ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Азеф
Жена
Рачковский
Герасимов
Бурцев
Министр
Человек в кресле
Старуха
Человек с бородкой
Савинков
Девушка
Незнакомка
Давид
Стеклов
Лилия Михайловна
Матросов
Певица
Мамочка
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Дома. Азеф и жена .
Азеф. Ты мне веришь, веришь?
Жена. Ты всю ночь дрожал.
Азеф. Кто, я?
Жена. Я накрыла тебя, чем могла.
Азеф. Это кишечно-желудочное.
Жена. Тебя знобило, ты бредил, ты плакал во сне.
Азеф. Перед разлукой. Не люблю уезжать.
Жена. И только когда я обхватила тебя всего — вот так! — ты успокоился.
Азеф. Я без вас разучился жить. Без тебя и детей.
Жена. Евно! На тебе столько ответственности, ты — герой, что мы все без тебя, что без тебя партия!
Азеф. Говнюки!
Жена. Евно!
Азеф. Жиды пархатые! Жмоты! Денег жалеют! На такие дела денег жалеть! Я им говорю — на дело террора надо отдавать все! Без вопросов! Мы должны быть неподконтрольны, траты непомерные, ситуация меняется раз от раза, люди гибнут, люди подрываются на ими же изготовленных бомбах, здесь нужны мои нервы, а их на всех не хватает! Знобит по ночам? Да, я не могу дома играть с детьми, у меня срывается голос, дрожат руки, они решат, что их отец — сумасшедший! О, поскорей бы все это кончилось!
Жена. Что, Евно, что?
Азеф. Пусть они победят, и я уйду на покой, заберу детей, тебя, уедем в какую-нибудь Австралию, и от меня уйдут их сумасшедшие лица, постоянное возбуждение революционеров, от них несет дерьмом, когда они возбуждаются, дерьмом демагогов и висельников!
Жена. Ты бредишь, Евно!
Азеф. Я — инженер, я — хороший, дельный инженер, я не родился убийцей, ты не знаешь, сколько у меня технических идей, а вместо этого я изобретаю маршруты, места явок, передвижения, конспиративные пароли, средства уничтожения, маскировки, уходы, возвращения, сроки, день, час, минуту, когда должно свершиться… Будь они прокляты!
Жена. Это твоя работа, мой мальчик, твоя революционная работа.
Азеф (успокаиваясь). Да, у каждого своя работа. Чем я хуже? Ты права. Я ухожу. (Провел пальцем по стене.) Я мазнул пальцем — грязь, пыль. Дети не должны видеть грязи.
Жена. Это временно. Сегодня же уберу.
Азеф. Вот и убери.
Жена. Уберу (плачет).
Азеф. Прости, моя дорогая! Нервы!
Жена. Ты простишься с детьми?
Азеф. Детей не буди. Я только посмотрю на них и уйду. (Смотрит.) Вот так. Это счастье. Стоять и смотреть. Да еще обнимать тебя. Ты мне веришь, веришь?
Жена. Почему ты так часто об этом спрашиваешь?
Азеф (орет). Потому что мне не верит никто!
КАРТИНА ВТОРАЯ
Жандармское управление. Кабинет Рачковского .
Рачковский. Я ему не верю, не верю.
Герасимов. Агент нервничает. Шлет депеши, мы не выходим на связь.
Рачковский. Откажите ему во всем. Не связывайтесь. Этот тип ведет двойную игру. А? Обыкновенный вымогатель. Ему нужны наши деньги — и все. У меня есть сведения, что он причастен к убийству Плеве и великого князя. А?
Герасимов. Но у него алиби.
Рачковский. Он выкрутится, мы позволяем ему выкручиваться, а теперь он сам хочет нам выкрутить руки. Не удастся. Я его разоблачу.
Герасимов. Но тем самым…
Рачковский. Да в том-то и дело, что мы не можем признаться, что нас провели и на наши же собственные деньги убили тех, кого мы поставлены охранять, сделали соучастниками преступлений. Дьявольский умысел! На такое даже не каждый еврей способен. А? Никаких сношений с этим типом. Пусть проявится сам. Но теперь игнорировать, слышите? Его нужно затравить, как зверя.
Возникает Азеф .
Азеф. Рачковский, вас распилить мало на мелкие части и вырвать из груди ваше гнойное полицейское сердце (вырывает). Смотрите, оно похоже на человечка, втянувшего голову в плечи. Что его ждет, этого человечка, что его ждет?
Рачковский (вскрикивает). А?! Герасимов, вы здесь? Какого черта! Кто в моем кабинете? (Замечает Азефа . ) Что вы здесь делаете, инженер Азеф?
Азеф. Нет, какая наглость, сначала арестовывает, потом спрашивает, что делаю? Любуюсь вами, Рачковский. Даю себя арестовать, сам набиваюсь на арест, даю приставу по морде, требую встречи с вами, рискую своей безупречной партийной репутацией, а вы наивно спрашиваете — что я делаю? Сколько можно молчать, Рачковский? Вы толкаете меня на необузданные поступки, мне что, жизнь не дорога, а если меня спросят: «А почему тебя выпустили, Азеф, из кабинета его превосходительства и не перевербовали ли тебя, Азеф, пока ты там находился, где гарантии, что ты не провокатор, Азеф, отвечай!» В бирюльки изволите играть, Рачковский? Почему вы мне не ответили? Почему молчали? Хотели провалить? Или у вас нашлась замена Азефу? Предъявите! Не верю! Таких доверчивых, как я, больше нет. Вы что, язык проглотили, Рачковский?
Рачковский. Ну, и наглец! Нет, каков наглец! Это в моем кабинете! А повстречайся я с ним на его территории…
Азеф. Нет у меня территории. Это Россия, а она вся ваша, ваше сиятельство. Моя территория — это черта оседлости, погромы, сопливые, грязные, как вы говорите, жиденята, нищее детство.
Рачковский. Ах вы, дрянь! Вы что, думаете, я не знаю, что вы дезинформировали нас по делу Плеве?
Азеф. О Плеве изволите говорить? А кто в Кишиневе пролил еврейскую кровь, кто погромы организовывал, вы что думаете, я — железный, сердца у меня нет?
Рачковский. Вы сами за эти годы выдали нам десятки своих соплеменников!
Азеф. Я вам не соплеменников выдавал, а революционеров, убийц, а там в Кишиневе — невинные!
Рачковский. Гореть вам в геенне огненной!
Азеф. Разберемся, разберемся.
Рачковский. Доиграетесь.
Азеф. А вы уже доигрались, ваше превосходительство. Сколько дадите за батюшку-царя?
Рачковский. Что?
Азеф. За убийство государя императора?
Рачковский. Вы с ума сошли!
Азеф. Испугались? Вы бы еще дольше не отвечали на мои послания. Грохнуло бы так, что в Австралии было бы слышно.
Рачковский. Докладывайте.
Азеф. Гарантии.
Рачковский. Какие гарантии?
Азеф. Что вы не используете меня как проститутку, а отнесетесь с прежним уважением, как относились все ваши предшественники на этом посту.
Рачковский. Что вы хотите?
Азеф. Тысячу рублей каждый месяц — и без фокусов!
Рачковский. Вымогатель! Это зарплата министра!
Азеф. Не злите меня. Жизнь министра сегодня не стоит ни копейки.
Рачковский. Хорошо. Докладывайте.
Азеф. Это вам подчиненные пусть докладывают, а я, когда увижу, что вы держите слово, сообщу ход дела по прежним адресам. А сейчас попрошу вас распорядиться, чтобы меня вывели на улицу и устроили побег.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Собрание в Женеве. Кучка людей вокруг человека в инвалидном кресле.
Бурцев (заканчивая). И тогда я понял, что этот предатель не кто иной, как Азеф.
Молчание.
Бурцев. Все.
Долгое молчание.
Бурцев. Я сказал все.
Савинков выбегает из комнаты.
В тишине слышно, как заплакала женщина, отвернувшись.
Человек в кресле. Ну?
Бурцев. Что?
Человек в кресле. Вы удовлетворены? Вам удалось произвести впечатление?
Бурцев. Я просто рассказал, что знал.
Человек в кресле. Нет, вы не рассказали, вы нас вываляли в грязи своими измышлениями. Что нам со всем этим прикажете делать?
Старуха. Это гадко, гадко!
Бурцев. Я предполагал — вызвать Азефа и спросить.
Человек в кресле. То есть допросить? Кого?
Бурцев. Азефа.
Человек в кресле. Вы говорите об Азефе?
Бурцев. Ну, да, да, о ком же еще?
Человек с бородкой. Для камердинера не существует героя.
Человек в кресле. Об Азефе, которому это место доверил покойный Гершуни? Тот самый Гершуни, который не доверял никому, тот самый великий Гершуни, поцеловавший кандалы после того, как их на него надели, вы в это время только сказками о революции питались, Бурцев. Так вот Гершуни передал свое место в боевой организации именно Азефу — только ему, никому больше, слышите, никому из нас. И Азеф не подвел Гершуни.
Вбегает Савинков .
Савинков. Я убью его! (Стреляет.)
Бурцев. Ага, промазал, промазал!
Человек в кресле. Савинков, прекратите самодеятельность!
Человек с бородкой. И что за страсть у нас, русских, изобличать друг друга?
