Очень не хотелось сидеть на шее у мамы и Пети, хотя они не только не собирались попрекать куском хлеба, но, напротив, обращались с ней как с хрустальной вазой, проявляя чудеса сочувствия и такта. И все же стыдно было просить денег на каждую мелочь — от колготок и шампуня до памперсов. Надо было искать заработок, несмотря на то, что Соня связала по рукам и ногам. Проще всего было дать объявление и делать инъекции на дому. Но эта затея изначально была обречена на провал. Заранее знала, что бегала бы по квартирам бесплатно.

Мыть полы в подъездах тоже не годилось — не с кем надолго оставить Соню, которая спала все меньше и меньше, требуя постоянного внимания. На руки не просилась, довольствуясь разглядыванием разноцветных погремушек, подвешенных поперек кроватки, издающих сухое дребезжание при неловких касаниях маленьких ручек. Пластмассовые шары ей быстро надоедали, и она затихала, погрузившись в созерцание глянцевых страниц, вырванных из журналов. Ухватывала бумагу цепкими пальчиками, удивленно вглядывалась в иллюстрации и самозабвенно прислушивалась к шелесту бумаги.

«Еще одна читательница растет!» — смеялась Наташа. Но и «читать» Соня соглашалась лишь в присутствии кого-нибудь из взрослых. Пришлось приспосабливаться: во время уборки таскать за собой малышку, пристраивая ее на диван в большой комнате. Чтобы приготовить что-нибудь простенькое, на скорую руку, Аня притаскивала в кухню пластмассовую ванночку, водружала ее на две табуретки, внутрь стелила одеяльце, и в этой импровизированной колыбельке Соня лежала, для порядка последовательно выбрасывая на пол пластмассовых попугая, мишку, зайца и жуткого Покемона.

Соседка Оля, мама полугодовалого Филиппа, подрабатывала не отходя от сына. Делала сувениры из кожи, бисера и раковин, причудливо соединенных в стилизованные фигурки, изображающие изделия коренных малочисленных народностей, и сдавала их в магазин, получая небольшие проценты. И Ане предложила заодно подработать.

Она согласилась с радостью, внимательно присматривалась к Олиным порхающим пальцам, стремительно нанизывающим матовые, прозрачные, искристые бисеринки разной формы — продолговатой, округлой, цилиндрически обрубленной, — сплетающиеся в причудливый узор, и старательно повторяла. Из-под ее пальцев выходили кособокие уродцы, причем каждый последующий оказывался страшнее предыдущего, и она сдалась.

— Да, сувениры — не мое призвание, — задумчиво протянула Аня, разглядывая свое произведение. — Ни на что путное я не гожусь.

— Так нельзя! — воинственно запротестовала Оля. — У каждого свой талант. Только не все об этом знают.

— Мои таланты так глубоко зарыты, что даже археологические раскопки не помогут.

— А если подумать?

— Даже если думать с утра до вечера — ничего не придумаешь. Я, кроме уколов, ничего не умею.

— И этого немало! — не согласилась Оля. — Еще умеешь готовить, стирать, убирать…

— В домработницы идти прикажешь? — невесело засмеялась Аня. — Только это и остается. А что я еще могу? Вот! Умею грамотно писать. И чужие ошибки вижу. Может, в корректоры податься?

— Идея! — воодушевилась Оля. — Одна моя знакомая работала в институте, в издательстве, а потом в газету ушла. Так она говорила, в том институте все время корректоры требуются. Иди!

— С ума сошла? Там же образование надо иметь специальное, филологическое. Как я могу туда пойти? Это же авантюра чистой воды. Просто хулиганство.

— Откуда ты знаешь? А вдруг у тебя получится? И удобно. Ошибки можно проверять дома, возле Сонечки.

— Ни за что! — рассердилась Аня. — Даже не подумаю. Глупости! Какой из меня корректор? Незачем народ смешить.

