Глава 2
— Олег Валерьянович? Рад, искренне рад!
Пилястров стоял у входа и улыбался. На вид ему было лет тридцать, и вид этот был очень и очень впечатляющий — такой вычищенный, выглаженный, почти отполированный. Аккуратная стрижка — волосок к волоску, серый костюм — без единого излома, галстук — темно-бордовый со светлыми полосками. Смотреть на Пилястрова было приятно. И — завидно.
Конечно, Совков позавидовал не прическе — хотя у самого она давно превратилась в основательно прореженную поросль. И не костюму — свой, тоже серый, доживал век молодящегося пенсионера. И, разумеется, не галстуку — собственный, хоть и вполне приличный, еще помнил расцвет ныне умершей ГДР. Совков позавидовал возрасту. Не зло позавидовал, не по черному, а так, как завидуют старики сильным своей молодостью юношам. Хотя стариком Совков не был. 52 года — разве это конец жизни?
Но он подумал: какое славное время! Тридцатилетний человек — уже такой большой человек! А в свои тридцать лет сам он был никем, который, может, и станет всем, а, скорее всего, не станет. Он был лаборантом кафедры в электротехническом институте — застоявшимся кандидатом в аспиранты. Впрочем, именно в тридцать лет он принял очень серьезное решение — ушел с кафедры, и его укоряли, что он слишком быстро хочет получить от жизни все.
— И я рад! Искренне рад! — воскликнул Совков, и это было правдой.
Он был рад, что за ним прислали машину (никогда за ним никто не присылал машин), что встречали его у самого порога (это даже вообразить было невозможно), а главное — что наконец-то состоялась сама эта встреча. Вот он, Сергей Борисович Пилястров, такой молодой и симпатичный, такой вежливый и внимательный, очень большой человек в очень большой компании, вот он весь, как есть, — знак негаданной удачи.
Олег Валерьянович посмотрел на часы — на свои красивые импортные часы, которые были тоже негаданным подарком очень большого человека. Часы показывали без пятнадцати двенадцать. Совков никогда не опаздывал на встречи — ему вполне хватало того, что он опаздывал в жизни. Но Совков всегда боялся опоздать, и сегодня особенно. Сегодня, в 12 часов, Сергей Борисович Пилястров должен был привести Олега Валерьяновича к президенту знаменитой компании "Консиб" Георгию Александровичу Кохановскому — человеку, который лично почти никогда никого не принимал, но Совкова принять обещал. Удивительная удача!
Перед выходом из дома жена Лида долго оглаживала его пиджак и поправляла галстук (ей все казалось, что плечи пиджака слегка заминаются, а узел галстука съезжает на бок), потом взяла Олега Валерьяновича под локоть и перекрестила. Совков сильно удивился — отродясь в его семье бога никто не вспоминал. "Да так уж, на всякий случай", — сказала Лида, и Совков подумал, что на такой случай можно и бога вспомнить.
Пилястров тоже взял его под локоть, но крестить, разумеется, не стал, а, распахнув тяжелую входную дверь, завел Олега Валерьяновича в просторный и прохладный вестибюль. Совков не любил чужие вестибюли — в них его чаще всего поджидали старушки-вахтерши, которые почему-то именно на нем с особым рвением проявляли свои служебные обязанности. Вот и сейчас он почти инстинктивно напрягся, ожидая требовательного окрика, в лучшем случае — подозрительного вопроса, но вместо этого услышал вежливое "Здравствуйте", которое произнесли двое молодых мужчин с приятными лицами и широкими плечами.
— Здравствуйте, — с облегчением сказал Совков, ощущая локтем спасительное присутствие Пилястрова.
Мужчины почтительно расступились, и Олег Валерьянович, все так же ведомый своим благодетелем, устремился по широкой лестнице на второй этаж. Совков никогда не был придирчив к деталям, особенно бытовым, но сейчас он поймал себя на том, что присматривается к мелочам. Впрочем, какие уж тут мелочи!
Мелочью была вазочка с неизменным букетиком засушенных цветов на столе Светочки — ее стол стоял впритык к столу Олега Валерьяновича, зажатый еще двумя столами других сотрудников их отдела. Мелочью был старый, засаленный, на крутящейся ножке стул Андрея Викторовича — завотделом сидел на нем уже лет двадцать пять, свято оберегая предмет своего удобства от периодической смены мебели. Мелочью был узкий, удивительно быстро продавившийся диван — он явно всем мешал в тесной отдельной комнате, но его все любили, потому что он придавал уют. Мелочью было все то, чем занимался научно-исследовательский институт, где работал Совков, и чей внешний антураж вполне соответствовал делам.
Но здесь, в компании "Консиб", в этом свежем творении новой экономики, все было по-другому.
Кремового цвета стены, украшенные настоящими картинами. Матовые, темного цвета двери с золотистыми ручками. Небольшие холлы с глубокими, обитыми коричневым велюром креслами, изящными журнальными столиками и напольными вазами с диковинными живыми растениями. Окна, словно пена, окутывали искусно драпированные прозрачно-золотистые шторы, а пол был устлан толстым паласом. Этот палас поглощал звуки шагов, отчего казалось, что люди по нему не идут, а как бы плывут. Особенно это относилось к женщинам — красивым, элегантным, на высоких каблуках. Совков сразу понял, что в солидной организации все на уровне — и дела, и обстановка, и облик дам.
Эта дама была особенной — с фигурой, похожей на лиану, с густыми волосами, отливающими медью, с большими глазами, напоминающими два каштана, и голосом, созвучным виолончели. Она выплыла из глубины коридора и остановилась рядом с Совковым и Пилястровым, обдав их едва уловимым ароматом терпких духов. Ее вишневые губы — под тон облегающего вишневого платья — дрогнули и превратились в улыбку.
— О! — обрадовалась она. — А я как раз вас, Сергей Борисович, ищу.
Улыбка досталась не только Пилястрову, но и Совкову, и Олег Валерьянович улыбнулся в ответ — какая женщина!
— Что, пора? — спросил Пилястров.
— Чуть позже. Я дам вам знать, — последовал ответ, и Сергей Борисович, взглянув на Совкова, развел руками:
— К сожалению, придется подождать.
— Конечно, конечно, — с готовностью согласился Олег Валерьянович.
Что в данном случае значило это "подождать"? Да ровным счетом ничего — всего лишь ничего не значащий временной интервал.
В это время открылась соседняя дверь, и в ее проеме показался худой мужчина с толстой папкой. Похоже, он тоже обрадовался при виде Пилястрова, потому что сходу заявил, что Сергея Борисовича ему сам бог послал.
— Ты мне нужен вот так! — мужчина провел папкой по горлу. — Буквально на несколько минут.
Он кивнул Совкову и даже чуть поклонился, словно извиняясь.
— Конечно, конечно, — все с той же готовностью отозвался Совков. — Я вас подожду. Мне ведь все равно ждать.
— Тогда прошу сюда.
Пилястров вновь подхватил его под локоть, увлек в холл и бережно усадил в глубокое кресло, отделенное от коридора декоративным деревцем с густыми перистыми листьями. И Совков тут же почувствовал, что все напряжение последних дней вдруг исчезло, растворилось в зеленых листьях неведомого дерева, впиталось в бархатистую обивку мягкого кресла.
Он сидел и блаженствовал, блаженствовал и мечтал, как будет беседовать с Георгием Александровичем Кохановским, как покажет ему свои чертежи, как расскажет о деле всей своей жизни — маленьких устройствах, мини-роботах, которые дешевы в производстве и ценны в использовании, ведь они способны делать массу мелких, но важных вещей. У него самого дома таких было несколько. Один мыл тарелки, другой вытирал пыль, третий искал завалившиеся неведомо куда металлические предметы, четвертый… Фантазия на сей счет у Олега Валерьяновича была богатой, а дел, которые приходилось делать постоянно, но самому делать не хотелось, имелось предостаточно. И умные машинки служили ему преданно и надежно. Он всю жизнь работал над этими машинками, у него была создана своя универсальная система, но никто и никогда так и не проявил к этому серьезного интереса. И вот теперь он получил шанс.