Савинков. Слушайте, Бурцев, Азеф стоял рядом с нами, когда мы строили бомбы. Он учил нас их строить, он учил нас терпеть и ждать, ждать той минуты, когда начинает сосать под ложечкой, нервы не выдерживают, и ты уже ничего не видишь, кроме ужаса предстоящего, когда ты из человека станешь убийцей, вот ты сейчас бросишь бомбу в такого же, как ты, смертного, не в сановника, которому вынесла приговор партия, а в человека, которого разорвет на куски, и если тебе не повезет умереть вместе с ним, то ты останешься стоять как вкопанный над клочьями окровавленного человеческого тела, но тут всегда появлялся Азеф и своим спокойствием возвращал смысл всему предприятию, ты вспоминал — кто ты и зачем, и бросал бомбу, и окровавленные тела больше не внушали тебе ужас, потому что это были не просто человеческие тела, а результат твоей работы, жалость исчезала, сострадание, ты мог гордиться собой. Все это я пережил лично и могу свидетельствовать, что малодушие и героизм идут рука об руку в таких делах, и если бы не Азеф… Эх, про что с вами говорить! Поверьте, я научился убивать, Бурцев, и, если вы не извинитесь перед Азефом, я убью вас.
Девушка. Бурцев, вы нарываетесь!
Бурцев. Я нарываюсь? Я, который в течение пяти лет молчал, анализировал, проверял, сопоставлял, наконец, догадался, я, который вышел на след предателя, нарываюсь и должен извиниться перед ним? Конечно, к такому злодейству надо привыкнуть, его невозможно постичь. Я буду продолжать расследование самостоятельно, вопреки воле комитета, я доведу его до конца и выступлю неопровержимо.
Человек в кресле. Вы хотите очернить партию?
Бурцев. При чем тут партия?
Человек с бородкой. А что, если нам попереть этого Бурцева из партии?
Бурцев. Да идите вы! При чем тут партия, я повторяю?
Человек в кресле. Самые крупные акции мы осуществили под руководством Азефа. Под их звездой мы войдем в историю. Под счастливой звездой Азефа.
Бурцев. Но он провокатор!
Человек с бородкой. Вы чего-то не понимаете, мой друг, во-первых, насчет Азефа вы что-то напутали, предположений не достаточно, а во вторых, неужели вы не понимаете — какой козырь даете в руки наших врагов? Партия провокаторов? Партия полицейских осведомителей? Почему тогда не предположить, что они сами, те, с кем мы боремся, и решали — кому жить, кому умирать, а мы просто действовали по указке полиции? А еще, если глава боевой дружины, герой — и вообще, вы подумали, что у человека есть семья, дети, какую тень вы бросаете на их будущее? Семья предателя! Лично я согласен забыть все, что вы здесь сказали…
Савинков. Никогда!
Девушка (вырываясь вперед). Азеф не каменный, не каменный, я сама видела, как он плакал, это вы — предатель, запретите ему говорить, у меня разорвется сердце!
Человек в кресле. Успокойте ее. Все, Бурцев, все.
Бурцев. Посмотрите документы.
Человек в кресле. Не буду. Не прикоснусь.
Бурцев. Только взгляните!
Человек с бородкой. О, русские люди, русские люди!
Появляется громадная голова Азефа .
Азеф. Азеф — двойной агент, Азеф — провокатор, Азеф — оборотень. Пугайте мной ребятишек! (Отрывает руку.) Вот моя рука, держите, рассматривайте, кончики пальцев похожи на луковичные головки, это ладонь преступника, вот левый глаз (вырывает), правый мне нужен самому, вот нога (выворачивает ногу). Хотите заглянуть в чрево злодея? Я могу вывернуть свое нутро наизнанку (выворачивает). Нате! Разобрались? Заглянули? Я просто честно зарабатываю себе на хлеб. Вот и все. Это всегда честно, если рискуешь собственной жизнью, потому что другие жизни — это очень далеко от тебя, их как бы и нет, они не имеют отношения к твоему телу, к твоим мыслям, они всегда в стороне, и не надо говорить мне, что вы думаете иначе! Человек способен пожалеть только самого себя, потому что он себя носит. Идеи вообще ничто, быть верным идее все равно что стать сумасшедшим, нельзя быть верным словам, пустоте, но можно заработать во имя некой абстрактной идеи, вопреки ей, все равно. Мой отец — портной был, ничего зарабатывать не умел, а я вот научился. Деньги надо брать, если их тебе предлагают. Они рискуют жизнью во имя будущего! Но никакого будущего эти одержимые не имеют, о, я представляю их будущее! Перестреляют друг друга, к чертовой матери, во имя идеи. И перестреляют, уверяю вас, это фишки, фишки, я буду двигать ими по игорному полю, пока не достигну цели. А цель моя одна — получить побольше денег за свою работу, все равно, из чьих рук. Главное, чтобы вовремя.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Департамент полиции. Рачковский и Девушка .
Рачковский. Что вас заставило предложить нам свои услуги? Вы — молоды, красивы, а у нас контингентик… Может, деньги?
Девушка. Я из обеспеченной семьи.
Рачковский. Знаю. Тогда что?
Девушка. Но вы же их не остановите, вот я и решила.
Рачковский. Ах так!
Девушка. Мой отец — военный.
Рачковский. Да.
Девушка. Он тоже ни на что не способен. В детстве я любила смотреть, как он пристегивает саблю, я просыпалась первой, чтобы не пропустить. Зачем вам сабли, все равно всюду кровь, кровь, я стояла недалеко от того места, где убили великого князя. Как кричала Мария Николаевна!
Рачковский. Я тоже там находился.
Девушка. И ничего не могли сделать, правда? Зачем тогда вы? Вы хотя бы знаете, кто их шлет убивать?
Рачковский. Предполагаю, что догадываюсь.
Девушка. Вот видите — предполагаете, а я знаю, что могу все это прекратить.
Рачковский. Предназначение?
Девушка. Да, предназначение. И перестаньте смотреть на мои ноги!
Рачковский. Простите — что?
Девушка. Я прошу вас не смотреть на мои ноги.
Рачковский. Вы — сумасшедшая.
Девушка. Если вокруг столько грязи — почему не заподозрить в этом и департамент полиции?
Рачковский. Делать мне нечего — ноги агентов рассматривать! Извините, нервы не выдержали, но это совсем уже из ряда вон!
Девушка. Я не сумасшедшая. Просто люблю ставить людей в неловкое положение.
Рачковский. Это им понравится. Этим вы их можете взять. Они тоже любят.
Девушка. Вот и хорошо.
Рачковский. Но Азеф — это другое. Он может и не поверить. Он любит женщин, но, по нашим сведениям, не таких, как вы. Он выбирает по себе. Обычно это кафешантанные певички, уличные знакомства, кокотки.
Девушка. Я люблю своего жениха.
Рачковский. То есть?
Девушка. Я люблю своего жениха.
Рачковский. Ах, значит, с этой стороны нам к нему не подобраться? Что ж, хорошо… Какая вы, однако… категоричная. Там не один Азеф, мужчин много, и все герои.
Девушка. Плевать я хотела.
Рачковский. Вот это разговор. Это обнадеживает. Помните, все об Азефе. Главное — Азеф, кто он в партии, почему ему доверяют, кто с ним близок, и не водит ли он нас за нос, потому что это унижает меня. Какой-то жалкий еврей из Ростова-на-Дону!
КАРТИНА ПЯТАЯ
Конспиративная квартира. Азеф .
Азеф (рассматривая Стеклова ). Кто ваши соседи по квартире?
Стеклов. Да тут один, знаете… Нет, затрудняюсь, видел один раз на лестнице…
Азеф. Вы что, не знакомы с конспирацией?
Стеклов. Не знаю.
Азеф. Кажется, я с вами теряю время. Что это вы делаете? Улыбаетесь?
Стеклов. Простите.
Азеф. Это не улыбка. Оскал какой-то! И с такой улыбкой вы хотите подойти к государю императору?
Стеклов. Я не буду улыбаться.
Азеф. Да уж, пожалуйста!
Стеклов. Научите, что я должен буду делать?
Азеф. Прежде всего не дрожать! Вас знобит от страха, вы — трус, мужчина не дрожит. Вы уже и сами не рады, увидев меня, что ввязались. Покажите ваш револьвер.
Стеклов. Я думал — кортик…
Азеф. Ах, кортик! Как романтично! Ну, конечно, вы морской офицер, вы хотели заколоть царя кортиком, вам точно известно, куда бить, что на их величество надето. Да вы рукой не успеете взмахнуть, как вас застрелят. Отставить кортик. Отставить вас. Матросов!
Появляется Матросов .
Проводите господина лейтенанта. Да, поосторожней, я не уверен, что за ним не увязался никто.
Стеклов. Я хочу отдать свою жизнь революции.
Азеф. А она не принимает этой жертвы, не принимает! Идите, пока революция не рассердилась, и замолчите навсегда, потому что революцию кортик не напугает. (Стеклов идет. ) Да! Я жду благодарности от вашей мамы, что-нибудь домашнее, пирожок с капустой…
Стеклов. Почему от мамы?
Азеф. Потому что я сохранил ей сына. Счастливого плавания, капитан. И не болтать, не болтать.
Стеклов (не выдержал). Я попросил бы вас!
Азеф. Матросов!
Они уходят.
