Madeleine Leveau-Fernandez

Helena Rubinstein

© Éditions Flammarion, 2003

© М. С. Кленская, перевод, 2017

© Палимпсест, 2017

© ООО «Издательство «Этерна», оформление, 2017

 

От автора

Женщинам третьего тысячелетия посчастливилось иметь под рукой бесчисленное количество средств, чтобы излечивать раны, нанесенные временем, – от косметики, творящей чудеса, до пластической хирургии. Но так было не всегда. Благодарить за все это разнообразие нужно Хелену Рубинштейн, женщину, стоявшую у истоков современной косметологии.

Хелена Рубинштейн любила говорить журналистам, приходившим брать у нее интервью, что интересная ложь всегда лучше скучной правды. Верная этому принципу, она всю жизнь создавала собственную легенду, рассказывая разные, часто непохожие друг на друга истории своей жизни. Что-то в интервью журналистам или в книге «Жизнь за красоту», которую можно назвать ее мемуарами, а что-то – своему последнему секретарю Патрику О’Хиггинсу. Понравился бы ей роман Поля-Лу Сулицера «Ханна»? Вдохновленный невероятными историями из ее жизни, писатель создал еще одну легендарную героиню, новую польскую Скарлетт О’Хару… Показалась бы ей эта версия своей судьбы интересной? Несомненно.

Но как отличить ложь от правды, фантазии и небольшие преувеличения – от реальности? Кем на самом деле была Хелена Рубинштейн?

В мире существует очень много биографий известных модельеров, но никто пока не писал о людях, создавших современную науку о косметике. А между тем Хелена Рубинштейн совершенно изменила образ женщины своего времени. Эта волевая, авторитарная, увлеченная наукой дама была провидцем и первооткрывателем почти всего, на чем основана сегодня косметология. Именно она изобрела современную косметику и саму идею института красоты – не больше и не меньше! При этом ничто в жизни этой девочки, родившейся в 1872 году в Кракове в семье обедневшего буржуа и ставшей потом австралийской эмигранткой, не располагало даже к мечтам о тех вершинах, которых она добилась! Ее называли императрицей косметики, созданные ею новаторские кремы завоевали Европу и Новый Свет. Что же вдохновляло ее, не давало опустить руки и питало самые дерзкие замыслы? Желание показать семье, на что она способна.

Хелена Рубинштейн жила только работой, иногда даже в ущерб собственной личной жизни. Она постоянно искала новое и охотилась за открытиями. Конечно, не все изобретения в косметологии принадлежат ей, но она постоянно находилась в центре всех событий в мире косметики и никогда не пропускала ни одного новшества! Это именно она стала первой в мире выпускать водостойкую тушь с эффектом удлинения и утолщения ресниц – сначала Waterproof, а затем Mascaramatic; ей принадлежит идея создания крема на основе молочных продуктов; впервые в ее средства по уходу за кожей стали добавлять ферменты и витамины; она ввела в моду диеты; и, наконец, именно она, намного опередив свое время, открыла косметический салон для мужчин, где использовались средства, специально разработанные для мужской кожи.

Для Хелены Рубинштейн красота и наука были нерасторжимы. Даже в самом начале своей карьеры она работала с химиками, и все ее новые продукты тщательнейшим образом тестировались в лабораторных условиях. Она первой из косметологов стала использовать электричество и гидротерапию в уходе за телом и лицом. Эта польская эмигрантка из скромной семьи перевернула все представления современного ей мира об эстетике и физической красоте, отстаивая простую и гениальную идею – «о себе надо заботиться». «Яркий густой макияж похож на маску, за которой прячется лицо, как старая стена под штукатуркой. Сегодня мы идем войной на трещины в этой стене!» – писала она.

Политические бури и исторические катаклизмы заставляли ее покидать страну, где она жила, и возвращаться на континент. Она умела делать так, что все эти неудобства превращались в новые возможности и завоевание новых рынков. В итоге она возглавила огромную финансовую империю, став первой женщиной своего времени, которая смогла проникнуть в мужской деловой мир. Ее успех можно сравнить только с положением Элизабет Арден, вечной ее соперницей в Соединенных Штатах.

Обладая удивительным вкусом и способностью открывать таланты не только в мире моды, но и в искусстве, Хелена Рубинштейн собрала прекрасную коллекцию современного искусства, скульптуры, миниатюр и народного творчества. Ее всегда вдохновляли поиски красоты во всем, что ее окружало.

У нее был оригинальный и сложный характер. Описать его непросто, тем более что свидетелей ее жизни почти не осталось, а воспоминания оставили немногие. Мне посчастливилось познакомиться с двумя людьми, чьи рассказы – словно самые важные ключи – позволяют открыть потайные двери ее жизни и найти золотую середину между мифом и реальностью.

Итак, Сильвия Бедхе. Она исполняла такую важную часть работы во французском филиале компании, что ее можно назвать правой рукой Хелены Рубинштейн во Франции. Сильвия Бедхе многое мне рассказала, создав свой портрет глазами коллеги и соратницы.

Лилит Фасс (до замужества Крудовска), внучатая племянница Хелены, позволила мне проникнуть в личные и профессиональные отношения Мадам (так ее называли за глаза) с семьей. Это сложная и никому не известная история.

Книга, написанная ее последним секретарем Патриком О’Хиггинсом в 1971 году – «Мадам, или В золотом аду Хелены Рубинштейн», – тоже очень помогла мне, даже несмотря на то, что хронология событий там часто нарушается. Но он прожил бок о бок с ней последние четырнадцать лет, и Хелена многое откровенно рассказывала Патрику, заменившему ей погибшего сына.

Мне посчастливилось получить доступ к архивам фонда Хелены Рубинштейн, благодаря генеральному директору международного отделения Филиппу Вильмюсу. Содержимое архивных папок позволило лучше понять эту женщину, чья личная жизнь всегда была неразрывно связана с работой.

Написав эту книгу, я попыталась по мере сил нарушить несправедливое молчание, которое до сих пор окружало путь человека, посвятившего себя красоте других. Я придала ее легендарному образу реальные черты, отдалив его насколько возможно от мифов, которые всю жизнь создавала вокруг себя самой Хелена Рубинштейн.

Мадлен Лево-Фернандез

 

Глава 1. Семья

Вначале была Польша. Происхождение – одна из важнейших деталей, давших толчок удивительной судьбе Хелены Рубинштейн. Когда она много лет спустя вспоминала первые годы своей жизни, то говорила, что культурные корни сыграли главную роль в ее судьбе.

Привольные холодные равнины Польши всегда были яблоком раздора между славянами, германцами и скандинавами. Но русские столько времени владели страной, что королевство Польское практически исчезло за одно столетие, превратившись в Привислинский край Российской империи или в Привислинские территории.

В конце XIX века Краков был тихим, почти средневековым городом. Если бы эта часть Польши, отданная Австро-Венгрии, меньше страдала от соседства русских, экспатриация не стала бы неотъемлемой частью польской культуры. Самые консервативные семьи древнего королевского города всегда чувствовали неизбежность изгнания.

Польша всегда была раздираема на части завоевателями, но сохраняла сильную привязанность традициям. Поляки, уехавшие за границу, тем не менее не теряли связи с культурой своей родины. Позднее Хелена скажет, что именно это позволило ей так легко освоить обычаи и образ жизни двух континентов, на которых расцвела ее карьера, – Европы и Америки.

Краков был назван в честь легендарного польского героя Кракуса, предводителя славянского племени вислан, положившего начало династии Лехов в конце XII века. Ему же приписывается и основание города – он построил первый форт на холме Вавель на левом берегу Вислы. Долгое время город был древней столицей Польши и играл важнейшую роль в жизни страны. С XVI века он был одним из центров промыслов, торговли, искусства и науки в Европе. За его готическими стенами построены многочисленные храмы, дворцы и музеи, а над ними царит замок Вавеля – королевской резиденции и усыпальницы.

С того времени город почти не изменился. В нем по-прежнему сохраняется средневековый дух: лабиринт узких улочек окружает знаменитую Главную рыночную площадь с башнями XIV и XVII веков, галереей крытого рынка, восстановленного в начале XVI века. Его украшают множество древних готических костелов. Рядом находится Ягеллонский университет, основанный в 1364 году, где учился Николай Коперник. Именно в Кракове в 1473 году было положено начало книгопечатанию в Польше.

Хелена родилась вечером 25 декабря 1872 года и была первым ребенком Рубинштейнов. Это была семья почти уже разорившихся буржуа, чье имя все еще пользовалось уважением. В 1870 году дела у них уже шли скверно, но так было не всегда. Дед Хелены по отцовской линии владел в Галиции нефтяными скважинами и имел долю от дохода нескольких угольных шахт. Краков был столицей этой провинции, ее административным и коммерческим центром: город все время развивался и рос. К тому же он находился в центре индустриального региона, жившего за счет добычи полезных ископаемых. Дед Хелены принадлежал к тем промышленникам, которые быстро сделали состояние на добыче угля и нефти. В его круг входили также многие музыканты, ученые и врачи. Родственники с материнской стороны, принадлежавшие к семейству Зильберфельд, были известными банкирами.

Супруги Рубинштейн могли бы и не помышлять о материальных проблемах, но отец Хелены, человек очень образованный, не мог вести жизнь дельца. Очень скоро его странный характер стал причиной их полного разорения. Он стал заниматься коммерцией – экспортировал разные товары, и не без выдумки, по словам самой Хелены. Он продавал все и импортировал любые продукты – от куриных яиц до рыбы.

В большинстве биографий Хелены Рубинштейн, опубликованных в Европе, дата ее рождения – 25 декабря 1870 года. В своей книге «Мадам» Патрик О’Хиггинс называет другую дату – 25 декабря 1872 года. Он был ее личным секретарем, и можно предположить, что часто держал в руках ее паспорт и именно его версия – правильная. Кроме того, если считать датой ее рождения 1870 год, как утверждала сама Хелена, то возникают некоторые биографические несоответствия. (Я лично склоняюсь к 1872 году. – Прим. авт.)

Польша в XIX веке довольно быстро перешла от эпохи ремесленников к промышленному буму, но Краков хранил традиции средневекового торгового города. Его промышленный спутник, Нова-Хута, находится от него примерно в двенадцати километрах. Большая дорога, своеобразный кордон, подобно пуповине связывает город-мать с промышленным дитя, но держит его на расстоянии. Горожане предпочитают такой вариант соседству старого Кракова с заводами и промышленными поселками.

Позже Хелена будет говорить, что удивительная нежность отца находила опору даже в противоречиях его собственного характера. Он был одновременно коммерсантом и мечтателем, дельцом и художником, авангардистом и консерватором, способным отвечать самым пылким движениям сердца и самым суровым приказам разума. У него был быстрый и пытливый ум, и он питал неутолимую страсть к искусству, которую передал старшей дочери. Именно ему она обязана своим необыкновенным вкусом к роскоши и красоте – недаром она стала впоследствии увлеченной коллекционеркой.

Хелена родилась во время кровавых восстаний. Польша, пережив три раздела (между Пруссией, Россией и Австрией), после 1795 года как самостоятельное государство исчезла с карты Европы. Но поляки не оставили надежды на восстановление своей независимости. Каждое новое поколение или присоединялось к противникам держав, разделивших Польшу, или поднимало восстание. В 1863 году вспыхнуло второе восстание против России (первое восстание поляки подняли в 1830 году), которое потерпело поражение.

Провалы этих освободительных порывов пригасили романтический пыл не только известных тогда писателей – например, Словацкого или Мицкевича, но и «Неизвестного поэта Польши», настоящее имя которого было Сигизмунд Красинский. Он прожил всю жизнь во Франции и Италии и отказывался подписывать свои произведения, потому что его отец, служивший генералом в русской армии, был ненавистен полякам. Теперь, под давлением реальных фактов, писатели заговорили о растерянности повстанцев, нищете крестьян, разорении аристократии. Но при этом идеализированная картина времени видна в творчестве таких авторов, как Генрик Сенкевич, который сам был сыном знатного землевладельца. Позитивизм и проза модерна открыли путь новой литературе, чьим достойным представителем был, например, Адольф Дыгасинский.

Горацию Рубинштейну нравился германо-славянский дух Польши в этот период постромантизма, взлелеянный героическим прошлым, и он любил этот древний город королей, его жизнь и искусство. Именно эта любовь породила в нем страсть к старинным вещам, которыми владели многие поколения.

Благодаря отцу маленькая Хелена открыла для себя мир искусства. Восхищение физической красотой вызывала в ней внешность матери, Августы Рубинштейн, на которую она была очень похожа. Каждую неделю соседки приходили помогать делать ей прическу. Девочка, сидя у ног матери, наблюдала за ее туалетом, а потом позволяла причесать и себя. Августа уступала ей свое место и разрешала насладиться тем, как умелые руки нежно моют волосы и укладывают их в сложную прическу. Эти первые косметические процедуры в ее жизни, конечно, запомнились Хелене.

Остается загадкой, было ли правдой то, о чем она рассказывала много позже: якобы ее родители и сестры придерживались ортодоксального иудаизма, и мать, как все замужние еврейские женщины, носила парик. Истории ее детства весьма противоречивы, и неспроста она говорила в интервью журналистам, что интересная ложь гораздо лучше скучной правды!

Благодаря очарованию Августы в доме царила атмосфера нежности и спокойствия, которая сочеталась с отцовской строгостью. «Она была одной из тех польских женщин, в которых Шатобриан видел соединение одалиски и валькирии», – напишет потом Хелена.

У этих так непохожих друг на друга супругов родились десять детей, но выжили восемь дочерей: Хелена, Полина, Роза, Регина (мать Малы, которая сыграет важную роль в профессиональной жизни Хелены), Стелла, Цеска, Манка и Эрна. Когда родилась седьмая сестра, Хелене едва исполнилось десять. В старом большом доме, заполненном антиквариатом, безделушками и запыленными старинными фолиантами, бегали восемь девчонок, даря ему свои игры, смех, плач и крики. Хелена начала помогать матери вести хозяйство очень рано и стала посредником между властными родителями и проказливыми младшими сестрами. Вот она – неблагодарная роль старшей сестры! «Быть старшей из восьми дочерей – ответственность не по летам! Это значит нагрузить себя огромным количеством обязанностей, о которых в таком возрасте даже не думают, а просто играют в куклы!» – признавалась она. В двенадцать лет она настояла на том, чтобы взять на себя работу экономки. Она занималась покупками, выбирала ткани и белье для дома – у нее был врожденный вкус к качественным вещам. Она даже попыталась установить некоторые правила ведения дел для отца, что было, вероятно, очень непросто.

Несмотря на финансовые сложности, впрочем весьма относительные, Рубинштейны были в прекрасных отношениях с буржуазией Кракова и несколькими аристократическими семьями, которые в свою очередь были почти разорены во время мятежей 1863 года, но продолжали жить в роскошных замках. Хелене нравились торжественные визиты в эти огромные дворцы, где сохранялось все их великолепное убранство – персидские ковры, причудливая мебель из Константинополя, витринные шкафы с драгоценной посудой и медальонами чеканного серебра, которые переходили от поколения к поколению.

Иногда вся семья участвовала в больших праздниках, во время которых танцевали полонез. Мужчины надевали традиционный костюм – парчовый кафтан, подбитый собольим мехом, украшенный драгоценными камнями. На поясе сверкал дамасский клинок… На столь блестящем празднестве обходились самым простым угощением, и это все принимали с юмором. На роскошно убранный стол подавали только флакис (потроха), бигос (кислую капусту), маринованную в уксусе капусту и, конечно, картошку и колбасы. Пекли много видов хлеба, даже черный хлеб из ржаной муки.

Зимой всегда ели супы. Хелена обожала zupa grzebowa из сухих грибов в бульоне, с маслом, солью, мукой, сметаной и молоком и barszez – польский вариант украинского борща. При этом она испытывала настоящее отвращение к czerna – по-видимому, самому специфическому блюду, которое невозможно представить себе на столе западного замка. Его готовят на бульоне, в котором варят рис или лапшу, и под конец добавляют немного свежей крови…

В дни поста всегда ели пресноводную рыбу – форель, щуку и карпа из польских водоемов. Многочисленные рыбные блюда всегда готовились с большим количеством лука и перца.

Иногда семья Рубинштейн ходила в гости после обеда – тогда пили herbata – разновидность очень крепкого чая, который подавали в стаканах и пили в огромных количествах в любое время суток.

* * *

Вкус к редкостным картинам, мебели и украшениям, который Хелена культивировала в себе всю жизнь, был воспитан в детстве. «Постоянно находиться в окружении произведений искусства – это то же самое, что заботиться о своем внешнем виде. Только здесь речь идет о красоте и здоровье внутреннем. В идеале эти две стороны жизни и должны питать вдохновение и талант», – скажет она потом.

Конечно, Краков – город очень богатый памятниками прошлого. Хелена жила в самом сердце польского искусства. Когда она, держа Горация за руку, пересекала огромную, в сорок тысяч квадратных метров, Главную рыночную площадь, окруженную со всех сторон старинными зданиями, из которых даже самые скромные имели историческую ценность, ее взгляду постоянно открывалось вокруг нечто прекрасное. Она привыкла жить в красоте. А вот далекое от диетического меню и частые визиты в лавку delikatery (сладостей и выпечки), которые так любили во времена ее детства, стали причиной того, что в книгах, посвященных красоте, Хелена Рубинштейн настаивает на употреблении исключительно легкой пищи.

Хелена многим обязана образованности отца, а ведь Гораций интересовался не только прошлым. Увлечение современной польской, французской и итальянской литературой способствовало некоторому либерализму суждений. Во Франции тогда театральное искусство пришло в упадок, но литература процветала, хотя и была подвержена влиянию изменчивой действительности – жанр романа оставался самым популярным. Творчество Мопассана иллюстрирует ярким образом эту приверженность натурализму, которому все постоянно пророчили конец. Эмиль Золя публикует большой труд, многотомную серию романов «Ругон-Маккары», невозможно не заметить гений Флобера, Гюисманса, Гюго, рассыпающего последние искры своего таланта, и только что появившегося в литературных кругах Альфонса Доде. В Италии же литература переживала кризис. Итальянское общество осознало, что произведения с романтическими сюжетами уже неинтересны. Под влиянием позитивизма и натурализма появляется новое литературное направление веризм (vérisme) во главе с Джованни Верга. В конце века новые идеи бурлят по всей Европе, и Гораций Рубинштейн погружается в них с головой. Его страсть к литературе, искусству и философии повлияла на увлечение дочери последними научными открытиями, а много позже – на ее интерес к тем формам искусства, которые не всегда понимали современники.

* * *

Первым детским косметическим опытом для маленькой Хелены стали сеансы у парикмахера, а вторым, впрочем, совершенно случайно, – знакомство с кремом для лица. Этот крем привезла часто их навещавшая подруга Августы, актриса Модеска, очень популярная в то время. Модеска пользовалась уникальной мазью, составленной специально для нее венгерским химиком, профессором Якобом Ликуски: это была смесь трав, миндального масла и экстракта древесной коры. Модеска обычно привозила несколько баночек в подарок, когда приезжала в гости. По вечерам, когда Августа приходила поцеловать дочерей на ночь, она проверяла, не обветрились ли у них лица, если погода была ветреной или шел снег. Мать нежно втирала немного крема в их порозовевшие щеки. «Это сделает вас еще красивее, – шептала она, обнимая девочек, – а быть красивой – значит быть женщиной».

* * *

Наследство было большей частью растрачено, и Гораций Рубинштейн решил заняться экспортной торговлей, чтобы поддерживать достойный достаток семьи: нужно было воспитывать и обучать восьмерых дочерей. Вечера в их большом доме, где топились высокие изразцовые печи и масляные лампы освещали трепещущим светом комнаты, обычно проводили в разговорах о его рискованных предприятиях. Непостоянный характер Рубинштейна был причиной того, что дела принимали угрожающий оборот.

Хелена очень рано заинтересовалась отцовскими делами. Гораций ревностно заботился о ней, потому что она была первенцем и потому что у нее был взрывной и дерзкий мальчишеский характер. Он делился с ней всеми своими идеями, размышлениями и сомнениями. Хелена всегда прекрасно разбиралась в математике, поэтому именно она стала просчитывать окупаемость каждой сделки. Девочка очень гордилась доверием отца. «Его доверие, которого я стремилась быть достойной, открыло моему воображению огромный мир возможностей и успеха. Это очень отличалось от маленького женского мирка, где я уже всем управляла». Ее предпринимательский дух проявился уже тогда, и вся ее жизнь и мировоззрение были с тех пор ориентированы на достижение успеха.

Однажды Гораций, который должен был отправиться на важную деловую встречу, внезапно заболел. Поскольку отменить встречу было уже нельзя, Хелена предложила поехать вместо него. Нужно было выдержать довольно долгое путешествие на поезде, что для того времени было настоящим приключением. Поначалу родители немного смутились, но в конце концов согласились, отправив с девушкой старого слугу. Прямо перед отъездом Августа шепнула ей на ухо: «Ты сможешь выкрутиться, только если будешь внимательно слушать и мало говорить». Этот совет, которым она воспользуется еще не раз, когда станет взрослой, в тот день был решительно отвергнут. Приехав на место, она очень уверенно изложила отцовскую точку зрения на все вопросы и вернулась в Краков, заключив сделку. А ведь ей было всего шестнадцать! Удивленная собственной дерзостью, Хелена испытала восторг победы и незнакомое до сих пор удовлетворение от успеха в делах.

Вдохновленная первой удачей, она повторила этот опыт и позже, на этот раз спасая отца от финансового краха. Гораций Рубинштейн собирался закупить в Венгрии огромное количество свежих яиц. В то время холодильники не использовались, поэтому яйца надо было продать сразу после разгрузки в Кракове. Опасность заключалась в том, что груз прибывал в город после долгой дороги накануне четырех праздничных нерабочих дней. Было лето, и от жары вагоны поезда превращались в настоящие печки. В отчаянии, Гораций уже был готов к появлению тысяч цыплят, прекрасно понимая, что надеяться на изменение расписания общественных служб из-за прибытия его груза бесполезно.

Хелена тогда решила сама отправиться на переговоры с начальником вокзала. Когда она высказала свое намерение в конторе, служащие не смогли сдержать насмешливых ухмылок. Как молоденькая девчонка могла даже предположить, что ее примет столь важная особа, как господин директор железной дороги! Хелена так никогда и не узнала, почему он все-таки сделал это. Она стала просить за своего несчастного отца, который будет просто раздавлен такой финансовой потерей!

– На кону все состояние нашей семьи, господин директор.

– Правила есть правила, милочка.

– Я просто отказываюсь поверить, что такое цивилизованное и развитое государство, как Австро-Венгрия, навязывает стране, оказавшей ей доверие, столь строгие административные ограничения.

– Но лично я ничего не могу сделать. Мне очень жаль…

– Какое разочарование, господин директор! Как и все в Кракове, я принимала вас за человека, обладающего огромной властью, инициативного и прогрессивно мылящего. Я, конечно, ошибалась. Всего доброго, господин директор.

Эти слова стали решающими и заставили директора попытаться доказать, что некоторыми возможностями он все-таки располагает. Он дал необходимые указания, и Краков был обеспечен свежими яйцами все четыре праздничных дня. Состояние Рубинштейнов было спасено!

С ранних лет Хелена пользовалась любой возможностью, чтобы добиться желаемого. В этом проявлялись упорство и энергичный характер, которыми она славилась всю жизнь.

 

Глава 2. Прощание с Польшей

Властный характер Хелены часто был причиной конфликтов с семью младшими сестрами, которые называли ее за спиной «орлиный глаз», потому что она дотошно следила за всем, что происходит в доме. Но если характер у нее был сильный, то физически она выглядела очень нежной и мягкой. В десять лет она была изящной и маленькой. Нежное личико, на котором сияли огромные мечтательные глаза, обрамляли пышные черные кудри. Она напоминала Мадонну Эль Греко… Осанка у нее была безупречная – она всегда ходила гордо выпрямившись, и становилось ясно, что перед вами человек редкой силы воли и стойкости.

В юности ее наперсницей и доверенным лицом стала кузина Азария, с которой они вместе выросли. Один из братьев матери, Луи Зильберфельд, женился на польке, которая умерла во время родов. Дядя Луи, стремясь изжить свое горе, покинул Краков. Дочку он оставил Рубинштейнам – одной девочкой больше, одной меньше… Азария была ровесницей Хелены, и они прекрасно ладили.

Вдалеке от Польши, на другом краю света, в Австралии, билось для них родное сердце – Луи Зильберфельд с младшим братом купили там небольшое ранчо. Довольно быстро братья сколотили состояние, разводя овец. Брат Августы, убедившись, что средств на воспитание дочери у него теперь достаточно, написал сестре письмо с просьбой прислать к нему Азарию. Для девочек эта разлука стала настоящим испытанием. С тех пор Хелена и Азария постоянно писали друг другу письма, и рассказы об Австралии будоражили воображение сестер Рубинштейн, но особенно они волновали Хелену. Австралия стала для нее волшебной страной, а дяди Зильберфельды занимали почетное место двух Буффало Биллов!

* * *

Шли годы, и для Хелены настало время всерьез подумать об образовании. Она была энергичной смышленой девочкой и потом превратилась в волевую и решительную девушку, которая нисколько не сомневалась в своем предназначении, переступая порог Краковского университета, самого уважаемого учебного заведения в Польше. На традиционный вопрос отца «Кем ты хочешь стать?» она без колебаний ответила: врачом.

– Ну что ж, тебе решать. Без сомнения, это почтенное занятие, но знаешь ли ты, сколько усилий потребует от тебя эта работа?

– Возможно, именно это меня и привлекает больше всего.

– А ты уверена, что это подходящая карьера для женщины?

Но Хелена не желала отступать: она будет врачом. В конце концов Гораций не без удовольствия признал, что дочь настроена решительно. Идеи феминизма только-только появились тогда в Англии и до старого консервативного Кракова еще не дошли, но он уже многое знал о новых веяниях. Его свободолюбивая натура не противилась этим идеям, и он не стал чинить устремлениям Хелены никаких препятствий.

Начиная учебу в университете Кракова, девушка не сразу поняла, что переоценила свои силы. Первые теоретические курсы шли хорошо, но все стало ясно на первом же практическом занятии в операционной. У нее не осталось никаких сомнений в своем будущем: при одном лишь виде крови она сразу же упала в обморок. От запаха антисептиков ее тошнило, но она упорно продолжала занятия. Однако вскоре пришлось признать очевидное: учебу необходимо прекратить.

Но отступать было не в характере Хелены. В университете она познакомилась с молодым человеком, который тоже учился на врача, и скоро стало ясно, что она ему небезразлична. Пылкий юноша вообразил, что она отвечает на его чувства, и вскоре стал убеждать Хелену, что есть средство достичь своей цели, стоит просто пойти другим путем. Она не переносит вида крови и запаха антисептиков, и это мешает ей стать врачом, но совершенно не препятствует тому, чтобы стать женой врача! Ее страсть к науке и живой ум – идеальные качества, чтобы стать такой женой, которая способна помочь своему мужу в работе, участвовать в исследованиях и вдохновлять на открытия. Молодой человек был в восторге от своих планов!

Однако их не разделяли Гораций и Августа. Они считали, что дочь еще слишком молода, к тому же сам юноша только начал учиться. Несмотря на более или менее романтические устремления, молодые люди так ни на что и не решились. В любом случае, в то время было немыслимо пойти против воли родителей.

* * *

Было решено разлучить молодых людей и отправить Хелену куда-нибудь из Кракова. Девушка сначала не хотела уезжать и воспринимала свой отъезд как наказание. И все же позднее, когда легенда о безнадежной любви перестала занимать ее, она призналась, что в глубине души вовсе не была против этого дерзкого плана, так отвечающего желаниям ее неустрашимой натуры. Покинуть насиженное место и уехать! Она говорила потом, что, хотя сердце ее было разбито, она не очень противилась этому решению и только из принципа возражала против увлекательного путешествия. Через какое-то время, раздумывая над предстоящим приключением, она поняла, что все происходящее ей нравится.

В конце концов она притворилась, что согласна с мнением родителей – лучше отдалиться от молодого студента и быстрее забыть его несбыточные мечты. Была и еще одна причина, которую она хотела открыть родителям: Хелена надеялась, что это путешествие приведет ее в Колерен, маленький австралийский городок, где находилось ранчо дяди. Тогда она снова встретится с милой кузиной Азарией!

Такое дерзкое путешествие было непередаваемо увлекательным приключением для девушки ее лет! Это происходило в 1891 году, когда Хелене исполнилось девятнадцать. Стоимость такой поездки исключала всякую возможность взять с собой компаньонку, и ей пришлось ехать одной. Мать продала несколько драгоценностей, и приготовления к отъезду начались.

Августа была заботливой матерью, и ей хотелось, чтобы дочь увезла что-нибудь на память о ней: собирая чемодан Хелены, она положила туда несколько баночек крема Модески. Августа наказала дочери беречь нежную кожу – жгучее тропическое солнце и ветра Индийского и Атлантического океанов не щадят лицо. Хелена, конечно, молча все выслушала, но мысли ее уже были далеко. Она с нетерпением ждала отъезда как начала своей настоящей жизни.

* * *

Наконец этот день наступил.

Но внезапно в самый последний момент разразилась драма, поставившая путешествие под вопрос. Августа объявила, что не может отпустить свою девочку так далеко одну. Не смея открыто признаться матери в страстном желании уехать, Хелена решила поговорить с Горацием. Он очень спешил отправить дочь подальше от назойливого студента и надеялся, что Австралия станет для нее началом новой жизни. Наконец ему удалось убедить Августу, и она согласилась отпустить дочь при условии, что они будут сопровождать ее до Бремена. Решено! Поручив семь младших дочерей заботам старой тетушки, родители отправились с Хеленой до немецкого порта на Северном море, откуда она должна была продолжать путь уже одна.

Волоча за собой чемодан вдвое больше ее самой, Хелена в сопровождении родителей еле-еле забралась в вагон. Сумма, вырученная за украшения, не позволяла ехать первым классом, но на поездку в вагоне второго класса денег хватило. Комфортность второго класса, конечно, вполне относительна, но там можно было сидеть и не толкаться, как скот в загоне. Раздался гудок, из трубы паровоза повалил дым и закутал перрон. Поезд тронулся.

* * *

Первая остановка была в Берлине, путь туда занял четыре дня. Путешествие показалось слишком долгим Хелене, которая уже совсем не жалела о присутствии родителей. В окне поезда мелькали города, поля, горы… и снова города, поля, горы… Несмотря на снедавшую ее скуку, девушка наслаждалась этими видами – так далеко она еще никогда в жизни не ездила.

Как-то всех пассажиров попросили выйти из вагона. Они вытащили багаж и встали рядом с рельсами. Августа, Хелена и Гораций сидели на своих сумках, поджав ноги, обняв колени руками и не смея глядеть по сторонам. Люди вокруг кричали, громко плакали дети… Человек, сидевший рядом с ними, оказался бывалым путешественником и объяснил, что в поезде закончилась вода. «Придется подождать часа два-три, пока в резервуары не зальют воду», – сказал он.

Наконец был дан сигнал возвращаться в вагон. Началась ужасающая давка, но в итоге все расселись по местам со своим багажом. Ободренные Рубинштейны радостно переговаривались, переводя дух.

Но вот поездка, казавшаяся им бесконечной, все же завершилась. Поезд прибыл в Берлин. Хелена была в восторге, да и ее родители, хотя и старались не показывать вида, были потрясены. Стеклянная крыша вокзала показалась им выше костела Краковской Божьей Матери. Повсюду разъезжают, тарахтя, автомобили на паровых двигателях, везде полно народу! Шум, дым, гам, толкотня…

Когда прошел первый восторг, Рубинштейны осознали, что им придется провести здесь два дня и одну ночь, прежде чем они сядут на поезд до Гамбурга. Денег, вырученных за украшения, не хватало на гостиницу, и им пришлось ночевать на переполненном вокзале. Это была, возможно, самая длинная ночь в жизни Хелены. Дым от дешевых сигарет смешивался с запахами мочи и пота, кашель стариков и плач детей не давали спать…

Наконец появился окутанный дымом огромный паровоз. Казалось, что пассажиры, которые тоже ехали из Берлина в Гамбург, были вежливы, неторопливы и лучше одеты, чем остальные. Публика в поезде была спокойной и респектабельной. Как и в Кракове, раздался гудок, из трубы повалил дым… Хелена прильнула к окну. По перрону бежали люди и махали платками. Женщины плакали, мужчины протягивали им из окон руки…

Снова в окне замелькали поля и города. Начался холодный дождь, и в вагоне сразу стало очень зябко. Они сидели, прижавшись друг к другу…

Путь до Гамбурга был гораздо короче. Маленький поезд, который должен был доставить их в Бремен, уже стоял на перроне. На этот раз деления на первый, второй и третий класс не было, каждый садился где хотел. Тяжелый чемодан Хелены еле поместился под сиденье, но спустя несколько часов трудное путешествие подошло к концу.

Уже покидая Гамбург, Августа опять разразилась причитаниями – она была в отчаянии от того, что скоро придется расстаться с дочерью. Хелена сухо ответила, что идея этого путешествия принадлежала не ей, и Августа замолчала, прижав к глазам платочек.

* * *

При виде парохода сердце Хелены забилось чаще, хотя она немного обеспокоилась, услышав об «агентствах эмиграции», которые обманывают наивных эмигрантов, чаще всего приехавших из Гамбурга. Выманив у них приличную сумму, агенты «высылают» куда-то своих жертв на утлых суденышках.

Внушительный вид парохода, на котором ей предстояло плыть, немного успокоил Хелену. Поднимаясь по трапу с Августой и Горацием, она заметила, что некоторых пассажиров заставляют спускаться на нижнюю палубу. Каюты там напоминали холодные и сырые деревянные ящики. Родители схватили ее за руку и повели к капитану: на этот раз Хелена решила повиноваться.

Капитан показался ей слишком молодым для своей должности. Его круглое, почти детское лицо обрамляли жидкие рыжие бакенбарды, а от взгляда его пронзительных незабудково-голубых глаз Хелене сразу стало не по себе. Молодой человек был невысокого роста, но держался очень высокомерно и властно и от этого казался гораздо выше. Но он внимательно выслушал и пообещал родителям Хелены приглядывать за ней до конца путешествия.

Настало время прощаться. У Горация и Августы больше не было ни минуты – их поезд уже ждал на перроне. Спешка помешала прощанию растянуться надолго: Августа бросилась на шею дочери, которая мягко, но твердо отстранилась. Потом Хелена обняла отца, изо всех сил напускавшего на себя равнодушный вид. Стоя на палубе, она провожала родителей глазами, пока их хрупкие силуэты не растворились среди толпы на пристани.

Старая жизнь закончилась. Начиналось новое время.

* * *

Зима 1892 года. Первые лучи солнца золотят горизонт, и плотный туман, окутывающий порт Бремерхафена, постепенно рассеивается. Силуэты огромных грузовых судов начинают проступать сквозь утреннюю мглу. Еще не развеялась рассветная розовая дымка, а на пристани уже началась суматоха. Едва различимые фигурки торговцев, моряков и будущих пассажиров мечутся вдоль набережной, сталкиваются друг с другом, суетятся.

Хелена зябко ежится, накинув на плечи шаль. От холода стынут щеки, а резкий морской воздух, который она вдыхает полной грудью, кажется воздухом свободы, от которого кружится голова. Она дрожит в ознобе, словно от страха, но не покидает палубу. Она хочет запомнить этот отъезд, увидеть, как берег скроется из глаз, и посмотреть в лицо своей новой жизни.

Теперь уже день полностью вступил в свои права. Железные махины огромных пароходов, выпускающих из труб клубы дыма, четко видны на фоне синего неба. Грузчики толкают перед собой большие тележки, нагруженные ящиками, на которых крупно написано: Hapag, Krupp или Mannesmann. Вдалеке разгружаются рыбачьи лодки. Ночь была для рыбаков удачной: прямо на земле бились всевозможные незнакомые Хелене рыбины. Их запах привлекал множество чаек, которые, резко крича, кружились над серебристой шевелящейся грудой… Девушка наклонилась и посмотрела в воду – темно-зеленая поверхность выглядела устрашающе. Она чувствовала запах йода и водорослей. Подняв взгляд, Хелена посмотрела на море – и странно: спокойная морская гладь не показалась ей страшной. Бремерхафен – внешняя гавань Бремена, был построен в устье Везера и защищен от сильных ветров и бурь. Эстуарий этой реки, длинный и довольно глубокий, был важным портом для Германии Второго рейха.

* * *

Итак, Хелене скоро исполнялось двадцать лет, и она отплывала на пароходе в Мельбурн навстречу своей удивительной судьбе… Она не знала, что ждет ее впереди, но была уверена: Австралия обязательно станет ее мостиком в прекрасное будущее.

Хелена уже была совсем взрослой барышней. Не красавица – она была очень маленького роста, едва ли метр пятьдесят, – но девушка не без определенного очарования. Свои иссиня-черные волосы она убирала назад и перехватывала лентой в цвет платья. Губы у нее были очень тонкие, глаза широко посажены, а нос с горбинкой придавал ей сходство с хищной птицей – потом она будет подчеркивать эту особенность. И все же эта миниатюрная девушка была необъяснимо притягательна. Возможно, чувствовался ее волевой характер, который выдавала слишком уверенная для ее возраста манера держаться. У нее был странный акцент – она картавила, острый аналитический ум и проницательный взгляд, который мог пронзить собеседника или же проскользить мимо. Она была неотразимо привлекательна всю жизнь…

Ее мечтам скоро суждено было сбыться. Австралия! Хелена практически ничего о ней не знала, но была уверена, что эта страна – рай для молодых девушек. С развитием мореходства эта часть света перестала быть недосягаемой. Могучие империи были очень заинтересованы в Тихом океане, острова там были идеальными военными базами, пунктами телеграфной связи и местом добычи промышленного сырья. Голландия, Великобритания, Франция и Германия, недавно обозначившая свои интересы, – все хотели как можно быстрее установить там свой колониальный режим.

Хелену ждал долгий путь – семь недель в море. Уезжая, она мысленно прощалась с родиной, с родителями (которых увидит с тех пор всего один раз), с интеллектуальным Краковом, который окружал ее все двадцать лет, со своим гетто… Официально его уже не существовало, но квартал Казимирец, притулившийся между развалинами Вавельского замка из красного кирпича и старым городом, всегда был населен только евреями. Она прощалась и со своей первой любовью, что, впрочем, не было для нее трагедией. Несмотря на то что со временем Хелена стала рассказывать историю о разбитом девичьем сердце, реальность не была так романтична.

Она пыталась разумом оправдать свой отъезд. Поскольку в семье не было сына, а она была старшей из восьмерых детей, Хелена говорила себе, что нужно зарабатывать деньги и помогать родителям. И наконец, отъезд в чужие страны был своеобразным бегством от несчастий ее народа.

* * *

Евреям приходилось очень тяжело в то время. Шквал антисемитизма обрушился на Германию, Францию и Россию. После покушения на императора Александра II 1 (13) марта 1881 года царское правительство решило направить народный гнев против евреев. В преступлении была замешана молодая еврейка народоволка Геся Гельман.

Последовала череда погромов на юге России. В Киеве 6 апреля 1881 года, в семь часов утра, разъяренная толпа заполонила улицы города, разоряя еврейские дома. К вечеру обстановка ухудшилась, потому что, прослышав о том, что грабят евреев, в город хлынули крестьяне из окрестных деревень. Равнодушие людей, не имевших прямого отношения к пострадавшим еврейским семьям, было удивительным. Надо сказать, что в то кризисное время негласно дозволялось по ночам совершать набеги на гетто – грабить, насиловать и даже убивать. Силы правопорядка закрывали глаза на это и не вмешивались.

Подобные зверства продолжались в России на протяжении двадцати лет. Польские евреи напуганы, но погромы не затронули Польшу, в частности Краков и окрестности, которые после третьего раздела Польши отошли к Австрии и Пруссии. Тогда много евреев из России и Польши бежали в Соединенные Штаты и Канаду. Для Хелены Австралия стала страной, где началась ее новая жизнь в прямом смысле этого слова.

* * *

Обширные австралийские земли, куда вместо британских каторжников приезжали теперь авантюристы всех мастей, сильно будоражили воображение Хелены.

Такое путешествие для совсем молоденькой девушки было очень опасным предприятием. Впрочем, ее независимый характер был надежной защитой. Возможно, именно благодаря свободной манере держаться и уверенности в своих силах она во время плавания на корабле получила целых три предложения руки и сердца. Она отклонила все три. Судьба ее была иной! Хелена не собиралась возвращаться на родину и была не из тех людей, что оглядываются назад.

 

Глава 3. Австралия

В порту Мельбурна царила необыкновенная суета, и Хелена не сразу поняла, что за девушка бросилась ей на шею, когда она сошла по трапу на пристань. Дочь дяди Луи, с которой она рассталась много лет назад, очень изменилась. Ее наряд показался Хелене немного смешным и старомодным, но ведь она стала настоящей ковбойкой, живущей в буше – Хелене и самой не терпелось поскорее побывать там. Дядя Луи, по-отечески поцеловав ее в лоб, подозвал двух старых заключенных, которые работали на него и брата, чтобы погрузить багаж на дно двуколки, которую тащили три лошади. Каторжники сели возле чемоданов, Хелена устроилась спереди на скамейке для троих человек, между Азарией и дядей Луи, который дернул поводья и прищелкнул языком. Повозка медленно тронулась…

Прием не показался ей особенно теплым. Конечно, кузина была очень счастлива вновь видеть ее, но дядю Луи Хелена почти не помнила. Она видела его всего два-три раза в Кракове, когда была совсем маленькой. Поэтому Хелена совсем не разочаровалась его сдержанностью – она была слишком счастлива, что наконец началась новая жизнь, о которой она столько мечтала. Азария же болтала без умолку: ей хотелось знать все о жизни в Кракове и об университете.

