После аварии Изабел не выходила из дома и целыми днями лежала на диване, с головой укрывшись одеялом. Ничего не ела и не отвечала на звонки. Не меняла одежду. Не могла заставить себя принять душ. Стоило ей закрыть глаза, как она видела Эйприл Нэш, стоявшую перед машиной в развевавшемся на ветру платье. Губы шевелились, словно она пыталась сказать Изабел что-то важное.

Она очнулась, когда зазвонил телефон, и, оттянув с груди влажную от пота блузку, прислушалась.

— Детка?

Это снова Люк. Но она не встала с дивана.

Голос у него такой расстроенный…

Она только однажды видела его плачущим, после своей неудачной беременности. Они ни единой живой душе не говорили, что она ждет ребенка, пока не пошел четвертый месяц. И уж тогда рассказали всем. Изабел написала Норе записку: «Ты скоро будешь бабушкой!», в полной уверенности, что теперь мать уж точно ее простит. Но этого не случилось. Тогда она решила, что после родов поедет к матери. Представьте себе, она направляется к Норе с малышом на заднем сиденье. Пусть Нора устояла перед Изабел, но кто устоит перед внуком?

— Дети — дары Господа, — любила повторять Нора, и если дети — это дары, то их мамы, можно сказать, обертки!

Люк пришел домой с распашонками и носочками, такими крошечными, что, казалось, налезут только на куклу. Купил кожаную курточку с надписью «Рожденный носить подгузники» на спине. По ночам они лежали в постели, держась за руки и шепотом перечисляя имена, как мантры, и каждое — такое красивое, что сердце разрывалось от одного их звучания. Сесиль. Адриана. Уайатт. Коуди.

Каждую ночь Изабел клала ладони на живот.

— Мамочка здесь, — твердила она и громко смеялась.

Это случилось на четвертом месяце беременности. Она отправилась к доктору в новом ярко-синем хлопчатом платье для беременных, хотя живота еще не было видно. Ей не терпелось пройти осмотр. Доктор, деловитый сухой человек, имел репутацию лучшего врача на Кейп-Коде. Она лежала на кресле, совсем голая под бумажной сорочкой, и испытывала такое безграничное счастье!

Доктор намазал ее живот гелем и провел по нему ультразвуковым зондом. Это была самая любимая часть осмотра. Как здорово видеть малыша на экране! Доктор обычно показывал на то место, где билось маленькое сердечко. Обычно он даже позволял себе улыбнуться. Но на этот раз молчал и мрачно хмурился.

Изабел, не выдержав, приподнялась на локтях.

— Что там? — воскликнула она.

Он встал, тщательно вытер зонд и отложил, не глядя на Изабел. И повернулся к сестре, которая, казалось, усохла на глазах.

— Что там? — шепотом повторила она. Но доктор по-прежнему не хотел встретиться с ней взглядом.

— Сердцебиения нет, — тихо выговорил он.

Изабел плакала и не могла остановиться. Доктор сыпал банальностями. Объяснил, что природа сама отбирает жизнеспособных и лучше, чтобы этот неполноценный ребенок не родился. Что она всегда может попытаться снова. И на этот раз все будет легче, потому что он часто видел, как, потеряв ребенка, женщина сразу беременеет и следующий малыш обычно появляется на свет абсолютно здоровым.

И впервые за все то время, что она приходила к нему, коснулся ее плеча так сочувственно, что она расплакалась еще сильнее.

— Нужно удалить зародыш, — негромко пояснил он. — Я предлагаю назначить операцию на завтра и вне очереди.

Она подняла голову, увидела его печальное лицо и неожиданно испугалась. А когда вышла в приемную, смеющаяся блондинка взглянула на нее и побледнела. Изабел не помнила, как спустилась вниз и, рыдая, рассказала все Люку по телефону. На нее никто не смотрел. Это больница, где несчастья — дело обычное.

Люк был в ужасном состоянии и, когда они добрались домой, обнял Изабел, спрятал лицо у нее на плече, но она слышала его рыдания. Его тело содрогалось, словно сотрясаемое миллионом крошечных землетрясений.

Он отвел ее в постель, лег и обнял.

— Обещаю, с этого дня в нашей жизни будет только хорошее.

«Для тебя», — подумала она, но была слишком опустошена, чтобы что-то сказать.

«Прощай, прощай, прощай, прощай…»

Пришлось выждать шесть недель, прежде чем они попытались снова. Она отметила дату в календаре, и оба были настроены решительно. Но им так и не пришлось стать родителями.

