У подъезда бродила неприкаянная Лариска, хмуро смотрела, как на оттаявшем асфальте, расчерченном меловыми классиками, прыгают девочки, вспугивая стайку голубей. И такой безнадежно потерянный вид был у нее, не подозревающей, что подруга уже идет наискось, спрямляя путь, по двору.
— Давно гуляешь? — издали крикнула Аня, чтобы успокоить: мол, не бойся, я уже здесь, все нормально, сейчас мы разгоним твою печаль, развеем ее по ветру, и ты облегченно засмеешься и скажешь свое бесшабашное: «А идет оно все подальше!»
— Ань! Да что ж ты такую тяжесть таскаешь! Тебе нельзя!
Лариска подскочила, засуетилась, отбирая веселые канареечно-желтые пакеты, набитые всякой всячиной, и даже в порыве альтруизма прихватила безобидную сумочку на длинном тонком ремешке. Бурчала-ворчала всю дорогу, ведущую вверх по лестнице. Нравилось ей играть наставницу, опекающую неприспособленную простушку.
В кухне она деловито принялась выгружать покупки, комментируя их вес, и наконец возмутилась, выудив из пакета тяжелый коричневый том:
— А это, скажи на милость, ты за каким чертом перла?
— О! Ты не представляешь, какая удача! Я за этой книгой давно охотилась. А тут иду себе по улице — и вот она, прямо на самом верху развала! Только подошла, а тут какой-то дядька ее — цоп! Я прямо обмерла, пока он листал, думала, из рук уж больше не выпустит! Встала рядом, глаза закрыла и шепчу про себя: «Дяденька, миленький, поставь на место, на что она тебе сдалась?» — сказала Аня, любовно оглаживая длинными пальцами переплет с золотым тиснением.
— А тебе она на что сдалась? — не разделила восторга Лариса.
— Так это же Цвейг! «Нетерпение сердца»! — исчерпывающе объяснила Аня, справедливо ожидая, что имя автора и название произведения сами по себе являются индульгенцией, полностью искупающей ее мифическую вину.
— И что? — не сдалась Лариса. — Кому он на фиг нужен, твой этот, как его…
— Цвейг. Я читала эту вещь, только давно. Так хотелось, чтоб она у меня дома всегда была. Знаешь, у него просто роскошный язык и такая обнаженная страсть…
— Мне своих страстей — выше крыши, — обиженно произнесла Лариса, поджав губы и присобрав лоб. — Нет, но какой подлец! Вот скажи, пожалуйста, какого рожна ему надо было? Я ведь для него столько сделала! Вылечила — раз! По всем докторам его протащила, прокрутила, каждую таблетку по минутам выдавала. Даже с работы звонила: «Сашенька, ты выпил ту, голубенькую? Сашенька, поешь обязательно. Сашенька, борщ в холодильнике, разогрей, и сметанки не забудь», — скрупулезно перечисляла свои подвиги на ниве семейного благополучия Лариса.
Аня что-то резала на разделочной доске, что-то взбивала; доставала из навесного шкафчика посуду, осторожно ставила на стол, чтобы нечаянным стуком не вспугнуть Ларискины откровения; внимательно слушала, покачивая в такт повествованию головой, в особо патетические минуты возмущенно вскидывая брови или сочувственно прищуривая глаза.
— И что ты на все это скажешь? — наконец воскликнула Лариса, завершив промежуточный этап своей саги.
Аня помедлила, скрывая замешательство якобы сосредоточенным нарезанием хлеба, отчего куски выходили из-под ножа тонкими, светящимися бежевой пористой сердцевиной. Ей казалось, что она давно знает причину Ларискиных фиаско, но сказать не решалась, опасаясь обидеть подругу. Понятно, почему коварный Саша решил поставить точку. Правда, видела его всего раз, но и этого было достаточно. Тогда счастливая Лариска пригласила их с Леней в гости, хвастаться охотничьим трофеем. Дом старательно скрывал оттиски прежней жизни, но они проявлялись, проступали то прищемленным дверцей шкафа пояском от женского халата, то изрисованными детской рукой обоями, то зарубками на притолоке, отмечающими чей-то невеликий рост, то разбухшим альбомом, теряющим изобильные фотографии, то забытым на подоконнике водяным пистолетом, выкрашенным ярчайшими флуоресцентными красками.