Так, еще одного дурака спас, они мне памятник должны поставить!
Стук в дверь.
Голос. Иван Николаевич, можно?
Азеф. Да, Лилия Михайловна.
Лилия Михайловна. Та самая девушка от Чернова, очень милая.
Азеф. Девушка — это хорошо, это всегда хорошо. Жаль, что я успел перекусить утром. Ну-с, ну-с.
Входит Девушка . Азеф молча рассматривает ее.
Здравствуйте, Шарлотта.
Девушка. С чего вы решили, что я Шарлотта?
Азеф. А кто же? Ведь вы террористка? Террористка. Тяготеете к террору, так сказать, может быть, вы и сюда пришли, чтобы убить меня как Шарлотта Корде Марата?
Девушка. Меня к вам направили.
Азеф. Понимаю. Не Рачковский ли?
Девушка. Нет, я от Чернова.
Азеф. Очень хорошо. И вы не спрашиваете у меня — кто такой Рачковский?
Девушка. Кто такой Рачковский?
Азеф. Глава департамента полиции. Страшный негодяй.
Девушка. А!
Азеф. Вот бы нам убить его! Взялись бы? Возьмитесь.
Девушка. Когда?
Азеф. Да хоть сейчас! Это недалеко. Через садик, через Мойку, перешла речушку, явилась к самому главному и грохнула. Револьвер я вам дам.
Девушка. Давайте.
Азеф. Ну, шучу, шучу. Вас прислал Чернов?
Девушка. Да.
Азеф. Он говорил мне, что вы образованная девушка.
Девушка. Не знаю.
Азеф. А мне это и не интересно. Это там умники, а мне нужно, чтобы вы не боялись. Вы не боитесь?
Девушка. Боюсь.
Азеф. Кого?
Девушка. Вас.
Азеф. Меня? Почему?
Девушка. Вы — отвратительный, у вас низкий лоб, тяжелая нижняя челюсть, маленькие глаза. Вы похоже на провокатора.
Азеф. Что, сразу видно?
Девушка. С первого взгляда.
Азеф. А они мне доверяют!
Девушка. Они — дураки.
Азеф. Вот! С этого и надо начинать разговор. Вот! Вы мне нравитесь. Они дураки. Вы это заметили сразу. Я принимаю вас, я посвящу вас в трудности предстоящего дела. Очень много проблем, я даже не представляю, как вас можно использовать. Вы бомбы бросать умеете?
Девушка. Не знаю.
Азеф. Это не просто. Можно покалечиться самой.
Девушка. В кого бросать?
Азеф. Разве не все равно в кого?
Девушка. Мне не все равно.
Азеф. Ну, тогда в Рачковского! Нет, шучу, в государя императора.
Девушка. В царя?
Азеф. А зачем мелочиться? Делать так делать. Вас в Пантеон внесут, великомученицей.
Девушка. Хорошо.
Азеф. Что?
Девушка. Я согласна.
Азеф. На что — согласна?
Девушка. Ну, на это, что вы сказали.
Азеф (хохочет). А у меня нет бомбы! Что, утерлись?
Девушка. Не стоит со мной так говорить!
Азеф. Кто вас подослал? Вы от кого, от Рачковского, вы мне не нравитесь, вы слишком красивая, чтобы быть разорванной на части, у вас стройные ноги.
Девушка. Не смейте смотреть на мои ноги!
Азеф. Очень нужно! Вы знаете, кто я?
Девушка. Нет.
Азеф. Я инженер, инженер Евно Азеф. Я здесь тоже, как вы, прохожу проверку. Но меня проверяют все: отсюда, оттуда! Проверяют, а обойтись не могут. Слушайте, девочка, вам здесь нечего делать.
Девушка. Почему?
Азеф. Вы — другая. Вы раскусили меня сразу, я ничему не смогу вас научить, потому что вам не нравится мое лицо. Мне и самому оно неприятно, но я не люблю, когда об этом говорят другие. Идите. Я сообщу Чернову, что вы не выдержали проверки.
Девушка. Но почему?!
Азеф. Потому что я так решил. Неужели вы не поняли до сих пор, что я один из тех, кто решает?
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Севастопольский равелин. Тюремная камера. Савинков один.
Савинков. Как ты мечтал, так и вышло. Хотел умереть у моря — и умрешь. Откуда музыка? С корабля? Или матрос играет на скрипке? Ему разрешили, и он играет у равелина, старый, выслужившийся матрос на деревянной ноге, оплакивает смерть контр-адмирала Чухнина или мою участь. Они очень жалели меня вчера на суде, матросы. Их унизили, я отомстил. Как странно взглянул на меня Чухнин перед смертью, будто приглашал куда-то. Я мог убежать, но мне стало отчего-то неловко, и я подхватил его под локоть, чтобы не дать упасть, но тело после моих выстрелов сделалось слишком тяжелым. Теперь меня расстреляют. Выстрел, маяк мигнет, и тишина, и нет меня, никто не вспомнит. Азеф сказал бы: «А, ерунда! Ну их!» Брат Азеф, ты прав, брат Азеф, и все-таки жаль, что никто. Ты пожалел бы, но тебе не хватит сердца жалеть нас всех, ты просто выматерился, когда узнал, что я не успел скрыться. Господи, если ты есть, огради от врагов Азефа. Если тебя уже нет, попроси, чтобы кто другой. Жаль, что моря не увижу, расстреливать будут ночью, и, если штиль, я даже не узнаю, в какой оно стороне. Но запах, запах! Запах ее волос после моря я помню. Тяжелый клубок мокрых волос, наспех подхваченный гребнем на затылке. Боже мой, Боже мой! Неужели ничего нельзя придумать?
Дверь каземата открывается. На пороге Матрос в бушлате. Вглядывается.
Матрос. Савинков, ты здесь?
Савинков. Что, пора?
Матрос. Пора. Переодевайся. Снимай все свое. Отдашь мне.
Савинков. Конечно, конечно. Но зачем переодеваться? Разве теперь нельзя так?
Матрос. Ребята проведут тебя к лодке, пока хватятся, ты уже далеко, если не струсишь, конечно.
Савинков. Я не струшу. Но я ничего не понимаю. Кто вас прислал? Азеф?
Матрос. Ты поживей, поживей.
Савинков. Азеф!
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Дома у шансонетки.
Певица (выходя из спальни, вслед за Азефом ). О, мой дорогой, дорогой! Моя толстая, грязная, распутная скотина!
Азеф. Потом, потом. Позови свою мамочку.
Певица. Я тебя зверски люблю, я тобой зверски интересуюсь, я — пантера, видишь мои коготки?
Азеф. Вижу. Ты — подушечка. Из тебя все торчит, что ни воткнешь. Просто подушечка для иголок.
Певица. Подушечка, о, я — подушечка, у меня есть подушечка, знаешь — где?
Азеф. Я хотел бы говорить серьезно.
Певица. О, серьезно, я очень серьезно, смотри (скорчила физиономию).
Азеф (хрюкнул). Не смеши. Позови свою маму.
Певица. Мамочка, мамочка, иди к нам!
Входит Мамочка .
Мамочка. Здравствуйте, инженер!
Азеф. Проснулась! Я уже сто лет не инженер.
Певица. Ей нравится, что ты инженер. Это солидно.
Азеф. Ладно. Хорошо, пусть думает, как хочет. Для нее — я инженер. Садитесь, мамочка. И ты, котенок. Вот так. Добродетельная немецкая семья: Евно Азеф, сын портного из Ростова, кафешантанная певичка, прости, прости, певица, и вы — мамочка.
Мамочка (испуганно). Что случилось, Герда?
Герда. Слушайте, мамочка, слушайте!
Азеф (тоскливо). Вот вы — немки, а порядка в доме нет. Бедлам, кавардак. И зачем я с вами связался?
Певица. Евно, ты говоришь неправильно!
Мамочка. Что-то случилось, Герда?
Азеф. Посмотри в окно. Там стоит дамочка, на той стороне? Брюнетка, очень серьезная, лет двадцати пяти? Стоит?
Певица. Да.
Азеф. Она следит за мной.
Певица. Евно! Нужно сообщить в полицию!
Азеф. Так уж сразу и в полицию. Сами разберемся. Через три-четыре дня вы уедете в Берлин, домой, денег я вам дам, вы купите в Берлине квартиру, большую, теплую, гораздо большую, чем ваша, в тихом районе, где мало русских, лучше, где их нет вообще, и будете меня ждать. Я могу приехать сразу. Могу долго не приезжать. Могу явиться внезапно. Но то, что приеду, — это факт. Деньги на почте вы будете получать регулярно.
Певица. Мы должны уехать из Петербурга? Почему? Здесь весело. А моя карьера?
Азеф. Плевать я хотел на твою карьеру, шлюха!
Певица и мамочка плачут.
Не плачь! Не смей плакать! Ты любишь меня?
Певица. Люблю.
Азеф. Тогда прощай мне все! Научись мне прощать все! Пожалуйста.
Певица. Хорошо, хорошо.
Азеф смотрит в окно.
Азеф. Стоит, подлая. Ни весны, ни зимы, одно ожесточение погони. Вот предъявлю ее Рачковскому как выдающуюся бомбистку, и в Акатуй! Жалко, красивая, сгниет на каторге.
Певица. Это твоя любовница? Я выцарапаю ей глаза!
