За две недели до тридцатилетия Сэм Нэш собрался совершить четырехчасовую поездку из Бостона в апс тейт Нью-Йорка, чтобы повидаться с Изабел. Впервые за двадцать лет. Все было устроено. Коллега-гинеколог должен принимать его пациентов, хотя если бы кому-то предстояло родить, Сэм и не подумал бы отлучиться.

— Вернусь через несколько дней, — сказал он Лайзе, своей любимой женщине. Лайза уже облачилась в больничный костюм, который держала у него в доме, и собиралась ехать в больницу, где была назначена операция по удалению желчного пузыря. Но задержалась, чтобы проводить его.

— Я буду держать сотовый включенным, — пообещал он.

Лайза кивнула.

— Хорошо, что ты решился, — сказала она.

— Ты все еще злишься на меня?

— Немного, — пожала плечами Лайза, подавая ему коричневый бумажный пакет. — Ленч, — пояснила она, а когда он попытался подойти к ней, оттолкнула. — Это не означает, что я тебя простила. Я просто даю тебе продукты из твоего собственного холодильника.

Он благодарно кивнул, и она наградила его поцелуем с привкусом клубничного джема.

Он следил за ней в зеркало заднего вида. Она стояла на крыльце и махала ему вслед. Он знал ее. Она не войдет в дом, пока машина не исчезнет из виду.

Первые полчаса пути у Сэма кружилась голова. Он чувствовал себя так, словно наглотался камней, осевших в желудке прокисшим комом. Он еще не отъехал от дома, но уже тосковал по Лайзе.

Он опустил козырек, на котором была приклеена его любимая фотография Лайзы. Сонная, улыбаюшая ся, родная. Он коснулся ее, обвел лицо и снова поднял козырек.

Вчера вечером они поссорились. Лайзе пришлось мчаться в больницу, чтобы осмотреть пациента с язвенным кровотечением, но она не нашла в шкафу чистую рубашку.

— Господи, если бы вся моя одежда была здесь, не пришлось бы каждый раз устраивать этот цирк! — выпалила она. И тут же замолчала.

В итоге она натянула голубую футболку Сэма, а поверх — рубашку от больничного костюма.

— Какая ты хорошенькая! — польстил Сэм, но Лайза хмурилась и не смотрела на него.

Застегнула пальто, зашнуровала кроссовки. И повернулась к нему.

— Что мы делаем? — тихо спросила она. — Чего ты боишься?

— Я не боюсь.

— В самом деле?

Она подняла с дивана газеты.

— Вот здесь раздел операций с недвижимостью. Хочешь взглянуть? Квартира с тремя спальнями. Целый дом. Белмонт. Ньютон. Уолтэм. Бэк Бэй. Где только захотим.

Она выждала мгновение, другое и, когда Сэм не шевельнулся, продолжая стоять как парализованный, швырнула газету на пол.

— Мне нечего добавить, — процедила она и отвернулась, покачивая головой. — Пора в больницу, — коротко сообщила Лайза, но у самого порога обернулась: — Иногда я жалею, что полюбила тебя.

После ее ухода Сэм уселся на крыльце, сжав голову руками. Вернувшись через два часа, она только вздохнула.

Сэм повернул на шоссе и влился в левую полосу.

Что он делает? Они вместе пять лет!

— Представь только, мы с тобой так долго! — возликовал он однажды.

— Представь, что мы женаты, — грустно сказала она и погладила его по руке. — Знаю, для тебя это трудно.

Каждую неделю он приносил Лайзе цветы. Нарциссы. Ее любимые. Приносил забавные маленькие подарки, которые, по его мнению, ей понравятся, и прятал в места, где она должна была непременно их найти. Клинышек копченого сыра. Плитку импортного шоколада с апельсиновым кремом внутри. Звонил ей четырежды в день, и каждый раз, когда она открывала подарок от него, ему становилось стыдно при виде ее светившегося надеждой лица.

— Ты счастлива? — спросил как-то он и, когда она помедлила с ответом, вздрогнул.

— Конечно, — сказала она наконец.

Он твердил себе, что им по-прежнему хорошо вместе. Просто нужно больше времени. Пусть Лайза убедится, что не ошиблась, выбрав его.

