Так вот, чучело-фонтан. Когда я был на этом месте в прошлый раз, то так и не выяснил, что это и зачем. Осмотрев, пришел к выводу, что, верно, какой-то вариант немецких гномов в палисадниках. Май 2008-го, впрочем, был дурным: все время ливни, а тут еще эта малохудожественная уродина, да еще из постамента вода льется. Так устроено: постамент, на постаменте чаша, примерно эллипс. В ней – следующий постамент, четыре грани которого по центру украшает некоторая лепнина (овощи-фрукты-цветочки). В середине орнаментов торчат металлические трубки, из которых в чашу льется вода. На постаменте – некий герой, опершийся задом на еще какой-то служебный прямоугольник. В руках у него нечто похожее на волынку. Челюсть крупная, стрижка – горшком, шляпа с узкими полями. Все, что снизу до героя, имеет песочно-розовый цвет, сам он и та штука, на которую опирается, – цвет настоявшегося такого бетона.

Так все это и выглядит, однако суть дела оказалась исторической. В промежутке между моими появлениями в этом сквере в мае 2008-го и нынешним мартом (2009-го) я был в Вене еще и пролетом из Москвы в Краков и из Кракова в Москву. Странные стыки, к тому же они были неудобны по времени: ни по дороге туда, ни обратно я не успевал съездить в город. Разве что можно было добраться на электричке до Wien-Mitte, чтобы на следующем же поезде отправиться назад. Ну можно полчаса походить в окрестностях Митте, что не есть счастье с их вечным ремонтом. Пратерштерн и Реннвег – не лучше. Я и не поехал, отчего стал неплохим знатоком аэропорта Швехат. Нашел в полуподвале даже дешевый магазин сети «Billa». Заодно, в качестве, что ли, компенсации, купил книжку «Wien. Ein Reisebegleiter. Von Susanne Schaber, Insel Verlag, 2007».

Книжка простецкая, с лирико-познавательными вывертами на городском материале. Пафосная и сентиментальная: «Schön alt und schön neu» – Вена, а как же еще. Составлена из описаний десятка строго организованных маршрутов: «Über den Nachmarkt und Mariahilf in die Josefstadt», например. Стилистика – тоже задушевная, да там еще и стишки. Но это нормально, поскольку автор писал ее с искренним ощущением того, что находится в лучшем месте в лучшее время, а лучшее время тут всегда. Понятно, чтение таких сочинений может вызвать ложное чувство причастности к городу, который и в самом деле не чужой, – но не чужими же привязками усиливать свои? Тем более когда все это еще и облеплено фотографиями, подписанными в духе: «Mit dem Fiaker durchs alte Wien».

Но эта сентиментальность была развита до состояния трипа, происходящего в мозгу автора книжки по ходу перемещений по реальным улицам. С привлечением, разумеется, справочной и художественной литературы. А чем эмоциональнее разрабатывается трип, тем отчужденней он для постороннего и тем сильнее на него подействует. Отчужденность там нарастала и оттого, что все это базировалось на общекультурном анамнезе: вот Ингеборг Бахман живет в 3-м бецирке-округе (Landstraße), вот она там же знакомится с Целаном. А Музиль, как же тут без него, пишет на Rasumofskygasse 20. пару глав «Человека без свойств»; переулок Разумовского тоже 3-й округ – все это в соответствующей главе книжки. Но Вена у нее в сумме действительно возникает, а ее автор выглядит вполне невымышленным элементом города: вот, у них принято чувствовать и так сладко.

Конечно, в это предъявленное приключение можно въехать, когда знаешь и город, и улицы. А иначе трудно адекватно понять слова, якобы приближающие к неприкрашенной правде жизни, происходящей в 7–8 округах: «Hier läßt sich sehen, wie Wien wohnt». Ага, тут, значит, вся правда о том, как Вена живет. Ну да, не Ринг, но это же все равно милейшие районы, а у нее к их описанию прикреплена почти брутальная строка Кунерта «Zum Himmel kann hier keiner fallen». В небо, знаете ли, в Нойбау и Йозефштадте не выпасть – это если из окна попробовать. Ну да, а в Видене запросто.