Азеф. Какая любовница! Я — женатый человек, ты это знаешь. С семьей будут проблемы. Семью я люблю, но, когда беда грянет, они сами откажутся от меня, я свою жену знаю, и тогда к вам, в Берлин! К тебе, толстая задница.
Певица. Ура, ура, ко мне!
Азеф. К тебе под бочок! Только вот мамочка (разглядывает мамочку , та беспомощно ерзает ), попроси ее, чтобы не болтала обо мне — ни здесь, ни в Берлине. Никому. Нас трое — ты, я и мамочка.
Певица. Хорошо, хорошо. (Восторженно.) Азеф, ты — тайна?
Азеф. Я-то? Ты даже не представляешь, какая я — тайна.
Певица. Расскажи, расскажи!
Азеф. Разбежалась! Так сразу и расскажи! А почему ты интересуешься?
Певица. Евно, не смотри на меня так, пожалуйста.
Азеф. От одной мысли удар может случиться. Прости. Привычка.
Певица. О чем ты говоришь?
Азеф. Я говорю о том, что жить и умирать я собираюсь только с тобой, ты выдержала испытание, мы встречаемся больше пяти лет, людей мы узнали с самой плохой стороны, деньги нам дались кровью, ты мне родная, с тобой я забываю все.
Певица. Любимый!
Азеф. И ты — любимая. Я знаю — тебе это говорили многие, запомни — они лгали, и только я говорю тебе правду.
Певица. В Берлине будет немного скучно.
Азеф. Будем ездить. По курортам, к морю, в горы. Куда захочешь. В Австралию поедем. Впрочем, до Австралии надо дожить. (Смотрит в окно.) Ушла. Нетерпеливая. Не знает, что я к ней тоже человечка приставил. Так и бродят по городу. Интересно, от кого она, от Рачковского или от Бурцева? Я ввязал вас в серьезную историю. Мне показалось, ты привязана ко мне.
Певица. Я тебя обожаю.
Азеф. Верю. И я тебя. Но если когда-нибудь в нашу берлинскую квартиру ворвутся двое и начнут стрелять…
Певица (кричит). А-а-а!
Мамочка (тоже). А-а-а!
Азеф. Я пошутил. (Достает из кармана плетку.) Вот плетка. Мой свадебный подарок. Если тебя кто-нибудь решит обидеть, схвати эту плетку и бей его, бей (плачет).
Мамочка. Я ничего не понимаю. Герда, Герда! Что с господином инженером, почему он плачет? Может быть, врача?
Азеф. Не надо врача.
Певица. Ты плакал, ты умеешь плакать, я знала, я знала, ты замечательный.
Мамочка. О, майн Готт!
Азеф. Спасибо, мамочка, уходите. (Та уходит.) А сейчас я уткнусь в твою толстую немецкую задницу и вышепчу ей все, что у меня на душе. Исповедуюсь!
Певица (смеется). Толстая задница. Где ты видишь толстую задницу, у меня даже очень аккуратненькая попка, мне еще никто так не говорил!
Азеф (идет за ней). А я говорю.
Певица. Евно, Евно!
Азеф. А я говорю!
Певица. Ты — грубиян!
Азеф. А я говорю!
Оба скрываются.
КАРТИНА ВОСЬМАЯ
Парк. Ограда. На скамейке — Рачковский . Неожиданно через ограду перемахнул человек и уселся рядом. Это Бурцев .
Бурцев. Не пугайтесь, ради Бога, не пугайтесь! Я не бомбист, ваша охрана никуда не годится. У меня в руках ничего, кроме портфеля. А он пуст. Взгляните — пуст. Кое-какие бумаги, они могут заинтересовать вас, и все.
Рачковский молчит.
Пожалуйста, верьте мне. Я ищу встречи с вами вторую неделю. У меня началось страшное сердцебиение. И вообще, мне кажется, после нашего разговора я умру. Нет, нет, я не сумасшедший, вы можете даже знать меня по своей картотеке, я — Бурцев, издатель «Былого».
Рачковский молчит.
Вот мои документы. Я — Бурцев, издатель «Былого», знаете? Хотя вы правы, сегодня документам верить глупо, я понимаю. Но я действительно Бурцев, наша редакция расположена в Лозанне, улица Дюпона, 5, моя комната тотчас же за поворотом во второй коридор. Она с умывальником, но об этом я тоже мог справиться где угодно, вы правы.
Рачковский молчит.
Выслушайте меня. Вам, может быть, будет интересно. Я опозорен. Мне не верят. Я буду говорить с вами об одном человеке, которого вы, возможно, знаете. Если вам не захочется отвечать — молчите. Только не уходите, пожалуйста. Если захочется, можете тоже не отвечать, но как-нибудь дайте знать, что вы понимаете, о ком идет речь, или согласны со мной.
Рачковский молчит.
Инженер Баскин, он же Иван Николаевич, он же Виноградов, вам это ничего не говорит? Только не торопитесь уйти, я ничем не скомпрометирую вас, возможно, этот разговор важен нам обоим. Я просто удаче своей не верю, что сижу вот так запросто, рядом с вами. Издатель «Былого» и начальник департамента полиции. И никакой угрозы для вас, только для меня, потому что, если я ошибся в своих расчетах — пути назад нет, здесь и умру. Этот человек — Баскин, Виноградов, Иван Николаевич предложил вам свои услуги еще в Германии, будучи студентом, когда сблизился с одним из эсеровских кружков, вы тогда не возглавляли департамент, но могли знать, он написал письмо, где перечислил всех, назвал сумму за услуги, но это были детские шалости, вы можете не отвечать. Вот это письмо.
Рачковский молчит.
Вам может показаться, что я хочу использовать вас, это неправда, мы оба жертвуем своей репутацией, сидя вот так рядом. Но вы не знаете того, что я скажу, а я — того, что могу услышать от вас. Хорошо, я сообщу, от кого получил эти сведения, это один ваш старый сотрудник, он был допущен к архиву, он добровольно пришел ко мне в редакцию после отставки, есть люди, сочувствующие нашему движению, вам обязательно знать его фамилию? Мне не хотелось бы. Хорошо, я назову, он сейчас в безопасности, я позаботился, его фамилия Бакай. Вспомнили?
Рачковский молчит.
Так вот, он произвел на меня самое лучшее впечатление. Вспомнили? Бакай. Очень худой старый человек, нос с горбинкой, в архиве служил, вспомнили? Хотя кому сегодня можно верить, вы правы. Возвращаюсь к Баскину. Его взяли к вам на работу, он был добросовестен, выдавал нелегалов, всех, кто отправлялся в Россию с заданием, вы платили, все обыкновенно, а потом он выдал вам Гершуни, самого Гершуни, ведь это по его наводке вы сняли Гершуни с поезда в Киеве, да?
Рачковский хочет уйти.
Не уходите, пожалуйста, я кажусь вам провокатором, вы решили, что я подослан и хочу с вашей помощью разоблачить человека, вы ошибаетесь, у меня безупречная репутация, я добровольно говорю с вами, я — журналист, моя фамилия Бурцев, даже если бы вы очень хотели, то не смогли бы меня завербовать.
Рачковский снова садится.
Спасибо. Я не хочу торопиться, иначе вы мне не поверите. Видите, я не спрашиваю у вас имени этого человека, видите? Затем он выдал вам типографию в Омске, сам помог ее устроить, он ведь хороший инженер, а потом выдал, не выпустили даже двух номеров. Вознаграждение было увеличено. А после того, как он сдал вам отряд Карла, его работа стала просто неоценима. Вы видите, я знаю и про это, я знаю многое. Почему вы молчите? Вы не слышали ни про какого Карла? Ну, конечно, они не назвали своих имен, это они убили Трепова, Клейнгельса, их казнили, всех семерых, а Карл погиб, взорвался, изготовляя бомбу в гостинице, вы не сумели его опознать. А это был Карл, отчаянный мальчик. Я выдаю вам ценную информацию?
Рачковский молчит.
А знаете, почему он все это делал, Баскин? Карл ему мешал, Карл действовал самостоятельно, он не мог его контролировать, а ему нужно было отчитываться перед вами, Карл действовал параллельно Баскину, потому что не кто иной, как Баскин, был уже к тому времени настоящим главой боевой дружины нашей партии.
Рачковский молчит.
Да, да, террором по поручению комитета после Гершуни руководил именно Баскин, ваш агент, вы не знали? Теперь, если я назову его настоящую фамилию, вы подтвердите мою догадку или нет?
Рачковский молчит.
Ну, хорошо. Простите, вы ничего не имеете против, если я достану бутерброд из портфеля и съем, это ровно минута, все равно вы меня уже давно слушаете, я его весь день ношу, у меня язва, я должен есть по часам. Хотя не все ли равно, от чего помереть — сердцебиения, язвы. (Достает сверток.) Вот двусмысленность, это действительно бутерброд, не пугайтесь. Вы не разделите, нет? Я быстренько проглочу. (Жует.) И невкусный, черт, совсем (жует), и запить нечем. (Прожевывает.) Простите, пожалуйста. Я разволновался и почувствовал безумный голод. Спасибо, что не ушли. Так вот, этот Баскин, он же Иван Николаевич, он же Виноградов, оказал вам еще одну услугу — выдал Брешковскую, выдал организацию в Одессе, Киеве, он делал все, чтобы вы были счастливы. Неоценимый агент, не правда ли? Он подвел вас только раз в деле Плеве, не так ли? Повел по ложному следу, сообщил, что никакого покушения на министра внутренних дел не готовится, а готовится взрыв здания вашего департамента, вы скажете, агент не Бог, он иногда ошибается. Иногда ошибается, это правда, но дело в том, что покушение на Плеве готовил он, тот самый, которого мы так мило называем Баскиным. Доказательства? Извольте. (Достает бумагу.) Это стенограмма съезда нашей партии, панегирик герою! Я совершаю преступление, чтобы раскрыть преступление, безумие, да?