"Это крайне интересно и перспективно для нашей компании. Я глубоко убежден, что Георгий Александрович примет решение о производстве многих ваших разработок. Он встретится с вами лично. Он обычно ни с кем не встречается лично, но вы станете исключением, — так сказал ему по телефону Сергей Борисович Пилястров и добавил: — Я очень рад, что Дмитрий Васильевич сообщил мне о вас".
Дмитрий Васильевич… Дима Коровин… Кто бы мог подумать, что именно ему Совков будет обязан своим счастьем.
* * *
Дима Коровин появился на кафедре, когда Олег Совков отработал там уже семь лет в скромной должности лаборанта. Что у него за должность такая, он никак не мог понять, но ассоциацию это вызывало у него вполне определенную. Когда он учился в десятом классе, в кабинет физики пришла лаборанткой Оля, только что закончившая их же школу, но не поступившая в институт. Кабинет физики был ее временным пристанищем, где она практически ничего не делала.
Совков тоже стал лаборантом, но вовсе не потому, что провалился в вуз, и не для того, чтобы ничего не делать.
В институт он поступил с первого захода и вполне мог окончить его с "красным" дипломом, то есть на одни "пятерки", но его подвела история КПСС. Он никогда не считал эту неизменную нагрузку к любому высшему образованию особо сложной наукой, но, как выяснилось на экзамене, сильно недооценил ее простоту. После того, как Олег вполне внятно изложил суть борьбы с троцкизмом и достаточно подробно обрисовал роль партизанского движения в годы Великой Отечественной войны, преподавательница, лично слышавшая речи Ленина, а затем сосланная Сталиным в Сибирь, задала ему дополнительный вопрос: "Почему учение Маркса всесильно?". Конечно, Олег помнил почти крылатое выражение Ленина на сей счет, но ему казалось, что любой вопрос, относящийся к науке, к коей, безусловно, причислялась и история КПСС, требует анализа и логики. Преподавательница слушала его разъяснения минуты три, а потом произнесла досадливо:
— Бросьте нести отсебятину. Ленина надо было внимательно читать. Владимира Ильича! Он сказал четко: "Учение Маркса всесильно, потому что оно верно". Вер-но! Вот вам объяснение — простое, ясное и строго научное! — После чего глянула в испещренную "пятерками" "зачетку", покачала головой и вывела "хорошо".
В душе Совков признал, что объяснение это действительно простое и ясное, однако он не понял, где здесь строгая научность. Впрочем, вступать в дебаты он не стал, как не стал в последствии пересдавать и сам предмет, лишив себя "красного" диплома. Тогда он не мог предположить, что настанет время, и он пожалеет о собственной недальновидности.
Электротехнический институт, где учился Олег, был вузом молодым, возглавлял его молодой неуемный ректор, в результате чего все здесь развивалось бурно. Когда Совков перешел на четвертый курс, в институте открыли кафедру с длинным, малопонятным названием, но очень притягательным смыслом — здесь собирались заниматься разработкой новых механических устройств. Возглавил кафедру профессор Косолапов, который тут же организовал студенческий научный кружок. Олег записался туда первым.
Ему повезло, потому что из всего курса Косолапов выбрал именно его, оставив после окончания института на кафедре в должности лаборанта и пообещав через год, максимум через два сделать его аспирантом. Однако прошел год и еще два, и еще… и все время что-то случалось. Все время происходило что-то такое, отчего именно перед Олегом Совковым закрывалась дверь в долгожданную аспирантуру. И каждый раз Косолапов говорил:
— Вы, Олег, конечно же, достойны, у вас уже есть серьезные наработки, я вами весьма доволен, но… — тут завкафедрой испускал тяжкий вздох, — … обстоятельства, знаете ли… Ну подождите еще годик, максимум два.
А потом появился Дима Коровин, выпускник их же кафедры, — высокий, стройный, с ясными глазами и такой чудесной улыбкой, что мужчины тут же добрели, а женщины таяли. Его тоже приметил Косолапов и тоже в студенческом кружке, где тот был активистом и душой компании. В считанные месяцы Дима превратился в любимца кафедры, человека, без которого не обходилось ни одно мало-мальски значимое мероприятие, будь то проведение научной конференции или празднование Нового года. Впоследствии Совков не раз встречал подобных людей, искренне дивясь тому, что среди них попадались подчас весьма скверные и неумные люди, чью пакостливость и глупость окружающие замечали с большим опозданием или не замечали вовсе. Впрочем, про Диму Коровина Олег ничего плохого сказать не мог — и даже тогда, когда по сути из-за него ушел с кафедры.
А произошло то, что происходило каждый год. Косолапов вызвал его к себе и, по обыкновению тяжко вздыхая, сказал:
— Мне очень неловко, Олег, но вам придется еще годик подождать с аспирантурой. Конечно, у вас есть наработки, я это ценю, но вы же умный человек, вы понимаете, что сегодня к молодым советским ученым предъявляется такое немаловажное требование, как общественная активность…
— Но ведь я участвую во всех общественных делах… которые мне поручают, — впервые, наверное, в жизни позволил себе Олег перебить завкафедрой.
— Вот именно, которые поручают, — с некоторой укоризной произнес Косолапов. — Но сами вы инициативы не проявляете, в отличие, положим, от Димы Коровина. А ученый совет требует, я бы даже сказал, — настаивает. А, кроме того, — и это в данный момент самое главное — Коровин окончил институт с "красным" дипломом, а вы нет. Конечно, вы проработали на кафедре семь лет, а он только год, но диплом с отличием в данном случае перевесил.
Совков не стал спорить, не стал напоминать, что за эти годы в аспирантуру вместо него поступали люди с куда менее впечатляющими дипломами и куда менее выраженной общественной активностью, но всегда имеющие перед ним какой-то перевешивающий плюс. Он понял, что ему, по всей видимости, никогда не уловить эти тонкие, мало понятные изгибы научной карьеры, и он просто подал заявление на увольнение.
Реакция сослуживцев была разной. Кто-то посочувствовал, кто-то остался равнодушным, а кто-то, в основном из старшего поколения, выразился в том смысле, что нынешние молодые хотят все получить разом. Молодость Димы Коровина в данном случае оставалась как бы за скобками.
Сам Дима тоже отреагировал.
— Понимаешь, старик, — уверял он, — я тут совершенно не при чем. Хоть чем клянусь! Я даже словечка Косолапову не говорил — он сам так решил. Ну, хочешь, я пойду и скажу ему, что это место твое? Хочешь?
И он посмотрел на Олега с надеждой, которую Совков не мог разрушить. Совков сказал:
— Нет, не стоит. Я все равно присмотрел себе уже другое место.
— A-а… Ну, если ты все равно… Хотя я — пожалуйста, я готов пойти к Косолапову. — И Дима улыбнулся своей примечательной улыбкой.
В последующие пятнадцать лет Совков четыре раза менял место работы пока, наконец, не осел в научно-исследовательском институте при оборонном заводе, занимающимся электроникой. Этот НИИ был не лучше и не хуже тех, где он успел поработать, но к сорока пяти годам Олег Валерьянович понял, что его метания и мечтания пусты и бесполезны. Везде все складывалось по одному сценарию: к его разработкам проявляли внимание, но никогда — серьезного интереса, и всегда находились вполне убедительные доводы, почему в данном случае не нужно делать это, а нужно делать то. Поначалу он пытался что-то доказывать, приводил расчеты, приносил свои кустарно сделанные, но исправно действующие образцы, но всегда достигал одного результата — этот результат вполне можно было обозначить цифрой "0".