Саша смущался, принимая Ларискиных друзей в предательских стенах. Все ощущали двусмысленность ситуации, были немногословны и скованны. Все, кроме Ларисы. Она то и дело гоняла Сашу, демонстрируя чудеса дрессуры. Ап! И Саша трусцой бежит за хлебом. Ап! И достаются из серванта бокалы. Ап! И приносятся из кухни закуски. Лариса подает команды негромко, щелкая хлыстом междометий, как бы между прочим, не прерывая монолога, призванного развлекать гостей, удовлетворенно любуясь своим триумфом со стороны.
Они посидели немного и ушли, сославшись на Анино неудачное самочувствие. Леня по дороге пытался возмущаться — мол, какой мужик выдержит, чтоб им помыкали. Аня не поддержала разговор, но в глубине души была с ним солидарна.
Действительно, Лариска, захомутав очередную жертву, вначале робко вьется вокруг нее, примеряясь и прикидывая, как бы половчее зацепиться, потом обманчиво слабыми плетьми обвивает, привязывает к себе мелкими услугами, а потом, окончательно впившись, требует беспрекословного подчинения. Жертва поначалу покорно сдается, а потом неизбежно пытается сопротивляться, барахтается, брыкается и сбрасывает с себя душащие лианы Ларискиной любви. И как об этом сказать честно? Обидится насмерть.
— Так что ты скажешь? — настойчиво повторила Лариса.
— Скажу, что скатертью ему дорога, — наконец ответила Аня.
— Господи! Ну почему я такая несчастная? Почему мне так не везет? — продолжила риторические стенания Лариса.
«Потому что мужчина — не твоя собственность», — чуть было не ляпнула Аня, но вовремя прикусила язык. Вслух же стала вполне искренно убеждать подругу в том, что она достойна лучшего, потому как самая-самая красивая и умная и преданная и обаятельная и счастье ждет прямо за поворотом и так далее.
Лариса слушала-слушала, потом заулыбалась сквозь слезы и успокоилась как раз к тому моменту, когда курица в духовке запеклась и заполнила кухню пронзительно-тонким запахом специй. Всхлипнув напоследок, она торжествующе произнесла:
— Ничего, попомнит он меня! Я ему парочку сюрпризов оставила.
— Так он же в рейс уходит.
— Он-то уходит. А жена-то приходит. Так я рассовала по ящикам мелочевку. Заколку-крабика, помаду — тон дурацкий, не мой. Короче, дешевку всякую.
— И что? Саша наверняка все углы обшарил. Зря старалась. — Аню покоробила мелочность подленькой мести. Расставаться надо красиво. Но это, видимо, не каждому дано. Нужны широта души и благородство. Заколки по углам прятать не стала бы. Это точно.
— Будь спок! Я так засунула — ни одному мужику нипочем не найти. А уж жена точно найдет! — зловеще, с мрачной удовлетворенностью, похвасталась Лариса. — А для контрольного выстрела еще бюстгальтер закопала в ее белье. Сашка его от женушкиных нипочем не отличит. А мне не жалко. Маловат оказался. Хотя дорогущий, зараза! Пусть его благоверная полюбуется, какое белье надо носить, чтоб муж налево не шастал!
— Лариса! — не выдержала Аня, но ее возмущение прервал звонок в дверь. — Погоди, сейчас открою. Наверное, Леня пришел.
Леня пришел не один, а вместе с мамой. Заглянул в кухню, бросил дежурный «привет» и удалился в ванную мыть руки. Александра Ивановна захлопотала, засуетилась, выставляя на стол подношения в виде неизменных банок, инспекторским взглядом окидывая содержимое холодильника, духовки и шкафчиков, не прекращая самозабвенного токования.
— Вот хорошо-то как, Ларисочка в гости пришла, красавица, умница, дай я на тебя посмотрю, ты поправилась немного, что ли, нет, не поправилась, мне показалось, а какой на тебе свитерочек хорошенький, наверное, не дешевый, а сколько стоит, но ты можешь себе позволить, уже выучилась, в больнице-то хорошо платят, кушайте грибочки, они хорошо получились в этот раз, дробненькие, я вот Анечке говорю — учись, а она все тянет, теперь вот ребеночек родится, не до учения будет, а надо было раньше думать, что это медсестра за работа такая, прямо сказать кому стыдно, ну ладно, чего уж там, а все-таки жалко, зря только время тратит на книжки свои, и дорогие они, прямо кошмар, я вот специально посмотрела…
В этот раз Александра Ивановна была одна, без нового мужа, оставленного дома на диване. Зачем он ей понадобился в принципе, было до сих пор непонятно, ведь, кроме дополнительных хлопот, никаких льгот не давал своей обладательнице. Но понадобился — и все тут. Ей было необходимо кого-то опекать, а главное — кормить. Плюс иметь статус замужней женщины, что повышало ее престиж в глазах окружающих. О том, что ее невидимый «коммерческий директор» все-таки существует, она постоянно напоминала якобы брошенными вскользь, но произносящимися с гордостью фразами. Аня иногда с иронией думала, что новый родственник с успехом выполняет функции комнатной собачки: есть кого кормить, выгуливать и целовать в мордочку.
