за евреев. Что до евреев, то, когда Полоцк у русских отбили, они возродили там общину и в течение веков отмечали трауром день той трагедии (25 кислева). Понятно, что на Святой Руси евреев тогда не было.

Но все это про Полоцк было присказкой. А теперь — сказка.

Иван Грозный был не только для евреев опасен, он и своих русских людей убивал при каждом удобном случае. Так что в ходе только что упомянутой Ливонской войны сотни русских бежали в Речь Посполитую. Бежали бы и тысячи, но удерживал страх за родных и друзей — на них царь вымещал свою злобу. Но, как я уже сказал, перебежчики все-таки были. Среди них встречались люди из всех слоев общества. И из высшей аристократии, и из интеллигентов, и публика попроще. Встречали их хорошо. Дворян российских признавали шляхтичами, и всем, в зависимости от значения, жаловали владения. И они верно служили — дрались и против бывших соотечественников. Бесспорным лидером этой группы, человеком, сильно возвышавшимся над остальными, был князь Курбский. Людям моего поколения памятно, какой шум поднялся в мире, когда на запад бежала дочь Сталина. Так вот, бегство Курбского в Речь Посполитую было не меньшей сенсацией. Этот человек считался другом царя и видным военачальником. Он был героем взятия Казани и кстати, активно участвовал во взятии русскими Полоцка. И был князь Андрей Михайлович «ученейшим московитом», то есть хорошо владел пером. В частности, Курбский опубликовал яростный памфлет против Грозного и вел с ним полемическую переписку. В пропагандистской войне с московским царем князь был польской козырной картой. Но не только в пропагандистской. Мечом Курбский владел не хуже, чем пером — он дрался за Польшу и с русскими, и с татарами. Под его руководством часто служили и другие перебежчики. Между прочим, отличился он и в отвоевании польско-литовскими войсками Полоцка. Грозный подозревал, что князь склонил тамошних русских воевод к измене. И еще Курбский считался главным экспертом по русским делам во всей Европе. По всему по этому и пожаловали его щедро землями, и стал он магнатом. А во владениях тех, как повсюду в Речи Посполитой, евреи водились. Польский пан этому бы только обрадовался. Но Курбский к польским порядкам не привык, смотрел на жизнь русскими глазами. А как тогда смотрели на евреев русские люди — судите по Полоцку. Так что очень быстро князь поссорился с евреями и кинул наиболее влиятельных из них в темницу без суда и следствия. Но не тут-то было! Евреи пожаловались королю и Сейму. И не помогли князю выиграть дело ни заслуженная слава, ни знатность (а он, женившись, породнился с высшей знатью Речи Посполитой), ни бесспорное положение лидера русской эмиграции. И пришлось Курбскому не только выпустить арестованных и вернуть им захваченное имущество, но еще и извиняться и оправдываться: «Ошибочка вышла!».

Эта эпоха, до середины XVII века, считается золотым временем и Польши, и тамошних евреев.

Что до польского общества, то можно считать, что чем выше был слой людей, тем благоприятнее было его отношение к евреям (кроме разве что некоторых фанатичных представителей духовенства). Считается также, что с православным духовенством отношения евреев были хуже, чем с католическим. Но в общем и православные люди, включая духовенство, с евреями вели дела. Общественное мнение Речи Посполитой в дни ее расцвета, несмотря на отдельные эксцессы, было настроено по отношению к евреям более или менее благоприятно. Интересным свидетельством этого являются легенды о воцарении древней польской династии Пястов, создателей Польского государства. Согласно легенде, они были избраны по рекомендации (или даже благодаря интриге) заезжего еврейского купца. А Пястов в Польше уважали.

 

Глава X

Еврейская внутренняя жизнь

Хорошее отношение к евреям на практике выразилось еще и в том, что в Речи Посполитой им была предоставлена очень широкая автономия. Евреи имели собственные органы управления, признанные польским правительством. Полагают, что началось это стихийно, на больших ярмарках. Ярмарки, конечно, привлекали много евреев, в том числе и из дальних мест. Украинская поговорка утверждает: «Без жида нема ярмарка». Но помимо дел торговых евреи использовали эти встречи, чтобы обсудить дела, касающиеся всех евреев. Со второй половины XVI века происходят уже регулярные конференции еврейских старейшин Польши — ученейших раввинов и богачей. По традиции они собирались в дни ярмарок. В Люблине — весной, в Ярославе (Галиция) — осенью. Главным считался съезд в Люблине — знаменитый Ваад (то есть Совет) четырех земель: Великой Польши (вокруг Познани), Малой Польши (вокруг Кракова), Галиции и Волыни (теперь Украина). Иногда на них бывали делегаты и от других земель, например, из Литвы, но чаще те собирались отдельно.

Ваад решал множество экономических и религиозно-юридических вопросов. Например, распределял между кагалами (крупными общинами) общую сумму налога, которую евреи платили государству, утверждал денежные суммы, предназначенные для посылки в Землю Израильскую, чтобы поддержать тамошние общины, проводил сбор средств при чрезвычайных обстоятельствах (скажем, для выкупа пленных евреев). Особый закон был принят на случай обвинения евреев в ритуальном убийстве. Община, которую обвинили, несла четверть расходов по юридической защите. Три четверти расходов брали на себя остальные евреи Речи Посполитой — дело ведь касалось всех. Решались вопросы и другого рода. Скажем, должны ли христиане-хлопы во владениях крупного арендатора-еврея ходить на панщину (то есть на барщину, на подневольную работу) в субботу? Кстати, решили, что нет. А можно ли во владениях арендатора-еврея крестьянам разводить свиней? И т. д. Между прочим, Ваад настаивал, чтобы евреи избегали роскошной одежды и т. д., дабы не «дразнить гусей». Конечно, это широкое еврейское самоуправление могло возникнуть в те времена только в полуреспубликанской Речи Посполитой.

Лирическое отступление

В XVII веке после окончания каждого заседания Ваада, то есть два раза в год, стали издаваться специальные печатные листы или брошюры, доносившие решения Ваада до всех общин Польши. Еврейское книгопечатание известно в Польше с первой половины XVI века, когда выходцы из Праги основали в Кракове первую еврейскую типографию. В XVII веке еврейские типографии были в Речи Посполитой повсюду. Книги издавались на иврите и на идиш [19] .

А в повседневной жизни, как и всюду, евреи жили общинами. Большие общины (кагалы) имели целый штат управления, надзиравший за сбором налогов, кошерностью, благотворительностью. Имелся и свой суд. Дети ходили в хедер. Подростки — в йешивы. Ученые раввины писали труды, многие из которых получили известность во всем еврейском мире. Малые общины назывались «прикагалками» и были тесно связаны с ближайшими кагалами. Жизнь шла своим чередом, и никто не думал, что страшная беда уже на пороге.

 

Глава XI

Дела религиозные, христианские(для рассказа моего очень важные)

События, которые я собираюсь описать, случились на грани средних веков и нового времени. Средние века тем и отличаются, что для очень многих восстаний, завоеваний, оппозиционных движений религия становилась удобным знаменем. Случалось это и в древности, особенно у евреев. Случается и в наши дни. Но в средние века это было делом самым обычным — в раннее средневековье арабы завоевали половину мира под девизом: «Вера Магомета распространяется мечом!» А в конце средних веков современник Хмельницкого, Кромвель, вел свои войска на английского короля под пуританскими лозунгами.

В марксистской литературе говорили о «религиозных одеждах» или «религиозном флере» того или иного события (но вообще-то эту тему старались не развивать). Между тем все тут довольно легко объяснимо. В любом массовом движении принимают участие широкие слои населения. Тут недостаточно горсти отпетых головорезов, не верящих ни в Бога, ни в черта, хотя с этих людей иной раз все и начинается. Для массового движения нужен массовый человек. А такой человек вовсе не претендует на роль злодея или мятежника, захватчика или грабителя. А когда он выступает в защиту истинной веры, тут все в порядке — и совесть спокойна, и агрессивные инстинкты рационализированы.

Так вот, Речь Посполитая, как я уже отмечал, была, по-видимому, самым веротерпимым государством средневековой Европы.

Польский король мог, разумеется, быть только католиком. И если на королевский престол выбирали иноземного принца-протестанта, он должен был принять католичество. Но остальным католицизм не навязывали, по крайней мере, не было грубого принуждения.

«Польша гордилась и имела право гордиться, что нет в мире страны, где бы так ценилась свобода совести, мысли, слова и дела» — это слова украинско-русского историка Костомарова, Польшу не любившего (и евреев тоже).

А вот слова польского государственного деятеля конца XVI века Замойского. Он говорил православным: «Я католик и отдал бы половину жизни за то, чтобы и вы были католиками, но отдам всю свою жизнь за ваши права и свободу, если бы вас стали насильно принуждать быть католиками». Звучит прекрасно. И это были не пустые слова.

Значительное православное население впервые появилось в Польше еще в XIV веке (то есть до объединения с Литвой), во времена Казимира Великого, когда были присоединены западноукраинские земли. Казимир подтвердил свободу веры для православных.

После объединения с Литвой в новоиспеченной Речи Посполитой православное население оказалось многочисленным и еще во второй половине XVI века вовсе не только плебейским. Магнатские владения православных Острожских или Вишневецких были не меньше, если не больше, чем владения католиков — литовских Радзивиллов или Санег. Или же поляков Потоцких, Замойских и т. д. Кстати, в имениях православных магнатов служило много евреев. Была и довольно многочисленная православная шляхта. Князь Константин Острожский на рубеже XVI-XVII веков считался признанным главой православных, покровителем православного духовенства. У себя в Остроге (а тогда это был значительный город, где жило много евреев) он организовал кружок православных литераторов, основал типографию. Там плодотворно работал в конце XVI века знаменитый в России Иван Федоров, русский первопечатник, в России, однако, не прижившийся и ушедший в терпимую ко всем Речь Посполитую. Князь открыл ряд православных школ, лучшую из них — у себя в Остроге. Там преподавали и светские науки, для чего были приглашены учителя-протестанты (не католики!). Кстати, в этой школе учился Сагайдачный (см. дальше). На рубеже XVI–XVII веков прославленная острожская православная школа вполне мирно сосуществовала с не менее прославленной тамошней ешивой.

Но с конца XVI века православное дворянство стало исчезать, особенно быстро этот процесс пошел в первой половине XVII века. Это явление связывают с деятельностью иезуитов. С конца XVI века знаменитый орден начинает активно действовать в Речи Посполитой. Целью иезуитов было вернуть в католичество протестантов (их в то время развелось довольно много) и распространить свет католической веры на православных. Для этого они, за редким исключением, не употребляли насилия. Не в их правилах это было, да и невозможно в веротерпимой стране. Их главным оружием стали школы (как и в других странах). В православных районах иезуиты основали десятки школ, а в Вильнюсе даже университет. Школы их имели два достоинства. Во-первых, они были бесплатными. Получая щедрые пожертвования во всем мире, орден мог не брать регулярной платы за учебу. (Родители, если хотели, могли приносить добровольные дары деньгами или продуктами.) Для небогатой шляхты это было важно. Во-вторых, иезуитские школы по тому времени были бесспорно хороши, что признавал даже враг иезуитов и большой знаток тогдашней педагогики Ян Амос Каменский. Из этих школ люди выходили прилично образованными. Особенно ценилось знание латыни. Это тогда был признак культурного человека, как, скажем, в XIX веке — знание французского языка. Знание латыни было важно не только для продолжения образования (это делали уже немногие), но и для общения с иностранцами, а также в самой многонациональной Речи Посполитой. Латынь выполняла тогда роль международного языка. И для карьеры знание латыни считалось важным. В школы охотно принимали всех, и родителей православных (или протестантов) заверяли, что не будут побуждать детей к переходу в католичество. И не принуждали. Говорили, что все христианские веры равны между собой, а уж православная не менее древняя, чем католическая. Но… при умело поставленном воспитании очень многие дети выносили из этих школ мнение о превосходстве католицизма.

Лирическое отступление

В сущности, это не такой уж большой фокус. Во времена массового приезда русских евреев в Израиль в начале 90-х годов многие нерелигиозные родители посылали детей в религиозные школы, соблазнившись льготами по части оплаты и рассказами о том, что там дети не употребляют наркотики, не хулиганят и т. д. А потом нередко происходили семейные драмы, когда дети начинали требовать дома соблюдения еврейских религиозных законов.

А вот свидетельство израильского интеллектуала, детство которого прошло в Тунисе, находившемся тогда под французским протекторатом. В то время в Тунисе не было ни одной светской европейской школы для девочек. Там вообще, в отличие от Алжира, не много было французов. И те местные евреи, что хотели дать дочерям европейское образование, вынуждены были отдавать их в монастырские школы. При этом монашки обещали, что к изучению закона божьего евреек принуждать не будут. И обещание свое держали. Но подружки-соученицы рассказывали девочкам-еврейкам захватывающие истории о святых мученицах. И интерес к христианству пробуждался. А скандалы, возникавшие по этому поводу дома, оказывались только хорошей иллюстрацией к описаниям страданий святых жен и дев за веру.

Добавим к этому, что блеск европейской культуры доходил до украинцев и белорусов в польской упаковке (то есть в основном в католической), что поляки часто ехидно указывали православным на то, что они по церковной линии подчинены Константинопольскому патриарху, которого утверждает, а когда хочет, то и снимает турецкий султан-мусульманин.

К тому же хотя об этом и не говорили открыто, но все знали, что католик на практике имеет некоторые преимущества. На Украине были, например, люди, упорно утверждавшие, что они шляхтичи (к таковым принадлежала, кстати, и семья Хмельницкого). Сеймы, однако, не спешили с их «нобилитацией» — признанием дворянского достоинства (см. главу II), если они были православными. У католиков дело шло быстрее. Можно было бы привести и другие примеры.

По всему по этому православное дворянство стало быстро таять. Когда ловили добычу покрупнее, иезуиты сил не жалели — поступали в видные семьи домашними учителями, возили потом своих питомцев в Европу, особенно в Рим, и практически всегда добивались своей цели. Для люда помельче, чтобы ускорить дело, готовы были терпеть даже сохранение старых обычаев, требуя лишь подчинения Папе Римскому.

В 1596 году была заключена Брестская уния — часть православных епископов признала власть Папы Римского. Так возникла униатская церковь. Но далеко не все православные признали ее. И в конце концов польскому правительству пришлось смириться с тем, что существуют две православные церкви. Одна из них — греко-католическая или униатская — «бедная родственница католицизма» — подчинялась Риму, а вторая — греко-православная — противостояла ему. Униатская церковь сохранила старую православную обрядность, привычную прихожанам. Именно поэтому она стала опасной для греко-православия. Чтобы избежать путаницы, я далее буду говорить «униаты» и «православные». Они не ладили друг с другом.

Лирическое отступление

Теперь, чтобы продолжить разговор о религиозной ситуации в Восточной Европе, бросим взгляд на Москву, забежав немного вперед.

Очень скоро после начала хмельнитчины в России с огромной энергией проводят религиозную реформу. Царь Алексей Михайлович, отец Петра Первого, и патриарх Никон приводят русское богослужение в соответствие с греческой обрядностью. До этого времени обрядовая сторона русского богослужения заметно отличалась от греческого. Но по греческому образцу построено было богослужение всего остального православного мира, в том числе украинское. (Еврейские летописцы времен хмельнитчины даже называли восставших украинцев «отродье греческое», так как повстанцы шли в бой под греко-православным знаменем.)

Религиозная реформа встретила сопротивление на Руси, но в конце концов была принята большинством населения. Консервативные элементы, не принявшие новшеств Никона и вообще не любившие новинок, стали называться староверами. Они оказались на положении нелюбимого, а часто и гонимого, меньшинства. Менее всего русские власти были склонны терпеть инакомыслие. Мы еще вернемся к староверам в связи с еврейским вопросом.

Если случится у меня православный читатель, то прошу у него прощения за мой цинизм. Но нет у меня сомнения, что реформа Никона была, по меньшей мере, ускорена политическими причинами. В Москве, еще допетровской, просыпались уже имперские амбиции, поумерившиеся было в Смутное время. И там хорошо понимали важность религиозной унификации в империи.

Реформа Никона облегчила русскому царю присоединение единоверной Украины. Но с униатами Россия не была единоверна. А потому, захватывая земли Речи Посполитой (мы еще дальше забегаем вперед), русские власти всячески, кнутом и пряником, побуждали униатов вернуться в греческое православие. В итоге униатство широко распространилось только на западных украинских землях, в Российскую империю не вошедших. При разделе Речи Посполитой в конце XVIII века эти земли достались католикам Габсбургам (Австрия). Только там и только в новое время униатство стало постепенно религией широких украинских масс.

Неисповедимы пути Господни! Когда-то православные украинцы считали униатов предателями своего народа, но прошли века, и изменилась ситуация — против России греко-православная церковь не могла возглавить оппозицию. Католицизм украинскому национальному движению тоже, конечно, не подходил: он был религией и знаменем старого врага — поляка. А вот униатство подошло на роль национальной церкви — и не русская религия, и не польская! К началу XX века это стало ясно: в Западной Украине, где господствовало униатство, возник украинский национализм, направленный против России. Его носители называли себя «мазепинцами» по имени гетмана Мазепы, мечтавшего с помощью шведов создать независимую Украину во времена Петра Первого.

Австрийские власти «мазепинцам» покровительствовали. Вообще, австрийцам удалось свершить чудо — на их стороне в Первую мировую войну сражались против России и польские, и украинские националисты. В начале той войны русские ненадолго заняли Западную Украину, и на униатское духовенство обрушились преследования, пожалуй, покруче, чем на евреев.

А простой западно-украинский люд русские власти, как обычно, призывали перейти в православие. После войны не стало Австро-Венгрии, и землями этими овладела возродившаяся Польша. И ее власть для неполяков была пожестче австрийской! Теперь политику Вены, относительно мягкую и гибкую, в былых австрийских владениях, в частности в Западной Украине, многие вспоминали с сожалением. И Вена еще в 20-е годы стала важным центром украинской политической эмиграции. В 1938 году Австрия была присоединена к Германии, и секретные службы Третьего рейха воспользовались сложившейся ситуацией, обласкав украинских националистов. А затем началась во всем мире кровавая карусель, которая в Западной Украине имела свои особенности, в частности, необычайно высокий процент гибели евреев. Погибло их более 97 %, потери польско-украинского населения составили 10 %. Но это отдельная тема. Тут я отсылаю читателя к книге Э. Ионеса «Евреи Львова в годы Второй мировой войны и Катастрофы», вышедшей в русском переводе в 1999 году.

В 1944 году в Восточную Галицию (Западная Украина) надолго пришла Советская власть. И Сталин, продолжая имперскую политику русских царей, прихлопнул униатскую церковь. Для проформы был созван послушный коммунистам собор — съезд церковных иерархов. Там и приняли постановление о запрете униатства. Всем униатам на территории СССР приказано было перейти в православие. Какие-то украинские униаты оказались в соседней Словакии. Как только там захватили власть коммунисты, униатам приказали перейти в католицизм — он господствует в Словакии. Католицизм для Советской власти был хуже православия, так как он управлялся из неподвластного Сталину Рима. Но для данного случая сошел и католицизм, лишь бы не национальная украинская церковь, тоже, кстати, связанная с Римом. А строптивых униатских монахов и священников, не пожелавших отречься от своей веры, еще в 1944 году отправили в заключение, как и в 1914 году. Только теперь, 30 лет спустя, действовали круче. Советская власть была хуже царской: из царских тюрем униатское духовенство смогло вернуться к своей пастве через несколько лет, а вот из советских они уже редко возвращались. Однако в украинской диаспоре эта церковь сохранилась и теперь восстановлена в независимой Украине. Остается еще отметить, что преследовавшиеся униаты евреям обычно не сочувствовали и, более того, были настроены антисемитски. Но бывали и исключения. В страшные гитлеровские времена в униатских монастырях скрывали 100–150 евреев, некоторые полагают, что и больше [20] .

Итак, в конце средних веков верхи украинского общества все более полонизировались — магнаты переходили в католичество, шляхта — в католичество или униатство. Средние слои и низы, однако, держались. Вскоре после смерти Константина Острожского его потомки перешли в католицизм, и знаменитой православной школе в Остроге пришел конец. Но на смену ей в Киеве организовали православную академию. В других городах православные мещане объединялись в братства, содержавшие на свои средства школы и типографии. Но все-таки все эти заведения явно уступали во всех отношениях соответствующим католическим. Полонизация продвигалась.

Подведем итог. В середине XVII века все магнаты «ополячились». Большинство шляхтичей тоже были либо католиками, либо униатами. Православной шляхты оставалось немного, а низы-то оставались православными! Их дети в иезуитские школы обычно не ходили.

Такая ситуация — всегда взрывоопасная: общая религия смягчает противоречия, а когда низы и верхи принадлежат к разным конфессиям — жди беды! На Украине в середине XVII века над православным «хлопом» стоял пан — католик или униат — и его прислужник — жид. Религиозное знамя для восстания готово. Это было ясно и некоторым современникам. Еврейский хронист Натан Ганновер считал данную причину главной в возникновении хмельнитчины.

 

Глава XII

Казаки

Из всех границ славной Речи Посполитой самой беспокойной была южная — с Османской империей. Точнее, с ее вассалами, главным из которых был крымский хан. Ханство возникло при распаде Золотой Орды, и там установилась власть династии Гиреев. Лет триста, с конца XV века, татарский Крым был бедой всей Юго-Восточной Европы. Ханство жило не только и не столько кочевым скотоводством, сколько добычей. И главную часть этой добычи составляли люди. На втором месте был скот. И то и другое легко угонять. Крым был только центром, стабильной частью ханства. А вообще-то во владения хана входили все южнорусские и южноукраинские степи, и никто не знал, где точно в этих слабозаселенных местах проходит граница. Уничтожить Крымское ханство не удавалось, пока Турция оставалась великой державой. Крым — это не далекая и труднодоступная для турок Казань (Казанское ханство русские смогли покорить в середине XVI века). В Крым всегда могла быстро подойти турецкая помощь. И лишь в конце XVIII века очень усилившаяся Россия времен Екатерины II сломила Крымское ханство, но это уже другая история. Во времена же, нас интересующие, до этого было еще очень далеко. Пока что от татар все регулярно пытались откупиться, но это плохо помогало, набеги прекращались лишь ненадолго. Татарский набег был тогда, в позднее средневековье, чуть ли не ежегодным явлением. Татарские отряды были, в общем-то, плохо вооружены. Огнестрельного оружия было мало, преобладали луки. Но зато было много лошадей. Всадник всегда мог пересесть на свежую лошадь. В походе, отличаясь большой подвижностью, татары уклонялись от встречи с войсками, стараясь обрушиться на мирное население, если оно не успевало укрыться в крепостях, лесах или болотах. Случалось, что проникали они глубоко. В России — до Москвы. В Польше — их видели под стенами Львова и Кракова. Хорошо, если войска успевали их перехватить на обратном пути. Но часто им удавалось уйти в свои степи с пленными. А дальше начинался торг. Часть пленных выкупалась или на свои деньги, или с помощью государства. А часть продавалась на рынках рабов. Это был стабильный и доходный бизнес.

Лирическое отступление

А уж там куда только не заносило пленных. Случалось, что и высоко. Одна пленница вошла в историю под именем Роксалана. Была она то ли полька, то ли украинка, то ли русская. Попала в султанский гарем и сумела подчинить себе мужа. Но обычно так высоко не взлетали пленные.

Понятно, что мусульманский мир с его гаремами предъявлял постоянный спрос на женщин. На мальчиков тоже был большой спрос. На востоке издавна были в моде гвардейцы-рабы. Мальчиков обращали в ислам и воспитывали из них лихих воинов. Называли их в разных местах по-разному: янычары, мамлюки, гулямы. Рабство на востоке не унижало, если хозяин был могущественным человеком, тем более султаном. Армия была не худшим вариантом. Ибо из мальчика могли сделать и евнуха. Евнухи тоже мусульманскому миру постоянно требовались. Опыт показал, что мальчики лучше выносят кастрацию, чем взрослые мужчины (то есть смертей было меньше). Удачно проведенная операция сильно повышала стоимость раба. Евнухи бывали белые и черные. Говорили, что негры выносливее к увечью. Но и белых евнухов делали много. Это были самые дорогие рабы. А взрослых мужчин, попавших в рабство, использовали на тяжелых работах. Есть в русском языке до сего дня слово «каторга». Все знают, что оно значит. Но не все знают первое его значение. Так вот, изначально каторга — это большая турецкая галера. На веслах сидели рабы. Попасть в такое место или в аналогичное шансов было куда больше, чем сделать карьеру.