Она занималась йогой, чтобы успокоить нервы, воздерживалась от шоколада и соленых закусок и принимала витамины. Будила Люка в четыре утра, поскольку прочитала, что это оптимальное время для зачатия.

Каждый раз с приходом месячных она не позволяла себе расстраиваться. И видела, как ребенок летает над ней подобно ангельскому духу.

— Спускайся ко мне, — просила она.

Через полгода она перестала покупать наборы для определения овуляции, потому что это было слишком мучительно. Через год забросила витамины и больше не ходила к специалисту по бесплодию, поскольку ее банковский счет почти истощился. Наконец, когда доктор твердо сказал, что у нее не будет детей, она рыдала несколько недель, прежде чем сообщить Люку, что хочет усыновить ребенка.

Она представляла маленького китайчонка с атласночерными волосами и миндалевидными глазами. Но Люк уставился на нее, как на безумную.

— Я не желаю иметь в семье чужого ребенка!

— Но он будет твоим, — испуганно пробормотала она. Люк покачал головой.

— Я не собираюсь даже обсуждать это. Прости. Я люблю детей. И хочу их так же сильно, как и ты, но желаю быть им настоящим отцом. И это не делает меня скверным человеком, Изабел, так что нечего на меня смотреть как на преступника.

Может, именно в тот момент между ними все пошло не так. Пропасть росла, и ни залатать ее, ни перекинуть мостик было невозможно. Каждый раз, когда они занимались любовью, она невольно чувствовала надвигавшееся на них черное облако. Когда он тянулся к ней, часть ее души хотела отстраниться. В ее представлении занятия сексом были неразрывно связаны с рождением детей.

Люк становился все холоднее. Стал приходить домой позже. Звонил Изабел из бара, где теперь допоздна играли музыканты, так громко, что она не хотела туда ходить.

— Скоро буду, — сообщал он, а когда приходил, от него пахло табачным дымом и пивом. А иногда и духами.

Теперь ее работа казалась утонченной жестокостью. Ей ли фотографировать детей?

Она влюблялась в их личики и расстраивалась, когда родители уделяли им недостаточно внимания, не обнимали и не сознавали, какое это Божье благословение — иметь детей.

Одна женщина с пятью детьми как-то вздохнула:

— Я чувствую себя той маленькой старушкой, которая жила в башмаке. Не знаю, что с ними делать.

— Давайте я заберу их себе, — предложила Изабел, и женщина засмеялась, но так и не поняла, что Изабел не слишком расположена шутить.

Она желала, чтобы каждый маленький клиент был ее ребенком. Проявляла снимки, изучала изображения и там, на заднем фоне, почти видела призраки собственных детей. Она была слишком напряжена, чтобы заметить, как Люк отдаляется от нее, как редко рассказывает о прошедшем дне или целует в губы.

И вот теперь он, как и ее дети, тоже ушел.

Сейчас он не отпускает ее, потому что не любит проигрывать. Она видела, как он обозлился, когда проиграла его любимая команда, как расстроился, когда его бар не упомянули в журнале «Бостон» среди лучших. Потом он позвонил издателю, пригласил на бесплатный обед и дегустацию вин и упорствовал, пока тот не сдался и не написал о баре.

— Я приеду, — сказал он по телефону, но она была слишком поглощена своими мыслями, чтобы что-то почувствовать.

Телефон продолжал звонить, но она не подходила. Звонки шли на автоответчик.

— Изабел, я знаю, ты здесь, — звучали голоса. — Изабел… Изабел…

Люди повторяли ее имя, как молитву. Позвонила Джейн, потом Линди и Мишель. Изабел услышала, как где-то в комнате лопочет Энди. В дверь почти постоянно стучали. А иногда в прорезь для писем просовывали записки. «Позвони. Дай знать, что с тобой все в порядке».

Друзья волновались за нее. Повторяли, как ей повезло — выйти живой из такой передряги, как они счастливы, что она по-прежнему с ними.

— Какой кошмар, — твердили они. — Какой ужас. Не знаю, что бы я сделала на твоем месте.

— Это не твоя вина, — утешали они. — Даже не думай об этом. Не твоя вина, вот и все.

И она тут же думала, что, конечно, виновата, потому что если не она, то кто? Кого еще винить?

— Чья же тогда вина? — спросила она вслух.

Вокруг было тихо, только иногда что-то потрескивало. Во рту пересохло. Кажется, она заговорила впервые за несколько дней.

Люк звонил дважды в день. Она слышала звон стаканов и шум на заднем фоне, постоянные звуки, начинавшиеся засветло, потому что кто-то всегда вваливался в бар и требовал выпивки, даже в шесть утра ясного летнего дня.