И вот по ходу чтения, не без приятного чувства узнавания нашелся угол Kirchengasse и Neustiftgasse: именно тут в своей преждевременной могиле спел Augustin Marx («Ein tüchtiger Trinker») знаменитую с тех пор песенку: «O, du lieber Augustin, Augustin, Augustin, O, du lieber Augustin, alles ist hin». Ему и посвящено это невнятное чучело. То есть это именно он.

Несомненно, совокупность слов и фактов из предыдущего абзаца производит материализацию какой-то истории, существовавшей в распыленном виде, а этот угол с памятником ее концентрирует или конденсирует. Не сказать, что история тут делается какой-то особенно важной, но с технической стороны выходит, что у нее – вот у этой вполне локальной и не очень великой истории – есть точка привязки, именно здесь. Историй вообще полно, они и должны как-то образом укрепляться в своих местах, чтобы не распылиться и содержать себя. Должны просто где-то стоять. Сначала они нелепы, а лет через сто позеленеют или оботрутся ветром, тогда нормально выглядят. В городе Вена, где когда-то историй было очень много, понимали: следует фиксировать имеющиеся, а то и по несколько раз. Конечно, это понимают только там, где историй много, – надо фиксировать, чтобы не запутаться. А где их немного, там думают, что все и так всё помнят, а в результате – пфе, никакой памяти.

Но как ощущается сам факт всплывания истории из общего, разрозненного до пыли анамнеза, и чем он ощущается? Какие чувства вызывает? Вот вы, такой вялый и несфокусированный, а вот – история: ей двести лет или триста, неважно. Но она же отчасти переключает время, и в организме что-то немного передергивается. Незаметно, не системно и не содержательно. Так, добавочное давление извне. Какой, собственно, орган ощущает такие короткие давления, притом – в разнообразии их свойств и происхождения?

Что до самой фабулы Августина und памятник, то она проста. Этого пьяницу конкретно тут и хотели однажды закопать. Перебрал, заснул, а это были годы чумы, 1678–1679, граждане логично решили, что на дороге валяется очередной покойник. Уточнение этой версии сообщает, что Августин рухнул еще в центре, а сюда его вывезли к ближайшей открытой яме для захоронений – ее вырыли возле церкви Ульриха, она за углом. Закинули в яму, хорошо хоть не успели закопать, так что наутро А. Маркс проснулся и, как это стало быть известным в последующие времена, пропел свою знаменитую песню, по-русски известную как «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин! Ах, мой милый Августин! Всё прошло, всё».

Так или иначе, но базовая версия утверждает, что Августина в яму никто не кидал. Он пил где-то возле Св. Штефана, шел оттуда – домой, что ли? – и сам в яму и рухнул. А яма, да, стояла открытой в ожидании промышленного заполнения. Эта версия даже сообщает, что Августин был удачно проспиртован и от ночевки среди чумных трупов не то что чуму не подхватил, но и не простудился. Впрочем, время года версия не сообщала. Следующая версия выглядит еще более реалистичной. Там Августин не сам выбрался из ямы, но проснулся, испугался и стал звать на помощь. Тут ему и пришлось доказывать подошедшим гражданам, что он не оживший покойник. Потому-то он и запел песню. После чего его извлекли из могилы и он стал жить дальше. Впрочем, недолго – говорят, церковная книга сообщает: Августин умер 11 марта 1685-го, с перепоя, в возрасте 35 лет. Сомнительно, что там было указано «с перепоя», но почему бы и нет.