Но так как всякое действие вызывает противодействие, то в XVI веке в христианских землях зародилась и стала расти группа населения, сделавшая главным своим занятием противодействие татарам. Так появились казаки. Само слово — восточного происхождения и означает что-то вроде «стражей». Казачество было русско-донское и украинское. Нас интересует последнее. Зародилось казачество, безусловно, стихийно. Одни лично пострадали от татар и желали им отомстить, другие искали военных приключений и хотели биться с неверными (среди них встречались поначалу и представители знати). Третьи (их, возможно, было большинство) бежали от панского гнета. Эти были готовы и к мирной деятельности, даже к занятиям земледелием на почти не заселенных, но очень плодородных степных просторах. Но всякая мирная деятельность в тех местах была возможна только при умении воевать и наличии крепкой военной организации. Наконец, стекались туда и люди просто склонные к грабежу и насилию. Здесь эти склонности можно было удовлетворить. А вместо петли заслужить славу.

Но всем им нужна была военная организация. Без нее нельзя было бороться с татарами. И она возникла. Молва приписывает основание казачьей организации Байде — такова была кличка Дмитрия Вишневецкого. Это был «пан из панов». Вишневецкие — богатейший и древний православный магнатский род. А Дмитрий любил риск, любил битвы и мечтал навсегда покончить с крымской опасностью для христианского мира. Увы! Для этого нужно было единство действий России и Польши, а это оказалось недостижимым. Но он заложил на острове, в низовьях Днепра, бывших до того под контролем крымских татар, укрепленный лагерь, при котором хотел создать «Рыцарскую школу». Так казаки получили центр. Татары пытались его ликвидировать, но Вишневецкий с ними справился. Позднее, во время неудачного похода в Молдавию, он попал в плен к туркам из-за измены. Вишневецкий отказался принять ислам и умер в Стамбуле под пытками. Если верить легенде, он и подвешенный за ребра на железном крюке продолжал славить Христа и издеваться над турками.

Запорожская Сечь (то есть засека, укрепление), заложенная им в низовьях Днепра, однако, осталась и превратилась в центр казачества, управляемый выборным атаманом.

Я не берусь тягаться с Гоголем, так что всем, кто хочет знать об этом подробно, советую перечитать «Тараса Бульбу». Я же буду краток. Сечь, как и предполагал Вишневецкий, выполняла следующие функции.

Во-первых, постоянного военного стана. Здесь казаки жили на казарменном положении, без семей. Это значило, что можно очень быстро поднять их в бой в случае нужды, и уже это было очень важно.

На Сечь люди приходили и уходили, когда хотели. Наиболее склонные к драке (или не склонные к работе) жили там постоянно. Но так как там не было женщин, а большинство людей хотят иметь семью, то, побыв там несколько лет, молодежь уходила уже бывалой и обстрелянной. Так Сечь выполняла свою вторую функцию — рыцарской школы.

Очень часто приходили туда молодые люди с согласия или даже по указанию казаков-родителей. Побыв там несколько лет, возвращались они домой (если оставались живы), женились, начинали вести нормальную жизнь. Человек, поживший в Сечи, высоко стоял в общественном мнении украинцев.

Но бывало, что как раз от родительской власти удирали на Сечь. Или от долгов, или от тюрьмы. Уходили с Сечи, когда становилось ясно, что их уже не ищут. Но, конечно, на старое место, в большинстве случаев, не возвращались — оседали в казачьих станицах и на хуторах. И, наконец, Сечь играла роль совершенно независимого казачьего центра. В то время как за ее пределами казаки все-таки оказывались на территории Речи Посполитой. Из Сечи обычно и раздавались призывы к большому походу.

Лирическое отступление

Кто только не попадал тогда на Сечь! Конечно, большинство там составляли украинцы, но попадался кто угодно — достаточно было: объявить себя православным. Легенды тут есть самые фантастические. Например, что на Сечи побывал Джон Смит (на рубеже XVI–XVII веков). Тот, что спасал английских колонистов в Виргинии. А его самого спасла индианка Пакахонтас — дочь вождя. До всех своих американских приключений он вел бурную жизнь в Старом Свете. Воевал с турками, попал в плен, бежал к казакам и т. д. Что тут правда — понять трудно.

Западные европейцы, приставшие к казакам, были обычно люди, спасшиеся из турецкого плена. В плен попадали и в ходе бесчисленных войн, но чаще захватывались знаменитыми североафриканскими пиратами (большая часть Северной Африки — территории теперешних Египта, Ливии, Туниса, Алжира — входила тогда в состав Османской империи — Турции). А у казаков оказывались как бежавшие из плена, так и освобожденные казаками в ходе набегов. В частности, когда казаки захватывали турецкую галеру (см. дальше), то освобождали сразу многих гребцов. Приходили к казакам и люди из числа православных подданных султана, желавшие бороться с турецким игом. Не много в то время было таких, но они все-таки были. В частности, считается вероятным, что бежавшие на Сечь греки, многие из которых были прирожденными моряками, обучили казаков мореходству. Наконец, бежали сюда из турецких владений просто уголовники или мятежники, в том числе мусульмане, готовые креститься.

В казачьих станицах, где много было пришлого элемента, женщин не хватало, и казаки охотно женились на пленных турчанках и черкешенках. Но все это экзотика. На Сечи и в станицах на берегах Днепра решительно преобладали украинцы, на Дону — русские.

Уже в начале XVII века казаков считали на десятки тысяч. Так как большинство из них не жило на Сечи постоянно, появилась потребность в дополнительной организации. Так возникли казачьи полки и сотни (в полку 3–4 сотни, а в сотне обычно много больше ста человек). Суть в том, что казачий полк — это не только военная единица, это еще и единица территориальная. На такой территории близко друг от друга живут казаки данного полка. Они знают свое начальство. У них дома есть кони и оружие. Так что в случае нужды «сборы были недолги». Да и в боевой обстановке, находясь среди своих, человек чувствует себя увереннее. И еще важно тут отметить, что поскольку православное дворянство к концу средних веков сильно уменьшилось в числе («ополячились», то есть приняли католицизм, даже потомки Байды-Вишневецкого — основателя Запорожской Сечи), то главной опорой православия в XVII веке становятся именно казаки. Тем более что силу они уже имели изрядную. Униатство среди казаков не прижилось и вызывало у них враждебность.

 

Глава XIII

Дела военные и политические

Казаки, особенно «сечевые», действовали оперативнее польских регулярных войск при перехвате татарских набегов. Тут следует отметить, что вооружены казаки были много лучше татар — огнестрельное оружие имели все и владели им хорошо. Умели драться в конном и пешем строю, быстро сооружали вагенбурги — крепости из походных возов. Пушек у татар, как правило, не было, вагенбург был для них непреодолим. Очень скоро военная слава казаков разнеслась по Европе.

Лирическое отступление

Лучшей конницей в тогдашнее время (XVII век) считались польские гусары — тяжелая панцирная «крылатая» конница (ее часто в кино показывают). Она состояла из шляхтичей, скакавших на великолепных конях, в латах, к которым сзади крепились крылья. Крылья были не просто украшением. Во время атаки перья (орлиные, гусиные и т. п.) начинали трещать. Свои кони были привычны, а вражеские — пугались. И еще поднимавшиеся над головой крылья мешали накинуть на всадника аркан. Всадники имели длинные шестиметровые пики [24] .

Для иллюстрации исключительных качеств польских гусар приведу один эпизод времен польского нашествия на Россию (1610 год, Смутное время). Польское войско под командованием гетмана Жолкевского атаковало под селом Клушино объединенные русско-шведские силы, превосходившие поляков по численности в несколько раз. (Следует учесть, что все это происходило до Густава-Адольфа (см. далее), то есть шведское войско еще не было той эталонной армией, которой восхищался весь мир.) В ходе этого сражения и произошел интересующий нас эпизод. Находившийся на русской службе отряд отборных англо-французских конных стрелков сшибся с польскими гусарами примерно равной численности. Нимало не смутившись стрельбой англо-французов, как ураган обрушились гусары на врага с холодным оружием, мигом смяли неприятеля и погнали перед собой прямо на русский лагерь… После этого сражения Жолкевский победителем вошел в Москву, а слава польских гусар разнеслась по Европе.

Удар этой конницы был неотразим, в чем убедились и турки, и русские, и шведы, и немцы. Но это при условии, что местность подходила, что враг не обходил их с фланга или не нападал с тыла, и т. д. А все эти условия на войне не всегда можно было соблюсти. И несмотря на славу польских гусар, когда разгорелась Тридцатилетняя война (1618–1648), друзья-католики просили польского короля прислать на помощь не их, а именно казаков.

Однако самое поразительное — морские успехи казаков. Некоторые современники даже прямо писали, что на море они сильнее, чем на суше.

Если не ожидалось татарского набега (то есть когда он только что произошел), казаки сами шли в набег.

Из Сечи по Днепру спускались в Черное море на своих челнах. Это были знаменитые запорожские «чайки» — плоскодонные суда, метров 25 длиною, метра 4 шириною. Их особенностью были рули на корме и на носу, чтобы не тратить времени на развороты. На каждой стороне было 10–15 гребцов. А всего на «чайке» было от 50 до 70 казаков. Были и легкие пушки. Десятки таких челнов, на которых могли двинуться в большой набег тысячи казаков, выходили в Черное море, бывшее тогда турецким озером. Случались и совместные набеги донских и запорожских казаков. Не так уж велико Черное море, до любого его города доходили казаки. Турция была на вершине могущества, но с казачьими набегами справиться не могла. Обычно казаки подходили внезапно, ночью, и цветущая местность обращались в пепелище. Случалось, внезапной атакой захватывали они довольно значительные города — Синоп, Трапезунд, Варну (Болгария была тогда турецкой). Даже окрестности Стамбула страдали. Во время этих набегов доставалось и христианским подданным султана и крымского хана (близкий Крым грабили особенно часто). Грабили армян, греков (православных, как и казаки) и вообще всех, кто подвернется. Но христиан без нужды убивали редко.

Если удавалось тогда сильному турецкому флоту казаков перехватить, начинался морской бой. Турки старались использовать преимущества своей более тяжелой корабельной артиллерии. Казаки же стремительно шли на сближение и брали врага на абордаж. Поэтому и на море они предпочитали сражаться ночью. После боя хвастаться турецким морякам обычно было нечем, хотя случалось всякое и на суше, и на море А устье Днепра мелководно. Там могли проходить «чайки», но не турецкие корабли, если они пытались за ними гнаться.

Все это, конечно, происходило летом — зимой тогда редко воевали, особенно на море и особенно казаки. Для них неблагоприятен был не только штормовой, но и просто свежий ветер. Их легкие беспалубные гребные суда, быстрые и верткие, наиболее эффективно атаковали врага в тихую погоду. При мало-мальски серьезном ветре «чайки» начинало захлестывать волнами, и они теряли свое главное преимущество — быстроходность. Тяжелым большим кораблям, составлявшим главную силу турецкого флота, такой не очень сильный ветер мог быть только полезен, если был попутным. Так что в ветреную погоду преимущество турок в артиллерии становилось фактором серьезным. А так как тихая погода обычно бывает летом, то только тогда и плавали казачьи флотилии по Черному морю в поисках добычи и славы.

Лирическое отступление

Был случай, когда «чайки» появились и на Балтике. Речь Посполитая в 30-е годы XVII века боролась там со шведами. Обе стороны до этого были сильны лишь на суше, а теперь срочно создавали военный флот. Тогда и вспомнили поляки о казаках, и те не подвели. Их небольшие суда без особого труда доставили на Балтику [26] . И они там себя хорошо показали.

Эти морские набеги казаков очень обостряли отношения Речи Посполитой и Османской империи, тогда очень сильной. Из Стамбула шли жалобы и угрозы. Поляки отвечали, что казаки — люди дикие, им не подвластные, и, в свою очередь, жаловались на татарские набеги. Однако эти отписки не всегда помогали. Положение могло обостриться очень некстати. И это сильно беспокоило Варшаву.

Нарастали и другие противоречия — в казаки уходило все больше людей, а они были нужны панам в хозяйстве.

Казаки считали себя защитниками православия, а шла «полонизация» Украины — переход дворян в католичество рассматривался как «ополячивание». С конца XVI века усиливающееся казачество привлекает к себе внимание европейской дипломатии, особенно венской. Габсбурги провоцируют казаков на войну против турок в своих интересах, не считаясь с мнением Польши, что злило поляков. Словом, взаимное недовольство росло. С первыми вспышками казацких волнений полякам удалось справиться. Но понимали в Варшаве, что проблема нарастает.

С конца XVI века начинаются попытки как-то организовать эту анархическую силу и привести ее к послушанию. Завели регулярное казачье войско. Включенные в него казаки имели официальный статус, даже должны были получать жалованье, как польские военные. Их внесли в войсковой список — реестр. Таких организованных казаков называли «реестровыми». Их было максимум 6 тысяч человек. Остальных приказано было считать не казаками, а хлопами (крестьянами). Но это легче было сказать, чем сделать. Казаков реально было в несколько раз больше, чем в реестре, все они были вооружены и обстреляны. Так что много надо было применить силы для проведения в жизнь такого решения. А этого никто и не думал делать — казаки были нужны, и еще как! Войны шли часто, и само польское правительство призывало казаков под знамена, не думая ни о каких реестрах. В 1621 году казаки под командованием Сагайдачного буквально спасли Польшу, которой угрожало турецкое нашествие. Причем одна польская армия была уже разбита наголову. С трудом собирали новую. Спасение тогда пришло от казаков. 40 тысяч казаков Сагайдачного (какой уж тут реестр!) соединились с 35 тысячами поляков. Турецкая армия насчитывала 200 тысяч человек. Но христиане устояли. Причем даже польские историки признают, что в той победе большую роль сыграли казаки и лично Сагайдачный. А было это под Хотином (в том месте позднее турок били еще дважды). Вся Речь Посполитая славила тогда казаков. Сагайдачный воспользовался этим для улучшения позиций православного духовенства и создания условий для роста православного образования. Вскоре он умер, видимо, от полученной под Хотином раны. Украинцы, насколько мне известно, чтят его больше, чем Хмельницкого, ибо Сагайдачный не был «москальским запроданцем».

И в других войнах того времени, в том числе и против России, украинские казаки принимали активнейшее участие. И было их куда больше 6 тысяч. С другой стороны, в условиях вечно пустой казны реестровые казаки далеко не всегда получали положенное им жалованье. Так что разница между реестровыми и нереестровыми казаками была весьма условна. Пока что Польша получала от казаков много больше пользы, чем вреда (даже учитывая казацкие восстания до хмельнитчины, о которых я еще упомяну). Роль казачьих войск в армии Речи Посполитой возрастала. Привлекали их высокая боеспособность, мобильность, неприхотливость. И обходились они дешево — нереестровым казакам в невоенное время никакого жалованья не полагалось. Но у каждой медали две стороны…

И был человек, уже тогда разглядевший, что в казаках не только спасение Речи Посполитой — в них и скорая погибель ее! Это один из самых блестящих людей того времени — шведский король Густав II Адольф. Современники называли его «Северным львом». А историки считают «отцом современного военного искусства», так как он заложил основы тактики взаимодействия пехоты, кавалерии, артиллерии и службы тыла. Он сделал Швецию на целый век великой державой. Воевал он и с поляками. Видел казаков в деле. Высоко их ценил. Но шведский король был не только лихим рубакой, голова у него тоже хорошо варила. И вот что он понял.

Речь Посполитая сильна, только пока казаки заодно с поляками. Но это единство очень непрочное. Оно легко может рухнуть — и тогда конец польскому величию. Он прямо рекомендовал московскому царю этим заняться. Ибо сам Густав-Адольф торопился в Германию принять участие в Тридцатилетней войне. А русским, с которыми он тогда дружил против Польши, это было сподручнее, чем кому-нибудь, — они близки к украинцам по происхождению, религии и географически. Сам король не дожил до свершения своих пророчеств — погиб в Германии. Но после его смерти все сбылось.

В заключение этой главы я отмечу, что до хмельнитчины евреи вели дела и с казаками. Скупали добычу. А уж в кредите казаки нуждались больше, чем любое другое сословие. В теории казак, вернувшись из похода, должен был все пропить весьма быстро и потом всю зиму жить в кредит в счет будущей добычи. Не все казаки поступали так. Наш старый знакомый Тарас Бульба был человеком достаточно богатым. Но тех, кто все пропивал, хватало. А дальше он пил в кредит, мало думая о жене и детях, если таковые имелись. И кредит этот давал ему жид-корчмарь. «Не на то казак пьет, что есть, а на то, что будет» — гласила украинская пословица. Называли эту казацкую голь «сиромахами» — бродячими волками. А к лету такому казаку снова нужен был кредит — экипироваться в поход. Если же поход на Черное море оказывался неудачным, то, как пишет украинский историк Кулиш, «казаки оказывались в неоплатном долгу у жидов и армян» (что, возможно, сыграло свою роль в трагедии хмельнитчины).

 

Глава XIV

Гроза приближается

Первые восстания казаков, начавшиеся с конца XVI столетия(Косинского, Наливайко и т. д.), привели к жертвам среди евреев, но длились недолго, и размах их был не особенно велик. Предводители их не установили нужных связей за пределами Польши, классовый и религиозный антагонизм на Украине еще не совсем совпадали. Против повстанцев яростно сражался князь Острожский — общепризнанный глава православных в Речи Посполитой. Род князей Острожских исстари славился храбрыми воинами и православными меценатами. Так что время для религиозной войны, всегда столь страшной для евреев, тогда еще не пришло (но оно уже подходило — даже потомки князя Острожского в первой половине XVII века перешли в католичество). К тому же и опыта войны против поляков у казаков еще не было — им случалось подставиться под удар тяжелой польской конницы, а этого никто в те времена не мог выдержать. Но они учились на ошибках. А в 1648 году ситуация быстро стала меняться — Тридцатилетняя война стихала, и в Польшу возвращались ее ветераны. Как известно, и в наше время молодые люди, проведшие несколько лет на войне, потом с трудом приживаются на гражданке. А в средние века войны шли гораздо дольше, и проблема солдат, возвратившихся домой, стояла острее. Эти люди десятилетиями не знали мирной жизни и уже не могли войти в нее. Они повсюду представляли идеальные кадры для любой смуты.

Для примера напомню, что в Англии ветераны, вернувшиеся в страну после Столетней войны, сильно способствовали возникновению внутренней междоусобицы — Войны Алой и Белой розы. И пример этот не единичный.

Вот такая ситуация сложилась и в Польше. Войны, которые она вела в первой половине XVII века, были не бог весть какие страшные. Но у соседей каша варилась крутая — сперва Смутное время в России, потом — Тридцатилетняя война в Германии. Польша оказалась отчасти втянута в эти события — много выходцев из нее участвовало в тех войнах. Когда кончилось Смутное время, началась война в Германии, и головорезы пана Лисовского, отличившиеся до этого в России, тут же отправились на запад.

Лирическое отступление

Речь идет о знаменитых «лисовчиках», названных по имени их первого предводителя Александра-Иосифа Лисовского. Это был авантюрист, осужденный на изгнание из Польши за участие в мятеже. Его звездный час наступил в Смутное время. Сформированная им: банда, состоявшая из нескольких тысяч конных головорезов, широко прославилась в России. Они поражали жестокостью грабежей и (надо отдать должное) военной удалью. Публика у Лисовского была самая разномастная. Много было украинских и русских казаков, поляков, литовцев. Но хватало и англичан, и шотландцев — множество профессиональных военных болталось тогда по всей Европе в поисках жалованья и добычи. Когда Лисовский в ходе войны умер, отряд сохранил свое название «лисовчики». После него командиры часто менялись — переизбирались буйной вольницей. По окончании Смуты «лисовчики» отступили в Речь Посполитую (1618 год) и стали дожидаться новой работенки. Ждать пришлось недолго. В 1620 году их направили на запад, в помощь Габсбургской (католической) коалиции: в Центральной Европе уже полыхала война 1618–1648 годов, впоследствии получившая название Тридцатилетней. К старому ядру отряда пристало много новых искателей военных приключений. Теперь «лисовчиков» насчитывалось (по польским источникам) десять тысяч человек (цифра весьма внушительная для того времени). И среди них явно преобладали украинские казаки. На западе «лисовчиков» ждал новый блестящий успех. Их удар в тыл чехам и венграм (трансильванцам) спас католическую Вену, которую те осаждали под протестантскими знаменами. Но нам важно другое — казаки тогда впервые попали в Центральную Европу и произвели ужасное впечатление своими грабежами и насилием. Даже католики, которых «лисовчики» в тот раз выручили, прямо говорили, что турки и татары (последние попадали в Европу в составе турецкой армии) в сравнении с казаками еще приличные люди. Позднее «лисовчики» продолжали воевать в Европе, часто разделялись, доходили до Италии, иногда на время возвращались домой, в частности, сражались в первой битве при Хотине (см. главу XIII). И к середине 20-х годов XVII века постепенно истаяли в боях. Как и большинство казаков того времени, они еще оставались лояльными Речи Посполитой — воевали только на ее стороне или вместе с ее союзниками. У поляков остались о них прекрасные, даже романтические воспоминания — хорошо, когда такие люди сражаются на твоей стороне и притом в дальних странах. А между тем связь «лисовчиков» с Польшей была минимальная. Жалование им платил венский император, и большинство среди них составляли не поляки, а, как я уже указывал, казаки. Так что верны Польше они оставались только в силу традиции, а может, и просто случайно. В них можно видеть прообраз будущих самостоятельных казачьих армий.

А потом на запад попало еще много казаков. В частности, двухтысячный казачий отряд сражался под французским флагом (Тридцатилетняя война охватила многие страны). Но все когда-нибудь кончается. Кончалась и эта война. И казаки направились домой. С огромным военным опытом и новейшим вооружением. И без всякого стремления к мирной жизни. Их прибытие не могло не обострить обстановку. Тем более что ветераны Тридцатилетней войны не только отвыкли от мирного труда, но и утратили обычное для средневекового человека чувство социальной дистанции между аристократом и простолюдином. Так как денег для оплаты наемных солдат у всех участников той войны вечно не хватало, то самые важные вельможи и самые прославленные полководцы часто выступали перед солдатами и униженно просили их не бунтовать по поводу неуплаты жалованья, не переходить к противнику, а подождать. Понятно, что, вернувшись домой, казаки не робели перед знатностью самых сановных панов.

Между тем король Владислав IV вступил в переписку с казаками, обещая им привилегии и милости. Видимо, он планировал с их помощью в дальнейшем организовать поход на Турцию. Но казацкая верхушка скрыла королевское письмо в угоду местным польским властям. Казаки, кстати, любили этого короля, и он благоволил к ним. Но события развивались так, что это принесло Речи Посполитой только вред.

На этом этапе и появляется в истории грозный для евреев персонаж — Богдан Хмельницкий. На вид в нем нет ничего демонического. Это человек в ту пору лет пятидесяти, реестровый казак, имеющий чин сотника (офицера казачьих войск). Человек состоятельный. Его предыдущая жизнь известна мало. Как и все казаки, много воевал, побывал в турецком плену, оттуда или бежал, или выкупился. Был даже слух, что получил он свободу, приняв ислам. А вернувшись из плена, вернулся и в православие. В казачьих бунтах до того активно не участвовал. Был довольно хорошо образован. Он сам был сыном казачьего сотника, претендовавшего на шляхетское достоинство. В молодости посещал иезуитскую школу (см. главу XI). Возможно, в Тридцатилетнюю войну побывал в Западной Европе. Когда он стал знаменит, появилось множество родословных, приписывавших ему знатных предков. Но ничего о его родне, кроме отца, Михаила Хмельницкого, неизвестно. Отец его погиб в бою с турками. Видимо, тогда в плен попал и Богдан (см. главу XIII).

