«Ройманплац», вопреки предыдущему опыту конечных остановок, оказалась не в деревне и не в окружении гор. Ну, в меру того, как здесь можно быть без вида на горы – они, конечно, видны здесь на любом перекрестке, была бы улица прямой.

Станция новая. Выходов два, я вышел, куда было ближе, и оказался в оживленном, хоть и небольшом торговом районе. Собственно, это снова была Favoritenstraße, но уже в другой инкарнации, пониже, окраиннее. Дома, в них лавки, чуть поодаль – Адлерплац и рынок на ней. Население разнообразное, их тут много, хотя, в общем, еще нет и 10 часов. Но они тут рано встают. Живой район, все тот же набор заведений, полагающихся району. Но, в отличие от Оттакринга, как-то все это столичнее. В другую сторону от рынка на Адлерплац столь же оживленный перекресток. Район совершенно не соответствовал тому, что бывает на конечных линии метро, из всех прочих конечных это было самое живое место, в смысле сутолоки. Да и какая уж тут окраина, когда всего четыре остановки от «Карлсплац».

Дальше начиналась уже другая история, но тоже не окраинная – сквер, даже очень большой. Там полно остановок трамваев и автобусов, какая-то еще накрытая стеклом штука – видимо, второй выход из метро. Все это в невысокой зелени, тут практически три сквера друг за другом. В дальнем, где меньше остановок и больше деревьев, лавочки заняты местными обитателями, по виду которых можно сделать вывод, что они все еще радуются тому, что пережили зиму – зима, судя по их лицам, была непростой. Некоторые из них похмелялись, но индивидуально, не группируясь. Здесь, несомненно, можно жить, даже непонятно, почему в этом районе – вспоминая объявления – квартиры такие дешевые.

Сбоку возвышалось громадное здание, составленное из практически кубов, пирамидально громоздящихся вверх. На самом верху уже просто куб с часами, часы показывали 10 часов 5 минут. За парком возникла какая-то чуть ли не посольская – по типу строений и ухоженности – улица. Сразу стало тихо и пусто. В ее створе видна церковь, не кирха, то есть не со шпилем, а с куполом. К ней надо было немного пониматься, отчего она выглядела очень большой. Ну, она и оказалась большой, а совсем большой оказалась площадь, в центре которой она стояла.

Площадь была круглой. Деревья по периметру, а в середине трава и немного асфальта перед церковью. Вид тут оказался настолько сомнамбулическим, что захотелось посмотреть на руки, чтобы определиться в этом сне и удостовериться, что ты действительно здесь и себе на уме.

Все там как-то понаверчено, такой угол, сякой. Круглый купол, готические как бы башенки (церковь была старым новоделом) и еще два вполне высоких шпиля – их не видно, когда идешь по той улице, оттуда видна только часть с куполом, а храм широкий, башни разнесены по сторонам. Часы на башнях каждого шпиля синхронно показывают одно и то же, причем правильное, время. В центре фасада двойная арка, двойной портик или портик и балкон над ним, тоже громадный. Внизу – вход в храм, сверху – белая статуя какого-то по виду итальянца: балахон, тонзура, с младенцем на руках. Точнее – на левой руке. На ладони лежит сначала книга, а уж на ней сидит младенец. С рукой у падре что-то не в порядке, с ладонью – лечили ее, что ли, отчего большой палец – та часть, где большой палец, – сильно отъехала в сторону, а возникшую щель залепили цементом. Еще там в квадратах – мозаики или эмали – разнообразные шестикрылые серафимы. Ангел, лев, телец. Орел. Понятно, евангелистов перевели в серафимы, но вышло немного нескладно: у орла же и свои крылья есть, а тут от него только голова с клювом, а крыльев – переливающихся – тоже всего шесть, а не восемь.

Перед входом в церковь – полоса асфальта и лавочки. Пусто. Жарко, лишь очень легкий ветер, и казалось, что все листья тут сейчас распускаются в реальном времени. Так и есть, к третьему дню в городе листва становилась все плотнее, а тут она еще и сильно пахла. Совершенно пусто, только чуть погодя некий дядька осведомился, проходя мимо: не мой ли это хунд вот тут, неподалеку? Чем-то этот песик (был там песик, гадил на газоне) вызвал его недовольство. То есть, понятно, – самостоятельно, без хозяина гадил. Маленький, сам по себе. Возможно, что это – вопрос прохожего – было выражением печали по гибели цивилизации. Песики теперь гадят где вздумается, не обращая внимания на таблички о том, что тут им это делать ферботтен, а хозяева не собираются за ними убирать, потому что их и в помине нет. Кажется, ощущение того, что все идет не так, было основным в чувствах проходившего господина. Да, нельзя не согласиться, в целом все идет как-то криво и негигиенично.