Иногда Лайза упрекала Сэма, что тот слишком много времени проводит в госпитале, слишком часто вскакивает с постели, чтобы позаботиться о других женщинах, слишком долго говорит с пациентками по телефону и утешает тех, у кого еще не начались потуги.

— Но ведь ты сама хотела бы видеть своего доктора именно таким! — возражал он.

— Доктора. Но не бойфренда, — упрямилась Лайза. — Неплохо бы позаботиться и обо мне.

Она натянула на себя одеяло так, что виднелись только кончики черных волос.

Машина Сэма едва двигалась в общем потоке. Лето — худшее время для поездок, но если ты доктор, выбирать не приходится. Перед отъездом Сэм осмотрел всех пациенток. Он знал сроки не хуже собственного дня рождения. И твердил себе, что, если понадобится, всегда можно успеть к родам.

Был конец июня. Сэм опустил стекло и выставил в окно локоть. Вот он. Через столько лет шрам, извилистая линия, вьющаяся по руке, так и не поблек. Многие годы он даже в жару носил рубашки с длинными рукавами. Не хотел, чтобы люди спрашивали, почему изуродована рука. Не любил, когда на него глазеют.

Сзади загудели, и Сэм перестроился в другой ряд. Через месяц они с Лайзой поедут на Кейп-Код. В самый пик сезона. Будут жариться на пляже, купаться в океане и объедаться морепродуктами. Остановятся у отца и его подружки Люси, которые оскорбятся, если они хотя бы подумают об отеле.

Сэм открыл термос и глотнул кофе, сладкий и крепкий. Именно такой он любил. Развернул пакет с сандвичем. Цыплячья грудка с пряностями, аругула, сладкий перец на булочке с кунжутом. Лайза называла такой сандвич «проснись и пой».

Лайза. Впервые он встретил ее в три часа ночи. Когда только что потерял пациентку, одну из любимых, веселую, жизнерадостную сорокалетнюю женщину по имени Элинор, у которой во время первых родов остановилось сердце. И хотя он делал все возможное, чтобы ее спасти, она не взяла на руки ребенка, не дожила до этой минуты.

Сэм сидел с потрясенным отцом, пока не прибыли родственники, после чего спустился в ярко освещенный кафетерий. Ему было чертовски плохо.

Он уже собирался подняться наверх, посмотреть, в порядке ли отец. Ребенок родился здоровым. Элинор, возможно, сказала бы:

— Что же, я по крайней мере забеременела. Получила шанс родить. И это счастье.

К этому времени ее уже, наверное, увезли в морг.

Он допивал кофе, темный и с осадком, слишком долго пробывший в кофейнике, когда в кафетерий вошла молодая доктор в белом халате поверх бирюзового платья, со спутанными короткими темными волосами. Выглядела она так же отвратительно, как и он сам. К удивлению Сэма, она присела за его столик и влила в кофе его молоко.

— Не обижайтесь. У меня только что был нервный срыв, и мне нельзя оставаться одной, — пробормотала она, размешивая кофе ложкой.

— Мое молоко — к вашим услугам, — кивнул он. Было странно слышать свой голос после долгого молчания.

— Ничего, если я посижу? — спросила она.

Он пожал плечами. Какая теперь разница? Он не возражает против общества. Особенно человека, который не обидится, если он не захочет говорить.

Сэм взглянул на бейдж, прикрепленный к ее халату. Лайза Джин Миллер. Что-то он не помнит ее. Давно она работает в больнице?

Лайза подлила молока в кофе и рассказала, что она гастроэнтеролог и только что потеряла пациента.

— Неоперабельный рак. Четвертая стадия, — тихо добавила она.

Сэм отставил чашку.

— Я тоже, — вздохнул он, и она вздрогнула. — Я имею в виду — потерял пациента.

Сэм всегда любил женщин, но, как правило, был сдержан и осторожен в знакомствах. Лайза оказалась исключением. Потому что ее он полюбил мгновенно.

Они долго тихо говорили. О работе. О жизни. Люди вокруг них приходили и уходили. Лайза объяснила, что работает в «Масс Дженерал» только два года, но ей здесь нравится. Она любила этот город и не представляла жизни где-то еще. Она была одной из восьмерых детей в большой, жившей в Небраске семье. Единственной девочкой. И родители едва ли не с ее рождения копили деньги ей на колледж. Только она одна и не осталась на ферме.