Семейный ужин позванивал вилками, постукивал ножами, побулькивал графинчиком, а Александра Ивановна, завладев вниманием аудитории, успевала пить-есть-говорить.
— Ой, Ларисочка, ты мне как доктор скажи, чего это у меня движения такие плавные стали, это оттого, что у меня ванна маленькая, а я ведь недавно из отпуска вернулась, двадцать лет никуда не выбиралась, а на кого я дачу оставлю, без заготовок разве можно, но дети уговорили, и правда, в марте-то какая дача, еще снег лежит у нас в низинке-то, я к сестре поехала, в Тверь, это раньше Калинин был, а теперь Тверь, по-новому назвали, с чего бы это, а там так хорошо люди живут, вы не поверите, у них все есть, а на каждом углу пуховые одеяла продают!
Лариса фыркнула от неожиданности и закашлялась, а младшие Мельниковы, уже не раз слушавшие интермедию про пуховые одеяла и даже одаренные ими в качестве сувенира, привезенного дорогой мамой из отпуска, только переглянулись.
— Одеяла — это показатель уровня благосостояния нашего народа? — выпалила Лариса, но Александра Ивановна, не уловив иронии, продолжила разматывать клубок фраз, найдя в невесткиной подружке благодарную слушательницу, и в порыве вдохновения принялась умолять Лариску приходить в гости как можно чаще, не стесняясь, по-родственному, можно и на дачке поотдыхать, у них летом на дачке хорошо, растут и лук, и укроп, и редиска, и клубника…
«И пуховые одеяла», — хмуро подумала Аня.
После ужина перебрались в «зал» смотреть телевизор. Аня неспешно перемыла посуду, а потом присоединилась к остальным, уютно умостившись в углу дивана. Поясница ныла в последнее время все сильнее, особенно к вечеру, хотя до родов было еще далеко. Она впервые поняла маму, постоянно вспоминавшую про свою спину. Хорошо, что хотя бы тошнить по утрам перестало. А эту зудящую боль она уже научилась превозмогать, со страхом ожидая предстоящую, неотвратимо приближающуюся с каждым днем. Но с мрачной решимостью настроилась вытерпеть все, стиснув зубы, потому что считала: за ребенка надо заплатить самой дорогой ценой. Ценой страданий — и это правильно, потому что если бы дети легко падали в руки, как спелые яблоки с обремененных ветвей, ими бы никто не дорожил. Могли бы и отбросить в сторону за ненадобностью, лениво поворачивая, рассматривая то так, то эдак — нет, не годится: тут вот пятнышко подозрительное, тут червоточинка…
— Эй! Ты где? — вернул ее в комнату голос мужа, донесшийся издалека, из далекого далека.
— Я тут. Новости смотрю, — встрепенулась Аня.
Она всегда смущалась в подобные минуты, будто ее поймали за непристойным занятием, и поначалу виновато оправдывалась, а потом научилась лукавить, чуть-чуть, совсем немного цепляясь краешком отлетевшего сознания за реальность. Леня хорошо знал этот отрешенно-отсутствующий взгляд. Эти провалы в неизвестность долго тревожили, а потом стали просто злить: кто знает, где ее носит, а главное — с кем? Наверняка с каким-нибудь бойфрендом. Лариска как-то намекала, таинственно отводя взгляд и многозначительно поджимая губы, на бывшего одноклассника со звериной фамилией. Зайцев? Барсуков? Черт его знает! Леня ревновал и старался подловить Анну, поймать и вернуть.
— Новости смотрю, — повторила Аня и дернулась. — Ну вот! Еще один перл! Вы слышали? «Он заразился семейной династией от своих родителей»!
И завозмущалась, завсплескивала руками, как всегда, когда с экрана слетало очередное недоразумение.
— Дались тебе эти ошибки, — миролюбиво проворчал Леня. Он был готов терпеть что угодно, лишь бы она не проваливалась в никуда на ровном месте.
— Да как ты не понимаешь! — с горячностью воскликнула Аня. — Они такое говорят! Вчера эта же девица выдала: «Квартира кишит недоделками».
