Расписались они на втором курсе, едва обоим исполнилось по восемнадцать, втайне от родителей Павла. Его отец, военный в чине подполковника, ничего против Жени не имел. Но командовал он только на службе. Дома же было высшее начальство — жена.

Ираида Петровна была гранд-дамой, во всяком случае, старалась. Будучи сама из простой семьи, не обремененной светскими условностями, она на каком-то этапе своей жизни решила бдительно соблюдать этикет и соответствовать высокому званию супруги подполковника. К сожалению, ее образование осталось девственно-нетронутым, поскольку основные усилия были направлены на соблюдение внешней стороны: непременного наличия ковров и чешской полированной стенки, хранящей в своих недрах изобилие хрустальных ваз, вазочек, салатниц, рюмок и бокалов. Помимо хрусталя, символизирующего высокий социальный статус, она считала признаком светского тона невестку из хорошей семьи, причем выбранную лично Ираидой Петровной. Мнение дорогого Павлушеньки при этом не учитывалось, тем более потому, что Ираида Петровна планировала свадьбу в далекой перспективе, когда Павлик окончит институт и получит диплом.

Женя в планы Ираиды Петровны не входила. Чему-то она там не соответствовала. Ираида Петровна устроила пару хорошо поставленных семейных сцен, сопровождавшихся хватанием себя за область сердца и нервным отсчитыванием капель валокордина, падающих в хрустальную рюмку. Ее вдохновенные монологи с непременными вставками в виде фраз «только через мой труп!» и «я не позволю разрушить твою жизнь!» сделали бы честь актрисе провинциального театра.

Основным ее аргументом была неминуемая катастрофа в виде младенца, обязанного появиться на свет вследствие легкомысленного брака.

Павел, несмотря на кажущуюся мягкость, неожиданно проявил стальной характер и потащил вяло сопротивляющуюся Женю в загс. Окончательного разрыва с родителями не произошло, хотя Павел в глубине души так и не простил им пренебрежения к Жене.

Во время редких родственных визитов Ираида Петровна, поджав губы, постоянно поучала невестку, не прощая ей малейших промахов, как истинных, так и вымышленных. Отца вскоре перевели по службе, и Женя, к счастью, получила передышку от нравоучений в устном виде, замененных наставлениями в виде письменном.

Поскольку молодожены учились в одном институте, комендант общежития выделила им комнатушку, в которую едва втиснулись диван-кровать и письменный стол. А им больше ничего и не было нужно.

Поначалу Женя, наученная более опытными подругами, стереглась. А потом, успокоившись, перестала осторожничать. И все же младенец, обещанный Ираидой Петровной, появляться не спешил. Но тревоги по этому поводу они не испытывали. Словно оба знали: придет время, и ребенок родится. Обязательно родится, ведь от такой любви, как у них, и появляются дети.

Тревога пришла к окончанию института: может быть, и впрямь что-нибудь неладно? И каждый втайне сомневался, не высказывая своих мыслей вслух.

После института их распределили на Сахалин. Откровенно говоря, они сами попросились на остров, соблазнившись восторженными рассказами Риты, коренной сахалинки. По ее мнению, Сахалин был райским местом, в котором росли невиданные растения, бегали сказочные животные, плавали удивительные рыбы, летали волшебные птицы, жили, любили и мечтали мужественные романтики. Женя и Павел поверили ей на слово.

Их ждало разочарование. Они думали увидеть нечто более интересное, чем скромный маленький город, застроенный обычными пятиэтажками в центре и ветхими бараками по периферии. Единственным намеком на экзотику были вкрапления следов пребывания японцев на юге острова, безжалостно искоренявшиеся задолго до приезда Антоновых. Уцелело лишь монументальное здание, в котором размещался краеведческий музей, да еще несколько японских домов и полуразрушенных памятников.

Рита, тоже получившая распределение на родину, с таким неподдельным энтузиазмом проводила экскурсии для новоиспеченных сахалинцев и так радостно нахваливала совершенно обыденные, на взгляд Жени и Павла, достопримечательности, что приунывшие было молодые специалисты несколько приободрились и решили по крайней мере отработать обязательные три года, а там видно будет.

В то время они считали себя свободными, вольными уехать, как только закончится трехлетний срок повинности, не подозревая о странной закономерности, необъяснимой, но тем не менее существующей: остров неудержимо затягивал, незаметно подкидывая по мелочам то печальный неброский пейзаж, то завораживающую музыку дождя, то яростный всплеск бурана, а затем властно привязывал к себе навсегда.

И если некоторые люди самонадеянно решали уехать, спастись бегством из ненавязчивого плена, они были обречены на постоянные воспоминания, переходящие в откровенную ностальгию, вынуждающие их за тысячи километров искать единомышленников, бывших сахалинцев, единственно способных понять тоску по тому пленительному времени, когда они были истинно счастливы.

Большинство приезжали на остров временно: отработать после института или техникума обязательные три года либо заработать на счастливую обеспеченную жизнь, которая начнется когда-нибудь. Материальные блага в виде надбавок, коэффициента и бесплатного проезда в отпуск создавали иллюзию больших денег, которыми можно будет оплатить будущее.

Многие так и жили, отказывая себе во всем сегодня и откладывая каждый заработанный рубль на завтра. Жили словно в зале ожидания и мечтали о той прекрасной жизни, которая начнется на материке, и поругивали суровый остров, и иронизировали над его слабыми потугами на цивилизацию, и даже позволяли себе пренебрежительно отзываться о нем, не подозревая, что он уже вошел в их плоть и кровь. И просто так не отпустит.

Нет, конечно, можно уехать. Купить билет на самолет — и вперед! А потом бессонными ночами тосковать по серой сетке дождя, заслоняющей горбы сопок; по переливам поющей воды в прозрачных реках и ручьях; по шелесту прибоя, накатывающего волны на прибрежную гальку; по исполинским скалам причудливых очертаний; по незабываемой симфонии воды, камня, света…

Ничего этого Женя и Павел тогда не знали. Да и позже не задумывались над тем, почему решили остаться на Сахалине. Понравилось — вот и остались. Обросли друзьями. Получили квартиру как молодые специалисты. В работу втянулись.

Первая осень удивила их неожиданным теплом, затянувшимся до середины октября, и невиданным буйством красок тайги, языками пламени спустившимся с сопок и растекшимся по городским улицам.

Первая зима поразила изобилием пушистого снега, заботливо укутавшего дремлющий город искрящимися под солнцем сугробами.

А весной Женя захандрила. Черный снег подтаявшей коркой скрывал промерзшую землю и никак не хотел уходить. Промозглый ледяной ветер качал голые ветви деревьев, стряхивая с них холодные капли. Женя зябко куталась в пуховый платок и хмуро смотрела из окна на унылую картину. Она думала о том, что в родном Приморье веселится настоящая весна: солнце давным-давно растопило остатки снега, молодые клейкие листья развернулись и набирают силу с каждым днем, ростки травы укрыли землю, и кое-где желтеют неприхотливые одуванчики.

Если бы Женя знала, что стоит у окна не одна, а вдвоем с Мишкой, она бы тогда и не тосковала.