Лирическое отступление

Был в жизни Хмельницкого факт, который обычно замалчивался в его биографиях, написанных в советское время. В 1632–1634 годах Богдан сражался под польским знаменем против русских. В той войне (которая вошла в историю как «Смоленская война») украинские казаки сильно помогли полякам, и она кончилась неудачно для русских. Хмельницкий служил хорошо. Польский король лично наградил его дорогой саблей. Прошло более двадцати лет, и в новой обстановке Богдан слезно каялся московским послам в великом грехе: отец завещал ему никогда не сражаться против русских, а он нарушил отцовскую волю и опозорил себя. Что ж, «новое время — новые песни». Только вот душеспасительная история про отца вызывает некоторые сомнения. Михаил Хмельницкий, казачий сотник, был много лет лично знаком с гетманом Жолкевским и был у него на самом лучшем счету. А гетман Жолкевский, «человек, который сорок четыре года нес на своих плечах Речь Посполитую», был тем полководцем, который в 1610 году победоносно вошел в Москву. Скорее всего, старший Хмельницкий, как и многие украинские казаки, в той войне участвовал, конечно, на польской стороне. И уж точно никогда не конфликтовал с Жолкевским. Они и погибли в один день. Трудно представить себе Михаила Хмельницкого ярым русофилом.

Тут уж надо упомянуть и о совсем нелепой версии происхождения Хмельницкого. Каждому палачу евреев, до Гитлера включительно, приписывают еврейских предков. Самая неудачная из таких попыток — приписать Богдану Хмельницкому отца — крещеного еврея, корчмаря из местечка Хмельник. Оттуда якобы и фамилия его. Но как раз имя и род занятий отца Богдана Хмельницкого история сохранила.

Лирическое отступление

Другая поразительная биография, только с «обратным знаком», станет во времена восстания знаменита на Украине. Иеремия Вишневецкий (по-украински — Ярема) — украинец, рожденный в православной магнатской семье. Родители Иеремии были ревностными и деятельными православными. Мать даже основала православный монастырь. Иеремия был потомком Дмитрия Вишневецкого — Байды, основателя Запорожской Сечи (см. главу XII) и унаследовал от предка храбрость и военные способности. Но в молодости он «ополячился» — перешел в католицизм. И не было у восставших украинцев врага страшнее его (рвение искреннего неофита! О нем еще пойдет речь).

Но вернемся к Хмельницкому, который был несправедливо и жестоко обижен польскими властями. У него отняли хутор и увели молодую жену или невесту. Он тогда был вдовцом и то ли женился во второй раз, то ли собирался жениться. Возможно, что женщина действовала по своей воле, но с хутором было явное беззаконие. Это признают все. Хмельницкий пытался действовать по закону, но безуспешно. Тогда он ушел на Сечь. И стал готовить восстание. До этого ему удалось раздобыть королевское письмо, как я уже говорил, скрытое казацкой верхушкой, что было важно. На первом этапе он еще призывал не к радикальной революции — на это казакам было трудно решиться, — а к восстановлению законности, в защиту королевской воли, попранной магнатами. Подобный прием, кстати, частый в средние века и даже позже — в начале восстания ссылаться на королевскую волю. А уж потом, когда костер разгорится, об этом можно и не вспоминать.

Лирическое отступление

С этим письмом далеко не все ясно. По-видимому, события развивались так. С 1645 года на Средиземном море бушевала очередная венецианско-турецкая война. Она вошла в историю как Кандийская война. (Кандия — это Крит, тогда принадлежавший Венеции). Конечно, венецианцам в то время была бы очень кстати сильная атака турецких берегов казачьим флотом на Черном море или тем более большая польско-турецкая война. И венецианская дипломатия работала в этом направлении, взывая к христианской солидарности и обещая субсидии. Польский король Владислав IV был склонен поддержать венецианцев. Магнаты этому противились. Поэтому король и начал без лишнего шума заигрывать с казаками, готовя почву для того, чтобы в крайнем случае направить их против Турции и без согласия Сейма. Широкое обнародование королевского письма Хмельницким не только подбодрило казаков и вызвало скандал в Польше, но побудило и турецкую дипломатию всеми силами натравливать казаков и татар на Польшу, что Богдану и требовалось.

И Хмельницкому удалось возмутить Сечь. Но он сделал и больше — съездил в Крым и договорился с крымским ханом (Ислам-Гиреем III). Обычная татарская агрессивность в то время еще больше возросла. В Крыму был голод, и хан был рад отправить людей в набег. Уже и раньше было замечено: казаки бунтуют против поляков, когда с татарами мир. Тогда казачья агрессия и направляется в сторону Польши. Теперь с татарами у казаков был уже не только мир, но и союз — по приказу хана мурза (князь) Тугай-бей во главе сильного отряда татар присоединился к Хмельницкому. Хан обещал и сам явиться, если будет удача. А удача, как мы уже знаем, была.

 

Глава XV

«Ад кромешной злобы»

Сколько было в начале у Хмельницкого? Польские власти считали, что всего мятежных запорожцев — 3 тысячи человек. Позднейшие историки полагали, что все-таки больше. Вместе с татарами тысяч до восьми — считает Костомаров. Не бог весть какие силы. Но с самого начала было ясно, что если Хмельницкий прорвется со своими повстанцами в более населенные районы Украины, силы его возрастут колоссально. И, как мы уже знаем, благодаря глупости польского командования, он имел успех и прорвался. Летом 1648 года Украина превратилась в «ад кромешной злобы» (это выражение я взял у Яковенко — дореволюционные историки-украинцы не скрывали всего ужаса произошедшего тогда).

По всей Украине враз поднялся православный люд и принялся истреблять людей иных вероисповеданий — католиков, униатов, евреев. Огромное большинство повстанцев ни о каких казацких вольностях больше не вспоминало, горело православным религиозным фанатизмом и действовало соответственно. Сам-то Хмельницкий о казацких вольностях очень даже помнил, надеялся еще договориться с королем, но в разгар событий уважаемый казаками король Владислав внезапно умер (ходили слухи об отравлении, но доказательств этому нет). Его смерть радикализировала настроение восставших.

Лирическое отступление

Любителям исторического чтения я очень рекомендую трилогию Сенкевича: «Огнем и мечом», «Потоп» и «Пан Володыевский».

Слово «Потоп» широко используется даже в специальной исторической литературе, когда говорят о событиях 1648–1658 годов. Так выражались уже современники событий. Но общепринятым это название сделал Сенкевич.

Нас, понятно, интересуют евреи. Люди они были мирные, за оружие брались только в самых крайних случаях (единичные авантюристы не в счет). Если поляк хотел сказать, что что-то ему не нужно, он говорил: «Мне это нужно, как жиду сабля». Так что евреи оказались в положении беззащитных жертв. Правда, на юге, где была всегда опасность татарских набегов, еврейские общины в городах имели оружие (см. главу VII). Но и города держались недолго по очень простой причине — православное население открывало ворота казакам или как-то иначе помогало им овладеть городом. Вся надежда была на татар, если они входили в состав осаждающих. Если евреям удавалось сдаться татарам, они были спасены. Татары свою добычу в обиду не давали, отправляли их в Константинополь (Стамбул). Там евреев выкупали. Участвовали в выкупе не только евреи Стамбула. По всему еврейскому миру собирались для этого деньги и пересылались в Стамбул. Но если татар поблизости не оказывалось, а это бывало часто… Предоставим слово Костомарову: «Самое ужасное остервенение показал народ к иудеям: они осуждены были на конечное истребление, и всякая жалость к ним считалась изменою. Свитки Закона были извлекаемы из синагог, казаки плясали на них и пили водку, потом клали на них иудеев и резали без милосердия. Тысячи иудейских младенцев были бросаемы в колодцы и засыпаемы землей. В Ладыжине казаки положили несколько тысяч связанных иудеев на лугу и сначала предложили им принять христианство и обещали пощаду, но иудеи отказались от предложения… и всех истребили, не щадя ни пола, ни возраста… В другом месте казаки резали иудейских младенцев на глазах у родителей, рассматривали внутренности зарезанных, насмехаясь над обычным у евреев разделением мяса на кошер и треф и об одних говорили: это кошер — ешьте! А о других: это треф — бросайте собакам!»

Дорогой читатель! Я вовсе не самое страшное цитирую. Я воздержусь цитировать еврейского летописца Натана Ганновера — слишком это страшно и, может быть, не совсем объективно. Такое было количество убитых и такой чудовищный садизм, что испанская инквизиция ужаснулась бы! Вот как комментировал записи Ганновера украинский историк Яковенко: «В его описаниях краски, несомненно, сгущены, единичным случаям придан общий характер, но тем не менее факт остается фактом: евреев вырезали поголовно и придумывали им такие казни, какие только могли прийти в голову, опьяненную кровью».

Но и евреи тут были покрепче испанских — большинство отказывалось креститься, несмотря ни на что. Тем, которые крестились, польские короли потом разрешили вернуться в иудаизм.

Лирическое отступление

Еврейские хронисты сообщают, что особенно часто погибали бедные евреи — у них не было лошадей и телег, и поэтому бежать им было труднее. Я думаю, проблема была не только и не столько в транспорте, сколько в психологии бедняка. Бежать предстояло в неизвестность, без всяких сбережений, бросив скудное имущество, нажитое тяжелым трудом и многолетней экономией.

Летом 1941 года это многих останавливало. Можно предположить, что и летом 1648 года происходило то же самое.

 

Глава XVI

«В кровавом вихре»

В те страшные дни 90 % еврейского населения левобережной Украины погибло (здесь я не буду придерживаться хронологии — Полонное, Бар, Тульчин, Немиров погибли почти одновременно). Спаслись те, которые крестились для вида, попавшие в плен к татарам и те, кого спас Вишневецкий (о чем — ниже). Наряду с главной казачьей армией Хмельницкого действовали «загоны» — отряды разной величины, подчинявшиеся Хмельницкому, но действовавшие отчасти самостоятельно под командой своего «батьки». Кажется, самым прославленным таким батькой был Кривонос. Он прославился взятием хорошо укрепленного города Бара. При этом евреев, конечно, вырезал, поляков — тоже. Его жестокость была такова, что вызывала некоторое смущение позднейших украинских интеллигентов. В советское время украинский диссидент Плющ объявил, что Максим Кривонос был «кажется, шотландец». Вообще-то среди казаков попадались люди самого разного происхождения, в частности, какие-то западноевропейские головорезы пристали к ним в Тридцатилетнюю войну, но Кривонос был все-таки украинцем, украинскому вождю Хмельницкому подчинялся, украинским «загоном» (или «купостом») командовал. И вот подошли его силы к Тульчину. В городе поляки и евреи решили защищаться — терять было нечего. Много туда набежало людей из окрестностей города. И оказалось там 600 поляков и 1500 евреев, способных носить оружие. И они бились отчаянно, даже женщины сражались. Тогда украинцы, обломав зубы об укрепления Тульчина, вступили с командующим обороной города князем Четвертинским в переговоры. Они заявили, что не тронут поляков, если им выдадут евреев. И Четвертинский согласился! Евреи, которых было много больше, возмутились и хотели перевязать всех поляков. Но раввин запретил. Он указал, что сейчас множество евреев бежит в католическую часть Речи Посполитой. Что станет с ними, если там узнают, что евреи совершили насилие над поляками? Опасения раввина были, кстати, небезосновательны, но о том — ниже. Пришлось евреям подчиниться Четвертинскому и прекратить сопротивление. Казаки предложили сдавшимся евреям креститься. Те отказались и были перебиты, кроме 10 человек, за которых казаки надеялись получить очень большой выкуп. Потом Кривонос ушел, сдержав слово — поляков не тронул. Но через несколько дней возмездие пришло в лице другой огромной шайки. Поляки уже и при желании не могли защищать Тульчин. Их было слишком мало. И теперь с ними расправились. Прежде чем убить Четвертинского, перед ним насиловали его жену и дочку (это и вообще было частым развлечением казаков). Но над Украиной уже ревела боевая труба князя Вишневецкого. Сенкевич сделал его героем романа «Огнем и мечом» — первой части своей трилогии. Он там показан несколько идеализированно, но, в общем, стоит прочесть. Князь, как я уже упоминал в главе XIII, был ополяченным украинцем, то есть перешел в католичество. И был он магнатом — владения его были побольше какой-нибудь Бельгии. Видимо, в первый момент Хмельницкий рассчитывал на сочувствие украинца Иеремии (Яремы) Вишневецкого. И после своих первых побед прислал к нему послов с предложением не проливать кровь, но Вишневецкий посадил посланцев на кол и начал борьбу насмерть, а воевать он умел. И здравый смысл ему не изменил. Первое, что он сделал, — разоружил при получении самых ранних известий о восстании своих надворных казаков-украинцев. Надворные казаки — это те казаки, которые находились на службе у магната. Мы еще встретимся с ними в конце моего повествования. Вишневецкий вступил в борьбу, имея в своем распоряжении немногочисленный отряд шляхтичей, но к нему тут же стали примыкать другие — он стал главой польского сопротивления казакам.

А казаки меж тем взяли Немиров, причем им в этом помогли православные мещане Немирова. По другой версии передовой отряд повстанцев подошел к Немирову с польским знаменем. Их приняли за реестровых казаков, то есть казаков, находящихся на польской службе и присланных в помощь городу, и впустили. Много евреев там было убито, но нашлись и такие, которые спаслись, приняв крещение (для вида). Почему-то именно трагедия Немирова особенно запомнилась евреям. «Ваад четырех земель» (см. главу X) даже ввел специальный ежегодный пост в память о них. И его соблюдали веками.

Между тем украинцы, жители Немирова, и дальше решили проявлять патриотизм. Они осмелились не открыть ворота Вишневецкому. И дорого за это заплатили. Город был взят, и князь Иеремия Вишневецкий показал, что он умеет резать и мучить людей не хуже Кривоноса. Это очень любят подчеркивать русские и украинские историки. Начало этому положил сам Хмельницкий. Он был хитрым человеком и умел использовать в своих целях все, даже свирепость Вишневецкого. Когда на переговорах поднимался вопрос о свершавшихся на Украине жестокостях, то Хмельницкий спешил указать, что вот и «князь Вишневецкий не проявлял рыцарства. Со стороны украинцев жестокости творит простак какой-нибудь, например Кривонос наш, но между Вишневецким и Кривоносом — большая разница».

Но евреев князь всюду брал под защиту и заботился о них, как «отец о детях», по словам современника.

Для поляков он был героем, для евреев — спасителем, для украинцев — палачом и при том своим же, украинцем, перешедшим на сторону врага. Оценивайте его, как хотите, читатель. В конце концов он должен был отступить на правый берег Днепра — у Хмельницкого был огромный численный перевес.

Теперь несколько слов о Киеве. История евреев Киева начинается с X века, если не раньше. Но в описываемое время — в XVII веке — этот город не был крупным еврейским центром. В 1619 году король Сигизмунд III, идя навстречу многочисленным пожеланиям христианского люда, запретил евреям жить в Киеве. Даже приехавшим временно, по торговым делам, нельзя было оставаться там более одного дня (редкий для тогдашней Речи Посполитой пример антисемитского закона). Какие-то немногочисленные евреи все-таки жили там к началу хмельнитчины. Большинство их вырезали, как и поляков. Но удивительно другое — некоторые спаслись, укрывшись в подвалах православных киевских монастырей. «Не стоит село без праведника». Но как мало их, праведников! Прошло почти 300 лет, и в 1941 году во Львове возникла очень похожая ситуация. И униатские (на сей раз) монахи митрополита Шептитского повели себя также благородно (об униатах см. главу XI).

 

Глава XVII

Вершина успехов Хмельницкого

Хмельницкий уже летом 1648 года начал переговоры с Москвой, но там медленно раскачивались. Даже поляки раскачались быстрее и послали на Украину солидное войско. Если бы во главе его поставили Вишневецкого, то все бы, надо полагать, тогда и кончилось. Невероятно, но факт — Вишневецкого Сейм не назначил командующим. Но это еще не все. Командовать назначили сразу трех воевод с равными правами, причем все трое никуда не годились, хотя и были очень знатны. Старая еврейская поговорка гласит, что если Господь захочет кого-либо наказать, то отнимает у него разум. Хмельницкий, указывая на сомнительные доблести польских военачальников, иронически назвал их «детиной, латиной и периной» — один из них был очень молод, другой был «книжником», третий — сибаритом. Вишневецкий, бесспорно лучший военачальник в тогдашней Польше, оказался на вторых ролях. А кончилось все позорно — «триумвиры» бежали первыми, испугавшись слухов о том, что на соединение с Хмельницким идет сам крымский хан Ислам-Гирей III с неисчислимой ордой. На самом деле, подошел только авангард орды, но поляков охватила паника. Разгром был ужасный.

Лирическое отступление

Нелепое это назначение на командные посты явно негодных людей — трагическая тайна польской истории. Это было ясно уже современникам. Кличку «перина, латина, детина» придумал Хмельницкий, но и поляки много упражнялись в остротах об «этих вождях несчастливых». Пытаясь объяснить их назначение, говорили о неприязни панов к резкому, грубому, властному Вишневецкому, о зависти к его воинской славе, о его соперничестве с другими магнатами и т. д. Более верной кажется следующая версия — назначение командующим Вишневецкого значило, что не будет никакого компромисса, никакой амнистии восставшим. Будет беспощадная борьба. А паны этого не хотели — война затянется, Украина превратится в пепелище и т. д. Князь Доминик Заславский («перина») как-то прямо сказал, что если отдать Вишневецкому командование, то он перебьет всех повстанцев. «А ведь они наши крепостные!» Дорого обошлось Речи Посполитой это примиренчество.

Другая тайна — благородство Вишневецкого в отношении евреев. Он не бросал их в беде. И спас многих, несмотря на все трудности и опасности. Еврейские хронисты не находят достаточно слов для прославления его за это. Тут бы и возникнуть легенде о прекрасной подруге-еврейке. Но в доступных мне источниках ее нет.

Ужас охватил всю Речь Посполитую. В Варшаве прямо заговорили о непобедимости казаков, о превосходстве их военного искусства. Вишневецкий, ставший наконец командующим, с малыми силами, которые он смог собрать в обстановке всеобщего смятения, старался задержать казаков под стенами крепостей, но общим настроем было умилостивить Хмельницкого. Новоизбранный король Ян Казимир прислал Хмельницкому гетманскую булаву — то есть его официально признали начальником казачьих войск. Но мир еще не был заключен. А резня распространилась на Западную Украину и Белоруссию. Однако Хмельницкий не взял Львов. Когда остатки бегущей польской армии докатились до города, местные жители (неправославные) во главе с львовским бургомистром (городским головой) проявили завидное присутствие духа. Они быстро провели между собой сбор средств (по инициативе одной шляхтенки, первой пожертвовавшей все свое имущество). И предложили деньги Вишневецкому для организации обороны. Иеремия Вишневецкий стихийно оказался польским главнокомандующим и стал поспешно собирать силы. Но времени для сбора значительного войска не было, а защищать надо было всю Польшу. В результате во Львове он смог оставить менее пятисот солдат, что было очень мало. Командовал ими Криштоф (Христофор) Арцышевский. Тут я осмелюсь рекомендовать читателю мою книгу «От Андалусии до Нью-Йорка», чтобы познакомиться с этим незаурядным человеком и его приключениями в Бразилии. Из-за малочисленности гарнизона, главная надежда была на городское ополчение. В него входили и евреи. Им выделили для обороны участок городской стены рядом с еврейским кварталом. Так что жены и дети были за спиной. Вооружены евреи были ружьями и секирами и держались крепко. Это их и спасло. Хмельницкий, встретив яростное сопротивление, вступил в переговоры. По воспоминаниям львовского бургомистра Мартина Грозмайера, Хмельницкий прислал в осажденный город письмо с требованием выдать ему всех евреев, «которые и являются причиной этой войны». Ответ горожан гласил: «Евреев выдать не можем по двум причинам: во-первых, они являются не нашими подданными, а короля и Речи Посполитой. Во-вторых, они так же, как и мы, несут все тяготы осады и готовы умереть в бою». Звучит все очень благородно, но следует помнить, что все уже знали историю Тульчина. Поляки боялись ослабить оборону города и так-то державшегося из последних сил. В конце концов Хмельницкий отошел, удовлетворившись получением денежной контрибуции. А конец этой истории — совсем некрасивый. О нем — в своем месте, в главе XXIII.

К этому времени относится одно странное событие — Хмельницкий не вырезал город Броды в Западной Украине, почти сплошь заселенный евреями. Казаки признали его полезным для себя — окрестное украинское население имело там хороший заработок. С города взяли контрибуцию и оставили в покое. Об этом случае, известном, кстати, только из украинских источников, но, возможно, правдивом, очень любят вспоминать русские и украинские историки. Но исключение не опровергает правила. Здравый смысл восторжествовал только один раз, если это вообще было. По другой версии, казаки просто не смогли овладеть городским замком, где укрылись поляки и евреи.

Наконец, при посредничестве татар летом 1649 года был заключен мирный договор, полякам очень невыгодный. Хана пришлось осыпать золотом. В управление Хмельницкому, под верховной властью польского короля, отдавались Киевщина, Черниговщина, Полтавщина, Подолия. Евреям жить там запрещалось. Казачий реестр был увеличен до сорока тысяч человек. За все преступления была объявлена амнистия. Хмельницкий официально назывался украинским гетманом (главнокомандующим). На западе его считали Герцогом Украины. Называли его герцогом Чигиринским. Ставка Хмельницкого была в Чигирине, где он, по-видимому, родился. С того времени в течение многих десятилетий городок Чигирин играл важную роль в истории Украины.

 

Глава XVIII

Военное счастье переменчиво

Наступило затишье. Евреи перевели дух. Те, кто сохранил жизнь путем крещения, добирались до католических областей и тут же возвращались в иудейскую веру. Раньше это не разрешалось, но теперь поляки не стали препятствовать — всем все было понятно, да и уходили эти евреи не из католицизма, а из православия. Особую группу составляли среди этих людей красавицы-еврейки, которых казаки не только окрестили, но и потащили под венец. Теперь эти женщины бежали от навязавшихся им мужей-казаков.

Лирическое отступление

В общем-то, казаки расистами не были. Если красивая полька или еврейка проявляла сговорчивость, в том числе и по части веры, она не только могла уцелеть, но даже неплохо устроиться. Однако попадались упрямые еврейки, не желавшие креститься даже для вида. Вот легенда тех дней. Казаки овладевают городом, и молодой еврейки домогается казак. Девушка говорит ему, что согласна, но она знает колдовство, которое сделает его неуязвимым для пуль. А колдовать надо прямо сейчас — после крещения волшебная сила ее исчезнет и колдовать она не сможет. Хоть и верили люди в еврейское чародейство, все же казак засомневался. Еврейка тут же предлагает ему провести испытание. Заворачивается в свиток Торы, читает еврейскую молитву и предлагает ему стрелять. Он стреляет… Позднее легенда эта ожила во времена гайдаматчины (см. далее).

«Вааду четырех земель» (см. главу X) пришлось решать и проблему женщин, чьи мужья пропали без вести. Это трудный случай для еврейского законодательства. Такая женщина — и не разведенная, и не вдова, следовательно, ей нельзя снова выйти замуж. Явление это тогда было массовым, и раввины смягчили обычно очень суровые правила.

Затишье, однако, оказалось коротким. Поляки мечтали о реванше. Сейм не утвердил мирный договор с Хмельницким. Украинцы тоже не хотели удовлетвориться полупобедой. Они желали большего, а поляков теперь презирали: «Уже не те это ляхи, что были раньше!» Так что в начале 1651 года война возобновилась. Кто на сей раз не желал войны — это крымский хан. Татары были сыты. В 1648–1649 годах они взяли такую огромную добычу, какая им раньше и не снилась. Притом не только евреи и поляки попадали к ним в плен. Татары угоняли в плен на рабские рынки и своих союзников-украинцев, на что Хмельницкому приходилось закрывать глаза. Теперь татары желали то ли отдыха, то ли набега на давно уже не грабленного московского царя. Но турецкий султан категорично потребовал поддержать Хмельницкого. В Стамбуле мечтали сделать из Украины новый Крым, то есть еще одно вассальное государство.

В Польше на сей раз готовились к войне основательно. Собирали всеобщее ополчение шляхты, причем Папа Римский обещал всем участникам этой войны отпущение грехов (а у кого их нет?).

В Германии набирали наемников — там много болталось без дела ветеранов Тридцатилетней войны. Даже евреи выставили отряд в одну тысячу человек. А ведь так просто было избежать всего этого три года назад! Надо было только не слать украинские части против восставших украинцев.