В легендарном месте падения Августина в яму и последующего возникновения песни на возникшем лет через 200 пересечении улиц Neustiftgasse и Kellermanngasse в 1908-м ему и был установлен памятник-фонтан. Как написано на постаменте, «От gemeinde Вены, муниципального образования, подчиненного доктору Карлу Люгеру, в 1908 году». Люгера, конечно, памятник не слишком красит, если говорить о художественных достоинствах. Но кто есть Люгер? Это не тот Люгер, который изобрел пистолет Люгера, а бургомистр Вены, весьма способствовавший ее обустройству во времена своего бургомистерства с 1897-го по 1910-й. Его чтут. Например, если ехать из аэропорта на электричке и смотреть направо, то среди Центрального кладбища в Зиммеринге (Simmering; обширное, за бетонным забором) будет хорошо видна немаленькая «Мемориальная церковь Карла Люгера». Люгер был сложный тип, боролся с тогдашними глобалистами-либералами, с каковой целью осуществлял смычку низших классов с аристократией и церковью (католической): как следствие – либералы уязвлялись еще и с антисемитской стороны. Там сложная раскладка, по ходу дела пострадали и Климт (у которого отняли подряды на плафоны в университете), и все актуальное тогда искусство. Собственно, памятник потому и диковатый, что главное в нем – народность.

Бургомистром Люгер был грамотным, направил по каменному водоводу в город альпийскую воду (нет сомнений, в фонтане этого памятника текла именно она), провел тепловые коммуникации, муниципализировал газ и электричество, чрезвычайно развил трамваи. Один кусок Ринга так и называется Карл-Люгер-Ринг. С виду Люгер похож на российского эмигранта первой волны, наведавшегося на Родину в начале 1990-х. Бакенбарды-усы-борода, особая проникновенность взгляда выпученных с неким смыслом глаз. Был популярен, имея прозвище Der schöne Karl, то есть «прекрасный» или, возможно, «красавчик». Впрочем, он никакой не Люгер, а Луэгер: ue в фамилии Lueger когда-то поняли как диграф для ü, а это просто две буквы. Но в русский язык вошло это ю, а в порядке последующей самокритики, невозможной без некоторого оправдывающего компромисса, стали употреблять гибрид – Люэгер, не соотносящийся уже ни с чем.

Но и сама песня Августина про Августина переведена на русский язык плохо. Даже те ее части, которые пошли в тираж и пелись, что ли, под шарманку или какой-то еще звякающий инструмент (как назывался этот диск с прямоугольными дырками, стоявший вертикально за стеклом музыкальной машины? Точнее, как называлась эта машина? Оркестрион?). В оригинале эта песня не была нежной. Никаких «все прошло», но – alles ist hin. Все, короче, позади и полный каюк – хин, акцентированный удар в конце строки, а не шепелявое «всjопрошшшлооовсjо». Кроме того, в канонической русской версии отсутствовала строфа: «Und selbst das reiche Wien, Hin ist’s wie Augustin; Weint mit mir im gleichen Sinn, Alles ist hin!»

То есть тут же важна четверная жесткая рифмовка, а hin еще и рифмуется с Вин, то есть с Wien, Веной. А с чем можно рифмовать «прошшшлооовсjо»? Не рифмовать с Веной нельзя, во-первых – потому что в оригинале все построено на этих трех in вокруг нее. То, что это важно, подчеркивала строка в первом же куплете: Alles hin – Augustin. Во-вторых, тут поет не обобщенный забулдыга, а конкретный гражданин именно Вены, где эта история только и могла произойти. Причем другие народы это понимают – в английской Википедии неизвестный автор счел необходимым представить песню так: «“Oh du lieber Augustin” is a Viennese folk song, composed by Marx Augustin in 1679». Венская народная, авторства Августина М. Никак иначе.

Впрочем, отсутствие Вены в переводе этого абзаца придавало сочинению всечеловечность, нет сомнений. Но это не все, в русском переводе был пропущен куплет: «Rock ist weg, Stock ist weg, Augustin liegt im Dreck». Некий самодеятельный энтузиаст перевел его так: «Пиджака нет, ценностей нет, Августин лежит в грязи». Пиджак и ценности – ладно, но вот «дрек»… «Лежание в грязи» не катит, «дрек» требует более энергичных вариантов: нечистóты, сор; кал; помет; дрянь; дрянной товар; нелетная погода; туман. Ну красиво же: Августин лежит в нелетной погоде. Хотя, конечно, подразумевалось говно. Он же фактически митёк – если эта тема в России еще не забыта: «Митьки не хотят никого победить, поэтому всегда будут в говнище». Даже странно, что в пору своего возникновения данная группа (тельняшки-ватники-усы-бороды-коты-портвейн) не сообразила, что у нее есть Небесный патрон: Августин. Впрочем, этот абзац ведь в переводе отсутствовал, да. А оригинала они не знали.