Несколько дней колебалась, а потом решилась — «за спрос не бьют». Подумаешь — откажут! Никакой трагедии в этом нет. И не такое уж безнадежное предприятие задумала. Ведь действительно видит ошибки и опечатки, безобразно пятнающие страницы. Их с каждым днем становится все больше, словно они вырвались на свободу и стали самостоятельно размножаться всеми мыслимыми способами — почкуясь, делясь, клонируясь, пуская прочные корни, проползая плетьми, выбрасывая новые побеги. Расплодившись, ошибки лезли в любые тексты и паясничали, устроив безнаказанную вакханалию. Хорошо бы с ними расправиться как следует!

Аня подошла к институту и остановилась, разглядывая вывеску. Красивая, новая: на синем фоне блестели золотые буквы, прячущиеся за стеклом. Вздохнула и села на скамейку напротив центрального входа, смахнув перчаткой снег. Искусственно подогреваемая решительность куда-то подевалась, хотя много раз мысленно репетировалась сцена: вот она входит, непринужденно здоровается и уверенно (самое главное — уверенно!) предлагает свои услуги в качестве корректора. Без опыта работы, правда, зато при желании добросовестно трудиться.

Ноги замерзли в тонких сапожках, и под полушубок начали проползать ручейки озноба, но невозможно было встать и двинуться к входной двери, поднявшись по семи широким ступеням, пересчитанным за время сидения на лавочке.

На козырьке, нависающем над входом, суетились рабочие, устанавливали искусственную елку и ловили пока еще темную гирлянду, которую спускали из окна чьи-то руки. «Поздновато они спохватились», — подумала Аня. Большинство зданий и витрин уже вспыхивали и искрились, переливаясь бегущими цветными огоньками. До Нового года оставалось всего две недели, и запахи смолистой хвои, кисло-сладких мандаринов, горьковатого шоколада соединялись в тонкий праздничный аромат.

В этом году хлопоты были особенно интенсивными, с истерически-приподнятыми нотками: ожидали наступления не только нового года, но и века, и даже тысячелетия, что бывает, как известно, не часто — всего раз в тысячу лет. Можно было подводить итоги.

«Итак, чего же я добилась за последнюю тысячу лет? Ни мужа, ни дома, ни работы. Только Соня. Соня — мое единственное достижение. Но Соня не в счет. Она вне конкурса. А вот все остальное… Подруга предала, муж бросил, сама — неудачница. Сижу на скамейке, трясусь от холода, как нищенка в ожидании подаяния. Господи, за что? Это несправедливо! Что я не так сделала в своей жизни? За что мне все это?»

По ступеням крыльца сбежал парень и, прячась от снега, низко надвинул капюшон куртки, промчался мимо и скрылся за углом. Аня вздрогнула. Как на Белкина похож! Но что Белкину делать здесь, в провинциальном городе на краю Земли? Он уже давно покорил Москву и наверняка выставляет свои работы в престижных залах…

Наконец как током пронзило: что она тут высиживает? Это ж додуматься надо было до такой глупости! А все Оля виновата. Хоть и спасибо большое за то, что согласилась с ребенком посидеть, но все равно ей придется в качестве компенсации за чуть было не случившийся позор налить горячего чаю. Холодно!

Она поднялась и быстрым шагом пошла, почти побежала, домой. Дошла до угла. Остановилась. И повернула обратно. Тяжелая дверь с трудом поддалась. Торопясь, чтобы не передумать, взлетела на третий этаж.

— Извините, можно? — робко спросила пересохшими губами. — Здравствуйте…

Немолодой человек в мятом клетчатом пиджаке, наброшенном на плечи, махнул приглашающим жестом, не прекращая диалога с телефонным собеседником, ободряюще улыбнулся поверх монитора, похлопал воздух по направлению к стулу, что означало разрешение сесть, и поднял взгляд к потолку, изображая отчаяние, вызванное кем-то нудным, настойчиво требующим немедленно исполнить его желание. Покивав в трубку, заговорщически подмигнул Ане, призывая ее в единомышленники и, по‑видимому, ожидая от нее сочувствия, — дескать, извините, но сами видите, в каких условиях приходится работать. Аня понимающе кивнула и успокоилась, не вслушиваясь в разговор, состоящий из абсолютно непонятных выражений: какой-то спуск, который почему-то быстро не делается, какая-то верстка, какой-то ризограф…