Польские и казацко-татарские войска сошлись под Берестечком. Это была одна из самых больших битв XVII века, а может, и самая большая. Цифры здесь очень ненадежны, но явно в бою сошлись сотни тысяч человек. Поляками командовал сам король. Многие прославленные в дальнейшем польские военачальники участвовали в той битве. Но больше всех отличился наш старый знакомый — Иеремия Вишневецкий. На второй день боя татары внезапно бежали (старый верный друг Хмельницкого Тугай-бей был убит то ли в первый день боя, то ли погиб еще раньше). Хмельницкий, бросившийся за татарами, чтобы их вернуть, не только не сумел этого сделать, но был арестован ханом. Были ли татары подкуплены поляками, напал ли на них страх — так объяснил ситуацию хан, — неизвестно. Как я уже указывал, они с самого начала шли в этот поход неохотно. Казаки остались без союзников и без командующего. Польские войска прижали их к непроходимому болоту. Часть казаков скисла — поляки на сей раз оказались «те, что раньше были». Многие стали сдаваться. Один из самых жестоких казачьих атаманов сдался лично Вишневецкому. Но князь в таких случаях, говоря словами Хмельницкого, вел себя не по-рыцарски. Атаману Лисенко отлились еврейские и польские слезы — его тут же положили между двумя досками и живого распилили! Но другие казаки сопротивлялись до последней возможности. Во главе их встал Богун. Ему удалось даже вывести часть казаков, проложив дорогу через болота. Но бо льшая часть казачьих войск погибла.

После победы король вернулся в Варшаву. Его военачальники должны были добить противника. Вернулся на Украину и Хмельницкий — он выкупился у татар. Хан был человек без предрассудков — он деньги брал со всех. Положение украинцев было, конечно, тяжелым. Им пришлось перейти к партизанской войне. Киев пришлось сжечь, чтобы не достался наступавшим на него с севера литовцам. Но удача наконец улыбнулась Хмельницкому — внезапно скоропостижно умер Иеремия Вишневецкий — непримиримый враг восставших. Это открыло дорогу для переговоров. Был заключен новый мирный договор, более выгодный для поляков. Евреям разрешалось теперь жить на Украине, но они не смогли тогда этим воспользоваться — передышка снова оказалась краткой.

 

Глава XIX

Москва вступает в войну

«За кого хан — тот и пан» — так говорили на Украине в XVII веке. Хмельницкий, несмотря на все обиды, стремился сохранить союз с Крымом, пока ничего лучшего не находилось. В прямой бой с поляками он старался татар больше не слать, пускал их в рейды по польским тылам. Очень хорошо это выходило, но хан был союзник ненадежный. Получив от поляков очередную взятку и захватив достаточно пленных, в том числе и украинцев, он выходил из игры в момент, который считал для себя удобным, а затем через некоторое время возобновлял действия, вымогая новую дань. Поляки заявляли, что это не дань, а дары. Хан философски рассудил, что как бы ни называлось это — все равно деньги. В общем, союзник хан был еще тот. Так что Хмельницкий повсюду искал другие комбинации. В какой-то момент союз с Москвой показался ему меньшим из зол. Шли украинцы на это не от хорошей жизни. Те, что были пообразованнее, то есть, казацкая старшина и православное духовенство, совсем этого не хотели. Они-то понимали, что не будет им в Московском царстве тех вольностей, что были в Речи Посполитой. Там, в России, порядка было куда больше. Но пять лет войны с переменным успехом измучили всех. В 1653 году Москва откликнулась на просьбы Хмельницкого принять украинцев в свое подданство. Было отправлено посольство на Украину. 8 января 1654 года состоялась знаменитая в истории Переяславля рада — собрание всей казацкой старшины и множества казаков. Хмельницкий предложил четыре альтернативных варианта «подлягания», то есть признания власти над Украиной: турецкий султан, крымский хан, польский король и русский царь. Но речь его была построена так, что всем было ясно, кого надо было выбирать. Султан и хан — басурмане, и «хотя с ханом по нужде водили дружбу, но горя от него видели много». Польский король и паны «почитали жида и собаку лучше нашего брата». Так что каждый понял, что голосовать надо за русского царя. А старшина казачья об этом уже заранее уговорилась. Дело решили тут же — Украина под именем Малороссии присоединялась к Москве с сохранением широкой автономии. Разочарование украинцев, впрочем, началось в тот же день. Казацкая старшина принесла присягу на верность царю и наивно ожидала, что русские послы от имени царя присягнут о соблюдении обязательств, взятых на себя царем в отношении Украины. Польские короли, вступая на трон, так делали — принимали через послов присягу реестровых казаков и сами присягали им. Но русские послы объяснили, что русский царь — это не конституционный монарх, а самодержец и никому не присягает. Как бы то ни было, свершилось — Украина присоединилась к России. Теперь антипольские силы значительно возросли.

 

Глава XX

Начало «потопа»

Итак, Московия и Украина были теперь заодно. Но произошла и другая перемена, для поляков благоприятная — Крым перешел на их сторону. Говорили, что в результате какой-то гаремной истории. Какая-то украинка, угнанная татарами, попала в гарем хана. Как я уже говорил, татары не думали воздерживаться от разорения союзной Украины. И вот, мстя хану за все, эта дама сумела отравить Ислам-Гирея III. Но этим она только ухудшила положение Украины — новый хан, брат покойного Махмет-Гирей, придерживался иной политической ориентации. Он заключил официальный союз с поляками. Вместо ненадежного союзника, от которого, однако, пользы было больше, чем вреда, украинцы получили яростного врага. Впрочем, вряд ли тут дело было только в гаремной истории. Крымские ханы считали основой своей политики поддержание равновесия между Речью Посполитой и Россией. Обе стороны в такой ситуации перед ними заискивали. И каждая не жалела денег, стремясь направить крымский набег на другую. Теперь же в Крыму было ясно — появление на театре военных действий как минимум стотысячной свежей русской армии может решительно склонить чашу весов, ведь Польша так и не выбралась из кризиса хмельнитчины. Так как русские развертывали свои силы медленно и главное внимание, на первых порах, уделяли осаде Смоленска, то непосредственно на Украине польско-татарские силы смогли перейти в наступление. Разгорелись яростные бои. Русские и украинские историки обвиняют поляков в великой жестокости и славят храбро сражавшегося с ними Богуна (кстати, он был одним из противников объединения с Россией, и польские дипломаты пытались стравить его с Хмельницким, но это не удалось). С польской стороны в этих боях все более выдвигался Стефан Чернецкий. Он не уступал покойному Вишневецкому ни в военных дарованиях, ни в жестокости (но, как мы увидим дальше, он, в отличие от Иеремии Вишневецкого, не оставил у евреев доброй памяти о себе).

Между тем русские войска в конце концов взяли Смоленск и начали решительное наступление в Белоруссии (тогда это считалась Литва). Города, включая Вильно (Вильнюс), древнюю столицу Литвы, сдавались без боя. Евреи обычно успевали бежать, спасая жизни, но не имущество.

Но бывали и отступления от этого правила. В Могилеве евреи рискнули остаться под русской властью. Русское командование побуждало их уехать, но они не спешили. Надеялись, что или русские помягчеют, или поляки вернутся. И дождались гибели. Когда летом 1655 года польско-литовские войска действительно приблизились, русское начальство в лице воеводы Поклонского категорически потребовало, чтобы евреи срочно покинули город, обещая даже дать охрану, которая проводит их до района расположения войск Речи Посполитой. Евреи вышли, не чуя беды — до сих пор русские войска, в отличие от казаков Хмельницкого, особой жестокостью не отличались. Тут их всех и перебили. А то ведь могли бы попрятаться в городе и дожили бы до прихода польско-литовских войск. Отряды украинских казаков Хмельницкого тоже действовали в Литве (то есть в основном на территории нынешней Белоруссии). Иногда совместно со своими русскими союзниками, чаще — отдельно. И много лили еврейской крови, когда евреи не успевали бежать. Наибольшее число жертв оказалось в Гомеле. Там казаки вырезали почти все еврейское население, почти две тысячи человек. Спаслись немногие, принявшие для вида православие.

Неожиданно благополучно сложилась судьба евреев Витебска. Они очень активно участвовали в обороне города от русских и казачьих войск — храбро сражались в боях, работали на строительстве укреплений и т. д. Когда после четырнадцатинедельной осады город пал, воевода Шереметьев, правда, собрал с евреев особую контрибуцию «для угощения казаков», но все-таки не истребил их. С ними обошлись как с военнопленными — угнали в Россию вместе с поляками. И после окончания войны (в 1667 году) те, кто выжил (а таких было немало), вернулись.

Лирическое отступление

Известно, что какие-то евреи, уведенные в плен в Россию, крестились и остались там. И пошли от них некоторые русские дворянские роды. Солженицын в своей книге «Двести лет вместе» пишет, что некоторые из этих евреев поселились на Дону и от них пошло около десятка казачьих фамилий. Если и так, то этих людей все-таки немного. Но бытуют смутные предания о более ранних и более массовых иудейских корнях донского казачества.

Хазары? — Донские степи были когда-то под властью хазарского каганата, пока в X веке их не захватили печенеги.

Жидовствующие? — Существовала в XV веке (то есть более чем за 150 лет до хмельнитчины) на Руси такая секта, чья вера была «сильно заражена иудаизмом». Возможно, толчком к возникновению ереси стали контакты приезжавших из Литвы в Новгород евреев с тогдашними русскими интеллектуалами. Но вопрос этот спорный. Во всяком случае дальнейшее распространение этого учения происходило без евреев — они тогда на Руси не жили. Сектанты не признавали Иисуса Христа Сыном Божиим, учили, что мессия (машиах) еще не пришел, соблюдали субботу, презирали кресты и иконы. Все это не помешало широкому распространению ереси в крупнейших тогдашних русских городах Москве и Новгороде. В том числе и в тогдашних русских верхах. В начале XVI века их все-таки разгромили. Одних сожгли, другие бежали. Те, кто бежал в Литву, где было много евреев, приняли там иудаизм. Но вполне возможно, что часть их бежала в малозаселенные тогда донские земли или скрылась в других местах.

Как бы там ни было, но, несмотря на то, что в новейшее время донские казаки и евреи в огромном большинстве братских чувств друг к другу не питали, «жидовствующие» казаки встречались (и далеко не только казаки). Но доказать их прямую связь со средневековыми сектантами пока не удалось. Следует, однако, учесть, что мы практически ничего не знаем ни о каких сектантах на Руси до наступления относительно либерального царствования Екатерины II. Они скрывались, ибо очень легко было лишиться головы. Забегая далеко вперед, отмечу, что в дальнейшем вера этих людей часто эволюционировала в направлении официального принятия иудаизма, несмотря на ярость Николая I и его репрессии против них.

А вообще, о происхождении донских казаков есть много разных версий, легенд и преданий.

Вернемся в XVII век. Большой еврейский квартал в Вильно опустел и полностью сгорел. Может, его подожгли, а скорее всего, он сгорел от «копеечной свечи» (согласно русской поговорке: «От копеечной свечи Москва сгорела» — город опустел в 1812 году перед вступлением французских войск и сгорел — тушить было некому). Православное население встречало русских с радостью. Положение Речи Посполитой ухудшалось с каждым днем. И тут летом 1655 года на поляков обрушилась новая беда.

 

Глава XXI

«Потоп» во всем блеске

На Речь Посполитую напали шведы, находившиеся на вершине могущества. Отношения между этими странами давно были плохими — во-первых, существовал давний династический спор, послуживший предлогом для войны, а во-вторых и главных — шведы мечтали создать панбалтийское государство, то есть сделать Балтийское море своим внутренним. Польша была им в этом препятствием. Теперь воинственный король Карл X Густав, о котором говорили, что он не уступает в военных дарованиях своему дяде Густаву II Адольфу, решил воспользоваться ситуацией.

Лирическое отступление

В 1587 году на польский престол был выбран сын шведского короля Юхана III Вазы, Сигизмунд III Ваза. В 1592 году Юхан умер, и Сигизмунд унаследовал корону Швеции. Сложилась ситуация, похожая на ту, которая за двести лет до того привела к объединению Польши и Литвы. Швеции, тогда еще не столь сильной, как поколение спустя, грозило поглощение Речью Посполитой. Но этого не случилось. В 1599 году шведы низложили Сигизмунда III и объявили своим королем Карла IX, его дядю. Польские короли из династии Ваза (а после Сигизмунда III избирались еще дважды его потомки) с этим не смирились и продолжали претендовать на шведский престол. Это была надводная часть айсберга, подводной же был спор за господство на Балтике. Поэтому Речь Посполитая и стремительно усиливавшаяся в первой половине XVII века Швеция часто воевали и до 1655 года, о чем я уже упоминал.

Шведы начали наступление с севера. Польские войска и крупные феодалы, например, Радзивиллы, переходили на их сторону. Города сдавались без выстрела или после символического сопротивления. Говорили, что многочисленные на севере протестанты рады приходу единоверцев-шведов. Но большинство поляков просто видели в них меньшее из зол. Уж пусть станет шведский король польским тоже. Это спасет погибающую страну — ведь шведская армия считалась лучшей в мире. Король Ян Казимир бежал за границу. Лишь немногие поляки сопротивлялись. Среди них Чернецкий, пытавшийся защитить Краков, но безуспешно. Это быстрое падение государства, считавшегося сильным, потрясло Европу.

А что до евреев, их больше всего изумила дисциплина шведских войск. Эти солдаты не грабили население вообще и евреев в частности. Шведское командование, заняв ту или иную местность, налагало на нее контрибуцию, конфисковывало ценности и т. д., но солдатское мародерство пресекалось — считалось, что это плохо влияет на войска.

Лирическое отступление

Об этом стоит сказать особо. В «Военном кодексе», введенном королем Густавом-Адольфом, запрещалось пьянство, блуд и богохульство. Наказания за мелкие проступки были гуманными, телесные наказания запрещались. Но мародерство, изнасилование и «неуважение к божественной службе» (протестантекой, конечно) каралось смертной казнью. Разумеется, все это было легче записать в уставе, чем провести в жизнь. Нарушения дисциплины случались даже во времена Густава-Адольфа, и тем более после него. Но все же это были именно отдельные случаи, а не система солдатских грабежей и насилий, как в огромном большинстве тогдашних армий.

В общем, евреи, как и очень многие в Речи Посполитой, тогда увидели в шведах меньшее из зол. Эта примирительная позиция взбесила Чернецкого — горячего польского патриота. И он, уходя из Кракова, подчистую ограбил тамошних евреев. Но это были еще цветочки. На большее у него сил пока не было. Он еще задаст евреям перца, а пока я хочу отметить вот что: с этих его действий начинается активный польский антисемитизм, ранее для широких польских кругов не характерный. Но со второй половины XVII века дела Польши пойдут все хуже, и, соответственно, поляки все хуже станут относиться к евреям. К прочим они пока еще в большинстве случаев будут терпимы. Только чешская община из Лешно (см. главу I) будет разгромлена за сотрудничество со шведами.

Лирическое отступление

Любопытная здесь проглядывает аналогия.

Почти через 300 лет после описываемых событий СССР вел войну с гитлеровской Германией (1941–1945). И вот с 1943 года, если не раньше, в СССР был отмечен рост антисемитизма, достигший максимума уже после войны — в конце 40-х — начале 50-х годов. Тогда говорили нередко: «Гитлер, конечно, нам был враг, но по части евреев не ошибался». Теперешние еврейские авторы обвиняют советскую пропаганду времен войны в том, что она с антисемитской агитацией гитлеровцев почти не боролась. Даже подыгрывала: ей, не сообщая в печати и по радио о евреях-героях, военачальниках и т. д. Но это, надо полагать, было явлением вторичным. Советские пропагандисты просто боялись подтвердить хотя бы косвенно гитлеровские заявления, что война идет из-за евреев и по их инициативе, что Сталина окружают евреи и т. д. А первичным тут было то, что нацистская антисемитская агитация воспринималась массами с явным одобрением. До войны услышать в СССР такое было просто нельзя. И вот теперь люди слышали то, о чем раньше только думали. Да к тому же и трудности тяжелой войны озлобляли советских граждан. И требовалось найти «мальчика для битья», на котором легко было отвести душу.

Та же ситуация была и в Речи Посполитой во время «потопа». В «допотопные» времена случалось, конечно, что евреев ругали. Но даже это было не очень принято. А уж бить и грабить их было вовсе нельзя. Теперь закон и порядок исчезли. А агитация Хмельницкого (см., например, главу XVII) весьма походила на гитлеровскую. И тяжелая война была налицо. В общем, все было похоже. И результат тоже оказался похож — рост антисемитизма. И во время войны, и после нее.

Кто хочет, может объяснить это по-фрейдистски — переносом раздражения на кого-то беззащитного — «displacement». К тому же евреи повсюду играли эту роль. Теперь наступила очередь евреев Польши.

Злого духа, выскочившего наконец-то из бутылки, где его до поры до времени удавалось удерживать, очень трудно загнать обратно. Легализовавшись однажды, антисемитизм вовсе не стремится вернуться в подполье — люди быстро привыкают к психологически комфортной ситуации, когда есть на кого свалить любую беду. И это вовсе не специфика Речи Посполитой — так бывало и в других землях.

Но вернемся в Польшу. В конце 1655 года казалось, что Речь Посполитая из истории уходит. Но шведы совершили ошибку — они решили наложить руку на сокровища почитаемого в Польше Ясногорского монастыря под Ченстоховом (шведы — протестанты, католический монастырь они не уважали). Тут их отряд столкнулся с отчаянным сопротивлением. Очень красочно это описано в романе Сенкевича «Потоп». Шведы монастырь не взяли, и эта их неудача показалась полякам-католикам небесным знамением. И вся Польша заполыхала. Все, кто еще недавно признавал шведского короля, теперь переходили на сторону патриотов. Чернецкий, усиливаясь с каждым днем, вел партизанскую войну против шведов (а потом и не только партизанскую). Все успешнее теснил он их. Правда, в битвах шведский король его побеждал. Но в этом не было позора — шведы тогда побеждали всех. А на месте разбитой польско-татарской армии тут же возникала новая. Под власть Чернецкого переходило все больше польских земель, и он развернулся вовсю. Например, почти начисто вырезал 600 еврейских семей в Калише (осень 1656 года). А ведь именно там когда-то герцог Болеслав Благочестивый дал евреям первую охранную хартию. О таких инцидентах Сенкевич предпочитал не писать. Еврейские летописцы сравнивают злодея Чернецкого с Хмельницким. Это все-таки преувеличение. Хмельницкий и его сподвижники вырезали евреев гораздо больше. А Стефан Чернецкий считается национальным героем Польши. Впрочем, в 1660-е годы, когда положение Польши улучшилось, Чернецкий помягчал к евреям.

 

Глава XXII

Конец Хмельницкого

1655 год поначалу принес Хмельницкому много радости. Большой польский город Люблин сдался объединенным силам русских и украинцев (казаков). Напоминаю, что это был для евреев город особый — там собирался «Ваад четырех земель». И евреев там собралось много. И жило их там много, и беженцев еще больше набежало из Украины. По условиям капитуляции город выплачивал контрибуцию, но русско-украинские войска, войдя в город, не должны были обижать население. Но кто же считается с соглашениями, когда есть возможность истребить евреев!

15 октября 1655 года в праздник Суккот казаки, которыми командовал Иван Золотаренко, вырезали всех евреев. Современники считали, что погибло тогда десять тысяч евреев. Видимо, это была самая страшная трагедия в то невеселое время. Ни Немиров, ни Тульчин не могут соперничать с Люблином.

Во времена «послепотопные», когда община в Люблине возродилась за счет приезда уцелевших евреев из других мест, Суккот в этой общине совпадал с трауром по убитым.

Казалось бы, Хмельницкому нужно только жить да радоваться, но нет полного счастья на земле. Уже с конца 1655 года отношения гетмана с Московией обостряются. У каждого союзника были свои цели — Хмельницкий хотел полного исчезновения Речи Посполитой. А русского царя манила возможность быть избранным на польский престол — поляки давали надежды на это. Но более «земной» целью было пробиться к берегам Балтики. И тут уж шведы, владевшие теперешними Латвией и Эстонией, становились явными противниками. Так что русско-украинские отношения стали разлаживаться. В конце 1655 года казацкие войска Хмельницкого вместе с русским отрядом вторично подошли ко Львову. В первый раз, в 1648 году, город был спасен храбрым польским генералом Арцышевским. Спасение города воспринималось как чудо. А сейчас случилось новое чудо. Хмельницкий явно не спешил брать город. Он вел переговоры с городским магистратом, с польским и шведским королями и не вел военных действий, несмотря на требования русских (русских там было меньше, чем казаков). В конце концов он отошел от Львова, взяв небольшую контрибуцию. Историки подозревают тайное соглашение со шведами. У шведского короля тогда были планы похода на Львов, не осуществившиеся в дальнейшем из-за перемены военного счастья. Далее Хмельницкий изо всех сил пытался помешать создававшемуся антишведскому союзу России и Речи Посполитой и, когда это не удалось, повел свою игру уже явно. Без согласования с Москвой было заключено соглашение между Хмельницким, шведским королем, курфюрстом Бранденбурга (тогда еще союзником шведов) и трансильванским князем (см. дальше). Союзники делили между собой всю Речь Посполитую. Во исполнение этого соглашения Хмельницкий двинул казачье войско на соединение с трансильванцами (венграми), вторгшимися в Польшу с юга. Но Москва умела настоять на своем. Русские передали Хмельницкому однозначный категорический приказ: вернуть войско, и гетману пришлось подчиниться. Казачьи войска были отозваны, что явилось одной из причин неудачи трансильванцев. Вскоре после этого Хмельницкий умер. Ему было тогда лет 60 — по тем временам немало. Через несколько лет его могилу разрушили и осквернили войска Чернецкого.

Лирическое отступление

Как видим, столь красочно описанная Пушкиным в «Полтаве» измена гетмана Мазепы (во времена Петра I) не была случайностью. Еще Хмельницкий рассчитывал на шведов. Не было случайностью и то, что наибольшую поддержку Мазепа получил от запорожцев. «Христианско-казацкая республика», как назвал Сечь Маркс, в Российской империи совершенно не гляделась. А в описываемое время, во второй половине XVII века среди украинских казаков были и протурецкие настроения, в дальнейшем они дали себя знать. Но нелегко оказалось разжать объятия России.

 

Глава XXIII

«Потоп» спадает

Фантастический успех шведов во второй половине 1655 года ошеломил всех и многих перепугал. И когда открылось у поляков второе дыхание, то эти «многие» поспешили к ним на помощь. Самым неожиданным союзником Польши оказалась Россия. Летом 1656 года, разбивая все надежды украинцев, русские заключили перемирие с поляками. И хотя окончательный мир заключен не был, союз заключен был! Русские войска наводнили принадлежавшую шведам часть Прибалтики и осадили Ригу, но в конце концов не взяли ее, так как не имели флота. Затем в войну на стороне Польши вступили Дания и империя Габсбургов. Датчанам не улыбались панбалтийские планы шведов, а Габсбурги считали себя защитниками католической веры. Надеждой же многих протестантов была тогда могучая Швеция. Густав-Адольф, создатель шведского великодержавия, еще в первой половине XVII века во время Тридцателетней войны, считал основой католической мощи в Центральной Европе взаимопомощь Речи Посполитой и венских Габсбургов (вспомните, к примеру, «лисовчиков»). Этот союз оставался нерушимым до конца XVII века, и помог полякам пережить «потоп». На Балтийском море против шведов действовал голландский флот — голландцы тоже не желали шведского господства на Балтике. И им удалось защитить от шведов Данциг — торговую столицу Балтики. Польшу продолжали поддерживать татары. В общем, разгорелась большая европейская война. Она вошла в историю как Первая Северная война (Вторая будет при Петре I, через поколение). Швеция тоже пыталась собрать коалицию. К ней присоединился сперва Бранденбург, а потом и Трансильвания (Семиградие).

