Хайлигенштадт оказался еще и пересадочной станцией. Логично: если метро закончилось, то дальше должны ходить электрички. Так что тут был небольшой вокзал, совмещавший в себе и U, и S; выходы на перроны в одном туннеле. Туннель имел два конца, куда же повернуть?

Налево. Там оказался вполне город, по крайней мере – отдельный район, застроенный городскими домами, разве что не вполне типичными для Вены. То есть этот дом стоял сразу перед выходом, за небольшой площадью: красно-бежевый (то есть кирпично-красный и бежевый), этажей в семь, но очень высокий. И очень длинный, не видно, где он начинался и заканчивался. Эта стена была прорезана арками, громадными и красивой формы – вытянутые по горизонтали, а не в высоту. Идешь в арку, а за ней – большой двор, сквозь арку косо падает свет, света тут много. Во дворе происходило благоустройство, на другом его конце видна еще одна линия домов, поменьше, но тоже городских. Возле арок на красно-бежевой стене прикреплены скульптуры приятных дев. По всему – керамические, потому что глянцевые.

Ничего такого внутри меня не произошло – ну да, действительно видишь то, что никогда не видел, и что? Видишь же, не сказать, что это сон приснился, – хоть ущипни себя или посмотри в зеркало или витрину. Чистота эксперимента полная. Солнце, большой дом, не понять даже, когда именно построен – с виду совсем свежий, но, наверное, в 1930-х, – какой-то у них в Вене в период Rotes Wien был приятный стилистический аскетизм, невзирая даже на статуи дам (одна вообще была со стопкой книг). А дом явно относился к временам Красной Вены.

Между домом и станцией площадь, собственно – сквер на выходе и улица, по которой ходят автобусы. Небольшая площадка со всеми их пиццами-кебабами, доннерами-кебабами, «Анкером» и биргартеном. На площадке перед станцией росли невразумительные – за отсутствием еще листвы – деревья и понятная пара сосен. Народ сидит-болтается – как этнически-австрийский, так и не совсем австрийский с виду. Все, понятно, местные. Теперь надо пройти еще раз сквозь вокзал по туннелю, осмотреть и то, что находится на другом выходе из метро. Тут бытовой факт: туалет в Хайлигенштадте жлобский – надо кидать 50 центов, мало того – он пятаками и десятицентовыми не берет (а они скопились в большом количестве), только 50. Странное поведение для окраины. В городе туалеты по большей части бесплатны, тем более в метро, в крайнем случае – 20 евроцентов. И еще, первый раз такое видел в Вене: турникет – две створки из оргстекла. Ну, кидаешь – раскрываются, как в новом варианте турникетов московского метро. В Вене ведь их нет в принципе, в метро просто проходишь. Видимо, у турникетов тут туалетная роль, вот здесь да еще в туристическом полуаттракционе под названием «Оперный туалет» в переходе на Карлсплац к опере, вечно озвучиваемый чем-то там из Моцарта.

Да, с Моцартом у них не все очевидно: конфет «Моцарт» полно, майки с ним, всякое такое. Но вот на Hoher Markt – там рядом еще некие Римские древности – есть часы типа пражских на ратуше: художественные, с фигурками. Построены, правда, уже при модерне, 1912–1914, получился этакий сецессионно-барочный гибрид, стили вполне уместно смешиваются. Там каждый час тоже отмечен своим персонажем, существенным для Вены. Первым идет – должен идти, если часы по этой части не сломались, в чем уверенности нет, – сгинувший в Вене Марк Аврелий. В полночь список замыкает Meister Joseph Haydn. Имеются Эжен Савойский, Карл Великий, Вальтер фон Фогельвейде, император Максимилиан I. Причем значимость была установлена, когда часы строили, то есть в начале XX века. Ну а Моцарта в списке нет, он присутствует лишь в виде менуэта, сопровождающего появление Марии-Терезии. Похоже, они относят его примерно к Штраусу, Иоганну. У них три городские поп-иконки: Моцарт, этот Штраус и императрица Сиси (про нее уж в «Википедию», а я не буду).