Она огляделась. Большая комната, полутемная из-за заснеженного тополя, любопытно глядящего в окно, была загромождена стеллажами, вытянувшимися вдоль стен. Переполненные полки выгибались дугами, едва удерживая кипы папок, подшивок старых газет и журналов, толстых потрепанных томов, перемежающихся коробками и бумажными свертками. Беспорядок, царящий на полках, спускался на пол и распространялся понизу картонными ящиками, набитыми новенькими, еще пахнущими клеем и типографской краской книгами. Не уместившись на полу, бумажные груды переползли на стулья, взобрались на подоконник, неуверенно балансируя и рискуя ринуться вниз, потеряв равновесие. Единственным намеком на современность среди дряхлой мебели был просторный офисный стол, видимо, втиснутый в кабинет сравнительно недавно, но уже почти скрывшийся под завалами буклетов, каталогов, визиток и бумажных кип. Крошечное свободное пространство было слегка расчищено непосредственно перед директором, но и оно оказалось занятым исчерканным ежедневником и чашкой с недопитым кофе.

Кавардак в помещении почему-то показался уютным. И директор издательства понравился — уж очень весело он жестикулировал, одновременно общаясь и по телефону с кем-то невидимым, и с Аней. Пока он разговаривал, она его хорошо рассмотрела и еще больше прониклась доверием: симпатичными показались и глаза с хитринкой за круглыми стеклами очков в забавной детсадовской оправе, и кудельки вьющихся волос, обрамляющих блестящую лысину, и даже длинный хрящеватый нос, клюющий воздух при каждом утвердительном кивке.

Кабинет и его хозяин окончательно растопили Анину скованность, и она несколько приободрилась. Правда, еще не знала, что милейший Анатолий Иванович (папа, мама и жилетка в одном лице для юных бесшабашных сотрудников, преимущественно подрабатывающих студентов) может убить за то, что корректор перепутает тире и дефис. Она еще многого не знала и поэтому спокойно сидела, расстегнув крючки полушубка. В кабинете было жарко.

— Ну-с, что у вас? — наконец обратился к ней директор.

— Я слышала, вам нужен корректор…

— Нужен! Ой как нужен! Да меня просто на части рвут! Вон, слышали? — Анатолий Иванович обличающе ткнул пальцем в телефонный аппарат. — Монографию ему экстренно подавай! А как я подам, когда у меня всего два корректора осталось? И оба завалены выше головы. Так что за работу, за работу!

— Только я это… без опыта. Нет, вы не подумайте, я быстро ошибки нахожу. У меня врожденная грамотность, — наконец произнесла она первую из заранее заготовленных фраз.

— Да? — призадумался директор, но оптимистично продолжил: — Не страшно. Все когда-нибудь бывает впервые. Вы когда филфак-то окончили?

— Я… нет, вы меня не так поняли. На филфаке я не училась. Я медсестра.

Анатолий Иванович озадаченно уставился на странную посетительницу, а она заторопилась высказаться, пока ей не указали на дверь:

— Я понимаю, о чем вы сейчас думаете. О том, что я или нахалка, или ненормальная. Вполне может быть. Но давайте попробуем! Пожалуйста! Ну что вам стоит? Вы можете меня пока на работу не оформлять. А вдруг у меня получится?

— Боюсь, что «вдруга» не будет, — отрицательно помотал головой директор.

Но Аня добавила второй загодя придуманный аргумент, наиболее, как ей казалось, весомый:

— А еще я знаю медицинскую терминологию! — И замолчала, обреченно ожидая приговора.

Анатолий Иванович пожал плечами, выудил из ближайшей бумажной свалки первый попавшийся листочек и, неожиданно улыбнувшись, сказал:

— Что ж, давайте попробуем. Вот вам текст. Вот вам ручка — и приведите это в порядок.