* * *

Старый Мельбурн, где старинные деревянные дома соседствовали с роскошными виллами, быстро остался позади. Долгая дорога от Мельбурна до Корелана показалась юной польке бесконечной. Но пейзаж ей понравился, ничего угрожающего вокруг она не чувствовала. Корелан расположен в штате Виктория, в двухстах пятидесяти километрах к западу от Мельбурна. Климат там самый мягкий на континенте, и течет множество рек, в том числе Муррей – самая большая река Австралии. Хелена вспомнила, как друзья перед ее отъездом описывали ужасный австралийский климат, и приготовилась к пересечению бесконечных пустынь. Но, к своему удивлению, обнаружила, что они проезжают зеленые леса, где росли эвкалиптовые деревья, гигантские папоротники и крупные кусты перечной мяты. Незнакомые запахи приятно щекотали ноздри. Ее все восхищало – вот коала ест листья эвкалипта, а за ее спину цепляется малыш; вот два огромных кенгуру выпрыгнули на дорогу прямо перед носом у лошадей, которые от неожиданности зафыркали и встали на дыбы… Хелена даже не могла вообразить себе таких птиц и зверей! Она с изумлением наблюдала за полетом больших и ярких розовогрудых какаду – все казалось ей прекрасным и замечательным…

Когда наступила ночь, дядя Луи наконец заговорил. Они въезжали на земли Зильберфельдов, окружавшие его sheep station – австралийское ранчо, где разводят овец. Хелена поначалу решила, что путешествие на этом окончено, но им пришлось проехать еще много километров, прежде чем вдалеке показалась громада дома. Ночь была очень темной, и брат дяди Луи вышел им навстречу с лампой в руке. Спина у Хелены разламывалась, и все так устали, что даже Азария наконец замолчала. Есть не хотелось, и Хелену сразу отвели в комнату, которая отныне станет ее спальней. Там она сняла шляпку, сбросила ботинки, скинула прямо на пол платье и, дрожа, легла на постель, даже не сняв нижней юбки и лифа. И тут же погрузилась в глубокий сон.

* * *

Когда она проснулась, солнце поднялось уже высоко. Все давно разошлись по своим делам. Землю за ночь покрыл тонкий слой снега, и теперь он постепенно таял под лучами зимнего солнца, обнажая зеленые ростки, которые, несмотря на холодное время года, уже изо всех сил тянулись ввысь. Потом Хелена, конечно, поняла, почему Викторию называли в Австралии штатом садов. Но она так никогда и не узнала, почему и как ее польский дядюшка поселился со своими овцами именно здесь.

* * *

Возможно, братья Зильберфельд пошли по тому же пути, что и все колонисты до них. В отличие от Сиднея, Мельбурн был основан двумя свободными поселенцами – Джоном Бэтманом и Джоном Паскоу Фокнером, которые в 1834–1835 годах обосновались на землях около устья реки Ярры. Они назвали свою деревню по имени английского премьер-министра лорда Мельбурна. Богатые земли этого края привлекали все больше колонистов из соседней Тасмании. Но влекли их не столько зеленые пастбища и цветущие сады, сколько золотые прииски. После того как в 1851 году на севере Мельбурна нашли золотые самородки, туда сразу хлынули золотоискатели. Старатели приезжали со всех концов Европы, из Америки, Китая и, конечно, самой Австралии. Вначале они работали поодиночке, пробивая небольшие колодцы, но вскоре запасы золота на поверхности истощились. Старатели вынуждены были собираться вместе, чтобы пробивать глубокие шахты. С 1860 года в эти места стали приходить большие горнопромышленные компании, и рудокопов-одиночек становилось все меньше. Некоторые нанимались наемными старателями, другие возвращались домой, чтобы снова заняться животноводством.

Производство шерсти приносило немалый доход, и многие бывшие золотоискатели сделали состояние на мериносах.

Братья Зильберфельды, отпрыски семьи банкиров, тоже, вероятно, были привлечены золотыми приисками. Потом из диггеров, таких же нищих, как и все остальные, они превратились в стокменов (австралийских ковбоев, которые пасли большие стада овец) и в конце концов купили свою собственную ферму.

В мемуарах Хелена рассказывает об этом по-другому. Луи Зильберфельд якобы был окулистом, но поскольку Колеран – городок маленький, работы было немного, и разведение овец стало его вторым занятием. В принципе возможно, что у него был свой лоток на рынке, где среди прочего продавались очки, ну а чтобы сводить концы с концами, он завел стадо овец!..

* * *

Хелена быстро разочаровалась в жизни на ранчо. Она терпеть не могла деревенскую жизнь, еще больше – буш, эту сельскую Австралию, которая и сейчас является важнейшей сферой местной культуры. Еще хуже было то, что женщинам запрещалось заниматься какой-либо работой и они жили в полной праздности. Азария, которую Хелена называет «прекрасной бабочкой», хорошо приспособилась к этому беззаботному существованию, но для самой Хелены оно оказалось невыносимым. Была запрещена даже работа по дому, ведь заниматься кухней, чистить мебель, следить за прислугой – все это считалось неприличным для молодых девушек из хороших семей.

Одним словом, Хелена заскучала. Она, которая одна вела хозяйство целой семьи, да еще и участвовала в делах отца, не могла выносить это вынужденное безделье. Почти каждую ночь она плакала. Раздражало даже то, что могло бы стать приятным развлечением. Довольно быстро она стала искусной наездницей, но и это занятие допускалось только в виде легкой забавы. «Как я могла выносить верховую езду, когда все вокруг, казалось, просто родились на лошади?» – говорила она впоследствии. Но больше всего она ненавидела манию младшего дяди таскать ее на пешие прогулки по окрестностям. Это было очень утомительно: приходилось ходить в туфельках на каблуках, потому что купить ботинки ей было не на что.

Все шесть месяцев, что она провела в Колеране, Хелена посещала начальную школу, которой руководили две старые девы – барышни Круч и Аррояве. Там она начала изучать английский. И именно там ей впервые стали говорить комплименты за бледный цвет лица. «Новые друзья в Колеране восхищались молочным оттенком моей кожи, – рассказывала она. – А ведь в Кракове все девушки были такими! Но в Австралии женщины были загорелыми, с обветренными щеками, так что моя бледность горожанки казалась им поразительной».

* * *

Была и еще одна причина для разногласий с дядей.

Луи Зильберфельд превратился в настоящего ocker (окера): у него появился австралийский акцент, его поведение и мировоззрение полностью соответствовали ценностям австралийских рабочих и жителей буша. Он ценил прежде всего океризм, даже гордился своим стилем, немного в манере актера Пола Хогана, современного австралийского «Крокодила Данди». Такого поведения Хелена не выносила. Иногда она даже открыто смеялась над ним. Дружить с Азарией у нее тоже уже не получалось. Несмотря на то что девушки были очень привязаны друг к другу, они слишком долго прожили в разлуке, чтобы сохранить свою дружбу. Увлечение кузины жизнью в буше, о которой она столько восторженно писала Хелене в Краков, было непонятно молодой польке. Отец вырастил и воспитал ее не в материальной роскоши, но с любовью к богатствам искусства и науки. Хелена поняла, что устала от буша, огромного, бесконечного и негостеприимного, где эвкалиптовые леса чередовались с пустынями и солеными озерами. Она захотела уехать в город, и Азария не стала ее отговаривать.

Одно деликатное обстоятельство только укрепило это решение. Хелена заметила, что во время их бесконечных пеших походов по окрестностям, неуклюже суетясь вокруг billy – маленького котелка, в котором бушмены готовили себе чай на костре, молодой дядюшка не перестает восхищаться ее бледным лицом и большими темными глазами. Она будоражила в нем воспоминания о родной Польше… Он не мог больше противиться этому очарованию и в конце концов сделал ей предложение, пообещав блестящее будущее хозяйки австралийской фермы. Такая перспектива и их разница в возрасте ужасали ее. Она категорически отвергла все его ухаживания.

* * *

Однажды Хелена прогуливалась по рынку в соседнем городке и познакомилась со старым аптекарем, который пригласил ее к себе работать. Она с восторгом согласилась. Неизвестно, что нравилось ей больше – сама работа или просто возможность чем-то заняться. Она увлеклась приготовлением лекарств, рецепты которых придумывала сама. «Надо признать, что это было моим предназначением – я умела готовить мази, травяные настои и притирания, – вспоминала она. – Я получала от этого огромное удовольствие, а еще больше мне нравилось изучать труды по фармацевтике, искать новые рецепты и формулы. Именно в то время я всерьез заинтересовалась химией и косметологией».

Но дядюшкам эта затея совсем не понравилась. Они считали, что это вполне достойное молодой польки занятие роняет ее в глазах австралийского общества. В конце концов Хелена была вынуждена отказаться от работы.

* * *

Ее ждали новые возможности: друзья дяди предложили Хелене стать гувернанткой их детей. И хотя нельзя сказать, что детей она любила больше всего на свете, все же это было спасением от скучной жизни на ранчо. Она сразу же уехала, и удача наконец улыбнулась ей. Это были очень приятные люди, которые относились к ней как к дочери.

Семейство дружило с лордом Лемингтоном, губернатором Квинсленда, и он часто бывал у них в доме. Вокруг этого английского лорда, человека очень заметного, собиралась компания космополитов, в основном европейцев. Многие молодые европейские дамы, особенно англичанки, жаловались на губительное действие австралийского солнца, ветра и пыли на их нежную кожу. Оказавшись в жестком австралийском климате, они очень страдали от того, что их лица покрывались загаром, а кожа грубела: загар тогда не был в моде. То, что у Хелены сохранялся нежный цвет лица, казалось им просто чудом. Хелена призналась, что никакого волшебства тут нет – все это результат материнской заботы. Она рассказала о чудесном креме, который мать потихоньку сунула ей в чемодан перед отъездом. Рассказ имел большой успех: теперь все хотели попробовать чудо-крем.

Хелена решила написать в Польшу и попросить прислать ей несколько баночек для молодых английских леди. Девушки были в восторге от действия крема: для того времени это было удивительно эффективное средство! Хелена думала о Модеске и Якобе Ликуски, который вместе со своим братом изобрел формулу этого крема. Она восхищалась тем, какое воздействие имеет на людей театр – серьезные специалисты-дерматологи бросают, пусть только на время, свои исследования, чтобы служить женской красоте!

* * *

В 1897 году Хелене исполнилось двадцать пять лет. Слухи о замечательном действии ее крема распространились по всему Мельбурну, и посылки из дома уже не могли угнаться за спросом. В ее голове предпринимателя зреет идея: она пишет братьям Ликуски с просьбой оказать ей любезность и прислать формулу крема. Ее предложение было принято. Тогда она нашла своего старого друга-фармацевта и предложила ему работать вместе: он должен был предоставить ей свою лабораторию для изготовления крема и помещение, чтобы продавать этот чудо-продукт. Для начала она предлагала поделить доход от продаж пополам. Старик согласился.

Аптекарь помогал Хелене доставать необходимые травы, миндальное масло и экстракт древесной коры. Поскольку у него была лицензия на изготовление мазей, то он предоставил девушке также и баночки. Вооружившись ступкой и пестиком, она взялась за дело.

Первые результаты были не очень убедительны. Крем получался то слишком жидким, то слишком густым. И что хуже – запах и цвет у него были довольно неприятные. Хелена работала днями и ночами, добиваясь нужного результата. Еще несколько недель – и она подобрала правильную дозировку всех ингредиентов. Так появилось на свет ее первое средство по уходу за кожей – крем Valaze. Немного улучшив формулу, она изобрела еще и утренний крем Wake – Up Cream «Крем после пробуждения». А потом еще один – Jeunesse du teint «Молодость кожи». Так появилась на свет первая серия косметики Хелены Рубинштейн!

Откуда появилось название Valaze («Валаз»), ставшее таким важным в истории марки Helena Rubinstein (HR)? Марио Прина, подготовивший для Л’Ореаль хронологию самых важных в истории марки дат, утверждает, что это слово ничего не значит по-польски, но вот по-венгерски valaze означает «дар небес». Марио Прина считает, что венгерское происхождение братьев Ликуски могло бы стать объяснением. Но когда Патрик О’Хиггинс спросил у Хелены о значении слова Valaze, она ответила: «Да ничего оно не значит, просто звучит красиво».

 

Глава 4. Приключения начинаются

Хелена работала без передышки. С утра и до поздней ночи она готовила крем Valaze, раскладывала его по баночкам, наклеивала этикетки, на которых от руки писала название, а потом выставляла на продажу.

В то время салонов красоты и парфюмерных магазинов еще не было. Аптеки были единственным местом, где женщины могли купить средства по уходу за кожей. Хелена обходила шесть или восемь аптек в неделю, предлагая им свой товар. Она твердо решила показать миру, а главное – своей семье, на что способна.

В Австралии у нее, в общем-то, друзей не было. Во время обходов аптек Мельбурна она знакомилась с разными молодыми людьми. Они, конечно, очень интересовались такой молодой и хорошенькой особой, к тому же деятельной и амбициозной, но ей никто из них не нравился. Если же кто-то начинал ухаживать за ней, все заканчивалось тем, что она заставляла несчастного работать на себя. Она очень быстро научилась использовать человеческую привязанность для процветания своего предприятия, и даже ее воздыхатели вынуждены были участвовать в работе! «Я заставляла их расставлять баночки и наклеивать этикетки. Потом они все упаковывали и развозили!»

И все-таки Хелена была девушкой чувствительной и поддалась очарованию молодого журналиста, с которым познакомилась на одном из приемов. Она считала это знакомство настоящей удачей:

«В тот момент в мои двери постучалась удача. Это была лучшая минута моей жизни. И я, конечно, ухватилась за этот шанс. Удача, словно фея, приходит неслышно, ступая по облакам. Те, кто притворяется неудачниками, просто не слышат ее шагов. Тогда она обернулась для меня молодым американским журналистом Эдвардом Титусом. Он был очень увлечен искусством и литературой, образован, знал много языков и любил свою работу так, что постоянно находил вокруг что-то новое».

Эдвард Титус (настоящая фамилия Амейсен) тоже был поляком. Он принял американское гражданство и изменил фамилию после приезда в Австралию, чтобы скрыть еврейское происхождение. Эдвард был романтиком, почти литературным персонажем… Он работал для ежедневной газеты «Аделаида» и написал восторженную статью о своей юной соотечественнице и ее чудо-креме. Результат не заставил себя ждать.

У Эдварда появилась гениальная идея: он предложил Хелене разместить в его газете несколько анонсов продаж по почте. Ничего подобного до этого никто не делал. Отклик покупателей превзошел все их ожидания. Хелене пришло пятнадцать тысяч оплаченных заказов, и с тех пор она всегда использовала возможности прессы.

Но как же их все выполнить? В одиночку и с теми скромными возможностями, которыми она располагала, Хелена ни за что бы не справилась. Она написала клиенткам, высказав просьбу немного подождать. Ей повезло: только одна дама потребовала немедленно возвратить деньги.

Помощь пришла из Польши. Хелене удалось убедить Якоба Ликуски приехать в Мельбурн – дорогу ему она оплачивала из полученных денег. Но проблем не убавлялось! Хелена не хотела больше работать в конторе старого аптекаря.

Она мечтала о собственном магазине, маленьком парфюмерном бутике. А почему бы и нет? Правда, денег у нее было уже не так много, и она решила попросить помощи «английского друга». В статье для журнала Flair Соланж Дельсар рассказывает, как подруга Хелены Элен МакДональд, с которой они познакомились во время плавания из Бремена в Мельбурн, с радостью согласилась одолжить ей двести пятьдесят ливров. Этот заем, а также сумма, оставшаяся от полученных по почте заказов, позволила Хелене открыть свой бутик на одной из модных улиц Мельбурна.

А в 1902 году в Мельбурне появился первый в мире салон красоты. Бутик назвали «Салон красоты Valaze» – маленькая квартира, которую Хелена полностью переделала. Помещение не очень роскошное, но там было все необходимое: приемные для диагностики и косметические кабинеты, а кухня превратилась в лабораторию. Всю свою жизнь Хелена Рубинштейн вспоминала свой первый салон красоты, всегда называла лабораторию «моя кухня» и говорила, что это было ее любимое место. Дизайном помещения она тоже занималась сама: легкая мебель из ивы и драпировки, сделанные из тканей, подаренных друзьями. И вот – одетая в белое, Хелена встречает первых клиенток…

Верный друг Эдвард Титус уже не расставался с ней. Он стал ее доверенным лицом, помощником и опорой. Эдвард любил всякие хитрости и придумал ей французский образ, постоянно называя ее «Мадам» вместо «мисс» или «миссис». Это обращение осталось с ней навсегда, превратившись в прозвище, идеально подходившее ее от природы властной натуре.

Настоящий знак судьбы! Первой, кто появился на пороге салона, была известная комедийная актриса Нелли Стюарт, хорошая подруга дочерей губернатора Виктории. Она уже была очарована кремом, созданным другой королевой сцены, Модеской, и с таким воодушевлением расписывала чудесные свойства нового средства своим друзьям, что скоро маленький «Салон Valaze» уже не мог вместить всех клиентов.

Но Хелена не хотела просто продавать баночки с кремом. Она мечтала давать в своем салоне такие уникальные профессиональные рекомендации, которые нигде больше нельзя было бы получить. Работая в кабинете диагностики, она определила три типа кожи, каждый из которых требовал особого ухода. Она поняла, что необходимо создать такие косметические средства, которые подходили бы каждому типу – сухой, нормальной и жирной коже. Она немного изменяет формулу своего знаменитого крема и создает новые препараты, четко разделяя их на три группы. Но крем Valaze остается неизменным – он подходил для всех трех типов. Это открытие стало основой косметологии веком позже, а для 1902 года это была настоящая революция!

Сначала клиентки приходили из любопытства: такой салон был в новинку, но редко кто уходил оттуда, не купив маленькую баночку с надписанной от руки этикеткой. Мало-помалу «Салон красоты Valaze» стал модным местом, куда стремились попасть все женщины Мельбурна, даже очень известные. Среди них – знаменитая австралийская певица Нелли Мельба (это для нее, опасавшейся за свое горло и боявшейся есть мороженое, знаменитый французский кулинар Огюст Эскофье изобрел десерт под названием «Персик Мельба»: половинка персика плюс ванильное мороженое и соус из подслащенной свежей малины).

Эдвард Титус старался изо всех сил и везде писал о салоне, так что к доходам от посещения клиентов скоро прибавилось много заказов по почте. В салоне каждой посетительнице давали советы по уходу за собой, основанные на внимательном изучении ее индивидуальных особенностей. Успех был грандиозный! Бутик надо было срочно расширять.

На этот раз Хелена выбрала квартиру из семи комнат, и конечно же с «кухней», где она работала вместе с Ликуски. На письма, приходившие пачками, отвечала секретарша – это были и заказы, и просьбы о консультации. Вспоминая этот переезд, Хелена говорила: «Тогда мне едва ли исполнилось девятнадцать лет». На самом деле ей было уже почти тридцать. Она попросила приехать свою сестру Цеску, которая изучала химию в Берлине, и та стала ее первой помощницей и коллегой. У Хелены вошло в привычку писать в Польшу и настаивать на приезде сестер и других родственников. Персонал был строго и тщательно подготовлен. Теперь никто не мог сомневаться в ее независимости и стремлении к успеху. «Едва закончилась золотая лихорадка, я привезла свое золото в маленьком чемоданчике», – говорила она.

Настоящая реклама крема и салонов Valaze в прессе появилась в 1904 году в одной из газет Мельбурна. Вместе с Якобом Ликуски она создала целую гамму продуктов: средства для ежедневного ухода, к которым прибавились очищающие кремы, лосьоны для проблемной кожи и мыло для чувствительной кожи. В следующем, 1905 году Хелена запускает новый продукт – Pommade noire («Черная помада»), первую маску против акне. Эту формулу она создала сама на основе самых современных научных исследований, касающихся инфекций волосяных фолликул и сальных желез. Через некоторое время в Сиднее и Брисбене тоже появились салоны Valaze.

Между тем ее личная жизнь практически замерла. Работа занимала все время и все мысли. Если же каким-то чудом мужчина назначал ей свидание, всегда происходило одно и то же: она просила зайти за ней в салон, а когда он приходил, была так поглощена изготовлением крема или лосьона, что, даже не отдавая себе в этом отчета, тут же давала ему в руки шпатель и просила помочь. Так она отпугнула не одного воздыхателя, и мало-помалу вокруг нее образовалась пустота. Никто уже и не мечтал о ее расположении. Она жила, словно в заключении, маниакально погруженная в работу. Только Эдвард оставался с ней.

* * *

Это было время исканий. Все шло прекрасно, но Хелене хотелось чего-то бóльшего. Демоны прошлого снова стали терзать ее. Она чувствовала себя на распутье: с одной стороны, ее одолевали сомнения в себе и своих знаниях, с другой – ей хотелось продолжать эксперименты.

Судьба давала ей шанс: в тот момент она фактически находилась на пороге открытия профессии косметолога. «Передо мной было два пути: один легкий и блестящий, другой – рискованный и трудный, но обещающий много открытий». Если говорить проще – она могла либо продолжать продавать свой крем, который был очень популярен, и сразу же, без особенных усилий сделать состояние, либо же избрать другой путь – посвятить себя научным исследованиям, целью которых было служить красоте. Она выбрала второе.

Хелена все больше убеждалась, и была потом уверена в этом всю жизнь, что красота связана, прежде всего, с научными исследованиями. Она твердо стояла на земле и отказывалась поддаться песням сирен об эликсире молодости. В волшебные напитки она не верила – нужно было все исследовать и точно знать, что ищешь. Должны были существовать научные решения вечных проблем – иссушающего влияния солнца и ветра и возрастной потери упругости кожи. Она была уверена: запустить механизмы регенерации, замедлить процесс старения и появление морщин, вернуть упругость тканям и мышцам – возможно! Она проводила ночи напролет, пытаясь найти ответы на вопросы: как действуют диета и упражнения на тело и лицо? Можно ли изменить пропорции тела? Есть ли средства исправить природные недостатки, что-то предотвратить, а что-то улучшить? Хелена все время задавала себе эти вопросы… Она понимала, что ответы, возможно, приведут к осознанию того, что красота – это диктатура, которой женщина должна будет подчиниться. Ответы были ей необходимы.

Получить их было возможно лишь путем исследований… Надо было погрузиться во все науки, которые так или иначе занимались изучением того, как работает механизм человеческого тела. Она решила заняться серьезными исследованиями и создать доктрину, которая выведет формальные правила того, как стать красивой. Приключения продолжались.

 

Глава 5. Завоевание Европы

Хелена рвалась к знаниям так же, как и тогда, когда стояла на пороге Краковского университета. В тридцать три года она поняла, что перед ее ненасытным умом открываются безграничные возможности: медицина, химия, физика, биология, анатомия и даже механика. Она хотела все это изучить, все понять.

Решение было довольно смелым. Она стала совершенно свободной женщиной, работающей только на себя без надзора и ограничений – исключительный случай для девушки того времени. К тому же она получала от своей деятельности приличный доход. И вот теперь она хочет все бросить, чтобы стать обычной студенткой! Никто ее не поддерживал в принятом решении, а некоторые друзья даже пытались отговорить. Безрезультатно.

Однажды вечером, сидя у себя в салоне после особенно плодотворного дня, она завела с Цеской разговор о создании филиалов. Хелена раздумывала о двух возможностях: либо вести спокойную обеспеченную жизнь, создавая небольшие салоны по всей стране, либо с головой окунуться в эксперименты и исследования, чтобы начать более амбициозные проекты. Ее терзали сомнения и нерешительность, но от желания новых свершений кружилась голова. Сказавшись нездоровой, она ушла домой раньше, оставив Цеску прибрать и закрыть салон. В тот вечер она непривычно рано для себя вернулась домой. Ей надо было остаться одной и подумать. Ночь прошла без сна, она прокручивала в голове свой план, взвешивая все «за» и «против». Ей даже показалось, что у нее лихорадка. Внутренний голос твердил: «Красота – это твое царство, твоя страна, Хелена. Непокоренная страна. Завоюй ее!» Хелена понимала, что косметология еще оставалась областью неизученной и непонятной, но если хорошо за все взяться – это могло бы стать идеальным коммерческим предприятием. Чтобы избежать ошибок, нужно было детально изучить свойства кожи – только тогда удалось бы создать эффективные средства для устранения дефектов. Уставшая, но уже уверенная в выбранном пути, Хелена приняла на рассвете окончательное решение: она должна уехать.

* * *

Она оставила управление салоном в Мельбурне на Цеску и села на корабль, отправлявшийся в Европу. Путешествие началось в Польше, в средневековом Кракове, – она вновь увидела родителей. В городе ничего не изменилось, словно время там остановилось. Все занимались своими делами в своих маленьких лавочках, притулившихся на улочках, обрамлявших Главную рыночную площадь. Старики прогуливались от Ботанического сада до Обсерватории и обратно. Она спрашивала себя, что же можно было выращивать в одном и что наблюдать в другой… Жизнь в Кракове казалась ей однообразной и скучной, изо дня в день повторялось одно и то же – никаких потрясений, никаких сюрпризов.

Этот сонный город помог ей осознать: изменилась она сама, ее жизнь и всё изменилось, потому что она уехала. Ей открылась Австралия – совершенно другой континент, там она встретила потомков старой Европы, которые построили там новый мир! Это был очень важный этап. Путешествие всегда заставляет человека принимать лучшие решения. Приезд в Краков убедил Хелену, что будущее зависит только от нее и все возможности нужно создавать самой. И тогда она становится «страстно увлеченной своим делом, нищей странствующей студенткой».

В течение целых двух лет, с 1905 по 1907 год, она посещает сначала Вену, потом Дрезден, Берлин, Мюнхен, Лондон и Париж. Зачатки научных знаний, полученных в университете, к которым прибавились личные изыскания, позволяли ей точно определить, что нужно еще узнать, какие лекции посещать и какими экспериментами заниматься. Всю жизнь ее карьера строилась на научных изысканиях и изучении новейших исследований и открытий. Наука – главное, от чего зависит изобретение новых средств по уходу, и без этого, по ее мнению, развитие косметологии невозможно.

Она составила обширную библиотеку, состоявшую в основном из немецких и австрийских изданий. Многие книги испещрены пометками и записями на полях; среди них две книги на французском; одна из них посвящена рецептам изготовления капиллярных красок, пудры, лыжной мази, зубной пасты, лосьонов, кремов, гелей и так далее. Из книги вырезано ножницами предисловие и пятая глава под названием «Нежная косметика: кремы, кольд-кремы, глицериновые гели, масла, бриллиантины». Это произведение, возможно, вдохновило ее на создание какого-нибудь средства.

Путешествуя, она старалась встречаться с известными химиками и другими знаменитыми учеными, например с профессорами Кардвеллом в Лондоне, Унной в Гамбурге, Пинкусом и Шамбароном в Париже, и даже стала ученицей доктора Каппы в Берлине. Несколько лет спустя дерматолог Пауль Герсон Унна станет первым, кто начнет исследования в области, которая и сегодня актуальна: он стоит у истоков открытия водно-масляного эмульгатора Эвцерита.

Это был первый эмульгатор, комбинирующий воду и масло так, что получалась увлажняющая эмульсия устойчивой консистенции. Он стал настоящим прорывом в косметологии. До сих пор косметика на основе жиров и масел – и животных, и растительных, быстро портилась. В 1911 году немецкий коммерсант Оскар Тропловиц предложил другой способ производства, изобретенный химиком Исааком Лившицом и дерматологом Паулем Герсоном Унной: соединение Эвцерита с глицерином, к которому добавлялась капелька лимонной кислоты, а для запаха – эфирные масла розы и ландыша. У них получился новый крем безупречного белого цвета, одновременно увлажняющий и питательный, названный за это nivius, что по-латыни означает «белый как снег». Так появился на свет крем Nivea. С тех пор использование эмульгатора Эвцерита для соединения воды и масел стало традиционным в косметологии (Лившиц назвал его эвцеритом, что означает «прекрасный воин»).

В Берлинском университете знаменитый косметолог согласился принять ее в качестве ассистентки. В Париже она познакомилась с Марией Склодовской, полькой по происхождению, как и она сама, которая приехала работать на кафедре общей физики и радиоактивности, созданной в Сорбонне для ее мужа, Пьера Кюри. Но он вскоре погиб в результате ужасного несчастного случая (19 апреля 1906 года Кюри, переходя в дождливый день улицу в Париже, поскользнулся и попал под экипаж. Колесо телеги раздавило ему голову, смерть наступила мгновенно. – Прим. ред.), и Мария стала первой женщиной, которая заняла подобный пост. Хелена заинтересовала ее тем, что попросила показать ей «кухню, где был изобретен радий». Женщины очень понравились друг другу. Мария подтвердила ее мнение, что «кожа – это предохранительный клапан живого механизма тела». В то время, в 1906 году, анатомия кожи уже была довольно хорошо изучена, а вот ее физиология – гораздо меньше. Этот вопрос в 1900 году только-только возник. Беседы с Марией Кюри утвердили Хелену в убеждении, что развитие косметологии невозможно без научных исследований.

* * *

В 1907 году Хелена возвращается в Мельбурн. Цеска прекрасно справилась со своей задачей, и клиентов у салона не убавилось. Еще один человек ждал ее там: Эдвард Титус очень хотел снова увидеть «Мадам». Она тоже радовалась их встрече – долгая разлука показала: его присутствие рядом с ней было не только полезно, но и очень приятно. И даже больше – она поняла, что ей его не хватало. Эдвард был прекрасным собеседником, с ним никогда не было скучно. Теперь они виделись все чаще.

Хелена вернулась, полная решимости воплощать новые идеи и проекты. Столько всего нужно было сделать! Обучить ассистентов, начать проводить кинезитерапию, которая до этого практиковалась только врачами… Хелена хотела использовать этот метод для коррекции физических недостатков. Кроме того, она увлеченно работала над созданием новых средств, которыми хотела дополнить действие крема Valaze. Еще она собиралась заняться перепланировкой салона – добавить несколько новых кабинетов диагностики и комнат для косметических процедур.

И тут Хелена столкнулась с неожиданной проблемой, о которой даже не задумывалась раньше: нужно было победить недоверие самих клиенток, их страх перед неизвестным и непонятным. Они, конечно, понимали, что средства по уходу необходимо использовать и следить за собой нужно, но не хотели, чтобы их знакомые и подруги знали, что они посещают косметический кабинет. Именно тогда настал поворотный для общества момент – Хелена становится творцом нового восприятия людьми себя и своей повседневной жизни: она создает «идею жизни в современном обществе, когда мы стремимся улучшить себя, сделать свое лицо безупречным, фигуру соблазнительной, а походку спортивной».

Хелена развернула бурную деятельность, и работа пошла в таком темпе, о возможности которого она даже не подозревала раньше. Каждый день ставил новые задачи и приносил новые проблемы, и она училась приводить в движение даже самые маленькие винтики своего предприятия. Близкие говорили, что она слишком много работает сама, и советовали довериться специалистам. Но спорить с ней было невозможно, она повторяла: «Как я могу управлять ими, если сама не умею выполнять того, что требую?»

Она открыла салон в Сиднее. Заказов по почте приходило невероятное количество… Австралийские женщины были счастливы приблизиться к идеалу красоты по пути, который предлагала им Хелена Рубинштейн.

Она с большим усердием и продуманно занималась убранством своих салонов и создавала там приятную творческую атмосферу. Считая украшение интерьера очень важным делом, она начала собирать коллекцию произведений искусства, которая станет знаменитой на весь мир. Искусство и красота были для нее неотделимы: «Изучение художниками пропорций и искусства композиции, будь то для создания четких линий египетской скульптуры или светлой гармонии полотен Клода Моне, напоминает мне работу стилиста-косметолога, который старается придать женскому лицу и телу совершенные черты и в покое, и в движении». Она повторяла, что на дверях любого салона красоты можно выбить ясные и смелые слова, которыми в 1509 году Фра Лука Пачоли ди Борго озаглавил свой трактат по эстетике: De divina proportione – «О небесных пропорциях».

Воображение ее не знало удержу. Мельбурн был нужен, чтобы отточить мастерство: она нашла свой путь, она поняла, что служит ей идеалом. Но Австралия находилась слишком далеко от цивилизованного мира и была страной скучноватой. Хелена мечтала о переезде в Европу…

Все время, пока Хелена воплощала в жизнь свои мечты и строила планы, Эдвард был ее заботливым и усердным вассалом, и их отношения становились все более доверительными и близкими. Однажды он прямо сказал ей: «Хелена, с удовольствием замечаю, что вы решили построить настоящую империю. Выходите за меня замуж, и мы построим ее вместе».

Когда первое изумление прошло, Хелена вынуждена была признать, что до тех пор ни один мужчина, кроме Эдварда, ее всерьез не интересовал. Несмотря на поклонников, которых она заставляла помогать себе, только отношения с Эдвардом имели для нее какое-то значение. Была ли она влюблена? Не важно – любовь в ее планы совершенно не входила. Хелена не чувствовала себя готовой к браку и, честно говоря, боялась его. Решение пришло мгновенно: бежать. Ее ждет пароход до Лондона…

 

Глава 6. Лондон. Первые шаги в Европе

В 1907 году, когда Хелена приехала в Лондон, у нее было с собой полмиллиона долларов, заработанных в Австралии. Эта приличная сумма позволила ей открыть салон в Мейфере, респектабельном районе, расположенном в Вестминстере, на Графтон-стрит. Она позволила себе отдаться очарованию особняка на двадцать шесть комнат, в котором незадолго до этого проживал маркиз Солсбери. Роберт Солсбери возглавлял британскую партию консерваторов, дважды был премьер-министром в период 1885–1892 годов, в 1895 году создал свой третий кабинет министров и играл важнейшую роль в дипломатической жизни страны. Он решительно и мудро вел политику Британии, разрешая возникающие проблемы в Ирландии и с колониями, пытался преодолеть последствия удаленности Британских островов от Европы, а также участвовал в разрешении разных мировых кризисов. В отставку он ушел только в 1902 году, незадолго до смерти – ему было шестьдесят три года. Известность на политической арене делала его очень значительной фигурой, и частный четырехэтажный особняк XVIII века в Мейфере был необыкновенно роскошен – в нем всегда собирались только сливки лондонского общества. Устроившись там, Хелена платила в год аренду в восемь тысяч ливров. Зато она надеялась таким образом завоевать клиентуру из, как она считала, высокомерной и пуританской лондонской верхушки.

Со дня своего основания Мейфер был районом вилл и частных особняков. В своей книге «Прогулки по Лондону» Флора Тристан так описывает этот квартал в 1842 году: «В Вест-Энде живут придворные, аристократы, процветающие коммерсанты, художники, дворяне из провинции и иностранцы, приехавшие со всего света. Эта часть города просто роскошна; дома прекрасные, улицы ровные, но однообразные. Здесь встречаешь только шикарные экипажи, дам в изысканных нарядах, денди на красивейших скакунах и толпу слуг в богатых ливреях и вооруженных длинными тросточками с золотыми или серебряными набалдашниками».

Почти век спустя, в 1933 году, Поль Моран писал в романе «Лондон»: «Мейфер не просто городской квартал – это скорее определенный образ жизни, стиль существования, умение носить зонт в руке весь год, не узнавать человека на улице, прежде чем он не представлен вам четыре или пять раз, не расставаться со шляпой-котелком до июльского матча Итона с Харроу, говорить с оксфордским акцентом и не заканчивать фразы».

Мадам выбрала для завоевания Мейфера удачный момент. Хотя в огромных особняках, вроде Честерфилд Хауса, Крю Хауса или Сандерленд Хауса, еще жили их исконные владельцы, коммерсанты высокого уровня уже вовсю покупали там собственность. Самые знатные обитатели квартала были близки английской короне, и во многих резиденциях, например у Консуэло Вандербильт, ставшей герцогиней Мальборо, устраивались грандиозные приемы. Но в Мейфере также жили кадеты, вдовы офицеров, а дочери из семей военных были, как говорили тогда, «немного свободолюбивы» – особнячки они занимали небольшие, но с ног до головы были образцом элегантности.

Мейфер был городом в городе, со своим особенным стилем и ни на что не похожей атмосферой. Это был притягательный, но закрытый маленький мир, который рьяно оберегал свои границы от вторжения чужаков. Если бы он не принял услуг «стилиста-косметолога», ей бы не оставалось ничего другого, как запереть двери своего салона и покинуть Лондон навсегда. Если бы это случилось, Хелена, возможно, никогда не решилась бы взглянуть в лицо Парижу.

Почему же Мейфер был так нелюбезен с незнакомцами? Как часть любого закрытого общества, его обитатели слепо отдавались обсуждению новостей, сплетням и мимолетным капризам. Внешняя красота считалась валютой для приобретения «хорошего брака». Благодаря такому образу мыслей в Мейфере процветало высокомерие и привычка к безапелляционным суждениям. Возможно, именно это и заманило Хелену в особняк на Графтон-стрит, 24. Если ставки не были высоки, а победа не давалась без крови, игра ее не интересовала. Она понимала, что ей нужно «сразу взять большой приз, поразить всех, во что бы то ни стало, и в первую очередь блеском и шиком, а потом – серьезным подходом и основательностью. И никаких полумер!».

Для блеска и был выбран старинный особняк лорда Солсбери, в котором увидел свет первый европейский «Дом красоты Valaze». Хелена, которая тогда просила называть себя исключительно «Мадам», с безупречным вкусом создала там роскошный интерьер. Она вызвала из Кракова младшую сестру Манку, которая быстро вошла в курс всех дел и взяла на себя управление лондонским салоном. Хелена также предложила работать в салоне ученице профессора Пауля Герсона Унны из Вены, с которой когда-то сама работала, – она должна была возглавить группу косметологов.

Хелена и Манка работали день и ночь, казалось, они успевали одновременно на все четыре этажа этого грандиозного, первого в Европе салона, где женщинам предлагались разнообразные косметические процедуры, подобранные индивидуально для каждой клиентки и основанные на тщательных научных исследованиях. Эти процедуры стоили очень дорого, и самое скромное посещение салона обходилось не менее ста фунтов стерлингов. Этому было две причины: первая – стремление сформировать определенный круг клиентов, а вторая – создать для них в салоне условия подлинной роскоши. Оставалось только оправдать цены достигнутыми результатами.

* * *

Однажды утром Хелена увидела перед дверями нового салона знакомую фигуру; человек внимательно рассматривал табличку с именем Хелены Рубинштейн, временно заменявшую название салона. Эдвард Титус! Он был слишком влюблен, чтобы ждать невозможного – вестей от своей возлюбленной, поэтому сам приехал к ней в Лондон.

С тех пор Эдвард и Хелена встречались каждый день. Несмотря на то что общалась она теперь исключительно с высшим обществом, Хелена по-прежнему видела в нем то природное изящество и обезоруживающее обаяние, которые очаровали ее в Мельбурне. В конце концов она вынуждена была признать, что увлечена им гораздо больше, чем думала. Хелена переживала необычное для себя волнение, одновременно странное и приятное.

Эдвард сделал ей предложение второй раз. На этот раз она не колебалась ни секунды и, поддавшись порыву, чего с ней никогда не бывало, согласилась. Они тайно поженились в Лондоне в присутствии всего лишь двух близких друзей-свидетелей. «Все было очень просто и очень нежно», – вспоминала она. Мадемуазель Хелена Рубинштейн стала мадам Хеленой Титус и одновременно сменила гражданство: Хелена Титус стала американкой.

Эдвард и Хелена уехали на медовый месяц в Ниццу. Она совершенно потеряла голову от счастья. Они проехали на машине за три дня весь Лазурный Берег, и все ей казалось прекрасным! Впервые с тех пор, как она покинула ранчо, Хелена позабыла о работе, о своих честолюбивых планах, своей «кухне» и обо всем остальном. Она знала, что может положиться на сестер – Цеска отвечала за салон в Мельбурне, а Манка управляла лондонским салоном. Теперь самым важным в жизни стала их любовь с Эдвардом.

Но безоблачное счастье было омрачено одним неприятным происшествием. Как-то утром она должна была встретиться с Эдвардом в холле отеля и, войдя, увидела, что он любезничает с очень красивой молодой девушкой и так поглощен беседой, что даже не замечает жену. Мадам, охваченная ревностью – с тех пор она навсегда останется человеком, крайне отстраненным от своих близких, – поспешно покидает отель. В гневе она заходит в один из известных ювелирных магазинов и покупает себе жемчужное колье. Оно стало первым украшением в большой коллекции, названной «Драгоценности размолвок», и Хелена сохранит это колье до конца жизни.

Она взяла экипаж и приказала извозчику ехать на вокзал. Не дав Эдварду ни малейшей возможности объясниться и даже не предупредив его об отъезде, она села на первый же поезд до Парижа. Обезумев от тревоги, он выехал вслед за ней, как только она дала о себе знать. Когда они встретились, Хелена уже сожалела о своем опрометчивом импульсивном поступке, но ревность с тех пор продолжала мучить ее, и часто не без оснований…

Вернувшись в Лондон, Мадам снова со страстью погружается в работу. Не желая открыто признаться в своем любопытстве, дамы высшего общества, раньше часто посещавшие особняк лорда Солсбери, умирали от желания посмотреть, что за «вульгарные мерзости» эта иностранка творит в старинных стенах «британского» дома бывшего премьер-министра. Одна за другой они решались переступить порог салона, содрогаясь при мысли, что могут встретить здесь знакомых.

Манка рассказала сестре, что во время ее отсутствия они наблюдали из окна салона, как на углу Графтон-стрит останавливалась машина и одна из «дам», закрыв вуалью лицо, дожидалась, пока улица не опустеет. Потом она быстро семенила к двери и проскальзывала внутрь, стараясь остаться незамеченной.

Несмотря на огромные цены, большинство клиенток заказывали курс из двенадцати сеансов или даже записывались на еженедельные процедуры на год вперед.

Вскоре после возвращения Мадам получила странное письмо. Жена вице-короля Ирландии, дама уже зрелых лет и весьма консервативная, написала ей с просьбой разрешить ее личному врачу осмотреть салон, чтобы решить, может ли она посещать его. Хелена конечно же согласилась. Изумление ученого мужа и его восторженные рассказы после визита в особняк стали лучшей рекламой для «Салона Valaze». Одобрение врача воодушевило клиентов и убедило Хелену в том, что старение и физические недостатки подобны болезни, которую надо лечить.