— А братья как меня жалели, — смеялась она. — Не понимали, что можно быть счастливой, живя в городе.

Сердце Сэма билось слишком быстро. Когда Лайза поднялась, ему показалось самой естественной вещью в мире тоже встать. Они молча подошли к его машине. Лайза, не глядя на него, открыла дверь и села.

Когда он подкатил к ее дому, она просто взяла его за руку и повела к себе. Ушел он только утром и то потому, что ей тоже пора было в больницу. К концу месяца они жили на два дома.

— Как это мне так повезло? — спрашивал Сэм, целуя ее.

— Удача не имеет ничего общего с любовью, — покачала головой Лайза, и он вспомнил о матери.

— Удача имеет много общего со всем. Особенно с любовью.

Сэм схватил телефон, чтобы позвонить, но наткнулся на голосовую почту. Посмотрел на дорожные указатели, повернул направо и снова взял телефон. Его пациентов принял другой доктор, но хотелось убедиться, что все в порядке. Позвонил в свою службу, но сообщений не было.

Что же, Сэм вот уже несколько лет работал доктором и не переставал удивляться тому, как обернулась его жизнь. Изабел часто повторяла, что можно смотреть на вещи с разных углов и ракурсов, особенно с того, который имеет для тебя наибольшее значение.

Постепенно Сэм начал уставать. Впереди подмигивали огни вывески закусочной «Тик-Ток». Он остановился и вышел из машины. Парковка была забита. Но он должен немного размяться. Сэм любил закусочные. Они всегда напоминали ему о годах, когда мать брала его в путешествия и оба притворялись другими людьми.

— Помни, — сказала она ему незадолго до гибели, — я хочу, чтобы, когда ты вырастешь, твоя жена, или подружка, или друг… те, кого любишь, понимали тебя с полуслова. Чтобы даже необязательно было объяснять, что тебе нужно, потому что они уже должны это знать. Если ничего подобного не происходит… значит… это не любовь.

И Сэму вдруг стало грустно. Тогда он не совсем понимал, что имеет в виду мать, хотя пытался сделать все, чтобы она читала его мысли. Сидя в тот день рядом с ней, он мысленно повторял «поезжай домой, поезжай домой» так настойчиво, что разболелась голова. Но она, конечно, его не услышала и продолжала мчаться вперед.

Может, он выпьет кофе и съест пирожок. Впитает в себя атмосферу закусочной. И позже обо всем расскажет Лайзе. Прежде чем войти, он вновь ей позвонил. На этот раз она ответила, и в нем что-то дрогнуло.

— Жаль, что тебя нет со мной, — сказал он. — Прости меня.

Она немного помолчала, прежде чем ответить:

— Поговорим, когда вернешься.

Он вошел в закусочную и съел тарелку жареной картошки и бургер, все самое вредное и самое вкусное. И дал официантке такие чаевые, что та побежала за ним в уверенности, что это ошибка.

— Оставьте себе, — улыбнулся он, прежде чем вернуться к машине. Осталось полчаса езды до Вудстока, где теперь жила Изабел. Вудсток был прибежищем старых хиппи и людей, любивших оживленные магазины и веселые фильмы, но не суету и суматоху большого города. Сэм не ожидал, что Изабел уедет из Нью-Йорка, и уж менее всего предполагал снова увидеть ее через двадцать лет.

Это она отыскала его. Письмо Изабел стало потрясением. Оно пришло в больницу через две недели после короткой газетной заметки о Сэме Нэше в серии о лучших врачах Бостона. Репортер пришел, в его кабинет, чтобы поговорить с ним, поскольку пациентки дружно пели ему дифирамбы. Фотограф снял его у окна: белый халат небрежно расстегнут, на лице улыбка.

«Доктор, которого любят женщины», — гласил заголовок, и несколько недель после появления заметки коллеги безжалостно над ним издевались.

Увидев почерк на конверте, Сэм опустился на стул. И стал задыхаться так, словно астма вернулась.

«Я читала о тебе. Хотела позвонить, но подумала, что так будет легче для тебя».

Почерк был по-прежнему неразборчивым: недаром его отец шутил, что никто, кроме Изабел, не способен прочесть ее собственные каракули. Она замужем, двое детей, один приемный, из Китая.

«Прошло двадцать лет. Как думаешь, мы можем повидаться?»