Если бы Олега Валерьяновича спросили: "Чего достиг он, человек творческий, в свои 52 года?", он бы честно ответил: "Ничего". Ибо домашние поделки, груды чертежей и в конечном итоге рухнувшие надежды никак нельзя было назвать достижениями.
В тот вечер он возвращался с дачи. Как выглядит человек, который два жарких дня горбатился на участке, потом час ехал в душной переполненной электричке, нагруженный тяжелой сумкой? Довольно непрезентабельно он выглядит — по крайней мере совсем не так, как хотелось бы в момент неожиданной встречи спустя более двадцати лет.
— Олег! Никак ты?
Совков обернулся и увидел Диму Коровина — все такого же высокого, стройного, ясноглазого, с прежней чудесной улыбкой. Вот только волосы у него стали совсем седые. Он был одет в легкий светло-бежевый костюм, с которым очень хорошо гармонировали кремового цвета рубашка и коричневый галстук с золотистыми прожилками. Совкову вдруг стало неловко. Он словно со стороны увидел свои старые дачные брюки, потрепанные сандалии, выцветшую футболку и матерчатую белую кепку, прикрывающую слипшиеся от жары волосы.
Это было первое чувство, которое он испытал. А вторым было удивление. За более чем двадцать лет с кем только он не пересекался, а вот с Димой — никогда. Он слышал, что Коровин успешно защитил кандидатскую диссертацию, потом докторскую, затем, после смерти Косолапова, стал заведовать кафедрой, однако после того памятного разговора он с Димой больше не виделся ни разу. Нет, никакой обиды Совков не держал — ни тогда, ни после. Разве Дима был виноват, что судьба распорядилась так, а не иначе, что одному, вполне достойному, повезло, а другому, тоже достойному, — нет?
Дима всегда умел всех организовать, и в данном случае Олег Валерьянович даже не заметил, как оказался за столиком летнего кафе с кружкой пива. Первые несколько минут он еще смущался своего дачного вида, своей большой потрепанной сумки, но вскоре забыл обо всем этом, увлекшись разговором. Это был разговор обо всем — о работе, о семье, о жизни… Обычная беседа людей, которые знали друг друга в молодости, и теперь вот снова свиделись в зрелости.
Олег Валерьянович и в мыслях не держал рассказывать Диме о своих творческих неудачах, но так уж получилось. Дима ведь не только умел всех организовать — он умел и разговорить.
— Н-да, старик, — покачал он головой, — печально… — Дима по-прежнему называл Совкова стариком, что звучало уже не столь забавно, как двадцать с лишним лет назад. — Я вот сейчас смотрю на молодых ребят, которые у меня на кафедре, — мало таких, каким был ты. Я бы, конечно, с удовольствием посмотрел твои наработки, но, понимаешь, за последние годы научное направление у нас поменялось… Опять же по части внедрения… Морока с этими производственниками. Как была морока, так и остается. Так что я тут тебе не ахти какой помощник.
— Да нет, я ведь совсем не к тому рассказал, — принялся оправдываться Совков, но приунывший было Коровин вдруг просиял:
— Стоп, старик, я знаю, кто тебе нужен! Ты, конечно же, слышал о компании "Консиб"?
Совков, конечно же, слышал. А кто о ней не слышал в городе? Об этой компании писали в газетах, о ней рассказывали по радио и телевидению. Ее реклама висела во всех людных местах. Детище перестройки, вариант нового экономического мышления, образец грамотного ведения дел. Конечно, были и другие высказывания — толстосумы, новоявленные капиталисты, нарост на теле трудового народа… Но если отбросить крайние суждения, почти весь город знал, что это процветающая фирма с огромными возможностями и впечатляющими перспективами.
— Самый главный человек там, — продолжал Дима, — некий Кохановский. Не человек, а фантом. Совершеннейшая тайна за семью печатями. Но, говорят, гений бизнеса. Этот гений близко к себе никого не подпускает, но его ближайший сподвижник, Сережа Пилястров, мой бывший студент. Толковый парень и сильно деловой. Я ничуть не удивился, что он в предпринимательство ринулся. Он тоже стал, конечно, довольно важный, но я могу с ним по поводу тебя переговорить. Мне он не откажет. Тем более, что этот "Консиб" производством занимается, но у всех наших ведомств в паутине не путается.
Совков принялся было отнекиваться, дескать, не стоит Диме утруждаться, но тот все возражения отверг, добавив:
— Знаешь, старик, все-таки тогда в аспирантуру могли взять не меня, а тебя. А меня могли мариновать еще лет десять. И я, как и ты, тоже мог на все плюнуть. А теперь я доктор наук, профессор и заведующий кафедрой. И у меня все в порядке.
А через неделю в квартире Олега Валерьяновича раздался телефонный звонок, и негромкий приятный баритон сообщил, что звонит Сергей Борисович Пилястров. Беседа длилась минут двадцать, в течение которых Совков несколько путано, но вдохновенно изложил суть своих наработок и услышал, что это очень интересно для компании "Консиб". Пилястров обещал перезвонить через день и действительно перезвонил, сообщив Совкову удивительную вещь: его, Олега Валерьяновича, примет сам президент компании Георгий Александрович Кохановский.
* * *
— Прошу прощения, что я заставил вас здесь ждать. — Лицо у Сергея Борисовича было слегка смущенным, а улыбка точь-в-точь как у Димы Коровина — такая же очаровательная и притягательная.
Совков смутился сам.
— Да что вы, я тут вполне хорошо сижу, здесь очень удобно, вам вовсе не стоит беспокоиться.
— Ну, как же, как же… — Пилястров покачал головой, словно досадуя на самого себя, и тут же вновь подхватил Олега Валерьяновича под локоть, увлекая за собой.
Они дошли до конца коридора и остановились около массивной двери. Похожая дверь была у директора НИИ, где работал Совков, но эта показалась ему более внушительной. Олег Валерьянович испытал даже некий трепет, словно перед входом в святилище. В общем, так оно примерно и было, потому как за этой дверью располагалась приемная самого президента компании "Консиб". Совков это понял сразу — слишком солидной и представительной была эта комната, главным украшением которой служила все же не обстановка, а та самая, уже виденная им медноволосая дама в вишневом платье. Она вскинула свои глаза-каштаны на Совкова, потом перевела взгляд на Пилястрова и едва заметно повела плечами.
— Придется еще подождать? — спросил Сергей Борисович, и дама кивнула. — Увы, Олег Валерьянович, уж вы извините… Георгий Александрович буквально разрывается на части… Нам всем крайне неудобно, но мы полагаемся на ваше понимание. Георгий Александрович с вами непременно встретится.
— Что вы, что вы! — почти взмолился Совков. — Вы даже не волнуйтесь! Я, конечно же, подожду.
— Ну, вот и замечательно, — разулыбался Сергей Борисович. — А Вероника угостит вас чаем. Или вы предпочитаете кофе?
— Да право же, не стоит беспокоиться, — забормотал было Совков, но, поймав на себе почти ласковый взгляд Вероники, добавил тихо: — Если можно, — кофе.
— И мне тоже, — кивнул Пилястров.
Вероника исчезла за маленькой дверью около окна, а Сергей Борисович уселся рядом с Совковым на мягкий кожаный диван и заговорил:
— Знаете, жизнь у нас просто сумасшедшая. Сами понимаете, мы, по сути, первопроходцы, по крайней мере, в нашем городе. Ведь с чего мы начинали совсем недавно? С небольшого кооператива. А теперь мы — крупная компания. Мы первыми завезли в город персональные компьютеры и факсы. Вы представляете, что это за техника? Сегодня это нечто очень дорогое, но, поверьте, пройдет лет пять-семь, и всем этим люди будут пользоваться у себя дома. Примерно также, как стиральными машинами.