Рачковский молчит.
Они подлинные. Поверьте, мне стоило много сил их достать, они не продаются, мне ничего от вас не надо, кроме одного — вы должны понять, в этом деле мы — союзники, мы заинтересованы в одном и том же. Вспомните, когда выдали Брешковскую, случилось покушение на московского губернатора Дубасова, одесскую организацию — на самого министра Столыпина, затем, простите, на вас самого, затем на контр-адмирала Чухнина. Взамен вам выдали всю группу Савинкова, но устроили побег его самого, не с вашей ли помощью, Боже упаси, потом еще несколько хорошо оплаченных одолжений агента по имени Баскин и, наконец, убийство великого князя…
Рачковский молчит.
Кажется, я вас очень расстроил. И не известно — кому из нас хуже приходится в эту минуту. Да, я хочу сказать, что убийство Сергея Александровича — дело рук все того же вашего агента, руководителя нашей боевой дружины по фамилии… Он, как пианист, сразу играет на двух роялях, роскошно, понимаете? Оплачивает свои услуги вам нашей кровью, нам — вашей. Это монстр, вы понимаете? А сейчас он готовится убить государя, и убьет, не без вашей помощи, разумеется.
Рачковский молчит.
Боюсь, что я причинил вам боль. Теперь вы лучше знаете, что я сам чувствую. Продолжайте молчать, пожалуйста. Но если в вас есть хоть что-то человеческое, ответьте мне хоть каким-нибудь движением. Глаза прикройте, все, что сочтете нужным, ведь все, что я сейчас сказал, сущая правда, я готов даже оставить вам бумаги, вот портфель, берите, берите. Я позволяю вам даже выдать меня. Я оставлю портфель рядом с вами, назову фамилию и сразу уйду. Это Азеф, да? (Рачковский молчит. ) Евно Азеф, да? Неужели не он? Я ошибся? Инженер Евно Азеф, да?
Рачковский прикрывает глаза.
Спасибо.
Уходит. Рачковский остается сидеть неподвижно с закрытыми глазами.
КАРТИНА ДЕВЯТАЯ
На конспиративной квартире. Темно. Слышно, как в квартиру вошел кто-то, возится, стонет. Это Азеф .
Азеф. Они меня убить хотели, эти суки! В темной подворотне, как собаку! Меня! Азефа! Без суда и следствия! Я им душу продал, мерзавцам, а они меня… Стоп! Кто — они? Наши? Кто — наши? Люди Рачковского или комитет? Комитет — невозможно, меня бы предупредили, да и Савинков не даст. Пролить кровь Азефа! И это в те дни, когда я просто вышел на царя, мне пукнуть осталось, и царя нет! А они в подворотне, как собаку! Мне кажется, я слабею, и под лопаткой жжет. Изойду кровью и сдохну, будете знать! Где Азеф? Нет Азефа! Не дождетесь, это в мои планы не входило. Зарезать в подворотне! Руководителя боевой организации! Неужели Рачковский? Зачем? Мы же обо всем договорились! Может, просто грабители? Но кошелек при мне. Погромщики? Увидели еврея и… Возможно, очень возможно, это их почерк — в подворотне. Фу, до чего же под лопаткой жжет! Хорошо, что я тулуп надел. Ну, если они хоть каплю моей крови пролили! Если это Рачковский, я явлюсь и такого шума наделаю, мало не покажется, комитет разоблачу к чертовой матери, обвиню в страхе перед боевой организацией, надо свет зажечь, вряд ли они за мной пошли, взглянуть, что там, под лопаткой, а зеркала в этой проклятой комнате, кажется, нет.
Голос. Зеркала нет.
Азеф. Кто сказал? Матросов!
Голос. Это я, Давид, ваш брат.
Азеф. Какой еще, к черту, брат? У меня брат маленький.
Давид. А я вырос, я — Давид, ваш брат.
Азеф зажигает свет, видит мальчика, бросается на него.
Азеф. Это ты, собака? Шел за мной? Добить меня хочешь?
Давид. Я ничего не сделал, отпустите меня, я — Давид, ваш брат!
Азеф. Какой еще Давид? Откуда ты взялся, подонок?
Давид. Я увидел вас в городе, вы ехали на извозчике, с дамой, такой красивой полной дамой, а потом пропали, я вас снова нашел, вы снова ехали, но один, без дамы. Вы сошли недалеко от этого дома и пошли дворами, я побоялся вас окликнуть, я запомнил подъезд и квартиру, но все еще не решался, не знал, могу ли я вас потревожить, я долго ходил по городу, а потом вернулся сюда, позвонил, мне открыли, я сказал, что я ваш младший брат, Давид.
Азеф. Лилия Михайловна открыла?
Давид. Какая-то женщина.
Азеф. И впустила тебя?
Давид. Я сказал, что я ваш брат.
Азеф. Неправдоподобно! Ну и конспирация! На слово верят, какой-то Давид… А ты не врешь?
Давид. Нет.
Азеф. Откуда ты взялся?.. Я тебя не помню.
Давид. Я маленький был, а теперь вырос и приехал.
Азеф. Давид, Давид… Ты всегда какой-то жалконький был и сейчас жалконький. Помоги мне снять тулуп. Осторожней, жжет что-то, как бы легкое не проткнули! Теперь рубаху. Не торопись!
Давид вскрикивает.
Что ты пугаешь меня, что ты там видишь?
Давид. Кровь.
Азеф. Где? Под лопаткой? Много?
Давид. Пятнышко.
Азеф. Какое еще пятнышко, там должно быть много, я чувствую!
Давид. Одно только пятнышко.
Азеф. Ты пристальней смотри, родственник.
Давид. Я смотрю.
Азеф. Тулуп спас! Хороший тулуп, у немца купил в Дортмунде, немцы плохого не сошьют, немцы, если шьют! Как мама, Давид?
Давид. Умерла.
Азеф. Врешь!
Давид. Умерла.
Азеф. И ты молчал? Не мог мне сообщить об этом сразу? Почему ты мне сразу не сказал?
Давид плачет.
Когда? Что случилось? Я заезжал пять лет назад, на несколько минут, она была совершенно здорова, она рассказала мне, как ткнула погромщика в зубы и он упал! Как она умерла?
Давид. Сразу. Упала рядом с домом и умерла.
Азеф. Мама, мамочка! Легкая смерть, она совсем не видела жизни, я был плохим сыном, хотя деньги я вам слал, вы получали мои деньги?
Давид. Спасибо.
Азеф. Ах, мамочка, мамочка, не дал я ей счастья, не сумел, все высосали из меня, проклятые! Откуда ты узнал, что я в Петербурге?
Давид. А где вам еще быть? Вы — большой человек.
Азеф. Кто тебе сказал? Я собака, на меня можно напасть в подворотне и зарезать. Там в тумбочке водка. Смочи и сотри кровь платком.
Давид исполняет.
Кровь течет? Много вытекло?
Давид. Ничего не осталось. Царапина.
Азеф. Я их убью. Разыщу и убью. А потом мы с тобой убьем царя. Ты царя убить хочешь?
Давид. Я никого убивать не хочу.
Азеф. Ах ты, паинька! И того, кто придет в твой дом с погромом, тоже?
Давид. Я инженером стать хочу. Как вы. Чтобы мной все гордились. И тетя Слава, и дядя Мендель, и тетя Рахиль.
Азеф. Что, они все живы?
Давид. Живы.
Азеф. Мендель все еще халву делает?
Давид. Да. Я вез немного, но по дороге все съел.
Азеф. Без гостинца приехал? Так ты брата любишь?
Давид. Я и сейчас очень есть хочу.
Азеф. У меня ничего нет. Здесь все не мое. И хозяйка — дура, тебя впустила, а сама ушла куда-то. Тебе не страшно, Давид?
Давид. Страшно. Вы все куда-то смотрите.
Азеф. Это потому, что они меня в покое не оставляют. Кем ты хочешь быть? Инженером?
Давид. Я хочу корабли строить.
Азеф. Ни больше ни меньше! Да ты с фантазиями, Давид. Где ты видел там у нас дома корабли?
Давид. Во сне.
Азеф. Ты видишь сны?
Давид. А вы не видите?
Азеф. Лучше бы я их не видел.
Давид. Я строю корабль, и, когда спускают на воду, я смотрю ему вслед и машу рукой.
Азеф. А ты, случайно, не чокнутый?
Давид. Я даю названия кораблям, и один из них я назвал нашим именем — Азеф.
Азеф. Как? Азеф? И куда он поплыл?
Давид. Не знаю. Пусть себе плывет. И все будут рады: и тетя Слава, и тетя Рахиль, и дядя Мендель.