Словом, поскольку это был первый опыт из семи, то я не слишком-то понимал, на что именно мне следует обращать внимание. Конечно, никакое прошлое меня тут не накрыло, реакции были сиюминутными и нейтральными. Да, все это для меня в новинку, но ничего специального не отозвалось. Если какое-то не так что недоумение, но настороженность и возникла, то была связана только с самим этим фактом, то есть была произведена внутри понятной части организма. Что касается мыслей, то они как раз закручивались на саму Вену.

По другую сторону туннеля было почти пусто. Низкий выход, дорожка между двумя травяными откосами. Среди травы имелись одуванчики и еще какие-то мелкие цветы, вроде хризантем, тоже желтые. Дальше высилось большое кубическое здание синего цвета. Ну и все. Дальше идти не хотелось. Впрочем, трава и цветы приятно пахли и еще теплый, уже совсем теплеющий ветер. Итак, я тут никогда не был, но принципиальных изменений во мне не произошло, при всей ответственности к самому факту появления там, где никогда не был. Никакая часть моей сущности не всплыла глубоководным левиафаном. Впрочем, это все же была Вена в ее протяженности, так что какой-то чистой новизны добиться не удавалось: какая-то инерция протяженности существовала. Но возможна ли вообще ситуация, где не было бы никакой связи со всеми предыдущими? Даже если в космос полетишь, так ведь и там инерцию обеспечит какой-нибудь запах обшивки, высаживайся хоть на Марсе.

Другое дело, что память тут не вмешивалась. Можно было бы составить длинный список того, чего тут уже нет и что держалось только по инерции, истаивая в памяти: пока еще помнишь, какие слова и имена существуют, а если удастся дописать до конца, если станешь дописывать, то они станут постепенно уменьшаться, печатаясь все более слепым, обесцвечивающимся шрифтом.

Но я-то все равно оставался тут протяженным – в какой-то иной форме, без принципиальной новизны. Надо полагать, моя связность теперь была обусловлена уже самой Веной, по крайней мере – ее метрополитеном. Ну, куда ни доедешь, там сначала будет U-станция, а они похожи, так что прежняя жизнь доставлена и сюда, метро сделало тебе непрерывность.

Но тогда связность можно понимать и так, что вообще-то ты не более чем призрак, бесплотная тварь и фантом. Пустая газообразная субстанция – если ничто ее ни к чему не привязывает. А иначе – оформляется чуть ли в виде метрополитена, города; даже непонятно, кем бы ты без них вообще был, хотя ведь все-таки как-то был бы. Не всюду же есть метрополитены, собственно. Но вот субстанция почему-то не рвалась установить свое доминирование в природе. Я же ей, по факту, предложил это сделать, а она почему-то не хочет. В результате это мне приходится вписывать себя в новое место, а его – в себя.

Конечно, из памяти уходили, предполагали уйти вовсе не все штуки и люди, некоторых людей это не касалось, ну так они для меня находились по другую сторону любых обстоятельств. Вообще, в этих людях ничего бы не изменилось, если бы они вдруг сделались венцами. Да, по дороге обратно, точнее – к следующей конечной, я вспомнил, что в прошлый раз как-то особенно запомнилась станция «Friedensbrücke»: пустая, совершенно пустая станция, через которую только и следует переходить на тот свет. Будто она нигде, хотя возле канала и неподалеку от центра. Так вот, выяснилось – ради этого на ней и вышел из метро по дороге – да, в прошлый раз просто было воскресенье. Причем сумеречное, дождливое. Это хорошо, что я ее тогда увидел такой, потому что она оживленная, забитая снующим туда-сюда – то есть в обоих направлениях – народом. Потому что теперь среда и светит солнце.