Совков посмотрел на Пилястрова с сомнением, но тот лишь усмехнулся:
— Уверяю вас, все так и будет. И будет многое что другое. Вот мы сейчас организуем поставки леса из Восточной Сибири в Азию. Но какого леса? Думаете, нарубили бревна, и все? Ничего подобного. Такой лес стоит копейки. А мы наладили его переделку, и это уже совсем другая цена. Лес уходит за границу, оттуда к нам приходят компьютеры и факсы. И это только один пример нашего бизнеса. Я вам могу привести и другие примеры. Мы, допустим, налаживаем производство тетрапаков. Вы знаете, что это такое? — Совков покачал головой. — Это упаковка из специального картона для пищевых продуктов. В мире сейчас не разливают молоко и кефир в стеклянные бутылки — преимущественно в тетрапаки. Они легкие, не бьющиеся, продукты в них хранятся дольше. По сути это пусть маленькая, но настоящая революция в пищевой промышленности. У нас есть и другие виды производства и торговли, и все это завязано между собой. Настоящий производственно-коммерческий комплекс. И ваши разработки нас интересуют именно потому, что мы можем себе позволить творческий поиск. Мы не обязаны сто раз все согласовывать с разными ведомствами — мы работаем на свой страх и риск. И на свою выгоду. Впрочем, не только на свою. Вы слышали о конкурсе молодых ученых, который проводился весной?
Да, Совков слышал. Об этом писали газеты, в том числе центральные. Об этом рассказывали по радио и телевидению.
— Так вот организаторами и спонсорами были мы.
Об этом Совков тоже знал — опять же из газет, радио и телевидения.
— И фестиваль артистов балета, и акция "Сделаем город чище" — все это тоже наша организация и наша финансовая поддержка. И вы думаете, местные власти нас за все это Носят на руках?
Олег Валерьянович не знал, что ответить, но Сергей Борисович и не настаивал. Он ответил сам:
— Ничего подобного! Они смотрят на нас, как на ядовитых пауков в лабораторном сосуде. Вроде, с одной стороны, пауков этих нужно исследовать, а, с другой, — хочется придавить. И ведь кто больше всех активность проявляют? Наши партийные органы! Нет бы интересоваться результатами наших дел — так они все интересуются, не противоречат ли наши дела социалистическим принципам! Буквально три дня назад к нам пожаловал секретарь обкома КПСС. Что ему конкретно нужно было, мы так и не поняли, но он страшно возмущался, что с ним лично не встретился Георгий Александрович. Я ему объяснял, что со всеми встречаться и вести переговоры — это моя обязанность, но вы же понимаете, что такое секретарь обкома партии! Он просто убежден, что его обязан всегда встречать первый руководитель, да еще и ковровую дорожку ему расстилать.
— У вас могут быть неприятности? — вдруг почему-то испугался Совков, но Пилястров снисходительно улыбнулся:
— Ерунда. Не те времена. И этот секретарь — совсем не тот человек, на которого должен тратить время Георгий Александрович.
Совков вдруг почувствовал, как у него защемило в груди. Секретарь обкома партии — не тот человек. А он, Олег Валерьянович, — тот! Никогда его не возносили столь высоко. Никогда по-настоящему важные люди не обращали на него внимания, а уж тем более — не выделяли его, не оказывали особых знаков внимания…
За исключением, впрочем, одного случая, произошедшего лет восемь назад.
* * *
Совкову редко везло, но тогда все произошло именно так. Нежданно-негаданно ему прямо в руки свалилась "горящая" путевка. И не куда-нибудь, а в санаторий в Гаграх. И не когда-нибудь, а в сентябре, то есть в бархатный сезон. Обычно в сентябре его вместе со многими другими сотрудниками НИИ отправляли в подшефной совхоз убирать картошку, а тут отправили на юг. Воистину с первыми каплями осеннего дождя ему на голову упала манна небесная.
Три дня Олег Валерьянович наслаждался морем, солнцем, санаторным комфортом и прогулками в знаменитом гагринском парке. А на четвертый день произошла та самая история.
Он выходил из парка, когда увидел изящную девушку с огромным догом на поводке. Девушка шла не спеша, явно прогуливаясь, и лицо у нее было спокойным и безмятежным. Собака плелась рядом, высунув от жары язык, и морда у нее была спокойной и добродушной. Того мальчугана лет пяти-шести он поначалу даже не приметил, лишь услышал рядом какой-то крик, похожий на воронье "кар-р-р", после чего увидел, как мимо что-то пролетело и угодило прямиком в собачью морду. То ли это был камушек, то ли комок земли, то ли шишка кипариса — не суть важно. А важным — и страшным! — оказалось то, что секунду назад равнодушно ленивый дог вдруг оскалился, издал яростный рык, и не успела хозяйка среагировать, как пес бросился вперед вместе с выскочившим из руки девушки поводком. Олег Валерьянович всегда считал себя человеком несколько флегматичным, и позже удивлялся, откуда вдруг у него взялась эта быстрота мыслей и движений. Но она действительно откуда-то взялась, он понял, что сейчас пес вцепится в своего, маленького обидчика, и ринулся наперерез, закрывая собой мальчика. А в следующее мгновение он услышал крики, почувствовал удар крепкого собачьего тела и ощутил в районе запястья режущую остроту клыков.
У хозяйки дога реакция тоже оказалась отменной. Пес не успел кляцнуть зубами второй раз, как был схвачен за ошейник, после чего тут же попятился назад, выражая свое недовольство злобным рычанием.
И тут же вокруг Совкова и мальчика образовалась толпа — не очень большая, но очень шумная, в которой выделялись двое. Молодая красивая женщина с безумием в глазах подскочила к малышу, схватила его за руки и принялась неистово целовать, а молодой мужчина с мощными плечами цепко сжал руку Олега Валерьяновича и при этом гортанно крикнул: "Все в порядке! Разойдитесь! Разойдитесь все!". Потом повернулся к девушке с собакой и сказал тихим и от этого особо пугающим голосом: "Уходи. Уходи немедленно".
Толпа испарилась мгновенно, словно морские капли под жарким солнцем, лишь Совков остался стоять на месте, удерживаемый железными пальцами незнакомого мужчины.
— Вы спасли моего сына! — произнесла женщина горячо, после чего перевела взгляд своих черных глаз на мужчину, и Совков увидел, как смуглые щеки незнакомца побелели.
Потом они заговорили, вернее, говорила в основном женщина, причем довольно гневно, мужчина лишь вставлял отдельные слова, но Совков все равно ничего не понял — они говорили на непонятном ему языке. Наконец женщина поставила точку, гордо вскинув голову, а мужчина сказал, обращаясь к Совкову:
— Уважаемый, вы спасли сына очень солидного человека. Его жена Тамара, — женщина кивнула, — просит вас быть сегодня гостем в их доме.
— Да, в общем-то, я ведь что… ведь ребенок… вам совсем не стоит беспокоиться, — смутился Совков и тут увидел, что по его левому запястью течет кровь, а под ногами валяются сорванные зубами пса часы с раздробленным циферблатом.
Женщина это тоже увидела, вынула из сумочки тонкий платок и быстро перевязала Совкову запястье. Мужчина же поднял часы, повертел их туда-сюда и покачал головой. Потом подхватил на руки ребенка и повторил уже сказанное:
— Вас просят быть гостем. — После чего подвел Олега Валерьяновича к белой "Волге" и услужливо распахнул дверцу.