— И верно, Ленечка, Аня правду говорит, пора уже ремонт сделать, — вмешалась Александра Ивановна, обладавшая уникальной способностью вывернуть наизнанку любое высказывание, расправляясь со словами, как с полуфабрикатами. Для нее не составляло труда слова подать на блюде с самыми разнообразными приправами и превратить исходный продукт, посолив, поперчив или залив приторно-сладким кремом, в то, что будет есть лично она.
— Сделаю, — отмахнулся Леня. — Найму бригаду и осилим евроремонт. Стоит он немерено. Но есть у меня одна мыслишка… Ладно, об этом в другой раз. А ты можешь спокойно телек смотреть? Что ты все время компромат выискиваешь?
— Я не выискиваю. Он сам отовсюду вылезает. Все! Молчу!
Ну что за жизнь? Задумываться нельзя. Говорить то, что хочется, нельзя…
Резкий звонок вырвал ее из очередного нырка на глубину. Пришла Оля, молоденькая соседка, новоиспеченная мама двухнедельного Филиппа, и принялась уговаривать Аню немедленно зайти к ней, «а то я его завернула, а он весь развернулся и руками машет!».
Аня заглянула в комнату, где мирно беседовали Александра Ивановна и Лариса, точнее, Александра Ивановна плела бесконечную словесную нить, а Лариса поддакивала.
— Я на пять минут к Оле выйду. У нее опять Филя распеленался. — И ушла.
— Наша Анечка в своем репертуаре, — снисходительно бросила Лариса ей вслед. — Она и в школе такой же была. Прицепится к какому-нибудь предложению — и давай хохотать, будто это анекдот. Не понимаю, чего тут смешного? Слишком уж она заумная. Проще надо быть, и люди к ней потянутся.
— Ничего. Вот дите родится, некогда ей будет всякими глупостями заниматься, — постановила Александра Ивановна.
— А не сварить ли нам кофе? — предложил Леня.
— Свари, Ленечка. Ой, Ларисочка, Леня у нас кофе варит прям необыкновенное, — похвасталась Александра Ивановна.
— Ой как интересно! — восхитилась Лариса и тут же увязалась за ним в кухню набираться опыта по приготовлению божественного напитка. Он хоть и Анькин муж, но все равно мачо на все сто. Табу для нее не существовало, она кокетничала, не строя далеко идущих планов. Так обленившаяся домашняя кошка, у которой вероятность встречи с живой мышью сведена к нулю, точит когти, повинуясь инстинкту.
Аня вернулась, когда все трое уже толкались в тесной прихожей, собираясь уходить: Александра Ивановна и Лариса по домам, а Леня в качестве извозчика, не обращая внимания на такую мелочь, как пара-тройка рюмочек, пропущенных по традиции за ужином. Распрощались, расцеловались, повосхищались напоследок приятным вечером, поуверяли в готовности как можно быстрее встретиться вновь (ты, Ларисочка, заходи к моим деткам, не стесняйся; конечно, приду, особенно если Леня опять такой же кофе сварит; приходите, мама, и спасибо за грибы, очень вкусные; давай, Лора, пока, и не бери особо в голову; ну все, Ань, я быстро, только развезу всех по домам), с чем и отбыли благополучно.
Дождавшись, когда ушедшие скрылись в темной глубине нижних этажей, она притворила дверь и облегченно прислонилась к ней ноющей спиной. Устала. Какое блаженство остаться в одиночестве пустой квартиры, в тишине. Самая большая роскошь — тишина. Мягкая, глубокая, умиротворенная тишина, надежная сообщница, подставляющая невидимые ладони под тягучий караван мыслей, верная спутница в сладких блужданиях. Можно думать о ребенке и слушать его, осторожно дотронувшись пальцами до живота. Можно пересматривать прошедший день, сотканный из бегущих картинок, запахов, звуков… Душно. Надо проветрить.
Она вошла в большую комнату, распахнула балконную дверь, в нее ворвался влажный весенний ветер, позаигрывал с занавеской, подбрасывая струящийся шелк, полистал журнал, брошенный на диване, пробежал по стене и взметнул листы перекидного календаря. Благодать! Аня пошла в кухню — впустить еще один ветер в форточку. Заодно и в мойку заглянуть: наверняка кофе пили, пока она с соседским Филей сражалась. Так и есть. Три чашки с затейливо расплывшейся черной гущей скучали на разделочном столе.
А джезва в бурых потеках стояла на забытом Цвейге, залитом лужицей фирменного напитка. Наверное, горячая была.