Азеф (хохочет). Он на первой же мине подорвется, твой корабль! Прямо при выходе из гавани. Она его там поджидать будет, уже ждет.
Давид. Нет.
Азеф. Что — нет, что — нет? Ты мне еще возражать будешь, приехал откуда-то на мою голову и возражает! Значит, мы с тобой сироты, что ли?
Давид. Да.
Азеф. Не вовремя умерла мама, не могла подождать, скоро у меня все будет, я обязательно забрал бы ее к себе. Счастливая старость.
Давид. А где ваша семья живет?
Азеф. Никогда меня ни о чем не спрашивай, хорошо?
Давид. Мама говорила, что у вас хорошая семья. Я есть хочу.
Азеф. Лилия Михайловна! Лилия Михайловна!
Лилия Михайловна. Иван Николаевич, я здесь.
Давид. Его Евно зовут.
Азеф. Вы здесь? Очень хорошо. Нам есть о чем поговорить, и будьте спокойны, мы с вами поговорим. Мальчика зачем впустили? Я вам какие инструкции давал?
Лилия Михайловна. Простите, Иван Николаевич.
Давид. Его Евно зовут.
Азеф. Вы вчера борщ целый день варили, провоняла квартира борщом, осталось что-нибудь?
Лилия Михайловна. Конечно, конечно.
Азеф. Ему налейте. И мне можете — половничек. А черный хлеб у вас найдется?
Лилия Михайловна. Найдется, найдется. Вы не беспокойтесь. Сидите здесь пока.
Азеф. И поскорее, сдохнешь от голода с вами! Слышал, сейчас нас борщом накормят.
Давид. Хорошо. А вы зачем царя убить хотите?
Азеф (подумав). А, надоел!
Давид. Понятно.
Азеф. Я тебя увезу отсюда, денег дам, брат все-таки, учился ты там, дома, хорошо?
Давид. Очень хорошо. У меня даже русские списывали.
Азеф. Что ж ты брал с них за это?
Давид. Ничего. Они говорили, чтобы я им еще спасибо сказал.
Азеф. А ты?
Давид. Иногда говорил.
Азеф. А когда не говорил — били?
Давид. Били.
Азеф. Взорву! Непременно взорву, сам бомбу брошу, первым, взорву!
Давид. Нет, не взорвете.
Азеф. Почему?
Давид. Вы только с виду грозный, а так вы сами всего боитесь. Мама говорила, что вы в детстве в постель ночью писались и к ней прибегали, чтобы согрела.
Азеф. Это болезнь, дурак! Я вылечился, она у меня прошла. Хорошо, я отправлю тебя туда, дам адреса, людей, помогу с деньгами, устрою в политехнический, я прослежу за тобой, смотри!
Давид. Ой, спасибо!
Азеф. Только слово мне дашь, одно дашь мне слово.
Давид. Какое слово?
Азеф. Никогда сюда не возвращаться, никогда! Забыть, что ты здесь родился, забыть, что здесь похоронены твои отец и мать, научись зарабатывать, не завидуй никому, живи своим трудом, не стремись к власти над людьми, помни, люди — говно, человек — все. И забудь, что у тебя есть старший брат.
Давид. Я не понимаю.
Азеф. А ты вбей себе это в голову, потом поймешь.
Давид. А почему она вас Иваном Николаевичем зовет?
Азеф. А вот я тебя, сейчас язык вырву!
Входит Лилия Михайловна .
Лилия Михайловна. Ничего, что без скатерти, я белье в прачечную отдала?
Азеф. На скатерти мы только по субботам дома ели, на крахмальной, отбеленной. Спасибо, Лилия Михайловна. (Она уходит.) Вкусно?
Давид. Еще как вкусно!
Азеф. Ну, жри (смотрит на него). Здравствуй, брат Давид!
КАРТИНА ДЕСЯТАЯ
Улица. Подъезд. За стеклом подъезда — Девушка . Свистки полицейских, потом засеменила толпа.
Голоса. Где? — На Вознесенском. — У нас, на Вознесенском. — Губернатора? — Хотели губернатора, а вышло никого, губернатор болен, дома лежит. — Ошибка, бомбу в секретаря. — О, Господи, Господи! — А бомбисты молодые? — Молодые, молодые, двух сразу подстрелили. — Ай да девушка, смотри, смотри, ты видел когда-нибудь такую девушку? Бежим с нами, девушка, там интересно. Девушка, а вы убийцу не видели? Как увидите — кликните, мы его скрутим, а вознаграждение пополам — и айда, вам весело с нами будет. — А то побежали, девушка. Ай да девушка!
Голоса смолкают. Свистки далеко. Прижимаясь к домам — Савинков .
Девушка (выбежав из подъезда). Сюда, сюда, поскорее, и не раздумывайте. Я вас ждала.
Савинков. Вы ошиблись.
Девушка. Да не сопротивляйтесь же, на вас лица нет, идите за мной.
Савинков колеблется, но она вталкивает его в подъезд.
Савинков. Кто вы?
Девушка. А вы блестяще ориентируетесь. Я так и знала, что вы свернете на Калязьева, а дальше через Воронцовскую и мимо меня. Я только не знала, что это будете именно вы.
Савинков. Этот город мне хорошо знаком.
Он страшен. Хромает. Поддерживает одну руку другой.
Девушка. Что, не повезло?
Савинков. Это бывает, бывает, куда мы идем?
Девушка. Я здесь жила когда-то, но ко мне не пойдем, ко мне нельзя.
Савинков. Отпустите меня, куда вы меня тащите?
Девушка. Район оцеплен. Уйти не удастся. Я — ваше единственное спасение. Единственная, кому вас хоть немножечко жалко.
Савинков. А я нуждаюсь в жалости?
Девушка. Кто в ней не нуждается?
Савинков. Тогда пожалейте меня.
Девушка. Поднимайтесь, поднимайтесь. Сейчас будет моя квартира. Здесь надо потише.
Савинков. Ваш отец — военный?
Девушка. Откуда вы знаете?
Савинков. Там — табличка…
Девушка. Военный. Но к родителям мы не зайдем. Я не видела их полгода, и вдруг с таким кавалером!
Савинков. Мне нельзя попадаться. У меня смертельный приговор. Я бежал.
Девушка. Знаю, знаю.
Савинков. У меня голова кружится. Бесконечная лестница. Я высоты боюсь. Оставьте меня здесь. (Садится на ступени.)
Девушка. Идемте, идемте. Еще два пролета — и чердак. Вам очень больно?
Савинков. В спину стреляли, попали в руку, а мои товарищи, кажется, убиты.
Девушка. Дело стоило того?
Савинков. Как вы смешно говорите — дело! Кто вы?
Девушка. Я знаю про вас все.
Савинков. Пожалейте меня, я нуждаюсь в жалости. Вы такая красивая, что, когда я смотрю на вас, на моих глазах выступают слезы.
Девушка. Это у вас от боли. Сейчас, сейчас.
Поднимаются на чердак.
Савинков. Закрыто. Мы в ловушке.
Девушка. А ключи на что? Вот они. (Открывает дверь.) Тише! Вы ничего не слышите?
Савинков. Птицы свистят.
Девушка. Со стороны Зимнего, ничего?
Савинков. Не слышу.
Девушка. Рвануло что-то, кажется.
Савинков. А что там должно произойти?
Девушка. Убийство царя.
Савинков. Ерунда! Кто вам сказал? Вы посвящены?
Девушка. Группа Павлова бросит бомбу в царя у Аничкова моста.
Савинков. При чем тут Павлов? Вы-то откуда знаете? Кто вам сообщил?
Девушка. Азеф.
Савинков. Вы знакомы с Азефом?
Девушка. Я его ненавижу.
Савинков. Пустите меня, я пойду.
Девушка. Хотя, если бы не Азеф, мы бы никогда не остались наедине. А я этого всегда хотела.
Савинков. Меня вы откуда знаете?
Девушка. По Женеве. Я видела вас только раз, сразу по приезде, мне сказали: «Вот Савинков, смотри!» Ведь вы Савинков?
Савинков. Вам-то какое дело?
Девушка. А я подумала — он не похож на убийцу. Если бы не мой жених, я бы в него влюбилась.
Савинков. Я не убийца.
Девушка. Тише, тише, а сейчас? Это не у Аничкова?
Савинков. Да говорю вам, никакого другого взрыва не будет, вы дезинформированы.
Девушка. О, нет, я знаю об этом лично от Азефа.
Савинков. Азеф доверяет вам?
Девушка. Я не доверяю ему.
Савинков. Откуда вы знаете об Азефе?
Девушка. Мне поручено следить за ним.
Савинков. Вы из охранки?
Девушка. Да. Вы можете застрелить меня, но больше никто в мире не захочет вас спасти.
Савинков. Прочь! Я не нуждаюсь в спасении.
Девушка. Тише, тише! А сейчас — ничего?
Савинков. У вас мания, вашего царя, действительно, убьют, но не сегодня.
Девушка. Нет, сегодня. Иначе бы вас никогда не послали на это обреченное дело.
Савинков. Вы хотите сказать — нас подставили?
Девушка. Да. Азеф.
Савинков. Прекратите произносить это имя всуе! Господи, как я влип! Девушка-филер, рука ноет, отпустите меня.
Девушка. Вы не похожи на убийцу.
Савинков. Я не убийца.