Настоящим прорывом стало посещение салона одной аристократкой, близкой к королевской семье. Ее жизнь складывалась почти трагически из-за ужасного акне, которое не поддавалось лечению. Она скрывала лицо под толстым слоем белой пудры и не выходила из дому без вуали. Мадам предписала ей радикальное лечение, на которое герцогиня согласилась, питая большие надежды. Тут вспомнилась «Черная помада» – первая маска против акне, которую она изобрела в Мельбурне. Заперевшись на своей «кухне», Хелена немного изменила рецепт, чтобы приспособить маску к индивидуальным особенностям кожи герцогини. Она прописала этой даме строгую диету и посоветовала ей сделать укол вакцины, которую доктор Лист, один из врачей, работавших в салоне, как раз готовился тестировать. К тому же она назначила ей курс довольно жестоких для того времени процедур, изобретенных ею во время пребывания в Вене. Ей удалось убедить герцогиню сделать этот peeling, несмотря на то что первоначально эстетический эффект был устрашающим. Впрочем, учитывая изначальное состояние кожи этой дамы, хуже, казалось, было некуда.

В течение шести месяцев герцогиня каждую неделю появлялась в «Салоне Valaze», четко следовала всем рекомендациям Мадам и тщательно соблюдала предписанную диету. Постепенно после регулярных пилингов, масок «Черная помада» и употребления крема Valaze для жирной кожи больные клетки были уничтожены. Однажды, посмотревшись в зеркало, герцогиня увидела совершенно другое лицо.

В Мейфере проблема этой герцогини была известна каждому, и некоторые зло насмехались над несчастной женщиной. Тот факт, что на ее лице неожиданно исчезли всякие следы акне, укрепил расцветавший успех салона. О Хелене Рубинштейн заговорили на всех приемах в Мейфере. Газеты разразились хвалебными статьями, и самые избалованные женщины высшего лондонского общества обрывали звонок дома на Графтон-стрит, 24.

Прежде, до появления Хелены в Англии, лондонские дамы пользовались средствами, рецепты которых печатались в газетах и которые можно было заказать в аптеке. Существовало несколько книг, из которых женщины могли узнать простенькие рецепты косметических средств на базе кольд-крема, серы, пероксида цинка, глицерина, розовой воды или миндального масла. Все ингредиенты продавались в аптеках, и можно было бесконечно развлекаться, самостоятельно пробуя изготовить себе крем. Но готовых средств по уходу не существовало.

В Лондоне Мадам изобрела новые дневные и ночные кремы, тоники, очищающие и вяжущие средства, стимулирующие концентраты – например, l’Eau d’or («Золотую Воду»), l’Eau verte («Зеленую Воду»), l’Eau gui pique («Пряную Воду») и много других. Очень быстро буквы HR стали для всей Англии символом красоты и научного расчета.

 

Глава 7. Материнство

За несколько месяцев количество заказов и записей на консультации из разных европейских стран увеличилось в разы, и Хелена решила, что это прекрасный повод для поездки в Париж вместе с Эдвардом. Ее уже давно преследовала мысль открыть и там «Салон Valaze».

Незадолго до отъезда Хелена узнала, что ждет ребенка. Она всегда была так увлечена работой, что даже мысль о материнстве не приходила ей в голову. Но когда она поняла, что беременна, новое, глубокое чувство радости и предвкушения охватило ее душу. Эдвард же просто обезумел от счастья и окружил жену невероятной заботой. Беременность не мешала Мадам продолжать работу. Наоборот, она никогда еще не была так энергична. Ее тело расцветало и наливалось жизненной силой.

Эдвард и Хелена отправились в Париж, и там она, конечно, нанесла визит профессору Бертло, чтобы побеседовать с ним о последних открытиях в области дерматологии. Он одобрил ее идею открыть свой салон во французской столице, настоящей столице красоты. С его помощью она познакомилась с одной дамой-косметологом, которая продавала свой магазин и продукцию для дерматологических процедур, отвечающую самым последним требованиям науки. Дамы заключили договор, и Мадам стала владелицей гаммы продуктов на растительной основе и магазина на улице Сент-Оноре.

Живот у нее уже округлился, и надо было все делать быстро. Чтобы подготовить и открыть салон как можно быстрее, Хелена вызвала из Кракова еще одну сестру, Паулину, и доверила ей управление парижским магазином, обучив азам своего дела. Салоны в Австралии процветали при неусыпных заботах Цески, а Манка железной рукой управляла салоном в Лондоне.

* * *

Пока Хелена и Эдвард были в Париже, художник Поль Эллё написал портрет Мадам. Патрик О’Хиггинс вспоминал, что однажды с изумлением обнаружил старинную гравюру на меди, изображающую молодую Хелену Рубинштейн с эгреткой в прическе а-ля Помпадур. Внучка Поля Сезара Эллё, Элиана Оросди, рассказала ему, что гравюра была сделана по рисунку 1908 года и что в то время дед «писал всех, кто мог заплатить ему ту сумму, которую он просил: Консуэло Вандербильт, когда она была герцогиней Мальборо, герцога Альбу, нескольких членов правительства разных стран Европы и даже некоторых коронованных особ». Деньги для вознаграждения художника у нее были, и Хелена решила, что будет забавно заказать ему этот рисунок.

Потом еще много раз ей представится возможность быть моделью самых известных художников. В своей автобиографии «Жизнь за красоту» она говорит, что никогда не пыталась убедить художников в своем видении. «Когда рисуют твой портрет, ты во многом доверяешься случаю. Я понимаю, что художник должен быть свободен, чтобы передать то, что он видит так, как он это видит». Это убеждение в праве художника на свободу самовыражения иногда подводило ее и ставило подчас в малоприятные ситуации.

Переложив часть ответственности за дела на сестер, Хелена смогла наконец полноценно заняться подготовкой к рождению ребенка. Три месяца спустя в Лондоне на свет появился Рой. Естественно, это был самый прекрасный младенец на свете, и к тому же – мальчик! Эдвард и Хелена были очень счастливы.

В это время перед Первой мировой войной женщина, как правило, должна была жить в тени своего мужа. Хелена же делала головокружительную карьеру. Эта необыкновенная женщина уже была хозяйкой двух салонов красоты в Австралии (в Мельбурне и в Сиднее); «Салона Valaze»» в Лондоне и магазина в Париже. Делая ей предложение, Эдвард пообещал, что ни в коем случае не будет мешать ее работе, а, наоборот, постарается всегда помогать ей. Он сдержал слово.

Хелена так отзывалась о Титусе: «Это был исключительный человек. Элегантный, умный, полный идей. Одним словом, я его любила. Знаете, он обладал необыкновенным шармом, и что важнее всего – он помогал мне во всем: в оформлении интерьера, рекламе и даже ведении счетов. В то далекое время мы были одной командой». Он продолжал называть ее «Мадам», и все окружающие тоже переняли это обращение, ставшее легендарным.

Эдвард был страстным любителем литературы и музыки. По вечерам после тяжелого дня он всегда старался завлечь жену на концерт – теперь ко всем ее хлопотам прибавились еще заботы о ребенке. Как-то вечером он повел ее на вечер «Русских балетов» Сергея Дягилева (тогда он еще не основал собственную балетную компанию и зависел от Императорского театра Санкт-Петербурга). Давали «Шехеразаду» Н. Римского-Корсакова, постановку, над которой работали давние друзья Дягилева – Леон Бакст, художник по костюмам, а декорации создавал Александр Бенуа.

Дягилев играл важнейшую роль в жизни богемного парижского общества той эпохи. Жан Кокто так описывал его портрет, грубый и привлекательный одновременно: «Танцовщицы называли его Шиншиллой за седую прядь волос в густой темной шевелюре. Он был затянут в шубу с воротником из опоссума, заколотой в нескольких местах английскими булавками. Повадкой он напоминал огромного дога, а улыбкой – молодого зубастого крокодила. Скрежетать зубами означало у него и удовольствие, и страх, и ярость».

Спектакль Дягилева стал для Хелены настоящим эстетическим откровением. Поздним вечером прямо после театра она поспешила к себе в салон и сорвала «всю эту невинную парчу», которой были задрапированы стены и окна. Едва только забрезжил рассвет, она заказала роскошные драпировки ярких переливающихся оттенков, которые так очаровали ее на сцене. С тех пор она неизменно выбирала эти цвета на протяжении пятидесяти пяти лет для украшения стен во всех своих квартирах и салонах.

Эдвард водил ее в Savoy и в Café Royal. Между сеансами на своей «кухне» Мадам старалась выбираться на обеды и приемы. Она была деловой женщиной, и ей необходимо было вести светскую жизнь. Эдвард старался заинтересовать ее не только научным чтением и предлагал книги, которые любил сам. Времени ей катастрофически не хватало, даже несмотря на то, что Хелена умела обходиться всего несколькими часами сна.

В 1912 году, когда на свет появился их второй сын Гораций, семья Титусов все еще жила в Лондоне. Хелена, поглощенная своей новой ролью, с 1909 по 1912 год самым важным для себя считала обязанности жены и матери, не забывая, впрочем, о работе. Муж и двое детей очень изменили ее жизнь, и, поскольку дела в Лондоне шли с небывалым успехом, она могла посвятить себя семье. В то время она больше всего стремилась стать заботливой матерью и любящей женой, стараясь не выпускать надолго из рук бразды правления своей маленькой империи.

Из своих многочисленных портретов Хелена больше всего любила картину Кристиана Берара. На ней она изображена с одним из сыновей. «Зная мою любовь к детям, он написал замечательный потрет – я одета в белую рабочую блузу, на плечи наброшена шаль… Одной рукой я обнимаю сына».

Она заявляла, что является воплощением в жизни идеи о том, что женщины равны мужчинам и что можно быть одновременно деловой женщиной, матерью и женой. В этом нет никакой угрозы традиционному укладу, как уверяют некоторые «отсталые ворчуны».

Для своих детей Хелена выбрала британскую систему воспитания. Англичане считали, что лучше держать детей на определенной дистанции. Даже в самых простых семьях считалось неприемлемым позволять детям слишком сближаться с родителями. Приняв эту очень практичную британскую традицию, Хелена смогла организовать свою жизнь самым необременительным для себя способом, тем более что финансовое положение позволяло ей это.

Нельзя с определенностью сказать, что думали на этот счет Рой и Гораций. Рой, старший сын, увидел мир на верхнем этаже салона на Графтон-стрит. После рождения Горация семья поселилась в большом комфортабельном доме Викторианской эпохи, расположенном за пределами Лондона, недалеко от Путни Хит (Pytney Heath). Однажды одна из нянь уронила малыша Горация головой вниз. После этого случая, каждый раз, когда Мадам была недовольна сыном, она пожимала плечами и говорила: «Гораций у нас дурачок!» Гораций действительно был рассеянным мечтателем, необщительным и молчаливым, но, возможно, причиной тому были постоянная занятость матери и дефицит материнского тепла.

Несмотря на несколько бурных эпизодов, жизнь Хелены с Эдвардом Титусом оказалась счастливой. У Эдварда был единственный недостаток: этот привлекательный мужчина был обходителен со многими женщинами, а Мадам – очень ревнива.

С точки зрения профессии лондонские годы стали бесценным временем – было проведено много новых экспериментов. Хелена вспомнила своих друзей-англичан из Мельбурна. У англичанок красивая кожа, но очень тонкая и чувствительная к ветру и солнцу, склонная к появлению ранних морщин и веснушек. Из-за влажной погоды и знаменитого английского тумана женщинам часто приходится переходить с холодного воздуха на улице в жарко натопленные помещения, а это усиливает прилив крови к лицу и приводит к появлянию эритематозного акне. А летом опасностью номер один в то время было солнце, ведь загар еще не вошел в моду.

Красота требует жертв! Англичанки были очень терпеливы – они покорно подвергали себя долгим, сложным и болезненным процедурам, если того требовал косметолог. Хелена могла экспериментировать вдоволь и все больше совершенствовать свои методы. Она впервые стала применять электричество в некоторых случаях поражения кожи, и это позволило ей наблюдать in situ (по месту нахождения – лат.) реакцию клеток. Она всегда была уверена в необходимости научных экспериментов во всем, что касается внешности. «В медицине хорошо понимают значение этих эмпирических наблюдений, которые не объясняют ни одного фундаментального положения, но зато позволяют добиваться значительных результатов. Эти попытки, первые неуверенные шаги и эксперименты необходимы в моей работе для решения проблем, перед которыми пока наука бессильна».

* * *

Одна из ее клиенток, леди Рипон, в конце жизни очень болела и решила предоставить себя в качестве испытуемой косметологам «Салона Valaze»: «Пусть они пробуют на мне всю продукцию, которую собираются продавать. Будет очень обидно, если результатов придется ждать долго: передо мной вечность! Я хочу оставить воспоминание о себе потомкам».

В эти годы, посвященные экспериментам, было создано множество новых средств: крем против морщин, помады против акне, а в 1910 году увидел свет знаменитый Refining Lotion Valaze («Разглаживающий лосьон Valaze»), заменивший мыло и предназначенный для очищения жирной кожи и борьбы с черными точками.

В анонсах, которые печатались в английской прессе в 1910 году, можно прочесть: «Вот некоторые из средств по уходу за кожей, которые предлагает Мадам Рубинштейн: оригинальный крем Valaze Skin Food (“Питание для кожи Valaze”), Valaze Complexion Soap (“Мыло для лица Valaze”), Valaze Complexion Powder (“Пудра Valaze”), Novena Powder (“Пудра Novena”), Open Pore Cure (“Средство для очищения пор”), Valaze Snow Powder (“Снежный лосьон Valaze”), Valaze Liquidine (“Валаз Ликидин”)». В тот год по меньшей мере шесть новых продуктов были добавлены к первому крему Valaze.

В Лондоне Хелена начинает работать над Crume pasteurisée «Пастеризованным кремом» – но результа-том она останется довольна только много лет спустя, в 1916 году, когда он и был запущен в производство. В прессе 1927 года печатали общие рекомендации по уходу за кожей – никогда не умываться просто водой, но использовать «Пастеризованный крем», как продукт, не имеющий аналогов. «Химически чистый благодаря методу Пастера. Проникает в кожу с помощью простого пальцевого массажа и глубоко очищает поры».

И на самом деле «Пастеризованный крем» можно назвать универсальным средством. Жирный и относительно плотный, он прекрасно очищал кожу подобно кремам, которыми пользовались клоуны, чтобы очистить лицо от грима. Принцип простой – убрать жир с помощью жира. Такое средство и успокаивает, и очищает. «Когда у нас появлялась дама с покрасневшим лицом и чудным эритематозным акне на раздраженной коже, достаточно было просто нанести ей на кожу толстым слоем в виде маски “Пастеризованный крем” на двадцать – тридцать минут – и кожа клиентки приобретала приятный матовый оттенок. На этикетке “Пастеризованного крема” было написано “очищающий и успокаивающий”, потому что функцией “для снятия макияжа” его действие не ограничивалось. Это средство не просто помогало избавиться от макияжа – оно глубоко очищало кожу, оставляя ее в превосходном состоянии. Вдобавок оно обладало нежной текстурой, идеальной для массажа лица. Это был очень приятный крем, просто чудо».

Каково же было истинное участие Хелены Рубинштейн в создании этих продуктов, сказать довольно сложно. Совершенно точно, что она многому училась у дерматологов и химиков, некоторые записи показывают, что она и сама была химиком, хотя это официально не доказано. Безусловно, ей очень помогло знакомство с Якобом Ликуски, а укрепить и усовершенствовать технические навыки и теоретическую подготовку она смогла во время путешествия по Европе.

Одно можно сказать совершенно точно: Мадам обожала проводить долгие часы на своей «кухне» и в своих лабораториях, работая вместе с сотрудниками. Она сама вырабатывала определенные дозировки, смешивала средства, «вынюхивала» их; она сама использовала все пробники и получала от этого огромное удовольствие. Любой новый продукт она пробовала на себе. Она была наделена удивительной интуицией и умела находить решения, вдохновлявшие работавших у нее химиков.

Она никогда не бывала полностью довольна достигнутым, и настал момент, когда Хелена стала мечтать о создании новой линии средств для макияжа. Ее всегда интересовало, как можно подчеркнуть глаза, но она думала и о создании румян или помады. К несчастью, до 1914 года англичанки почти не пользовались макияжем. Увлеченные научными достижениями в области средств по уходу, они все же не были готовы перейти к использованию декоративной косметики. Строгий Лондон еще не мог примириться с подобными фантазиями. Поле для этой новой битвы, для нового приключения было выбрано сразу же: Париж!

 

Глава 8. Большие перемены

«Неистовый и жестокий двадцатый век пришел на смену изнеженному девятнадцатому, и вместо Одалиски появилась Амазонка. Средства по уходу и косметические процедуры салона, одним словом, вся работа стилиста, которым я обещала себе быть и которым действительно стала, была призвана отныне удовлетворять не только естественное женское кокетство, но и теперь уже отвечать иной жизненно важной задаче. Женщины заняли новое положение в обществе, и мы должны были помочь им смело взглянуть в лицо их современной социальной роли», – заявляла Хелена Рубинштейн. И она сама, как амазонка, бросилась завоевывать новые земли.

Вспомним, что ее первый парижский магазин был открыт еще в 1908 году – после визита к доктору Бертело незадолго до рождения Роя, а в 1912 году в Париже состоялось открытие «Дома красоты Valaze», через десять лет после открытия «Салона Valaze» в Мельбурне. Какой огромный путь был пройден ею за эти десять лет! Маленькая польская иммигрантка, которая бесплатно раздавала подругам баночки крема, придуманного венгерским химиком для комедийной актрисы, превратилась в богатую и знаменитую даму. Она уже выработала свой знаменитый стиль, одновременно строгий и яркий, который сохранит на всю жизнь: роскошные наряды (в Париже она познакомилась с великим кутюрье Полем Пуаре), великолепные, в основном старинные, украшения (иногда их было даже чересчур много) – она собирала коллекцию несколько лет; черные волосы собраны на затылке в гладкий узел, губы подкрашены ярко-красной помадой, а темные глаза подведены глубоким черным цветом.

После рождения Горация, второго сына, Хелена немного набрала вес, который так и не смогла сбросить, потому что рекомендации по диетическому питанию, которые она давала другим, сама не соблюдала. Она всегда любила, например, поесть польских колбасок, запивая их водкой из ледяного штофа. На работе она грызла кусочки сахара, жевала карамельки или сосала мятные леденцы. Ими были полны ящики письменных столов во всех ее кабинетах.

В 1912 году Хелене исполнилось сорок лет. Мадам признавалась только в тридцати. «Важно лишь твое сияние», – говорила она. Это была красивая женщина: живая, яркая, умная и удивительно властная. Сама она говорила мало, но прекрасно знала, как разговорить других. Пригодился совет Августы Рубинштейн, которому она когда-то не последовала, но слова матери запомнила. Если же она все же высказывалась, то говорила тихо и неуверенно, что придавало ей особенное очарование, которому трудно было противостоять.

* * *

Открытие клиники красоты Хелены Рубинштейн в Париже стало поворотным моментом в карьере Мадам и положило начало тому, что впоследствии стали называть ее «империей». До этих пор крем «Valaze» оставался основой всех средств, которые она создавала. Хелена не раз обращалась к доктору Ликуски, который его придумал, с просьбой разработать новые средства, но именно она сама первой начала исследования разных типов кожи. Она серьезно погрузилась в изучение проблемы и очень быстро поняла, что у косметологии нет будущего без глубокого изучения строения и функционирования эпидермиса. Потом были созданы средства по уходу за разными типами кожи – кремы и первые маски.

Она прекрасно умела, как бы сейчас сказали, пиарить свои достижения и делать их достоянием общественности. Интересно, что слухи о ней всегда были несколько преувеличены. С самого начала она считала очень важным то, что делал для нее в Австралии Эдвард Титус. Первая реклама, которая появлялась в английских газетах, была построена на одной и той же хитрой уловке: внимание читательницы привлекала большая, на целую страницу, фотография какой-нибудь известной личности. Под фотографией «звезды» располагалось письмо, обращенное мадам Хелене Рубинштейн, в котором рассказывалось об огромном удовлетворении, полученном от использования крема «Valaze». Все завершалось короткой справкой о том, какие неудобства доставляет слишком жирная или сухая кожа. А дальше шел список средств, которые предлагались для решения этих проблем.

Например, в лондонском журнале The Play Pictorial под фотографией актрисы Максин Эллиот было расположено такое псевдописьмо: «Попросите меня написать слово “красота”, и я напишу “В-а-л-а-з”». Похожая реклама использовалась и в Соединенных Штатах. Например, в журнале Vogue USA от 1 февраля 1916 года появилась фотография мисс Кити Гордон, под которой было написано: «Вот что говорит эта потрясающая женщина и актриса», а дальше рассказывалось о чудесных свойствах крема «Valaze»: она использует его каждый день, и результаты просто потрясающие, этот крем – лучший из всего, что она пробовала. Далее она рекомендовала его всем своим подругам. Все заканчивалось ее восторгами по поводу других продуктов этой серии, которые также описывались как необыкновенные и удивительные средства.

Мадам всегда, вплоть до 1960-х годов, использовала такую логику построения рекламного объявления: «У вас есть проблемы? У других – тоже, и они решаются с помощью серии наших средств». После того как Мадам начала использовать «научные методы» для создания средств по уходу за телом, она также разъясняла их действие с помощью фотографий. Изображение всегда было существенным, но не самым важным элементом в рекламе.

* * *

Хелена Рубинштейн всегда так верила в себя, что более пятнадцати лет отказывалась продавать свою продукцию где-либо кроме своих собственных салонов. Заказы посылали клиенткам, посещавшим салон, по почте. Адрес надо было оставить в салоне. Такая система значительно ограничивала продажи, а соответственно, и доходы. Мадам все это понимала, потому что получала множество запросов из Австралии, Европы и даже из Соединенных Штатов на продажу своей продукции под общим названием «Особые средства по уходу от Хелены Рубинштейн». Но она никогда не соглашалась.

Почему? Потому что Хелена была убеждена, что красота и наука должны идти рука об руку, и считала, что клиентку нужно хорошо подготовить к правильному употреблению косметики. Она полагала, что достигнутый результат – лучшая реклама. Только тщательно обученный персонал мог справиться с этой задачей. В этом отношении никого лучше ее сестер и быть не могло.

В ее «клиниках» – так она стала называть свои салоны в Париже, клиентки получали полный «уход» за лицом и телом. Столь тщательный научный подход невозможно практиковать нигде, кроме специальных салонов. Именно поэтому она такое внимание уделяла их декору: атмосфера роскоши, спокойствия, безопасности должна была усиливать эффект.

В Париже ее появление на рынке декоративной косметики наделало много шума. Мадам была убедительна, успешна и неотразима.

 

Глава 9. Из Парижа в Нью-Йорк

Когда Хелена Рубинштейн открыла в 1912 году «Дом красоты» на улице Сент-Оноре, парижанки, в отличие от жительниц Лондона, уже привыкли пользоваться макияжем. Уже существовала декоративная косметика, и женщины любили, чтобы макияж соответствовал наряду. Но, по мнению Мадам, палитра красок, которой располагали парижанки, была слишком бледной. Пудра ложилась неравномерно, оставляя некрасивые слоистые полосы. В моде был бледный цвет лица, но иногда из-за пудры кожа приобретала синеватый оттенок. На этом фоне слишком выделялись подведенные черным глаза и ярко-красные губы. Однако, как известно, парижанки всегда подчинялись требованиям моды!

Десять лет спустя в журнале Vogue France была напечатана статья «Философия пудры и румян», подтверждающая разное отношение к себе у женщин двух стран. Эту разницу Хелена сразу инстинктивно уловила. Журналист замечал: «Мы не слышали об англичанках, которые пользуются пудрой и румянами, потому что их просто не существует. Если же вы увидите на улицах Лондона женщину с “накрашенным” лицом, то, скорее всего, это иностранка. Возможно и нет, но тогда эта дама принадлежит к тому интернациональному привилегированному классу людей, которые проводят девять месяцев в году из двенадцати в Биаррице, Каире, Каннах и Довилле, иногда наведываясь в Лондон, Нью-Йорк или Париж. Француженка же, напротив, даже принадлежа к среднему классу, всегда имеет под рукой тюбик помады и карандаш для глаз. Скромная парижская работница может (…) при помощи всего лишь черного, синего и красного сделать свое лицо забавным, живым и одухотворенным – и эта способность вызывает единодушное восхищение всех обитателей цивилизованного мира».

Мадам разделяла это мнение и была, можно сказать, вооружена, когда начала свое наступление на Париж на улице Сент-Оноре. Она обнаружила, что Париж – это мировая лаборатория женской красоты. Хелена считала, что во французской столице всегда относились к женщинам как к произведениям искусства – таким же, как прекрасные образцы архитектуры, мебель разных стилей или картины великих мастеров. К тому же для Хелены было очевидно, что парижанки естественным образом принимают все новшества в области соблазнения. После того как ее «кухни» превратились в заводы, она стала испытывать каждое новое свое творение именно в Париже, в то время как в Америке совершенствовала коммерческие механизмы перед тем, как запустить продукт на международный рынок.

* * *

В 1912 году жизнь ее проходила в основном не в Париже, а в Лондоне с мужем Эдвардом и сыновьями Роем и Горацием. Когда же последнему исполнилось два года, Хелена поделилась с Эдвардом своим желанием покинуть Лондон и переехать в Париж. Она была недовольна тем, что не могла пристально следить за делами в новом салоне, несмотря на полное доверие сестре Паулине. Она не могла и не хотела рассчитывать на кого-либо, кроме себя. Эдвард с ней согласился.

Успех, которого она достигла на улице Сент-Оноре, был таким же оглушительным, как и в Мейфере. Мадам слышала разговоры о шведском массаже, но до тех пор у нее не было ни времени, ни возможности проводить эти эксперименты. Ее уверяли, что и всем парижским дамам полусвета, любящим роскошь, и нервическим аристократкам такая процедура, конечно, покажется полезной и расслабляющей. Мысль проводить сеансы массажа пришла ей в голову как раз после знакомства с потрясающей шведской массажисткой Тиллой. Мадам наняла ее на работу в салон.

Практика массажей не была распространена в то время, очевидно, потому, что в массажном кабинете нужно было раздеваться… Хелена послала личные письма нескольким самым элегантным дамам Парижа, предложив провести бесплатную консультацию с последующим сеансом массажа. От такого предложения никто не смог отказаться. Светские львицы и актрисы стали первыми клиентками, которые регулярно посещали «Клинику красоты» и сеансы массажа у Тиллы.

Знаменитая писательница Колетт не разделяла стыдливости дам своего поколения и позволила легко себя убедить в благотворности массажа. Она устала от издевательств своего мужа Вилли – поговаривали, что он запирал ее на ключ в комнате и заставлял писать романы, которые подписывал своим именем. Однажды, когда его не было дома, Колетт решила попробовать знаменитый шведский массаж, о котором все женщины Парижа говорили с придыханием. После сеанса она отвела Мадам в тихий уголок и доверительно сказала своим громким низким голосом, который было невозможно не узнать, хоть раз услышав: «Еще никогда мне не было так хорошо! Теперь я готова вступить в бой с кем угодно, даже с собственным мужем!» И с тех пор всякий раз, когда Вилли уезжал из Парижа и не запирал жену, Колетт спешила в салон и отдавалась во власть умелых рук Тиллы. А слова, которые она «прошептала» своим громоподобным голосом, быстро облетели весь Париж, и у Тиллы вскоре не стало отбоя от клиентов.

Это были последние годы Прекрасной эпохи, и парижский салон Хелены в это время прочно входил в житейский обиход всего Парижа. Принцесса Бибеско писала об этом так: «Уход за собой – важнейшая часть жизни каждой женщины, живущей в Париже, благодаря настоящему культу, объектом которого она себя чувствовала. Все работало на одну цель – освободить женщину от оков материального, чтобы одухотворить ее тело. Эта наука удивительна, она затрагивает душу, именно о ней все мечты. Нужно бороться с природой, жестокой, глупой, варварской природой, и ради этого пущены в ход все уловки человеческого гения»…

Дела шли все лучше на улице Сент-Оноре, но политические бури изменили привычный ход жизни семьи Титус. Настал август 1914 года, и Германия объявила войну Франции. Эдвард пытался убедить жену, что было бы разумнее, имея американское гражданство, уехать в Соединенные Штаты хотя бы ради сыновей. Но покинуть Европу означало бросить все, что Мадам создавала здесь долгими годами и тяжелым трудом. Это было трудное решение, и впервые в жизни оптимизм и сила воли почти покинули Хелену. Небольшое утешение пришло из России: «Когда в 1914 году разразилась война, почтовое сообщение было прервано, и царица прислала ко мне курьера, чтобы впрок запастись нашей продукцией. Войны проходят… красота остается». И все-таки нужно было уезжать.

Гораций, которому было всего три года, впервые пересек Атлантику. Страшно было не ему одному, Хелена рассказывала, что «корабль был невообразимо переполнен, а море – очень бурное, и к тому же все боялись наскочить на вражеские подводные лодки». После довольно тяжелого путешествия семья Титусов наконец сошла на берег в Нью-Йорке холодным утром 1915 года. Хелена не была измучена плаванием настолько, чтобы сразу же не обратить внимание на женщин, встречавшихся им на улицах. Цвет лица у них был мертвенно-бледный, губы сероватые, а носы посинели от холода. Она тут же поняла, что вынужденная ссылка подарила ей новую страну, которую можно завоевать, и огромный рынок для сбыта продукции.

Семья Титусов сначала поселилась в квартире на Риверсайд-драйв, а потом рядом с Центральным парком. «Все очень еврейское», – говорила Хелена, которой эти места совсем не нравились. Она попросила Эдварда найти приличную квартиру «в христианском квартале». И он нашел им жилье в доме номер 43 по рю Уэст (Rue Quest). Семья поселилась на верхнем этаже, а на двух нижних Хелена устроила свой первый американский салон.

Америка, как и Австралия, страна первооткрывателей. Но в 1914 году, когда вторая сохраняла еще статус колонии, Соединенные Штаты были молодой республикой, которая начала стремительно развиваться. Хелене это очень нравилось. Уже в конце 1915 года «Институт Valaze» открыл свои двери для посетителей в Новом Свете – в доме 49 на улице Вест в Нью-Йорке. Почти одновременно с ним открылся второй салон в Чикаго, а вскоре и третий – в Бостоне.

Хелена купила загородный дом, расположенный на Олд Индиан Чейз-роуд, в Гринвиче, штат Коннектикут. Каждое утро она оставляла сыновей на попечение няни и отправлялась на улицу Вест. Рою уже исполнилось семь лет, Горацию – три, и оба они очень страдали от того, что родители редко бывали дома. Нянями работали молодые женщины из бедных семейств, у которых не было никакой профессии – Мадам называла их «дворянки». Эти «дворянки» были нетребовательны, дешево обходились и были гораздо лучше воспитаны, чем обычные гувернантки и бонны. Но как-то одна из них уехала вместе с Эдвардом в Чикаго. Эта поездка положила начало глубокому кризису в отношениях супругов и вспоминалась даже при разводе много лет спустя.

* * *

Завоевать Соединенные Штаты было для Хелены двойным вызовом. Во-первых, по сравнению с европейскими странами, масштаб этого рынка был совершенно другим. Во-вторых, впервые в жизни Мадам пришлось соперничать лично с Элизабет Арден.

В самом начале своей карьеры, в 1909 году, мисс Флоренс Найтингейл Грем использовала имя Элизабет Грем. И только в 1914 году окончательно стала называть себя Элизабет Арден. Когда в 1909 году ее продукция еще только появилась в Соединенных Штатах, Хелена Рубинштейн уже была хорошо известна в Австралии и в Англии. Но когда Мадам приехала в Нью-Йорк, Элизабет Арден уже была не новичком в мире косметики. Она тоже обладала сильным характером и харизмой, ее имя и марка уже были известны по всей Америке. В такой стране было предостаточно места для них обеих, но было очевидно, что две такие властные женщины будут бороться за первенство. Соперничество Элизабет Арден и Хелены Рубинштейн вошло в историю развития американской косметической индустрии и привело к созданию двух огромных коммерческих и финансовых империй.

Борьба была безжалостной, но Мадам удалось внедриться на новый рынок: эксклюзивные медико-эстетические услуги, которые предлагались в салоне, очень нравились американкам, падким на все «здоровое и естественное». Эдвард развернул грандиозную рекламную кампанию, и результат оправдал затраченные усилия. По словам Мадам, ей одной удавалось «соответствовать» своей рекламе благодаря, с одной стороны, разнообразию средств и услуг по уходу, а с другой – гарантированному лабораторному тестированию и научному подходу. Следование этим принципам ожесточало борьбу: Элизабет Арден была вынуждена изменить методы работы. «Доверие, возникшее благодаря моему опыту косметолога, и то, что авторитет моего прошлого ниспровергал ярмарочных торговцев, заставили многие фирмы изменить стиль работы», – объясняла Хелена. Было очевидно, что обе фирмы отныне преследовали одну и ту же цель – «бороться с псевдонаучными утверждениями и доказывать свою работу результатами». Борьба началась.

По всем Соединенным Штатам Мадам проводила открытые конференции и демонстрировала средства и услуги по уходу за лицом, уделяя особенное внимание глазам, а также курсы физических упражнений. К тому же она давала частные консультации слушательницам своих курсов. Миллионы женщин увлеченно следовали ее методам.

Такая широкая рекламная кампания привела к возникновению конкуренции, которую невозможно было выдержать без опыта научных экспериментов в области косметологии. Крупные торговые дома заинтересовались маркой «Хелена Рубинштейн» и быстро поняли, как выгодно продавать эту продукцию. Наконец, общество осознало – косметология – настоящая профессия, сложная индустрия, которая может быть опасна без контроля.

1915 год стал очень важным в истории марки, потому что эти конференции в корне изменили политику распространения продуктов Valaze. До этого, как мы помним, вся линия этой продукции продавалась только в «Домах красоты» Хелены Рубинштейн. Но на этот раз Хелену атаковали большие торговые дома – City of Paris в Сан-Франциско и Halle Brothers в Кливленде первыми послали запрос на закупку ее продукции и получили разрешение на массовую продажу. Она уже не могла больше противостоять этому процессу.

Но Хелена была убеждена, что необходим официальный контроль. Она не только не боялась за качество услуг в своих салонах, но и мечтала о профессиональном обучении мастерству косметолога, после которого выдавался бы настоящий диплом. Она знала по опыту, каким опасным может быть бездумное использование некоторых химических соединений.

Успех в Америке пришел быстро, возможно, даже слишком быстро. Она решила немного приостановить ход дела, повторяя любимую польскую поговорку: «Шаги мудрости медленны». Но, следуя своему первому побуждению, она отказывалась увеличивать количество демонстраций, пока не была создана команда профессиональных косметологов и ассистентов. Она ничего не оставляла на волю случая, чтобы не рисковать: малейшая ошибка в изготовлении средств или в их использовании могла обойтись слишком дорого.

Но искушение было велико. Сначала – Мельбурн, потом – терпеливое ученичество и путешествие по Европе, затем годы, потраченные на совершенствование своих методов в Лондоне, и выработка целой доктрины по уходу за собой для женщин в Париже… Но эта огромная страна с ее головокружительными запросами необыкновенно будоражила воображение. Хелена и так отдыхала довольно редко, но теперь работала как никогда! Она даже попросила приехать Манку, которая вела дела в Лондоне.

В мельбурнский салон наняли управляющего, а Цеска – которая тем временем уже вышла замуж за англичанина Эдварда Купера, жившего в Австралии, – заменила Манку в Лондоне. Цеска стала душой английского филиала вместе с Борисом Фортером, англичанином русского происхождения. Они хорошо дополняли друг друга: Борис был прекрасным руководителем, а Цеска замечательно разбиралась в косметике. Благодаря ей появилось много удачных нововведений, например именно она предложила добавлять шелк в декоративную косметику. «Дом красоты Valaze» на Графтон-стрит, 24, будет полностью разрушен бомбежками во время Второй мировой войны. Но после шести лет на Беркли-сквер, 48, воспоминания победят: салон в конце концов снова откроется на Графтон-стрит, в доме 3.

Но вернемся в Соединенные Штаты. В 1917 году Мадам начала обучать мастеров-демонстраторов использованию продукции своей марки. Обучение длилось не меньше шести месяцев и было очень дорогостоящим. Но для Хелены это был вопрос чести: она не могла позволить, чтобы покупательницы неправильно пользовались ее продукцией. Демонстратор-консультант сейчас – широко распространенная профессия во всем мире, и изобрела ее Хелена Рубинштейн, чем она всегда очень гордилась.

Вместе с Манкой Хелена объехала все Соединенные Штаты с «театральным турне». С командой консультантов она пересекла всю страну, от Балтимора до Сан-Франциско, от Денвера до Чарльстона, от Майами до Канзас-Сити. Она заводит новые знакомства, изучает вкусы и потребности женщин в каждом городе – тщательно анализирует вопросы, которые слушательницы задают во время семинаров. На каждую встречу приходили женщины с разными проблемами, увлеченные и настроенные скептически, насмешливые и доверчивые, но им всегда было любопытно узнать больше о том, что предлагала Хелена.

Она поняла, как показывать товар так, чтобы он продавался самым лучшим образом. Хелена и Манка работали по восемнадцать часов в сутки – не оставляя ни одной бреши, все доводя до конца. Проводили демонстрации, семинары, частные консультации, и даже заменяли своих сотрудниц, если нужно. Они практически не распаковывали багаж. Работа так увлекала их, что они не чувствовали усталости.

Хелена торопилась, потому что скоро ее продукция должна была появиться на прилавках магазинов. Беспокойство было тем сильнее, что опыт продажи по почте провинциальным клиентам, который она приобрела и в Лондоне, и в Париже, уже показал ей, что контролировать использование определенных средств невозможно, потому что все детально расписать и проконтролировать – задача невыполнимая.

Идея, что сотрудники несут ответственность за каждого отдельного клиента, лежала в основании всего предприятия. Опыт, накопленный за годы работы в салонах в разных странах, позволил ей создать целые линии разнообразных средств по уходу за кожей. Кроме того, были созданы линии средств декоративной косметики, парфюмов, средств по уходу за волосами. И все это сопровождалось точными инструкциями по применению.

Но в конце концов она сдалась. В 1917 году Мадам впервые позволила продавать свою продукцию не только в специализированных магазинах. Счастливыми ее избранниками стали вначале Marshal and Field в Чикаго, J.-L. Hudson в Детройте, Filene’s в Бостоне, Sacks в Нью-Йорке и Bullock’s в Лос-Анджелесе. Другие войдут в этот список позже.

Мадам ставила своим дистрибьюторам жесткие условия: продукция могла продаваться только в тех магазинах, продавщицы и консультанты которых прошли знаменитое шестимесячное обучение. Это строго проверялось перед тем, как Хелена подписывала договор на продажу товара. Первые годы она лично следила, чтобы те условия, которые она считала основными, исполнялись тщательнейшим образом.

Хотя Эдвард по-прежнему поддерживал ее на пути в бизнес-леди, все более долгие и частые отлучки жены раздражали его. Конечно, он возглавлял все рекламные кампании Хелены, а девиз марки стал его настоящей находкой: «I Helena» – «Я – Хелена». Этот слоган звучал везде во всех интервью и рекламных акциях. Но когда однажды Хелена вернулась из поездки в Нью-Йорк, Эдвард сообщил ей о своем намерении развестись. Конечно, он был ветреник, но, несмотря на все мучения, Хелена его все-таки любила. Да и он ее тоже по-своему продолжал любить; но его увлекала светская жизнь в кругу писателей и художников, и он не выносил одиночества, на которое его обрекала жена. Расставание было долгим и тяжелым.

* * *

Ноябрь 1918 года. В Европе снова наступил мир. Охваченная ностальгией, Хелена предложила Эдварду вернуться в Европу, в Париж. Она втайне надеялась, что переезд что-то изменит и спасет их брак. Рой и Гораций были еще малы, такие перемены не могли всерьез повлиять на них. Эдвард согласился, тем более что и сам планировал вернуться в Париж.

С окончанием Первой мировой войны закончилась целая эпоха. Взамен старого мира родился новый. Маленькая польская иммигрантка смогла поймать удачу и сделать эту новую жизнь блистательным приключением. После четырех лет битв, страданий и труда в мире мужчин женщины получили свободу и независимость – наконец настало их время. Теперь бутик мадемуазель Шанель на улице Шамбон и салон мадам Рубинштейн в предместье Сент-Оноре стали местом отдыха и удовольствий, где женщины учились искусству заниматься собой.

 

Глава 10. Возвращение в Париж

Возвращение в Европу было гораздо веселее, чем отъезд оттуда. На корабле, плывущем во Францию, Хелена и Эдвард почувствовали, что первый раз за долгое время после медового месяца они могут насладиться отдыхом. Рой и Гораций тоже были счастливы, потому что и папа и мама были с ними рядом, – а это такая редкость! Все дела, заботы и тревоги оказались забыты.

Никто не думал о делах до тех пор, пока Хелена не прочитала в одной из французских газет объявление о продаже старого особняка в предместье Сент-Оноре, всего в нескольких шагах от ее салона. Она тут же послала каблограмму, желая узнать все детали, и уже вечером, еще пересекая Атлантику, Мадам стала счастливой владелицей пятиэтажного особняка в предместье Сент-Оноре.

Приехав в Париж, она с головой погрузилась в работу: нужно было превратить этот старый дом в салон, достойный «Дома красоты Valaze». Семья Титусов поселилась на верхних этажах над салоном на улице Сент-Оноре, и снова началась круговерть.