Она не отвечала на звонки Люка, но не могла не прислушиваться к его голосу. Он спрашивал, не хочет ли она поговорить. Не может ли он прийти.

— Я обо всем позабочусь, — уверял он.

Она глубже зарывалась в одеяло.

— Я все еще твой муж, — продолжал он.

«Повесь трубку, — молила она про себя. — Повесь трубку».

Когда телефон снова зазвонил, она машинально проверила имя звонившего.

— Изабел, это Гарри Джасперс из журнала «Он зе Кейп».

Голос был мягким и веселым, словно его владелец только сейчас услышал забавную шутку.

— Людей интересует ваша история. Даже не поверите, сколько их! И не поверите той лжи, которую о вас плетут. Думаю, вам необходимо честно высказаться. Позвоните мне на сотовый. Сделайте это, прежде чем ситуация выйдет из-под контроля!

Изабел зажмурилась. Щелчок положенной на рычаги трубки, казалось, отозвался эхом в ее теле. Какая ситуация выйдет из-под контроля?

Она вздрогнула.

Спать. Она жаждала одного: спать, и чем больше спала, тем больше ей хотелось уснуть, крепко и без снов. Словно она постоянно сидела на наркотиках. Ей не нужны еда или вода, горячий душ или чистая одежда. Нет, она нуждалась только в благословенном сне.

Изабел опустила жалюзи, чтобы не видеть окружающего мира, и опять уснула.

Чьи-то руки поднимали ее, и она принялась отбиваться. В ушах звенело.

— Спать, — громко произнесла она, зарываясь глубже под одеяла, но кто-то эти одеяла срывал.

Она не открывала глаз. В окна лился яркий свет. Обжигающий. Жалюзи подняты, окно открыто, и оттуда доносится запах скошенной травы. Она силой вынудила себя погрузиться в сны.

— Изабел! Иисусе. Просыпайся, детка, проснись!

Сначала она учуяла его запах и только потом открыла глаза. Люк с неподдельной тревогой смотрел на нее.

— Уходи, — пробормотала она. Во рту пересохло. Язык словно распух и прилип к нёбу.

— Не уйду! — отрезал Люк. — Ты не отвечаешь на звонки. Не открываешь дверь. Твои подруги звонили мне. Они встревожены. Мишель даже пришла в паб, чтобы меня найти. Должно быть, действительно волнуются, поскольку иначе не захотели бы меня видеть.

— Ты открыл дверь своим ключом! — упрекнула она.

— Нет, я вошел через окно. Конечно, открыл! Я беспокоился.

Он помог ей сесть и, когда Изабел поморщилась, подождал, пока она отдышится.

— Вставай потихоньку, — велел он.

— Куда ты меня ведешь?

— В душ.

Изабел замахала руками:

— Не нужен мне душ!

— Еще как нужен! Может, ты не заметила, но запашок от тебя еще тот. И кроме того, это тебя взбодрит.

Он помог ей добраться до душа и сидел на унитазе, пока она мылась. Когда первые горячие струи ударили в нее, она охнула. Он налил ей в ладони шампунь, потом — жидкое мыло. Она против воли выныривала на поверхность, и каждый раз, когда пыталась закрыть глаза и заснуть, вода возвращала ее к действительности.

Он протянул ей руку, помогая выйти из душевой кабинки, и завернул в полотенце.

— Сначала чистая одежда, потом сандвич. Я купил продукты. Французский сыр, который ты любишь. Свежие томаты. Фиолетовый лук.

— Я ничего не хочу. И тебя не хочу видеть.

— Хочешь.

Она позволила ему переодеть ее в длинное платье, хотя последнее время почти не носила платьев, предпочитая джинсы и кроссовки. Но сейчас не сопротивлялась, когда он натянул на нее трусики-бикини и красные туфли-стрейч, которые она любила. Люк отвел ее на кухню, усадил на стул.

Она услышала шорох пакетов, звон посуды.

— Я не голодна, — сказала она, но, когда он поставил перед ней тарелку, понюхала сандвич и поняла, что умирает от голода.

— Ешь. Тебе нужно есть. — Он на секунду положил ей руку на плечо. — Я уберу.

— Я не желаю, чтобы ты убирал…

— Ш-ш-ш, — прошипел он, хватаясь за тряпку.

Изабел съела обе половинки сандвича и выпила стакан сока. Голова прояснилась. Она вдохнула лимонный запах чистящей жидкости. Только что вымытая голова казалась непривычно легкой.

— Какой сегодня день?

— Четверг.

— Я хочу спать.

