Разошлась толпа и, словно пчелы в ульях, загудела по избам.
- Что это дьячок читал вам? - спрашивала молодая красивая бабенка своего угрюмого мужа.
- А то и читал, что баб теперь, все равно как мужиков, будут в солдаты брить. Вот что!
- Ну уж! Слова никогда нельзя сказать, сейчас лаять примется.
- Тебе только дела-то, что лаять.
- У тебя много по кабакам-то делов…
- Ты у меня, сейчас умереть, замолчи лучше, баба! - прикрикнул муж, и баба убралась за перегородку.
А другой мужик, молодой еще, рассказывал совсем иначе:
- Вынес он ее, матушку, грамоту-то, а она большая такая да белая… Только я и вижу сейчас, что мне ее не изнять, взял да ушел. Онисья там, я с огорода слышал, в голос кричала: должно, что жалостно выходило.
- Что же ты сам не послушал? - укорил его большак-дед, ковырявший лапоть в переднем углу. - Нам бы тогда сказал; а еще грамотный.
- А не в догадку стало, - закончил молодой, пробираясь на полати.
- А это опять к тому подбираются, чтобы назад… По воле штоб… Слухи такие ходят… - таинственно шептал в своей убогой каморке двум-трем мужикам отставной солдат. - Беспременно фальшь какая-нибудь. Я видал в Питере настоящие газеты, - те не такие. Эта ишь смурая какая-то, ровно бы свита старая.
- Не такие те?
- Не такие! Те так… просто… - И при этом солдат сделал какой-то поясняющий жест.
А на пчельнике, густо засаженном березками и липами, тоже шел тихий, едва слышный разговор - и все про нее.
- Говорят: по ночам будет шастать…
- Я ее беспременно тогда расшибу, так-таки вдребезги и расхлопну, потому я их, ведьмов-то, не очень боюсь. Я как схвачу ее за язык-то, - длинные у них языки, красные, - у меня не вот-то скоро вырвется…
Две бабы затесались к самому дьячку. Одна из них, подавая ему старинный пятак, говорила:
- Продай, Архип Петрович, газетки мне на пятак!
- На что тебе? - спросил обрадованный было дьячок. - Ведь ты грамоте не знаешь?
- Я от живота… Сказывали, что с вином ее дюже будто бы хорошо от живота…
- О, дура! - ответил ей дьячок и потом обратился к другой: - Тебе что?
- А Лукашка сказал мне вчера: вот бы тебе к Архипу Петровичу, Марфа, сходить…
- Зачем?
- А ему, говорит, прислали энту, а в ей, солдат сказывал, все моря описаны…
- Никаких тут морей не описано, - осердился дьячок. - И что тебе за охота пришла глядеть на них?
- А как же, кормилец! Там мой Ефимушка стоит у моря-то. Онамедни он так в письме прописал: а стоим, говорит, мы, родимая матушка, у самого Черного моря.
- О, дура! Ступай отсюда, и без вас мне до смерти тошно!.. Она у меня у самого вот где сидит, - и при этом дьячок указал на свою собственную шею.