Хелена все пополняла и совершенствовала свою коллекцию украшений, мебели, миниатюр, живописи и скульптуры, а Эдвард Титус искал убежища и утешения в спокойном романтичном мире искусства и книг. Роя и Горация отослали жить в Лондон, где они и учились потом – первый в Оксфорде, второй – в Кембридже. В Париже светская жизнь шла параллельно профессиональным занятиям.

Стоит упомянуть об одном типичном явлении той эпохи – девушки из бедных семей часто пользовались протекцией богатых и известных молодых людей. Они становились куртизанками или деловыми женщинами, и судьба их менялась, благодаря молодым людям, бравшим на себя заботу о них. Они испытывали к своим благодетелям странную смесь презрения и благодарности, а иногда даже по-своему любили их. Например, Эмильена д’Алансон, знаменитая куртизанка, заставила всех забыть, что она дочь консьержки с улицы Мартир в Париже и что ее имя Эмили Андре. Она обязана этим молодому герцогу д’Юзесу, который из-за нее и разорился. Габриэль Шанель, дочь ярмарочных торговцев, стала знаменитой Коко благодаря Этьену Бальзану, который вытащил ее из родной провинции и финансово поддерживал в самом начале ее пути к славе.

Хелене это было чуждо. В модных местах она появлялась очень редко, ведь ее подлинной страстью была работа, не оставлявшая времени ни на что другое. Она была одиночкой и все делала сама. И когда много позже Мадам, королева косметики, будет устраивать грандиозные приемы на весь Париж, тому будут две существенные причины. Первая касается ее профессиональной жизни: она должна была принимать, развлекать и удивлять тех, кто содействовал ее известности, а также клиентов. Вторая причина была в ее любви к живописи и художникам. Этот интерес взрастил в ней отец, проводя долгие часы вместе с дочкой в музеях Кракова. Муж продолжал развивать ее вкус – он и сам увлекался живописью, а походы в «Опера» и книги американских писателей, неизвестных в Европе, которые он ей давал, еще больше укрепляли ее страсть к искусству.

До войны 1914–1918 годов Титусы часто посещали те места в Париже, где собирались женщины горячего и алчного нрава, в которых сосредотачивалось все очарование эпохи. Теперь высшее общество Парижа открылось им благодаря грандиозным приемам Поля Пуаре, друга и модельера Хелены с первого ее дня в Париже. Иногда их отношения становились довольно бурными, потому что Мадам всегда была очень требовательна и на сеансы примерок у кутюрье часто реагировала излишне эмоционально. Однажды, когда Хелена пребывала в особенно дурном расположении духа, Поль Пуаре, разъяренный беспрестанными критическими замечаниями в свой адрес, оставил ее стоять в буквальном смысле голой, разорвав в гневе на мелкие клочки ее платье, которое было уже почти готово. Но все это не мешало все ярче расцветать их искренней дружбе.

Пуаре – человек, избавивший женщин от корсета, придумывал незабываемо красивые вечера. Он растянул над своим садом огромный тент, который автоматически растягивался и собирался, скрывая или открывая взглядам большой шатер в персидском стиле, где собирались сливки парижского общества. Хелена и Эдвард были гостями и на персидских праздниках, которые устраивали графиня де Шабрийан и графиня Бланш де Клермон-Тоннер. Увлечение Востоком охватило Париж после грандиозного успеха «Русских балетов» Сергея Дягилева. Сам Поль Пуаре попросил Мадам «погрузиться в тайны гарема», чтобы сделать макияж манекенщиц для одного из его дефиле. «Поймите меня правильно, – уточнил он, – парижанки не должны выглядеть как одалиски, скорее нужно подчеркнуть, что это именно западная культура».

Во время одного из вечеров у Пуаре Хелена познакомилась с Мисей Серт. Перед Первой мировой войной она еще была женой Альфреда Эдвардса, «финансиста, который изумлял Париж своей экстравагантностью и управлял газетами, формировавшими общественное мнение» – так его описала Хелена. Мися Серт родилась в Санкт-Петербурге в 1872 году, в один год с Хеленой. Отец ее был поляком, а мать – наполовину русской, наполовину бельгийкой. Детство ее было довольно неблагополучным (мать умерла при родах, а отец коллекционировал «мачех»), но Мися росла среди людей искусства. Ее отец сам был художником и скульптором, а воспитывали девочку русская бабушка, которая была музыкантшей, и бельгийский дедушка – виолончелист-виртуоз. Совсем молоденькой она оказалась связанной близкой дружбой с Форе, который, говорят, разразился слезами, узнав о ее помолвке. Первым ее супругом был француз польского происхождения Тадеуш Натансон. Ей было пятнадцать, а ему – двадцать семь лет!

В 1889 году Натансон вместе с братом Александром основал журнал Revue Blanche, открытый новым идеям и молодым талантам. В том же году Поль Галлимар, отец Гастона, выпустил эксклюзивное издание в одном экземпляре – роман братьев Гонкуров «Жермини Ласерте». Это было время просвещенных дилетантов, у которых были средства стать литературными меценатами. В течение нескольких лет маленькие журналы, бурлившие идеями литературы будущего, множились, а затем исчезали после всего нескольких выпусков. Но издание братьев Натансон, которое, по словам Жида, было точкой пересечения всех противоречивостей того времени, выходило ежемесячно в течение двенадцати лет. Имена Марселя Пруста, Оскара Уайльда, Франсиса Жамма, Поля Клоделя, Леона Блума, Стефана Малларме и других так или иначе фигурировали в журнале Revue Blanche, который имел огромный авторитет в мире искусства и литературы своего времени. Некоторые из них также появлялись в La Nouvelle Revue Francaise, созданном Гастоном Галлимаром несколько лет спустя.

Друзья Тадеуша Натансона, небезызвестные Тулуз-Лотрек, Вюйар и Боннар, рисовали рекламу для журнала, и все выбирали Мисю своей моделью. И она, в черном манто с большим меховым воротником, с муфтой и в виолетке, стала для французской интеллигенции символом La Revue Blanche.

Хелена познакомилась с Мисей вскоре после ее развода. Она собиралась выходить замуж второй раз за Альфреда Эдвардса, владельца Matin и, как замечала Хелена, большинства разделов Figaro. Но Мися продолжала принимать старых друзей в красивейшей квартире на улице Риволи, где Хелене посчастливилось познакомиться с представителями буйного художественного авангарда, для которых Париж был центром мира. Друзьями Миси были Серюзье, Боннар, Ренуар, Дебюсси, Вюйар и Аполлинер, с которыми она продолжала поддерживать дружеские отношения, несмотря на разрыв с Натансоном. Но потом появилась новая гвардия – художник Хосе Мария Серт, и все снова радостно собрались на улице Риволи.

Когда Хелена вернулась из Нью-Йорка и снова встретилась с Мисей, ее салоны уже были очень известны, а стать настоящим снобом получалось только тогда, когда ты начинал называть мадам Серт по имени. Мися Годебска стала женой художника Хосе Марии Серта в 1914 году. Она покинула улицу Риволи и переехала на набережную Вольтер. Жан Кокто, который тоже попал «в свет», благодаря вечерам на набережной Вольтер, описывал знаменитый салон в очень лестных выражениях: «С севера он освещался зелеными бликами Сены, с юга – оранжевыми всполохами полотен Боннара. Эти картины Мися обрезала на свой лад так, чтобы они соответствовали изгибам стен. Настоящий скандал! …Мы получали догаресс (догаресса – супруга дожа. – Прим. ред.) и великих жриц, получали муз, у нас их было предостаточно! Но как редко можно встретить тех, кто необходим искусству, – тех, кто не боится располнеть, но приносит в этот храм дух грабежа, дух тканей и разрезающих их ножниц. (…) Мися с ее страстностью и бунтарским характером все время мешала краски, не позволяя им застыть…Только сильные художники, верящие в свое высшее предназначение, могли выдержать эту возмутительницу спокойствия, которая неслась по жизни как бешено вращающаяся юла, опьяненная шумным вихрем своего кружения и никогда не замедляющая оборотов».

Мисю и Хелену объединяла любовь к Польше и страсть к современному искусству. «Несмотря на то что Мися всегда была в центре внимания, а я большей частью молчала, наше происхождение и то, что мы обе восхищались современной живописью, положило начало дружбе, которая с тех пор никогда не прекращалась». Мися познакомила Хелену с фовизмом и с той революцией в живописи, которую принесло это направление.

Хелена обедала у Миси, когда та сообщила Ренуару, уже парализованному, что большой портрет, который он написал для семьи Шарпентье, будет приобретен музеем «Метрополитен» в Нью-Йорке за баснословную сумму в пятьдесят тысяч франков.

– Это невероятная цена для произведения художника, который еще жив! – вскричал Ренуар.

– А сколько же заплатили за него вам? – спросила Хелена.

– Мне?! – прорычал Ренуар, – триста франков плюс обед.

Хелена была также свидетельницей происшествия, ставшего анекдотом, которое еще раз показало благородство Миси. Это произошло в «Опера», в ложе Миси, куда была приглашена и Хелена. Они пришли посмотреть генеральную репетицию «Петрушки» в постановке Сергея Дягилева. Занавес должен был подняться уже двадцать минут назад, но ничего не происходило. Зрительный зал, переливающийся мерцанием драгоценностей, охватывало волнение, и постепенно напряжение росло. Дверь ложи внезапно резко отворилась, и появился смертельно бледный человек огромного роста – руки его тряслись, а лоб покрывали крупные капли пота.

– Серж, что происходит?

– Мися, у тебя есть четыре тысячи франков? Быстрее!

– Не здесь, но дома есть, конечно.

– Костюмер грозится увезти костюмы обратно, если ему немедленно не заплатят все полностью. Это ужасно!

Мися немедленно прыгнула в машину (как она пишет в своих мемуарах, она была первой, у кого появилась одна из тех машин, что были детищем гениальных голов господ Диона, Бутона, Паннара и Левассора, и развивала скорость до 30 километров в час), и несколько минут спустя занавес поднялся. Спектакль был прекрасен.

Мися часто помогала Дягилеву выйти из затруднительных финансовых ситуаций. Некоторые газеты писали, что Хелена тоже была его меценатом. Сама она, впрочем, никогда ничего подобного не говорила, но по-своему она все-таки поддерживала некоторых художников, покупая их работы. «Это хорошо для рекламы, это хорошая инвестиция и это хорошо украшает пустые стены!» Вначале Мися была ее советчицей. «У нее хороший глаз. Она обладала удивительной способностью находить все необычное», – говорила она о подруге.

Мися Серт любила приглашать к себе в салон художников вместе с герцогами и принцами. У нее Мадам познакомилась «с этим маленьким писателем-евреем, который жил в комнате с пробковыми стенами. Он еще написал очень известный роман, который я так и не смогла прочесть. Вы знаете его, Марсель… Марсель как-то там…» Это о Марселе Прусте! «Воплощенный капитан Немо, худощавый, бледный, с бородой как у покойного Карно» – так с безразличным видом говорил о нем Жан Кокто. По словам Хелены, он задавал ей множество вопросов о макияже: «Пользуются ли герцогини румянами и помадой? А дамы полусвета подводят глаза?» Удивленная и смущенная, она не знала, что ответить; такие детали были ей неизвестны. Позже она пожалеет, что не смогла предугадать громкую славу, ожидавшую этого молодого «Марселя как-то там», которому она могла бы дать пару-тройку советов.

И хотя, на первый взгляд, они были очень разные, Мися Серт оказывала на Хелену огромное влияние. Из-за своей гениальной способности к элегантным импровизациям, манеры ходить, смеяться, играть веером, на котором был написан катрен рукой Малларме, подниматься по лестнице, комкать край меховой накидки или носить диадему Мися стала для Хелены живым воплощением того, что женская красота, далекая от застывших образцов в музеях, – это искусство, непринужденное и легкое.

Именно Мисе Хелена отчасти была обязана успехом новой клиники в предместье Сент-Оноре. И в самом деле, некоторые из ее приятельниц, невольно заразившись ее энтузиазмом, приходили в салон, чтобы насладиться его услугами. А приятельницами этими были, например, графиня де Шевинье и графиня Греффюль, которую Марсель Пруст обессмертил в романе «В сторону Германтов», мадам Ревель, ставшая графиней де Шаваньяк, великая княгиня Мария Павловна, принцесса Жак де Брольи и принцесса Эдмон де Полиньяк. Этот список станет еще длиннее, если включить в него актрис – Сару Бернар, Габриэль Режан, Сесиль Сорель, Маргарит Морено, Иду Рубинштейн (эта однофамилица Хелены была танцовщицей в труппе Дягилева) и многих других…

В то время жизнь Парижа была полна противоречий. Война только что закончилась, оставив за собой миллион восемьсот тысяч убитых и поколение «ветеранов», жизнь которых была искалечена фронтовыми ужасами. В эти «безумные годы» Париж охватило какое-то оцепенение. В нем больше не устраивалось ни одного большого бала, только в Лондоне на «Голубой бал» собиралась вся английская аристократия. Франция же никак не могла оправиться.

Танцевать в Париже стали меньше, зато в моду вошла верховая езда. Но теперь женщины садились в седло по-мужски! Что касается парижской элегантности, то, если верить статье французского Vogue от июля 1920 года, то «все женщины теперь тяготеют к простоте: если они не носят строгий костюм, то предпочитают платье из саржи или шерсти, маленькие традиционные платья, очень красивые, украшенные кружевами по вороту и рукавам и с плиссированной юбкой». Стиль Коко Шанель, простой и практичный, подходящий для каждого дня, чувствовался и в аромате духов Bois.

Интеллектуальная жизнь кипела: конференции, концерты, визиты в мастерские модных художников были очень популярны. В той же статье Vogue журналистка пересказывает разговор с одной из своих подруг:

– Мне было нечего делать, и я заказала свой портрет.

– Да? И кому же?

– Ах, моя дорогая, это просто чудо, мастерство и простота античности – это Пикассо!

– Вам так нравится этот художник?

– Он забавный, и к тому же с таким любопытством смотрит на природу. Возможно, талант у него небольшой, но меня увлекает его систематичность, его взгляд и то, как он переносит из литературы в живопись то, что невозможно увидеть. Возможно, что через несколько лет мы всего лишь улыбнемся, глядя на его полотна, но сейчас он умеет передать самые современные идеи… А мой портрет – это вообще очень интересно.

В тот же год Луи Маркусси написал портрет Хелены Рубинштейн. Художник, родившийся на шесть лет позже Мадам, в 1882 году, в Варшаве, был поляком, и это их сближало. Вскоре взаимная симпатия превратилась в близкую дружбу. Познакомившись в 1910 году с Пикассо и Аполлинером, Маркусси, который находился под большим влиянием импрессионизма и фовизма, стал работать в стиле кубизма – это проявлялось, в основном, в коллажах и росписях по стеклу.

Коллекции Мадам приобретали настоящую ценность. Она была женщиной со вкусом ко всему необычному, со смелым взглядом на искусство и страстью к эклектике, к тому же обожала художников-авангардистов. Очень скоро она собрала уникальную коллекцию африканской скульптуры и современной живописи. Ее коллекция миниатюр, хранящаяся сейчас в Израиле в музее Тель-Авива, располагалась рядом с греческими скульптурами и ценной старинной мебелью. По ее заказу двадцать семь художников написали двадцать семь ее портретов, некоторые из них этим и начали свою карьеру.

* * *

Эдвард и Хелена очень сожалели о том, что у них никогда не было настоящего дома в Париже. Нужно было найти место, достойное их положения в обществе, где они могли бы устраивать приемы и принимать старых друзей. По предложению Эдварда они решили построить частный особняк на бульваре Распай рядом с Монпарнасом, в сердце художественного и литературного Парижа.

Богема переместилась с Монмартрского холма на бульвар Монпарнас. В 1902 году Бато-Лавуар в доме 13 на улице Равиньан, ставшей потом площадью Эмиль-Гудо, было центром искусства, колыбелью кубизма. Там жили и творили не только Пабло Пикассо, Хуан Грис, Амедео Модильяни, Жорж Брак, но и писатели, например Макс Жакоб или Пьер Реверди. Но города остаются неизменными, это меняются времена и нравы людей, в них обитающих. После разрыва с Фернандой Пикассо в 1912 году поселился там со своей новой подругой Евой Гуэль в доме 242 на бульваре Распай, и часть его «компании» последовала за ним. Но едва начались прекрасные дни на Монпарнасе, как в 1918 году Пикассо вновь переехал (с тех пор он жил на улице Ля Боэти).

Дом номер 216 на бульваре Распай проектировал польский архитектор Бруно Элькукен, недавно приехавший в Париж. И Эдвард, и Хелена хотели, чтобы особняк был построен таким образом, чтобы им могли пользоваться их друзья. В результате ансамбль состоял из двух зданий с мастерскими для художников и нижним этажом, на котором был устроен маленький театральный зал на семьдесят восемь мест. Этот зал, вначале называвшийся «Распай 216», а потом «Студия Распай», постепенно превратился в кинотеатр. Этот архитектурный проект хорошо показывает художественные и житейские предпочтения супругов.

Дом, в котором Хелена и Эдвард проживут вплоть до развода, был построен в 1922 году. Они занимали там верхний этаж. Наконец настало время, когда они устроили свой первый прием в настоящем собственном доме, а не в верхних комнатах салона Мадам.

 

Глава 11. На улицах предместья

Приехав в Париж в конце 1918 года, Хелена, к своему большому удивлению, обнаружила, что женщины там теперь носят короткие прически. Эта мода появилась весной предыдущего года. Колетт и Полер, одна – жена, другая – любовница Вилли, смело отрезали волосы еще за десять лет до этого. Обе дамы были в пух и прах раскритикованы парижским обществом, а над Вилли насмехались, называя его «мужчиной с двумя обезьянками». Парижанки держались до последнего, но когда сама Коко Шанель появилась с короткой стрижкой, волосами пожертвовали все до единой.

Поль Моран писал в своем дневнике: «Уже несколько дней главенствует мода на короткие волосы у женщин. Эти прически сделали все, одна за другой: здесь и мадам Летелье, и Шанель…» Но ни Мадам, ни ее сестры не стали жертвами этой моды. Тем не менее к ее косметическим салонам прибавились еще и парикмахерские. Но только в 1958 году одна из племянниц Мадам, Мала, которая царствовала в «Доме красоты» в предместье Сент-Оноре, сменила шиньон на короткую стрижку.

Мадам, в отличие от Коко Шанель, которая всегда носила свои модели, не стриглась в парикмахерских салонах и всегда неукоснительно следовала своим собственным правилам ухода за лицом и телом. Она всегда уменьшала свой возраст лет на десять, и все фотографии только подтверждали этот невинный обман. Прекрасные украшения, роскошные наряды – она сияла, как звезда… Поль Пуаре тоже немало способствовал славе предместья Сент-Оноре. Очень быстро он осознал, что сотрудничество с салоном Мадам идет на благо и ему, и его клиенткам, которые слепо ему доверяли. Хелена описывала Пуаре так: «Гладковыбритый человек небольшого роста с огромными выпуклыми глазами, немного высокомерный и фамильярный в общении, то по-отечески нежный, то совершенно непредсказуемый. Искусный иллюзионист: ему удавались и карточные фокусы, и декламации, импровизированные спектакли, наряды, маскарадные костюмы, духи… Это был мастер представлений, актер, художник-любитель, архитектор и декоратор, а не только кутюрье. Он стал бы и стилистом-косметологом, если бы я не придумала это раньше него».

На роскошных приемах, которые разорят Пуаре, Мадам поняла, что женский макияж должен измениться – необходимо было убрать эффект маски, который утяжелял лицо. Ночи напролет на своей «кухне» на улице Сент-Оноре вместе с химиком, работающим с заводом в Сен-Клу, она пыталась создать более легкую основу для тонального крема и получить больше оттенков румян и помад для разных типов кожи и придать им прозрачность.

«Высшая ступень мастерства – это естественность, – говорил Поль Пуаре, – но естественность превосходного качества». Хелена никогда не забывала эти слова. И уже много позже, в 1950 году, когда развитие технологий позволило ей внедрить в косметические средства шелк, оживляющий текстуру крема и придающий коже необыкновенную бархатистость, Мадам думала о том, что Пуаре, этот король Парижа, остался бы доволен ею.

В круг постоянных клиентов входили еще и Люсьенн Рабате, одна из лучших «мастериц» Каролин Ребу, самой модной тогда модистки; Мари Кюттоли, которая возродила искусство вышивки, и Коко Шанель. Хелена и Коко очень симпатизировали другу другу, к тому же были одного возраста и схожего темперамента. Но тем не менее Мадам продолжала одеваться у Поля Пуаре. Она отвергала стиль Шанель по причинам исключительно эстетического характера: сама она была невысокого роста, немного полновата и не очень любила длинные силуэты, плотно облегающие фигуру платья и мягкие ткани, столь дорогие сердцу Коко.

Хелена одевалась и у Ворта, которого считала королем моды. Его платья всегда изготавливались вручную, и осознание того, что целая мастерская швей и вышивальщиц трудилась над ее нарядом, очень радовало ее. Но, по ее словам, Ворт не может соперничать с Пуаре, потому что Поль – гений.

Именно Полю Пуаре женщины обязаны главными новшествами того времени. Он начинал у Дусе, потом работал у Ворта. 1912 год стал апогеем его карьеры: восточный стиль, который он ввел в моду, произвел настоящий фурор. Он был непревзойденным колористом и предтечей многих модных тенденций. Но все, что Пуаре только предлагал, Шанель доводила до конца. Он облегчил строение корсета, она его полностью упразднила. Он попытался немного укоротить длину юбки, Габриэль открыла полностью женские икры. В 1918 году жизнь женщин изменилась. Во время войны они должны были работать на заводах, а когда восстановился мир, самые смелые уже позволяли себе роскошь управлять автомобилем на конной тяге, полностью изменив представление о женских физических возможностях. «Я создавала моду на протяжении четверти века, – говорила Шанель. – Почему? Потому что я знала, как передать дух своего времени». Этот дух времени не признавался Хеленой Рубинштейн, которая продолжала одеваться у Пуаре, выбирая длинные платья пастельных тонов. Но все же ей иногда приходилось подчиняться требованиям моды. Например, в 1922 году Шанель создала специально для нее манто, вдохновившись силуэтом бретонской рыбачьей блузы, на что Хелена сказала: «Шанель придумывает, а потом совершенствует. Она совершенствует уже существующие модели… Ловко, правда?»

Освобожденные из корсета, одетые в облегающую одежду по моде Шанель, женщины не могли больше, как это было раньше, скрывать округлости фигуры под длинными струящимися платьями Пуаре. Сеансы массажей у «императрицы Красоты», как любил называть ее Жан Кокто, стали первой необходимостью. Однажды Мадам, которая всегда заботилась о процветании компании и рекламе, разговаривала в салоне с журналистом в присутствии Колетт. Она уже привыкла регулярно посещать салон и вскричала: «Для женщины сеансы массажа – святой долг! Французские женщины не забывают об этом – как иначе они смогут удержать любовника!» Пресса доделала все остальное, и в салонах массажа в «Доме красоты Valaze» началось столпотворение.

* * *

В конце 1920 года Мадам поняла, что готова изменить план продаж своей марки в Соединенных Штатах. Первые попытки продавать продукцию в больших магазинах были успешны, и теперь настало время начинать настоящее промышленное производство. С торговым домом City of Paris в Сан-Франциско, первым магазином, начавшим сотрудничество, был заключен наконец долгожданный договор. За ним последовали контракты с Meier et Franck в Портленде, Frederic et Nelson в Сиэтле, Famous-Barr and Co. в Сент-Луисе. Идея мадам Рубинштейн «Красота по науке» покорила Америку.

Новый способ распространения товара заключался не только в создании новых услуг, модернизации заводов, усовершенствовании рекламных акций на местах, но и в реорганизации европейских салонов красоты. Заводы в Сен-Клу около Парижа, на Лонг-Айленде в Нью-Йорке были построены именно в тот год.

В том же 1920 году были закончены все подготовительные работы, и парижский «Дом красоты» переехал на улицу 216 в предместье Сент-Оноре. HELENA RUBINSTEIN было написано большими буквами на фасаде дома, а в овале над входом – «Продукция Valaze». В 1923 году марка насчитывала восемьдесят базовых наименований и сто шестьдесят экспериментальных продуктов, включающих средства по уходу за лицом и телом, несколько линий макияжа и даже Reducing Preparations – средства для похудения. Пять лет спустя, в 1928 году, новинок в салонах и магазинах было уже три сотни.

Двадцатые годы были очень плодотворны для Мадам, которая без конца ездила из Европы в Америку и обратно, путешествовала по разным странам, открывала новые филиалы. Дела шли все лучше. Ее клиники работали уже во всех крупных странах Латинской Америки. За длительными поездками по стране следовали путешествия на другие континенты. Хелена приучила себя отдыхать в самолетах.

Во время многочисленных поездок она встречалась с биологами, химиками, физиками и другими учеными, чьи исследования касались ее сферы интересов и могли помочь ей в работе.

Эти познавательные путешествия открыли ей новое поле для изысканий – целебные свойства растений. Она узнала, что эффективность их действия зависит от изначального места произрастания, например для водяной лилии – это Египет, для папоротника – Канада, для некоторых водорослей – Океания. Мадам уверяла, что «те растения, которые растут повсюду, не имеют реальной силы, которую бы имели, если бы росли только в Оверне. Жасмин из Грасса (в Грассе она впоследствии купит виллу, прозванную “Белый дом”. – Прим. авт.) стоит в десять раз дороже, если его быстро собрали на определенном солнечном холме и высушили на рассвете». Она отправилась в Эфиопию, чтобы именно там найти особенный воск, который изготавливали дикие племена. Она поехала даже в Тибет в поисках мускуса от телят косуль, живущих на высокогорных плато. Для нее не было ничего увлекательнее, чем охотиться за редким цветком или корой дерева, описанным в какой-нибудь древней книге. И она всегда их находила.

Несколько раз ей довелось столкнуться с мошенниками. Например, некий известный китайский врач доверил ей тайну экстракта одного редкого растения, который он использовал для пилинга. У этого человека была удивительно гладкая и молодая кожа. Но всякий раз использование этого экстракта приводило к сильнейшему кожному раздражению, и Хелена так никогда и не смогла подобрать его правильную дозировку.

* * *

Во время этих долгих путешествий и научных изысканий Хелена не забывала и о семье. Отовсюду она посылала сестрам письма и открытки, и ее племянницы погружались в мечты о неведомых странах так же, как в свое время она сама мечтала об Австралии. Хелена не знала, что одна из них, Мала, дочь Регины, безмерно восхищалась тетей и считала ее настоящей героиней, которая затмевает всех принцесс из волшебных сказок. Мала украшала стены своей комнаты фотографиями Хелены, открывшей ей целый мир, совершенно непохожий на жизнь в Кракове.

Когда Мале исполнилось восемнадцать, в ее жизни было два плана: первый – стать домохозяйкой, и второй, более романтичный, – стать поэтессой. Хелена написала ей письмо с предложением провести каникулы в Париже. Мала, ни секунды не раздумывая, собрала вещи, и вскоре поезд уже мчал ее все дальше и дальше от Кракова.

«Когда я приехала в Париж, он был весь пронизан солнечными лучами. По дороге к дому тети в Сент-Оноре я любовалась широкими бульварами этого удивительно элегантного города, где все, как мне казалось, происходило с невероятной быстротой. Здесь царило доселе неведомое мне оживление. И вскоре мне посчастливилось жить в нем!» – вспоминала Мала.

Тетя Хелена устроила Мале незабываемые каникулы. Иногда, несмотря на свою занятость, она сопровождала племянницу на прогулках. Пока Мала дожидалась тетю в конторе, она внимательно осматривала салон и лабораторию, не упуская ни одной детали. Днем Мала ходила по музеям и любовалась парижскими улицами, площадями и памятниками. Вечером, в гостиной на бульваре Распай, она была окружена совершенно до этого неведомым и утонченным обществом интеллектуалов – это были многочисленные друзья тети и ее коллеги. Хелена открыла ей очарование парижских бистро. Один из таких вечеров произвел на Малу особенно сильное впечатление, такое сильное, что она даже написала об этом подробное письмо домой: это было в «Фоли-Бержер», где выступала любимица парижской ночной жизни Жозефина Бейкер.

В 1925 году мюзик-холлы были невероятно популярны. Все музыкальные и хореографические новинки можно было увидеть именно там, и зрители, привыкшие к традиционным популярным представлениям, очень полюбили новое развлечение. По предложению Каролин Дадли, молодой американской наследницы, активистки американской колонии с правого берега, директор театра Champs-Élysées Андре Давен согласился устроить представление Revue nugre. Парижские художественные круги в то время были очень увлечены всем, что касалось Америки, и в частности негритянским искусством и джазом. Андре Давен дал Каролин Дадли карт-бланш. Благодаря своим американским связям и страсти к представлениям, ей удалось привезти из Нью-Йорка двадцать семь артистов, среди которых были такие музыканты, как Клод Хопкинс, Сидней Беше, Спенсер Уильямс и Даниэль Дойл. Звездой этого турне была Мод де Форест, поющая блюз и спиричуэлс. Танцовщицы, среди которых была и Жозефина Бейкер, дополняли этот звездный набор артистов.

Первое выступление Жозефины было в спектакле, посвященном Миссисипи. Она исполняла зажигательный чарльстон – ее необычная мимика и странные, очень экспрессивные жесты вызвали тогда восхищение изумленных зрителей. Но финал шоу, в котором она появлялась на сцене совершенно обнаженной, не считая плюмажа из перьев розового фламинго между бедер, вызвал скандал. Газеты превратили это в событие дня, а ревю стало настоящей притчей во языцех. «Об этом много говорили. Некоторые смотрели шоу по несколько раз. Другие уходили после второго акта, громко хлопнув дверью, крича, что это скандал, безумие и распад», – писал Пьер Ренье. Несмотря на нападки и все упреки критики, Revue nugre пользовалось таким успехом, что артисты отправились на гастроли в Брюссель в декабре 1925 года, а потом, в январе 1926-го, – в Берлин. После берлинских выступлений Жозефина Бейкер покинула труппу, потому что Поль Дерваль, директор известного мюзик-холла «Фоли-Бержер» на улице Рише, 32, предложил ей контракт. В апреле 1926 года началась ее новая карьера.

* * *

Несмотря на свое восхищение Францией и Жозефиной Бейкер, Мала должна была вернуться в Краков. Каникулы закончились. Перед отъездом тетя сказала ей, что если она захочет, то может приехать и работать. Сама Мадам продолжала вести светскую жизнь и несколько недель спустя заказала свой новый портрет Мейару Кесслеру.

А Мала в Кракове заскучала. Жизнь там казалась ей ограниченной, девушке хотелось свободы, нового будущего, новых возможностей и творческой работы. Стать поэтом не получалось, но, возможно, у нее получилось бы что-то другое… Она решила написать тете и попроситься к ней в помощницы, чтобы научиться всему, что связано с индустрией красоты. Хелена согласилась. Никто из них и не предполагал, какую важную роль будет потом играть Мала подле Мадам, занимаясь самыми разными делами, связанными с маркой «Хелена Рубинштейн».

Приехав в Париж, Мала обнаружила, что каникул больше не предвидится. Мала догадывалась, что тетя, сама не знающая отдыха, ждала от нее отдачи и усердия больше, чем от кого бы то ни было, и стремилась доказать ей, что и правда чего-то стоит. Испытательный срок перешел в серьезную проверку. И если в частной жизни Хелена была любящей тетей, то на работе она была строгой и требовательной мадам Рубинштейн. Эти две роли никогда не пересекались.

Мала успешно выдержала первые недели испытательного срока. Тогда и было решено отправить ее изучать дерматологию в Вену, а потом совершенствовать знания в Берлин. Конечно, и после этого ей нужно было еще многому научиться, но, закончив курс, она вернулась в Париж, чтобы начать работать всерьез.

Она начала карьеру с самой низшей ступени, знакомясь со всеми аспектами бизнеса. Мадам заставляла ее работать и в салоне, и в конторе, и в лаборатории, и в магазинах за прилавком часто по десять – двенадцать часов в день, а иногда и в выходные. Мадам Рубинштейн была требовательным, но очень хорошим учителем: «Наблюдать, как распределяются финансы и решаются дела, проникаться ее любовью к трудностям, следовать ее четкой логике, позволявшей решать вопросы, казавшиеся неразрешимыми (…) – все это было для меня отличной школой», – вспоминала потом Мала. У Мадам был дар убеждения и воздействия на людей, но ее деловая философия выражалась в одном лишь слове: слушать. Мала сделала эту философию и своей – всегда наблюдала, слушала и училась.

Мадам была довольна своей ученицей и старалась показать ей это. Она поручила Мале представлять марку во всех европейских странах. И первой страной в этом списке стала, конечно, Франция. Мала, которая очень любила Париж, узнала тогда, что так отличает столицу от провинции. В отличие от парижанок, французские провинциалки гордились тем, что мало тратят. В провинции не существовало еще рекламы и продаж по скидкам в больших магазинах, и для большинства провинциалок 1920-х годов макияж был всего лишь странной причудой, от которой было несложно отказаться. Мала была далека от парижской привычки к излишествам, поэтому ей было легче «слушать» и понимать личные обстоятельства каждой клиентки. После Франции работа становится ей полностью ясна, и она с легкостью подчиняет себе остальную Европу. Для нее начинается кочевая жизнь.

 

Глава 12. В поисках красоты

«Я не знаю ничего, кроме Красоты, которая околдовывает, соблазняет, очаровывает и побеждает время», – так говорила Мадам.

Как только у нее появились на это средства, Хелена стала собирать ценные предметы искусства. Иногда они попадали в коллекцию случайно, просто потому, что были раритетными, оригинальными или просто пришлись ей по сердцу. Исключая некоторую склонность к «Наполеону III», она собирала предметы искусства всех стран и эпох. Мадам жила между трех континентов и прекрасно могла существовать в интерьерах трех разных веков. Из каждого путешествия она привозила новый предмет, для которого иногда требовалось ставить специальный шкаф или витрину. Она коллекционировала все, но предпочитала живопись и скульптуру, украшения, редкую старинную мебель и миниатюры.

Хелена Рубинштейн была безгранично увлечена современным искусством. А любовь к красоте, неподвластной времени, заставляла ее вкладывать много денег в африканское искусство и искусство стран Океании. Она собрала одну из крупнейших и красивейших уникальных коллекций. В нее входило около трехсот пятидесяти предметов искусства античности, доколумбовой Америки, Океании, Дальнего Востока, двести восемьдесят скульптур из разных регионов Западной и Экваториальной Африки. Она собрала коллекцию настоящего музейного уровня, достойную награды от любого этнографического общества.

Одним из первых художников, который познакомился с ней, был скульптор Джейкоб Эпштейн. Вскоре он стал одним из ее ближайших друзей. В 1910-х годах он участвовал во всех движениях, объединявших первых звезд кубизма: Пабло Пикассо, Жоржа Брака и Хуана Гриса, чьи работы поначалу больше ужасали ее, чем восхищали. Она в свою очередь познакомила его с африканским искусством и была совершенно очарована новой дружбой.

В то время Джейкоб Эпштейн работал в Лондоне, а Хелена собиралась открывать свой первый салон в Париже. Чаще всего самые интересные аукционы африканского искусства проходили во французской столице, и он не раз просил ее участвовать в торгах вместо себя. Эпштейн показывал ей в каталоге понравившийся лот и называл максимальную цену, которую нельзя было превысить во время торгов. «Я отдам около трех ливров за каждую вещь». (В то время это составляло около 15 долларов. – Прим. авт.)

Если цена превышала три ливра, Хелена покупала вещь для себя. Так она начала участвовать в аукционах сама за себя и постепенно, шаг за шагом, собирала свою собственную коллекцию африканского искусства. Как она сама говорила, «я научилась любить их яркую выразительность». Несколько лет спустя Джейкоб Эпштейн был счастлив признать, что коллекция Хелены восхитительна. Он часто повторял: «Я собрал это для нее, но держась на расстоянии».

Коллекцию перевозили из квартиры в квартиру, но основная ее часть находилась в Париже, в квартире на улице Бетюн (она занимала ее с 1931 года). О коллекции была даже написана серьезная статья в специальном журнале в 1943 году.

Скульптуры снова расположились в длинной галерее, холле и прилегающей к нему курительной комнате. Эта комната, до отъезда служившая библиотекой, была переделана – стены обшили панелями из проморенного светлого дуба, вдоль стен сделали длинные полки и поставили витрины – теперь там с легкостью размещалась вся коллекция. В трех больших витринах была выставлена серия скульптур антилоп из Судана. В маленьком трюмо стояли редкие статуэтки из Судана и Кот-д’Ивуара, а на полках располагались фигурки народов банту – племени пахуин и предметы религии бьери, головы бамун и несколько предметов из бельгийского Конго. На карнизе, шедшем по всему периметру комнаты, на специальной планке стояли статуэтки племен сенуфо, бауле, бамбара и маски племени бобо вместе с несколькими фигурками народа бакота.

На другой стороне галереи все было устроено таким образом, что позволяло без помех наслаждаться скульптурами огромных размеров, зафиксированными на специальных подставках, – они прекрасно смотрелись на фоне белых стен. В той же галерее, в нишах, устроенных в пролетах, находились маски племен сенуфо и гуро и тотемные фигурки из Габона, обрамленные латунными чеканными пластинами.

В холле, на двух застекленных этажерках, располагалась коллекция образцов ткацкого мастерства – самая полная и редкая, учитывая разнообразие и уникальность экспонатов.

Скульптуры Океании, не такие многочисленные, как африканские, но исключительного качества, находились наверху деревянной обшивки курительной комнаты. Отдельно были выставлены предметы искусства доколумбовой Америки, античные статуэтки и искусство Дальнего Востока. Все это находилось в вестибюле, который вел в большую гостиную в ротонде, выходившую на террасу. Интересно то, что некоторые предметы коллекции Хелены были внесены в каталог Музея современного искусства в Нью-Йорке в 1935 году по случаю большой выставки африканского искусства.

Хелена любила рассказывать, как к ней попала бóльшая часть ее коллекции. Случилось это очень необычным образом в начале тридцатых годов: «Это было время, когда в политике уже появился Гитлер. Один немецкий еврей собирался бежать из Берлина и хотел вывезти вагон негритянской скульптуры, но у него не было ни копейки. Я помогла ему уехать. Вот так! Неплохо составить коллекцию из целого вагона африканского искусства!»

* * *

Когда Хелена вернулась в Париж после Первой мировой войны, светская и интеллектуальная жизнь там била ключом. Кубисты, работы которых она отказывалась покупать несколько лет назад, пользовались огромным успехом. Большой Пикассо, которого ей предлагали за 6000 франков, в 1920 году был выставлен на продажу за 60 000 долларов. Она поняла, что пропустила хорошую сделку.

Тогда Хелена решила лучше изучить современное искусство. «Несмотря на занятость, мне всегда удавалось урвать часок, чтобы посидеть в одном кафе Le Dyme, где я виделась со знакомыми и где познакомилась со многими своими друзьями». Именно здесь Хелена впервые увидела Пикассо. Там же она познакомилась с Жюлем Паскином, Андре Дереном и Морисом Вламинком. Как и в случае с коллекцией примитивного искусства, именно страсть к исследованию толкала ее на приобретение работ этих художников, которых дилетанты тогда еще игнорировали. Но она никогда не встречалась с ними в мастерских, только в галереях, чтобы ничто не мешало составить собственное мнение. Иногда она делала выбор сразу же, после первого посещения. Подпись значила для нее мало, на самом деле при выборе ею руководили только эмоции. Она признавалась, что не видела существенных различий между идолом из Габона и Арлекином гениального Испанца (так называли Пикассо), но видела только магическую силу мечтания, которая одинаково просматривается и в буддийской фигурке, и в лице библейского царя, написанного Руо. «Меня интересует только одно – империя эмоций, откуда родом те чары, которые пленяют нас и в царстве сна Шагала, и в роскошных сиамских барельефах. Нет другой ценности у произведения искусства – только создание красоты».

Ее друг Луи Маркусси иногда упрекал ее за склонность к сверхъестественному. Но когда они спорили об искусстве, их мнения идеальным образом совпадали во всем, что касалось «удачно найденного равновесия». Однажды Маркусси сказал ей: «Когда ты хочешь сделать женщин неотразимыми, Хелена, тебя вдохновляет то же сильнейшее чувство, что заставляло друзей твоего отца восхищаться роскошью старинных дворцов, где они устраивали балы, одетые в украшенные мехом и расшитые золотом кунтуши по традиции своих предков. Именно это лежит в основе того лиризма, который я хочу передать в своих натюрмортах».

Если некоторые из друзей не одобряли ее выбор, она возражала так: «Я – коммерсант, и я не могу позволить себе не покупать оптом». При этом Хелена всегда повторяла, что никогда не жалела о сделанных покупках.

Она говорила, что немедленно узнает знак «франкмасонства красоты» у многих художников, с которыми она, несмотря на свою бродячую жизнь, была тесно связана: Рауля Дюфи, Сальвадора Дали, Жана Люрса, Кристиана Берара, Жана Кокто и других. Для Жана Кокто красота была «уловкой природы для того, чтобы привлечь одно существо к другому и упрочить их связь». Возможно, эти слова были посвящены императрице Красоты?

* * *

Вернувшись в Париж, Мадам познакомилась с Гертрудой Стайн, которая приехала в Париж в 1903 году в возрасте двадцати девяти лет, – девушка была плохо одета, но страстно увлечена литературой и искусством. Пьер Кабанн описывал ее в не очень лестных выражениях: «Внешне она напоминала римского сенатора, но позже стала походить скорее на Будду; в ней не было ничего по-настоящему женственного, кроме нежного взгляда, освещавшего ее полное гладкое лицо». Гертруда поселилась в Париже с двумя братьями, Михаэлем и Лео. Последний совершенно случайно открыл Поля Сезанна, которым очень восхищался, и, приехав в Париж, все время наведывался к Воллару, у которого, по слухам, были самые прекрасные работы этого художника. Лео повел свою сестру к этому знаменитому галеристу на улицу Лафитт, и они купили «восхитительный маленький пейзаж в зеленых тонах». Потом они вернулись и купили другие работы, не очень дорогие, в основном акварели. В 1905 году проходил «Осенний салон» (его называли «клеткой для диких зверей» из-за представленных там впервые работ фовистов), и Лео увидел в «проклятом зале» «Женщину в шляпе», написанную не известным никому Анри Матиссом. Лео купил ее.