— Тебе нужен свежий воздух, — сурово заявил он. — Позже можешь выбросить меня на улицу, но пока что пойдешь со мной. Хотя бы на крыльцо. Это нам не повредит.

Он усадил ее на качели и, хотя там хватало места для них обоих, хотя они часами просиживали там вместе, болтая и держась за руки, уселся на ступеньки. Она глубоко, мерно дышала. Он ни разу не попытался ее коснуться. Не сказал ни слова, просто молча глядел. Выжидал.

— Итак, — выговорил он наконец, — как все было на самом деле?

— Почему ты не сказал мне, что она погибла? — упрекнула Изабел.

— Как я мог тебе сказать? — пробормотал он.

— Зато детектив не сдержался. Он пришел сюда и все мне рассказал. Потом я видела статью в газете. Ей было всего тридцать пять.

Он сложил руки на коленях и уставился на них.

— Я могла убить ее мальчика.

— Но не убила же! Он жив, и его отец — тоже. И слава Богу, ты жива и здорова. А та женщина стояла посреди дороги. Ее машина была на встречной полосе. О чем только она думала?

— Но в газетах пишут…

— О, газеты! Они всегда все знают лучше всех, верно?

— Я все время думаю, что если бы не свернула на ту дорогу или если бы полетела самолетом или поехала автобусом… Если бы не миллион всяких мелочей, все могло быть по-другому.

— Не изводи себя, Изабел.

— Ты когда-нибудь испытывал нечто подобное?

Она вспомнила о его измене. О том, как он разрушил их брак, об их нерожденных детях.

— Люк, почему ты здесь? Я не вернусь к тебе, и у тебя уже есть женщина.

Он поднял голову.

— Я все испортил. И может, несу наказание. Почему мне не быть здесь? Случилась трагедия. — Он встал и вытер руки о джинсы. — Как насчет китайской кухни на ужин? Я даже могу все приготовить.

Вечером он сделал блинчики с овощами и лапшу с курицей. После ужина помыл посуду, застелил кровать чистыми простынями и одеялами.

— Ложись, — велел он.

Она слишком устала, чтобы спорить. Легла и закрыла глаза.

— Спасибо, — прошептала она, но, когда подняла голову, его уже не было.

Проснулась она внезапно, мокрая от пота, не помнившая увиденного во сне, но уверенная, что это было что-то плохое. Во сне она прижимала к себе подушку и сейчас отбросила ее.

Какой-то шум привлек внимание Изабел. Она тихонько встала и прислушалась.

Храп.

Она вышла в гостиную. На диване спал Люк, завернувшийся в одеяло, наполовину свисавший с подушек. Рот был приоткрыт. Сейчас он выглядел тем мальчишкой, в которого она влюбилась, молодым чернорабочим, трудившимся на автозаправке, простым парнем. Верным в любви настолько, что убежал с ней. И он так гордился баром, так полировал стойки, как другие полируют свои машины.

Люк внезапно открыл глаза и увидел ее. Но не пошевелился. Ничего не сказал. Продолжал молчать, словно ждал ее.

Но она отвернулась и ушла в спальню.

Утром Люк ушел. Изабел снова была мокра от пота, ноги чесались, но в гостиной играла музыка. Он накрыл стол, нарезал фрукты, оставил в миске сухой завтрак. И записку: «Прости. И звони в любое время. Поешь. Прими душ. Живи своей жизнью».

К началу дня ей позвонили три репортера, и она проигнорировала всех. Она ждала, пока побледнеют синяки, и хотя приказывала себе не делать этого, читала все газеты онлайн. Но вместо того чтобы понять больше, понимала все меньше. Люди живо интересовались ее историей. Им нравилось все таинственное, Изабел не хотела читать о себе и сжималась при виде очередного фото. Но жадно впитывала любую строчку об Эйприл.

Сегодня к статье прилагались снимки: Эйприл в джинсах и толстовке, обнимающая сына. Эйприл в футболке с логотипом «Блу Капкейк», болеющая за игру соккерной команды.

Изабел пробежала глазами страницу. В самом низу было ее фото. Ей стало нехорошо. Похоже, они специально затемнили снимок, чтобы придать ей зловещий вид.

«Фотограф отказывается разговаривать», — гласила подпись. Они намекают, что ей есть что скрывать, хотя на самом деле она не знает, о чем говорить.

«В чем истинная суть аварии?» — кричал заголовок.

«Была ли таинственная авария, случившаяся неделю назад неподалеку от Хартфорда, историей о двух чемоданах? Столкновение произошло на Кресент-роуд, боковой дороге, недавно закрытой на ремонт. Пожелавшие остаться неизвестными источники утверждают, что в обеих машинах были найдены обгоревшие чемоданы.