Сначала он решил, что это невозможно. Конечно, нет! Она бросила его, когда ему было девять. Не писала, не звонила, не приезжала. И постепенно растворилась в эфире, как когда-то его мать.

Сэм сунул письмо в карман больничного халата, не зная, как лучше поступить. Столько времени прошло!

Пока он делал обход, письмо словно оттягивало карман. Сэм мог поклясться, что слышит, как шуршит бумага, когда он наклонился над пациенткой, чтобы послушать сердце. И когда присел, чтобы выпить кофе, и когда вернулся домой и все рассказал Лайзе.

— Что ей нужно после стольких лет? — спросил он.

— Может, ничего. Может, тебе просто стоит ее повидать.

— Увидеть? — вскинулся он. — Она исчезла, когда я был совсем мальчишкой. И теперь вдруг появляется.

— Мог бы хоть позвонить ей. Неужели тебе совсем не любопытно?

— Не знаю, — отмахнулся Сэм. — Не знаю, не знаю.

— Не обязательно делать это сейчас, — возразила Лайза.

Письмо раздражало, словно укус комара, который он не мог не чесать. Он не позвонил, хотя листок с номером лежал у телефона в спальне, и он столько раз подносил к глазам бумажку, что номер запомнился сам собой. Стоило ли рассказать отцу или лучше молчать?

Как-то ночью в больнице у трех пациенток случились роды, но матка пока не раскрылась до конца ни у одной. Несколько сестер прошли по холлу, болтая друг с другом. Пациенты спали. Он миновал комнату ожидания. Там сидела женщина, читавшая в лицах книгу с картинками «Кролик-беглец» прижавшемуся к ней мальчику. Мать тоже часто читала ему эту книгу, хотя не очень ее любила. Но Сэм помнил историю о маленьком кролике, то и дело угрожавшем сбежать. Превращавшемся в облака или горы или во что угодно, только бы скрыться от матери. Мама кролика твердила, что всегда сумеет найти своего ребенка и если тот превратится в облако, она станет небом. Если в рыбу — разольется океаном. Словом, готова принимать любое обличье. Лишь бы быть с сыном.

— Нет, это патология, — высказалась его мать. Однако Сэму книга нравилась, и он просил читать ее на ночь.

Сэм сунул руку в карман. Там лежал номер телефона Изабел. Нельзя отрицать, что ему ее недостает. Что она для него не просто знакомая. Что когда-то он считал ее ангелом, связующим звеном между ним и мамой. Что же, люди верят в ангелов, когда попадают в беду и больше ничего не остается. Его пациентки, дети которых умирали, утешали себя мыслью о том, что те стали ангелами. Но теперь Сэм — доктор и знает, что ангелов не бывает.

Он взял сотовый и, пока не успел передумать, позвонил Изабел.

— Алло? — спросила она, и, услышав ее голос, он прижал трубку ко лбу и зажмурился.

Вся жизнь пронеслась перед глазами.

— Это Сэм.

— Сэм! — выдохнула она. — Не знала, позвонишь ли ты. Но очень рада, что позвонил.

— Я сначала не хотел. Но потом…

— Я читала статью. Каким взрослым ты стал!

— Я давно уже не ребенок.

— Знаю.

Они помолчали.

— Так почему ты не писала до этого? Почему не звонила? — вырвалось у него. И хотя он понимал, что это грубо, ничего не мог с собой поделать.

— О, только не по телефону. Не могу говорить, не видя твоего лица. Пожалуйста, не можем ли мы встретиться?

Разговор был достаточно труден. Он представить боялся, каково это — увидеть ее. Что он почувствует?

За спиной спорили двое.

— Они предъявили мне счет на аспирин, подумать только! — возмущался один.

Он действительно хочет ее видеть? Хорошая ли это идея?

Сэм мог повесить трубку и порвать листок с ее номером, и на этом все. Можно сделать вид, что она ничего не писала, и жизнь пойдет прежним путем. У него есть отец, Лайза и работа. Этого достаточно.

— Сэм?

Можно притвориться, что всего этого вообще не было.

— Я приеду. Всего на несколько часов, — пообещал он.

Плод в матке может испытывать разные, совершенно немыслимые чувства. На каком-то этапе даже видеть цвета. Слышать звуки. Наконец он понял, каково это, потому что у него уж точно все чувства сместились.