Только какие же в Вене митьки? Даже не так, что их тут нет ни в каком виде, хотя бы в виде осведомленности о данном социогуманитарном факте, – их тут не было уже и для меня: кто такие и зачем? Притом что по меньшей мере троих главных я знал и, мало того, прямо способствовал их публичному расцвету, первым опубликовав исходный манифест, тот самый, где сказано, что они не хотят победить никого. А теперь: кто такие? Название еще болталось в уме, но как полый звук, без ничего внутри. И, значит, я сам был тут уже несколько измененным. Конечно, первое лицо, производящее изложение, никогда не совпадает с автором, пусть и использует некоторые его ресурсы. Словом, есть у пьяниц своя планета, и тут ей, значит, небольшой памятник. Вообще, может, в руках героя и не волынка, а просто дудка, которая вполне бы подошла Диззи Гиллеспи (этот, в отличие от митьков, тут существовал), и – отдельно, в розницу – мех с вином? Не понять, очень уж все условно.

Далее, откуда эта музыка для музыкальной шкатулки, когда тут индастриал или хеви-метал как минимум? «Rock ist weg, Stock ist weg, Augustin liegt im Dreck» – какие тут нежности, это же почти раскаты грома.

То же касается словосочетания «милый Августин». Этот момент уже заинтересовал многих. В той же английской Википедии авторы оговаривают перевод особо: «The phrase “O (or, alternatively, Ach) du lieber Augustin” does literally mean “(Oh you) dear Augustin”, but should probably be best translated as “Oh (you) poor Augustin!”, since it most likely refers to the author himself. “Ach, du liebe(r)…” used to be a very common phrase of commiseration in German. (Note the approximately equivalent phrase “Oh dear (me)!” in English which also conveys an element of – more or less disagreeable – surprise, nothing to do with the adjective: “dear”.) To preserve the rhythm of the song, perhaps “Oh you poor old Augustin” could be used». Вывод: ничего общего с прилагательным «милый». На русский было бы правильнее перевести «эх, бедняга Августин», если не «мудило».

Были также и нетривиальные коннотации, связанные с Россией: про куранты Спасской башни. В 1763 году в здании Грановитой палаты были обнаружены «большие английские курантовые часы». С 1767-го выписанный по этому поводу из Германии мастер Фатц (Фац) три года устанавливал их на Спасской башне. Установил. И в 1770-м куранты заиграли именно «Ах, мой милый Августин», и некоторое время эта музыка звучала над Кремлем. Черт знает, может, из-за Августина в Кремлевской стене и стали потом хоронить большевиков и дальнейших героев. Чума – ров – Августин – длинь-длинь – куранты – ров – захоронения. Перенесение исходного смысла, налипшего на песенку и, как вирус, вызывающего при употреблении песенки события, соответствующие исходному смыслу. Тем более что вот еще одна связь, уже совсем конкретная: «Августина» на Спасской башне стали играть в 1770 году, и в этом же году в Москве тоже началась эпидемия чумы.