Против миссис Стайн не было выдвинуто официального обвинения, поскольку она ехала со скоростью ниже допустимой и, если верить полицейским протоколам, пыталась затормозить. Следователям до сих пор не удалось установить, почему автомобиль миссис Нэш оказался на встречной полосе, а ее ребенка не было в машине.

Скорбящий муж и отец Чарли Нэш отказался как-то комментировать инцидент или наличие обгоревшего чемодана, найденного в машине.

— Это личное дело, и мы с сыном стараемся пережить трудный период, — заявил он.

Соседи утверждают, что пара была на редкость счастливой и ничто не предвещало беды.

„Не знаю, — сказала подруга и соседка, попросившая не называть ее имени. — Их жизнь всегда казалась мне идеальной“».

Изабел невидяще уставилась на статью. Значит, у Эйприл тоже был чемодан. Куда она ехала?

Но имелась еще одна фотография. Едва взглянув на нее, Изабел поняла, кто это.

Фото оказалось не слишком удачным, слегка расплывчатым. Но у мужчины было славное лицо с правильными чертами. И стоило взглянуть на него, чтобы понять, как глубоко он скорбит. Изабел коснулась фотографии, словно могла этим утешить.

Она нашла в «Гугле» Чарли Нэша. Изабел слышала о нем: имя казалось знакомым. На экране было полно ссылок, и каждая выскакивала ей в лицо, словно предупредительный сигнал. Она вынудила себя сосредоточиться. Вся его жизнь была здесь, на Кейп-Коде. Награждение лучшего подрядчика по ремонту и отделке домов. Снимок одного даже появился в журнале «Кейп-Код хоумз».

Она нажала на ссылку, и возникло фото улыбавшегося Чарли Нэша: длинные волосы блестят на солнце.

Ну да! Она видела его в городе.

Статья была озаглавлена: «Подрядчик, которого любят люди».

Изабел прижала пальцы к вискам и стала читать.

«Ремонтировать дом — все равно что влюбиться: обнаружить все секреты, все тайны и любить дом сильнее и сильнее».

Выплыло второе фото Чарли, покрытого опилками.

«Я люблю их, как родных, — смеется Нэш, — и когда работа закончена, признаюсь, иногда проезжаю мимо домов, чтобы посмотреть, как они поживают».

Изабел закрыла ссылку. О, черт, да он хороший парень. Из тех, о которых пишут статьи. И что еще неприятнее: достаточно посмотреть на его лицо, чтобы увидеть, как его любит камера. Невозможно изобразить такую улыбку или такое выражение глаз, умных и лукавых.

Она нашла еще несколько фото, и на каждом он сиял улыбкой. Как человек, знающий, что его жизнь прекрасна.

Рука Изабел замерла на клавиатуре. Она не может видеть это, как бы ни хотела. Чем больше она узнает о нем, тем больше хочет узнать, и чем больше знает, тем сильнее это ранит!

Изабел спрятала лицо в ладонях. Фирма «Нэш хоумз». Логотип: домик с трубой, из которой идет дым, голубой палисадник и цветы. Дом, который хочет иметь каждый.

Она вынула телефонный справочник и трясущимися руками открыла его.

Чарли Нэш жил всего в шести кварталах от нее.

Возможно, она видела его миллион раз: на пляже, в супермаркете, в пиццерии и, вполне вероятно, вместе с Эйприл и Сэмом. Они плескались в море рядом с ней. Покупали мороженое в «Джеллиз». Все они жили в одном маленьком городке. И оставались посторонними людьми.

Она не выходила из дома еще несколько дней, а потом, во вторник, через полторы недели после аварии, все же осторожно выглянула наружу. Отдыхающие почти разъехались, и на улицах стало меньше народа. Она надела косынку и спрятала глаза за темными очками. Сначала она бродила в более пустынных местах, на пляже, где купающихся уже не было, в роще, но постепенно вышла в торговый квартал и старалась шагать с видом занятой женщины.

Она не знала, чего ожидать, но, как ни странно, никто не обращал на нее внимания.

Изабел прошла весь город. Заглядывала в магазины, где ей ничего не было нужно: посудный, свечной — ради удовольствия снова быть среди людей, в гуще жизни. Когда в овощном она наткнулась на Лейни, старую клиентку, та просто обняла ее и сказала:

— Я так рада тебя видеть…

Словно ничего не случилось!

Вечером в дверь постучали, она снова удивилась тому, что захотела открыть, что нуждается в обществе. Даже если это будет двухминутный разговор с бродячим торговцем.