Стайны жили на улице Флерю, и друзья начали все чаще наведываться к ним, чтобы посмотреть на первые работы, положившие начало одной из самых прекрасных коллекций современного искусства того времени. Однажды в маленькой лавочке Лео увидел несколько полотен, которые его очаровали. Продавец сказал, что это картины не известных никому испанских художников. Лео тут же приобрел одну из них, а потом стал торговаться из-за второй – цена показалась ему завышенной. На картине стояла подпись «Пикассо», но это имя было ему совершенно незнакомо. Он отправился домой с двумя картинами. Несколько дней спустя Лео вернулся в магазинчик с Гертрудой, и продавец показал им другие работы этого же художника. Они не были сильно впечатлены, но картины купили. На обратной стороне было написано просто: «Пикассо/13 улица Равиньян/1905».

И они решили познакомиться с самим художником. В своих мемуарах Гертруда Стайн – она всегда говорила о себе в третьем лице – писала, что «Гертруда Стайн и Пикассо поняли друг друга с полуслова». Она даже утверждала, что сама открыла Пикассо, и хвалилась тем, что оказала на него как на художника самое сильное влияние. Пикассо написал очень много портретов Гертруды. И все же главной страстью Гертруды Стайн была литература. В 1909 году она выпустила свою первую книгу с благодарственным посвящением художнику – один из портретов был написан Пикассо.

Когда Хелена познакомилась с ней, Гертруда Стайн уже добилась желанной славы литератора и была обладательницей потрясающей коллекции современного искусства. Хелена несколько раз бывала у нее, но не смогла по-настоящему войти в близкий ей круг друзей. Мадам говорила, что была очень впечатлена квартирой мадам Стайн, от пола до потолка увешанной картинами – они были даже на дверях кухни и ванной комнаты. Гертруда помогала многим художникам, и ходили слухи, что именно она сделала некоторых их них настоящими знаменитостями. Сама же Гертруда считала невероятным тот факт, что никто до нее не обращал внимания на Сезанна. На самом же деле Гертруда узнала о Сезанне, так же как и о Пикассо, – от своего брата Лео.

* * *

Коллекции Хелены довелось пережить оккупацию во время Первой мировой войны – все было развезено и рассеяно по разным местам. Потом ей удалось собрать бóльшую часть, но многие вещи пришлось выкупать. Иногда она мечтала положить конец своим приобретениям, но стоило ей взглянуть на картину, от которой замирало сердце, как она тут же забывала об этих мыслях и в восторге искала уголок для новой покупки.

Среди полотен в ее коллекции были картины Ренуара, Роже де ла Френе, Ван Донгена… Одной из ее любимых работ был рисунок, полученный в подарок, – этюд Пикассо к картине «Авиньонские девицы» (первая картина кубического периода Пикассо, написана в 1907 г. – Прим. ред.). Этот рисунок ей подарила одна дама, сильно пострадавшая от оспы. Лечение электричеством заметно улучшило ее состояние. Однажды она передала консьержке дома, где жила Хелена, эту картину с запиской, в которой говорилось просто: «Благодарю за красивое лицо». Хелена больше никогда с ней не встречалась. Мадам потом говорила, что много раз пыталась найти ее, но все напрасно – дама исчезла.

Примерно в то же время Мадам познакомилась с Мари Лорансен в салоне Миси Серт. Мари Лорансен была известна композициями, которые называли хрупкими и женственными из-за нежной пастельной цветовой гаммы. Она изучала живопись в Академии Humbert в Париже и, хотя вначале была захвачена искусством фовистов, довольно быстро примкнула к кубизму. В двадцатые годы она занимала важное место среди группы художников, которую называли парижской школой. Именно в 1920 году Мари Лорансен написала портрет Хелены, где она изображена в виде индийской махарани (махарани – супруга махараджи. – Прим. ред.). Палитра художницы вдохновляла Хелену на создание макияжа для женщин с нежной сияющей кожей, которые кажутся почти прозрачными. Однажды Мари Лорансен, сидя напротив нее в своей бархатной шапочке, лихо заломленной набекрень на огненных кудрях, сказала, улыбаясь: «Вам повезло работать с человеческим телом! Я же обречена создавать иллюзии».

* * *

Воспоминания вели Хелену от лица к лицу – перед ее глазами вставали нежные, рассеянные, злые, умные лица всех, кого она знала… Она стала видеть глубинную связь между словами «стиль» и «косметолог». Она столько отдала своим коллекциям, чтобы утолить жажду красоты, чтобы жить в сердце красоты…

Ее жизнь была постоянным поиском красоты: в антикварных лавках, в галереях, в мастерских художников и, наконец, в своих собственных «кухнях» и салонах. Она искала ее во всех городах и на всех континентах, где бывала. Удалось ли ей обрести ее?

 

Глава 13. Украшения – лучшие друзья женщины

В 1924 году, пока Хелена Рубинштейн металась между Нью-Йорком и Парижем, Эдвард Титус продолжал свою литературную деятельность на Монпарнасе. Он создал в Париже на улице Деламбр, 4, библиотеку старинных книг, которая прославилась среди современников под названием At the sign of the Black Manikin («Под знаком Черного Манекена»). У него была и галерея, где он выставлял работы своих непризнанных друзей-художников. Он издавал малоизвестных тогда американских авторов, например Джеймса Джойса, Эрнеста Хемингуэя или Эдварда Эстлина Каммингса, и был издателем журнала на английском языке Quarter («Квартал»). Он стоит за первым французским изданием романа Д. Лоуренса «Любовник леди Чаттерлей» с предваряющим публикацию эссе «Порнография и непристойность». Этот текст был написан Лоуренсом после реакции критиков на флорентийское издание «Леди Чаттерлей» и скандала, который вызвало это произведение, долгое время запрещенное во всех англоязычных странах. Титус рискнул издать роман на французском. Он создал еще один журнал в Париже, тоже выходивший на английском языке, – The Black Mannequin Press. В литературных кругах журнал пользовался умеренным успехом, но, хотя и заслужил некоторое признание у профессионалов, денег не приносил. Все оплачивала жена.

Когда Мадам бывала в Париже, супруги устраивали приемы на бульваре Распай, где собирался весь Париж – новая волна молодых художников и скульпторов, а также писатели, актеры и танцовщики. Среди приглашенных бывали и Марк Шагал, и Жорж Брак, и Рауль Дюфи, и Луи Маркусси, и Сергей Дягилев. Позже к ним присоединились Жан Кокто, Раймон Радиге и Эрик Сати. Но личные отношения между Хеленой и Эдвардом нельзя было назвать благополучными: они то сходились, то расходились. «Ты слишком много работаешь, – упрекал он ее. – В этом нет необходимости, я хочу, чтобы ты больше времени проводила дома». Но для нее это было невозможно. Эдвард даже пригрозил ей уходом, но она не поверила ему и уехала в Штаты.

Хелена до такой степени была заложницей карьеры и своих проектов, что это представлялось ей главной целью в жизни. Потом она признала, что в то время совершенно забросила свои обязанности жены и матери. И вот однажды Эдвард сообщил ей, что встретил другую женщину и они полюбили друг друга. Хелена чувствовала себя очень несчастной и растерянной, но вынуждена была признать, что во многом сама виновата в произошедшем. Тем не менее она не расставалась с надеждой снова завоевать мужа, несмотря на безумный рабочий график. Она отказывалась признать, что потеряла Эдварда.

Наступил 1928 год. Именно тогда случилась одна странность, которую так никогда и не удалось до конца прояснить. Неожиданно, ко всеобщему удивлению, мадам Рубинштейн решила продать акции своей американской компании банку Lehman Bros в Нью-Йорке за восемь миллионов долларов. Как только она уладила это дело, она тут же вернулась в Европу к Эдварду.

А несколькими неделями позже весь мир потряс биржевой крах Уолл-стрит. Втайне Мадам стала снова скупать свои акции. Только за одну ночь акционеры потеряли миллионы долларов. Началось настоящее безумие, известнейшие дельцы кончали жизнь самоубийством. Цена акций предприятий «Рубинштейн» упала с шестидесяти до трех долларов, и банк Lehman искал любую возможность, чтобы избавиться от них. Тогда Хелена Рубинштейн выкупила все свои акции, поступившие на рынок.

Было ли это преступлением по статье «утечка информации»? Никто этого никогда не узнал. Мадам всегда давала очень романтичное объяснение своему поступку: это, мол, была очередная улыбка ее необычайной удачи. По ее словам, все это случилось в то время, когда ее семью терзали раздоры. Хелена не могла решиться сократить бизнес, и именно в этот момент банк Lehman сделал ей известное предложение. Она села на корабль «Аквитания», отплывающий в Нью-Йорк, не сказав никому ни слова, желая сделать сюрприз мужу и продать все. Она отсутствовала лишь короткое время, необходимое, чтобы уладить все дела, но, вернувшись, обнаружила, что это уже никому не нужно – Эдвард потребовал развод. «Тебя ничто не изменит, Хелена. Карьера для тебя всегда будет на первом месте», – сказал он ей.

Совершенно измученная, она не могла больше возражать. Но обстоятельства, которые в итоге только способствовали их разрыву – поездка в Нью-Йорк для продажи бизнеса, – сыграли благоприятную роль в другой области ее жизни. Она говорила, что начала опять скупать свои акции, потому что ее американские друзья, владельцы больших торговых домов, жаловались на то, как новые хозяева вели дела. Мол, некоторые даже уверяли, что не смогут больше продавать товары марки «Рубинштейн».

На самом же деле она обязала братьев Леман продать ей акции, поставив их перед свершившимся фактом. Для этого она лично написала сотне мелких акционеров, обращаясь к ним «как женщина к женщине» и объясняя, что мужчины, тем более банкиры, ничего не понимают в том, что нужно для женской красоты. И это сработало! Мадам вынудила банкиров отдать ей компанию за мизерную сумму, выкупила все, что смогла, и за несколько дней ее капитал заметно увеличился, учитывая ту прибыль, которую принесла ей эта операция.

«Я знала, что они все испортят, – объясняла Хелена. – Что могут знать банкиры об индустрии красоты? Только то, что это может приносить деньги. После того как я отдала им бизнес, они попытались выйти на массовое производство и продавать мою продукцию в бакалейных лавках. Пфф! Возможно, идея была не так уж плоха, но распространение организовали из рук вон плохо. И при этом они надеялись, что я не буду вмешиваться в их дела? Конечно, я могла себе позволить отойти в сторону! Я вернулась в Париж со всеми деньгами, а это – восемь миллионов долларов! И я подняла свое дело в Европе».

Эта версия кажется немного притянутой за уши и совершенно неубедительной. Все знали, сколько усилий Мадам и Манка приложили, чтобы устраивать свои «театрализованные турне» по северным американским штатам, как подробно они рассказывали о продукции, как тщательно обучали продавцов, консультантов и самих покупательниц, сколько времени потребовалось Хелене, чтобы решиться продавать свой товар в больших магазинах, и те драконовские условия, которые она выставила распространителям… Сложно представить, что она могла с такой легкостью отдать свое дело в Нью-Йорке только для того, чтобы сделать приятное мужу, оставшемуся в Европе, и доказать ему свою привязанность.

С другой стороны, почему она приняла предложение банка Lehman именно тогда, когда ее бизнес шел полным ходом? Можно предположить, что она уже вела с ними дела и перевод денег был заранее продуман ими совместно, откуда и возникло предположение об умышленном злоупотреблении информацией. Мадам продолжала утверждать, что все это произошло по стечению благоприятных обстоятельств. В любом случае, этот марш-бросок принес ей без всяких затрат ни много ни мало, а шесть миллионов долларов (на 1929 год)! Многие считали, что она «предвидела» или «предугадала» биржевой крах в Нью-Йорке, но в этом случае она, очевидно, была уникальным финансовым гением, почти ясновидящей.

С уверенностью можно сказать лишь то, что разрыв с Эдвардом она переживала очень тяжело. Разъехались они с Титусом уже давно, но развелись не сразу. Хелена искала утешения, неистово отдаваясь работе, стала раздражительной и невероятно требовательной к коллегам. Она знала, что нервы ее истощены, но только посмеивалась над собой. Потом она говорила, что предпочитает не вспоминать обо всех тех неприятностях, которые доставляла своим несчастным сотрудникам в то время.

* * *

В ее жизни случилась еще одна драма: смерть отца, которого она обожала и которым безмерно восхищалась. Тем не менее ей показалось невозможным оставить все и поехать на похороны. Полностью захваченная головокружительным успехом, Хелена считала себе незаменимой и решила послать в Польшу Манку, чтобы поддержать мать в этот нелегкий час. Путешествие заняло неделю, и когда Манка приехала в Краков, то узнала, что Августа не вынесла ухода Горация и тоже скончалась.

Узнав эту новость, Хелена не выдержала. Она терзала себя упреками и сожалениями. Как она могла не приехать в родительский дом, когда мать была еще жива? Впервые в жизни Мадам «сломалась»! Неделями она находилась в растерянном полубезумном состоянии, то обвиняя во всем себя, то других, отказывалась выходить из дома и думать о работе. Именно тогда один из друзей посоветовал ей обратиться к доктору Бирхер-Беннеру, который как раз открыл новую клинику в Цюрихе. «Это поможет вам изменить взгляд на многое», – сказал он.

Не очень уверенная в успехе этой затеи, она все же позволила убедить себя и поехала в Швейцарию. Вскоре она поняла, что друг оказал ей неоценимую услугу. Знакомство с доктором Бирхер-Беннером стало для нее откровением. Он был первопроходцем в диетологии и бился тогда не на жизнь, а на смерть за идеи, которые сейчас считаются прописными истинами. Он отстаивал ценность витаминов, безусловную важность сбалансированного питания и жизненную необходимость употребления свежих продуктов. Хелене он рекомендовал особую диету, которую разработал специально для нее. Три недели он давал ей только мюсли, смесь злаков, лимонный сок, концентрированное сладкое молоко, яблочное пюре и лесные орехи в сочетании с сезонными фруктами и сырыми овощами. В конце этих трех недель нервное напряжение спало, она сбросила пять килограммов и вновь обрела сон.

Открытие достоинств режима питания стало важным событием в ее жизни. Сгорая от нетерпения, Мадам отправилась в Нью-Йорк, чтобы поделиться со своими клиентками теми теориями, которые она узнала в Цюрихе. Она тут же стала применять их на практике, адаптируя к американским условиям жизни. У «Дома красоты Valaze» появился новый девиз: «День красоты». Идея состояла в том, чтобы посвятить один день заботе о себе: программа включала низкокалорийную диету, сеансы массажа для похудения и успокаивающие маски для лица. «День красоты» пользовался невероятным успехом во всем мире. В конце дня, проведенного в салоне, клиентка преображалась не только внешне, но и внутренне.

После истории с акциями салоны процветали, как никогда, и некоторые были преобразованы в коммерческие общества. В Лондоне 23 апреля 1929 года был подписан документ, в котором впервые упоминалась администрация компании Helena Rubinstein Ltd., в лице госпожи Хелены Титус, генерального директора, и госпожи Цески Купер, директора. В октябре 1929 года «Дом красоты» в Париже тоже был преобразован в общество с ограниченной ответственностью Helena Rubinstein SARL (France). В том же году Мадам купила дом на 52-й улице в предместье Сент-Оноре, где разместила головной офис общества. В следующем году туда переехал и сам «Дом красоты». На 52-й улице предместья Сент-Оноре в результате оказались все конторы парижской компании, ее главный офис, салон красоты и магазин. Они просуществовали там до 1977 года, когда салон был закрыт, а контора переехала в Курбевуа.

Итак, в тридцатые годы Хелена, маленькая польская иммигрантка из Австралии, добилась всего, о чем мечтала, – к ней пришел успех. Этим она была обязана своему уникальному характеру, трудолюбию, необыкновенному уму и кипучей энергии, всепобеждающей воле, желанию узнавать лучше мир и людей, страсти к наукам… Постепенно, как муравей, шаг за шагом созидала она свою империю, и ее личная история – это история развития индустрии красоты во всем мире. Как Коко Шанель в истории моды, Мадам создавала образ столетия.

Хелене должно было исполниться шестьдесят. Она не была красавицей, но имела эффектное ухоженное лицо, суровые черты которого подчеркивала прическа, открывающая лоб, – гладко зачесанные назад волосы заколоты в строгий узел на затылке. Нос с небольшой горбинкой, орлиный профиль. Ее черные глаза миндалевидной формы смотрели так внимательно и строго, что собеседнику часто становилось не по себе. Тяжелые веки, брови, образовывающие почти прямую линию. Губы у нее были довольно тонкие, но красиво очерченные и всегда идеально накрашенные. Когда ее фотографировали, Мадам всегда позировала перед каким-то предметом, мебелью или картиной: она держалась очень прямо и редко улыбалась.

* * *

Из всех сестер Манка обладала самой типичной для Рубинштейнов внешностью и больше других походила на Хелену. У нее был такой же профиль, и она носила такую же строгую прическу. Одевалась она необыкновенно элегантно, в основном у Ива Сен-Лорана и Баленсиаги, и прекрасно знала, что ей больше всего к лицу. Манка вышла замуж за Бенедикта Бернара, пожилого врача. Этот очень приятный человек тяготел к богеме и в то время между двумя войнами проводил много времени на Монпарнасе. Все художники квартала были его друзьями. Он часто заходил к ним в мастерские и покупал картины тех художников, которые еще не были хорошо известны. Он давал советы Хелене, да и сам собрал прекрасную коллекцию живописи. У этого немного странного господина была мания коллекционировать записанные в церковных книгах обеты. Во всем, что касалось традиционных видов искусства, его вкус был безупречен, и Хелена всегда считалась с его мнением.

В 1937 году Хелена, которая продолжала помогать молодым неизвестным талантам, решила создать ежегодный премиальный конкурс для художников. В жюри входили признанные профессионалы, и первым, кто получил эту премию в апреле 1937 года, стал скульптор Генри Лоуренс. Подумайте только, кто входил в это жюри: Анри Матисс, Жорж Брак, Фернан Леже, Луи Маркусси, Морис Рейналь, Поль Элюар, Жорж-Анри Ривьер, Жан Кассу, Мари Кюттоли и многие другие!

* * *

Хелена любила яркие и крупные роскошные украшения с огромными жемчужинами. Она надевала обычно несколько колье и браслетов, чтобы добавить украшениям объем. Все пальцы ее были унизаны перстнями. На работе и тем более на приемах Мадам искрилась как новогодняя елка, переливаясь всеми цветами радуги!

Ее коллекция старинных украшений уникальна. Некоторые – настоящие раритеты из семейных шкатулок древних родов. Например, у нее было распятие из бриллиантов и аметистов XVI века, принадлежавшее какому-то крестоносцу. Один махараджа подарил ей роскошные индийские украшения в благодарность за процедуры по осветлению кожи его жены. Колье из рубинов, розовых бриллиантов и восточного жемчуга XVI века, огромная брошь XV века, похожая на эмблему древнего таинственного ордена: она была сделана в виде розы из бриллиантов, а еще пряжки для туфель, украшенные плетеными жемчужными нитями… Это были одни из самых ценных украшений ее коллекции. Страсть к драгоценностям она сохраняла всю жизнь.

Журналистка Сильвия Бедхе рассказывает, что любовь Хелены к украшениям была пугающей. Она одинаково ценила и настоящие драгоценности, и бижутерию. «Говоря “бижутерия”, я имею в виду “бижукутюр” – это немного похоже на то, что делает сейчас Кристиан Лакруа». Из путешествия по Японии она привезла целые банки, доверху наполненные разным жемчугом: диким, декоративным, крупным, мелким… Она не стала делать из него украшения, а просто раздаривала его всем подряд, даже журналистам и секретаршам, которых ценила: мне, например. В предместье Сент-Оноре существовал специальный магазинчик, где делали украшения, нанизывали жемчуг и занимались реставрацией. Хозяин называл себя просто Густавом, его магазин находился рядом с улицей Рояль. Мадам часто туда наведывалась: нити на ее ожерельях и колье часто истончались от постоянной носки. Иногда она просила поменять жемчужины или сделать из украшения, которое ей надоело, что-то другое. Я часто ходила к Густаву вместе с ней. На самом деле все делала одна пожилая дама, которая у него работала и брала заказы на дом. У Мадам были все украшения, которые только можно себе вообразить. Она любила большие бриллианты, которые всегда выставляла напоказ. Она обожала их собирать. У нее был специальный чемоданчик, где хранились все ее драгоценности, и она никогда с ним не расставалась, даже в путешествиях. Много раз повторялось одно и то же: мы уезжаем, и тут вдруг Мадам кричит: “Я оставила драгоценности на ночном столике!” Машина разворачивается, и мы мчимся обратно в отель. Но чемоданчик со всеми украшениями всегда находился!»

Постепенно о Мадам и ее драгоценностях стали ходить анекдоты. Например, все время перелета в Париж Хелена отказывалась расстаться с маленьким сундучком, который поставила себе под ноги. В аэропорту ей, конечно, пришлось показать сундучок таможенникам. Таможенник быстро осмотрел все чемоданы, а потом обратил внимание на пресловутый сундучок, который, в отличие от остального багажа, не был открыт. Указывая на него, таможенник спросил:

– А это что?

– Это мои косметические принадлежности, – отвечала Хелена безразличным тоном.

– Откройте, прошу вас.

Мадам принялась перетряхивать карманы, вытаскивая на стол все их содержимое – носовые платки, ключи…

– Не торопитесь, мадам, у меня впереди целая ночь…

Понимая, что ей не удастся потянуть время, Мадам взяла в руки сундучок, набрала тайный шифр и, когда чемоданчик открылся, высокомерно сунула его таможеннику под нос.

– Вот! Смотрите.

Тот откинул крышку, покачал головой и восхищенно присвистнул. Чемоданчик ломился от невероятного количества украшений. Там были рубины, изумруды, бриллиантовые броши, браслеты, колье… Все это было перемешано с баночками крема, коробочками с пудрой и губной помадой, завернутыми в бумажные платки. «Нити жемчуга, как холодные спагетти, вились между рубинами и изумрудами», – рассказывал ее секретарь, который сразу понял, почему она положила сундучок под ноги. Его содержимое «тянуло» на сотни миллионов франков! Все это Хелена называла «мое барахло»!

Во время трансатлантического путешествия в 1953 году по ее вине случился один неприятный инцидент. Несмотря на то что Хелена предпочитала летать самолетом, в тот раз она решила пересечь океан на корабле вместе с князем Гуриели (впоследствии он станет ее вторым мужем), который не переносил перелетов. Во время одной из бесчисленных и нескончаемых партий в бридж между ними разразился спор.

– Вы вынудили меня раскрыть карты! – резко упрекнула она князя.

– Нет, вы сами виноваты!

– Вы идиот! – вскричала она, сбрасывая карты со стола.

Она не могла сама найти свою каюту, и ее проводил Патрик О’Хиггинс, секретарь, который никогда ее не покидал. Хелена в ярости попросила его запереть дверь, потому что не хотела разговаривать с князем, занимавшим соседнюю каюту, до конца путешествия.

В частной жизни и на работе ее быстро охватывали вспышки ярости, но они так же быстро и угасали. Тогда, будучи в страшном гневе, Хелена металась по маленькой каюте, топая ногами и бессвязно бормоча. Она вырвала из ушей серьги с бриллиантами и завернула их в бумажный платок, которым вытирала лоб.

– Чудовище! – вновь вскричала она. – Два бескозырных! Да за кого он меня принимает?! Я ему покажу!!!

И она в сердцах швырнула скомканный платок в открытый иллюминатор. Прошло несколько секунд. Потрясенная, она на мгновение замерла, приоткрыв рот, а потом закричала Патрику:

– Да сделайте же что-нибудь!

– Что? – ответил он, растерявшись не меньше Хелены.

– Немедленно остановите корабль!

Сразу же осознав абсурдность своего требования, она разразилась причитаниями. Но успокоившись и вновь обретя хладнокровие, она позвала к себе князя:

– Никто не должен знать о нашей ссоре. Я собираюсь заявить в страховую компанию о пропаже бриллиантов.

* * *

Любовь к драгоценностям завладела Хеленой, когда она была еще маленькой девочкой. Однажды бабушка подарила ей ожерелье из очень мелких, величиной не больше зернышка, жемчужин. Очарованная их блеском, она слушала рассказы бабушки о глубинах океана, в которых скрывается много таких жемчужин. С тех пор драгоценные камни стали для Хелены влекущей и непостижимой тайной.

В начале своей карьеры, в Мельбурне, она искала австралийский жемчуг, впитавший синеву морских глубин и небесной выси. Они стали первыми в ее коллекции, и как только у нее появлялись деньги, юная Хелена покупала еще. Она говорила, что одной из первых стала коллекционировать морские жемчужины.

Потом дела заставили ее покинуть Австралию и уехать в Англию. По пути корабль делал остановку на Цейлоне. Там ей открылся новый, восхитительный мир – изумруды, рубины и сапфиры в прекрасной оправе. С тех пор всю жизнь драгоценности приводили ее в детский восторг.

Некоторые из украшений в ее коллекции имели удивительную историю – многие были просто подарены людьми, знавшими страсть Хелены к драгоценностям. Другие были раритетными вещами, которые было очень сложно достать. Хелена Рубинштейн считала, что украшения отражают характер того, кто их носит. Некоторые женщины делают любимое украшение своим особым знаком, главной чертой своего образа. Например, герцогиня Виндзорская чаще всего носила на шее короткую нитку жемчуга, которую украшала прозрачная капля. У графини Креспи было ожерелье из шести рядов жемчуга, которое она носила во всех случаях и при любых обстоятельствах – и со строгим костюмом в Нью-Йорке, и с вечерним платьем в Монте-Карло, и с купальным трико на Капри. Этот жемчуг стал ее отличительным знаком, и она всегда носила его с такой уверенностью, что это украшение на ней никогда не выглядело неуместно. Хелена восхищалась смелой небрежностью, с которой графиня, не колеблясь, бросалась в океан: на ней были черный купальный костюм и… знаменитый жемчуг. Если она и боялась потерять его, то никогда не показывала этого.

С таким же восхищением Мадам говорила о своей большой подруге, удивительной мадемуазель Шанель. Она первой ввела моду на этот тип украшений в тридцатые годы: неровные ряды жемчуга, золотая цепь, украшенная крупными изумрудами, которую она часто носила вместо пояса, и большая барочная брошь, инкрустированная кабошонами, небрежно приколотая на шерстяной пиджак.

Хелена вспоминала одну незнакомую даму, много раз встречавшуюся ей в любимом маленьком ресторане, в театре и на вернисажах. Дама эта всегда носила одно и то же удивительное украшение – клипс из старинного изумруда и бриллианта, который она закалывала в прическу, иногда прикалывала на груди, чтобы подчеркнуть декольте, а иногда она носила клипс даже на спине. Она всегда была одета очень просто, в скромное черное платье, и для Хелены ее стиль стал образцом элегантности, ведь женщина смогла создать свой собственный неповторимый образ с помощью лишь одного украшения.

Для некоторых жемчуг имел некое магическое значение, как цветочные символы. Но Хелена считала все это суеверием, и для нее имело ценность только удовольствие, которое приносили украшения. Драгоценности были атрибутами красоты: «Какое наслаждение видеть, как камни сверкают на коже! Несколько рядов жемчуга могут придать сияние даже самой тусклой коже, серьги красивого оттенка и правильной формы делают лицо выразительным, а цвет глаз – ярче. Необычный браслет подчеркивает изящную форму руки, и нет ничего прелестней, чем украшение в очаровательной прическе. Украшения – лучшие спутники женщины не потому, что имеют материальную ценность, а потому что оживляют образ и помогают раскрыть женственность и характер дамы».

 

Глава 14. Мала в Соединенных Штатах

Десять лет, разделяющие 1929 и 1939 годы, возможно, стали самыми важными для Хелены Рубинштейн и в деле развития марки, и в личной жизни.

Переезд парижского «Салона красоты» в предместье Сент-Оноре был вопросом престижа. В этом здании располагался роскошный приемный зал, салон красоты с косметическими кабинетами, парикмахерская, магазин, склад, контора администрации и кабинет директора.

Мала была назначена директрисой «Салона “Хелена Рубинштейн”» в Париже. После многих лет кочевой жизни и бесконечных путешествий по всей Европе ей казалось роскошью жить и работать в одном городе, а тем более в Париже. В начале тридцатых годов работа в салоне кипела, и жизнь Малы тоже била ключом. Она встречалась с писателями, художниками, скульпторами, философами – со знаменитостями и молодыми талантами. Как и Хелена, Мала все больше увлекалась искусством, она говорила, что это расширяет жизненное пространство. Тогда она познакомилась с Виктором Сибсоном: «У нас были одинаковые вкусы, и мы вместе ходили по галереям и выставочным залам, пытаясь не упустить ничего из того, чем радовал и удивлял Париж. “Город Огней” сверкал и переливался».

Однажды вечером, когда она собиралась уходить из салона после трудного рабочего дня на встречу с Виктором, позвонила Мадам и попросила зайти к ней в кабинет. «Мала, мне бы очень хотелось, чтобы ты поехала в Америку», – сказала она. Многие бы отдали все, чтобы оказаться на ее месте, но Мала задумалась. Она устала от кочевой жизни, к тому же теперь в ее жизни был Виктор! Но страсть к приключениям победила, и, решив, что все равно скоро вернется, Мала согласилась.

Путешествие складывалось неудачно. Море штормило, и всю дорогу ее мучила морская болезнь. Но Нью-Йорк заставил Малу тут же забыть обо всем! Гигантская, но прекрасная статуя Свободы, Манхэттен, упирающийся в небо, бухта, которая, казалось, принимает в свои надежные объятия корабли, чтобы защитить от непогоды, – все это восхищало ее.

В тот зимний день 1934 года Мала почувствовала, что вступила в новый мир. Жизнь постоянно изумляет нас! Из окна отеля, где она остановилась, был виден Центральный парк, покрытый снегом, с небоскребами на заднем плане: это напоминало рождественскую открытку.

Первым человеком, с которым Мала познакомилась в нью-йоркской фирме тети, была некая мисс Фокс. Сара Фокс поступила работать к Хелене двумя годами раньше, в 1931 году, и всем повторяла, что Мадам взяла ее на работу из-за того, что она носила такую же прическу. Однако ее должность оставалась всем неясной, если не сказать – загадочной, несмотря на то, что сама она называла себя директором по рекламе и связям с общественностью. Она везде следовала за Хеленой, та даже взяла ее с собой в свадебное путешествие, когда вышла замуж за князя Гуриели. Несмотря на это, двадцать лет спустя мисс Фокс заявила: «Бывают моменты, когда я так до конца и не уверена, чего она от меня ждет…»

Мала старалась «впитать» Нью-Йорк и работу в фирме «Хелена Рубинштейн» так быстро, как только могла, и через две недели отправилась в путешествие по Соединенным Штатам. Это приключение продлилось два года! «Я стала исследовать Соединенные Штаты. Эта страна оказалась больше и удивительней, чем все, что я когда-либо знала: холод и зной, безводные пустыни и болота, люди всех национальностей и рас. Я казалась себе первопроходцем, бросившимся навстречу неизведанному. Нужно было привыкнуть к климату, языку, пище и обычаям. Мне следовало также понять правила ухода за собой у женщин этой новой для меня страны – то, что было принято в Европе, здесь было неизвестно».

Начало работы в Америке было трудным для Малы. Соединенные Штаты еще не оправились от шока экономической депрессии, которая последовала за финансовым крахом 1929 года, и женщины тратили деньги неохотно. Самолеты почти не летали, и приходилось ездить поездом: путешествия были долгими и утомительными. Жили люди обособленно, телевизора в те времена в домах еще не было, и все новости сводились к происходящему по соседству. Во время своих поездок Мала очень много разговаривала с местными жителями и слушала то, что рассказывали ей женщины, чтобы лучше узнать их характер, привычки и нужды. «В некоторых сельских областях я чувствовала себя редкой птицей, которую рассматривает орнитолог. Женщины приходили в магазин просто посмотреть на меня и поболтать. Они рассказывали о своих проблемах с очаровательной простотой и были готовы купить то, что я им посоветую, просто потому, что фирма была известной и я им улыбалась. Отношения устанавливались сразу же».

Мала была хорошей ученицей и быстро стала таким же профессионалом, как и блистательная тетя. Она очень быстро поняла, что нужно американкам и чем их жизнь отличалась от жизни европейских женщин. Они очень увлекались спортом на открытом воздухе и стремились защитить кожу от ветра и солнца. Мала предложила создать средства специально для американского рынка – кремы и лосьоны сильно увлажняющего действия, легкие и простые в употреблении. Средства макияжа были более распространены и известны, чем косметические кремы, но пользоваться ими американские женщины почти не умели. Необходимо было научить их основным принципам ухода за собой и правилам использования косметики.

Мала привыкает к Соединенным Штатам и увлеченно погружается в работу… Она приобретает новые знакомства и устанавливает необходимые фирме контакты. Годы проходят незаметно – ее жизнь полна впечатлений и интересных знакомств, и она счастлива. К тому же к радостям, которые приносит ей профессия, прибавляется и личное счастье: Виктор Сибсон перебирается в Нью-Йорк через несколько месяцев после ее отъезда. Правда, их встречи слишком коротки – рабочие графики у них совершенно разные, но они любят друг друга и решают как можно скорее пожениться. Свадебное путешествие длится всего один день, но разве это важно?! Они счастливы. Мала становится американской гражданкой.

Но работа быстро вступает в свои права: снова поездки, и реклама, и новые проекты. Например, для звезд только что появившегося тогда телевидения был необходим совершенно особый макияж. Мала начинает увлеченно искать решение. Дни проходят в утомительной, но интересной работе. В 1936 году салон в Нью-Йорке переезжает в дом 715 на Пятой авеню. Адрес этот так же престижен, как и адрес парижского салона.

Поль Моран, который в 1929 году второй раз приехал в Нью-Йорк, описал Пятую авеню так, как увидел и даже, скорее, почувствовал ее тогда: «Пятая авеню появилась в 1824 году, но чтобы стать тем, что мы видим сейчас, ей понадобилось ждать почти сорок лет. (…) Пятая авеню! Дорога триумфа, по которой возвращались полки в 1918 году и где проходило торжественное шествие в честь Фердинанда Фоша… Здесь в 1860 году организовывали роскошные парады для принца Галльского. Я прохожу мимо бутиков с историческими названиями… Полдень. Американка, светская женщина, с огромной суммой денег в кармане, американка, которая ненавидит европейцев и восхищается ими, выходит из дома и отправляется на битву, ready to kill, готовая низвергнуть все на своем пути. (…) Все пушистые зверьки в мире, казалось, были уничтожены, чтобы одеть этих женщин: соболи, барсуки, серые белки, персидские ягнята, песцы с Аляски, нутрии, овцы, пони, выдры, леопарды, мускусные крысы и норки… всегда норки».

* * *

Слава марки росла, и ее репутация укреплялась не только в Соединенных Штатах, но и в Европе, и в 1932 году открылся салон в Милане, а в 1934-м еще один, в Вене. Когда Италия вступила во Вторую мировую войну, работа в миланском салоне прекратилась; по-настоящему история марки в Италии началась только в конце сороковых годов. В 1932 году «Институт красоты “Хелена Рубинштейн”» открывается в Торонто.

Продукция «Хелена Рубинштейн» появляется во многих странах, в основном в салонах, но так же прямыми поставками отправляется в престижные парфюмерные магазины. Агенты по распространению занимаются ей довольно редко, гораздо чаще товары требуют известные стилисты.

Интерес к декоративной косметике рос, и гамма средств для макияжа расширялась. Воображение Мадам получает новый стимул: на американском рынке появляется еще одна компания-конкурент – Revlon («Ревлон»), во главе которой стоял гений колористики Чарльз Ревсон. Вместе с братьями и компаньоном Чарльзом Лахманом он основал в 1932 году компанию «Ревлон», которая занималась производством и продажей лаков для ногтей. Вначале Ревсон просто копировал то, что делали собратья по цеху, а потом придумал и стал производить комплекты «губы и ногти».

Эти наборы всегда носили яркие и простые для запоминания названия, например «Огонь и Лед». Превосходная рекламная стратегия принесла свои результаты – их продукция появилась во всех парфюмерных магазинах. Меньше чем за десять лет из скромного предприятия «Ревлон» превратился в настоящую империю. Это был очень серьезный конкурент для марки «Хелена Рубинштейн», представлявший настоящую угрозу. В глазах Мадам, которая пятьдесят лет упорно трудилась, чтобы добиться своего положения, этот успех был абсолютной несправедливостью. «Как только мы придумываем что-то новое, – восклицала она с раздражением, – “король ногтей” это повторяет… что ж, тем лучше!»

Офис «Ревлон» находился в новом здании на Пятой авеню как раз напротив офиса компании «Хелена Рубинштейн». Часто, посасывая мятные леденцы, Мадам садилась у окна и, указывая пальцем на противоположное здание, бормотала: «”Король ногтей” суетится, как бы украсть у нас идейку-другую!»

«Она кричала на каждом углу, что Youth Dew компании “Ревлон” – повторение Skin Dew Хелены Рубинштейн и что в оформлении Crème Ultima использована золотая надпись ее гормонального крема Ultra Feminine». Crème Ultima пользовался таким огромным успехом, что Ревсон назвал свою новую яхту этим именем. Когда это узнала Мадам, она втайне купила акции «Ревлон», чтобы на следующем собрании акционеров пожаловаться на такую экстравагантность. Яхта, вы подумайте! У нее самой яхты никогда не было! Настоящее безумие. И все же – философия wait and see (жди и наблюдай – англ.), как она любила говорить, принесла свои плоды. Ее инвестиции в «Ревлон» оказались удивительно прибыльными.

На одном из приемов кто-то представил ей Чарльза Ревсона, очень любезного и дружески настроенного человека. Потрясенная, не в силах вымолвить ни слова, она почти убежала от него. Успокоившись, она произнесла: «Кожа у него выглядит суховатой. Ему бы надо пользоваться нашей продукцией!..»

И в частной жизни, и на работе у Мадам была очень плохая память на имена, и вольно или невольно она забывала имена и друзей и конкурентов, придумывая им вместо этого прозвища. Например, Элизабет Арден была The Other (Другая), Чарльз Ревсон стал The Nail Man (Король ногтей) или просто That Man (Этот человек). Нисколько не рассердившись, Ревсон использовал прозвище That Man для названия своего парфюма для мужчин. Лилит Крудовска, одна из племянниц Мадам, которая приехала в Париж из родной Польши в шестнадцать лет и образованием которой занималась Хелена, вспоминает, что у нее была привычка давать окружающим прозвища по какой-то яркой физической черте. «Та, с кривым шиньоном, тот, у которого галстук всегда развязывается, та, с непонятными серьгами, эта, которая… тот, у кого…» И все сразу должны были понять, о ком идет речь, иначе Мадам сердилась.

Чарльз Ревсон теперь стал козлом отпущения вместо Элизабет Арден. Но «Другая» все равно постоянно оставалась первым врагом. Как-то раз она переманила к себе сразу двух продавщиц из магазина «Хелена Рубинштейн». Мадам тут же сделала ответный выпад: она связалась с бывшим мужем Элизабет Арден Ти Джей Льюисом и предложила ему стать директором по продажам. Он согласился. Мадам ликовала. «Он должен знать все ее секреты», – говорила она. Но, к несчастью, Льюис полностью игнорировал все дела бывшей супруги, и Хелена быстро от него избавилась. Господин Льюис проработал у нее очень недолго.

В светских кругах Хелена и Элизабет часто встречались на одних и тех же приемах и вечерах, проводили банкеты в одних и тех же модных ресторанах. Тем не менее они старались никогда не сталкиваться лицом к лицу. Но Мадам очень интересовалась чертами и жестами «Другой» и издали внимательно изучала ее. Иногда шептала, глядя на нее: «Она хорошо выглядит! Красивая кожа, хороший подбородок… Но вот цвет волос слишком яркий для ее возраста!»

Вскоре после «Ревлона» на французском рынке появился еще один конкурент – дом Lancôme («Ланком»). Эта марка развивалась медленнее «Ревлона» и стала лидером на некоторых рынках только в 1970–1980-х годах.

В косметических линиях марки «Рубинштейн» всегда доминировал крем Valaze, который не покидал прилавки более тридцати лет. Но Skin Clearing Crème или Beautiful Skin Food, а также очищающее средство Pasturized, лосьон Skin Toning Lotion и Les Grains de beaute / Beauty Washing Grain’s для жирной кожи всегда пользовались огромным успехом.

В тридцатые годы проводилось очень много научных исследований. В 1939 году Хелена Рубинштейн выпустила на рынок сенсационную новинку – водостойкую тушь для ресниц. Презентация проводилась при участии водного балета в бассейне во время Всемирной ярмарки в Нью-Йорке. Этот продукт имел огромнейший успех.

Реклама марки с каждым днем расширялась. В интервале между 1928 и 1939 годами печаталось огромное количество брошюр, рекламных листов, раскладывающихся книжечек. Их главной целью по-прежнему было информировать и обучать покупательниц тому, как правильно пользоваться продукцией. Мадам считала это важнейшей задачей. С 1936 года качество рекламных материалов заметно улучшилось. Судя по архивам, они печатались в основном в Америке. Такой широкой рекламы в Европе не было, не считая анонсов в журнале Votre Beaute France в 1935 и 1937 годах. Качество да и стиль таких рекламных материалов очень изменились со временем. Самыми первые рекламные плакаты в Америке появились в 1923 году, а потом в 1928-м. На них в медальоне красовались слова Valaze for Beauty, а все средства марки с самых первых дней назывались Valaze Beauty Preparations. Имя Хелены Рубинштейн ставилось только в виде подписи. Начиная с тридцатых годов название Valaze уже отошло на второй план. Оно еще встречалось в названии некоторых средств, например Tonique Valaze или Crème aux hormones Valaze, но теперь они шли под общим именем марки «Хелена Рубинштейн». Парижский салон тоже уже не назывался «Дом красоты Valaze», а именовался «Клиника красоты “Хелена Рубинштейн”». Эти изменения в рекламной политике показывают, что в первую очередь изменилась стратегия самой компании.