Так Совков попал в этот дом. Точнее, его можно было бы назвать небольшим замком или виллой — такое Олег Валерьянович видел в кино про шикарную заграничную жизнь и никогда не предполагал увидеть в собственном отечестве. Хозяин дома был примерно одного возраста с Совковым, но рядом с ним Олег Валерьянович почувствовал себя мальчишкой, которого вдруг одарил вниманием взрослый солидный человек.
Этот человек действительно был солидным по всем статьям — высокий, полный, степенный, в белоснежном костюме, с массивным золотым кольцом, окруженный людьми, которых скорее можно было бы принять за слуг, нежели за гостей дома. Он вышел на террасу, где Совков сидел, любуясь изумительным морским видом, подошел к Олегу Валерьяновичу и крепко обнял его за плечи.
— Аким, — представился он. — Мальчик мой сын, а я ваш должник.
— Олег, — представился в свою очередь Совков. — Но вы никакой мне не должник. Я уже говорил вашей жене и… — он запнулся, не зная, как назвать спутника женщины, — … тому мужчине, который нас привез…
— Он болван, — отрезал Аким. — Я ему плачу большие деньги, чтобы моя жена и мой сын не имели проблем, но он плохо отрабатывает свои деньги.
— Нет, нет, — запротестовал Совков. — Он совершенно не при чем. Там все получилось совершенно неожиданно… — Он не договорил, потому что Аким его перебил:
— Вам, дорогой, не стоит беспокоиться. Вам теперь ни о чем не стоит беспокоиться. По крайней мере, в Гаграх. И во всей Абхазии. Вы теперь друг Акима. А Аким в Абхазии может все!
Первое, в чем тут же убедился Совков, — это в возможностях Акима накормить такими явствами и напоить таким вином, о каких Олег Валерьянович даже не слышал. Они сидели вдвоем за роскошным столом и неспешно беседовали. Время от времени Совков видел в саду, который правильнее было бы назвать парком, каких-то людей, но они к террасе не приближались. Лишь несколько раз к их столу подходила немолодая молчаливая женщина и лишь для того, чтобы принести очередное блюдо и убрать использованные тарелки. Правда, один раз на террасе появился незнакомый парень, что-то сказал хозяину на своем языке, после чего Аким сдвинул брови, прервал с извинениями беседу и скрылся в доме. В одиночестве Олег Валерьянович пробыл недолго, Аким вернулся с улыбкой, но что-то в этой улыбке Совкову показалось не так.
Прощались радушно и, как уверил Аким, ненадолго.
— Мы покажем вам настоящую Абхазию. Вы увидите то, что показывают только дорогим гостям. А чтобы вы запомнили время, проведенное в нашей маленькой, но прекрасной республике, прошу принять от меня подарок. — И он протянул Совкову красивые часы, на которых маленькими буквами было написано название фирмы на английском языке.
— Да что вы, это совсем ни к чему, — запротестовал Олег Валерьянович и в тот же момент понял, что Аким — совсем не тот человек, с которым можно спорить.
— Никаких возражений, — сказал Аким спокойно, но твердо. — Никаких. — И добавил уже мягче: — Тем более что ваши часы, считайте, съела собака.
Белая "Волга" подвезла Совкова прямиком к дверям санаторного корпуса, и не успел он переступить порог, как тут же был перехвачен дежурной. Эта крупногабаритная женщина с громким голосом ретивого сержанта и вечным недовольством на лице с первой минуты вызывала неприятие у всех отдыхающих, и Олег Валерьянович не был исключением. Но тут она его поразила.
— Вы ведь Совков? — поинтересовалась она с почтением. — Олег Валерьянович кивнул. — Вот и чудненько, голубчик. А я вас жду. Вас велено переселить в другую комнату.
— Кто велел? Зачем? — едва ли не испугался Совков, но дежурная вдруг многозначительно повела глазами.
— Да уж кому надо, тот знает — зачем.
Кто позаботился о его переселении, Олег Валерьянович догадался сразу, едва оказавшись в своем новом жилище. Это была не стандартная комната на двоих, а двухкомнатный номер на одного с красивой мебелью, холодильником и телевизором. Укладываясь вечером в большую двухспальную кровать, Совков блаженно думал о причудливости судьбы — мог ли он ожидать, что его сегодняшняя прогулка в парке закончится именно так? А еще он думал об Акиме: кто этот, судя по всему, могущественный и богатый человек? Могущественных людей он видел — тех, у кого везде были знакомства и соответственно имелись большие возможности. Но людей откровенно богатых он не встречал никогда, хотя о них слышал, однако об этом даже не говорили — разве что поговаривали. Из долгой беседы с Акимом он так и не понял, чем занимается хозяин роскошного дома, красивого сада и белой "Волги", что позволяет ему иметь обильный стол и по меньшей мере несколько людей в услужении. Впрочем, было ли у Совкова право вдаваться в подробности? Он был деликатным человеком и никогда не отваживался ломиться в чужие двери.
Однако ночью он проснулся оттого, что кто-то ломился в его собственную дверь. Вернее, так ему показалось со сна, потому что, когда он открыл глаза, понял, что это всего лишь тихий стук.
Он открыл дверь и увидел того самого мужчину, что привез его в санаторий. У мужчины было мрачное напряженное лицо и тревожные глаза. Совков удивился и слегка испугался. Пока еще — слегка. А через несколько минут он испугался уже всерьез, потому что мужчина, пройдя в комнату и плотно закрыв дверь, сказал:
— Вам надо уезжать отсюда. Прямо сейчас. Вот ваш билет на самолет. Внизу ждет машина. Я увезу вас в аэропорт, утром улетите домой через Москву.
— Как уезжать? Зачем? У меня же путевка, у меня еще двадцать дней, — опешил Совков.
— В санатории не будет документов, что вы здесь жили. Мы уже все сделали, — успокоил мужчина, но Олег Валерьянович не успокоился. Напротив, он совсем разнервничался.
— Что вы сделали? И почему все это? У меня отпуск! У меня путевка! Я ничего не понимаю!..
— Вам надо уезжать, — повторил мужчина непреклонно, после чего покачал головой и добавил: — У Акима Георгиевича неприятности. Вы были гостем Акима Георгиевича. Люди видели, как вас сюда привезли на его машине. Люди могли видеть, как вас увозили к нему. Люди могут на вас показать. У вас тоже могут быть большие неприятности. Аким Георгиевич этого не хочет. Он хочет, чтобы вы жили спокойно.
— Какие неприятности? Вы о чем? — совсем растерялся Совков, но мужчина вновь покачал головой и сказал:
— Я жду вас в машине.
Утром Совков улетел домой. Его прекрасный отдых продлился четверо суток, из которых полночи он провел почти в царских условиях.
А через три месяца он прочитал в газете "Известия" большую статью, в которой рассказывалось о том, как по решению генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Владимировича Андропова наши правоохранительные органы ведут борьбу с незаконной экономической деятельностью. В статье приводились несколько примеров и в том числе рассказывалось, что в Абхазии раскрыта большая группа подпольных цеховиков, руководил которыми заместитель председателя Гагринского горисполкома Аким Георгиевич Габуния.
* * *
Кофе, приготовленный Вероникой, был отменным. Олег Валерьянович давно такой не пил, а, может, ему это только так казалось — в соответствии с внутренним настроем. Ему все здесь казалось удивительным, необыкновенным, почти сказочным. Он посмотрел на часы — красивый подарок Акима, о котором он больше никогда не слышал. Часы показывали 15.00.
Пилястров тоже посмотрел на часы, потом перевел взгляд на Веронику, та в свою очередь глянула на телефон и едва заметно повела плечами.