Девушка. Нет, убийца. И сейчас вам хочется убить меня.
Савинков. Если бы вы не были так красивы…
Девушка. А вы стреляйте, стреляйте, мне всегда казалось, что меня убьют именно здесь, на чердаке собственного дома, я забиралась сюда все детство, я знала, где-то здесь прячется бродяга с фосфоресцирующими глазами, вот он спит, положив голову на чемодан, прикрывшись пальтишком, я стою в углу, боясь пошевелиться, а он, все так же лежа, поворачивается ко мне, приподнимает голову, а потом… Если у вас остались пули, убейте.
Савинков. Я не бродяга.
Девушка. Вы — раб. Раб Азефа.
Савинков. Хватит, пожалуйста.
Девушка. Это он послал вас на заведомо провальное дело, подставил. А сейчас, сейчас вы ничего не слышите?
Савинков. Что я должен слышать? Сумасшедшая девушка! Вы в революцию играете? Идите к родителям, они ждут вас там, внизу.
Девушка. Да, меня ждут, но я останусь с вами, потому что вас никто не ждет, потому что вы — раб и обязательно когда-нибудь попадетесь, по глупости, на какой-нибудь ерунде, вот как сейчас. Вам припомнят все, и расстреляют. А господин ваш к тому времени уже будет далеко. Но он успеет чужими руками убить царя.
Савинков. Вам и мое будущее известно?
Девушка. Я слежу за Азефом. На что-то я оказалась все-таки способна, они готовили два покушения одновременно, одно ваше — на губернатора, но это фикция, чтобы отвлечь, другое, настоящее — на царя.
Савинков. Почему он не посвятил меня?
Девушка. Потому что он плевал на вас, он на всех плевал!
Савинков. Он спас меня от расстрела.
Девушка. Он себя спасал, он — игрок, ему важно было набрать очки у партии, и теперь он убьет царя, чтобы вы простили ему двойную игру!
Савинков. А, вы про это? Бурцевские штучки! Дался вам всем Азеф! Он — честнейший малый.
Девушка. Он — негодяй. Кто может доверять человеку с таким лицом!
Савинков (рассмеявшись). Какое у него лицо? Да, женщинам он не нравится, ему и не надо нравиться, ему есть чем заняться в этом мире.
Девушка. Савинков, меня послали проверить Азефа, Азеф — агент охранки уже около десяти лет, меня послали проверить — какую роль он играет в партии, ему перестал доверять Рачковский. Савинков, Азеф и есть провокатор.
Савинков. Вы очень красивая и очень дура. Ведь вы дура?
Девушка. Я — дура.
Савинков. Почему все красивые — дуры, объясните?
Девушка. А вы много красивых видели?
Савинков. Приходилось.
Девушка. Тише! Сейчас вы тоже ничего не слышите?
Савинков. Ничего.
Девушка. Тогда поцелуйте меня.
КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ
Собрание в Женеве. Кучка людей вокруг человека в инвалидном кресле.
Бурцев. И тогда я окончательно поверил, что этот предатель не кто иной, как Азеф.
Молчание.
Все.
Долгое молчание.
Я сказал все. Стреляйте, Савинков.
Савинков здесь же, стоит неподвижно.
Девушка в куртке. Интересно, жена об этом знала?
Бурцев. Жена ничего не знала.
Женщина. Жена не могла не знать.
Бурцев. Он никого ни во что не посвящал, хотя действовал открыто, совершенно открыто, на глазах у нас, понимаете? Так поступает хороший актер с плохими зубами, улыбается всем ртом, чтобы никто не заподозрил, что у него гнилые зубы.
Девушка. Прекратите говорить красиво!
Бурцев. Привычка.
Человек с бородкой. А если Рачковский все-таки лжет?
Бурцев. Рачковский не лжет. Мы беседовали с ним более часа. Он потрясен.
Девушка. Скоро мы договоримся, что начальник полиции — честнейший человек.
Бурцев. По сравнению с нами — да.
Человек с бородкой. Мы в полной жопе, в полной. Савинков, какой вы, к черту, террорист, неужели вы ни разу ничего не заподозрили?
Савинков. Повторяю, я верил Азефу безгранично. В нашем деле надо кому-то верить, я — исполнитель, нам, исполнителям, нельзя колебаться, я верил Азефу, я был рядом, и ни разу он не сделал ничего, чтобы могло его скомпрометировать. Мне надо было убить Бурцева, тогда бы мы не узнали правды, но сейчас я прошу разрешить мне убить Азефа.
Девушка. Убить Азефа!
Старуха. Убить Азефа!
Человек в кресле молчит.
Бурцев. Боюсь, что он ушел далеко.
Человек с бородкой. Найдем! Под землей найдем!
Девушка. Собрать экстренный съезд партии, объявить облаву на предателя!
Савинков. Вам ничего не удастся, Азеф уйдет, найти его сумею только я.
Человек с бородкой. Что начнется, что начнется! Массовый исход! Партия провокаторов! Партия Азефа!
Девушка. Это удар по рядовым членам партии.
Человек с бородкой. Что — рядовые? От нас отвернутся деньги, ни один богач не внесет в кассу партии ни копейки, у нас остались последние.
Бурцев. Не остались. Можете не сомневаться — Азеф унес все. Вы сами постановили — на дело террора…
Человек с бородкой. Но так нельзя, так нельзя, это нечестно, в конце концов, мы сделали из него человека. Кем он был? Какой-то ничтожный инженеришко! Кто его назначил на эту должность?
Бурцев. Мы все. С подачи великого Гершуни. А потом он Гершуни предал.
Человек с бородкой. А может, дать ему знать, чтобы он царя, а? Провернуть всю эту историю с царем, мол, все остальное спишется?
Бурцев. Что вы говорите? Он выдавал наших товарищей, одни до сих пор на каторге, другие казнены!
Человек с бородкой. Да, это я как-то неловко сказал.
Старуха. Партия должна очиститься, в этом и был смысл великой провокации.
Бурцев. Никогда она уже не очистится. И дело в том, что смысла никакого не было.
Старуха. Ну, умысел.
Бурцев. И умысла не было.
Человек с бородкой. Массовое ослепление! Чем он околдовал нас, этот еврей?
Старуха. Прекратите! Это уже расизм!
Человек с бородкой. Я имею право, в ком сейчас чистая кровь, покажите! Все перемешалось, я просто не нахожу слов, на нас затмение нашло, десять лет под руководством полицейского агента!
Бурцев. Не забывайте, этот агент организовал убийство Плеве, великого князя, вот фокус-то в чем!
Человек с бородкой. Надо перерыть весь его архив, явиться домой, неизвестно, сколько дел он еще не успел передать в полицию, что еще под угрозой. (Савинкову .) Чем сейчас занимается боевая дружина?
Савинков. Во-первых, даже если бы и занималась, я бы вам не сказал, боевая дружина не отчитывается перед партией, это тоже ваше решение, а так, я думаю, ничем сейчас никто не занимается.
Человек с бородкой. Азефа дожидаетесь?
Савинков. Да идите вы!
Человек в кресле задвигался, будто хотел что-то сказать.
Человек с бородкой. А если это шутка? И Рачковский — провокатор? Где гарантии, что он не обманул вас?
Бурцев. Он обманут вместе с нами. Это не только крах партии, департамента полиции тоже.
Человек с бородкой. Чудная компания. Может, нам скооперироваться?
Савинков. Если вы шутите, значит, сердца наши спокойны. Жизнь продолжается.
Человек в кресле задвигался.
Старуха. Что, Константин Михайлович, что?
Человек в кресле (задыхаясь). Я хочу, чтобы его раздавили… Нашли и раздавили… Как клопа. Я хочу видеть его кровь. Как клопа. Вот моя жизнь… вся жизнь… А тут какой-то негодяй …и все… и нет ничего. Тот, кому… Тот, кто… Савинков, Савинков… Пожалуйста… Ради всего святого… Я хочу видеть… Нет… Я сам хочу, сам… (Изнемогает.)
Человек с бородкой. Позовите врача! Я всегда прошу, чтобы врач не отходил от него! Где врач? Савинков, пожалуйста, найдите, приведите кого-нибудь.
Савинков уходит.
Что вы наделали, Бурцев? Кто вас просил копаться в этой грязи? (Девушке .) Ну, что? Что с ним?
Девушка. Он умер.
КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ
Кабинет Рачковского . Беспокойно. Снуют жандармы. Сам Рачковский чем-то удручен, но держится. В кабинет врывается Министр . С порога набрасывается на Рачковского .
Министр. Ну, учудил, братец, учудил! Спасибо тебе за мои заботы, отношение. Спасибо тебе! Спасибо!
Рачковский. Ваше превосходительство…
Министр. Ты меня моим титулом не пугай! Лучше подумай, что ты делать будешь, ведь под трибунал идешь!
Рачковский. На все воля Божья.
Министр. Не воля Божья, а глупость человеческая. Ты зачем агента выдал? Чем он тебе мешал?
Рачковский. Вы же сами знаете…
Министр. Ты по какому ведомству служишь, у тебя кто в подчинении — художники, святые? Ты чего от них ждешь?
Рачковский. Он издевался над нами, ваше превосходительство.