 

Глава 15. Роскошный дом и новое знакомство

Дела Мадам процветали, но в личной жизни все было по-другому. После многих лет раздельного проживания с мужем Хелена стала думать о разводе, но официальная процедура очень ее пугала. Она ждала еще целых два года, прежде чем на нее решиться. Однажды во время примерки в зеркальной комнате салона на улице Камбон у Коко Шанель Хелена вдруг резко спросила ее:

– Почему вы никогда не выходили замуж, хотя все знают, что этот богатый герцог только и мечтает жениться на вас?

– И что? Стать третьей женой герцога? – вскричала Коко. – Нет, я была и останусь Мадемуазель Шанель, так же как и вы всегда будете Мадам Рубинштейн. Нас могут называть только так.

Немного погодя Коко, рассказывая ей о своих самых серьезных любовных увлечениях, небрежно задала хитрый вопрос:

– Неужели у вас никогда не было любовников?

– К несчастью, должна признать, что у меня никогда не было для этого ни времени, ни желания, – призналась Хелена.

– Возможно, вам повезло, – ответила Мадемуазель. В 1931 году Хелена решила переехать с бульвара Распай, где все напоминало ей о жизни с Эдвардом, в особняк на набережной Бетюн, который принадлежал мужу Миси, художнику Хосе Марии Серту, которому очень нужны были деньги. Он достался ей почти бесплатно, но, так как дом сдавался, пришлось только потратиться на выполнение требований его обитателей: один жилец хотел, чтобы ему нашли дом за городом, другие просили денежной компенсации.

Особняк Hasselin был построен архитектором Ле Во в 1641 году. Он был красиво расположен, но крайне неудобно устроен внутри. Мадам с воодушевлением переделывала его. На месте особняка она попросила архитектора Луи Сю, который начал там работать вместе с Борисом Лошаком, возвести роскошную пятиэтажную резиденцию. От старого особняка остался только массивный портал, вырезанный из дерева. Фасад дома был очень скромным, но, войдя внутрь, гости застывали от изумления.

Луи Сю (1875–1968) был одновременно архитектором, художником, декоратором, сценографом и писателем. Талант передался ему по наследству – он был потомком знаменитого романиста Эжена Сю, автора «Парижских тайн», основоположника массовой литературы. Луи не поддерживал авангардные движения своего времени (футуризм или Баухауз), он был частью группы дизайнеров, работы которых в архитектуре или прикладных искусствах объединялись в стиль ар-деко. Хоть он и учился на архитектора, но считал себя художником и в 1902 участвовал в Вернисаже независимых художников вместе с другими молодыми живописцами – Пьером Боннаром и Морисом Дени. За этим последовали многочисленные выставки, и именно связи в художественном мире помогли ему получить первые заказы на архитектурные проекты. Эстетические принципы и вкусы Луи Сю коренились в стиле классицизма, и проекты роскошных особняков были для него возможностью реализовать приемы этого направления.

В 1909 году Луи Сю познакомился с Полем Пуаре. Пуаре был в курсе всех новейших тенденций в архитектуре и хотел построить дом, отражавший его взгляды на моду, где планировал устраивать показы моделей. Два проекта были предложены Йозефом Хоффманом и Ле Корбюзье, но они ему не понравились. Зато два других – один Луи Сю, а другой Робера Малле-Стивенса – были одобрены.

Когда Поль Пуаре купил особняк XVIII века, расположенный на авеню д’Антан, он попросил своего друга Сю сделать такой проект, чтобы это был одновременно престижный дом Высокой моды и место для встреч, где бы кутюрье мог принимать гостей и клиентов в интерьерах, которые придумает сам. Именно во время знаменитых приемов у Пуаре Сю познакомился со всем парижским бомондом – Мисей Серт и его постоянными клиентами: Айседорой Дункан, Жанной Пакен, Ивом Мирандом, Жаном Пату и многими другими.

Мися представила архитектора Хелене, когда та купила особняк на острове Сен-Луи в 1931 году. В то время этот район был еще мало обжит, несмотря на то что место было довольно престижным. Немного жаль, что Хелена полностью снесла старое здание, но приливы Сены так сильно размыли фундамент, что особняк в любом случае рано или поздно был обречен на разрушение. Городская комиссия отвергла несколько проектов, посчитав их вредными для городских поселений острова. А вот проект Луи Сю был одобрен.

* * *

Строительство здания у самой воды ставило перед архитектором сложные эстетические и технические задачи. Луи Сю обратился за помощью к Борису Лошаку, инженеру проекта «Мосты и дамбы». Возвести такое здание было настоящим подвигом, и несколько лет спустя, в 1942 году, на одной из конференций в Анкаре Луи Сю рассказал о своих тогдашних опасениях: «Я противился вынужденным ограничениям и пытался понять дух тех зданий XVIII века, которые окружали это место. Я спрашивал о многом старые особняки, которые отвечали мне: наши фасады следуют за рекой, мягкими плавными линиями повторяя ее течение, наши лики спокойны и неизменны, на них отражаются сияющие водяные блики. Наши ровные ряды подчеркивают естественную красоту пейзажа».

На участке земли, по форме напоминающем букву L, примыкавшем с северной стороны к церкви Сен-Луи, также построенной Ле Во, Сю начал возводить классический парижский особняк: крылья здания располагались вокруг внутреннего дворика, расположенного по оси север – юг. Архитектор использовал обтесанный камень и заменил некоторые элементы главного фасада, например балкон на втором этаже и портал Ле Онгра, чтобы лучше вписаться в окружающий пейзаж. Что касается фундамента, то его защищали от разливов Сены бетонные блоки, спускающиеся прямо к тротуару.

Личная гостиная Хелены располагалась на верхнем этаже, это была большая светлая комната, которая занимала полностью весь этаж, «составленный» из трех зданий. Сю и Маркусси, к которым обратилась Хелена, работали с группой дизайнеров: Максом Инграндом, Полем Маро и Ришаром Девальером, занимавшимися внутренним убранством особняка. Хелена лично следила за всеми работами. Старинная мебель и шедевры современной живописи соседствовали там в полной гармонии. Квартира Хелены Рубинштейн превратилась с годами в настоящее сокровище не только по мнению ценителей искусства, но и известных коллекционеров. Это был настоящий частный музей, где коллекция африканского искусства располагалась рядом с музыкальным салоном эпохи Наполеона III, гостиной времен Людовика XVI, античными статуями и обширной коллекцией живописи от Ренуара до Миро, и это не считая прекрасного собрания миниатюр. Невообразимо роскошная квартира идеально соответствовала характеру владелицы: страсть, терпение, воля, эклектизм.

Хотя громадная гостиная для торжественных приемов была выдержана в классическом стиле, три больших витражных окна ротонды и зеркала без рамы над каждым канапе придавали ей современный вид.

Двойные двери под красное дерево вели в маленькую библиотеку, обшитую деревянными панелями XVIII века, а напротив находилась комната, где была выставлена коллекция африканского искусства.

В доме было несколько столовых, располагавшихся в правом крыле здания. В самой камерной из них стены были обклеены расписанными вручную бумажными обоями XIX века, на которых изображалась набережная Лиона. На одной стене на фоне стекла бледно-молочного цвета была представлена коллекция изделий из опала. В левом крыле Мадам устроила свою спальню, в которой стояла мебель эпохи Людовика XVIII, инкрустированная перламутром.

Между двумя крыльями здания был перекинут стеклянный коридор с зимним садом. По этому своеобразному мосту можно было попасть в комнаты для гостей, которые были спроектированы в ультрасовременном стиле. Этот стеклянный мостик, висячий сад и терраса на крыше, с которой открывался потрясающий вид на собор Парижской Богоматери, Сену и на Правый берег, находились над квартирой на верхнем этаже. На главной террасе, нависавшей над рекой, проводились почти все приемы Хелены Рубинштейн. Она была уставлена вазами с цветами и горшками с декоративными растениями. Там были устроены маленькие лабиринты, журчали фонтанчики и искусственные родники… Попасть туда было можно по каменной лестнице из холла квартиры. На террасе располагались маленькие салоны и столовые. Стояла железная мебель любимого стиля хозяйки дома – эпохи Наполеона III. Сквозь двойную изгородь из самшита и плюща прогладывали соседние крыши и огоньки окрестных домов. В некоторых местах этой живой стены были вырезаны квадратные окошечки, чтобы можно было наслаждаться видом старого собора. В одном углу висело длинное зеркало в раме из зелени – в нем отражались струи воды, бившие из каскадного фонтанчика в стене, украшенной синей мозаикой с кристаллами.

На обустройство дома требовалось очень много времени, и, желая отвлечься от нетерпеливого ожидания, Хелена решила заказать еще один свой портрет. Выбран был художник Павел Челищев. Сейчас он знаменит, но тогда это был эксперимент, потому что известность пришла к нему лишь спустя лет двенадцать. Челищев учился в Киеве, а потом уехал в Берлин, где прославился своими театральными декорациями и эскизами костюмов для спектаклей. Он приехал в Париж в 1923 году и сразу заинтересовался работами кубистов и абстракционизмом. Чтобы придать необычный оттенок своим краскам, он использовал смесь песка и кофе. В 1930 году Челищев создает своих знаменитых метаморфических клоунов, используя комбинацию гипса и ткани. Образ Хелены Рубинштейн, созданный им в 1934 году, очень хорошо отражает его стиль. Мы видим ее лицо и шею, густо покрытые синими, зелеными и серыми блестками, напоминавшими цехины.

Для строительства здания на набережной Бетюн потребовалось три года и… очень много денег. Значительную часть средств, полученных от сделки с братьями Леман, поглотило сооружение и обустройство этого особняка. Наконец, в 1934 году она смогла переехать. Но радость Хелены омрачало то, что она поселилась там одна.

Патрик О’Хиггинс, впервые попав туда, был поражен необыкновенной оригинальностью и роскошью этого жилища. «Остров Сен-Луи, – любила она повторять ему, – очень изысканный уголок. На набережной Бетюн живут особенные люди».

В сумерках большой особняк показался ему средоточием печали – там было сыро и одиноко. Очень маленький лифт поднял его на верхний этаж, который занимала Мадам. Заблуждение рассеялось – Патрик восхищенно ахнул, входя в главный холл, где почти все пространство занимало совершенно безумное творение Лалика, сверкающие стеклом и хромом. «У меня создалось впечатление, – рассказывал он, – что меня перенесли в декорации фильма “Гранд-отель”. Холл был средоточием стиля, который царил в Голливуде в тридцатые годы. Если бы в дверях мне встретились Грета Гарбо или Джоан Кроуфорд, я бы не удивился».

Луи Сю использовал многие технические новинки при строительстве этого здания, например систему отопления, идущую по потолку, или автоматически открывающиеся двери подземного гаража. Все технические устройства архитектор убрал в подвал, назвав его «заводом». За идею спрятать все технические новшества, чтобы вид дома не нарушал окружающего городского пейзажа, Луи Сю получил в 1937 году премию за лучший архитектурный проект.

Конечно же, Хелена выслушала множество критических замечаний по поводу нового дома. Зависть никому не давала покоя, и журналисты не щадили ее. Например, в журнале Vendumiaire от 3 февраля 1937 года писали: «Всегда полная усердия и сгорающая от любви к человечеству, добросердечная Хелена изготавливает пасты, помады, кремы, пудру, лосьоны и духи, чтобы превратить самых невзрачных созданий природы в Диан, Венер или даже в Сесилей Сорель. Это выдающееся человеколюбие принесло мадам Рубинштейн “скромное вознаграждение” в размере нескольких сот миллионов и позволило утолить жажду прекрасного, разрушив чудесный особняк XVII века на острове Сен – Луи, который был добродушно вычеркнут из списка ценных памятников нашими деятелями искусства. На его месте она возвела своего рода небоскреб (напомним, что архитектор должен был сделать так, чтобы крыша находилась вровень с крышами двух других зданий. – Прим. авт.), оснащенный всеми современными достижениями: мусоропроводами, холодильниками, фонтанами с подсветкой, подвесными садами, электрическими обогревателями и ватерклозетами. Этот небоскреб мадам Рубинштейн увенчала очаровательным скромным прибежищем в пятьдесят комнат, которые господин Сю, декоратор проекта, украсил золотыми умывальниками, платиновыми ванными и многочисленными картинами Пикассо разных периодов и размеров…»

В доме постоянно проживало много слуг. Шофер и его жена, обосновавшиеся в малом крыле, заодно были сторожами. Мадам наняла двух домработниц, Эжени и Маргерит, когда переехала в новый дом. Эжени была экономкой, но Хелена ей не доверяла и хранила у себя ключи от шкафа, где хранились ящики с продуктами: фуа-гра, спаржа, шампиньоны и копченые окорока. Эта своеобразная подсобка находилась в маленьком кабинете, стены которой были увешаны портретами Мадам разных лет. Маргерит отвечала за порядок в доме, что было, по ее словам, очень непростой работой: «Представляете себе, сколько времени уходило только на то, чтобы пыль стереть! Для начала – шестьсот двадцать два негра… Шестьдесят две картины, сорок шесть рисунков, девяносто четыре опаловые вазы, восемнадцать столовых сервизов, не считая мебели – и времен Людовика XVI, и в стиле буль, и бидермейер, а еще лаковые миниатюры в комнате Мадам».

Когда Мадам бывала в Париже, она часто бывала в La Tourd d’Argent. Этот ресторан она особенно отличала: из окон открывался прекрасный вид на Сену, но главное… на ее собственные апартаменты.

Кроме парижского дома-музея Мадам приобрела старую мельницу Брей в Комб-ля-Вилль. Она превратила ее в изысканную загородную резиденцию, где очень любила отдыхать, когда бывала во Франции. Еще она купила дом на Лазурном Берегу, в Грассе, который все называли «Белый дом». Его убранством тоже занимался Луи Сю.

Все эти приобретения, обустройство нового жилья и переезды занимали и отвлекали Хелену, которая после разрыва с Эдвардом отклоняла все приглашения и никуда не выезжала. Но однажды вечером во время одной из деловых поездок в Париж она вдруг приняла приглашение графини де Полиньяк. После обеда сели играть в бридж. Хелена играла в паре с очаровательным грузинским князем Арчилом Гуриели-Чкония. Это был очень красивый высокий мужчина с темными густыми кудрями. К тому же прекрасный игрок в бридж! Его веселый нрав и чувство юмора покорили Хелену. После очень короткого ухаживания князь заявил с присущей ему прямолинейностью: «Хелена! Мы с вами уже не дети, и очевидно, что я вам нужен!»

Как устоять против такого мужчины?

* * *

В то время в мире моды шла непримиримая война. Коко Шанель спокойно царила на подиумах, возможно оставаясь немного в тени Поля Пуаре, но это не доставляло ей неудовольствия – оба кутюрье уважали друг друга, у них были общие друзья, они посещали одни и те же приемы, и оба работали с Сергеем Дягилевым: Коко занималась костюмами, а Пуаре – декорациями. Кроме Коко в мире моды существовали и другие дамы-модельеры, но у каждой была своя узкая клиентура и настоящей конкуренции это не создавало.

Угроза пришла из Италии. Новая конкурентка Коко входила в артистические круги и особенно часто бывала у одной молодой русской, очень известной на Монпарнасе, – Эльзы Триоле. Ее молодой любовник, Луи Арагон, покупал кружева и ткани фуляр у новой модной кутюрье итальянки Эльзы Скиапарелли. Скиап, как ее прозвали, предлагала вышивки по эскизам Дали. Скиап и Коко совершенно расходились во вкусах и пристрастиях, но клиентура у них была одна и та же. В 1937 году Скиап развернула кипучую деятельность, стараясь как можно эффектней провести показ четырех своих коллекций. Во время этого дефиле Жан Кокто и Сальвадор Дали неожиданно устроили грандиозные фейерверки. Потом она выпустила духи Shoking, которые тут же стали необыкновенно популярны. Между Скиап и Коко началась война.

Хелена была на показах коллекций Скиап на улице Мира, где познакомилась с Марлен Дитрих, которая сразу же приняла стиль Скиап. Скиапарелли поддерживала близкие отношения со звездами кино, например с Мишель Морган, Глорией Свенсон, Сесиль Сорель и Арлетти. Жан Кокто писал о Скиап: «Раньше только очень особенные и таинственные женщины смели иметь собственный стиль и дерзостью своих нарядов разрушали все, что было “модно”. Но в 1937 году появилась Эльза Скиапарелли, которая могла придумать для всех дам разом – и для каждой в отдельности – такой особый дерзкий стиль, который раньше был привилегией избранных, тех, кого можно назвать актрисами в этом театре под названием Жизнь».

 

Глава 16. Наука на службе у красоты

«Каждое лицо по-своему красиво», – любила повторять Хелена. Чтобы оставаться красивой, женщина должна была лишь знать свой тип кожи и каждый день посвящать некоторое время уходу за собой, используя необходимые средства.

Для Мадам научная сторона ее работы была краеугольным камнем успеха. В тридцатые годы процедуры с использованием электричества, которые она применяла, стали настоящей революцией. В марте 1936 года рекламная кампания в журнале Vogue была посвящена объяснению того, как эффективно работают ее новые курсы косметического ухода.

Не прибегая к крайнему средству – пластической хирургии, женщина все же могла получить более эффективное и мощное лечение – процедуры «Электротоник», которые применяли в «Клинике красоты» в Париже. Большим успехом этот курс пользовался и в Нью-Йорке, и в Голливуде, и в Лондоне. К нему нужно было прибегать, когда кожа теряла плотность и эластичность. После курса электротонизирования, согласно рекламе, как по волшебству возвращались молодость и красота, а увядание отступало.

В чем же был секрет этого метода? Как он работал? Клиентку усаживали в удобное кресло и погружали в полумрак. На лицо надевалась электротоническая маска, крепившаяся под подбородком, – она активизировала циркуляцию, укрепляла ткани и способствовала разглаживанию морщин. Контуры лица подтягивались, двойной подбородок исчезал. После маски лицо массировалось специальным аппаратом – получалась медленная пассивная гимнастика мышц для самых деликатных участков, например век. Наконец на лицо светили специальной лампой успокаивающего и целительного действия, и это завершало процедуру. Последним штрихом был массаж со знаменитым гормональным кремом.

«Клиники красоты» Хелены Рубинштейн работали по принципу домов Высокой моды: новое средство или новая услуга в каждом сезоне. Весной была запущена электротоническая процедура для борьбы с признаками старения, а за ней, летом 1936 года, последовал комплекс защиты от солнечного излучения. Курорты готовились к приезду гостей, все предвкушали отпуск, и Мадам создала для своих клиенток новое, сенсационное средство – защиту от солнца на пляже. Это был крем в тубе с защитой от солнечного излучения и жидкий лосьон такого же действия во флаконе. Эти два средства отличались только формой подачи. Оба задерживали вредные солнечные лучи определенного спектра, но позволяли приобрести золотистый красивый загар.

Но настоящей революцией лета 1936 года стал Crème C te d’Azur («Крем Лазурного Берега»), одно из первых средств для автозагара. Существовало два варианта – светлый и насыщенный. С помощью этого средства можно было добиться такого же загара, как после долгих солнечных ванн. К тому же это средство было водостойким.

Осенняя «коллекция» предлагала дамам новую линию макияжа под названием Evolution. Мода в макияже развивалась медленнее, чем в дизайне одежды. Новая гамма средств декоративной косметики, предложенная Хеленой, позволяла женщинам быстро менять образ. Цель макияжа – быстро оттенить привлекательные черты лица и выделить то, что должно бросаться в глаза. «Макияж для лица – то же, что Восток для жемчуга или роса для цветов», – говорилось в рекламе.

Ключевыми словами для описания новой гаммы стали: матовая кожа, блестящие губы и уровень кислотности рН – результат новейших исследований в дерматологии. Молодая здоровая кожа обладает определенным уровнем кислотности. Поэтому средства линии Evolution – пудра, карандаш для губ и крем для снятия макияжа – не нарушали естественного уровня кислотности кожи. Теми же свойствами обладали Crème pasteurisee и Crème aux nenuphars с экстрактом кувшинки.

В феврале 1938 года в косметологии появилась новая процедура, основанная на применении электричества. Этот метод помогал уменьшить жировые отложения, в том числе и на лице. Журналы, особенно Vogue, писали об этом методе как о настоящем событии года, когда наука встала на службу человеческому счастью: «Для Хелены Рубинштейн красота – это наука и искусство, и ей удалось добиться полной гармонии лица и тела женщины. Благодаря этим двум замечательным процедурам лицо вновь обретает чистоту и сияние, а тело становится грациозным и совершенным. Каждой женщине Хелена Рубинштейн дает шанс раскрыть и продлить свою красоту и счастье». Была еще одна процедура, помогающая снизить вес, – San-O-Therm, основанная на точной научной методике. Это была настоящая панацея, если верить статьям в модных журналах. С помощью нового метода можно было легко избавиться от излишков жира на бедрах и животе, и в то же время этот курс стимулировал циркуляцию крови, успокаивал нервы, выводил шлаки из организма и снимал усталость! Электротоническая маска для лица подходила и молодым женщинам, и зрелым дамам: «Помолодев и посвежев, женщины вновь обретают уверенность в себе, чувствуют радость и наслаждаются всеобщим восхищением».

Волшебные процедуры множились с невероятной быстротой, каждый раз появлялось что-то еще более мощное и эффективное. В марте 1938 года, всего через месяц после San-O-Therm, появилось неотермическое лечение, которое тоже стало настоящим прорывом в области косметологии. Удивительное время! Удивительная Хелена! Электротерапия открыла для Мадам еще одно поле деятельности. Эффективность применения магнитного поля подтолкнула ее к созданию неотермического способа лечения, которое тонизировало мыщцы лица и шеи, укрепляя контуры. Короткие магнитные волны способствовали регенерации тканей. При помощи специальной маски они проникали глубоко в кожу, достигали самых глубоких ее слоев, разглаживая морщины, убирая мешки под глазами и «гусиные лапки».

Наконец, осенью 1938 года «великая волшебница, дарующая молодость», решила совместить электротонический метод и неотермическое лечение, чтобы мощным воздействием электромагнитного излучения добиться того, чтобы лицо изменялось, как под кистью художника, становясь снова молодым.

В тот же год Мадам активно работала над концепцией «Дня красоты» – услуги, опробованной еще десять лет назад. За тридцать пять долларов женщина в этот день получала медицинскую консультацию, осмотр, массаж и сеанс у парикмахера. Заплатив еще один доллар, клиентка получала диетический обед. По словам Хелены Рубинштейн, «День красоты» имел сумасшедший успех, правда, американки пользовались этой программой исключительно из-за обеда. «На этом мы потеряли кучу денег и должны были все прекратить», – говорила она позже.

* * *

Мадам работала без передышки и проводила новые исследования, заперевшись на своей «кухне». Но она все-таки продолжала мечтать о личном счастье. Любовь к Эдварду Титусу была теперь лишь далеким воспоминанием, и, хотя сожаление об их разрыве еще оставалось в глубине ее сердца, пришло время начать новую жизнь.

Встреча с князем Гуриели решила все. В августе 1937 года Хелена обвинила Эдварда Титуса в неверности и потребовала развод. Один из служащих в ее парижской квартире, который работал у Эдварда до того, как перешел к Мадам, говорил потом, что у хозяина, конечно, были любовницы, но на самом деле разошлись они из-за денег. Мадам бесконечно проверяла счета и все время упрекала из-за денег всех окружающих, включая и мужа. Что касается любовниц, многие полагали примерно так: а что еще ему оставалось делать? Хелена и минутки ему не посвящала. Только Бог знает, как она смогла выкроить время, чтобы родить двух сыновей!

Хелена и Эдвард оба были американскими гражданами, развод состоялся в Верховном суде в Нью-Йорке, и в феврале 1938 года об этом было объявлено в газете New York Herald Tribune. Через несколько месяцев Мадам объявила прессе, что в июне этого же года выходит замуж за князя Гуриели.

Князь Арчил Гуриели-Чкония родился в столице Грузии Тбилиси на берегах реки Куры. История этого города начинается еще в V веке. Он находился на перекрестке важных торговых путей и был около двадцати раз оккупирован внешними врагами. В 1801 году Тбилиси окончательно отошел к Российской империи. Там жили представители многих грузинских династий, и князь Гуриели был потомком последней династии княжества Гурия. После революции 1917 года временное правительство Грузии поддерживало советскую власть, и аристократия отправилась в эмиграцию. Так князь Гуриели оказался во Франции.

Брак был объявлен и в Париже, но заключен в Соединенных Штатах, в Балтиморе, 11 июня 1938 года. Князь раздумывал над тем, чтобы принять американское гражданство, но тогда ему пришлось бы отказаться от титула, а этого он категорически не хотел. К тому же Хелене очень нравилось быть «княгиней». Отныне, находясь в кругу титулованных особ, она просила сотрудников обращаться к ней именно так.

Мадам часто упрекала Патрика О’Хиггинса, который относился к этой просьбе легкомысленно. Сердито положив в рот кусочек сахара, который всегда был припасен в ящике стола, она клала локти на стол и говорила грозно:

– Не спорьте с очевидным! Разве вы не понимаете, что княгине гораздо легче общаться с женщинами-аристократками?

На что он наивно отвечал:

– Но в Европе имя мадам Хелены Рубинштейн гораздо известнее, чем княгини Гуриели.

– Это совсем другое дело! Мне нравится, когда меня называют княгиней Гуриели. Я словно становлюсь другим человеком и могу хотя бы ненадолго забыть о работе!

* * *

Вернувшись в Париж, молодожены устроили роскошное празднество на набережной Бетюн по случаю 14 июля. Этот брак очень удивил многих их друзей, которым они решили ничего не говорить до поры до времени. Прелестная терраса, выходящая на Сену, была каскадами освещена рассеянным светом, и мерцающие блики падали на угол крыши. В конце ужина Кира Нижинская – жена композитора Игоря Маркевича и дочь Нижинского – танцевала для собравшихся в сопровождении русского оркестра. Среди приглашенных пресса отметила принца и принцессу Дитрихштейн, графа и графиню Жан де Сегонзак, графа и графиню де Цогег, виконтессу де Ноай, господина и госпожу Эдуард Бурде, барона и баронессу Робер де Ротшильд, многих русских князей и княжон, например князя Эристова, Сержа Лифаря, Мисю Серт, Луи Маркусси, Оскара Колина а также Коко Шанель и Эльзу Скиапарелли – которые за весь вечер не сказали друг другу ни слова. Там же были и некоторые из сестер Хелены, хотя в прессе о них не упоминалось. На этой террасе с видом на Сену и Нотр-Дам, освещенной огнями Парижа, собралось в тот вечер больше шестидесяти человек.

Несколько дней спустя князь и княгиня Гуриели уехали в многомесячное свадебное путешествие. Они проехали всю Италию, Францию и Англию, потом вернулись в Соединенные Штаты, жили в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке, откуда потом отплыли в Австралию, недолго остановившись в Гонолулу. Ступив на австралийский континент, Хелена призналась, что вернуться туда ее заставили сильные чувства и воспоминания – уже прошло тридцать лет с тех пор, как она рассталась со своей первой любовью! Но отъезд из Мельбурна ознаменовал начало ее пути к успеху, и она не могла не вернуться сюда! Арчил тоже очень хотел попасть в Австралию, где планировал купить ранчо, как он заявил в интервью местной газете.

Хелена воспользовалась поездкой в Австралию, чтобы разделить наследство. Она поделила австралийскую собственность между Роем, Горацием и своей сестрой Цеской. Потом она пожалела о своем жесте, потому что натолкнулась на одну лишь неблагодарность. Знаменитые приступы ярости сменялись бесконечными жалобами. Вот что она говорила Патрику О’Хиггинсу об этом наследстве: «Перед Второй мировой войной это было просто… Каждый из них получил по десять тысяч долларов годового дохода. Но сейчас я не вижу никакой благодарности за те сорок или пятьдесят тысяч, которые они кладут в карман на этот раз!»

Когда в 1938 году Хелена вышла замуж второй раз, ей исполнилось шестьдесят шесть лет. По иронии судьбы, Элизабет Арден, первое замужество которой тоже окончилось неудачно, вторично вышла замуж за русского аристократа – князя Михаила Евланова, и обе соперницы стали княгинями! Время между двумя войнами прошло для Парижа под знаком России. Многие аристократы покинули родину после революции и нашли убежище в Париже. У Коко Шанель тоже был роман с кузеном русского царя Николая II, великим князем Дмитрием Павловичем Романовым. Но, верная своему кредо, Коко замуж не вышла.

К несчастью для Элизабет Арден, ее замужество продлилось всего два года. А князь и княгиня Гуриели, напротив, наслаждались безоблачным счастьем почти двадцать лет, до смерти князя в 1955 году. Хелена говорила, что счастье их семейной жизни строилось на доверии и безоговорочном уважении. Арчил интересовался ее делами и всегда поддерживал настолько, насколько ему позволяло время, которое оставляла ему страсть к азартным играм.

* * *

Вернувшись в Париж, они продолжали вести светскую жизнь. Князя и княгиню Гуриели встречали на гала-концертах, на скачках, во дворце Шайо и в модных ресторанах, где собирался весь Париж. В июне 1939 года в ресторане Эйфелевой башни был устроен грандиозный вечер по случаю пятидесятилетия ее строительства, на котором присутствовал президент Республики Альбер Лебрен. В тот вечер башню роскошно (или, по мнению многих, вычурно) украсили: связки разноцветных воздушных шаров были укреплены между этажами, стены задрапированы тканями «андринополь» и везде были развешены красные и белые балдахины, украшенные белыми бумажными плюмажами, перекрещенными наподобие мечей. В зале приемов красивые парижанки щеголяли нарядами, модными в 1889 году, и шляпами с перьями. Герцог Виндзорский сидел во главе стола рядом с мадам Дж. Бонне в белых кружевах и герцогиней Виндзорской, одетой в платье с разноцветными пайетками – красными, синими и золотыми. Княгиня Понятовская, мадам Фабр-Люс, графиня де Полиньяк, графиня де Грамон, которая написала мемуары о знаменитой башне, были на этом вечере рядом с Мари Марке, Мисей Серт и герцогиней д’Аркур, соревнуясь друг с другом элегантностью наряда. Княгиня Гуриели в невероятном колье из очень крупного жемчуга в две нитки сидела за столом рядом со Скиап, прическу которой венчал огромный плюмаж из перьев черного страуса. А на графине де Мун было сверкающее колье из изумрудов и бриллиантов.

У подножия башни была открыта ярмарка, и люди на народных гуляньях аплодировали элегантной публике, выходившей на улицу после банкета.

В этот период активной светской жизни и бесконечных празднеств не прекращалась война между двумя косметическими империями – Хелены Рубинштейн и Элизабет Арден. Мадам запустила на рынок San-O-Therm, загадочную волшебную процедуру для быстрого похудения, а ее соперница превозносила достоинства своего средства Plasto Reducing, которое действовало наиболее эффективно в сочетании с определенными упражнениями и идеально подходило для воздействия на отдельные участки тела. Элизабет Арден изобретает программу для похудения, основанную на ритмике и танцах, – обучение красивой походке, осанке и грациозным движениям. Мадам же бросает женщинам в лицо такие слова: «Только стройная женщина выглядит молодо, только стройная женщина хорошо одевается, только стройная женщина остается активной». Одно поле сражения объединяет их и одновременно настраивает друг против друга. Но главным в работе Хелены остаются научные исследования. Накануне грядущих ужасов Второй мировой войны она изобретает биофизическую процедуру, в которой применяются новые достижения химии, биологии и физики под строгим медицинским контролем. В истории косметологии биофизическое лечение стало фундаментальным методом, огромным шагом в стремлении обрести вечную молодость.

* * *

В конце тридцатых годов (точная дата остается неизвестной) Хелена Рубинштейн наняла на работу молодого человека по имени Эммануэль Амейсен. У него совершенно не было опыта, и он начал работать на самом низовом уровне. Ходили слухи, что он приходился Мадам дальним родственником, но точно никто ничего не знал. Хотя она и поддерживала вокруг молодого человека атмосферу таинственности, на самом деле Эммануэль Амейсен был племянником Эдварда Титуса и ее родственником по мужу. Хелена постоянно называла его бездельником. Но это было не совсем так, и даже совсем не так. Многие считали, что он был одновременно очень любезен, но держал дистанцию, был сдержан, но доброжелателен. В 1953 году его назначат управляющим делами французского филиала – этот пост раньше занимала сама Хелена Рубинштейн.

Патрик О’Хиггинс познакомился с ним в 1952 году, когда он сопровождал Мадам в Париж. Однажды Эммануэль Амейсен высказался о тете очень нелестно: «Это гидра… Из ее девяти голов восемь созидают, а последняя разрушает все. Когда все идет хорошо, я говорю о делах во Франции, демоны толкают ее все время нарушать порядок. Но она слишком осторожна и умна, чтобы подвергать риску финансовый результат. К тому же ее уважение, можно даже сказать – любовь, к деньгам, не позволяет ей увлекаться. Она изо всех сил провоцирует интриги, стравливает людей друг с другом, искренне полагая, что это заставляет их лучше работать».

В июле 1939 года княгиня Гуриели выкроила себе несколько дней отдыха и уехала в Антиб к своей подруге Мари Кюттоли, талантливой художнице, занимавшейся вышивкой гобеленов. Мари Кюттоли была замужем за алжирским сенатором и во время поездок в Константину и Сетиф была очарована мусульманскими художественными ремеслами. В 1920 году она устроила у себя мастерскую, где работали молодые местные рукодельницы. Она обратилась за советом к Жану Люрса, потому что молодой художник тоже очень интересовался техниками ткацкого ремесла. Мари Кюттоли произвела фурор своими коврами на Выставке декоративного искусства в 1925 году. Ее первым заказчиком стал посол Японии, а вторым – Жак Дусе. Вдохновленная успехом, она стала восстанавливать это искусство, медленно угасавшее вот уже два века.

Мари открыла галерею на улице Виньон, по старому адресу Канвейлера, и предложила художникам делать ковры по их эскизам. После некоторых колебаний согласился Пикассо. Супруги Кюттоли стали близкими друзьями Пабло Пикассо, и постепенно Мари создала очень красивую коллекцию произведений художника, вошедшую в ее богатое собрание современного искусства. Как и Хелена, Мари тоже увлекалась коллекционированием. Эта страсть сблизила их, и Мари Кюттоли стала не только верной клиенткой Хелены, но и вошла в круг ее друзей.

У Мари была вилла на горных склонах, окружающих Антиб, рядом с домом, где жил Ман Рэй – его квартира находилась на седьмом этаже современного здания на бульваре Альберта I. Когда Ман Рэй не жил там летом, он оставлял квартиру Пикассо на несколько месяцев. Мари устраивала там торжества, и на одной из фотографий Эми Блейсделл можно увидеть компанию веселых отдыхающих, расположившихся на вилле в Антибе, среди которых и Хелена Рубинштейн, и мадам Ли Азис Алуи Бей, и Рональд Пенроуз и, конечно, Мари Кюттоли с Пикассо.

Именно в то время Мадам познакомилась с Дорой Маар, которая в то время была подругой Пабло Пикассо. Она создала пять фотографических портретов Хелены Рубинштейн и двадцать два оттиска произведений современного искусства, находившихся в квартире на набережной Бетюн.

Хелена принимала участие в Салоне декоративных искусств и света в 1939 году, а Луи Сю, который стал уже ее другом, оформлял стенд «Хелена Рубинштейн» вместе с Ладисласом Медгиесом.

Но над этой идиллией, где царили легкость и игривость, сгущались тучи. 3 сентября 1939 года Франция и Англия объявили войну нацистской Германии. Князь и княгиня Гуриели оставались в Париже вплоть до начала немецкого вторжения. Но отъезд был неизбежен.

 

Глава 17. 1940-е годы в Соединенных Штатах

Хотя Хелена стала американской гражданкой благодаря браку с Эдвардом Титусом, для нацистов она оставалась всего лишь польской еврейкой. И супруги Гуриели покидают Париж. После двухнедельного путешествия Мадам и князь приехали в Нью-Йорк. «Прибывая ночью из Европы, еще не достигнув Сэнди Хука и ярких огней Нью-Йорка, вы заметите справа слабое красноватое свечение: Кони-Айленд. Здесь нужно любоваться летним Нью-Йорком», – писал Поль Моран. Но Хелене было не до поэзии. Вновь ей пришлось все покинуть – оставить немецким оккупантам особняк в Сент-Оноре, дом на набережной Бетюн и даже мельницу в Комбе.

Некоторые ее друзья и даже члены семьи подверглись депортации. Она избежала ее и хотела действовать. Хелена обратилась к президенту Рузвельту с вопросом, что можно сделать. «Вы так влияете на американских женщин, – ответил он, – что найти способ противостоять нацизму – ваша личная задача». Она поняла его ответ и принялась за работу.

Мадам отдавала все силы развитию американской компании. Чтобы спасти своих близких от холокоста, разными путями ей удалось вывезти в Соединенные Штаты многих родственников. Семья сплотилась как никогда. Многие из них занимали важные посты в разных филиалах фирмы.

За исключением Цески, Манки, Стеллы и Малы, которые уже успешно работали в Мельбурне, Лондоне, Париже и Соединенных Штатах, ее близкие до тех пор мало участвовали в ее делах. К тому времени Рой и Гораций стали взрослыми и давно закончили учебу. Рою был тридцать один год, а Горацию – двадцать девять. Хелена настаивала, чтобы они вошли в дело. Гораций, любивший искусство и литературу, противился, но в конце концов неохотно согласился. А вот Рой с головой окунулся в работу и возглавлял многие ветви компании Хелены Рубинштейн вплоть до смерти матери.

Оскар Колин и его сестра Мала, ее племянники, тоже играли в компании важную роль. Мале уже ничего не нужно было доказывать, а Оскар, несмотря на недавнюю неопытность, стал не только президентом совета директоров компании «Helena Rubinstein USA», но занимал ведущие посты в административных советах многих филиалов. Но в то время он вступил в армию и ушел на войну.

* * *

В 1940 году Мадам попросила Малу возглавить сеть салонов «Хелена Рубинштейн» в Соединенных Штатах, которые работали уже практически во всех крупных городах. Эти роскошные салоны красоты пользовались огромным успехом. Устроено там все было с безупречным вкусом: красивая мебель, прекрасное оборудование, работали отлично подготовленные специалисты… Это были настоящие храмы красоты для женщин, у которых было время, а главное, средства пользоваться всем этим. Клиентки салона были богаты, очень богаты. Некоторые женщины посещали салон каждый день для прохождения сеансов массажа тела и лица, занимались индивидуальными курсами гимнастики, ходили на маникюр и педикюр, к визажисту и парикмахеру.

Мала понимала, что их салоны работают для привилегированной публики и что американки среднего достатка не могут себе позволить ходить туда. Она решила организовать специальные курсы, на которых женщины обучались бы методикам ухода за собой и основным правилам макияжа и умели бы все делать сами. «Курсы красоты» были по карману женщинам даже с самым скромным достатком. Надо сказать, идея Малы стала особенно популярна благодаря войне. На заводах мужчин заменяли женщины, вынужденные оставить спокойную тихую жизнь дома и искать работу. Мала отправилась в специальную командировку по заводам и разным конторам, чтобы привлечь на эти занятия работавших там женщин. Спрос был огромный: мысли об уходе за собой хоть как-то отвлекали от суровых условий новой жизни. «Некоторым пришлось первый раз за многие годы добиваться положения в обществе и разрешать сложные жизненные ситуации… как мужчинам», – вспоминала Мала. Она организовывала семинары в авиационных ангарах, военных заводах, судостроительных верфях, офисах и собирала команду, которая бы занималась проведением занятий по всей стране.

Наконец, Мала организовала подобные курсы и в своих салонах – там обучали женщин уходу за собой с головы до пят, даже в условиях нехватки времени и денег. Эти «волшебные курсы» очень быстро стали популярны. «Классы» были все время полны женщинами и девушками всех сословий, и успехи учениц были просто поразительны. На курсах обучали ухаживать за волосами и правильно пользоваться косметикой, а также постановке голоса, диетам, гимнастике и искусству одеваться. В это неспокойное время Мала полностью выполнила наказ президента Рузвельта. Многие женщины потом говорили, что эти курсы и были той моральной поддержкой, которая спасала их в самое тяжелое время.

Мала по-своему поддерживала и мужчин. Многие раненые, отправленные лечиться на родину, подвергались восстановительной хирургии – иногда необходимы были многочисленные операции. Приходилось использовать макияж, чтобы скрыть шрамы и рубцы, если больному предстояло показаться родным до окончания лечения. Солдату было спокойнее сознавать, что можно замаскировать раны и не травмировать близких.

Для этих целей требовался специальный макияж. Первый раз, когда Мала попала в палату, где лежали совершенно обезображенные молодые люди, сердце у нее чуть не остановилось. На подгибающихся ногах она подошла ближе и подумала о своем младшем брате Оскаре, который тоже сражался в Европе. Мала тут же взяла себя в руки и решила не сдаваться. Пострадавшим нужны помощь и поддержка, а не горючие слезы и тем более жалость. «Это были мужественные люди. Пока я делала им макияж, многие из них шутили по поводу своего “нового” лица. Чувство юмора часто является признаком сильного характера».

Пока Мала занималась всем этим, Мадам тоже работала не покладая рук. Однако новости приходили плохие. В начале войны она узнала, что ее лондонский салон на Графтон-стрит полностью разрушен в бомбежку. Несколько месяцев спустя погибла ее сестра Регина, мать Малы и Оскара. Ну и самое худшее: первым ушел добровольцем на фронт Рой, а через несколько дней – Гораций.