— Уж вы извините, — сказал Сергей Борисович, обращаясь к Совкову. — Я вас на немного покину. Вы не против?
— Что вы, что вы! — с готовностью откликнулся Совков. — Я подожду.
Он ждал уже три часа, но что это значило по сравнению с ожиданием, длиною почти во всю жизнь?
— Может, желаете журнал почитать? — предложила Вероника. — Или еще чашечку кофе?
Она вышла из-за стола и подошла к Совкову. Он почти инстинктивно вскочил с кресла, потерял на мгновение равновесие, качнулся вперед, и его руки скользнули по плечам Вероники.
— Извините, — пробормотал он, почувствовав, как его щекам стало горячо.
— Ну что вы… — произнесла Вероника с улыбкой и посмотрела ему прямо в глаза. Ее улыбка была ласковой и успокаивающей, а взгляд теплым и обволакивающим. Такую улыбку и такой взгляд ему однажды подарила…
Он никогда и никому об этом не рассказывал. Он смущался от одних только воспоминаний. Хотя, по большому счету, это было смущение не от греха, а от нелепости грешных помыслов.
* * *
Совкову было тридцать два, а Лиде двадцать восемь, когда они поженились. Они жили на одной лестничной площадке, и свела их не романтическая влюбленность, не пылкая страсть, а тихая, добрая привязанность. За двадцать лет Олег Валерьянович ни разу не пожалел о своем выборе, и Лида, как ему казалось, тоже. И еще за все эти двадцать лет Совков ни разу не обманул жену, хотя, если уж совсем по совести, однажды он на это решился.
Ее звали Анной. Она работала секретарем директора и всегда была окружена людьми — теми, кто интересовался директором, и теми, кто интересовался ею самой. Почему вдруг она заинтересовалась Совковым, тот так никогда и не понял — он решил, что просто линии судьбы пересеклись, не согласуясь ни с какой логикой. Ну какая могла быть логика в этом переплетении — красивая двадцатипятилетняя женщина и сорокапятилетний лысеющий, полнеющий мужчина? Совкову казалось, что никакой. Однако случилось.
Начало было банальным. На институтском вечере в честь Нового года Олег Валерьянович пригласил Анну на танец. Совершенно неожиданно пригласил — просто в тот момент, когда заиграла музыка, он оказался к Анне ближе всех. А потом он пригласил ее второй раз, третий, четвертый, и она не отказывалась. Он стал вдруг очень разговорчивым, веселым, он видел вокруг удивленные взгляды (причем женщины смотрели с любопытством, а мужчины с завистью) и чувствовал какую-то поразительную легкость в душе. Ему казалось, что это какая-то новогодняя сказка, рождественская фантазия, он понимал всю нереальность происходящего, но он не ощущал грусти, какая возникает от осознания, что вот еще мгновение, и зыбкий туман рассеется. Он всегда жил завтрашним днем, следующим мгновением, и вот теперь настал тот миг, когда он наслаждался сиюминутным.
А потом Анна посмотрела ему прямо в глаза, улыбнулась и сказала:
— Поедем со мной.
Ее улыбка была ласковой и успокаивающей, а взгляд теплым и обволакивающим.
— Ты здесь живешь? — спросил Совков, когда они подъехали к панельной девятиэтажке в районе новостроек, но Анна покачала головой:
— Нет, здесь живет моя подруга. Но ты не волнуйся, никого дома нет.
Однако Совков волновался. Он не мог не волноваться, ибо все происходящее было из другой — не из его жизни, в которую он погружался с щемящей тоской и необыкновенной радостью.
Квартира была большой, но они кинулись друг к другу прямо в прихожей. А когда они переместились в большую комнату, Совков уже стоял в одних трусах, прижимая к себе обнаженную Анну. Его тело горело, его сердце рассыпалось на мелкие осколки, его голова отказывалась думать хоть о чем-то, кроме происходящего.
— Пойдем в спальню, — жарко шепнула Анна, увлекая его за собой по коридору вглубь квартиры.
А дальше был обморок. Или что-то похожее на обморок. Он не видел спальни, не видел кровати, только чувствовал, как притягиваемый телом Анны медленно падает ничком в темноту… И вдруг он услышал дикий визг. В следующую минуту в углу вспыхнул свет, обнаженная женщина — совсем не Анна — вскочила с постели, следом за ней, мотая головой, приподнялся на локте обнаженный мужчина, и оба они изумленно уставились на полулежащую Анну и обнимающую ее Совкова.
Олегу Валерьяновичу показалось, что он сейчас умрет.
Но он не умер.
Через два часа он уже лежал в своей постели, в собственном доме и мучительно старался заснуть. Но вместо сна в голову лезли мучительные мысли.
Единственный раз в жизни он отважился на грех, а получился смех. Подруга Анны, которая в последний момент передумала уезжать из дома, а, напротив, привела к себе своего приятеля, искренне смеялась над нелепой ситуацией и, более того, всячески уговаривала Совкова посмеяться тоже. Но он никак не мог. Его хватило лишь на то, чтобы поспешно одеться, дождаться на лестничной площадке Анны, поймать такси, в полном молчании довезти ее до дома и отправиться восвояси самому.
Через два дня он подал заявление об уходе из института.
* * *
Совков не любил вспоминать эту историю, но иногда она вспоминалась как-то сама собой, всегда с неприятным жжением в душе, однако сейчас все было иначе. Он смотрел на Веронику и с удивительным облегчением думал, что, наверное, тогда, семь лет назад, все вышло к лучшему, по крайней мере, это избавило его от ненужных соблазнов, разочарований, а, возможно, и крушений.
— Задумались?
Олег Валерьянович даже не заметил, как в приемной вновь появился Пилястров.
— Да так… — неопределенно протянул Совков и совершенно машинально взглянул на часы.
Сергей Борисович истолковал его взгляд по-своему.
— Я вас прошу, не тревожьтесь. Встреча состоится непременно, уверяю вас. Просто некоторые непредвиденные обстоятельства…
Его прервал телефонный звонок.
— Компания "Консиб", — пропела Вероника, затем зажала трубку рукой и быстро проговорила, обращаясь к Пилястрову: — Это они. Сейчас будут.
— Хорошо, — сказал Сергей Борисович и, обернувшись к Совкову, добавил: — У нас тут предстоит еще одно дело, так что я попрошу Георгия Александровича, чтобы он вас принял безотлагательно.
И он скрылся за дверью, на которой так же, как и на двери приемной, не было никакой таблички.
Совков вновь приготовился ждать, и вновь без какого-то сожаления, но Пилястров появился буквально через пару минут.
— Прошу, — воскликнул он с некоторой торжественностью и распахнул дверь, пропуская Олега Валерьяновича в святая святых компании "Консиб".
И тут вдруг Совков растерялся. Зачем-то принялся рыться в портфеле, где еще с вечера все лежало в образцовом порядке, потом начал искать носовой платок, хотя он всегда находился в левом кармане, затем ни с того ни с сего стал судорожно поправлять галстук, который и не думал никуда съезжать. В общем, повел себя суетливо и где-то даже глупо. Пилястров его не торопил — стоял, придерживая ногой дверь, и ободряюще улыбался. От этой улыбки у Совкова разом потеплело на сердце, и внутренний раздрай тут же сменился успокоением и уверенностью.