Лирическое отступление

Боюсь, что не все мои читатели знакомы с этими государствами, потому я их представляю. Начнем с Бранденбурга — Пруссии — этому государству предстояло большое будущее. Со временем оно превратится в Германскую империю — Второй рейх. Но пока до этого далеко. Собственно Бранденбург был небольшим, довольно бедным княжеством в Восточной Германии. А в начале XVI века произошли важные события на берегах Балтики. Польско-литовское государство еще шло на подъем и совсем прижало захиревший Тевтонский орден. И вот великий магистр Альбрехт и его рыцари, видя, что католический мир поддерживает Польшу, распустили Тевтонский орден и в массовом порядке перешли в лютеранство. Вместо ордена в Восточной Пруссии возникло протестантское немецкое светское герцогство (1525 год). Оно признало вассальную зависимость от Польши, но династически было связано с Бранденбургом — и тут и там у власти находились ветви династии Гогенцоллернов. И в начале XVII века, когда прекратилась линия прусских Гогенцоллернов, Пруссия объединилась с Бранденбургом в одно княжество, но еще продолжала оставаться вассалом Речи Посполитой. Так зародилась в будущем грозная Пруссия, о которой читатель, наверное, слышал. Но и после объединения это еще было довольно незначительное государство. Начало его возвышения связано с правлением «великого курфюрста» (князя) — так немцы называют Фридриха-Вильгельма. Он сделал очень много (как в России Петр I). Для нас интересно, что он впервые пригласил евреев в Берлин (1671 год). Он хорошо понимал их полезность. А в плане моего рассказа важно то, что, изменнически начав как союзник шведов, он потом переметнулся на сторону поляков. За что и получил Восточную Пруссию (которой до того правил как вассал Польши) в свое полное суверенное владение.

Теперь о Трансильвании. Это северно-восточная часть довольно обширного средневекового венгерского государства, рухнувшего в 20-е годы XVI века под ударами турок. Тогда от Венгрии уцелело только небольшое полунезависимое Трансильванское княжество, вассал Турции (наподобие Крыма). В наше время его земли большей частью вошли в состав Румынии, а меньшей частью в состав Украины (Закарпатье). В позднем средневековье это княжество играло значительную роль в жизни тогдашней Юго-Восточной Европы, лавируя между турками и Габсбургами. Дворянами и свободными крестьянами там были венгры, горожанами — немцы, крепостными крестьянами, очень угнетенными — румыны. Однажды трансильванского князя Стефана (Иштвана) Батория избрали королем Польши (в конце XVI века). Он был хорошим правителем, поляки до сих пор чтут его память. Он успешно воевал с Иваном Грозным. Между прочим, Баторий хорошо относился к евреям, как и все выдающиеся польские короли. Русские и украинские историки его не жалуют. Мало того, что он побил русских в Ливонской войне, так еще пустил в Речь Посполитую иезуитов. Кстати, именно при этом короле началось составление казачьих реестров (см. главу XIII). Впрочем, при нем реестровые казаки были еще немногочисленны.

Первая половина XVII века считается «золотым временем Трансильвании». Княжество переживало экономический и культурный расцвет. И у венгров возродились надежды на восстановление былого величия. В 1657 году трансильванский князь Дьордь (Георг) Ракоци вступил в союз со шведами и вторгся в Польшу, мечтая повторить успех Стефана Батория и получить польскую корону, или хотя бы участвовать в разделе страны.

Внимательному читателю может показаться странной ситуация, при которой турецкие вассалы выступали с разных позиций: татары тогда были за Польшу, а Трансильвания — против. Но так было. Турки вели в то время тяжелую войну с Венецией за Крит, им было не до Юго-Восточной Европы. Бои шли в основном на море. Ни венгры, ни татары для этого не подходили. Османской империи на какое-то время стало не до них. В этих условиях князь Трансильвании рискнул не посчитаться с запрещением Стамбула и Вены.

Но Польша уже явно шла на подъем. Король Ян Казимир вернулся в страну и был встречен с восторгом. Поляки справились с венграми из Трансильвании. Пока трансильванский князь соединялся со шведами в Кракове и Варшаве, поляки вторглись в Трансильванию. Короче, венграм пришлось убраться и даже выплатить контрибуцию. (О причинах неудачи трансильванцев см. главу XXII.)

Лирическое отступление

Но это было только начало их бед. Они тогда еще не знали хорошенько нового турецкого великого визиря Кепрелю (1656–1676 годы считаются в истории Турции периодом Кепрелю). Мехмед-паша Кепрелю, албанец по происхождению [40] , был не из тех, кто мог стерпеть неповиновение. Дело кончилось вторжением в Трансильванию огромной турецко-татарской армии, опустошением страны и потерей части территории. Героически сражавшийся князь Ракоци был смертельно ранен в бою. На том и закончился «золотой век Трансильвании».

Ко второй половине 1658 года шведы были вытеснены почти из всех польских владений, и польский корпус под командованием Чернецкого уже сражался в Дании, помогая ей против шведов («наш пострел везде поспел!») Но эти успехи поляков не устраивали Россию, которая поспешила выйти из войны со шведами. И скоро русско-польская война возобновилась. И тут выяснилось, что украинцы уже объелись братской любовью России. Объятия оказались чересчур крепкими. После смерти Хмельницкого часть украинцев перешла на сторону Польши. В первое время порвавших с Москвой возглавлял один из ближайших сподвижников и друзей покойного Хмельницкого Выговский. И удача поначалу улыбнулась ему. Его люди, совместно с татарами, даже без помощи поляков разбили русское войско под Конотопом (1659 год). Теперешние украинские историки (в уже независимой Украине) считают это сражение началом собственно украинской военной истории. Русские же их оппоненты ядовито замечают, что татар в той битве участвовало больше, чем украинцев. Ну а Выговский скоро сошел со сцены. Не обладая способностями и авторитетом Богдана Хмельницкого, он не смог долго командовать на взбаламученной Украине. То же самое случилось в дальнейшем и с сыном Богдана — Юрием Хмельницким. Русские объятия разжать не удавалось. Они разжались сами через 340 лет.

Лирическое отступление

У Богдана (Зиновия-Богдана) Хмельницкого было два сына. Старший, Тимофей (Тымош), был очень жесток и распутен, но, по крайней мере, он был храбрым воином и погиб в бою с поляками еще при жизни отца. Младший, Юрий (Юрко), был совершенно лишен государственных и военных способностей и, видимо, психически болен. Даже в ту бурную эпоху не найти второй такой биографии. Чего с ним только не бывало! Его громкое имя старались использовать все, а сам Юрий был лишь безвольной политической марионеткой. Он оказывался то в лагере сторонников России, то среди сторонников Польши, то в протурецкой партии. То избирался гетманом (главнокомандующим), то постригался в монахи, и так четыре раза! Собственная воля его проявлялась только в безудержной, даже по меркам того времени, жестокости. В конце концов турки казнили его. По преданию, за то, что он приказал содрать заживо кожу с неугодившей ему богатой еврейки. А муж ее, как оказалось, имел связи в турецких верхах. Но, конечно, это была только капля, переполнившая чашу — младший Хмельницкий уже всем к тому времени (1685 год) осточертел. И особенно украинцам, более всех страдавшим от его жестокости.

Вернемся, однако, к моему рассказу. В начале 1660 года внезапно скончался воинственный шведский король. Вскоре был заключен мир. Первая Северная война закончилась. Более всех выиграл от нее, благодаря своим изменам, курфюрст Бранденбургский (см. начало главы). Теперь Речь Посполитая смогла полностью сосредоточиться на восточном фронте. И с помощью татар добилась больших успехов. Тогда-то Чернецкий и уничтожил могилу Хмельницкого.

А что до еврейских дел, то в это время кончилось везение евреев Львова (см. главу XVII). Благородство тамошних поляков истощилось. И, как я предполагаю, кончилось оно потому, что кончилась угроза захвата города казаками. До этого евреев терпели, как возможных участников обороны. Но так как нового нашествия не предвиделось, а антисемитизм вошел у поляков в моду, то в 1664 году львовские евреи узнали, почем фунт лиха. Местные поляки обрушились на них, притом даже без всякого повода. Польские власти Львова были решительно против погрома. Но так как военной угрозы городу тогда не было, то и войск в городе почти не было. Власти могли только грозить карами в будущем. Евреи пытались защищаться, но поляков было много больше, и они одолели. Десятки евреев были убиты, сотни ранены, было разграблено много имущества. Я потому особо отмечаю этот случай, чтобы показать, как нестабильно было положение евреев. Но в дальнейшем магистрату пришлось выплатить евреям компенсации, и кое-кто из погромщиков немного посидел в тюрьме. В общем, несмотря ни на что Львов считается счастливым исключением — если бы ворвались казаки, было бы много хуже.

Одно время казалось, что Польша еще сможет выбраться из этой заварухи без территориальных потерь. Но этого не произошло. Во-первых, действительно сказывалось истощение страны — не было денег на военные расходы. Но это было еще полбеды. Главным же была традиционная польская болезнь — магнатское своеволие. По мере того, как положение Польши улучшалось, возрастала популярность короля Яна Казимира (вернувшегося в страну из эмиграции), который стал знаменем освободительной борьбы поляков. В итоге в Речи Посполитой запахло усилением королевской власти и наследственной монархией. Магнаты начали бунтовать, чтобы не допустить этого. И чем дальше, тем больше. В конце концов полякам пришлось заключить перемирие, оставив в руках России Смоленщину, Левобережную Украину и Киев. В дальнейшем пришлось заключить и мирный договор на этих условиях.

А среди евреев были такие, что восприняли ужасы хмельнитчины как предмессианские муки — черный день, за которым последует искупление. В XVII веке евреям казалось, что страшнее того, что тогда случилось, быть ничего не может (и действительно не было до XX века). И вот, едва кончился «потоп» в Речи Посполитой, как еврейский мир вновь был потрясен — в Турции (Османской империи) появился еврей, объявивший себя мессией (машиахом). Напоминаю, что в Турции оказалось тогда много евреев с Украины, переживших ужасы хмельнитчины. Все это способствовало успеху псевдомессии Шабтая Цви, причем не только в Турции, но и в других странах евреи желали видеть в нем машиаха. Но это уже тема для другого рассказа. Еще одним последствием хмельнитчины и «потопа» стало появление многочисленных еврейских беженцев к западу от Польши. Местные евреи встречали их хорошо — сработала, к счастью, еврейская солидарность. Помощь беженцам оказывали и ашкеназы, и сефарды. Последние, успевшие уже обосноваться в Центральной Европе, держали ашкеназов за бедных дальних родственников. Но материальную помощь оказали (как и при выкупе пленных в Стамбуле).

 

Глава XXIV

После «потопа». Дела военные

До конца XVII века Речь Посполитая, несмотря на все беды, сохраняла статус великой Державы. Этому она в большой степени была обязана Яну Собесскому, «последнему великому человеку Речи Посполитой». Это был знаменитый полководец, выдвинувшийся в боях с казаками и шведами, а особенно — с турками и татарами во время тяжелых войн после «потопа» (они описаны в последней части трилогии Сенкевича «Пан Володыевский»),

Эти события были продолжением украинской смуты. Часть казаков упорно не желала ни польской, ни русской власти. Так как Швеция на время вышла из игры, они обратились непосредственно в Стамбул, к султану, прося его протекции. Это был властитель посолиднее, чем крымский хан. А в Стамбуле с начала хмельнитчины планировали наложить лапу на Украину. Самым знаменитым из протурецких казачьих вождей стал Дорошенко, в прошлом полковник у Хмельницкого. Он пытался создать украинское государство под турецкой протекцией, наподобие Крыма, Трансильвании и т. д. Для начала на правом берегу Днепра. Поддержка его турками и привела к очередным войнам с Польшей и Россией. Затея Дорошенко не удалась, главным образом, из-за побед Собесского. В конце концов поляки выбрали своего удачливого полководца королем. К евреям Ян Собесский относился хорошо, но в историю вошел не этим. Поляки считают его спасителем Европы от турок.

Лирическое отступление

В общем, можно сказать, что хмельнитчина и «потоп» были для турок даром неба. Понятно, что украинским казакам стало не до набегов на турецкие берега, а без них и донцы не представляли для турок большой опасности. Да и вообще традиционно противостоящие туркам христианские силы Центральной и Восточной Европы оказались втянуты в украинско-польскую войну. А так как вдобавок к этому Франция и Испания продолжали воевать друг с другом еще со времен Тридцатилетней войны, то у турок оказались развязаны руки на Средиземном море. Там шла очередная венециано-турецкая война — Кандийская война 1645–1669 годов (Кандия — тогдашнее название Крита, до того принадлежавшего Венеции). Чтобы сосредоточиться на Кандийской войне, турки, естественно, стремились затянуть до бесконечности кризис в Речи Посполитой, помогая руками татар той стороне, которой грозило окончательное поражение. Сами они в те годы старались не слишком отвлекаться на континентальную Европу, хотя это не полностью удавалось. На Средиземном море венецианцы действовали храбро и поначалу добились впечатляющих успехов. Но большие христианские страны не смогли их своевременно поддержать. А ресурсы самой Венеции в то время были ограничены — в середине XVII века она уже не была мировым центром торговли. В Стамбуле между тем власть сосредоточилась в руках великих визирей албанского происхождения — Кепрелю. (Отец и сын правили один за другим в 1656–1676 годах.) Железной рукой мобилизовали они неисчислимые ресурсы огромной тогда Османской империи. Методы у них были простые: кто не проявлял служебного рвения — лишался головы. И на средиземноморском фронте в конце 50-х годов XVII века произошел перелом в пользу турок. Присланная в то время французами помощь (после заключения ими победоносного мира с Испанией) уже не спасла венецианцев. Венеция потеряла Крит и была окончательно вытеснена из Эгейского архипелага. Так завершилась борьба за островной мир к востоку и юго-востоку от материковой Греции. Она длилась около 200 лет.

Теперь турки смогли резко усилить натиск на континентальную Европу. К великому счастью для христиан Кепрелю-сын умер в возрасте 40 лет от алкоголизма. Не зря ислам запрещает пить вино, да и 80 жен здоровья не укрепляют. Достойной смены ему не нашлось. Тем не менее опасность над Центральной и Восточной Европой нависла огромная.

В 1683 году настал решающий час. Турки осадили Вену, и город уже изнемогал, когда на выручку подошло польское войско под командованием короля. Тут к месту будет отметить, что армия Речи Посполитой, приведенная Собесским, насчитывала 27–28 тысяч человек, в их числе всего несколько сотен казаков. Казалось, что роль казаков в польских вооруженных силах уже сыграна. Но увы, это в дальнейшем оказалось не так.

Немецко-австрийские силы, собранные под Веной, были раза в два многочисленнее польских — немецкие князья понимали, что после падения Вены придет их очередь. Командование, без споров, вручили Собесскому — он по части войн с турками и татарами считался непревзойденным специалистом. Все связанные с ним надежды Ян Собесский тогда оправдал. Турки были биты, Вена спасена, а с ней и Центральная Европа. С того дня, 12 ноября 1683 года, и начался закат Османской империи.

Лирическое отступление

С тех пор не утихают два спора.

Во-первых: кто сыграл в тот день решающую роль в победе — немцы или поляки? Все бились храбро. Немцев было больше, командовал поляк. Во всяком случае, ясно, что без польской помощи Вену не спасли бы. И поляки гордятся этой победой. В Варшаве есть памятник Собесскому — спасителю Вены.

Во-вторых: кто сыграл решающую роль в основании первого кафе в Вене (а венские кафе станут в дальнейшем знамениты)? А было так. Когда победители обшаривали огромный турецкий лагерь, то среди прочей добычи они нашли много мешков с кофе. Никто не знал, что это такое и с чем это едят. Какой-то грек, житель Вены, переселившийся туда с Востока, знал. Скупил весь кофе у солдат за бесценок и открыл кафе. Это первая версия. А вторая говорит, что инициатива принадлежала еврею, служившему в армии Яна Собесского по снабжению. Этот ушлый еврей по своим торговым делам побывал раньше в Стамбуле. И там узнал, что такое кофе. Это вполне возможно — еврейские купцы из Польши ездили в Стамбул (Константинополь). А там кофе пили много — вина-то мусульманам пить нельзя. Вот этот-то еврей все и организовал. Но так как евреям в городе Вене тогда жить было нельзя (с 1670 по 1693 год, когда состоятельным разрешили вернуться), ему пришлось привлечь к этому делу грека, то ли младшим компаньоном, то ли просто, как подставное лицо. Спор о приоритете в открытии первого венского кафе не решен до сих пор.

Итак, Ян Собесский своей борьбой с турками приобрел мировую славу как спаситель Европы. Но, сосредоточившись на угрозе с юга, Польша при нем вынуждена была окончательно отказаться от Левобережной Украины и Киева, а также от суверенитета над Восточной Пруссией.

 

Глава XXV

После «потопа». Дела экономические

Печальную картину представляла собой Речь Посполитая к концу XVII века. Территориальные потери были, конечно, чувствительны — потеряли Левобережную Украину и Киев. Но страна все еще была велика. Главное — была экономическая разруха.

В начале XVIII века Польша снова пережила опустошение в ходе Второй Северной войны — коалиция держав во главе с Россией Петра I сражалась против Швеции. Эта война хорошо прошлась по Польше.

Военные опустошения сопровождались тогда, как правило, эпидемиями. И вот, бывший «хлебный амбар Европы» не мог уже и себя накормить — поля лежали невозделанными. И когда наступило затишье, страна оправлялась очень медленно. Прежде всего потому, что не было скота. Он был необходим и как рабочая сила, и как источник навоза — единственного тогда удобрения. В былые времена скота хватало, его даже экспортировали. Но после прохода войск, в том числе и польских, от скотины оставались только рога и копыта. И людей не хватало. Обедневшие шляхтичи работали в поле сами — это считалось все-таки менее «подлым» занятием, чем ремесло или торговля.

Потихоньку-полегоньку страна все-таки оживала. Все еще переселялись в Речь Посполитую иностранцы из Германии и Голландии. Они получали статус вольных поселенцев и энергично брались за работу. Слово «голландец» (по-польски — «голлондер») в тогдашней Польше стало даже синонимом вольного поселенца иноземного происхождения. Особо я хочу заметить, что страна еще оставалась веротерпимой. Когда в России начались гонения на староверов, они бежали в польские владения. Большая община староверов возникла в Вильно (Вильнюсе).

Лирическое отступление

Они там прижились, и когда город был поглощен Российской империей, уже не бежали дальше, хотя им пришлось вынести немало бед. А пишу я о них особо вот почему.

В начале XX века в моду в Российской империи вошли «ритуальные» процессы, особенно против евреев (но не только). Венцом их было дело Бейлиса. Так вот, староверы Вильно заявили в печати, что они уже полтора века живут по соседству с евреями и никогда у них никто перед еврейской пасхой не пропадал, а ведь были времена (в эпоху гонений на староверов), когда полиция и не подумала бы искать пропавшего старовера, только порадовалась бы.

К середине XVIII века сельское хозяйство — тогда основа всего (и не только в Польше) — было отчасти восстановлено. Можно было ожидать, что страна станет развиваться дальше. Ведь поднялась же Россия после Смутного времени и германские государства после Тридцатилетней войны. Но этого не случилось. Из-за внутриполитического положения.

 

Глава XXVI

«Польша стоит беспорядком» — польская поговорка

Страну губила анархия. И в старые добрые времена слаба была в Польше королевская власть. А уж после смерти Иоанна (Яна) III Собесского (так официально именовался наш старый знакомый) вовсе наступило всеобщее своеволие. А ведь это было время, когда национальные государства укреплялись в Европе. Но в Польше в XVIII веке не было национальной династии, вокруг которой смог был консолидироваться государственный аппарат.

Лирическое отступление

Тут надо отметить, что создание развитого централизованного государственного аппарата, штатского и военного — важный этап в становлении государства нового времени. Помимо поддержания порядка и внешнего престижа, создавалась и достойная служба для обедневших дворян — служение монарху ассоциировалось со службой Родине и считалось почетным. И служба эта, среди прочего, привязывала многочисленное мелкое дворянство к королевской власти. Во Франции, например, росту чиновничества. и особенно регулярных королевских военных сил много способствовал еще в первой половине XVII века знаменитый кардинал Ришелье. Затем эта деятельность была продолжена при Людовике XIV («король-солнце»). А вскоре этим занялись по всей Европе. В России огромные успехи в создании развитого государственного аппарата были достигнуты в первой четверти XVIII века, при Петре I.

Но в Речи Посполитой из-за слабости центральной власти увеличение численности государственных чиновников и регулярных («коронных») войск шло медленно. И при внешнеполитических осложнениях там рассчитывали, как и в средние века, на шляхетское ополчение, собиравшееся по случаю.

Выборность короля, когда на престол Речи Посполитой садился часто вообще иноземный монарх, стала несчастьем — Польша оказывалась придатком другой страны, например, Саксонии. И такой король вообще занимался, в основном, не польскими делами. А это как раз и устраивало магнатов. Ибо они теперь полностью заправляли в Польше. В бурные времена «потопа» очень много шляхетских семей совсем обеднело. В частности, те, что бежали из левобережной Украины, бросив там все имущество, «с одними душами», как говорили тогда. Лишь наиболее достойные из них взялись за работу. А больше было таких, что вертелись при магнатских дворах, продавая магнату свои сабли и голоса на сеймиках. Пышность магнатских дворов поражала иностранцев. Вокруг магната крутились шляхтичи, вокруг его жены — шляхтенки (пани).

Каждый магнат стал полунезависимым князем. Управы на него не было. Уже хотя бы потому, что работа сеймиков (и Сейма) была парализована и вылилась в пустую говорильню — с 1652 года стал утверждаться обычай «liberum veto» — достаточно было подать против вносимого предложения хотя бы один голос, и оно не проходило. Этот обычай продержался до конца XVIII века.

Итак, магнат не подчинялся никому и делал что хотел. А с него брали пример все, кто мог это себе позволить. Но не следует думать, что все шляхтичи стали игрушкой магнатов. Не такая это была публика! Во-первых, какие-то шляхетские семьи, в том числе и те, где обедневший шляхтич сам работал в поле, сохранили хоть какую-то экономическую самостоятельность. А во-вторых, и польский гонор кое-чего стоил! Если шляхта или часть ее считала себя обиженной, она тут же объединялась в «конфедерации». Это были временные объединения вооруженных шляхтичей, отстаивавших свою позицию силой. Случалось, что возникало одновременно две конфедерации, враждовавшие друг с другом, и их участники выясняли отношения в вооруженных схватках. Словом, господствовало «кулачное право» — право сильного. В Европе это было в рыцарские времена. В Польше «кулачное право» восторжествовало в XVIII веке. Что это было плохо для евреев — ясно, но об этом мы еще поговорим. А пока укажу на одну деталь, важную для дальнейшего. В обстановке «кулачного права» магнаты, естественно, заводили свои вооруженные силы, иногда в несколько тысяч человек. Так вот, на службе у магнатов, в правобережной Украине, оставшейся в составе Речи Посполитой, состояли полки надворных казаков, то есть казаков украинских, находившихся на частной службе.

 

Глава XXVII

Анархия и экономика

А между тем на дворе стоял XVIII век — времена уже довольно культурные. В Европе (и в послепетровской России) уже проводили целенаправленную экономическую политику. Господствующим экономическим учением с XVII века считался меркантилизм. Суть была в том, что надо больше продавать за рубеж и меньше покупать за рубежом. И убеждения тут недостаточны, нужно вмешательство государственной власти. Она должна ограждать внутренний рынок или высокими ввозными пошлинами, или даже прямым запрещением ввоза того, что можно производить в стране. Экспорт же следовало поощрять.

Лирическое отступление

Напоминаю Вам, дорогой читатель, что производство предметов роскоши и торговля ими имели тогда неизмеримо большее экономическое значение, чем позднее. Вот характерный пример эпохи меркантилизма. Знаменитый министр финансов Людовика XIV («короля-солнце») Кольбер (вторая половина XVII века) считал задачей первостепенной важности организовать во Франции производство зеркал и кружев, чтобы избавиться от разорявшего Францию импорта этого добра из Венеции. В ход было пущено все — и технический шпионаж, и вся сила могучего государственного аппарата для борьбы с контрабандой. Были организованы поддерживаемые государством мануфактуры, технические школы (в том числе и для женщин-кружевниц). Были привлечены лучшие научные и художественные силы Франции. Король Людовик XIV лично участвовал в рекламной кампании — пропагандировал французские зеркала и кружева и демонстративно пользовался только ими. И Кольбер своего добился — импорт из Венеции сократился. Появилась своя продукция, не хуже венецианской. Так же действовали и в других странах.