* * *

И снова, как всегда, ее спасала работа. Новую идею ей подсказал муж, князь Гуриели. В конце 1940 года Арчил объявил, что настало время заняться внешностью мужчин. Хелена полностью разделяла его мнение. Американцы с их вечной стрижкой ежиком, бесформенными белыми рубашками и неизбежным темным костюмом казались ей старомодными.

Князь и княгиня открыли новое дело в маленьком здании по адресу 16 Ист на 55-й улице. Так появился Дом мужской моды The House of Gourielli for Men. На первом этаже в маленьком бутике продавались вещи из Италии и Англии – пуловеры, галстуки, носки и другие аксессуары мужского гардероба. На втором этаже находился парикмахерский зал, где клиентам помогали подобрать не только краску для седых волос, но и (это держалось в большой тайне!) – парик или накладные волосы. Посетителям предлагалось много новинок, например специально подобранные для них освежающие, легкие или слегка пряные одеколоны и косметические средства. Настоящей революцией в мире мужчин стал особый набор – средства по уходу за лицом и кислородный аппарат, позволявшие гулякам привести себя в порядок после бессонной ночи!

В соседнем зале находился маленький ресторан, в котором обслуживали клиентов, забежавших перекусить во время обеденного перерыва. Телетайп позволял деловым людям следить за биржевым курсом на Уолл-стрит, пока они были у парикмахера или делали маникюр.

В приемном зале ожидавшие своего мастера клиенты не скучали – на столиках лежали английские и французские журналы, предлагались легкие закуски… В салоне работали четыре парикмахера-брадобрея: два англичанина, грек и итальянец.

Интерьер был таким же роскошным, как и в салонах для женщин: элегантная мебель, мраморные раковины, ковры в серых и синих тонах и спокойная музыка… Вся обстановка располагала к покою и отдыху. Здесь можно было увидеть всех известных людей того времени. Популярный американский актер Тони Кертис, постоянный клиент, регулярно приходил стричься и делать маникюр. The Gourielli Men’s Shop стал первым в мире косметическим салоном для мужчин.

Компания The House of Gourielli была совершенно независима от Helena Rubinstein Inc. Идея для того времени была слишком смелой, и мужчины еще не были готовы проходить косметические процедуры по уходу за лицом и телом. Возможно, она и не рассчитывала на большую прибыль от нового предприятия? Хелена Гуриели создала несколько косметических линий для женщин, включая декоративную косметику, которые вышли под торговым знаком The House of Gourielli. У товаров для мужчин и для женщин этой марки был одинаковый дизайн, в их рекламе упоминался один и тот же диетический продукт – Вита Вафли, активным элементом которого был кислород.

* * *

Князь и княгиня Гуриели поселились в здании на Парк-авеню, где купили квартиру, в конце 1941 года. «За буханку хлеба», – говорила Хелена. Прежде чем сделать это, они осмотрели много квартир – их конечно же интересовал последний этаж. Однажды княгиня нашла настоящую диковину: около тридцати старомодных комнат, располагающихся на трех этажах. Ансамбль ей очень понравился, но через несколько дней после подписания договора позвонила ее агент по недвижимости, «очаровательная и честная» женщина.

– Сожалею, но вы не сможете купить эту квартиру.

– Почему?

Бедная женщина не решалась продолжить, и Мадам рассердилась:

– Не глупите, рассказывайте!

– В этом доме не позволяется жить евреям.

Ах вот как?! Ну нет, этот номер не пройдет! В таком случае она покупает весь этот дом! Мадам не привыкла к такому обращению.

Наконец, князь и княгиня Гуриели остановили свой выбор на триплексе по адресу 65-я улица на Парк-авеню, расположенном в одном из тех гигантских зданий, архитектура которых представляет собой странную смесь стиля Ренессанс и конца двадцатых годов. Конечно же, квартира находилась на самом верху – они выбрали четырнадцатый этаж. При входе было очень много зелени: банановые деревья, каучук, азалии и другие экзотические растения занимали все пространство между тремя большими французскими окнами, как на картинах Дуанье Руссо.

Князь и княгиня часто устраивали там приемы. Как и их дома в Париже и Лондоне, нью-йоркское жилище было обставлено роскошной мебелью, стены украшали миниатюры и витрины с греческими статуэтками и произведениями африканского искусства, повсюду висели картины знаменитых художников. Мебель из темного индонезийского дерева была покрашена в белый цвет. Мраморные бюсты, каждый на специальной подставке, красиво выделялись на фоне белых стен.

Раздвижное окно столовой выходило на террасу, с которой открывался вид на Парк-авеню. Пол там был из белого мрамора, стулья обиты белой кожей, а рядом с камином почти всю стену занимал барельеф работы Эли Надельман. В гостиной висели прекрасные полотна импрессионистов, художников парижской школы и других мастеров. Одну из стен украшал огромный гобелен по эскизу Пикассо, а рядом – два маленьких по эскизам Руо 1935 года, сделанные в мастерской Мари Кюттоли. Мебель была в основном американская, времен королевы Виктории, работы Белтера. И наконец, целую стену занимала коллекция скульптур из Африки и Океании.

В маленькой комнате, прилегающей к спальне Мадам, the chintz room, находились рисунки в стиле американского примитивного искусства, там же были две витрины, в которых стояли очень ценные мексиканские и южноамериканские статуэтки из серебра. На камине располагались украшения из венецианского стекла, а люстра, тоже из венецианского стекла, была самым ярким пятном в комнате. В этой chintz room князь и княгиня часто устраивали настоящие марафоны по игре в бридж, во время которых обсуждали дела. Хелена никогда не забывала о делах.

* * *

Во все конторы и салоны на Пятой авеню Мадам нанимала сотни сотрудников. Завод на Лонг-Айленде предоставлял работу огромному количеству людей. К этому надо прибавить Салон Гуриели, магазины в Бостоне, Чикаго и Сан-Франциско. У Мадам была привычка называть всех своих секретарш малышками, несмотря на возраст, – так было легче скрыть, что она не помнит их имен. Но если «малышка» попадала в опалу, она тут же переименовывалась в «пустышку».

Хелена любила выбрать себе протеже, которого или которую с воодушевлением расхваливала руководству. Она выделяла им отдельный кабинет, приходила навестить, справлялась о делах и настроении. А потом наступал момент, когда она вдруг не могла их больше видеть. Мадам никогда сама не увольняла людей из суеверия, поэтому начальник кадровой службы должен был проявить деликатность и уволить нежелательную особу.

Но вот как-то раз одна из протеже взбунтовалась. Хелена, как всегда, неожиданно невзлюбила эту «чудесную женщину». Представьте же ее удивление, когда на следующий день, после того как она намекнула начальнику кадровой службы, что сотрудницу надо выставить вон, «чудесная женщина» как ни в чем не бывало вновь сидела за своим столом! Бывшая протеже упрямо отказывалась покинуть рабочее место и, несмотря на распоряжения начальника, приходила каждое утро на работу. Заданий ей больше не давали, поэтому она, удобно расположившись в кресле, весь день читала газеты. Хелена впала в ярость: «Эта кляча все еще здесь!» Вне себя от гнева, она приказала вынести всю мебель из ее кабинета. Больше о «чудесной женщине» не слышали.

В Нью-Йорке, как, впрочем, и везде, Мадам вечно забывала фамилии своих коллег и сотрудников. Гарольд Вейлл, многие годы работавший личным адвокатом Хелены, был известен как «молодой адвокат». Джером Леванд, администратор американской компании, назывался «надежный» – он служил вечным козлом отпущения, которого Мадам постоянно бранила. Другим она тоже давала прозвища: например, Джорджа Каролла, директора по продажам, называла «продавцом»; свою старую подругу, фотографа Эми Блейсделл, которая отвечала за связи с прессой, – «рекламной дамой», а в моменты дурного настроения – «толстухой». Директор по экспорту Ричард Огенблик был в числе фаворитов, и она звала его в зависимости от расположения духа или «польским адвокатом», или «Большим Синьором». Мечтатель Огенблик был очень рассеян; он был романтиком с экстравагантным вкусом. Годами он сопровождал Мадам в ее бесчисленных путешествиях по всему миру. Она заставляла его играть в бридж, и ради нее он даже усмирял свою страсть хорошо поесть и выкурить дорогую сигару. Хелена очень ценила его преданность. «Он знает гораздо больше, чем показывает. К тому же он безупречно честен», – говорила о нем Мадам.

Эти годы были для Франции временем утрат и лишений. Крупные предприниматели начиная с лета 1940 года были согласны на переговоры, чтобы защитить свои интересы от немецкого империализма. А вот с прессой было сложнее. Некоторые газеты соглашались сотрудничать, другие закрывались нацистами. Журналы и газеты неполитической направленности выживали с трудом. Французский Vogue во время оккупации перестал издаваться, тогда как Vogue USA продолжал выходить, и там было много рекламы продукции марки «Хелена Рубинштейн».

Участие в войне Соединенных Штатов выражалось в следующем. С началом войны в сентябре 1940 года был возобновлен обязательный призыв (к тому же сохранялась и контрактная армия). Но закон о защите безопасности Соединенных Штатов касался, в основном, материальной помощи странам, участвующим в войне против Германии, и не предполагал военных действий с американской стороны. Но с 1941 года американские женщины стали готовиться к тому, что война все-таки затронет и Америку: они обучались обращаться с парашютом, азбуке Морзе и телеграфным кодам, ориентированию, навыкам оказания первой медицинской помощи, записывались на курсы пилотажа. В случае войны на американской земле женщины хотели быть максимально полезны своей стране.

Воздушно-морская атака японцев почти полностью разбила тихоокеанский американский флот при Пёрл-Харборе 7 декабря 1941 года, и это поражение стало шоком для всей страны. Соединенные Штаты вступили в войну. И все же обстановка там была намного легче: продолжали выходить газеты, салоны красоты были по-прежнему открыты, и Хелена все так же могла себе позволить удовлетворять свою ненасытную страсть к современному искусству.

Именно в это время Сальвадор Дали стал знаменит в Соединенных Штатах. Нигде не описывается, как именно Хелена с ним познакомилась. Вполне возможно, что это случилось в Париже – они оба бывали на приемах у одних и тех же людей, например у графини де Полиньяк или у Миси Серт. Но не исключено, что это произошло в Нью-Йорке.

Для Дали все началось с визита человека в белом костюме, который купил у него картину, названную «Постоянство памяти». Человека звали Жюльен Леви, а картина стала позже известна как «Текучие часы». Впоследствии Жюльен Леви признался, что считал произведение Дали экстраординарным, но антиобщественным и совершенно непригодным к продаже. Он говорил еще, что купил картину исключительно для собственного удовольствия. Ему не хватило проницательности: картина покупалась и продавалась множество раз и в конце концов попала в Музей современного искусства в Нью-Йорке. Благодаря Жюльену Леви Сальвадора Дали узнала вся Америка. Он предложил художнику устроить выставку в своей галерее.

Первый приезд Дали в Нью-Йорк в тридцатых годах казался настоящей катастрофой. У него совершенно не было денег, но он отплыл в Америку со своей женой Галой. Его первое впечатление от Нью-Йорка было совсем не так поэтично, как у Поля Морана: «Я вышел на палубу и сразу увидел весь Нью-Йорк, серо-зелено-белый, похожий на огромный кусок готического рокфора. Я люблю рокфор и воскликнул: “Нью-Йорк приветствует меня!” И я в свою очередь поприветствовал этот поистине космической величины город».

Дали был приглашен на несколько cocktail-parties, где познакомился со многими известными ньюйоркцами. Выставка у Жюльена Леви прошла с большим успехом, и большинство картин нашли своих покупателей, и в их числе – Хелена Рубинштейн, ставшая его восторженной поклонницей. Дали считал тем не менее, что пресса, хотя и безоговорочно восторгалась его необыкновенным воображением, была к нему слишком агрессивна.

Второй приезд в Нью-Йорк в 1941 году стал, по словам самого Дали, официальным началом славы. Все картины раскупились прямо в галерее в первый же день вернисажа, а портрет художника, сделанный фотографом Маном Рэем, украшал обложку журнала Time Magazine. Подпись гласила: «Сюрреалист Сальвадор Дали: кипарис, архиепископ и облачко перьев вылетают в окно». Получив журнал, Дали сначала не понял, каким тиражом он выходит, и только потом ему стало ясно, что о нем читает вся Америка. «Я был необыкновенно популярен. Меня останавливали на улице и просили автограф. Мне приходили письма из самых отдаленных уголков Соединенных Штатов. На меня лился дождь из необыкновенных заказов и предложений», – рассказывал он.

Когда Дали приезжал в Нью-Йорк, он часто бывал у своей подруги Каресс Кросби, богатой, немного экстравагантной американки. Он познакомился с ней во Франции на приеме, который она устраивала у себя в загородном доме в Эрменонвиле. Хелена тоже сблизилась с художником и приобрела множество его картин, а в 1943 году он написал ее портрет. Дали был уже очень известен своими причудами, и до этого случая он не желал писать портреты в Соединенных Штатах.

За два года до описываемых событий, в 1941 году, когда он приехал в Нью-Йорк на большую ретроспективу своих работ, Хелена доверила ему оформление одной из комнат в своей квартире, служившей гостевой спальней. Композицию фресок, занимавшую три стены комнаты, Дали назвал «Фантастическим пейзажем». В центре каждого панно была изображена пустыня и фантастические образы, отражавшие его видение реальности. Племянница Хелены Лилит Крудовска, которая спала в этой комнате, рассказывала, что ей там постоянно снились кошмары.

* * *

Дела привели Хелену в Латинскую Америку. Впервые она побывала там еще в 1938 году, но приехав еще раз в 1941-м, увидела Мехико и была поражена мексиканским народным творчеством. Это увлечение она пронесла через всю жизнь. В то время все это можно было купить за несколько песо, а десяток лет спустя, когда это искусство вошло в моду, каждый предмет ее коллекции стоил уже тысячи долларов.

Тогда она познакомилась с Фридой Кало и Диего Риверой. Мадам впервые встретилась с Фридой Кало на одной из ее первых выставок в 1938 году в галерее Жюльена Леви в Нью-Йорке. Когда Хелена приехала в Мексику в 1941 году, Диего и Фрида собирались пожениться второй раз после того, как разошлись двумя годами ранее. Есть много фотографий Хелены в мастерской Диего Риверы вместе с ними. Несомненно, общение с этими художниками положило начало, а впоследствии питало ее увлечение мексиканским народным искусством.

Наконец настал долгожданный день капитуляции немецких войск во Второй мировой войне. В день, когда была объявлена победа, Мадам обзвонила все нью-йоркские туристические агентства, пытаясь тут же купить билет на первый самолет в Европу. Наконец, ей удалось достать место на корабле Liberty Ship, перевозившем солдат.

 

Глава 18. Снова в Европе

В начале войны Эммануэль Амейсен, оставшийся работать в Париже в «Клинике красоты», был призван в армию и впоследствии попал в плен. Немцы забрали здание на улице 52 в предместье Сент-Оноре и, по словам Амейсена, разрушили производства и присвоили технологии. Но это утверждение сомнительно. Что бы они с ними делали? Зато достоверно известно, что на набережной Бетюн располагался штаб немецкого генерала, поэтому многое там было испорчено, и, отступая, немцы уничтожили архивы, поэтому не осталось никаких французских документов компании начиная с 1930 года. Мадам уехала в Соединенные Штаты, правление фирмы было распущено… Для всех компания «Хелена Рубинштейн» больше не существовала.

В Нью-Йорке Хелена и некоторые члены ее семьи, которым удалось приехать к ней, нашли надежное убежище от нацистского преследования. Цеска и Манка тоже были вне опасности: одна – в Австралии, другая – в Лондоне.

У родственников, оставшихся в Польше, судьба сложилась иначе. После того как немцы убили Регину, племянник Хелены вступил в польское Сопротивление и погиб с оружием в руках. Остальные или скрывались, или сгинули в лагерях. Внучатая племянница Хелены Лилит Крудовска до конца своих дней вспоминала это ужасное время.

После подписания СССР и Германией пакта о ненападении 23 августа 1939 года стороны договорились о разделе сфер обоюдных интересов в Восточной Европе и обрушились на Польшу. 1 сентября 1939 года немецкие войска вторглись в Польшу без объявления войны, а советская армия захватила восточные провинции. Сражения прекратились после капитуляции Варшавы 27 сентября. СССР и Германия поделили страну, депортации подверглась значительная часть ее жителей.

Большинство членов семьи Крудовских по отцовской линии были высланы в Сибирь, что по сути и спасло им жизнь. Условия жизни там были очень суровые, но это все же было лучше, чем пропасть в немецком концентрационном лагере. После окончания войны многие польские евреи смогли вернуться назад, а потом бежали в Англию. М. Крудовска пряталась у польских друзей, бывших учителей ее сына. Парень неожиданно умер от сердечного приступа, и даже похоронить собственного ребенка им пришлось тайно.

Родственникам матери повезло меньше: после захвата краковского гетто почти всех отправили в Аушвиц. Никто из них не вернулся, но троим удалось выжить. Маленькую кузину Хелены родители перебросили через стену гетто, и ее спас польский писатель, который прятал девочку у себя всю войну. Гизу, мать Лилит, подруга рекомендовала гувернанткой в одну семью, скрыв, что она еврейка, где она и проработала до освобождения Польши.

Судьба Лилит сложилась драматичнее. Сначала ее прятали у себя крестьяне, знакомые отца. Потом ее приютила в самом центре Кракова одна швея, много работавшая до этого для Гизы. Наконец, дружественная польская семья помогла ей добраться до Будапешта. «В 1944 году мне представилась возможность присоединиться к группе евреев, тайно бежавших в Венгрию, а там евреев преследовали не так жестоко, там не было гетто. До Будапешта я добралась практически пешком, потеряв по дороге все вещи. Там я вместе с девочкой моего возраста (ей было четырнадцать лет) отправилась в консульство и объяснила им, что приехала из Польши».

Сотрудник польского консульства был очень раздражен появлением польских беженцев, и к тому же он не знал, что теперь делать с этой девочкой. Ее отослали в еврейскую организацию, где о ней должны были позаботиться. Лилит в ее годы уже пережила многое, чтобы быть очень осторожной. Она попросила послать ее в другую организацию, где она могла бы посещать мессу, как католичка. Стоя перед недоверчиво глядящим на нее сотрудником консульства, она уверенно лгала, что ее отец – еврей, но мать – католичка и ее воспитали в христианской традиции. В результате ее отослали в польский христианский колледж, где она познакомилась с двумя другими девушками, также потерявшими родителей. «У меня оказалось хорошее чутье!» – рассказывала потом Лилит, грустно улыбаясь. Еврейская школа была разрушена, когда в Венгрию пришли немцы, и все дети – убиты. Кюре, занимавшийся польским лицеем, отослал трех сироток в монастырскую школу, где к Лилит очень хорошо отнеслись, потому что она говорила по-французски. Ее не заставляли работать в поле или заниматься хозяйственными делами, как других сирот, потому что монахини любили поболтать с ней по-французски. Она вернулась в Польшу только после войны.

Путешествие было просто героическим. Она ютилась вместе с другими в тесном вагоне, в котором перевозили скотину. Добравшись наконец до Кракова, она сразу отправилась к доброй швее, которая рассказала, что ее мать уже вернулась и каждый день ждет возвращения дочери. Вот так чудом уцелевшие Гиза и Лилит встретились снова.

Они забрали к себе маленькую кузину, которую спас писатель, и выживали как могли в ужасной нужде. Однажды совершенно случайно они прочли в иллюстрированном журнале статью о Хелене Рубинштейн. Гиза Крудовска, которой терять было нечего, написала тете. К ее большому удивлению, та ответила и даже послала им несколько больших коробок с продуктами и одеждой. Лилит особенно помнит одну из них: «Ни у кого из нас не осталось башмаков, и мать написала тете. Она регулярно отправляла нам посылки, и после письма прислала коробку с очень необычными туфлями, зелеными и на высоком каблуке. Носить их на самом деле было невозможно, к тому же размер был слишком маленький. Но эти крохотные зеленые туфельки были прелестны! У всех нас размер был большой, и мы носили обувь на низком каблуке и чаще всего – боты… Мы долго хранили эти зеленые туфельки на высоченных каблуках и просто любовались ими».

Когда в 1945 году Хелена вернулась в Париж, ей было семьдесят три года. Глазам ее предстало ужасное зрелище, и сердце ее дрогнуло. Повсюду разрушенные дома, а ей самой ничего здесь больше не принадлежало. Вместе с Горацием они отправились на набережную Бетюн, где спали на солдатских походных кроватях. Мебель была частично вывезена, частично испорчена. К своему ужасу, она обнаружила, что ценнейшие скульптуры служили постояльцам мишенью для стрельбы, как в тире.

С неистовым упорством, как это было в первые дни в Мельбурне, она принялась все восстанавливать. Эммануэль Амейсен говорил, что Хелена сохранила дух первопроходца и готова была принять вызов, брошенный судьбой, и бороться до конца.

Начала она с поисков старых коллег, расспрашивала о друзьях, знакомых и родственниках. Она даже обращалась в полицию, чтобы получить как можно больше информации. Вокруг нее сбилась небольшая группа людей, занимавшихся поисками пропавших. Каждый вечер они собирались вместе и рассказывали друг другу все, что им удалось узнать за день, планировали дальнейшие действия. Некоторых своих друзей она так больше никогда не разыскала, найдя других, помогала им встать на ноги.

Несмотря на грабежи военного времени, особняк на острове Сент-Оноре стоял нетронутый, и там даже хватало одеял и матрасов, чтобы «разбить лагерь». Хелена устроила там своеобразный буфет, где собиралась и ее «следственная группа», и все примкнувшие к ним самоотверженные помощники.

Требовалось срочно восстановить салон в предместье Сент-Оноре, чтобы дать работу тем коллегам и сотрудникам, которые хотели остаться с ней.

Каждое утро она покидала свой когда-то роскошный особняк пешком и возвращалась обратно… на метро. Как и тогда, в Мельбурне, пятьдесят лет назад, она сама готовила все средства, смешивая ингредиенты, которые смогла найти, искала новые формулы, восстанавливала старые, собственноручно раскладывала кремы по баночкам и сама вставала за кассу в магазине.

Хелена могла бы удовлетвориться и тем, что оставалось у нее в Соединенных Штатах, и жить там, не испытывая никакой нужды. Но для нее Париж оставался столицей красоты. «Электричества не было, продуктов не хватало, и все же она в ее семьдесят три года работала с энергией молоденькой девушки, которая хочет завоевать мир!» – вспоминает, улыбаясь, Эммануэль Амейсен. Она хотела доказать всем, и прежде всего самой себе, что может выиграть эту битву.

* * *

В 1946 году она получила письмо из Польши: Гиза Крудовска была на краю пропасти и просила дать работу в Париже ей самой и дочери Лилит, которой тогда исполнилось шестнадцать. Она хотела взять с собой и маленькую кузину, у которой не было никакого будущего в Польше. У Гизы не оставалось другого выхода: ее отец, землевладелец, до всех обрушившихся на них несчастий владел собственностью в Силезии, но после его смерти и войны семья лишилась средств.

Хотя Хелена регулярно отправляла им посылки, по-настоящему они были не знакомы: она ничего не знала об этой ветви своей семьи, оставшейся в Кракове. Но, ни секунды не колеблясь, она тут же выслала им три билета на самолет. Помощь близким всегда была для нее священным долгом, несмотря на то что злые языки говорили, будто она «использует» своих родных.

В Парижском аэропорту их встретил шофер и отвез в контору Хелены. Первая встреча была непростой. «Нам было неловко. Я видела ее впервые в жизни, и она показалась мне очень старой – мне ведь было шестнадцать лет, а ей – за семьдесят! Хелена была очень хороша в ярком наряде от Живанши (об этом я, конечно, узнала позже). Я была поражена, потому что в Польше женщины зрелых лет одевались исключительно в черное. Она была невысокого роста, черные волосы завязаны в узел на затылке, довольно ярко накрашена, что удивило меня еще больше. В то время Польша была большой деревней, и мне эта женщина показалась тогда слишком эксцентричной. Сама она говорила мало, стараясь больше слушать других. Она полностью взяла нас на свое попечение, хотя едва нас знала! Это было невероятно, но она сразу же приняла всех трех кузин, которые приехали к ней без копейки денег из родной Польши. Она хотела, чтобы мы выглядели модно, up to date, и нам принесли наряды, которые показались нам такими дорогими и экстравагантными, что мы не осмеливались надеть их».

1946 год. Среда. Эммануэль Амейсен отвез их в маленькую гостиницу, где они и разместились со своим скромным багажом. Тетя Хелена назначила им встречу на следующий день в своем бутике в предместье Сент-Оноре. Лилит, которую все стали называть Литка, описывает, как она первый раз попала в салон: это было огромное сооружение, состоявшее из четырех зданий, расположенных вокруг внутреннего дворика. Был и второй дворик, где находилась галерея-магазин Давида Друона, и там можно было найти настоящие сокровища. Иногда там проводились выставки.

Посетители сначала попадали в приемный зал, а сам салон красоты находился рядом. В 1946 году первый этаж еще не отремонтировали, и поэтому он был закрыт. Позже там сделают бутик. Канцелярия занимала третий и четвертый этажи.

В то время салон только начинал подниматься на ноги. Мадам собрала химиков, которые работали у нее на «кухне», изготовление всей продукции проходило под строгим контролем дерматологов. В 1946 году, когда никаких правил никем еще не соблюдалось, в «Салоне» Хелены Рубинштейн работа была организована очень четко, и вся продукция строжайшим образом проверялась. Немного позже она привлекла группу ученых из института Пастера, благодаря чему сразу узнавала о любом открытии. Хелена всегда поддерживала связи с медиками и исследователями, поэтому качество продукции только улучшалось.

«Я приехала утром в четверг, чтобы начать работать. Я была с матерью и маленькой кузиной. Тетя определила ее в лицей. Нам с мамой повезло – мы хорошо говорили по-французски, я – немного лучше, потому что меня воспитывала французская гувернантка. Проблем с языком у нас не было, и нам нужно было научиться всему как можно быстрее».

Первое, что они должны были усвоить, – особенности разных типов кожи. Гиза довольно быстро стала косметологом, а Литку взяла под свое крыло опытная сотрудница, которая работала у Мадам уже двадцать лет. Несколько месяцев она обучала ее профессии – показывала, как делать маски и массаж лица, учила правильной постановке рук. После этих уроков Литку отправили на стажировку, чтобы она могла начать работать консультантом и рекламным агентом. С маленьким чемоданчиком с образцами продукции она объездила всю французскую провинцию, побывала у всех агентов фирмы «Хелена Рубинштейн». Места, где располагались филиалы, тщательно отбирали: они должны были быть хорошо известны прессе и удобно расположены географически.

 

Глава 19. Business is business

«Мы должны больше работать! Нужно все восстановить!» – все время повторяла Хелена. Близкие всегда восхищались ею, а сотрудники побаивались. Когда она внезапно появлялась в салоне, чтобы проверить, как идет работа, всех охватывало волнение. Ее ужасные вспышки ярости были всем известны, и каждый мог оказаться в чем-то виноват. Благодаря железной воле Хелены и упорству Эммануэля Амейсена, доходы росли и французская компания богатела. Специалисты-химики, нанятые Мадам, изобретали новые средства и процедуры, а парижанки, перенесшие столько тягот за пять военных лет, изголодались по косметике.

Хелена старалась охватить и остальную Европу, истощенную войной. В Лондоне временно был открыт новый салон по адресу 48 Беркли-стрит. Она дополнительно наняла агентов для работы в Швейцарии: «В Швейцарии всегда оседают все деньги!» После Швейцарии она завоевала Италию, Испанию и даже Германию, где многие из ее друзей и родственников сгинули в концентрационных лагерях. «Всегда нужно смотреть вперед. Business is business! Мир принадлежит живым».

В Швейцарии рынок был довольно скромным, но эта страна, тем не менее, сыграла важную роль в истории марки. Этому есть много причин. Фирма «Хелена Рубинштейн» всегда была лидером на рынке, и Швейцария не стала исключением. К тому же в первые годы после войны, когда в разоренной Европе большинство заводов еще не работало, швейцарская фабрика производила продукцию для остальных европейских рынков. И наконец, в пятидесятые годы в Швейцарии некоторое время располагался главный европейский офис фирмы.

Как и для большинства европейских стран, исключая Францию и Англию, по-настоящему история марки «Хелена Рубинштейн» начинается в Швейцарии после Второй мировой войны. Дот Гретер, известный своими отличными организаторскими способностями, стал первым настоящим дистрибьютором марки «Хелена Рубинштейн» в Швейцарии.

Восстановление работы салона в Милане произошло так же быстро, как и его закрытие в начале войны. В 1946 году компания, главный офис которой находился в Милане и которая в основном занималась строительством зданий, получила разрешение на ввоз косметической продукции, что было в то время очень непросто. Эта компания получила эксклюзивный договор на распространение продукции «Хелена Рубинштейн» в Италии.

Один из итальянских филиалов компании Рубинштейн купил здание по адресу улица Монтенаполеоне, 24 – самой модной улице в Милане. Там и открылся вновь «Дом красоты» Рубинштейн. Это был небольшой трехэтажный особняк. Массажные и косметические кабинеты занимали два первых этажа. На верхнем этаже находились лаборатории и зал для расфасовки. Все было очень скромно. В 1953 году Мадам надумала продать его, и после этого в Италии не открывалось больше ни одного салона Хелены Рубинштейн. Зато в то же самое время салоны, работающие «по методу Хелены Рубинштейн», появлялись во всех больших итальянских городах, в том числе и в Милане.

Почти ничего не известно о работе Хелены Рубинштейн в Германии до войны. Но есть факты, подтверждающие, что марка была известна на немецком рынке в тридцатые и сороковые годы, хотя по документам непонятно, насколько активно компания была там представлена. Берлин, как один из городов, где можно найти «Дом красоты» Хелены Рубинштейн, упоминается в единственной рекламной брошюре, напечатанной в Соединенных Штатах в тридцатые годы. Точный адрес при этом не указан.

Патрик О’Хиггинс упоминает один разговор, свидетелем которого он был. На один из обедов на набережной Бетюн был как-то приглашен Андре Мальро. Хелена рассказывала ему, как немецкий генерал занял ее квартиру во время оккупации. Ее присмотрел было Геринг, но особняк Ротшильдов понравился ему больше, и он отдал квартиру одному из своих генералов. Мальро осматривал в это время мраморную статую Диониса, и Мадам сказала, что эта греко-римская статуя датируется первым веком. Хелена считала ее одним из самых драгоценных своих сокровищ.

– Посмотрите на следы пуль!

Она указала ему на множество мелких точек.

– Немцы использовали эту статую как мишень в тире. Генерал испортил здесь всю мебель, которую не смог увезти.

– Что же вы думали о немцах, когда вернулись? – спросил ее Мальро.

– Солдаты везде одинаковы… немцы ли они, русские, американцы или даже французы. Это разрушители.

– Вы возобновили дела в Германии?

– Конечно. Почему бы и нет? Business is business. К тому же немецкая валюта не хуже любой другой.

«Феноменально!» – воскликнет Мальро, рассказывая позже эту историю барону Ротшильду.

Эта беседа подтверждает не только то, что Хелена мало интересовалась политикой, она доказывает, что в Германии продавалась продукция фирмы еще до войны. Но компания работала там не очень активно, потому что обстановка в Германии в 1933 году была уже очень напряженной, и Хелена конечно же предпочитала держаться на расстоянии.

Но все изменилось, когда в 1950 году дом Теодор Шенхерр в Дюссельдорфе стал эксклюзивным агентом ее компании в Западной Германии. К тому моменту он уже был дистрибьютором знаменитого парфюмера Франсуа Коти, чья дочь была в очень хороших отношениях с Хеленой.

* * *

Мадам была человеком осторожным и проницательным: она быстро поняла, что европейские покупательницы очарованы Соединенными Штатами и что товары «Хелена Рубинштейн», привезенные оттуда, пользуются большим успехом. «Они думают, что американские товары – лучшие, – говорила она, пожимая плечами. – Даже если все понимают, что формулы одинаковы, компоненты – тоже, и даже упаковки никак не отличаются, все равно нужно дать покупателям то, чего они хотят. Поднимите цену, напишите инструкцию на английском языке, которого они не знают, и дайте перевод на французский, немецкий или итальянский». Когда она выпускала на рынок новый товар, в Европе его рекламировали как американскую новинку, а тот же товар в Америке конечно же представляли как последнее творение парижских салонов.

– Женщины так наивны, – добавляла она, – но покупатель всегда прав. А что мы продаем?

– Мечту, – отвечал один из рекламных агентов.

– Глупости! – одернула она его. – Мы продаем надежду и возможности! Мое имя стало синонимом бескрайних возможностей, благодаря замечательной продукции, которую я делаю.

За пять лет европейская компания Хелены Рубинштейн стала самой преуспевающей во Франции, дела шли лучше, чем у самой Элизабет Арден, вечной соперницы, которая расположилась в престижном доме на Вандомской площади.

Но достичь всего этого было нелегко. Хелена обрушивала на сотрудников всю свою бешеную энергию. «Вы говорите, что в сутках всего двадцать четыре часа, а я делаю вид, что сорок восемь, а лучше пятьдесят».

Она пыталась экономить на всем. «Следите за расходами. Маленькие ручейки сливаются в большие реки».

Сильвия Бедхе всегда говорила, что Хелена придавала деньгам большое значение, и рассказывала два анекдотических случая, связанных с этим. Однажды Мадам говорит ей:

– Сильвия, я думаю, что ваша секретарша небрежно распоряжается средствами.

– Что вы имеете в виду?

– Она пишет таким крупным почерком, что расходует бумаги вдвое больше, чем нужно.

В то время Мадам часто обедала в итальянском ресторане Florence рядом с площадью Мадлен вместе с Сильвией Бедхе и директором американского подразделения по экспорту Ричардом – поляком, который работал у нее в Соединенных Штатах. Во время обеда они обсуждали что-то по-польски, пока Сильвия молча ела свои спагетти. Ричард всегда заказывал бутылку вина, хотя был единственным, кто пил его. Однажды Мадам не выдержала: «Ричард, вы не допили вино, а нам придется за него платить. Вы должны допить!» Конечно же, она не собиралась заставить его выпить всю бутылку, просто посчитала нужным показать, что недовольна. При этом ее собственные траты, в которых она никогда себя не сдерживала, шли на счет компании!

Работа со счетами была для всех головной болью. Мадам очень тщательно следила за работой своего главного бухгалтера господина Леванда. О’Хиггинс описывает его так: «Невысокого роста полноватый человек, очень любезный и доброжелательный. Его светлых оттенков костюмы, галстуки и рубашки всегда гармонировали с прекрасно наманикюренными ногтями. Из-за этого коллеги называли его “господин Тон в Тон”. Каждый раз, когда Мадам встречалась с бухгалтером, она неизменно восклицала, даже не успев поздороваться: “Наши расходы убийственны!”».

Она всегда употребляла множественное число и говорила «мы», когда речь шла о компании или вообще о чем-то, касающемся ее лично. Далее обычно следовало нападение, и бухгалтер знал это. Не торопясь, он садился и открывал свой портфель. Мадам искоса наблюдала за ним. Совершенно спокойно «господин Тон в Тон» выкладывал бумаги на стол перед Мадам, которая с рассеянным видом просматривала их.

– Вот расходы, которые нас убивают, мадам. Это траты членов вашей семьи и управляющих компанией, отвечающих за продажи.

– Хорошо, давайте посмотрим… О каком предприятии идет речь? О каких деньгах? О какой семье? Я отдаю всю свою жизнь работе, всю свою жизнь, повторяю вам, а вы упрекаете меня за пару обедов…

При упоминании о всех принесенных жертвах голос ее дрожит. Господин Леванд, казалось, съеживается на своем стуле, и всячески пытается переменить тему. Тщетные старания, Мадам его не слушает!

– А что касается членов моей семьи… Разрешите мне взглянуть на эти расходы.

Она изучает столбцы цифр, не говоря ни слова и не задавая вопросов, запоминая все и продумывая кару, которая должна обрушится на головы виновных. Человеку, который сидит перед ней и, кажется, все больше уменьшается в размерах, она не говорит ни слова. Затем наступает очередь расходов сотрудников, отвечающих за продажи. Это дело она улаживает парой фраз. «Чтобы хорошо продавать, нужно много ездить. А в путешествии часто необходимо пропустить стаканчик».

В конце концов несчастный бухгалтер тонет в указаниях и планах – страховки разных компаний, срочная покупка нового оборудования для заводов, а то и требование внести в расчеты строительство новой фабрики.

Мадам не отвечает на вопросы, делает записи на оборотной стороне старого конверта, хрустит кусочком сахара и, наконец, завершает встречу традиционным: «Продолжайте делать свою работу, а я буду делать свою».

Однажды, после ухода бедняги, на которого она всегда охотно выплескивала свое плохое настроение, она прошептала секретарше: «Думает, он macher, а он всего лишь nudnik». На идише «машер» означает – «важный человек», а «нудник» – «бестолковый зануда».

На самом деле все шло прекрасно, несмотря на траты Мадам или ее близких. Теперь все дела решались «семейно». Литка уже работала косметологом в салоне в предместье Сент-Оноре. Она становилась все опытнее и увереннее в себе, и, в конце концов, ее послали работать консультантом стенда «Хелена Рубинштейн» в «Галери Лафайет». Иметь там свой стенд было редкой привилегией и огромной ответственностью, но представленная продукция, которая к тому же описывалась как американская, пользовалась большим успехом. Однажды в веренице ожидавших своей очереди женщин Литка заметила одну из клиенток и затряслась от страха. Это была Хелена Рубинштейн, собственной персоной. Настал черед следующей дамы, но Литка совершенно потеряла голову. Автоматически она протянула ей крем, и тут Мадам, незаметно наклонившись, прошептала: «Предложи ей еще и питательный крем». Клиентка сразу согласилась. Хелена, так же приникнув к уху несчастной Лилит, которая уже ничего не соображала, продолжала нашептывать: «Предложи ей очищающее средство…»

– Мадам, не желаете ли еще и очищающее средство?

– Конечно, мадемуазель, прекрасная идея!

А голос продолжал подсказывать: «…и тоник той же гаммы, и губную помаду…» Юная Литка продала тогда невероятно много, но готова была провалиться со стыда сквозь землю при мысли, что показала себя перед тетей всего лишь глупенькой продавщицей. Она готовилась выслушать самые жестокие упреки и выдержать знаменитый приступ ярости, но тетя никогда не вспоминала об этом эпизоде. Мадам преподала ей урок и посчитала это достаточным. Лилит Крудовская с тех пор стала невероятно удачливым продажником.

 

Глава 20. Патрик О’Хиггинс

В 1948 году Хелена снова обратилась к Луи Сю, чтобы восстановить особняк на набережной Бетюн и отремонтировать квартиру.

В том же году Сю принялся за реконструкцию салона на 52-й улице предместья Сент-Оноре. Теперь в здание можно было попасть через ворота, увенчанные фронтоном. Магазин, где продавались средства по уходу и декоративная косметика, располагался на первом этаже и был разделен на две части тройным окном в высокой апсиде. Прилавок-витрина в форме обелиска располагался напротив. На втором этаже находились приемные залы и косметические кабинеты, стилизованные под античные термы: искусственный белый и розовый мрамор, настенные росписи, красные и пурпурные драпировки… Пол покрывали ковры разных оттенков зеленого. Эмилио Терри заказал роскошную мебель, как было принято в салонах Рубинштейн. В этот раз пресса была в восторге, и после официального открытия в журнале L’Illustration так писали о новом салоне: «Идеальное сочетание современности и традиции».

Дела во Франции шли невероятно успешно. Некоторые сложности возникали с прессой. Связи с общественностью во Франции всегда считали странной работой, этаким американским развлечением, состоявшим в том, чтобы устраивать приемы и праздники, где все так роскошно пьют и едят, что даже самые капризные клиенты в конце вечера становятся покладистыми. В этом отношении парижский дом был, по словам Хелены, немного старомоден. Нужно сказать при этом, что в Нью-Йорке директор по связям с общественностью Эми Блейсделл, проводила исключительно важную работу. Она регулярно отсылала огромное количество информации о сотнях видах продукции «Хелена Рубинштейн» журналистам, редакторам рубрик о красоте, и даже модным писателям, чьи статьи тоже могли «наделать шумиху», как с восхищением называла это Хелена.

Например, в конце сороковых Мадам выпустила новые духи Heaven Scent («Небесный аромат»). По этому случаю на Пятой авеню выпустили в небо сотню голубых воздушных шаров с образцами духов и слоганом «Дар небес, новый Heaven Scent Хелены Рубинштейн». Хелена волновалась, а так ли уж нужна эта шумиха? Ответом стали прибыли более миллиона долларов. «Чтобы заставить людей что-то принять, нет ничего лучше, чем устроить вокруг этого небольшую шумиху», – часто повторяла она потом.

* * *

Во Франции такая реклама была еще неизвестна. Никто не занимался пиаром, и к тому же рассылка рекламы по почте еще не практиковалась. Но все изменилось после встречи Хелены с Патриком О’Хиггинсом.

Они познакомились в 1950 году во время приема у Флер Кауэлс, директора журнала Flair. На самом деле Патрик О’Хиггинс случайно встретился с Хеленой еще до начала вечера, но не знал, кто она такая. Они стояли рядом перед светофором на углу северо-западной 55-й авеню, пока не зажегся зеленый свет. Миниатюрная женщина в потрясающем наряде, которая подпрыгивала от нетерпения «как бекас», привлекла его внимание, и он ускорил шаг, чтобы поравняться с ней. Она была закутана в теплое манто с меховым поясом, которое спадало лабиринтом складок. Элегантные замшевые туфли, украшенные пряжками, завершали образ. Круглая черная шапочка, венчавшая ее головку с блестящими темными волосами, убранными в узел на затылке, напоминала головные уборы индейцев Боливии. Шапочка подчеркивала ее величественный профиль и нос с горбинкой: ноздри трепетали от нетерпения. Оттененные красной помадой губы и волевой подбородок… Она бросала гневные взгляды на несчастный светофор. Нетерпеливая дама держала в одной руке сумочку из крокодиловой кожи, а в другой – пакет из коричневой бумаги.