Министр. Издевался, но выдавал же! А чем прикажешь ничтожество компенсировать? Человек о себе мнит, а мы всю его подноготную знаем, суть знаем, куда ему деться, вот он и форсит, изгаляется. Хороший агент был. Этот твой Альфред?
Рачковский. Азеф, ваше превосходительство. Агент первоклассный.
Министр. Уволят тебя. Премьер-министр требует, чтобы под трибунал, я отобью, но в Москве, в Петербурге не служить тебе больше.
Рачковский. Спасибо, ваше превосходительство.
Министр. Ну, ты меня и разочаровал, ты что не знал, какие люди у тебя служат? Я тебе сейчас на ушко скажу, чтобы даже стены не слышали. (Шепчет.) А ты не знал?
Рачковский. Нервы не выдержали.
Министр. Гнойный тип?
Рачковский. Ох, гнойный, ваше превосходительство.
Министр. А без гноя нельзя, что это за агент без гноя, а этот твой Аслам, он что, татарин?
Рачковский. Нет, ваше превосходительство.
Министр. Замысловатый, конечно, тип, хотя я полагаю, вел дело дико, нецивилизованно, но интересно! Он в историю войдет.
Рачковский. И нас за собой потащит.
Министр. И нас, и своих бывших дружков. Тут, знаешь, какая-то загадка о человеке, многие будут разгадывать.
Рачковский. Наверное.
Министр. Будут, будут, добродетель скучна, зло неотразимо! Как все просчитал! Просто математик какой-то.
Рачковский. Инженер.
Министр. Инженер и есть. А мысль во всем, а перспектива, нет, он решительно незауряден, этот твой Азбек. Он что, осетин?
Рачковский. Что-то в этом роде.
Министр. Жаль, что ты меня с ним не познакомил. Денег небось много перебрал?
Рачковский. Уйму, ваше превосходительство.
Министр. Молодец! Для таких не жалко. Слушай, чего он добивался?
Рачковский. Жил.
Министр. Игрок?
Рачковский. О, да.
Министр. А потому что он ход истории угадал, незаменимых нет, а машинка-то крутится! И будет крутиться, поверь мне. Вот покойного Плеве взорвали, я на его месте, меня взорвут, сменщика я уже знаю, меньше скорби, а то жандармское управление в похоронное бюро превратили!
Рачковский. Много жертв, ваше превосходительство.
Министр. Да, хорошие люди, хорошие люди, жалко. (Хохочет.) А машинка-то крутится. Где он сейчас?
Рачковский. Я его найду.
Министр. Не ищи. Пусть они ищут. Ему медаль вручить надо, так всех провел. Олухи, Боже мой, какие мы олухи и какое интересное время.
Рачковский. Я одного не могу понять, он брал на себя роль Судьбы, в какой-то степени она от него зависела. Но не это главное.
Министр. Ну?
Рачковский. Он все делал с холодным сердцем, вот что не дает мне покоя. Я ненавижу этого человека за то, что он все делал с холодным сердцем.
Министр. А что ему руками размахивать? Он же на работе. Кто из вас государственный человек, он или ты? Ты когда-нибудь агентом был?
Рачковский. Нет.
Министр. И я нет. Мы — чистенькие, а ведь психика меняется, один раз донес, другой, психика меняется, больше жить без этого не можешь. На себя самого донести хочется. Заметь, много нашего брата так начинало, большие люди, сколько карьер, тебе это не хуже меня известно. Я любил здесь вечерком разные дела почитывать. Положишь на руку — папочка так себе, а убить этой папочкой человека можно. Сидишь себе один в кабинете — Бог! А теперь ты — никто! Подвел тебя твой Азент! Он что, немец?
Рачковский. Немец, ваше превосходительство.
Министр. Умный народ — немцы. Прощай.
Рачковский один.
Рачковский. Застрелиться, что ли?
В кабинет входит Девушка .
Простите, что заставил вас ждать. Начальство!
Девушка молчит.
Вот, изгоняют.
Девушка. Знаю.
Рачковский. Как вы можете знать?
Девушка. Они все знают.
Рачковский. Удивительно! Жениха видели?
Девушка. Нет еще.
Рачковский. Увидите?
Девушка. Да.
Рачковский. Ну, дай вам Бог. Дай вам Бог! Мне приятно, что вы зашли, все совесть мучила, что я вас втравил в это дело. Но теперь все кончилось, вы свободны, вернетесь к жениху. Вы что-то хотите мне сказать?
Девушка подходит близко к Рачковскому .
Девушка. Мне поручено убить вас, Рачковский.
КАРТИНА ТРИНАДЦАТАЯ
Дома у Азефа .
Жена. Если вы немедленно не уйдете, я выброшусь в окно.
Азеф. Выбрасывайся! (Подсел, ждет.) Лети вверх тормашками! (Ждет.) В ад лети! Ну? Что же ты не выбрасываешься?
Жена плачет. Азеф бросается к ней.
Я хочу, чтобы мне верили, ты не понимаешь, никто не понимает, никто ничего не умеет, а учат, учат! Сколько греха я взял на душу из-за таких глупцов, если даже собственная жена…
Жена. Я вам не жена.
Азеф. Она со мной на «вы»! (Рвет халат.) Да я каждую твою родинку знаю!
Жена. Пожалуйста, уходите.
Азеф. Да иди ты к черту! Будь ты проклята, фанатичка, со всеми твоими ублюдками, умрете без меня в нищете, гордые, неподкупные! Все ложь, понимаешь, нет никакого предателя Азефа и быть не может. Предателей вообще не бывает. Что предавать? Кого? Что в этом мире достойно предательства? Это просто жизнь такая, просто работа, она так делается, а другая — иначе. А вы все лупите людей высокопарными словами. Я что, был плохим мужем?
Жена. Вы мне не муж.
Азеф. Ух, какая! Взъерошенная стоит, как кошка! Так что же ты — предателей не любишь, а сама меня предаешь и детям велишь от отца отказаться? Велишь?
Жена. Велю. Уходите.
Азеф. До чего же вы красоту поступка любите, а если поступаете подло — наплевать, лишить детей отца эффектно! Только я был хорошим отцом, этого у меня не отнять.
Жена. Пожалуйста, ну, пожалуйста.
Азеф. Письма сожги. Чтобы никто не узнал, какие слова писал тебе, чтобы никто не узнал, как мерзавец-провокатор любить может, а то мозги заплетутся, слабые у вас, у людей, мозги, два и есть всего — правый и левый.
Жена. Уже сожгла.
Азеф. А могла бы продать когда-нибудь! Эти письма прибавят в цене, потому что им захочется что-нибудь понять, когда про меня узнают, а не поймут, не поймут, таких, как я, не бывает, бросятся к детям за письмами, а писем нет. Я уникальный, понимаешь? О детях хотя бы подумала, мадам. Поторопилась ты с письмами, поторопилась! (Успокаивается.) Ну, ладно, если решила, так решила, ты — упертая, я тебя знаю. Денег не даю и в дальнейшем не буду. Оставляю вас с детьми на попечение партии. Спасибо, что терпела.
Уходит, возвращается.
Знаешь, мамочка умерла! Я тебе не говорил? Давид, брат, тут появился, я его учиться отправил, хороший мальчик. А наши все живы! Представляешь? И дядя Мендель, и Слава, и Рахиль. Ну и черт с ними!
Уходит.
КАРТИНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Вагон-ресторан идущего поезда. За столиком — почтенный господин. К нему подходит Бурцев .
Бурцев. Простите, что потревожил. Но я узнал вас. Ведь вы — Азеф. Азеф?
Господин молчит.
Я Бурцев, издатель «Былого», мы прекрасно знакомы. Это я разоблачил вас тогда.
Господин достает и протягивает Бурцеву карточку. Бурцев читает.
Господин Нидмайер, торговец недвижимостью. Очень приятно, господин Нидмайер. Но вы ведь никакой не Нидмайер, вы — Евно Азеф, вы писали мне пять лет назад, требовали суда партии, а потом пропали. Я искал вас повсюду, кто вас только не искал, правда, почему-то не слишком добросовестно… Что вы хотели сказать на суде? Ведь оправданий у вас никаких не было: вы можете говорить совершенно свободно, я давно закрыл для себя ваше дело. (Пауза.) Я понимаю, вам не хочется говорить со мной. Вы боитесь. Я не собираюсь вас убивать. Еще года три назад, то конечно, а сейчас у меня и чувств никаких к вам нет, все как-то рассосалось. Но скажите, как вы на это решились, ведь вы жизнь любите, на что вы рассчитывали, ведь вы на что-то рассчитывали?
Господин молчит.
Ведь вы — деловой человек, инженер Евно Азеф, господин Нидмайер — торговец недвижимостью, я никому не сообщу, да и некому сообщать. (Пауза.) Неужели вы нас так презирали? Люди, конечно, достойны презрения, но чтобы из одного нравственного чувства? Никогда не поверю. Вы — инженер Азеф, вы — почтенный господин Нидмайер, торговля недвижимостью. Ответьте мне, пожалуйста, это очень важно.
Господин что-то написал на бумажке, протянул Бурцеву. Бурцев читает.
«У меня нарыв в горле. Я не могу говорить». Какой нарыв? При чем тут нарыв?
Азеф (демонстрируя горло). А-а-а!
Бурцев. Что это?
Азеф (рычит, стонет). А-а-а! А-а-а!
Бурцев убегает.
КОНЕЦ