Сэм приехал домой и нашел старый «Кэнон». Он не снимал камерой вот уже много лет. Теперь он использовал цифровую, не требующую ничего, кроме твердой руки. И все же сохранил эту.

Он повертел камеру в руках. Составил план. Позвонил отцу и с кажущейся небрежностью заметил:

— Изабел мне написала.

Чарли молчал.

— Я хочу навестить ее. Поедешь со мной?

— В другой раз, — выдавил отец. Он никогда не говорил об Изабел с сыном, сколько бы вопросов тот ни задавал.

— Ты любил ее? Так же сильно, как маму? — спрашивал Сэм снова и снова. — Почему она оставила нас?

Наконец он вырос настолько, чтобы понять, сколь подобные вопросы ранят Чарли. Тот всегда уходил в другую комнату. А может, у него не было ответов? Так или иначе, Сэм прекратил допытываться.

И все же за день до отъезда позвонил Чарли. Отец нерешительно кашлянул в телефон:

— Передай ей привет от меня.

К тому времени как Сэм добрался до Вудстока, была уже середина дня. Вудсток оказался красочным, оживленным городком со множеством магазинов и ресторанов. На улицах толпились люди. Он свернул на дорогу, следуя указаниям Изабел, и остановился перед домом, большим зданием в колониальном стиле с зеленым газоном, и при виде валявшейся на нем прыгалки ноги подкосились. А вдруг он сделал ужасную ошибку? И если не слишком поздно, лучше повернуться и сбежать?

Он так и не выключил двигатель. Можно вернуться еще до конца смены Лайзы. И заявить, что ничего не было. Сейчас он чувствовал себя девятилетним. В то время он думал, что у Изабел есть крылья.

Он положил руку на рукоять переключения скоростей, но тут дверь открылась, и выпорхнула Изабел. Волосы были по-прежнему длинными, но почти поседели, что, как ни странно, добавляло ей привлекательности. По-прежнему стройная, но черты лица смягчились, и вокруг глаз появились тонкие морщинки.

Она была так же прекрасна.

Сэм медленно вышел. Она обняла его, но он не мог заставить себя сделать то же самое и отстранился.

— Я так скучала по тебе. Не могу на тебя наглядеться, — прошептала она.

— Ты не скучала бы, если бы не бросила меня.

Изабел вздрогнула.

— Неужели я это заслужила, Сэм? — тихо сказала она.

Он переступил с ноги на ногу. В животе все горело.

— Почему ты захотела меня увидеть? — спросил он наконец.

— Заходи, познакомься со всеми, — пригласила она. — Потом мы поговорим.

Со всеми? Кто эти «все»?

Войдя, он услышал музыку, что-то джазовое. Из глубины дома доносились голоса. Дождя не было. Но он все равно вытер туфли о коврик. Дом был большим и просторным. Полированное дерево, белые стены, на которых висели сделанные Изабел снимки: черно-белые изображения людей. На каждом снимке какая-то часть лица была в тени. И еще один снимок. Увеличенная фотография девятилетнего Сэма, повешенная в стороне от других. Может, она специально так сделала из-за его приезда? Неужели воображает, будто подобные штучки убедят его в ее любви?

Были снимки и зевающего Нельсона.

— Нельсон, — вздохнул Сэм. — Классная была черепаха!

— Что значит «была»? Он есть. Хочешь его увидеть?

— Он жив?

— И переживет всех нас, — заверила она и повела его в маленькую комнату, где стоял контейнер. Когда Сэм вошел, Нельсон изогнул шею, и на секунду у Сэма закружилась голова.

— Помнишь меня? — спросил он, касаясь гладкого панциря Нельсона. Черепаха зашипела и втянула голову в панцирь. Изабел рассмеялась.

— Нельсон всегда чуждался общества. А ты, Сэм, не бросил фотографию?

— Бросил. Еще в детстве.

Она прижала руку к щеке и сдавленно спросила:

— Как поживает Чарли?

— У него есть подружка. Преподает испанский в школе.

Изабел кивнула:

— Хорошо. Я рада. Он счастлив?

Сэм представил отца и Люси, его новую подружку. Казались ли они счастливыми? Или просто умиротворенными? Когда он приезжал к ним в последний раз, Люси приготовила паэлью, поцеловала Чарли и держала его руку. Но Сэм знал, что они до сих пор не живут вместе.