Изабел выжидающе посмотрела в окно. На крыльце стояли Мишель и Джейн с пакетами в руках и тихо переговаривались.

Изабел открыла дверь, и Джейн немедленно потянулась к ней.

— Только посмей нас прогнать! — пригрозила Мишель. — Мы принесли еду из индийского ресторана и видео и останемся с тобой, пока ты нас не вышвырнешь пинками.

Изабел взглянула на ее раскрасневшиеся щеки, на подсолнухи под мышкой у Джейн, и слезы обожгли ей глаза.

— О, Иззи. Я знаю, — прошептала Мишель.

Изабел покачала головой:

— Нет-нет, я… просто я так счастлива, что вы здесь!

И открыла дверь шире.

Вечером Изабел съела половину картонки с запеченными овощами.

— Поешь еще, — просила Джейн, но у нее не было аппетита. Она попыталась сосредоточиться на фильме, комедии о двух подружках, полюбивших одного парня. Смеялась, когда смеялись приятельницы, и чувствовала, как они наблюдают за ней. Мишель спросила, не хочет ли Изабел, чтобы они остались на ночь. Та покачала головой. Она устала, но усталость была ни при чем. Прежде чем уйти, Мишель обняла ее.

— Помни, ты не одна, — прошептала она.

Люди постоянно давали ей советы. «Не волнуйся». «Со временем все пройдет». «Не принимай близко к сердцу». «Не спеши на работу». «Подумай, чем ты хочешь заняться».

Она позвонила в Нью-Йорк Доре, подруге Мишель, и спросила, пуста ли еще квартира, незаконно сдающаяся в субаренду.

— Если приедешь в течение двух недель, она твоя, — ответила Дора.

Ей стало теплее на душе. Она по-прежнему может начать новую жизнь! Уедет. И все постепенно сотрется в памяти, как политое отбеливателем пятно на блузке.

В тот день, когда страховая компания вернула деньги за разбитую машину, Изабел отправилась покупать новую. Линди предложила пойти с ней. Но Изабел почему-то казалось очень важным сделать это самостоятельно. Она вспомнила, как тряслась от страха, возвращаясь с Мишель из больницы. Но это потому, что все случилось слишком скоро. И рана была еще свежа.

Она взяла велосипед, рассчитывая привезти его обратно в багажнике новой машины.

На стоянке никого не было, кроме двух скучающих молодых людей в белых рубашках и галстуках, с прилизанными, зачесанными назад волосами. Увидев ее, они встрепенулись и что-то прошептали друг другу. Тот, что повыше, направился к Изабел.

— Никто не приезжает сюда на велосипеде! — жизнерадостно воскликнул он.

— Я приезжаю. Но хочу уехать отсюда на «хонде».

— Позвольте показать вам, — предложил он, коснувшись ее плеча. Она слегка сжалась.

Молодой человек повел ее к машинам. Она погладила голубую, и ей стало не по себе.

— Садитесь и поймете, удобно ли вам в этой крошке, — предложил продавец. Изабел села. Он стоял у машины, улыбаясь во весь рот и показывая белоснежные зубы.

Сначала она снова занервничала, как по дороге из больницы, но взяла себя в руки и включила зажигание. И неожиданно почувствовала, как твердый толстый пласт стекла отделил ее от продавца. Он что-то говорил, но Изабел не разбирала слов. На улице было почти сорок градусов, но она дрожала от холода. И с трудом сглотнула, борясь с паникой, грозившей задушить.

Продавец открыл дверь и наклонился к ней:

— С вами все в порядке? Не обижайтесь. Но выглядите вы не очень. Вас, случайно, не тошнит?

Ее руки взлетели к вискам. Голос продавца доносился словно со дна моря. Паника билась в теле так сильно, что казалось, вот-вот прорвется сквозь кожу. Она знала, что если шевельнется, то умрет.

— Мэм? — с сомнением пробормотал продавец.

Ее начало трясти. Она не может это сделать!

Изабел сжала руль так сильно, что побелели костяшки пальцев. Сейчас она умрет, и никто не в силах помочь.

— Мэм! — повторил продавец, на этот раз куда резче, и коснулся ее руки. Внутри что-то переломилось, она обрела способность двигаться и выскочила из машины. Как только подошвы кроссовок коснулись тротуара, сердце замедлило биение. Она не удивилась бы, заметив на земле осколки. И уставилась на машину так, словно никогда ничего подобного не видела.

Улыбка продавца стала неприятно фальшивой. Изабел притворилась, будто смотрит на часы.