На улицах Берлина в начале XVIII века без лишних слов раздевали женщин, одетых в платья, сшитые из иностранных тканей. И если сегодня экономисты придерживаются иных воззрений, то следует помнить, что речь у нас идет о временах «первоначального накопления» и мануфактурной (домашинной) промышленности. Фабрик тогда еще и в Англии не было. Для того времени эта система была прогрессивна. Способствовала росту отечественной промышленности, основанию новых мануфактур, иногда при прямом участии государства. Но тут, еще раз подчеркиваю, нужна была сильная центральная власть. А в Речи Посполитой и духа ее не было. И Польша оказалась единственным, кажется, европейским христианским государством, где меркантилизмом и не пахло.

До «потопа» польская промышленность была на среднем европейском техническом уровне. Во время «потопа» она очень пострадала — это естественно. Теперь она нуждалась в протекционизме более, чем где-либо в Европе (протекционизм — защита внутреннего рынка от иноземных товаров, важная часть меркантилистской политики). Но страной безраздельно правило дворянство (шляхта). И им было плевать на экономические учения. Им требовалось много предметов роскоши, получше и подешевле. Тем более что постепенно, в середине XVIII века, снова удалось наладить экспорт сельскохозяйственных продуктов, и хоть какие-то деньги появились. А ведь всякие запретительные меры удорожили бы правящему классу товары. Очень часто шляхтич и его жена хотели одеваться по парижской моде, украшать дом бельгийскими или французскими гобеленами и майсенским (саксонским) фарфором, пить импортные вина, глядеться в венецианские зеркала и т. д. Для этого они готовы были выжать из своих крестьян последнее. О платежном балансе Польши и прочих подобных вещах никто не думал.

Лирическое отступление

Справедливости ради укажу, что во второй половине XVIII века [49] , в десятилетия, предшествовавшие Великой французской Революции, концепции меркантилизма начинают устаревать. В самых передовых странах Западной Европы окрепшая буржуазия не нуждается уже в опеке властей и начинает тяготиться ею. Появляются учения, требующие свободы торговли, а не государственного ее регулирования (во Франции — физиократы, в Англии — Адам Смит) [50] , однако «окрепшая буржуазия» — это явно сказано не про Польшу.

Но и помимо всего этого, «кулачное право», воцарившееся на просторах Речи Посполитой, не содействовало экономическому процветанию страны. Понятно, что отсутствие твердых правовых гарантий и стабильности уже само по себе мешало экономическому развитию: никто не делал чего-либо в расчете на длительную перспективу, все жили сегодняшним днем. Феодальная верхушка, единственный класс, чувствующий себя относительно уверенно, экономикой за редкими исключениями не занималась. Они только проматывали выжатое из низов. А более всего «беспредел» ударил по евреям.

 

Глава XXVIII

Евреи и анархия

Как мы помним, «потоп» очень сильно прошелся по евреям. Многие погибли, другие обнищали. Прервались торговые связи — погибли целые общины. Но миром кончаются войны. И могли бы возродиться евреи Речи Посполитой. Если бы не анархия, установившаяся там, не господство «кулачного права».

Вот рассказ XVIII века. Один весьма состоятельный еврей арендовал гостиницу у большой дороги. И все бы было хорошо, если бы его все время не обворовывали. Кому было ловить воров? Один раз он все-таки попробовал добиться справедливости. Он заказал для своего заведения партию голландской селедки в Данциге (Гданьске). От Данцига бочки с селедкой везло по Висле польское речное судно. И капитан (он же владелец) той баржи присвоил себе половину товара. Так как отправителем была немецкая торговая фирма в Данциге, то все документы были в порядке. И еврей попытался добиться справедливости через суд. Суд признал его правоту. Но лихой капитан баржи плевать хотел на решение суда. Не отдал селедку и все тут — возьми ее силой, еврей, если сможешь. Я специально взял рассказ без всякого драматизма. Тысячи таких случаев насилия происходили по всей Речи Посполитой. Это, конечно, губило экономику. И в конечном счете и та баржа останется без грузов, «но ведь это будет потом». А пока капитан бесплатно получил селедку! Кстати, тот еврей, арендатор гостиницы, в конце концов разорился от бесконечного воровства его имущества. Одна из множества подобных историй тех лет.

Но не менее страшно для евреев было отсутствие протекционизма (см. предыдущую главу). Города и местечки жестоко страдали от безработицы. Лишь редко перепадала теперь местному ремесленнику работа, обычно малоквалифицированная и скудно оплачиваемая. Пан предпочитал заграничное, хлоп, задавленный эксплуатацией, ходил в лохмотьях. Украинский историк Грушевский удивлялся (по другому поводу) выносливости евреев, которые выдерживали любую неблагополучную ситуацию. И евреи как-то держались, но жили бедно. Впрочем, еврейская торговля держалась лучше ремесла, и даже крупная торговля отчасти сохранилась.

В сельской местности крупная еврейская аренда, случавшаяся в старые «допотопные» времена, теперь почти совершенно исчезает. Евреи уже почти не арендуют имений. Этим теперь занимаются небогатые шляхтичи, беря в аренду у магнатов села. Это уже и называется не аренда, а по-благородному — «посессия» или «державица». Слово «аренда» сохраняется для обозначения мелкой аренды: кабака, рыбного пруда и т. д. Этим евреи и занимаются, арендуя это уже у посессоров или у владельцев имений. Нелегко живется этим мелким арендаторам-евреям. Уплатить в срок оговоренную в контракте сумму очень нелегко, а когда это не удается, еврея ждут большие неприятности. Правда, обычно не выгоняют — «хазака»! (см. главу VIII). Но могут выдрать — ищи управу на пана. Могут арестовать (это обычно предусматривалось условиями контракта) и держать в очень скверных условиях, пока долг не будет выплачен. На практике, обычно, жида арестовывали, если были взрослые дети, которые могли заменить отца — чтобы простоя в корчме (или еще где-то) не было. А если дети были еще маленькие, то их и хватали. Но кажется, арендаторам жилось все-таки сытнее, чем несчастным ремесленникам.

Любопытно и вот что. В хозяйственной жизни того времени евреи все чаще выступают не как заимодавцы, а как должники. И чем дальше, тем больше растет задолженность евреев христианам. Может, тут сказывалось и то, что евреям в той обстановке было труднее взыскать деньги с должника, и они предпочитали уже их не ссужать. Но главное — это была прогрессировавшая бедность евреев.

Лирическое отступление

Это явление — еврейские долги христианам — было известно издавна и отнюдь не специфично для Польши. Христиане, в частности, охотно подключались таким образом к еврейскому ростовщичеству. Напрямую заниматься этим делом среди своих единоверцев им часто было неудобно из-за церковных запретов и морального осуждения. На западе это приводило, между прочим, к тому, что всякого рода погромы и изгнания евреев били и по христианским предпринимателям: «мертвец не платит процентов». Все же в былые времена, как правило, христиане были много больше должны евреям, чем евреи христианам. В Речи Посполитой в XVIII веке это положение переменилось.

В то «послепотопное» время уже началась эмиграция евреев из Польши. Но Америка в «допароходное» время была еще бесконечно далека, страны Востока явно шли к упадку, а в Европе евреев не жаловали. Так что эмиграция тогда была «капельной».

 

Глава XXIX

Кто виноват?

Евреи или все-таки не они?

Польская интеллигенция (происходившая в основном, как я уже говорил, из шляхты) не могла не видеть упадка страны. С Польшей в мире считались все меньше. Прошли времена, когда от позиции Речи Посполитой зависело, падет ли Вена. Теперь Польша, все еще обширная, была слабым государством, в дела которого все чаще и все грубее вмешивались соседи. Слабость эта происходила, среди прочего, и от военно-технической отсталости. В XVII веке на полях сражений господствовала конница. В XVIII веке царицей полей стала пехота. Ружья стали лучше, дальнобойнее, скорострельнее, к ним прикрепляли штыки, и пехота стала главной силой армии. А Польша все еще надеялась на конницу — шляхтичи и слышать не хотели о пехоте как главном роде войск. И не было сильной центральной власти, которая реформировала бы отсталую польскую армию.

Лирическое отступление

Усовершенствование ружья в начале нового времени вызвало; тогда не меньшую революцию, чем изобретение танка в XX веке. Началось с постепенной замены ружейного фитильного замка кремневым во второй половине XVII века. Это увеличило и скорострельность, и надежность — ружье теперь меньше боялось сырой погоды. К началу XVIII века замена завершилась. Не меньшее значение имело изобретение в конце XVII века штыка (приписывается выдающемуся французскому военному инженеру Вобану). Штык был вещью заметной и легко изготовляемой, так что уже в начале XVIII века он широко распространился в европейских армиях. Получив штыки, пехота стала гораздо энергичнее ходить в атаку. В Западной Европе сторонником штыковой атаки был прусский король Фридрих Великий, а в России — Суворов. Известно его изречение: «Пуля — дура, а штык — молодец». Военное значение казаков стало падать с начала XVIII века. Казаки, как и вообще кавалерия, употреблялись теперь больше как вспомогательная сила — для разведки, преследования разбитого врага и т. д. «Самодержавной царицей полей» на века стала регулярная вымуштрованная пехота, то есть хорошо обученная маневру, частой стрельбе залпами и штыковому бою. Этой-то пехоты и не хватало больше всего в XVIII веке армиям отсталых стран, продолжавшим воевать по-средневековому. Турки, еще в XVII веке столь грозные, теперь были вечно биты — ни дикая степная конница, ни янычары, когда-то непобедимые, не могли противостоять по-европейски обученному войску. В других странах разница была еще разительнее. В Индии, например, давно знали огнестрельное оружие и еще в конце XVII века успешно противостояли европейцам в случае войны. Но в XVIII веке армии местных князей бежали от европейских войск, в десять раз уступавших им по численности.

В тогдашней Польше дело обстояло немногим лучше, чем в странах Востока. Нужна была, как сейчас бы сказали, перестройка. Но даже понять это в таких странах оказывалось непросто, а тем более — осуществить.

Об экономике мы уже говорили — Польша превратилась в аграрно-сырьевой придаток Европы и почти совершенно не развивалась, в то время как остальные европейские страны шли вперед. Дефицит торгового баланса стал в Польше хроническим явлением при том, что импорт носил исключительно потребительский характер — это были предметы дворянского обихода. В Европе в середине XVIII века относились к Польше как к какому-то анахронизму вроде Крыма.

С середины 60-х годов XVIII века в Речи Посполитой имели место попытки экономических реформ петровского типа. Они, по большому счету, не удались. «Голландию в Гродно» не построили. Не хватило ни лично Петра, ни абсолютизма как такового, ни времени. Провалилась и попытка либеральных реформ. Проекты эти, направленные на частичное улучшение положения крестьян путем ограждения их от произвола помещиков, были раздавлены шляхетским горлопанством на сеймиках и Сейме 1780 года. Некоторые, хотя и довольно скромные, успехи были достигнуты в области образования — на дворе все-таки стояла эпоха Просвещения.

Кто же был виноват в упадке страны? Для очень многих ответ сомнений не вызывал — евреи. Ибо еще раз повторяю: чем хуже шли дела у Польши, тем сильнее становился польский антисемитизм.

Наступление на евреев шло с двух сторон. Во-первых, традиционные ритуальные обвинения в употреблении христианской крови для выпечки мацы, в осквернении гостии. Это все было известно со средних веков. Такие обвинения временами выдвигались против евреев и в дни величия Речи Посполитой. Но тогда власти это пресекали. А теперь и антисемитизм рос, и власти почти исчезли. Так что антисемитски настроенная часть духовенства смогла действовать. И вот за 25 лет (с 1736 по 1761 год) пять раз возникали дела о ритуальных убийствах, причем в четырех случаях обвиняемые евреи были казнены. Евреи обратились за помощью в Рим и получили помощь — от Папы пришло не только послание, оправдывающее евреев, но и указ нунцию (папскому послу) противодействовать этим обвинениям. Если бы не это…

А вот из-за папской защиты, да и из-за сменившейся моды, пришлось антисемитам искать другие пути. Тут надо кое-что пояснить.

В Европе в XVIII веке наступила эпоха Просвещения. Коротко говоря, это значит, что средневековое мракобесие из моды вышло. А в моду вошли науки и разговоры о них. При этом люди были настроены оптимистически, наивно полагая, что рост образования и культуры искоренит жестокость, улучшит нравы и т. д. Хотя были отдельные умники, которые в этом сомневались, но в целом европейское общество верило в пользу научных знаний и приветствовало рост светского образования. Сторонником просвещения был и защитивший евреев папа Бенедикт XIV. Ритуальные наветы казались культурным людям таким же анахронизмом, как и вся Польша. Евреи живут не в вакууме. Их захватывают те же идеи, что и прочих. В XVIII веке берлинский еврей Мендельсон (дед композитора) считался признанным главой еврейского Просвещения. Он полагал, что о ритуальных наветах нечего и говорить — они уходят в прошлое. И если где еще и случаются, то только в такой варварской стране, как Польша (Мендельсон был наивно оптимистичен, как и все просветители). Что же нуждалось в разъяснении, как он считал — это экономическая роль евреев. Ибо поговорить о том, что «евреи хлеба не сеют», любили уже тогда, притом по всей Европе. В конце концов привилась эта мода и в Польше. На евреев и там стали нападать за их экономическую вредность. Но, по крайней мере, выглядело это современнее, чем кровавый навет. И что бы ни делал еврей, все оказывалось плохо для Польши. Хлеба не сеет — плохо. Ремеслом занят — еще хуже: от конкуренции с ним разоряются польские ремесленники. И евреи же виноваты в технической отсталости Польши (похожее говорили и в других странах, где возникали трудности у ремесленников). То же и о торговле. Все в Польше были уверены, что еврейский купец просто обязан довольствоваться меньшей прибылью, чем христианский. Но так как в силу этого людям именно с евреем было выгодно вести дела, подымался крик, что христианских купцов душит еврейская конкуренция. Но уж кому доставалось больше всех — это корчмарю-еврею. Его обвиняли во всех смертных грехах. И люд он споил, и зерно на алкоголь переводит, что в неурожайные годы очень ухудшает положение (а бывали такие годы нередко, ибо при тогдашней примитивной агротехнике малейшие природные отклонения вызывали беду), и паразит он, и т. д., и т. п. До совершенства этот образ позднее доведен Гоголем — бессмертный Янкель в «Тарасе Бульбе». И не вспоминали люди, что там, где евреев нет, пьют не меньше. Что до 30–40 % дохода с имения приносило пану именно «право пропинаций», то есть, проще говоря, ему платил еврей, арендовавший шинок. И никто из шляхты этими деньгами не брезговал. Я осмелюсь отослать читателя в связи с дальнейшим развитием этой темы к моей книге «Беспокойные герои».

Лирическое отступление

Нашлись даже религиозные еврейские авторитеты, осудившие злосчастных корчмарей. Их обвиняли в продаже водки по субботам. Даже если в этот день за прилавком стоял не сам еврей-шинкарь, а его служанка-христианка, это был грех — еврейское заведение в субботу должно быть закрыто! Ни под каким соусом нельзя благочестивому еврею зарабатывать в субботу. Были и такие, которые полагали этот грех главной причиной хмельнитчины.

В общем, если бы во второй половине XVIII века спросили более или менее интеллигентного поляка о причинах упадка Польши, он свалил бы на еврея если и не все беды страны, то немалую их часть. С этим связана и отмена в 1764 году знаменитой еврейской автономии — «Ваада четырех земель» и «Ваада Литвы» (см. главу X). Этот акт польского Сейма тяжело оскорбил евреев, показав их полную зависимость. «Вряд ли есть еще одна такая страна, как Польша, где свобода еврейского вероисповедания и ненависть к нему соседствуют так близко. Евреям разрешено выполнять все мицвот (заповеди Торы) вполне свободно. Но при этом ненависть к ним так велика, что само слово еврей (по-польски — „жид“) звучит оскорбительно» — так писал во второй половине XVIII века еврейский публицист Шломо Маймон.

Лирическое отступление

А меж тем из тех земель, которые в XVII веке перешли от Речи Посполитой к России в результате хмельнитчины, евреи, конечно, были изгнаны. Но со временем выяснилось, что для полноты счастья украинцам именно жидов и не хватает. И пошли из Малороссии в Петербург просьбы, в частности, от казаков, разрешить купцам-евреям приезжать на ярмарки. Разрешение было дано. А на практике сотни еврейских семей нелегально, но совершенно открыто жили в тех землях постоянно, по меньшей мере, до 1740 года, когда антисемитский настрой в Петербурге, при дворе Елизаветы Петровны, усилился. Видимо, некоторые остались и потом.

Евреев терпели и даже приглашали, как людей всем полезных. А занимались эти нелегалы большей частью арендой шинков. От них этого даже прямо требовали. И редко кому из евреев удавалось заняться чем-либо другим. Так что ругать еврея за корчмарство, сидя у него в шинке, легко, а обойтись без него трудно.

Но так как дела Польши шли все хуже, поляки в 1788 году собрали чрезвычайный Сейм. Работа его растянулась на четыре года, и он вошел в историю как «Четырехлетний Сейм». Много о чем там говорили, но для нас важно, что на этом Сейме выступил с докладом Франтишек Езерский — известный деятель того времени, знаток экономики. Он заявил неожиданно для всех, что евреи приносят польской экономике пользу, а не вред. Ибо экспорт Польши (но не импорт) держится на еврейских купцах.

Я предполагаю, что, увы, не только патриотические соображения двигали еврейскими купцами в поздней Речи Посполитой, когда они сосредоточились на экспорте, а не на импорте. В более законопослушных странах евреи очень активно участвовали как в производстве предметов роскоши (от шелковых тканей до бриллиантов), так и в торговле ими. Но в анархической Польше, где еврейские предприниматели были наименее защищенными, они предпочитали торговать тем, что вызывало меньший интерес у грабителей всех сортов. То есть хлебом и лесом — экспортными товарами Речи Посполитой, а не дорогими импортными предметами дворянского «люкса». Экспортная ориентация еврейских купцов в XVIII веке была, по-видимому, «вынужденной добродетелью». Но польза от них для Польши была. А большего в тех условиях, казалось бы, нельзя было и ожидать. Однако подходило уже время и настоящих польских патриотов-евреев. О них — чуть дальше, а пока — о другом.

В то время, когда Франтишек Езерский доказывал на «Четырехлетием Сейме» полезность евреев, варшавский люд устроил небольшой погром. Дело в том, что у евреев-портных было старинное право — торговать одеждой во время Сейма (в обычное время им это не дозволялось). Но на сей раз Сейм шел долго. Вот евреи и торговали себе. Пришлось их немного поучить, чтобы знали свое место.

Езерский указал также, что от евреев было бы больше пользы, будь обстановка в Польше для них благоприятнее. Но у Польши уже не оставалось времени.

 

Глава XXX

Как Польша второй раз наступила на те же грабли

Вернемся немного назад, в 1768 год. Как я уже упоминал, соседи все больше вмешивались во внутренние дела ослабевшей Речи Посполитой. Россия старалась превратить в свою агентуру православное население — украинцев. Ответной реакцией поляков стало создание Барской конфедерации (Бар — это город в правобережной Украине, мы его упоминали при описании хмельнитчины; о шляхетских конфедерациях — см. главу XXVI).

Шевченко описывает конфедератов как пьяный сброд, от которого достается не только украинцам, но и евреям. Возможно, это все-таки преувеличение — Тарас Шевченко в этом вопросе мог быть, конечно, пристрастен, но то, что конфедераты расправились с кем-то из православного духовенства, как утверждали тогда на Украине, — это очень возможно. Опираясь на бытовавшие во времена его молодости украинские предания, Шевченко описывает расправу конфедератов над православным церковным старостой (ктитором). Ничего невозможного в этом нет, но и Шевченко указывает на единичный случай и не утверждает, что подобное происходило часто. Ответ был страшным. Был тогда в правобережной Украине, еще входившей в состав Речи Посполитой, православный Матронинский монастырь. И вот настоятель этого монастыря Михаил (в монашестве Мельхиседек) Значко-Яворский заявил, что получил от Екатерины II грамоту, где прямо призывается к истреблению поляков и евреев. Это, конечно, была обычная ложь. К таким трюкам часто прибегают, чтобы бунтовать народ. И это часто срабатывает. Сработало и тогда. К монастырю стали стекаться толпы народа. Монахи кропили ножи святой водой — такими ножами резать поляков и евреев — дело якобы богоугодное. Но так как ножи — оружие все-таки недостаточное, а у многих другого не было, брали колья. Восстание вошло в историю как колиивщина или гайдаматчина. «Колиивщина» — от слова «колий» — повстанец. «Гайдамак» — слово тюркское, дословно — нападающий. Так назывались тогда повстанцы-разбойники. Во главе восставших встал Максим Зализняк (Железняк). Этот деятель побывал когда-то в Запорожской Сечи, и это подымало его в глазах коллег (но сама Сечь в тех событиях не участвовала). Восставшие принялись рьяно исполнять «указ» Екатерины II об истреблении поляков и евреев. Стояла весна 1768 года. Ровно 120 лет назад заполыхала хмельнитчина. Восставшие гайдамаки, круша и сжигая все на своем пути, приблизились к Умани, тогда значительному городу — столице графов Потоцких. (Как помнит читатель, Речь Посполитая, особенно ее окраины, фактически стала федерацией магнатских владений). Потоцкие жили в центре, а здесь, на месте, всем распоряжался губернатор Млоданович. И он решил двинуть против восставших полк надворных казаков-украинцев. Ничему не научились поляки на опыте хмельнитчины. То ли непроходимая глупость тут была, то ли бесконечное презрение к украинцам и наивная вера, что хорошо оплачиваемые надворные казаки, которым было что терять, останутся верны порядку и Потоцкому. Но так или иначе, а казачий полк выступил против гайдамаков, и, чтобы снарядить его как следует, опустошили городской арсенал. Что произошло дальше, читатель уже догадался — под командованием сотника Гонты полк перешел на сторону восставших. До этого плохо вооруженные гайдамаки не были опасны укрепленному городу. Теперь положение решительно изменилось.

Лирическое отступление

Умань превратилась в значительный город буквально накануне этих страшных событий. В 1761 году Потоцкие всерьез занялись Уманью. Были построены городские стены и разные общественные здания, а также учреждены ярмарки на очень выгодных условиях, о чем было широко объявлено. И начался расцвет города. Одну из причин этого расцвета видят в том, что запорожцы (а до Умани им было относительно близко) оказались вовсе неплохими соседями. Сечь, перетерпевшая со времен хмельнитчины много мытарств, стала менее разбойничьей и увидела в быстро растущей Умани хорошего торгового партнера. Запорожцы сбывали туда не только добычу, но и свою продукцию, в первую очередь, рыбу и соль, которая поступала из соляных озер Крыма сперва в Сечь. А закупали они прежде всего спиртное. Видимо, эта торговля и была одной из существенных причин нейтралитета Сечи страшной весной 1768 года. Но оказалось, можно обойтись и без запорожцев. Современники, описывая процветание Умани и ее округи, отдавали должное губернатору Млодановичу. Он был хорошим администратором, по тому времени либеральным. Полагался не только на кнут, но и на пряник. Так как экономический подъем шел на пользу всем, то казалось, что воцарится покой и порядок. Но вышло не так.

Для моего рассказа важно отметить быстрый рост еврейского населения Умани в 60-е годы XVIII века. «Без жида нема ярмарка», — говорит украинская поговорка. И евреи стали обосновываться в Умани, переезжая в процветающий город из неблизких мест. Экономическое процветание и безопасность (новые стены) — евреи не были этим избалованы в тогдашней Польше. Обосновывались надолго, строили дома. А когда грянул гром, в Умань сбежались и евреи из окрестных местечек.