С этой уверенностью он шагнул в открытую дверь, оказавшись в узком коридоре, который вел к другой двери, а уже за ней…
Кабинет Кохановского Олега Валерьяновича удивил. Это была большая, похожая на пенал комната, окна которой были плотно занавешены тяжелыми темно-зелеными шторами. Свет сквозь эти шторы проникал с какой-то тусклой обреченностью, едва освещая темные стены, темную мебель и самого хозяина кабинета — крупного мужчину с каменным лицом и таким же каменным взглядом. Впрочем, взгляд этот Совкову был почти недоступен — его скрывал полумрак и расстояние, отделяющее хозяина кабинета от посетителя. Георгий Александрович сидел в торце длинного, почти во всю комнату, стола, вдоль которого выстроился, казалось, бесконечный ряд стульев. Олег Валерьянович поздоровался, Кохановский кивнул. Совков вознамерился было пройти вглубь кабинета, но тут же почувствовал прикосновение руки Пилястрова и услышал его тихий голос:
— Сюда, пожалуйста.
Сергей Борисович предупредительно пододвинул стул, и Совкову ничего не осталось, как сесть у противоположного торца стола. Это было отнюдь не самое удобное место. Олег Валерьянович вдруг вспомнил свое посещение театра на Таганке лет пятнадцать назад, куда билет он смог достать только на галерку, и весь спектакль мучался оттого, что половину действа плохо видел и скверно слышал. Однако сейчас он так же, как и тогда, был благодарен судьбе, что ему досталась хотя бы галерка.
Совков ждал первого слова — конечно, это слово должно было принадлежать Кохановскому, но произнес его Пилястров:
— Начинайте, Олег Валерьянович, Георгий Александрович вас слушает.
Кохановский едва качнул головой.
Совков никогда не считал себя особо красноречивым, но у каждого бывает свой звездный час. И этот час наступил, ужавшись в десять минут, о которых предупредил Пилястров. Конечно, Совков помнил дословно, что хотел поведать президенту "Консиба", он репетировал свою речь многократно, но действительность превзошла предположения. Он говорил убедительно, логично, вдохновенно, как может говорить человек в минуты высочайшего подъема или тогда, когда ему уже больше нечего терять.
Олег Валерьянович замолчал в ожидании естественных, на его взгляд, вопросов, но вопросы не последовали. Вместо этого Кохановский вновь качнул головой, и на его лице появилось некое подобие улыбки. Улыбка была каменной, как и само лицо, но все же это была улыбка.
И тут же оживился Пилястров. Он сгреб чертежи и расчеты, приготовленные Совковым, и устремился к противоположному концу стола, разложив их перед Кохановским. Георгий Александрович взял бумаги в руки, перебрал их по листочку, после чего вновь сложил в стопку и кивнул.
Совков понял, что это одобрение, но не знал, как ему вести себя дальше, однако все опять решил Пилястров. Он подхватил Олега Валерьяновича под локоть и, шепнув на ухо "Все просто замечательно!", подтолкнул его к двери.
— Большое спасибо, до свидания! — воскликнул Олег Валерьянович проникновенно и получил в ответ очередной кивок головы. Ему показалось, что на сей раз этот кивок был похож на поклон.
За те несколько минут, что Совков провел в кабинете Кохановского, тихая безлюдная приемная превратилась в шумную и многолюдную. Все это впечатление создавали четыре человека — маленькая взъерошенная женщина лет сорока, очаровательная девушка с ярко голубыми глазами и двое парней с телекамерой, осветительными приборами и связкой шнуров. Главной, по всей вероятности, была взъерошенная женщина, по крайней мере именно она больше всех суетилась, громким голосом раздавая указания. При появлении Пилястрова она замахала руками и застрекотала:
— Мы везде все отсняли. Между прочим, времени потратили гораздо больше, чем планировали, потому что…
— Это мы учтем, — мягко перебил ее Пилястров.
— Да, учтите, но дело не в этом, — перебила в свою очередь женщина, но отнюдь не мягко, а, наоборот, довольно резко. — Нам нужен кадр с Кохановским. Без этого будет полная чушь! В конце концов, все решат, что Кохановский — это символ, это ваша придумка. А мы не какую-то туфту снимаем! Нам в кадре нужен живой Кохановский. Пусть он даже молчит, если он у вас такой неразговорчивый, но нам нужно его лицо!
— Между прочим, — все с той же мягкостью в голосе заметил Пилястров, — вот перед вами человек, который только что общался с Георгием Александровичем. И он вам подтвердит, что Георгий Александрович — это отнюдь не символ и не придумка.
— Вот как? — женщина, наконец, соизволила заметить Совкова. — Это интересно. — Она отступила на шаг, прищурилась и, оглядев Олега Валерьяновича с ног до головы, уточнила: — Это была деловая встреча?
— Это была очень примечательная встреча, — вместо Совкова ответил Пилястров. — Олег Валерьянович Совков — изобретатель, который много лет не мог найти применения своим разработкам. И вот теперь Георгий Александрович принял решение, что наша компания будет внедрять в производство его изобретения.
— Это интересно, — повторила женщина.
— Ну что ж, ловите удачу, — улыбнулся Пилястров и обратился к Совкову: — Вера Николаевна — режиссер, она снимает передачу для центрального телевидения о нашей компании. Надеюсь, вы не откажетесь сказать несколько слов по итогам вашей встречи с Георгием Александровичем?
Совков смутился — его никогда не снимали для телевидения. Но одновременно и обрадовался — конечно же, он готов был рассказать все, он готов был излить все свое чувство благодарности к молчаливому человеку, который решил его судьбу одним кивком головы.
— Наташа, микрофон! Мальчики, камеру, свет! — скомандовала режиссер, и уже через несколько минут Совков сидел на диване рядом с Наташей, которая, лучезарно улыбаясь камере и одновременно Олегу Валерьяновичу, интересовалась, какое впечатление произвело общение с президентом компании "Консиб".
Нельзя сказать, что речь Совкова была столь же гладкой и логичной, как в кабинете Кохановского, но по части эмоций она, безусловно, брала верх. Сердце Олега Валерьяновича ликовало, слова летали с изяществом снежинок, и весь он словно парил в воздухе, исторгая из глубины души восторг и признательность.
— Отличный кусок, — одобрила режиссер и тут же переключилась на Пилястрова: — Так мы сделаем кадр с Георгием Александровичем?
— Сделаем, — успокоил ее Сергей Борисович и направился к двери кабинета Кохановского.
— Простите, — окликнул его Совков. — А мне что дальше делать?
— Вам? — Пилястров оглянулся, улыбка скользнула по его лицу. — Вам не стоит больше беспокоиться. В ближайшие дни мы продолжим наше общение.
Уже дома Олег Валерьянович вдруг сообразил, что он так и не понял, кто же первый начнет обещанное общение — то ли ему, Совкову, следует позвонить Пилястрову, то ли, напротив, Пилястров позвонит ему. Через неделю Олег Валерьянович набрался храбрости и позвонил сам, но услышал, что Сергей Борисович в отъезде. Еще через пару дней ему сообщили, что тот на совещании. В последующие дни все повторялось с неуклонной однозначностью — Совков звонил, но голоса Пилястрова не слышал.
Он услышал его 19 августа.
— Боже мой, Олег Валерьянович! — Голос звучал мрачно и тревожно. — Вы что, не знаете, что в стране ГКЧП? Мы сейчас не знаем, что будет завтра. У нас сейчас совершенно другие заботы.
Совкову стало жгуче стыдно — не обидно, не горестно, а именно стыдно. В стране переворот, а он… Пилястров, похоже, это почувствовал, потому что голос его смягчился:
— Давайте посмотрим, чем дело кончится. Я надеюсь, все кончится хорошо. А вы не тревожьтесь. Я позвоню вам сам. Я сам с вами свяжусь.
Но он не позвонил — ни тогда, когда закончился путч, ни позже, когда по телевидению стали показывать сюжеты про компанию "Консиб" с неизменными кадрами, где Олег Валерьянович делился своими впечатлениями от общения с Георгием Александровичем Кохановским и рассказывал, какие надежды подарило ему это общение. По мнению знакомых Совкова, это были самые запоминающиеся кадры.