— О, уже так поздно! — воскликнула она, кивая как идиотка. — Я вернусь. Но сейчас нужно бежать!

Она не смела поднять на него глаза. Схватила велосипед, но ноги так дрожали, что она не смогла сесть. Да и все тело обмякло, словно у тряпичной куклы. Поэтому пришлось вести велосипед, опираясь на него, как на ходунки. Две мили до дома она одолела пешком.

До сих пор она никогда ничего не боялась. У нее не было фобий. Она не спала с ночником и не страшилась высоты. Карабкалась на деревья и строительные леса, чтобы сделать нужный снимок, прыгала в ледяную воду. И когда порвался электрический провод и пополз к ней, как змея, рассыпая искры, она спокойно нажала на спуск камеры. И конечно, она не побоялась убежать с Люком. Зато теперь была перепугана насмерть. Она водила машину с пятнадцати лет, но отныне сама мысль о том, чтобы сесть за руль, вызывала приступ удушья. Теперь она даже пассажиркой быть не может, особенно после того, что случилось.

Изабел положила руки на стойку. Нет, она не позволит себе сдаться. Полетит в Нью-Йорк. Будет жить в городе, где совсем не нужно водить машину. Где повсюду можно ходить пешком.

Вечером, когда небо прояснилось, она пошла погулять, чтобы скоротать время. Бесцельно бродила по улицам и, оказавшись на Мэйфилд, где жили Чарли и Сэм, не задавалась вопросом, подсознание ли привело ее сюда или простое совпадение? Ноги сами несли ее вперед. Она остановилась, только увидев их дом.

Все окна были освещены, как и ее собственные. Чтобы дом казался не таким пустым.

Она слышала музыку, что-то очень ритмичное, и хор звенящих голосов. Музыка для детей.

Несколько секунд она стояла перед домом, не в силах двинуться с места. На переднем газоне был припаркован желтый грузовик. Она вдруг потянулась к льющемуся из дома свету. Шагнула вперед, стараясь сохранить равновесие. Привстала на носочки и вытянула шею. Она ненавидела себя за то, что делает, но не могла остановиться. Кто-то прошел по комнате, и она задохнулась от страха. Отпрыгнула назад и спряталась за кустами соседнего дома. Дверь распахнулась, и мужчина позвал:

— Сэм!

На крыльце стоял маленький мальчик. Плечи тряслись, длинные волосы лезли в круглые темные глаза. Тяжело дыша, он подбросил что-то в воздух. Маленькая зеленая черточка в небе. Пластиковая собачка. Она услышала легкий стук, и что-то покатилось к ней. Крошечный красный ошейник.

Она отступила.

Чарли вышел на крыльцо.

— Сэм, — повторил он, и в голосе было столько печали, что у Изабел сжалось сердце. Сэм обхватил себя руками и согнулся. Плечи тряслись.

Чарли подошел к собачке, поднял ее и вернул Сэму.

— Ты же не хотел это сделать, — тихо сказал Чарли, и Сэм сжал пластиковую собачку. — Лучше? — спросил Чарли.

Сэм кивнул.

— Пойдем в дом.

Чарли попытался обнять Сэма, но тот проскочил мимо него, и рука Чарли на секунду повисла в воздухе. Он повернулся и взглянул на кусты, за которыми пряталась Изабел. Она застыла, но он ее не увидел.

Когда дверь закрылась, Изабел обошла кусты, нагнулась, подняла ошейник и осторожно положила в почтовый ящик, где они утром его найдут.

И только потом ушла. Она бежала все быстрее, пока не завернула за угол. И твердила себе, что это не ее дело и больше ноги ее не будет на этой улице.

Но она не смогла сдержать обещание. У нее всегда находились причины. Покупка продуктов. Химчистка. Фильм, который она так и не посмотрела.

Она неизменно оказывалась у дома Чарли и Сэма, с опущенными глазами. И чем ближе подходила, тем больше пугалась и стыдилась. Но продолжала идти и каждую ночь узнавала немного больше. Судя по картонкам из ресторанов, которые она видела в мусорном баке, Чарли явно не готовил. А Сэм любил мячи и грузовики и часто швырял вещи на газон. Этот дом был полон музыки. Блюзы, классика, иногда кто-то вроде Бесси Смит плакал, что увядает, как цветок.

Как-то вечером она проходила мимо позже обычного и, не дойдя до дома, увидела, что свет не такой яркий, и сжалась от страха. Но сделала еще шаг и остановилась, потому что на крыльце был Чарли с бокалом вина в руках. Изабел отступила в темноту и присела за чьей-то машиной. Конечно, стоило повернуться и пойти в другую сторону. Но она не сводила глаз с Чарли.