Конечно, тут не окраина, а просто район, небольшой, но вполне центральный. Площадь, диаметром метров в 150, и никого. То есть она не была такой уж точно круглой, но – такой большой, что казалась круглой. И еще этот круглый купол, конечно, ее организовывал. Получалось – вот есть пространство, которое предложено заполнить собой, и делать это приятно. Люди иногда проходят мимо, но они не мешают заполнять это пространство собой, своим шаром, соразмерным тут площади и зданию.

Это отчетливое ощущение: большой шар – конечно, конкретно я в шар не превратился, но понимал себя примерно так. А тело выходило каким-то, что ли, черенком сбоку. Или вот как пупочка на апельсине. Вряд ли, конечно, тебя в качестве созревшего шара кто-то съест, но тело действительно понималось небольшой козявкой, к шару если и не прилипшей, то остающейся при нем лишь на правах какой-то засохшей связи.

Червяк, засохшая козявка или дыра, сведенная в точку, как попка воздушного шарика, примерно такой пакет. Но все варианты были вполне дружелюбны и не вызвали никакой ажитации: да, вот так, ну и что? Да, лавочка исписана многочисленными словами и отдельными буквами. Например: Yasemin, Yozgat66, Wer her sitzt ist ein H… далее затерто, Leo Wien 1100, Ficker (кроме производного от «ебать/~ся», есть и значение «ублюдок»), а также H+F, причем буквы были полые, то есть – контурные, в H вписано «andan», а в F – «irat». Так что район был отчасти турецким, на краю площади еще и вывеска белым по красному «ATATURK», а уж для чего это заведение – я не выяснил.

Вообще, можно ли турок тут считать мигрантами? Не для того же они столько веков осаждали Вену, чтобы в ней не присутствовать? Наконец просто незаметно вошли. Влияние-то очевидно: и стены против них строили, определяя тем самым план города, и кофе они сюда и вообще в Европу завезли. По виду так вроде чужие, но город-то немного южный, а они отсюда неподалеку. Скорее, они тут дополнительное, но естественное население. Вот в метро, идут трое в темно-зеленых комбинезонах. Две тетки и мужик. Вполне не задумываясь о своем месте здесь, а также об этнической идентификации идут.

Schottentor

Осталась последняя станция, «Stadion». Сюда U2 довели к чемпионату Европы по футболу 2008 года. Можно представить, что там за окрестности. С «Ройманплац» можно доехать до «Пратерштерна», там пересесть на лиловую; но на нее же можно попасть и через «Карлсплац», что я и выбрал. Потому что когда едешь со стороны «Карлсплац», то по пути логично выйти на «Schottentor’е» и выпить кофе, спешить некуда.

Сегодня все еще продолжалось 9 апреля, пятница. Улетать только в понедельник утром, так что у меня будут еще два дня спокойных – уже без всякой цели – хождений по городу. Завтра Нашмаркт работает, да еще с блошиным рынком. В любом варианте: получится сейчас что-нибудь, нет – два свободных дня в городе.

И что же, собственно, может произойти в этой, уже последней, точке? Откуда ж я знаю. Или даже другой вопрос, на который надо ответить раньше: а как понять, произошло ли что-либо, когда не имеешь представления, что именно может произойти? Или наоборот: может ли что-то произойти, когда не знаешь, что это именно? И следующий: а что будет, если ничего не произойдет? Пожалуй, я тогда растворюсь в нынешнем состоянии ожидания чего-то. Ну, не сказать, что результата не было, – был, даже приятный, хотя и не прагматичный: я стал быть аккуратно подвешенным в воздухе, выпав из общественных процессов, имея в виду производство социальных смыслов, за что мне и платят деньги. В общем, если я останусь в этом варианте, то это тоже результат, но кривой.

Значит, нужен еще и выход из сценария. Если не произойдет то, чего я желаю, то должно произойти что-то другое, что позволит мне соскочить с этой истории и вернуть себе социальный ум. Оставив себе точку, через которую позже – когда захочется – снова войти в эту историю и все там доделать. Но разве тут еще осталась возможность какой-то истории?

Из последствий в любом случае выбираться будет надо, но на это есть пара дней. Гулять по городу, возвращаться в общество. Но это завтра, а ну как возле «Стадиона» найдется решающий переключатель; где-нибудь возле станции метро. Несколько предметов, какая-то случайная лиловая тряпка, лежащая сбоку, вывеска. Звук проехавшего автомобиля, в котором играет то, что сейчас требуется. Нет, звук тут не сработает, здесь тихая история. Предполагать конкретный предмет бессмысленно, так не бывает, а что-то на мгновение должно присосаться, а потом отлипнуть. Прилипло, продержалось, сделало необратимое, отвалилось. Все произошло, история закрыта. История будет закрыта и без подобного акта, по завершении всей программы, как если закончил некие курсы. Но только должно же хоть что-нибудь щелкнуть, чтобы об этом сообщить?