Все на свете – ах, оставалось лишь вздохнуть – было липким от каких-то бесконечных связей, от их переплетения: к середине, даже уже в конце середины жизни они начинали душить, свалявшись в войлок. Надо полагать, вот так жизнь и приступила к началу своего окончания. Однако ж все это происходит ровно в тот момент, когда – по личному ощущению – возникает какой-то очередной ноль, который сотрет все. И теперь это куда сильнее, чем в конце 1980-х, когда это тоже происходило. Но тогда это касалось отдельной страны, а теперь всё явно мощнее. Вот для этой темы Вена как раз подходит, имея в виду ее запустение за прошедшие сто лет. 1980 миллионов в конце XIX века, шестой город мира, а теперь что? 1,68 миллиона человек в середине 2008-го. И много ли она упоминается в обычных европейских новостях? А Августин, да, стоит, хотя этот угол вполне обошелся бы и без него. Глупый памятник. Будто какому-то крестьянину или оптовому торговцу кожами Бадлу, а не венскому артисту-пропойце. Да, в то время район был вполне сельским, в какой одежке ему еще было ходить на свои уличные концерты возле Штефандома? Стоит тут теперь и связывает собой империи, времена и личные обстоятельства.

И вот все это – едва я приехал, вселился и вышел покурить на площади. А теперь уже докурил и вижу, что за год моего отсутствия на этом углу произошли некоторые изменения. Например, на дверях офиса были феминистские и соц-демократические плакаты, а теперь их нет.

Один тогда изображал большегрудую девицу, старательно тянущуюся к красной пятиконечной звезде на синем фоне. Звезда была подвешена так высоко, что у девицы футболка вылезла наверх, оголив живот, ну и спину: потому что она была вполоборота. Подпись: «Zukunft ist Sozialismus». Пятиконечная звезда была того формата, который употреблялся в Советской армии, – не сухая общегосударственная звездочка, а в теле, что ли. Крепенькая. Впрочем, без серпа и молота; на всем плакате обошлось без серпов с молотами, хотя и социализм, и будущее. Но этот плакат был в окне офиса, а в дверях был другой – лысая девушка отшвыривала в сторону предметы быта: метлу, кастрюлю и, почему-то, настольную лампу. Слоган: «Общество волнуется: супа не будет». Девица сплошь белая, контурная, фон – черно-багровый. Внизу – маркер феминисток, нолик с крестиком.

Видимо, съехали. Вряд ли к этому подтолкнули внешние обстоятельства – район был не так чтобы заброшен, но естественно-венский, много старого. Доходные дома конца XIX – начала XX века без особых изысков, зелени почти нет. Поскольку тут считают всё, то сосчитали и зелень: в справочнике по району можно узнать, что зеленые насаждения в 7-м округе занимают всего 4 %, что крайне скудно для Вены – в эти 4 % входил сквер возле памятника-фонтана, а также, наверное, трава вокруг Народного театра. И газон в Музейном квартале.

В первых этажах тут много пустых лавок, пыльные витрины – уже невесть сколько лет заколоченный магазин с красивой рельефной надписью серым по бордовому «Altes und Neues». И других пустот много. Так что вряд ли социалистам аренду подняли так, что они съехали из-за нее. Еще тут рядом кафе «Кандинский» – в проходном дворе между Нойштифтгассе и Lerchenfelder Straße. Работает ли еще? На Нойштифтгассе у них на стене дома, чуть попятившегося от красной линии улицы, реклама, но ее видно, если идти в центр, – сейчас я ее заметить и не мог. Возле рекламы проходной двор на Lerchenfelder, кафе внутри, столики уже и во дворе, сопровождаемые надписью «BITTE PSSST!» белым по зеленому – чтобы громко, что ли, не разговаривали. Вряд ли закрылись, чтó тут с Кандинским станется.

Еще перемены: на углу сквера и Келлермангассе, по мою сторону, раньше было граффити – мужское и женское лица, вписанные – лицом к лицу – друг в друга поцелуем. Граффити сохранилось, причем к нему теперь добавился еще один элемент: стилизованная морда типа из трех четвертей круга с глазом, расположенным так, как если бы недостающая четверть была ртом. Распространенная фишка. Из этого рта в сторону взаимно склеенной пары излучались три сердечка. Граффити с двумя лицами за год не выцвело и не поблекло, так и осталось зеленым, а новый рисунок был серым. Да, еще этот белый и голубой странно выложенный кафель: явно не без смысла, на темно-сером доме.