В десятых числах декабря она пришла. Было уже около одиннадцати вечера.

— Можно к тебе? — спросила она.

— А чего нет? — не понял я, мы же сидели и пили чай.

— Нет, к тебе. Жить у тебя.

— Со мной? — переспросил я.

— С тобой, да, — кивнула она.

— А он?

— Он не придет. Ни туда, ни сюда.

— Почему?

— Не важно. Не придет. Уехал.

— Ничего не понимаю. Куда?

— В другое место просто. Мы расстались. Он уехал жить в другое место. Куда-то на юг что ли. Москвы в смысле.

— А кто был… инициатором?

— Оба, наверное. Он уехал, я не возражала.

— Тебе было с ним плохо?

— Хорошо. Оно же и страшно. Но он ласковый. По голове гладил. А страшно потому, что его хорошо — оно как лампочка. Включил — хорошо. Нет — не горит. Пойдем, пожалуйста.

— Это какая-то часть меня была с ним, — сказала она среди ночи, — как если татуировку сделать. А с тобой татуировка же не участвует.

Я не вполне понял, что следовало из этой фразы — она его ждет, нет? Ну просто: татуировки не участвуют.

Мы начали жить вместе. То у меня, то у нее, то порознь — почти как она с ним, в общем. А он пропал — будто понял, что мы сошлись. Мы о нем не говорили, но, кажется, по вечерам прислушивались — не идет ли. Впрочем, они же виделись на работе, так что она могла легко ему все написать, и вовсе она по вечерам не прислушивалась. Тату же не участвуют.