— Прямо сейчас? — оробела Аня.

— А то!

Она примостилась на краешке стола и принялась читать текст, почти непонятный. Вроде и по-русски написано, а вроде и нет. Вчиталась. Речь шла о чем-то из педагогики, поскольку на листочке были выражения типа «целеполагание», «личностно-ориентированный подход», «активные методы обучения», а также вскользь упоминались безликие «обучаемые». Непривычные термины скреплялись знакомыми «для того чтобы», «на основании изложенного», «несмотря на» и «благодаря тому». Догадавшись, что не надо искать смысла в туманных строках, она старательно переставила запятые, убрав их с тех мест, куда они попали совершенно случайно, брошенные рукой неизвестного сеятеля; исправила несколько опечаток (как деликатно назвала про себя явные погрешности против орфографии) и призадумалась над датой: «В 1898 году нами было проведено исследование…» Наконец, рассудив, что автор, судя по всему, является нашим ученым современником, исправлять цифры не стала, но жирно подчеркнула их, поставив рядом знак вопроса.

— Кажется, все… — протянула листок Анатолию Ивановичу.

— Так, посмотрим, посмотрим… Неплохо. Очень даже неплохо… И дату увидела. Молодец!

Аня вспыхнула от похвалы, а Анатолий Иванович взял ручку с красной пастой и стал черкать листок. Рядом с Аниными аккуратными синими пометками из-под танцующего пера стремительно появлялись многочисленные загогулинки, стрелочки, закорючки, линии — волнистые, двойные, прерывистые, зигзагообразные. В считанные секунды робкие синие помарки скрылись под густым слоем красных символов.

— Ой! — сказала Аня. — Это я столько ошибок пропустила?

— Это вы столько не знаете. И не видите. Пока. Смотрите: это красная строка, здесь пробел уменьшить, тут увеличить, здесь пустить курсив, отсюда убрать болд…

— Что?

— В смысле?

— Ну, это… как вы сказали? Болд.

— А, это — жирный шрифт. Тут он ни к селу ни к городу.

— Всего-навсего?

— Да. Но вы не бойтесь. Было бы желание — научитесь. Правда, учиться придется крепко. Не боитесь?

— Нет! — Аня решительно приподняла подбородок и расправила плечи.

— Отлично. Значит, поступим так. Я вас сейчас передам в надежные руки нашего редактора. Словари дома есть?

— Энциклопедический. И Ожегова. Ой! Чуть не забыла: еще военно-морской, для юношества!

— Ну, если военно-морской, тем более для юношества, тогда все в порядке. Еще нужны справочники. Один пока могу дать взаймы, только с возвратом. Работу корректоры на дом берут, у нас с помещениями напряженка. Не скучно будет?

— Нет, у меня ребенок маленький.

— Прекрасно! — почему-то обрадовался Анатолий Иванович. — Пойдемте, я вас с Викой познакомлю…

Аня шла домой. Грудь побаливала, напоминая о том, что пора кормить. Она прибавила шаг, заторопилась. Тяжеленная сумка, набитая допотопной картонной папкой, справочником, двумя словарями и тоненьким скоросшивателем с рекомендациями-шпаргалкой, больно оттягивала руку, но Аня этого не замечала, переполненная новыми впечатлениями: беглой экскурсией по издательству и столь же беглым знакомством с будущими коллегами — менеджером Оксаной, верстальщицей Аленой, печатником Славиком, дизайнерами Сережей и Наташей. Непосредственный начальник — редактор Вика — окинула Аню недоверчивым взглядом и вскользь бросила:

— Думаешь, это легкая работа? Не каждый филолог справится. Грамотность — само собой. А сверху этого — ужас! Ужас! — Вика картинно схватилась за голову, изображая священный трепет перед трудностями, ожидающими неискушенную новенькую, но сменила гнев на милость и довольно толково, хотя и с пулеметной скоростью, дала первый урок начинающему корректору, точнее, просто ввела в курс дела и отпустила с миром, дав в качестве домашнего задания корректуру на неделю.