 

Глава XXXI

Уманская резня

Все же среди сотрудников Млодановича нашлись люди разумные, казакам не верившие. И в городе спешно стали создавать ополчение из всех благонадежных, то есть в первую очередь из евреев. Но мало было времени, чтобы обучить людей, мало оружия и боеприпасов — все ушло на снаряжение казаков. Один из главных исторических источников о событиях тех дней в Умани — это воспоминания дочери губернатора — Вероники Млоданович (в замужестве — Вероника Кребс). Она спаслась тогда. Об отце она пишет очень критически, о евреях — хорошо. Они не теряли надежды на спасение, укрепляли город, учились азам военного дела. Но вот начались атаки повстанцев. Евреи отбивались, пока не начали истощаться запасы пороха. Никакой помощи к городу не подошло. Млоданович вступил в переговоры с восставшими, обещая от имени графа Потоцкого бесконечные милости. Те согласились на мир, но отказались дать гарантии безопасности евреям. Все же губернатор сдал город (и опять же ничему не научились поляки — вспомните Тульчин, читатель — см. главу XVI). Евреи отступили в район синагоги и там хотели еще защищаться, в основном врукопашную, но гайдамаки не полезли на рожон. С городских стен они навели пушку на синагогу, и очень скоро ничего от нее и от пытавшихся защищаться евреев не осталось. Затем убили Млодановича. «Ты обещал мне жизнь!», — кричал несчастный губернатор Гонте. «Но ведь и ты предал евреев», — последовал ответ, и его убили. Затем произошли события и вовсе страшные. Кто хочет, может не верить. Но на Украине и тогда, и позже в них верили. В Умани была большая униатская школа, там учились 400 детей, и вот ее преподавателей и учеников гайдамаки всех истребили. Туда же ходили и дети Гонты. Их привели к нему. И он их убил. Расправы эти происходили на городской площади. А на крыше одного дома, выходившего на площадь, прятался мальчик — ученик этой самой школы. И все слышал. Ночью ему удалось скрыться. Вот с его слов все это и известно. Еще раз повторяю: современники и ближайшие потомки в это верили. Сомнения начали высказываться украинскими и русскими историками много позже. В Умани и ее окрестностях погибли тысячи евреев. Эти события вошли в нашу историю под названием «Уманская резня». Тут любопытно отметить вот что: ни во время гайдаматчины, ни после нее не появилось какого-то особенного обвинения против евреев, пусть даже ложного и запоздалого, вроде аренды жидами православных храмов. Видимо, в то время избиение евреев уже в объяснениях не нуждалось. Но раз не осталось нам приличной антисемитской сказки, обратимся к гайдамацким «подвигам» — они кое-что проясняют. Один показательный образчик их таков. В Лисянке (местечко около Умани, свирепо вырезанное) гайдамаки повесили рядом ксендза, еврея и собаку, а рядом табличку с объяснением в стихах: «Жид, католик и собака, у них вера одинака». А ведь на дворе стояла вторая половина XVIII века — времена отнюдь не варварские — расцвет европейского Просвещения. Разница между хмельнитчиной и гайдаматчиной, между прочим, и в том, что они возникли в разные эпохи. В середине XVII века, во времена хмельнитчины, Европа была еще в средневековье. Религиозное рвение восставших тогда никого удивить не могло. Но 120 лет спустя, в эпоху Просвещения, многие европейцы верили в торжество разума. В моде были науки. Во Франции интеллектуалы, объединившись под главенством Дидро, издали знаменитую «Энциклопедию», где все объяснялось с точки зрения самых передовых научных взглядов того времени. Из Петербурга Екатерина Великая с восторгом наблюдала за их работой и оказывала им материальную и моральную поддержку. Она гордилась дружбой с Дидро и Вольтером. Призывы к религиозной терпимости тогда считались хорошим тоном. Как раз в 60-е годы XVIII века, в начале своего царствования, Екатерина II резко смягчила законы против староверов, преследование которых стало в России уже традицией. Эту либеральную меру наметил еще Петр III, но сделать ничего не успел. В жизнь этот указ провела Екатерина, притом в расширенном виде. Эти ее действия были в духе времени и соответствовали образу просвещенной монархини. А не так уж далеко от Парижа и Петербурга, не в джунглях, а в Европе, духовенство кропит ножи святой водой, чтобы не мучила совесть из-за пролитой крови иноверцев. Не разгоняют лучи света тьмы мракобесия! Тогда увидели, кажется, впервые в новое время, что агрессивное варварство и культура могут сосуществовать в довольно близком соседстве, почти не влияя друг на друга. С тех пор это наблюдалось не раз, и в наши дни соседство это стало еще ближе. Правда, кровожадный фанатизм теперь проявляют приверженцы другой религии.

Вскоре после уманской резни подошли русские войска — в России, из своих соображений, считали нужным продемонстрировать полякам, что русские умеют наводить порядок. Гайдамаки полагали себя русской агентурой, и потому их вожди сами пришли к русскому начальству. Но были арестованы. Зализняка отправили в Сибирь на каторгу. Там, по не вполне надежным данным, он был освобожден пугачевцами и вступил в их ряды. Если это так, то он сражался бок о бок с бывшими барскими конфедератами. Они тоже к тому времени попали в Сибирь и тоже примкнули к пугачевцам. Это и вообще будет характерно для сосланных поляков. Они всегда будут продолжать борьбу с Россией.

А Гонту, как подданного Речи Посполитой, выдали ей. Ему придумали мучительную казнь, длившуюся 14 дней, — с живого содрали кожу на ремни. Много поляков собралось посмотреть на это зрелище (а на дворе стояла вторая половина XVIII века!). Умирал Иван Гонта мужественно. Отряды гайдамаков после ареста вождей быстро растаяли. Таким образом, продолжительность и размах событий были неизмеримо меньше, чем во времена хмельнитчины. Но ведь и Речь Посполитая была уже не та. С нее хватило и этого удара. Она уже не оправилась, и в конце XVIII века исчезла, разделенная между соседями. Как тогда говорили: «Три черных орла сбились в стаю и заклевали белого». Орлы тут геральдические — с государственных гербов. Белый орел — Польша (Речь Посполитая). «Союз черных орлов» — Россия, Пруссия и Австрия. Эти страны в конце XVIII века несколько раз делили Польшу до полного ее исчезновения. И ситуация для поляков становилась еще горше, когда они вспоминали, что некогда над стенами московского кремля реяли польские знамена, что Пруссия была до «потопа» вассалом Польши, а Вену Ян Собесский спас от турок.

Следует особенно отметить, что у «черных орлов» нашлись союзники внутри Речи Посполитой среди высшей польской знати. Большей частью эти предатели были просто подкуплены послами соседних держав. Некоторые, возможно, не верили в будущее самостоятельной Польши или пугались необходимых для этого реформ. Все они объединились в Тарговицкую конфедерацию и помогли «черным орлам заклевать белого». С тех пор «Тарговица» стала в Польше синонимом измены.

В это же время Екатерина II окончательно ликвидировала Запорожскую Сечь (1775 год). Часть казаков ушла тогда в турецкие владения, за Дунай. Последний атаман Запорожской Сечи умер в заключении, по-видимому, на Соловках. Анархическая казачья республика была порождением анархической же полуреспубликанской Речи Посполитой. Вместе они и сошли с исторической сцены.

 

Глава XXXII

Польская благодарность и царская милость

Польша все же пыталась бороться. Она поднялась на борьбу за свободу под руководством Тадеуша Костюшко. Редкого благородства был человек, и к 1794 году, когда поднялся он на последний бой за свободу Польши, имел уже некоторую известность — был героем Соединенных Штатов Америки: участвовал в войне американцев за независимость.

И вот польские евреи решили, что судьба Польши и их касается, хотя им была известна веротерпимость Екатерины Великой. И пошли евреи к Костюшко добровольцами. Польское правительство объявило о равноправии евреев. В ответ на это в «Правительственной газете» в сентябре 1794 года было напечатано обращение Берека Иосилевича (см. ниже) к соплеменникам:

Слушайте, сыны Израиля! Все, кто готов помочь Родине, знайте — пришел час взяться за мечи и добиться свободы, которая обещана нам. Встанем же на защиту раздираемой Польши. И если суждено нам погибнуть, дети наши будут свободными и не будут гонимы и преследуемы, как лесные звери и собаки.

Добровольцев явилось много. Но уж слишком необычно это было — превращение «убогих жидков» в воинов. И решили поляки создать для начала одну воинскую часть и посмотреть, что из этого получится. А получилось отлично — геройски бились евреи (человек 500–600), защищая Варшаву от суворовских «чудо-богатырей». Три раза отбивали они русские атаки, почти все и полегли там. Лишь несколько человек уцелело и добралось до Франции — тогда поляки связывали с ней свои надежды.

Сам Костюшко, раненный, попал в плен к русским. Чудом остался в живых тогда и командовавший евреями Берек Иосилевич (иногда пишут Берко). Он служил потом во французской армии, вместе с другими польскими эмигрантами. Все они верили, что Наполеон освободит Польшу. Берек погиб в бою с австрийцами. «Любил он Родину не меньше, чем поляки», — так сказал о польском патриоте-еврее по другому случаю великий польский поэт Мицкевич. Но осталась та любовь безответной.

Однажды, казалось, улыбнулась полякам удача. Наполеон дошел до Польши и из отнятых у пруссаков и австрийцев районов Польши организовал герцогство Варшавское — зародыш возрождающейся Польши, как мечтали поляки. Наполеон в отношении к евреям был прагматиком. Там, где он не мог рассчитывать на любовь основной массы населения, он спешил дать евреям равноправие — хоть кто-то будет ему благодарен. Но в польских землях и так на него молились. И он оставил еврейский вопрос на усмотрение поляков, а они отложили его решение до лучших времен, так и не наступивших. То есть, проще говоря, в герцогстве Варшавском, в отличие от других зависимых от Наполеона государств, евреи не получили равноправия. Но все-таки поляки не забыли храбрых еврейских бойцов Костюшко. В благодарность за все разрешили вдове Берека Иосилевича торговать водкой на главной улице Варшавы, что остальным евреям было запрещено.

Лирическое отступление

Польша, как известно, возродилась между двумя мировыми войнами («Вторая Речь Посполитая», — с гордостью называли свою страну поляки). И вот, несмотря на весь антисемитизм тогдашней польской жизни, в гимназическом учебнике истории рассказывалось о еврейском полке в армии Костюшко. При социализме о еврейских патриотах Польши в официальных учебниках уже не вспоминали.

Но оказалось, что вечно пинать нельзя даже евреев. Обитатели еврейских местечек Белоруссии увидели на примере соседнего герцогства Варшавского, что Наполеон, может быть, и хорош для нашего брата в Западной Европе, но не в Восточной. Следует учесть и то, что, когда Белоруссия вошла в состав Российской империи в результате раздела Речи Посполитой, польскую анархию, особенно сильную на окраинах государства, сменила твердая русская власть, обеспечившая законность и порядок. Это на первых порах улучшило ситуацию в крае вообще и положение евреев в частности.

И вот, когда в 1812 году началось наполеоновское вторжение, поляки, многочисленные тогда в Белоруссии, встретили его с восторгом. А евреи взяли сторону русских. Важную роль тут сыграло обращение Шнеура Залмана из Ляд, основателя движения хасидов-хабадников, который еще в 1800 году, когда звезда Наполеона только восходила, предсказал, что тот кончит плохо. А теперь он призвал своих сторонников помогать русским, не считаясь ни с какой опасностью, так как «если Наполеон победит Россию, сокрушатся устои иудаизма».

По всему по этому евреи приняли активное участие в партизанском движении. Так впервые они с поляками оказались по разные стороны баррикад.

Александр I высказал евреям по этому поводу свое милостивое расположение, и до конца его царствования евреев не трогали. А как в дальнейшем «отблагодарил» их его младший брат Николай (кстати, хорошо осведомленный о еврейско-русском патриотизме в 1812 году), как распространил он рекрутскую повинность на малолетних еврейских детей, рассказано в моей книге «Беспокойные герои».

 

Эпилог

Заглянем немного вперед. Итак, в конце XVIII века Польши не стало.

Но это смотря какие народы. Иные не исчезают «в пропасти забвения», даже когда лишаются своего государства. И рад бы мир о них забыть, да не выходит. Поляки оказались из таких. С невероятным упорством боролись они и никогда, даже в самые черные дни, не теряли надежды на возрождение Польши.

Лирическое отступление

Ян Генрик Домбровский (тут важно и имя, ибо история Польши знает нескольких Домбровских) — польский генерал. Получил известность, сражаясь за свободу Польши под знаменами Костюшко. После поражения восстания эмигрировал. В конце XVIII века в Италии, только что захваченной Наполеоном, Домбровский сформировал под покровительством Бонапарта первые польские легионы нз эмигрантов, а также из военнопленных и перебежчиков из австрийской армии. Для этих частей поэт Выбицкий и написал «Мазурку Домбровского», знаменитое первое четверостишье которой здесь приведено. Тогдашние легионеры в большинстве скоро погибли в боях с русскими и австрийцами (Итальянский поход Суворова). Но польские эмигрантские части возрождались, как птица Феникс. Иногда (во времена Наполеона) сразу же, иногда через десятилетия. И происходило это до Второй мировой войны включительно. А «Мазурка Домбровского» стала вечным гимном этих частей.

Главным врагом считали поляки Россию — после наполеоновских войн более 80 % того, что было когда-то Речью Посполитой, вошло в состав Российской империи. В XIX веке любой враг России, от Наполеона до Шамиля (вождь чеченцев), имел в своих рядах польских добровольцев. Надо заметить, что Россия вначале, при Александре I, пыталась действовать больше пряником, чем кнутом. Поляки не только получили полное прощение за службу у Наполеона, но и широчайшую автономию в составе Российской империи — Царство Польское. А в нем, кстати, сперва и конституция была, о чем в самой России еще и не мечтали. И крепостное право, уничтоженное Наполеоном в герцогстве Варшавском, не было восстановлено в Царстве Польском.

А экономического грабежа Польши и в помине тогда не было — наоборот, Россия покрывала бюджетный дефицит Царства Польского! Но не «приручились» поляки. Многие из них «сделали ненависть к России своей судьбой и профессией». Притом они так и не научились порядку — вечно спорили не к месту между собой, всегда упускали удобный для восстания момент. Впрочем, многие в XIX веке считали, что именно любовь поляков к анархии и делала невозможной их интеграцию в Российскую империю — государство хорошо организованное и строгое.

Как бы там ни было, картина их борьбы за свободу получилась величественной. «Самозабвенные польские восстания» восхитили и восхищают по сей день многих. От космополита еврейского происхождения Карла Маркса до нынешнего русского националиста Солженицына.

С каждым восстанием (1830, 1863 года) положение поляков ухудшалось. К концу XIX столетия от былого русского либерализма в Польше не осталось и следа. Даже само слово «Польша» старались не употреблять. Говорили «Привислянский край» (по названию реки Вислы). Хуже того, второе из этих восстаний нанесло удар по либеральным реформам Александра II в России. Но все это поляков ничему не учило. Кнут был также бесполезен, как и пряник (впрочем, кнут был серьезный только по понятиям XIX века). Навсегда остались они оппозиционной группой в Российской империи. И мятежный свой задор не теряли ни «во глубине сибирских руд», ни на Камчатке, куда попадали после неудач своих восстаний. Русский революционер-анархист и ученый-географ Петр Кропоткин, долго живший в Сибири, стал свидетелем их героического и безнадежного восстания в районе Иркутска — поляки задумали пробиться в Китай! Кропоткин восхищался ими, и считал русских заключенных на такое не способными.

Русские поляков, естественно, не любили (кроме горсти революционеров-космополитов, вроде Герцена и Бакунина). Эта полонофобия ярко отразилась в русской литературе, в частности, у Достоевского. Все народные волнения, пожары в Петербурге, причины которых не были установлены, и т. д. приписывались полякам. Русских революционеров считали польской агентурой, иногда не сознательной. Революционной славе поляков способствовал их знаменитый лозунг, обращенный к русским карательным войскам: «За нашу и вашу свободу». В общем, были они в России революционным пугалом, пока на рубеже XIX–XX веков это место не заняли евреи.

Меккой польских эмигрантов в то время был Париж. Но Франция имела существенный недостаток — она далеко от России. И после Наполеона воевала с Россией только один раз — в Крымскую войну. Самых непримиримых польских эмигрантов это не устраивало. И они устремились туда, где шансы сражаться с русскими были наибольшие — в турецкую армию, благо русско-турецкие войны шли часто. Прошли времена Яна Собесского, и турки, как вечные враги Российской империи, теперь вызывали симпатии поляков. Османская империя охотно принимала эмигрантов. Европейские военные были ей нужны для модернизации отсталой турецкой армии. Это были в основном поляки и венгры. Последние эмигрировали в 1849 году, когда «европейский жандарм» Николай I помог австрийцам разгромить национально-освободительную революцию в Венгрии (в которой участвовали и поляки). На всех этих людей султан мог положиться — они ненавидели Россию.

Большинство поляков и в Турции оставались католиками и старались там жить по-польски. В XIX веке под Стамбулом возник целый польский городок. Но бывали и случаи перехода в ислам. Во-первых, в интересах борьбы с Россией. Ведь часто приходилось идти в бой вместе с мусульманскими фанатиками, всех христиан ненавидевшими и нюансов не различавшими. А во-вторых, возможно, и в интересах карьеры. Местные православные балканские славяне (болгары, сербы) турецких поляков боялись и ненавидели, считали их «бо льшими турками, чем сами турки».

Выходило, что и в благородном славянском семействе не без урода, а так как эту истину признавать было горько, то возникла даже теория, что поляки народ не славянский, поэтому и бунтуют непрерывно против друга и защитника всех славян — русского царя. Теория эта настолько нелепа, что я кратко приведу ее, как пример заказной псевдонаучности.

Когда-то, в раннее средневековье, существовал в Европе могучий Аварский каганат (VI век — 796 год). Центр его находился на территории нынешней Венгрии. Это была агрессивная полукочевая империя, в конце концов разгромленная Карлом Великим. Пришли авары с Востока. После поражения они быстро исчезли с исторической сцены, то есть смешались с другими народами. У враждебных аварам славян даже поговорка бытовала: «Сгинули аки обры (авары)», — говорили о пропавших без вести. Но в Дагестане и доныне живет небольшой народ — аварцы. И там же поблизости есть родственный аварцам народ лакцы, еще в несколько раз меньший по численности. Так что все ясно: авары, явившиеся в Европу в VI веке, и кавказские аварцы — две ветви одного разделившегося народа. Те грозные авары увлекли в своем движении в Европу каких-то лакцев. А другое название поляков, как известно, — ляхи. Они и есть потомки тех лакцев, а не славяне! Все это писалось в серьезных книгах в конце XIX века, в эпоху Александра III (сам читал!).

Впрочем, поляки в долгу не оставались, русских родней тоже не признавали. «Прочь в Азию, потомки Чингисхана!» — так поляки говорили о русских, когда исчезла надежда на сотрудничество с русскими революционерами.

Конечно, не все поляки были столь непримиримы. Низшие классы были настроены более соглашательски. Но даже среди шляхты, особенно в конце XIX века, после горьких неудач восстаний было достаточно людей мирившихся, пусть неохотно, с русской властью. В Петербурге, в Одессе поселилось немало поляков, не только простолюдинов. В Петербурге функционировала польская гимназия. Некоторые из ссыльных поляков прижились даже в Сибири (благо им, польским подданным российского императора, в отличие от евреев дозволялось жить всюду). Но не эти люди, а бунтари определяли образ нации и на западе, и в России. В эпоху до Первой мировой войны само слово «Польша» было нарицательным. Так, например, вечно неспокойную Ирландию называли «Английская Польша».

И под германской властью не сладко жилось полякам. Австрийцы справедливо видели в них мятежный элемент. И умело спровоцировали в 1846 году массовое и кровавое выступление западных украинцев против поляков, используя классовый антагонизм. В Восточной Галиции (то есть на Львовщине, тогда австрийской) власти натравили темное украинское мужичье на польскую шляхту, основную носительницу национальной польской идеи. И в дальнейшем, во время революционной бури 1848 года, украинцы остались лояльны Вене, где их тогда прозвали «восточными тирольцами». И Вена их вознаградила. Были приняты законы, облегчавшие положение украинских крестьян в Восточной Галиции. Эти события являются классическим примером политики «разделяй и властвуй», виртуозами которой были Габсбурги.

Бисмарк (Пруссия, затем Германская империя) открыто сотрудничал с русским царем в подавлении польского восстания 1863 года. А в 70-е годы XIX века прижимал католическую церковь, которая для поляков была национальной (в Пруссии господствовал протестантизм).

Положение в обеих германских империях, особенно в Австро-Венгрии (так с 1867 года называлась империя Габсбургов) для поляков стало улучшаться только с конца XIX века, когда оказалась востребована их русофобия.

А вот в Западной Европе поляков любили. Считалось, что в 1830 году они спасли Францию и Бельгию. По преданию сообщение о революции во Франции, покончившей с Бурбонами, пришло в Петербург во время придворного бала. Николай I тут же обратился к присутствующим офицерам: «Седлайте коней, господа — в Париже опять революция». Но тут революция вспыхнула поближе — в Польше. И стало не до Парижа и не до Бельгии.

В Париж стекались после неудачных польских восстаний беженцы. Им не всегда было радо правительство, ибо публикой они были беспокойной. Но радушно встречали парижане, видящие в них борцов за свободу. А во Франции уже тогда приходилось считаться с общественным мнением.

Но по-прежнему, чем хуже шли польские дела, тем сильнее становился польский антисемитизм. Для поляков святой была память о Тадеуше Костюшко. Однако его доброго отношения к евреям они не разделяли. Были, конечно, исключения, вроде Мицкевича, но они были редки (да и вообще у Мицкевича подозревают еврейские корни). Массового участия в польских восстаниях евреи после Костюшко не принимали. В частности, и потому, что поляки не хотели этого. В 1830 году они прямо заявили, что «не желают, чтобы еврейская кровь вместе с благородной польской кровью лилась на поле брани». Правда, отдельные евреи ухитрялись служить и даже геройствовать в польских войсках и партизанских отрядах, но погоды они не делали.

Были в русских верхах люди, полагавшие, что можно использовать польско-еврейский антагонизм в своих интересах. «Еврей достаточно благоразумен, чтобы не брать пример с сумасшедшего соседа» (то есть с поляков), писал один из них. Но это было бы уж слишком для Российской империи — искать опору в евреях!

А нашлись такие, что не побрезговали. В революции 1848–1849 годов самыми активными из поляков оказались жители прусской Польши — Познанского края («земли прусского захвата», как говорили поляки). В это революционное время в Берлине приняли закон о равноправии граждан всех вероисповеданий. И евреи Познанского края не только остались лояльны к Пруссии, но многие даже проявили активность и отвагу в борьбе с поляками. Они теперь считали себя «немцами Моисеева вероисповедания» и не желали больше слышать о Польше. А настоящие немцы и не думали выступать против того, чтобы за их интересы лилась еврейская кровь. Пролилось ее там достаточно. Когда изредка успех в боях случался у поляков, они жестоко мстили евреям за прусский патриотизм.

 

Приложение 1

Расширенная грамота о привилегиях, пожалованная евреям Польши королем Казимиром Великим

Во-первых, Мы определяем, что в вопросах о деньгах, движимом и недвижимом имуществе или в уголовном деле, касающемся тела еврея или его собственности, ни один христианин не может свидетельствовать против евреев… Христианину не разрешается свидетельствовать против указанных евреев, если будет один из них обвинен в чем-либо, даже если это будет уголовное обвинение; это могут сделать лишь двое храбрых христиан и два добрых еврея… И двое указанных христиан должны поклясться на святом кресте формулой «Да поможет мне Бог и крест святой» и прочее, по обычаю христианскому. А двое евреев поклянутся на свитке десяти заповедей (свитке Торы), по обычаю евреев…

И далее, если кто-либо из христиан вызывает в суд еврея в том, что оставил у него заклад, а еврей это отрицает, и тот христианин не дает веры словам еврея, должен еврей опровергнуть обвинение клятвой перед христианином…

Более того, еврей может принимать любой заклад, который будет передан ему, каков бы заклад ни был, кроме одежды, запятнанной кровью, отсыревшей одежды, а также священных одежд (одежд, предназначенных для отправления католического обряда), предназначенных для Божественного служения. Эти да не будут приняты ни в каком случае, разве что они будут переданы на сохранение какому-либо священнику, ибо не может еврей хранить их сам…

И далее, если какой-либо христианин призовет еврея в суд по делу о закладе, хранящемся у этого еврея, в том, что заклад взят насилием или посредством кражи, еврей должен будет сказать по делу о приеме заклада: «Когда заклад был передан мне, не знал я, что заклад был взят посредством кражи или отнят силой, но верил я, что заклад правомочен и свободен»; еврей поклянется и скажет, какую сумму он заплатил за заклад, и после того, как еврей очистится клятвой, обязан христианин уплатить основную сумму долга, под которую дан заклад, и процент за время заклада, наличными на месте…

И далее, если евреи заспорят между собой по какому-либо делу, и произойдет стычка или иное какое столкновение; или если еврей заспорит с христианином и в ходе стычки… ранят друг друга, судить их будет не городской судья, не городские советники и не кто-либо другой, а лишь воевода тех евреев или исполняющий его должность, и судимы будут так, чтобы в суде были также и еврейские судьи.