— Можно сказать, счастлив, — кивнул он наконец.

Изабел вроде бы хотела что-то сказать, но тут из кухни выскочил большой лохматый черный пес, а за ним — маленькая китаяночка с миндалевидными глазами и прямыми черными волосами, раскинувшимися по спине.

— А вот и Грейс, — улыбнулась Изабел. — Ей шесть. Илейн, моя старшая, сейчас в колледже.

Наконец появился лысеющий седовласый мужчина.

— Вы, должно быть, Сэм, — приветливо сказал он и, обняв Изабел, привлек ее к себе и чмокнул в макушку.

Ужин был длинным и восхитительным. Грейс всей семьей уговаривали есть овощи.

— Ну и не ешь цуккини, пожалуйста, — сказал наконец Фрэнк. — Потому что я сам хочу все съесть.

Грейс хихикнула и сунула в рот вилку.

— И даже не вздумай дотрагиваться до моркови, — многозначительно добавил Фрэнк.

Грейс послала взгляд в сторону Сэма и немедленно стащила с блюда морковку.

В продолжение ужина Сэм сравнивал мужа Изабел с Чарли. Он никак не ожидал увидеть такого человека рядом с ней: большого, шумного, значительно старше ее. Но хотел Сэм или нет, а Фрэнк ему нравился. Фрэнк рассказал, как однажды ресторанный критик наклеил фальшивые усы, которые свалились ему же в суп, как шеф-повар по выпечке потерял кольцо, упавшее в муку для кекса, и подал кекс женщине, которая решила, что это бойфренд таким образом делает ей предложение. (Правда, он и сделал, только позже, если верить тому же Фрэнку.) Он задал Сэму миллион вопросов о работе и жизни. Никто не упоминал о Чарли, но его присутствие ощущалось.

После ужина Сэм помог убрать со стола.

— Почему бы тебе не показать Сэму парк? — спросил Фрэнк. — Мы с Грейси будем держать форт.

— Пойдем, — кивнула Изабел.

Парк был зеленым и тенистым, с огороженной детской площадкой со спортивными снарядами и качелями и надписью «Взрослым без детей вход воспрещен».

Он почувствовал взгляд Изабел.

— Что?

— Можно, я тебя сфотографирую?

— Ты слишком богата и знаменита для моего тощего кармана.

— Преувеличиваешь, — улыбнулась она, нажимая спуск камеры.

— Все еще пленочная?

— Я люблю пленку. Она схватывает каждую деталь. Жаль, что ты больше не снимаешь. У тебя хороший глаз.

Она присела, и у него по спине прошел озноб. В детстве он любил, когда Изабел его фотографировала. Любил часами торчать в темной комнате с Изабел, не видя ее, но зная, что стоит протянуть руку, и он ее коснется. Но сейчас испытывал только гнев.

Все еще сидя на корточках, она сделала еще один снимок.

— Пошлю тебе, когда отпечатаю, — пообещала она. — Так как же Чарли?

Ее лицо было скрыто камерой.

— Я уже сказал: все хорошо. Он любит свой городок, любит свой дом. Все еще работает. У него есть Люси.

Изабел встала.

— Когда-нибудь я обязательно приеду его повидать.

— Может, и следует.

— Он… он счастлив? — осторожно спросила она.

— А ты?

— Почему бы мне не быть счастливой?

Она сделала два снимка, один за другим, зачехлила камеру и приложила ладонь ко лбу козырьком.

— Как же летит время, — вздохнула она.

— Я не хотел приезжать! — выпалил Сэм.

Она повернулась к нему.

— Очень долго злился, — пояснил он, ощущая, как рвутся на волю все те чувства, которые так долго держал под спудом.

Она хотела что-то сказать, но Сэм поднял руку.

— Когда ты уехала, я был совсем маленьким. Не мог поверить, что ты способна на такое. Что не позвонишь, не напишешь и не захочешь меня видеть. Что даже не ответишь на мои письма. Все, что я получил, — один телефонный звонок, от которого у меня тут же случился приступ. Помнишь тот день, когда я позвонил тебе и так задыхался, что не мог говорить? Все ждал, что ты приедешь. Как ты могла сделать это со мной? Неужели трудно было позвонить в больницу, узнать, как я себя чувствую?