Вообще, может, я уже там, куда хотел, – как бы я это понял, тем более что ни с кем тут не общался и не слишком понимаю свою нынешнюю версию. Может, все устроилось, я уже перескочил, куда хотел, мне только об этом не сообщили? Пустое, все это можно думать и после «Стадиона», а пока надо ехать туда. Странно только, что нет никаких чувств оттого, что история может закончиться ничем, а ведь она длинная, три года с апреля 2007-го, в нее пришло много времени и внимания. Кофе хватит еще на одну сигарету – хорошо, что здесь еще не запретили курить за столиком. Ну и в метро.

Schottentor

Да, можно сказать и так, что вот он и ушел в сторону U6. Шел вполне бодро, четыре-пять килограммов лишнего веса, но лет двадцать вменяемого функционирования у него еще есть. Если, конечно, будет делать зарядку и вообще следить за собой. Со спины он не отличался от остальных, идущих в том же направлении, шел в здешнем ритме – тут довольно быстро ходят, но без того, чтобы создавать толчею. И покачивался при ходьбе вполне по-местному. Толпа теперь рассеялась – они все шли в метро с трамвая номер 38, подъехавшего к конечной и уже отправившегося в Grinzing. Теперь пусто, почти точно в дырку над трамвайным кольцом светит солнце, полдень. Стекла бывшего «Cafe H.WANCURA» уже заклеили рекламой: вполне соответствуя месту, она продвигает фильм «SCHOTTENTOR», der neue Film von Kaspar Pfaundler. На плакате – красно-белый трамвайный вагон, сквозь окно которого видна женщина, тянущая руку к стеклу и уже прикоснувшаяся к нему пальцами.

Но вот он ошибся, его заела догматика: ну и что, что составил план? Зачем было ехать на «Стадион», там глупое место. Да хоть бы по той же линии, но до «Таборштрассе», а там рядом Аугартен. Ну и что, что не конечная. Аугартен не потому, что там регулярный парк с громадными, видными отовсюду Флактурмами (слева – если от метро – круглая, справа – параллелепипед на торце). Собственно, и потому тоже: ландшафт бы усилил его ощущение червяка, прилипшего к воздушному шару: ощущение точки-дырки, возникшее утром возле St. Anton von Padua на Reumannplatz, пришло бы к нему навсегда. В Аугартене эта штука ощущается четче. Да, к слову, Антоний Падуанский однажды рыбам проповедовал.

Еще он мог бы еще раз сходить к опере, получил бы очередное просветление: оно состояло бы в том, что во всей истории с цепенеющей субстанцией главное слово – «мягко». Она мягко сюда поступает, схватывается и отвердевает тоже спокойно. Тут, конечно, у него снова бы возник вопрос о том, как уловить момент схватывания, а – просто. Все очень спокойно; если это сообразить, то станет видно: она же не приходит извне, не поступает изнутри, все будет хорошо. И это ничего, что она тут схватывается и застывает, как бы иначе кофе пить. Вообще, ему не повезло со временем: приехал бы позже, U2 заканчивалась бы уже не «Стадионом», а «Aspernstrasse», симпатичной. Возможно, вид недоделанных новостроек и двух кругов светло– и темно-кирпичного цвета на выходе из станции сделал бы с ним именно то, что он хотел. Один круг – выпуклый, как холмик; другой, наоборот, впадина. Из какого-то спортивного материала, мягкие: детские площадки. А рядом – реклама еще даже не начатого дома под названием «Passivhaus». Кто знает, как бы все обернулось тогда.

Но, eigentlich, в апреле 2011-го рассуждать об этом не имеет смысла, потому что его, ушедшего, больше нет. И сигарету тут курит другой человек. Конечно, некоторые точки в самом деле бывают дырками куда-то.

А тот, который зашел в U6, он теперь где-то внутри города: растворился не растворился, кто знает, в каком он там виде. Где-то там, сделался операционной системой Wien OS, based на этой его линейке: стал той штукой, которую придумал. Да и куда бы он делся из нее, за которую теперь и отвечает, ею являясь.

В Wien OS он занимается тем, что и положено делать тем, кто ушел за эту черту: окаменевая своей машинкой всяческие нежные субстанции. Надо же с ними что-то делать, а иначе для чего они сюда поступают? И кто еще может это делать, кроме тех, кто изобрел себе машинку, чтобы выпрыгнуть из этой схемы. А так-то что: ну, Вена.