Встреча с Пилястровым так и не состоялась. Зато перед самым Новым годом состоялась другая встреча. И она перевернула все.
Совков узнал эту девушку сразу — уж очень у нее были яркие голубые глаза. И девушка узнала его сразу — уж очень по-детски восторженным показался ей тот немолодой мужчина. Они столкнулись в автобусе, причем в буквальном смысле слова — переполненный автобус тряхнуло, и девушка повалилась на грудь Совкова, уткнувшись мохнатой песцовой шапкой ему в лицо. От неожиданности Совков ахнул, а девушка ойкнула, после чего оба одновременно воскликнули: "Это вы?!".
Возможно, если бы им не надо было выходить на одной остановке, все закончилось бы вежливыми приветствиями и дежурными поздравлениями с Новым годом, но они вышли на одной остановке и, более того, двинулись в одном направлении, так что разговор завязался сам собой.
— Вы знаете, наша режиссер, Вера Николаевна, считает, что кадры с вами — просто класс! — сказала Наташа. — И я тоже так думаю. Особенно на фоне этого Кохановского. Уж Пилястров — ну, такой симпатичный мужик! — крутился и так, и сяк, все уговаривал, чтобы этот гений бизнеса соизволил полминуты попозировать, раз пять к нему в кабинет бегал. В конце концов, тот соизволил все-таки. Но лучше бы мы его совсем не снимали. Мало того, что нам ни здрасьте, ни до свидания, так еще уселся с каменной физиономией и даже слова не произнес. Можно подумать, что мы к нему не с телекамерой пришли, а с фотоаппаратом. Жутко неприятный тип! Я вообще терпеть не могу этих деловых, они только о своей выгоде думают. Да вы и сами это знаете.
— В каком смысле? — не понял Совков.
— Ну, как в каком? — удивилась Наташа. — С вами-то этот Кохановский как обошелся?
— А вы знаете? — удивился в свою очередь Олег Валерьянович, с недоумением подумав: откуда эта милая, но совершенно случайная девушка знает, чем все закончилось? И вдруг он почувствовал, как нехорошо стало у него на душе — тоскливо и морозно. — Да нет, Георгий Александрович, наверное, хотел, как лучше, но обстоятельства… — забормотал Совков отчего-то извиняющимся тоном, который ему самому показался совершенно неуместным. — Сначала путч, потом все так быстро стало меняться… Просто я, наверное, невезучий. Тогда мне показалось, что вот повезло в кои то веки, а все так повернулось…
— Вы это серьезно?! — Наташа остановилась, ее ярко-синие глаза блеснули изумлением. — Вы так ничего и не поняли?!
Совков тоже остановился, причем ему показалось, что его ноги пристыли к обледеневшему тротуару.
— Да этот Кохановский вас элементарно использовал. Как самого последнего… — Наташа запнулась. — … простака. Конечно, вы это сразу не сообразили. Мне тоже в голову сходу не пришло. И даже Сергей Борисович, Пилястров то есть, никак не дотумкал. Но вот Вера Николаевна… Она у нас все влет сечет. Когда вас отсняли и вы ушли, а потом мы отсняли этого Кохановского, Вера Николаевна у Пилястрова прямо спросила: "Тот изобретатель — подстава?". Сергей Борисович, конечно, глаза вытаращил, с какой, дескать, стати? А Вера Николаевна сказала: "Ваш Кохановский ничего для него делать не будет. Ему вообще на людей наплевать, это же сразу видно". Сергей Борисович принялся уверять, дескать, все не так, да не сяк, но Вера Николаевна ответила, что это, в сущности, не ее дело, у нее свое дело есть, его она и выполняет. А где-то через месяц я в одной компании встретила Веронику, ту, что была в приемной Кохановского. Оказывается, она вовсе даже и не у Кохановского, а у его заместителя секретаршей была. А у Кохановского была своя секретарша, но она в тот день то ли зуб удаляла, то ли еще какую хворобу лечила, вот Веронику в приемную и посадили. Так вот, когда мы с Вероникой через месяц встретились, она уже в "Консибе" не работала. После путча Кохановский приказал ее элементарно выпереть. И знаете, почему? Оказывается, папаша Вероники кэгэбистом при больших погонах служил. До путча, видать, это было выгодно, а после — как раз наоборот. Я бы на месте Вероники сильно разозлилась и всем им вмазала, а она вроде как ничего, помалкивала. Может, боялась, может, заплатили ей хорошо, но только всего и сказала, что про отца, да про вас.
— Да про меня-то, наверное, было совсем неинтересно, — вдруг перебил Наташу Совков, поймав себя на мысли, что вопрос его дурацкий, и задал он его с одной единственной целью — отодвинуть куда-нибудь в сторону, по возможности развеять во времени слова, которые говорила о нем Вероника. Он уже предугадывал их суть и не хотел убеждаться в правильности своих догадок. Но Наташа его неловкого порыва не поняла, заявив с истинно юношеским азартом:
— Конечно, если бы я сама в той съемке с вами не участвовала, мне было бы по барабану. Но и Вероника, с какой стати тогда мне про вас бы рассказывала? А тут компания была большая, мы друг на друга посмотрели, Вероника и вспомнила, что мы как раз познакомились, когда вас снимали в приемной. Вы ей, кстати, понравились. Она сказала: "Славный мужик, сразу видно, жаль, что таким как раз головы и дурят". Вы ведь Кохановского сколько ждали? Несколько часов? Вот, вот, Вероника говорила, что Сергей Борисович аж весь извелся. А все, оказывается, почему? Потому что Кохановский ждал, когда мы с камерой приедем. Ему, оказывается, нужно было, чтобы вы весь из себя счастливый после встречи в приемную вывалились, а там мы бы поджидали. Ну и, понятное дело, по горячим следам все ваши радости и отсняли. И, правда, здорово получилось, мы потом монтировали — это были самые классные кадры.
— Я не могу осуждать Георгия Александровича, в конце концов, он имел право, чтобы его благородные намерения… — Олег Валерьянович осекся, словно со стороны услышав свой голос и ощутив всю ничтожность этого жалкого лепета.
Наташа понимающе вздохнула. Она была девушкой доброй, но слишком молодой, чтобы сознавать глубинный смысл старого изречения "Ложь во спасение", а потому сказала с решимостью человека, считающего правдивую ясность великой добродетелью:
— Никаких благородных намерений у него и в помине не было! — отрезала она. — Этот затворник, эта голова профессора Доуэля с самого начала придумала использовать вас в рекламных целях. Вот так. Потому он и соизволил вас принять, чтобы вы от восторга захлебывались прямо в камеру!
"А Сергей Борисович, такой доброжелательный, предусмотрительный, располагающий, он что — всего лишь фантазия? А его объяснения по поводу путча, ГКЧП и непонятных перспектив — это тоже всего лишь придумка?" — хотел было воскликнуть Олег Валерьянович, но промолчал. Зато не промолчала Наташа. Она словно снежинки подхватила невысказанные вопросы Совкова и произнесла с легкой усмешкой, в которой сожаление естественно перемешалось с иронией:
— Бедолага Пилястров. Он, конечно, в этой истории оказался круглым дураком. Но, в конце концов, он помощник Кохановского. Тот его подставил, но нечего было подставляться.
… Всю ночь Олег Валерьянович не спал. Думал, вспоминал, сопоставлял. А утром все для себя решил. И от этого решения ему стало легко и… страшно. Но это был не тот страх, который он знавал все прошедшие годы. Это был не страх маленького человечка, зажатого большими обстоятельствами, — это был страх человека, сознающего, что никому другому, а только ему принадлежит выбор. И от осознания этого душа Олега Валерьяновича наполнилась удивительной легкостью.