Тот не пил вино. И стоял так неподвижно, что она не смела шевельнуться. Он потер лицо ладонью, взглянул на небо и неожиданно заплакал. Изабел повернулась и побежала домой, но к тому времени, как добралась туда, оказалось, что тоже плачет.

Постепенно газеты потеряли интерес к аварии. Каждое утро она включала компьютер, чтобы заказать билеты и убраться отсюда ко всем чертям. Но так и не уехала. Здешние жители почти на нее не смотрели. Она выходила на улицу, встречалась с друзьями. Жизнь постепенно налаживалась, но все же она приходила на улицу, где жил Чарли. Как-то из дома вышел сосед, старик в ярко-голубых спортивных шортах и толстовке, с шагомером, прикрепленным к поясу. Он весело помахал ей, и Изабел вздрогнула.

— Сколько прошли сегодня?

— Что?!

Как странно слышать свой голос в этом месте!

— Сколько прошли сегодня? Я часто вас вижу!

Он похлопал себя по груди и гордо объявил:

— Шесть миль!

— Пять, — прошептала Изабел.

— Молодец!

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и она потрясенно осознала, что старик с ней флиртует!

— Нам следует основать клуб любителей ходьбы!

— Прекрасная мысль, — пробормотала она. Он кивнул.

— До завтра. Я буду вас искать!

И бодро пошел дальше.

Он запомнил ее. Узнал. Собирался искать. А она до этой минуты в жизни его не видела!

Изабел думала, что никто ее не замечает, но пока следила за домом Чарли, другие так же пристально наблюдали за ней. Она не могла вернуться сюда. Но и уйти не могла.

Нью-йоркская квартира была уже сдана, но Изабел позвонила Люку и сказала, что оставляет дом ему, не хочет больше там жить. Нашла на Брум-стрит дешевую квартиру с одной спальней на первом этаже, всего в квартале от бывшего дома, и попросила Мишель и Линди помочь ей переехать.

И постоянно думала о том, что когда-то рассказывала Нора. Та верила, будто духи, у которых остались на земле незавершенные дела, бродят вокруг домов, пока кто-то не укажет им путь к свету. Каждый раз, слыша скрип в доме, она кивала Изабел:

— Это твой отец. Он так нас любит, что не может уйти.

Обычно Изабел скептически закатывала глаза, но теперь сама чувствовала себя призраком, которого влечет к дому Чарли и Сэма. Но кто укажет ей путь к свету?

В конце сентября, почти через месяц после аварии, Изабел вернулась на работу. Все это время она не брала в руки камеру, ей ни разу не захотелось что-то снять, а единственное фото, которое она сделала — две старушки, беседующие на скамейке, — вышло так плохо, что она даже не сохранила негатив. Но посчитала, что легко может справиться с прежней работой. Родители почти всегда говорили, что им нужно, и творчество не являлось таким уж важным фактором в ее деле.

Она позвонила Чаку, своему боссу, и сказала, что хочет вернуться.

— Прекрасно, люди нам нужны, — ответил он.

— Изабел! — воскликнула Эмма, другой фотограф, которая часто жаловалась, что все хорошие заказы достаются Изабел. Но сейчас радостно обняла соперницу. — Сейчас принесу кофе.

— Изабел!

Осветитель Тед бросился к ней и стиснул так, что ребра затрещали.

Изабел подождала, пока Тед установит свет.

— Не представляешь, что тут без тебя творилось! Женщина хотела сделать портрет пуделя. Когда я напомнил, что мы фотографируем только детей, она заявила, что пудель и есть ее ребенок. И представляешь, мы сделали снимок.

Она невесело рассмеялась.

— Ну вот, — сказал он и, коснувшись полей воображаемой шляпы, ушел. Только тогда она поняла, что ни он, ни все остальные не задали ни единого вопроса об аварии и Люке.

Вскоре начали приходить клиенты. Работа оказалась действительно несложной. Она была настроена решительно, все делала быстро, и часы летели незаметно. Только один посетитель, похоже, знал, кто она такая. Мамаша в светло-голубом платье с веснушчатой девочкой. Нахмурившись, женщина пробормотала:

— Наверное, сегодня мы не будем сниматься.

Изабел видела, как она перегнулась через прилавок и о чем-то спорила с Чаком.

— Это неправильно, — услышала она. — Речь идет о детях.

Изабел отступила в глубь комнаты. Подальше от двери. Подальше от Чака. Закрыла дверь, чтобы ничего не слышать. Но, честно говоря, все, что могла слышать, — болезненно-громкий стук сердца.