— Сэм…

Ее лицо исказилось.

— Как ты могла меня бросить? Я был ребенком. Я любил тебя. Знаешь, что со мной стало? Как я винил себя за твое исчезновение?

Она открыла рот, но с языка не сорвалось ни звука. Сэма вдруг охватила такая ярость, что он закрыл глаза. А когда посмотрел на нее, показалось, что какой-то злой волшебник одним взмахом палочки состарил ее на тысячу лет. Куда девалась ее красота?

Она прижала камеру к себе, и он увидел, что ее руки дрожат.

— Все было не так, — пробормотала она.

— Что именно?

Изабел покачала головой.

— Прости. Но ты не прав, Сэм…

— Я думал, мы навсегда останемся друзьями. Почему ты так легко исчезла? Знаешь, каково пришлось мне? Отцу? Особенно после всего, что случилось.

— Я всегда оставалась твоим другом. И мне было совсем нелегко исчезнуть.

— Никакой ты не друг. Ты уехала.

Изабел смотрела мимо Сэма, шаря пальцами по камере, словно читала шрифт Брайля.

— Ты ничего не знаешь, верно? — тихо спросила она.

— Что именно?

— Я позвонила в магазин. И в каждую больницу Кейп-Кода, пока не нашла ту, куда тебя отвезли. Позвонила Чарли.

Она схватила руку Сэма, но тот вырвался и отступил.

— Я была готова сесть в самолет и лететь к тебе. Но Чарли увидел номер телефона, написанный у тебя на ладони. И успел позвонить первым. Потребовал, чтобы я держалась подальше от тебя. Он так боялся, что ты позвонишь мне и снова сляжешь, что стер номер.

— Что?! — потрясенно выдавил Сэм. И правда, очнувшись, он увидел пару цифр стертого номера. Как он переживал тогда!

— Сэм, мне очень жаль.

— Почему ты все валишь на отца? Почему не можешь признать, что совершила дурной поступок?

Изабел яростно затрясла головой.

— Ты не понимаешь! Они не могли купировать приступ, и Чарли перепугался, что ты умрешь! — Она вытерла глаза. — Каждый раз, когда я писала тебе, каждый раз, когда Чарли упоминал мое имя, ты попадал в больницу. Сам знаешь, что эмоции могут спровоцировать приступ астмы. Чарли заклинал меня не показываться тебе на глаза. Потом он приехал и сказал, что твоя астма исчезла. Это казалось таким внезапным, настоящим чудом. Я, естественно, подумала, что именно мое отсутствие позволило тебе выздороветь! Как я могла рисковать?

Сэм пытался сглотнуть, но не мог. Голова шла кругом. Он старался поверить, что отец способен на нечто подобное, зная, как Сэм ждал звонка, письма, как, плача, бежал за почтальоном в уверенности, что тот не хочет отдавать письма. Вспомнил, как отец спал на раскладной кровати у его больничной постели и каждый раз, когда Сэм просыпался, немедленно поднимал голову и следил, не стало ли сыну хуже.

— Он боялся, что ты можешь умереть! — повторила Изабел.

— Но не умер.

— Ты знаешь, что я просила Чарли уехать? Хотела, чтобы мы трое жили в Нью-Йорке. Чарли тебе не сказал?

— Отец не стал бы лгать.

— Думаю, он на свой лад защищал тебя.

Гнев продолжал полыхать в Сэме зажженной спичкой. Его мать так же привычно искажала правду. Отец твердил, что самое плохое качество в человеке — лживость, и теперь Изабел утверждает, будто он не был с ним честен.

Он был взбешен на отца, взбешен на Изабел и еще больше на себя за то, что посчитал приезд сюда хорошей мыслью.

— Ты могла бы остаться на Кейп-Коде. Там тоже живут люди.

— Не могла. Я и не уезжала только из-за тебя. Из-за вас обоих. А потом потеряла работу, и денег почти совсем не осталось. Все, что у меня было, — это ты. Я почувствовала, что теряю и тебя. Поняла, что только мешаю всем. А потом мне дали стипендию в школе фотографии, и я уехала. Знаешь… я любила твоего отца. Любила тебя. Но из-за меня ты болел. Что еще мне было делать?