Но если вышеупомянутый еврей, имеющий тяжбу с одним из вышеупомянутых людей, потребует представить его дело перед Нашим Величеством, то должен воевода или исполняющий обязанности судьи в то время представить дело того еврея перед Нами; подобно этому, любой иск, возбужденный перед воеводой между евреями и воеводой или исполняющим его обязанности, должен быть представлен перед Нами, если тяжущиеся того потребуют.

И далее. Ни один воевода или староста да не наложит на евреев никаких поборов, то есть денежных налогов, податей и даней, кроме тех, что евреи дадут сами по своей доброй воле, ибо мы охраняем их интересы ради казны Нашей.

Мы определяем также, что в каждом деле о споре или стычке между евреями да не будет судить никто, кроме старейшин их, за исключением тех случаев, когда они сами не смогут выяснить истину. Тогда они должны будут представить это дело перед паном воеводой…

Более того, если христианин вступит в какую-либо стычку с евреем и тот христианин нанесет еврею рану, источающую кровь, или наставит ему синяк, или покусится на жизнь его, или выдерет волосы из головы его, Мы предоставляем тому еврею право суда… и тот христианин, чья вина будет доказана клятвой еврея, обязан будет уплатить тому еврею… за телесный ущерб.

Далее, если, сохрани Бог, один из христиан убьет одного из евреев и если еврей, самый близкий к убитому, докажет вину того христианина клятвой на свитке десяти заповедей, по обычаю евреев, то Мы желаем и повелеваем, чтобы тот христианин, чья вина доказана описанным способом, был казнен, по принципу «голова за голову». И иначе да не будет.

Но если тот христианин, который убил еврея, убежит и невозможно будет найти его и задержать, то имущество того христианина, движимое и недвижимое, принадлежавшее ему, перейдет к кровным родственникам убитого еврея (первая половина), а вторая половина перейдет в Нашу королевскую казну…

И далее, Мы повелеваем и определяем, что если какой-либо еврей входит в дом христианина, никто из христиан не должен чинить ему препятствий, затруднений и страданий.

И далее, Мы повелеваем и определяем, что каждый еврей может свободно и безопасно входить в общую городскую баню, и не должен он платить никакой дополнительной платы, но лишь то же, что и прочие жители города.

И в каждом месте, где живут евреи, в каждом городе и местечке королевства Нашего могут они забивать скот крупный и мелкий на мясо для нужд их: и если какое-либо мясо их не удовлетворит, то смогут они продать его по их возможности, как будет угодно им.

Если кто-либо из христиан разрушит кладбище тех евреев, чьи могилы находятся на нем, и силой сбросит или уберет надгробья, или каким-либо образом осквернит могилы, то движимое и недвижимое имущество виновного перейдет в Нашу королевскую казну. Мы желаем, чтобы это решение действительно было выполнено согласно законному праву, пожалованному Нами евреям.

И далее, если какой-либо христианин нагло и преднамеренно нанесет ущерб их синагоге, то он будет задержан и обязан будет платить нашему воеводе — защитнику евреев в качестве штрафа две меры перца…

И если кто-либо из христиан, пренебрегая установлениями нашими и не соблюдая их, силой войдет в дом еврея в поисках имущества своего, каково бы оно ни было, не положив указанное золото, то будет христианин тот судим, как грабитель и вор.

Не может христианин вызвать еврея в церковный суд… Еврей может быть вызван лишь к воеводе, начальствующему в то время; и впредь будут… представители королевской власти защищать, охранять и предотвращать вызов того еврея в церковный суд…

И далее, если похитит какой-либо христианин ребенка или подростка у какого-либо еврея и сделает это в форме кражи, так что еврей не будет знать об этом, то христианин тот, кто бы он ни был, наказан будет не иначе как вор.

И далее Мы определяем: да не будет так, чтобы какой-либо христианин обвинил какого-либо еврея, говоря, что эти евреи обязаны каждый год употреблять кровь христианскую или святой хлеб церкви христианской, ибо постановления папы Иннокентия и уставы (Церкви) учат нас, что невиновны они в таких деяниях, ибо это противно законам их. И если впредь какой-либо христианин обвинит… какого-либо еврея в таких деяниях, то мы даруем и жалуем вам такое право. Если тот христианин захочет привести свидетелей и доказать вину еврея и тем завершить свою жалобу, то он будет обязан доказать это с помощью трех добрых евреев, владеющих имуществом в королевстве нашем, жизнь которых безукоризненна и которые крепки в вере своей, а также с помощью четырех добрых христиан, владеющих значительным имуществом в королевстве нашем, жизнь которых безукоризненна и которые крепки в вере их… и если христианин докажет свою правоту перед евреем, то еврей тот должен будет умереть и смертью наказан будет. А если тот христианин не приведет таковых свидетелей и не докажет обвинения против еврея, то сам он будет приговорен к тому роду смерти, которого был достоин еврей. И если Наша вельможная знать, владетели поместий, и горожане королевства Нашего будут допускать по таким делам насилие против евреев наших, не одолев их в суде, то имущество их перейдет в Нашу королевскую казну, а жизни их будут отданы на особую милость Нашу…

Более того, если случится так, что кто-либо из евреев публично возопиет вследствие насильственных действий против него, совершаемых кем-либо ночью, и призовет на помощь его соседей-христиан, живущих с ним в одном городе, и эти соседи-христиане, слыша того еврея взывающим о помощи, не пожелают его защищать и помочь ему против тех действий, то Мы определяем и приказываем, что все имущество тех соседей-христиан, кто бы они ни были, перейдет в Нашу королевскую казну, а жизни их будут отданы на милость Нашу.

Более того, Мы определяем, что все евреи, живущие в Нашем королевстве, могут покупать, приобретать и торговать свободно, безопасно, без какого-либо препятствия или задержки любыми товарами… И если кто-либо из христиан воспрепятствует тем евреям совершать упомянутое и каким-либо образом помешает торговле, то совершит он тем нарушение установлений Нашего королевства и тем навлечет на себя тот христианин Наше неудовольствие великое.

Мы определяем также, что каждый торговец, кто бы он ни был, продающий товары свои на годичных ярмарках или в еженедельные базарные дни, обязан продавать их евреям, равно как и христианам; и если поступит он иначе и пожалуются на него те евреи, то товары его, предназначенные на продажу, будут взяты для Нас или для воеводы. И чтобы все сказанное выше приобрело силу навеки, прикрепляем Мы к грамоте сей Нашу печать (к грамоте прикреплялся восковой оттиск королевской печати, свидетельствовавший о ее достоверности).

 

Приложение 2

 

Дорогой читатель! Я признаю, что важная сторона бытия евреев Речи Посполитой мною не освещена совершенно. Это их духовно-религиозная жизнь. Но, во-первых, это тема для отдельной книги. Во-вторых, по этому вопросу в наше время есть много доступной литературы религиозных авторов. Я лишь упомяну здесь, что в первой половине и середине XVIII века важное значение имела полемика с саббатианцами — последователями Шабтая Цви (Саббатая Цви), точнее с их польским ответвлением — франкистами (о Саббатае Цви см. главу XXIII). Но имеется одна тема, на которой нельзя не остановиться, хотя бы кратко, ибо она и сегодня актуальна. Я имею в виду возникновение хасидизма и борьбу, которую повели с ним миснагиды. Хасиды — по-древнееврейски «благочестивые». Миснагиды (митнагиды) — противники хасидизма, сторонники традиционной раввинской учености. Еще их называли литовцами (литваками), ибо твердыней их был Вильно (Вильнюс). События эти — борьба миснагидов и хасидов и первые проблески еврейского Просвещения (хаскалы) в Восточной Европе только начались в последние десятилетия существования Речи Посполитой. В основном, они происходили после раздела Польши между Россией, Австрией и Пруссией в конце XVIII века. А еще позже. в XIX веке, вражда постепенно стихла.

Попытаюсь очень кратко изложить историю вопроса, приводя выдержки из работ еврейских историков.

 

Из статьи Ю. Гессена

«История религиозной борьбы среди русских евреев»

Хасидизм возник на Украине в середине XVIII века… Основатель хасидизма Израиль Бешт провозгласил, что человека спасает не талмудическая ученость, а искреннее благочестие, душевная чистота, да горячая молитва; и эта проповедь, освобождавшая еврея от излишних мелочных обрядов, в изобилии внесенных раввинами в еврейскую жизнь, и дававшая последнему бедняку утешение, что при всем своем духовном убожестве он может быть угоден Богу, собрала вокруг нового учителя громадную толпу, жаждавшую простого искреннего слова; к Бешту примкнули также многие из украинских раввинов… Бешт не уничтожил раввината, но он подчинил этот институт верховному духовенству — цадикам, которые получили власть назначать и смещать раввинов. За цадиком, этим посредником между Богом и обыкновенным человеком, была признана чудодейственная сила, и паства обязана была перед ним благоговеть… Исцеляя якобы от недугов, давая житейские советы, цадики стали необходимы народу, и они-то главным образом способствовали распространению хасидизма; нередко достаточно было появления цадика в новом месте, чтобы все население перешло в стан хасидов… В течение последних десятилетий XVIII века хасидизм завоевал значительную часть населения Подолии, Волыни и Украины; что же касается Белоруссии и Литвы, то новое учение проникло вскоре и сюда, но к нему примкнули лишь немногочисленные группы, скрывавшие свою принадлежность к секте; только к концу XVIII века, после долгой упорной борьбы с раввинизмом, хасидизм получил здесь широкое распространение. Во главе Литовского раввината стоял в то время знаменитый ученый талмудист Илия Виленский, удостоившийся редкого титула «гаона»; наиболее энергичный противник-хасидизма, он восстал против него еще тогда, когда в Литве только начали возникать хасидские кружки. Это было в 1772 году… Но старания раввинов ни к чему не привели — хасидизм все более и более распространялся…

 

Из статьи Ш. Дубнова

«Возникновение хасидизма»

Надо хорошо знать среду, в которой данные верования возникли; надобно постоянно помнить следующие глубоко истинные слова Э. Ренана: «Наблюдение, которое ни разу не было опровергнуто, убедило нас в том, что чудеса происходят только в такие времена и в таких местах, где в чудеса верят, и на глазах таких людей, которые расположены в них верить. Ни одно чудо не произошло на глазах людей, способных определить свойство чудесного деяния… Чудо есть в гораздо большей степени дело рук публики, чем того, которому оно приписывается». Какова же была публика, перед которой Бешт разыгрывал роль чудодея?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо прежде всего иметь в виду, где происходила деятельность Бешта. Мы знаем, что основатель хасидизма жил и действовал в Подолии и в прилегающих к ней частях Галиции и Буковины, то есть в тех именно местах, где еврейская масса доныне (то есть в начале XX века) еще поражает своей замкнутостью, бедностью материальной и нищетой духовной. Этот пункт всегда был средоточением самой темной части еврейства; он заключал в себе как бы квинтэссенцию еврейского плебейства. Мелкий деревенский арендатор, грубый корчмарь, отличавшийся от малорусского мужика только верой и покроем платья, хозяин постоялого двора, шинкарь с присущей ему грязной обстановкой, бедный городской ремесленник, мелкий торговец, разносчик, панский фактор и т. п. — вот разночинный люд, среди которого действовал Бешт… Панство угнетало бедную еврейскую массу не только материально, но и нравственно: пан смотрел на своего арендатора, шинкаря, ремесленника, на всякого еврея, жившего на его земле и платившего ему, как на свою живую собственность, как на своего холопа и потому всячески принижал его и оскорблял нравственно. Своего русского (то есть украинского) холопа пан хоть презирал, но боялся его физической силы, памятуя времена Хмельницкого: со стороны еврейского же холопа он ничего не мог опасаться — и потому безнаказанно тешился, надругался над ним. А между тем русское холопство тоже не дремало: оно частенько страшно мстило панам за свое унижение, причем первыми жертвами его ярости бывали евреи, поставленные по своему положению между панством и холопством. Мы говорим о знаменитых гайдамацких набегах, которые в это время (1708–1780 годы) наполняли ужасом всю Польшу и держали в вечном страхе панов и евреев. Произвол, грабеж, самосуд, невежество и мрак царствовали в несчастной стране, обреченной на скорую гибель. Разврат и произвол в высших классах, грубость нравов и полнейшее одичание в низших классах — вот печальная картина тогдашнего общества, и не только христианского, но и еврейского.

Такому общему положению вещей вполне соответствовало и умственное состояние народа. Еврейская духовная аристократия питалась хоть однообразной и неудобоваримой, но все-таки обильной умственной пищей; масса же была духовно голодна, невежественна и легковерна. Правда, не везде существовало такое резкое различие между интеллигентным классом и простонародьем. В Литве, например, умственный уровень простолюдина был сравнительно довольно высокий (мы, конечно, говорим об образовании чисто религиозном, какое только и было мыслимо в то время): тут сельский элемент в еврейском населении был очень незначителен, а преобладал элемент городской, стоявший очень близко к духовным пастырям, от которых не мог не позаимствовать кое-чего. Не то было на Украине и особенно в Подолии. Тут еврейское сельское население преобладало над городским, масса была по большей части далека от духовных центров и коснела в невежестве, почти наравне с окружавшими ее русскими крестьянами (то есть украинскими). Грубое суеверие, свойственное сельскому люду, заменяло здесь истинную веру. Вера в колдовство, нечистую силу, знахарство, в знамения и чудеса — занимала главное место в религиозном миросозерцании этой массы. Всякие мистические бредни находили тут благоприятную для себя почву. В народе много толковали о чудесных исцелениях, изгнании нечистых духов из «одержимых» и о многих тому подобных подвигах святых мужей, чудодеев… В такой-то именно среде начал свою деятельность Бешт…

Сам Бешт по своим воззрениям стоял очень близко к этой темной и легковерной массе. Это происходило не от его недостаточного духовного развития (ибо во всем, что касалось религии, Бешт, несомненно, был очень сведущ и мог перещеголять любого богослова), а исключительно оттого, что он сознательно выработал в себе такие воззрения. То, во что масса верила бессознательно, он возвел в систему и верил в это сознательно…

В Польше издавна существовал особый класс чудотворцев-знахарей, которые были известны в народе под именем Баале-Шем, то есть «действующие именем Божиим». Специальностью их было лечить всякого рода болезни, которые тогда приписывались действию злого духа, вселяющегося в «одержимого» субъекта. Обыкновенные болезни они лечили посредством амулетов («камеос»), то есть кусков пергамента, на которых писались разные таинственные формулы и которые обыкновенно вешались пациенту на шею, а также посредством трав, курений, заговариваний и нашептываний; трудные же болезни, и в особенности умопомешательство, они лечили посредством громких и торжественных заклинаний, имевших целью изгнать «злого духа» из больного субъекта…

За ремесло чудотворца-целителя взялся и Бешт в начале своей публичной карьеры — и прозвище Баалшем, данное ему еще при жизни, осталось за ним навсегда. Известно, что Бешт не было фамильным прозвищем основателя хасидизма (фамилий тогда еще между евреями и не было), а составляет сокращенное выражение слов «Баал Шем Тов» («добрый чудотворец»; подчеркнутые начальные буквы этих слов: БШТ, согласно еврейской вокализации, составляют слово «Бешт»). Это сокращенное прозвище стало употребляться в литературе лишь после смерти Бешта; при жизни же он был всем известен под именем Израиль Баалшем или Баалшем Тов, каковым именем он и подписывался под некоторыми документами, дошедшими до нас от него…

Самым обычным способом лечения у Бешта была, по-видимому, раздача амулетов. На маленьком куске пергамента писалось имя пациента и его матери, а затем шел ряд таинственных формул, писавшихся особым кудреватым шрифтом и заключавших в себе имена разных ангелов, злых духов, заклинания и непонятные для непосвященных сочетания букв. Кусок пергамента вделывался обыкновенно в жестяную рамку, наглухо закрытую, к рамке прицеплялся шнурок — и чудотворный талисман в таком виде носился на шее под исподним платьем. Амулеты брались для самых разных случаев, большей частью они служили не средством лечения, а средством предохранения от той или другой болезни. Их брали для новорожденных — чтобы обеспечить им безболезненный рост, для рожениц — чтобы предохранить от послеродовых болезней и нечистых сил, окружающих их постель, для перепуганных, для меланхоликов, для страдающих бессонницей, вообще для всех видов нервных расстройств, где предполагалось действие нечистой силы. Писание амулетов было очень распространено во времена Бешта…

Бешт в качестве чудотворца стал разъезжать по разным городам. Район его деятельности был весьма обширный; чаще всего мы встречаем его в Заславе, Немирове, Баре, Полонном, Тульчине, Каменке, Хмельнике, Белой Церкви, Шаргороде, то есть преимущественно в Подолии и Волыни…

Но когда улучшившиеся обстоятельства дали ему возможность зажить более оседло, он поселился с семейством на постоянное жительство в одном городке, в котором провел последние — и самые деятельные — двадцать лет своей жизни. То был город Меджибож, всего в нескольких милях от Брод. Бешт поселился в этом городе, по-видимому, около 1740 года и прожил в нем до самой смерти своей в 1760 году. С этих пор имя «Меджибож» неразрывно связано с именем Бешта, который в XVIII веке был известен под именем как Израиля Баалшема, так и Израиля Меджибожского. Он (Меджибож) становится центром, притягивающим к себе со всех стран массу просителей, поклонников и пилигримов, и вместе с тем центром тесного, хотя и не малочисленного кружка сподвижников и учеников, которые окружали Бешта в последние 15–20 лет жизни, а по смерти сделались самыми ревностными апостолами почившего учителя, самыми энергическими распространителями его учения…

Вообще, Бешт стремился к облегчению и упрощению необыкновенно сложной религиозной практики. Он хотел сделать свое учение общедоступным учением мирян и темной трудовой массы…

В личной свой жизни Бешт также имел много общего с еврейским простолюдином того времени, с которым он всячески братался, несмотря на свое влиятельное положение. «Он часто расхаживал по улицам и базарам с длинным чубуком во рту, останавливался и разговаривал даже с прохожими бабами», — пренебрежительно рассказывает о Беште один современник. Он любил по временам и выпить и, по свидетельству его легендарного биографа, мог пить самое крепкое вино, и в значительном количестве, нисколько не пьянея от этого…

Бешт, судя по имеющимся данным, не был богатым человеком, и даже часто нуждался, несмотря на то, что зарабатывал деньги в качестве составителя амулетов и знахаря. Но тем достатком, который он имел, а также своим общественным влиянием он часто пользовался для облегчения участи нуждающихся. Так, он нередко выкупал бедных арендаторов, которые, вследствие несвоевременного внесения арендной платы, попадали в заточение, в цепи и всячески истязались по панскому приказанию…

А вот часть беседы Бешта с Машиахом (Мессией): «И спросил я Мессию: „Скажи мне, господин, когда же явишься ты?“ И отвечал мне Мессия: „Вот тебе знак: когда станет известным учение твое, и откроется взорам мира, и разольются клады мудрости твоей, коей я обучил, а ты постиг, и когда прочие люди сумеют совершать такие же таинства, как ты, — тогда исчезнут все полчища нечистой силы и настанет время великого благоволения и избавления“» (Бешту было видение).

 

Напоминаю, что пока в Меджибоже чудодействовал Бешт, в Париже Дидро издавал «Энциклопедию». Как видите, между совпадающими по времени событиями, происходящими в Европе, может быть «дистанция огромного размера».

А теперь о главном сопернике Бешта и его младшем современнике, неукротимом враге хасидизма, Виленском Гаоне (мудреце), призвавшем очистить «божий виноградник — дом Израиля — от терниев» и преследовать хасидов беспощадно.

 

Из статьи И. Цинберга

«Предтечи еврейского просвещения в России»

Илья Гаон стоял на водоразделе двух течений: суровый фанатик и ревностный поборник старины, он в то же время являлся во многих областях убежденным новатором. Этот великий талмудист и ярый защитник застывшей обрядности был также одним из родоначальников просвещения и распространения светского знания среди северо-западного еврейства…

Его огромный авторитет являлся надежным щитом для всех, чей пытливый ум стремился к усвоению светских наук, чья душа не находила удовлетворения ни в каббалистической мистике, ни в сухой схоластике. И все эти лица группировались вокруг Гаона, признавая его центральной фигурой, великим учителем; к нему были устремлены взоры даже тех из них, которые жили вдали от Вильны, куда они совершали паломнические поездки и считали величайшим счастьем, когда им удавалось беседовать с великим отшельником…

В 1745 году Илья Гаон вернулся в Вильну (из путешествия по Германии), где и прожил до самой смерти. Не интересуясь никакими мирскими делами, он всю свою жизнь посвятил всецело науке. Его трудолюбие было изумительно. Отдавая сну не больше двух часов в сутки, он неизменно сидел, облаченный в талис и тефилин, погруженный в научные занятия. Чтобы не отвлекаться, он и днем занимался при искусственном свете, закрывая ставни…

Несмотря на затворническую жизнь и нежелание публиковать при жизни свои произведения, он вскоре приобрел славу величайшего авторитета своего времени по талмудическим вопросам и стал как в ученом мире, так и в народной массе символом огромной эрудиции и исключительной праведности…

Совершенно небывалым для той эпохи являлось также убеждение Ильи Гаона, что для изучения богословской науки необходимо знание не только еврейского языка, но и светских наук. Видя в Торе кладезь всякой мудрости, он указывал, что науки являются необходимым и законным дополнением к ней, так как без знания таких наук, как астрономия, география, математика, медицина и проч., многие вопросы, о которых трактуют Библия и Талмуд, остаются непонятыми. «Каждый пробел в области светского знания, — говорил он, — влечет за собою в десять раз больший пробел в знании Торы…»

Для распространения светских знаний он советовал своим ученикам переводить на еврейский язык научные сочинения…

Им (Гаоном) были составлены руководства по математике, географии, астрономии и т. д.

 

А вот что пишет по этому вопросу Дубнов: «Обнаружилась в этих кругах (у миснагидов) некоторая доля терпимости к опальным светским наукам… Виленский Гаон, сам занимавшийся между делом математическими упражнениями, разрешил своему ученику Баруху Шкловеру издать геометрию Эвклида в еврейском переводе (1780 г.)…»

Более того, были, пусть минимальные, контакты Гаона с Мендельсоном (см. главу XXIX прим. 2) через общих знакомых.

Однако, с другой стороны, исключительную строгость, проявляемую Ильей Гаоном по отношению к исполнению обрядов, подчеркивают все его биографы. Он считал, что религиозные обряды и заповеди — «облачение Божества».

«По твердому убеждению Ильи Гаона, не закон должен подчиняться требованиям жизни, а жизнь должна быть подчинена неизменным и незыблемым законам, исполнение и изучение которых составляет, по мнению И. Г., главный смысл жизни» (Цинберг).

Таковы были два самых выдающихся еврейских религиозных авторитета эпохи конца Речи Посполитой. Виленский Гаон, который был лет на двадцать моложе Бешта, дожил и до русской власти.

Когда в более поздние времена евреи хотели сказать, что что-либо совершенно невозможно, они говорили, что это будет, когда Бешт и Виленский Гаон согласятся друг с другом.

И далее существовало традиционное противопоставление — хасидский цадик близок к простому народу, доступен ему и враждебен светскому просвещению. «Литовский» раввин (миснагид) учен, понимает пользу светских наук, часто сам эрудирован не только в богословских вопросах. Из их среды вышли первые раввины-сионисты.

А само слов «хасид» у евреев времен Шолома Алейхема, помимо прямого своего значения, обозначало также просто еврея старого закала, живущего по вековым традициям и чурающегося прогресса. А антисемитская молва именно хасидам приписывала использование христианской крови при выпечке мацы.

В наше время разница осталась, насколько я понимаю, только в вопросах религиозных.

Интересующихся подробностями возникновения хасидизма, я отсылаю к книге «Евреи в Российской империи XVIII–XIX веков», выпущенной издательством «Гешарим» в 1995 году, откуда я позаимствовал бо льшую часть материалов для Приложения 2. Ну и, конечно, к религиозным авторам.