Сэм попытался вспомнить. Ночные телефонные звонки отца Изабел. Иногда Сэм просыпался и видел, как отец мечется по комнате или печет хлеб в четыре утра, когда никто не думает о еде. Однажды он нашел отца в кухне, где тот скреб полы, плитку за плиткой, хотя уборщица приходила только вчера. Отец все время грустил, и он считал, что это из-за ухода Изабел.

За глазами собиралась головная боль, Сэм тяжело опустился на скамью.

— Твой отец полагал, что должен выбрать между нами двоими, и знаешь что? Мы оба выбрали тебя — и поступили правильно.

Она снова схватила его за руку. Он снова вырвался.

— Пойми, я целыми днями думала об аварии и твоей умершей матери. И хотела все исправить. Влюбилась в вас обоих, но этого оказалось недостаточно.

— Никто не говорил, что ты виновата в аварии.

— Да? А газеты? И еще полгорода. И откуда тебе знать, к тому же наверняка?

— Ты ехала на малой скорости и по правой стороне дороги.

— Да, в тумане! И ничего не видела!

— Иисусе, ты тут ни при чем! — завопил Сэм.

— И ты тоже. Ты не виноват, что твоя мать бросила мужа. Не виноват в аварии и в том, что случилось с твоим отцом и со мной! И зря ты думаешь, что это не так.

Сэм и не сознавал, что тонкий жалобный вой исходит от него, пока Изабел не села рядом. И тогда он расплакался. И плакал, плакал, плакал.

Вышло так, что Сэм остался еще на один день. Наблюдал, как утром Фрэнк приносит Изабел кофе, как каждый раз, когда она входит в комнату, лицо Фрэнка начинает светиться. Видел, как Грейс сворачивается на коленях у Изабел. Вечером они ужинали в ресторане Фрэнка, шумном, веселом, заставленном растениями. У Изабел была своя жизнь, семья, и у Сэма болело сердце за отца.

— Что ты скажешь Чарли? — спросила Изабел.

— Что видел тебя. Что у тебя прекрасная, счастливая жизнь.

Изабел кивнула.

— Передай, что я о нем спрашивала.

Перед тем как Сэм уехал, Фрэнк снабдил его в дорогу сандвичами с овощной икрой, которую приготовил сам, виноградом, чтобы жевать в пути, и термосом с травяным чаем.

— Теперь ты должен приехать, чтобы вернуть термос, — объявил он. — Видишь, какой я хитрый?

Странно, что именно он покидает ее на этот раз, именно он садится в машину и заводит двигатель. На какой-то момент Сэму показалось, что он не сможет этого сделать. Сидел, положив руки на руль, и смотрел на Изабел в зеркало заднего вида. Она ждала, пока он уедет. Ждала, чтобы вернуться к семье, к своей жизни. И сейчас нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Этим утром она занесла его адрес и номер телефона в компьютер.

— Пойми, что теперь ты связан со мной на всю жизнь. Я хочу познакомиться с Лайзой. Хочу увидеть, как ты работаешь. Хочу знать о тебе все.

Он смотрел на Изабел, мысленно представляя ее в рамке объектива, застывшую во времени. Она прижалась к Фрэнку, положила голову ему на плечо, и на секунду Сэму снова захотелось заплакать.

Он опустил стекло, чтобы беспрепятственно их видеть.

Фрэнк и Грейс вернулись в дом, оставив Изабел стоять посреди дороги. Время, казалось, спуталось, и он не знал, где находится и какой сейчас год. Осталась только Изабел, смотревшая ему вслед. Одна рука поднята, и Изабел становится меньше, меньше, меньше…

Но она живет в этом доме. И будет жить. И он всегда сможет найти ее там.

Уже на закате он добрался до закусочной «Тик-Ток» и других знакомых мест. До дома еще не меньше часа пути. Но он остановился и заехал на парковку. Взял кофе, отнес в машину, но, прежде чем сесть, набрал номер Лайзы.

— Да? — ответил сонный голос. — Ну, как все прошло?

— Я хочу… — пробормотал он и ощутил укол страха, знакомого и реального. Будет ли вся его жизнь совершенной? Или только этот момент? И разве этого момента недостаточно?

— Чего именно ты хочешь?

— Я хочу. С тобой. Хочу.

Он проглотил комок, выглянул в окно и увидел, что луна уже взошла, полная и почти белая. Прижал телефон к уху, ожидая ее ответа. И затаил дыхание.