Потом Патрик заметил ее на приеме и, сам не понимая почему, пошел следом. Он увидел, что она разговаривает с одним из сотрудников журнала Flair, где он недавно начал вести рубрику «Путешествия». Его коллега, художник Федерико Паллавичини, был доверенным лицом и личным арт-консультантом Флер Кауэлс. Он восторженно жестикулировал, и «лицо его просто светилось». Довольно быстро Патрик понял, что эти жесты адресовались совсем не ему, а невысокой женщине, которая шла немного впереди. Поравнявшись с ним, Федерико Паллавичини сделал Патрику знак остановиться. Художник рассыпался в манерных похвалах даме: «Ах! Дражайшая мадам! Восхитительная княгиня!..»

Дама выслушивала комплименты итальянца с каменным лицом, нахмурив брови, и с нетерпением ждала, когда он закончит. Наконец Паллавичини поманил его, и Патрик О’Хиггинс, до этого скромно стоявший в стороне, подошел. Их представили друг другу. Но он не запомнил имени дамы, потому что она внимательно смотрела на него, не протягивая руки, в которой по-прежнему сжимала пакет из коричневой бумаги. Она просто кивнула ему в знак приветствия.

О’Хиггинс вспоминал потом, что он «чувствовал себя как на лобном месте, потому что сразу понял, что одного взгляда ее черных, полыхающих как молния глаз, хватило, чтобы она оценила мою одежду, примерно определила возраст и, скорее всего, догадалась, что счет в банке у меня весьма скромен».

– Кто это? – спросил он у Паллавичини, когда дама удалилась.

– Княгиня! Большая оригиналка! Это именно она познакомила Пикассо с негритянским искусством, польского скульптора Надельмана с Америкой, а Дали с долларами. Княгиня! Ах…

Он немного помолчал, подыскивая слова, а потом добавил:

– Это… это Сара Бернар красоты!

В этот вечер юный Патрик больше не разговаривал с ней. Имя этой дамы в боливийской шапочке с коричневым пакетом в руке он так и не смог вспомнить.

Несколько дней спустя после рабочего дня в редакции Флер Кауэлс сказала светски-небрежно, обращаясь к нему и нескольким его коллегам: «Завтра мы с Майком собираемся устроить вечеринку с коктейлями, чтобы объявить близким друзьям о специальном выпуске журнала, посвященного розе. Я знаю, что могу на вас рассчитывать!»

Впервые Патрик О’Хиггинс был приглашен на официальный прием, где собирались важные люди. В некотором роде это был его первый выход в свет. Польщенный и взволнованный, он приехал гораздо раньше времени, но увидел, что многие его коллеги уже смущенно топтались в холле. «Некоторые причесывались, другие поправляли макияж, и все разговаривали, понизив голос». Французская горничная пригласила их подняться по роскошной спиралевидной лестнице, покрытой мягким ковром, напоминавшем, по словам О’Хиггинса, шерсть пуделя.

Наверху их ожидала Флер в шелковом платье с рисунком из роз от Валентины, знаменитой русской кутюрье, переехавшей в Нью-Йорк. «Когда прибудут гости, вы должны мне помочь развлекать их. А пока можно немного выпить, но, прошу вас, будьте поблизости!»

Хозяйка ушла на верхний этаж, а Патрик застыл с раскрытым ртом, озираясь вокруг и восхищаясь убранством дома. Паллавичини уже рассказывал ему о доме Кауэлсов в самых восторженных выражениях, но то, что он увидел, было великолепнее самых смелых фантазий.

«Я быстро заглянул в гостиную, которая показалась мне забитой вещами, как лотки на блошином рынке, – странная смесь старинной и современной мебели, разные безделушки, картины, кушетки с помпонами Викторианской эпохи, стоявшие рядом со стальными стульями простых форм, китайские статуэтки, старая керамика, которая странно смотрелась рядом с современной итальянской скульптурой, шкафы времен Людовика XVI и буфеты эпохи Империи. Все остальное пространство было заполнено лаковыми шкатулочками, стеклянными пресс-папье и миниатюрами, опаловыми вазами с огромными букетами бумажных цветов – оранжевыми, красными и золотыми. Они причудливо перемешивались с композициями из живых листьев. На стенах, выкрашенных в сдержанный серый цвет, висели полотна Ренуара, Тамайо, Кунинга. Творения импрессионистов и абстракционистов были окружены работами самой Флер – картинами маслом мистического характера, на которых изображались тигры на охоте, плотоядные цветы и конечно же розы». Молодой человек был поражен!

Постепенно прибывали гости. Флер казалась очень возбужденной, все время оживленно разговаривала, указывая направо и налево и шагая взад вперед по лестничной площадке, зато Майк Кауэлс вел себя царственно-небрежно. Флер подбегала к каждому новому гостю, обнимала его и целовала, а Майк бросал на гостя рассеянный взгляд из-за стекол очков и лишь приветствовал небрежным жестом.

Патрик О’Хиггинс наблюдал, как одна за другой прибывают знаменитости, которых до этого он знал только по именам: Леонард Бернстайн был первым, кто поднялся по лестнице, а за ним – Грета Гарбо, затем Морис Шевалье… О нем Патрик рассказывал так: «У него была легкая походка танцора, улыбка портового торговца из Монтерея и властность звезды»; потом появились Ноэл Коуард, Кэри Грант и члены семейства Рокфеллер.

Флер распределила своих молодых сотрудников по разным комнатам, чтобы они занимались гостями.

Патрику она указала на библиотеку. Там уже находились некоторые из приглашенных, они рассеянно листали номера журнала Life или рассматривали фотографии, расставленные на фортепьяно. Патрик чувствовал себя очень неловко и не знал, с чего начать, но вдруг услышал низкий голос, который произнес со странным акцентом:

– Молодой человек, присаживайтесь ко мне – давайте поболтаем!

На маленькой софе сидела «Сара Бернар в мире красоты», одетая в темно-красный парчовый костюм, и внимательно смотрела на него.

Множество сверкающих рубинов каскадом ниспадали на ее пышную грудь, в ушах блестели рубиновые серьги-подвески, на каждой руке было надето по два изумрудных кольца, а огромная брошь из необработанного рубина искрилась как электрическая лампочка на ее круглой шапочке.

Юноша застыл на месте. Но дама нетерпеливо поманила его к себе:

– Ну же, расскажите мне все, что вы знаете об этих людях. Они все дельцы?

Темные глаза внимательно изучали его, и казалось, она не ждала ответа.

– Флер очень интересная и талантливая, но я не люблю ее закуски, они слишком жирные. Вы работаете у Флер? Я знаю ее уже двадцать лет и… за ее плечами длинный путь! А вы где учились?

Ее акцент показался Патрику забавным: манера раскатисто произносить «р» была, возможно, русской. Он рассказал ей, что родился в Париже, воспитывался монахами-бенедиктинцами в Англии, служил в Ирландской гвардии, а потом эмигрировал в Соединенные Штаты.

– Почему вы поехали в Америку?

Этот допрос уже начал его раздражать. Зачем ей все это? Но все же вежливо ответил, что получил наследство от американской бабушки и что его родители, также получившие свою долю, теперь живут в Нью-Йорке.

– Это хорошо, – сказала она, – в семье все должны помогать друг другу.

Потом спросила почти угрожающим тоном:

– А что вы делаете для Flair?

Он рассказал ей про рубрику «Путешествия».

– Знаете, а ведь Flair долго не протянет!

– Flair долго не протянет? Почему?

– Слишком экстравагантный журнал, – сухо ответила она.

Приговор был беспощаден.

– Но что не так во Flair?

Она не ответила на вопрос, поднялась и вышла из комнаты с царственной неторопливостью. Патрик изо всех сил пытался не отставать, пробираясь за ней сквозь толпу гостей, которые уже заполонили все гостиные дома Кауэлсов.

– Вызовите мне такси, – приказала она, выйдя в холл.

Садясь в машину и не глядя на него, крикнула:

– Не беспокойтесь о Flair! Когда ему придет капут, вы всегда сможете прийти ко мне.

Патрик смотрел, как невысокая дама устраивается поудобней в машине, и вдруг понял, что даже не знает ее имени. Он постучал в окно машины, и она раздраженно опустила стекло.

– Простите, но как я смогу найти вас – я не знаю даже вашего имени!

– Меня зовут княгиня Гуриели, но вам будет легче запомнить – Хелена Рубинштейн.

Он не успел даже повторить ее имя, потому что как раз подъехал большой черный лимузин, и из машины вышел генерал Эйзенхауэр. Флер подбежала к молодому человеку:

– Надеюсь, вы были любезны с Хеленой? Вы долго разговаривали! Вы догадались поговорить с ней о выходе номера Flair, посвященного розе?

Нет, это даже не пришло ему в голову.

– Ничего страшного! А вот и Элизабет Арден! Поговорите с ней о лошадях!

Вскоре вышел номер Flair, посвященный розе, но большого успеха он не имел. Потом произошли перестановки в правлении журнала. Качество бумаги ухудшилось, обложка стала проще, а вскоре сократились и выплаты. Патрик вспомнил тогда предсказание княгини.

Как-то утром он корпел в своем кабинете над одной из статей, и зазвонил телефон. Его приветствовал веселый голос:

– Я – личная секретарша княгини Гуриели. Извините за позднее предупреждение, но Мадам Рубинштейн желает знать, не согласитесь ли вы пообедать с ней сегодня?

Он удивился, как невысокой даме с пакетом удалось разыскать его номер, и одновременно принял приглашение – все за долю секунды.

– О, княгиня будет очень рада. На обед также приглашены Ситуэллы и Сальвадор Дали. Это артистический обед, – прибавила она заговорщицким тоном. – Мадам Рубинштейн полагает, что это наверняка покажется вам интересным. Она будет вас ждать у себя в час дня.

Патрик записал адрес дома, расположенного на Парк-авеню, и заодно узнал, что его имя и номер дал княгине Федерико Паллавичини. Когда статья была закончена, Патрик поспешил домой сменить рубашку, «в восторге от мысли, что встречусь сразу с Осбертом и Эдит Ситуэлл и увижу вблизи, как трепещут усы Сальвадора Дали».

Приехав на 65-ю улицу, Патрик представился портье, который проводил его на лифте до четырнадцатого этажа. Там он попал на мраморную лестничную площадку и нерешительно вступил в холл квартиры. Княгиня вышла ему навстречу «в прекрасном колье, изумрудные нити которого ниспадали почти до талии. (…) Серьги из рубинов и необработанных изумрудов в богемском стиле чуть касались ее округлых плечей. (…) Маленькой ручкой, на которой красовался огромный бриллиант размером с затычку штофа, она размахивала куском колбасы…»

– Краковская! Польская колбаса! – сказала она, жуя.

Княгиня предложила и Патрику два огромных куска колбасы и, показывая пальцем на серебряное ведерко со льдом, в котором стояла бутылка, прибавила:

– Водки? Угощайтесь! Пейте! Ешьте!

Они присели рядышком на маленькое канапе из пурпурного бархата Викторианской эпохи и залпом опрокинули одну за другой маленькие рюмочки с ледяной водкой, закусывая колбасой.

– Я очень рада, что вы пришли пораньше, – сказала она. – Пока остальные не появились, мы с вами можем поболтать немного. Расскажите мне о себе.

Удобно устроившись на канапе, положив ноги на низенький табурет в виде черепахи, она не спускала с него глаз и время от времени предлагала новый кусок колбасы, словно подбадривая. Патрик стал рассказывать с того места, где остановился в прошлый раз, и быстро набросал краткий портрет каждого из своих близких.

– Моя мать – женщина огромной энергетики, отец – мистик, единственная сестра – мечтательница, а я – экстраверт.

Он подробно рассказал о раннем детстве в Париже, о том, как он жил в Англии, как служил в Ирландской гвардии и, наконец, как приехал в Нью-Йорк.

– Мои сыновья вели жизнь, очень похожую на вашу. Они тоже космополиты, оба очень умны, но характеры у них совершенно разные. Надеюсь, что вы познакомитесь с Горацием, моим младшим сыном, он литератор, как и вы. Правда, мы не всегда ладим…

Мадам продолжала расспрашивать его еще некоторое время, а потом поинтересовалась, живет ли он с родителями. Он ответил, что нет, и тогда она спросила, где он снимает квартиру и сколько за нее платит. Немного смутившись, он все же назвал свой адрес и цену аренды – 50 долларов. Он даже описал ей немного странную планировку квартиры.

– Видите ли, раньше это была ванная комната старинного довольно роскошного особняка. Я поставил туда кровать с балдахином, письменный стол и соломенные мексиканские кресла. Очень практично, я вас уверяю, всего шесть шагов от кровати до ванны.

Княгиню позабавила эта история, и она сказала:

– Вы должны поселиться здесь. У нас тридцать шесть комнат, три этажа, две кухни и восемь ванных. Слишком много для нас с князем.

Их прервал шум в холле, и княгиня протянула руку, чтобы Патрик помог ей встать с канапе. Гости начинали прибывать. Мадам встречала их одна. Князь Гуриели никогда не бывал на подобных обедах, потому что, как сказала Хелена, «он ненавидит литераторов!».

Эдит и Осберт Ситуэллы, оба очень высокие, были вынуждены наклониться, чтобы поприветствовать миниатюрную хозяйку. О’Хиггинс рассказывает с некоторой беспощадностью, что «сэр Осберт был похож на английского полковника в отставке, страдающего от диспепсии, высокого давления и хронической скуки. На плечах его сестры (…) была парчовая накидка цвета пыли, из-под которой на худые ноги, обутые в красивые туфли, ниспадало широкое платье в стиле “для будущей матери”. На ней были украшения из зубов диких животных в золотой оправе, инкрустированные аметистами. Ее называли великой жрицей декаданса, но поздоровалась она как английский предводитель скаутов».

Эдит Ситуэлл происходила из старинного английского аристократического рода. Она и два ее младших брата, Осберт и Сэйкеверелл, были очень известны в литературных кругах. Она оказала огромное влияние на многих знаменитых поэтов своего времени. Княгиня была очень оживлена, водка и польская колбаса шли по кругу… Никто по обыкновению не представлялся, следуя известному правилу, причиной которого была неспособность Хелены запоминать имена. Патрик О’Хиггинс мысленно отметил нескольких гостей, один из которых, с небольшой бородкой, напоминал пастора. Сальвадор Дали с момента своего появления делал мрачное лицо, погрузившись в созерцание своих собственных работ – это полностью поглотило его, тем более что вся комната была ими увешана. Вдруг, заметив, что на блюде не сталось больше колбасы, Мадам стремительно покинула комнату, громко крича: «Альбер! Матильда!»

– Какая оригиналка эта княгиня! – сказала Эдит Ситуэлл. – Но все-таки я бы предпочла, чтобы она перестала обращаться со мной как с изголодавшейся полькой.

– Но она русская, Эдит, – с упреком сказал Осберт, немного очнувшийся от летаргического состояния, в котором находился весь вечер.

– Мадам Рубинштейн – полька, – вмешался в разговор бородатый пастор, – я это точно знаю, потому что она моя мать.

Да, это был вовсе не пастор, а Гораций Титус. В комнате повисла смущенная тишина, но княгиня возвратилась к гостям и все вздохнули с облегчением. За ней шел дворецкий азиатской внешности, ростом еще меньше нее, сгибаясь под тяжестью гигантского блюда, на котором лежала гора фруктов и овощей, словно только что из рога изобилия.

– Ешьте, ешьте, – говорила княгиня, – эти овощи из моего собственного огорода в Гринвиче, у меня там загородный дом. Все очень свежее!

– Дар весне! – шелестела Эдит, грызя морковку.

Затем вся компания последовала за Мадам по длинному коридору, украшенному синей плиткой, в столовую, стены которой были обшиты панелями из орехового дерева. Никакого этикета не соблюдалось, княгиня рассаживала гостей, как ей вздумается, казалось, наугад. Впрочем, места распределялись не без умысла. Патрик вспоминает, что «стол был одой розовому цвету: розовые тарелки, бокалы из розового опала, розовые блюда, в середине стояла большая ваза с розовыми пионами». Дэвид Огилви проскользнул поближе к княгине и услужливо прошептал ей на ухо, впрочем, не без злорадства:

– Я вижу, вам тоже нравится любимый цвет Элизабет Арден…

– А почему нет? У нее же нет эксклюзивного права на этот цвет.

Желая переменить тему разговора, княгиня обернулась к Эдит Ситуэлл и посмотрела на ее величественный головной убор.

– Ай лайк йор хет, ваша шляпа мне нравится.

Она произнесла английское слово «hat» как «het».

– Это не шляпа, дорогая княгиня, это чепец.

– Красиво, и вам очень идет.

– Это мой любимый цвет… зеленовато-желтый.

На другом конце стола Сальвадор Дали на странной смеси испанского, французского и английского пытался рассказать Осберту Ситуэллу о своих нью-йоркских впечатлениях. А тот, внезапно оторвавшись от креветок, посмотрел на Дали и сказал:

– А это правда, что Андре Бретон прозвал вас Avida Dollars (алчущий долларов)?

Художник немного смутился и пробормотал себе под нос:

– На самом деле это прозвище принесло мне удачу. С тех пор деньги полились рекой. Дурная слава иногда лучше хорошей молвы, в любом случае, лучше, чем безвестность!

– Он прав, – добавила княгиня с полным ртом.

Патрик О’Хиггинс слушал эти словесные поединки как театральное представление, не смея вставить ни слова. В конце обеда Мадам попыталась устроить его в агентство Дэвида Огилви, который ей вежливо отказал. Смущенный и одновременно польщенный, Патрик поднялся, чтобы откланяться. Он поблагодарил ее и сказал, что в журнале все идет хорошо и он не собирается увольняться. Патрик попрощался с Огилви, Гораций коротко кивнул ему на прощание. К его великому удивлению, княгиня проводила его до лифта и неожиданно протянула ему обе руки:

– Не забывайте, что я ваш друг. Будем на связи… Кто знает, что может случиться?

 

Глава 21. «В золотом аду Хелены Рубинштейн»

О’ Хиггинс возвращался на работу по Парк-авеню в полном смятении чувств. Что за обед! Что за потрясающие люди! Что за странная княгиня!

В то время Мадам было почти восемьдесят лет. И тем не менее эта женщина совершенно не походила на пожилую даму. «Твердый подбородок, бледная матовая кожа, на которой выделялись ярко-красные губы, искусно подрисованные живые и проницательные глаза, которые, казалось, светились во мраке… Ей едва можно было дать и половину ее возраста. Причиной этой вечной молодости были ее жизненная энергия, удивительная способность сосредоточиться и поразительная манера говорить. Ее речь могла нежно журчать, звучать мелодично как музыка, но иногда ее слова жгли, как удары хлыстом. Она могла быть и грозной, и добродушной». Юный Патрик О’Хиггинс был потрясен, очарован и удивлен этой странной женщиной и, конечно, очень впечатлен ее богатством и богемным окружением.

Мадам Рубинштейн оказалась права, и журналу Flair довольно быстро пришел конец. Вскоре после закрытия редакции Хелена позвонила Патрику и пригласила его в кино. Немного удивившись, Патрик согласился и оказался вечером на четырнадцатом этаже на 65-й авеню – вместе с княгиней они собирались смотреть «Бен Гура». В мраморном зале они были одни. Она показала ему два стула в уголке зала.

– Садитесь здесь. Я принесу что-нибудь выпить, и мы немного поболтаем.

Через несколько минут она вернулась с двумя стаканами и ведерком со льдом в одной руке и бутылкой скотча – в другой. Она села и, по обыкновению, положила ноги на удобную скамеечку.

– Приготовьте нам выпить, это мужское дело, – сказала она, протягивая ему стаканы.

Хелена не спускала с него глаз, пока он делал вид, что любуется видом из окна на Парк-авеню. Беседа, которая затем последовала, полностью изменила его жизнь.

– А теперь скажите мне, чего вы хотите на самом деле? Чем вы хотите заниматься в жизни?

Молодой человек только бессильно развел руками, ошарашенный вопросом.

– Хорошо, позвольте мне объяснить. Вы производите впечатление плейбоя. Вам нужна стабильность и некоторое руководство. Вы должны стать более амбициозным. Вы соблазнительны, честны, вы оригинально мыслите и хорошо воспитаны. А у меня слишком много дел, и моя ноша слишком тяжела. Вокруг меня много людей, но рассчитывать на них я не могу. Конечно, у меня есть семья. Но мои близкие, в основном, хотят просто наслаждаться жизнью. Люди, много людей… А на самом деле я одна в ответе за все. За все! В Нью-Йорке легче, но в Европе… вы просто не можете себе представить! Везде сплошные интриги и скука. Я вас уверяю, когда-нибудь это меня убьет.

Молодой человек не знал, что и думать. «Она била себя в грудь так, что жемчужные нити у нее на шее глухо ударялись друг о друга. Она воздевала руки, закатывала глаза, хлопала меня по колену и грозила пальцем в сторону воображаемых врагов. Я с трудом сохранял серьезный вид. Это странное маленькое создание казалось воплощением классической еврейской мамы со всеми ее страхами, волнением и гневом».

– Говорю вам: вы можете быть нам очень полезны… очень полезны мне! Вы можете заниматься настоящей работой, сделать карьеру, построить свое будущее. С нами… со мной!

Сила, исходящая от этой женщины, одновременно властной и по-матерински заботливой, ошеломляла. Патрик судорожно вздохнул, ему захотелось выпить еще и выйти на улицу подышать воздухом… а, попросту говоря, сбежать. Хелена заметила это и сразу же отпустила его.

– Мы достаточно поговорили. И у вас, и у меня был трудный день. В понедельник приходите ко мне в контору ровно в десять. Поговорим о делах.

Величественным жестом Мадам дала понять, что разговор окончен.

Той ночью он не мог заснуть. Слова княгини все время звучали в ушах: «будущее», «поговорим о делах», «вы мне нужны». Его волновала предстоящая встреча: «Зачем я ей нужен? Для чего? Что она от меня хочет?»

Телефонный звонок прервал его размышления. Это был Федерико Паллавичини.

– Мне только что звонила княгиня и говорила о вас по-немецки. Это очень хороший знак! Знаете, обычно она много не платит. Просите как можно больше, она все равно даст только половину.

В понедельник утром, взволнованный и полный сомнений, Патрик почти бегом добрался от своего дома до конторы мадам Рубинштейн. К счастью, путь был недолгим. По дороге он случайно поглядел в витрину попавшейся навстречу аптеки и резко остановился: Элизабет Арден, Жермен Монтей, Дороти Грей… Разнообразные косметические средства, среди которых выделялись маленькие белые баночки с золотой надписью «Хелена Рубинштейн». «И кто же покупает всю эту чепуху? Все эти товары? Одни женщины! А мне-то что здесь делать?» – подумал он.

Внимательнее разглядев витрину, он стал читать надписи на других баночках, таких же роскошных: Макс Фактор, Ревлон, Чарльз Антель – это были уже мужские имена.

Немного успокоившись, Патрик О’Хиггинс зашагал по Пятой авеню поувереннее. Он вдруг понял, что рынок красоты – это огромнейшая индустрия, и, возможно, он мог бы найти тут место и для себя.

Часы собора Святого Патрика пробили десять (вероятно, это был знак судьбы), когда молодой человек достиг угла Пятой авеню и 52-й улицы и остановился перед восьмиэтажным бежевым зданием. На высоте второго этажа большими золотыми буквами было выбито «Хелена Рубинштейн». Именно в тот момент Патрик по-настоящему осознал, какое важное положение занимала эта маленькая нетерпеливая дама. Как странно повернулась его судьба, даровав встречу с ней! Как удивительно, что у нее хватило времени заинтересоваться им и даже пригласить его к себе на работу!

Вход находился со стороны 52-й улицы. Он обогнул здание и поднялся на лифте на пятый этаж. В приемной, выдержанной в розовых тонах, его встретила секретарша и провела в кабинет Мадам. Сидя перед дверью кабинета на маленьком канапе, Патрик слышал ее сердитый голос, сотрясавший стены. Чтобы успокоиться, он стал листать один из номеров Glamour, лежавший в кипе других журналов на столике с ножкой в виде негритенка. Определенно, княгине нравились необычные интерьеры.

В журнале канцелярскими скрепками были отмечены страницы с рекламой продукции марки. Чтобы как-то занять себя, он стал изучать ее, стараясь понять основной принцип. Но сосредоточиться было очень сложно, потому что голос Мадам за дверью становился все громче. Время от времени она выкрикивала «мерзавец», и гремели удары кулака по столу. Ей никто не отвечал, и Патрик даже подумал, что Мадам или переживает приступ гнева в одиночестве, или попросту разговаривает с кем-то по телефону. В соседней комнате сидели невозмутимые секретари, которые, казалось, ничего не слышали, и пишущие машинки продолжали стрекотать как ни в чем не бывало.

Вдруг дверь кабинета резко открылась, пропуская внутрь трех женщин с искаженными лицами, которые, глядя прямо перед собой, быстро пересекли коридор. Сквозь открытую дверь изумленный молодой человек увидел княгиню. «Величественная, маленькая, она стояла, уперев руку в бок, около огромного резного письменного стола эпохи Возрождения. Другая рука была воздета к небесам. Казалось, стол занимал половину комнаты». Рядом с ней возвышался ее сын Гораций. Уставясь в пустоту, он нервно дергал себя за острую бородку… Две женщины стояли в кабинете недвижимо перед Мадам, а третья, «казавшаяся самой решительной», принялась с невозмутимым видом наводить порядок в комнате: опустошала пепельницы, складывала бумаги, расставляла по местам стулья…

В этот момент Патрик увидел перед собой совсем другую княгиню. Ее лицо было искажено гневом.

– Я повторяю, что это свинство, абсурд, глупость! Это хуже, чем ничего…

Она снова ударила обеими руками по столу и, подняв голову, заметила Патрика О’Хиггинса. Любезнейшая улыбка тут же осветила ее пылавшее яростью лицо. Она сделала ему знак войти.

– Входите… Входите быстрее и посмотрите на эту дрянь!

Даже не представив его двум женщинам, стоявшим по стойке «смирно» перед ее столом, она протянула ему эскиз рекламного плаката.

– Посмотрим, что он скажет! А вы не стесняйтесь, говорите прямо.

Патрик внимательно изучил эскиз и вспомнил заглавие статьи в журнале Glamour, напечатанное большими буквами, которое все объясняло: «Хелена Рубинштейн: это я говорю с вами!» Он собрал все свое мужество и сказал:

– Эту копию читать не очень легко.

Княгиня согласно кивнула. Ободренный, он продолжал:

– К тому же текст мне кажется немного обезличенным.

И вот – эскиз летит на пол, а она снова начинает яростно барабанить кулаками по столу. Одна из женщин судорожно вздохнула, а вторая робко прошептала: «Но Мадам…»

– Все, хватит! Мы поговорим об этом позже, – прервала ее Хелена, указывая пальцем на дверь.

Две женщины молча покинули кабинет. Гораций, продолжавший яростно щипать свою бороду, тоже вышел вслед за ними. Мадам повернулась к молодой энергичной женщине, которая в тот момент деловито открывала окна.

– А у него что? Почему он тоже ушел?

Девушка в ответ только пожала плечами.

– Ну что ж, а сейчас поговорим о делах. Надеюсь, это будет приятный разговор, потому что день у меня начался так себе.

Патрик быстро огляделся. Кабинет казался принадлежащим мужчине: строгая мебель и антиквариат, только люстра из венецианского стекла придавала ему некоторую женственность. Громкий кашель мгновенно прервал задумчивость Патрика. Немного отдышавшись, княгиня Гуриели продолжила:

– Это от кофе. Я пью слишком много кофе. Так, рассказывайте, что вы умеете.

Не дав ему даже раскрыть рот, Мадам сама принялась перечислять те профессиональные качества, которые ее интересовали.

– Он умеет писать и говорить по-английски, по-французски и по-итальянски. Он хорошо разбирается в искусстве… Ну, а то, чего он еще не знает, – выучит!

Секретарша согласно кивала.

– Сколько? – промурлыкала княгиня, подойдя вплотную к молодому человеку.

Патрик тут же вспомнил совет своего друга Паллавичини и с безразличным видом промурлыкал в ответ:

– Четырнадцать тысяч долларов…

Мадам схватилась за горло и рухнула в кресло. Снова была разыграна сцена «еврейская мать» – она воздевала руки горе, будто в молитве, недоуменно указывала на него пальцем, качала головой и подпрыгивала в своем кресле.

– Он хочет разорить нас! – прошептала она, почти плача.

На глазах секретарши, которая с интересом за ними наблюдала, было разыграно настоящее представление. Хелена спорила, доказывала, сердилась и, в конце концов, вынула из ящика стола конверт, быстро что-то на нем нацарапала и передала юноше.

– Это мое последнее предложение.

«Семь тысяч долларов в год». Слово «семь» было подчеркнуто один раз, а слова «в год» – два. Он слабо пробормотал «да» и добавил:

– У попрошайки нет выбора.

– Вы чертовски правы!

Этим утром Патрик О’Хиггинс вступил в «золотой ад Хелены Рубинштейн», как он потом назвал свою книгу. Он останется рядом с ней до конца.

 

Глава 22. Искусство дипломатии

Хелена всегда могла точно угадать настроение женщин. Она инстинктивно понимала их желания, потребности, тревоги и то, что им нужно предложить, в зависимости от обстоятельств.

После того как продукт был тщательно протестирован и готов к запуску на рынок, она сама выбирала ему название. Выбор был так важен, что ради этого устраивались специальные совещания, которые проводились самой Мадам или мисс Фокс. Каждый мог выдвинуть свою идею. Чем больше вариантов, тем выше шанс выбрать лучшее название. Сара Фокс, человек конкретный и прагматический, выступала в роли арбитра, выбирая нечто среднее между экстравагантными предложениями Хелены и вкусами покупателей. Мадам очень ценила этот талант и всегда прислушивалась к ней. Если продукт не был новинкой (часто бывало именно так), она начинала с того, что изучала похожие продукты конкурентов и анализировала их названия.

Выбор названия для средства по уходу за собой очень важен, потому что создает впечатление о его качествах у потенциальных клиентов. Название должно быть одновременно соблазнительным, легким для запоминания, дерзким и женственным. Из всех предложенных вариантов Хелена всегда выбирала самый простой и прямолинейный. Она понимала, что ее знание французского и английского несовершенно, и доверялась больше интуиции, музыке звучания слов, и ошибалась редко.

Элизабет Арден относилась к этому совершенно по-другому. Она обожала лошадей и часто выбирала для своих средств название, которое напоминало о них, например Maine Chance («Мен шанс»). Конюшни Элизабет Арден под таким названием поглощали большую часть средств ее компании, но поскольку это были ее личные средства, никто не смел возражать. Один из своих парфюмов она назвала Blue Grass («Голубая трава»), в честь туманных холмов Кентукки. А кремом Eight Hours («Восемь часов») по ее указанию пользовались на конюшне и массировали им суставы молодых кобыл.

Чарльз Ревсон подходил к делу более научно. Когда на рынке появлялось новое средство, он обдумывал все плюсы и минусы продукции конкурентов, тщательно изучал рынок и только потом на этом основании выбирал название. Если он был уверен в выборе, то без колебаний тратил миллионы долларов на раскрутку.

Когда традиционное средство для снятия макияжа должно было быть выпущено на рынок в новой форме, Мадам собирала знаменитые совещания. Она хотела подобрать название, которое бы лучше всего описывало продукт, «деликатно и изящно». Название становилось причиной ожесточенных споров, а названия средств, уже существующих на рынке, вызывали у нее бурный всплеск эмоций:

– Milky Cleanser (очищающее молочко) – это похоже на молочную ферму! Flowing Velvet (струящийся бархат) – разве бархат может «струиться»! Penetrating Cleanser (проникающее очищение) – ну это по крайней мере отражает суть!

В длинном списке предложенных названий все время повторялись два слова, которые привлекли ее внимание: deep – глубокий и cleanser – очищающий.

– Глубокий, это хорошо, очень хорошо! – воскликнула она. – Очищающий – еще лучше. Давайте использовать два слова вместе – Deep Cleanser, глубоко очищающий лосьон. Все, решено!

Так это средство обрело название. Но Мадам все равно продолжала задавать вопрос за вопросом: «А как это звучит по-немецки, по-итальянски, по-французски, по-японски? И в самом деле, а как по-японски? Впрочем, все равно! Раз японцы научились произносить Coca-Cola, почему бы им не научиться произносить Deep Cleanser?

* * *

Долгие месяцы Патрик был завален работой, он без конца исполнял пожелания Мадам: нам нужны хорошие тексты, нам нужны упаковки из пластика, нам нужны средства, легкие в употреблении… Каждый день – новое задание. Так работали все. «Мадам нравилось, когда все вокруг были заняты, причем заняты так, что не перевести дыхание», – говорил ее секретарь.

В конторе на 52-й улице все думали, что Патрик О’Хиггинс, последний протеже Мадам, скоро исчезнет, как многие его предшественники… Но с течением времени стало ясно, что этот случай совсем другой и что Мадам особенно отличает его. Коллеги начали искать с ним дружбы, полагая, что она открывает ему все свои секреты. Это было почти истиной! Мадам хотела, чтобы он работал в ее собственном кабинете, присутствовал почти при всех ее телефонных разговорах, даже самых конфиденциальных. Он знал почти все о ее личных и профессиональных делах.

Однажды по конторе поползли слухи, что Мадам вскоре уедет во Францию. Она действительно ездила туда два-три раза в год, чтобы лично проверить, как обстоят дела за океаном. Тогда, в 1952 году, всем было интересно, кто же будет сопровождать ее. Ей всегда был нужен человек, готовый исполнить ее малейшее желание. На работе Хелена держала всех в таком напряжении, что ее скорый отъезд вызывал всеобщее облегчение. «Теперь все это начнется во Франции», – вздыхали сотрудники и гадали, кого она выберет в сопровождающие. Наконец, Гораций решился поставить вопрос ребром.

– Обычно в путешествиях мою мать сопровождает господин Огенблик, – объявил он Патрику. – Но сейчас он нездоров, а моя мать хотела бы уехать как можно раньше. Кажется, кроме вас больше некому.

– А почему вы не едете? – поинтересовался молодой человек.

– Мы недавно поссорились, да и вообще мать не доверяет мне в том, что касается дел.

– Не доверяет вам?

– Мама считает, что я слишком импульсивен и непоследователен. И вот…

Патрик понял, что подозрение, зародившееся у него довольно давно, не лишено оснований. Мать и сына разделяет пропасть.

Из всех близких Хелены Гораций казался ему самым непонятным и двойственным человеком. Он с большим трудом установил отношения с этой женщиной, которую, несмотря на то что она была его матерью, упорно называл «мадам Рубинштейн». Хелена любила его и за то, что он был очень похож на Эдварда, но относилась к сыну неровно. Она говорила: «Гораций очень умен, но он чудной». Это противоречивое утверждение должно было, по ее мнению, объяснить тот факт, что Гораций не имел характер дельца. Он иногда воображал себя директором галереи, эстетом, продюсером или модным журналистом. Мадам же говорила, что он «очень похож на своего отца и полностью зависит от компании».

Появления Горация в конторе иногда «согревали ее, как солнечные лучи, а иногда приводили в ярость». Порой Хелена одаривала его возможностью выполнить какое-то задание. Например, он недолго занимал пост художественного консультанта. Она упрекала его за неуверенность и ненадежность, и именно она лишала его работы, которую сама же незадолго до этого ему доверила. Для Горация Хелена была одновременно любящей, преданной, требовательной и властной матерью. И сын от нее не отставал. Патрик О’Хиггинс присутствовал при тяжелых сценах между ними – никто ни в чем не хотел уступить другому… Поэтому он говорил: «Не отдавая себе в этом отчета, они медленно разрушали друг друга».

* * *

Мадам, которой Патрик ничего не сказал о разговоре с Горацием, сама заговорила о поездке, спросив его в лоб:

– Хотите сопровождать меня в Европу?

– Да, с удовольствием, – ответил Патрик с безразличным видом, с трудом стараясь скрыть охватившую его радость.

Мадам предупредила, что речь не идет об отдыхе и что он должен будет много работать, даже по выходным. Ответ был всегда один – «да».

– Но вам действительно придется очень тяжело работать.

– Да, я понимаю, – ответил он уверенным тоном.

– Очень хорошо. В таком случае… Сначала мы поедем в Париж, потом в Австрию, Швейцарию и Италию. Нам надо многое успеть. Завтра рано утром приезжайте ко мне, нам надо все обсудить и спланировать.

Подготовка к отъезду была ужасна, как всегда. Мадам находилась во власти все тех же демонов. Она кричала, бранилась, все время говорила, что опаздывает, и притом не по своей вине. Она проводила поздние совещания у себя в кабинете, за которыми следовали другие, еще более поздние, уже у нее дома. Перед отъездом она хотела встретиться с начальником каждого отдела, заставляла их выкладываться по полной программе и давала указания, которые отменяла несколькими часами позже. Потом вдруг начинала заниматься личными делами: заказывала несколько ящиков мацы, дюжину тюбиков губной помады, дорожные чеки и… слабительное, с которым никогда не расставалась. Все сотрудники были уже на пределе, секретарши обменивались названиями лучших транквилизаторов, а члены семьи старались больше, чем когда-либо, держаться от нее подальше.

Накануне отъезда Гораций пришел в контору пожелать ей счастливого пути – никому из близких никогда не разрешалось провожать ее в аэропорт. Несколько коротких резких фраз вместо прощания – и мать и сын расстались. Гораций потихоньку сделал Патрику знак выйти за ним в коридор.

«Я вам не завидую, – сказал он, удостоверившись, что их не слышно. – Раньше я часто ездил с матерью. Она будет заставлять вас подниматься в семь часов утра. Попытается сделать вас своим посыльным, и если вы позволите ей это, она не оставит вас в покое ни днем ни ночью. В Париже, возможно, начнутся выяснения отношений с господином Амейсеном, генеральным директором. Это порядочный человек и большой модник. Этого нельзя сказать о большинстве людей, которые окружают Мадам Рубинштейн. Она обожает мучить его, считает ленивцем из-за того, что он не приходит на работу раньше десяти. И потом там есть Стелла Осчестович, моя тетка.

Стелла – президент компании во Франции, но на самом деле она ничего не делает, только смущает господина Амейсена. Она очень боится Мадам и недавно, чтобы повысить свои акции в ее глазах, пригрозила самоубийством. Все другие уловки уже перепробованы. Знаете, как отреагировала мадам Рубинштейн? “Стелла не убьет себя, она собирается заказать себе четыре новых платья”».

После этой тирады Гораций пожал Патрику руку и сделал вид, что благословляет его. Молодой человек лишился дара речи.

Наконец пришло время отъезда! Как они и договорились, Патрик приехал на Парк-авеню в семь часов утра. Мадам уже ожидала его, в нетерпении перетоптываясь, отчего сотрясались горы приготовленного багажа.

К самолету их отвез лимузин, в который бедный секретарь еле втиснулся из-за многочисленных чемоданов, сумок и ящичков. «Со всем этим багажом мы попадем в аварию», – жаловалась Мадам. Аэропорт временно располагался в скромном небольшом здании. Реактивных самолетов еще не было, и пассажиры, пересекавшие Атлантику, проводили по четырнадцать часов в старых DC4.

Патрик боязливо подошел к турникетам Pan America, «нагруженный как сицилийский мул». Мадам чувствовала себя не лучше. Перевес был очевиден! Она нервно приказала ему снять с ленты один из чемоданов и вытащила оттуда два норковых манто, которые набросила Патрику, нагруженному сумками, на плечи. Потом сунула билет ошеломленному стюарду: «Теперь – уверена, что перевеса не будет!»

Потом долго погружались. «Когда мы шли к самолету, мы, должно быть, напоминали пилотам братьев Маркс, только нас было двое, а не пятеро. Я неверной походкой шел впереди, на моих плечах болтались два меховых манто, а в руках я нес многочисленные бумажные пакеты и шляпные картонки. Мадам меня подбадривала: осталось всего пятьдесят метров, не теряйте мужества!» При этом она легонько подталкивала его сзади чемоданчиком с туалетными принадлежностями, единственным багажом, который она несла.

Во время посадки Мадам в свойственной ей манере рассуждала о состоянии дел во французской компании, о чем незадолго до этого говорил с ним Гораций.

– Эта поездка не принесет мне никакого удовольствия, а только раздражение, головную боль и проблемы! К тому же там Стелла, моя сестра. Это просто камень на шее. С директором, господином Амейсеном, она не разговаривает. Он, конечно, бездельник, правда, умный и проницательный, настоящий иезуит. А потом еще набережная Бетюн, там Эжени и Гастон… Просто ад.

Она рассказала секретарю, как эта пара в 1934 году попала к ней на службу, когда она переехала с квартиры на острове Сен-Луи. Той ночью, когда они летели в Париж, Мадам говорила только о делах, которые их там ожидали.

– Знаете, что нас губит? У французов слишком много отпусков. Вот что нас губит! Месяц летом, неделя на Рождество, религиозные праздники, светские праздники… Бьюсь об заклад, что у этой нации больше всего выходных в мире. К тому же оплачиваемых работодателем!

Она считала себя жертвой французской страсти к безделью.

– Французам, – кивала она в сторону невидимого собеседника, – нужен новый диктатор, новый Наполеон.

Несколько лет спустя, когда к власти во Франции пришел генерал де Голль, Мадам послала ему такую поздравительную телеграмму: «Французы нуждаются в вас. Будьте сильным!» Вероятно, де Голлю это понравилось, и он ответил: «Дорогая мадам! Я постараюсь».

Старый самолет DC4 совершил посадку для заправки топливом в Ирландии, в Шенноне. Ночь была холодной и звездной. Пассажиры могли отдохнуть и сделать покупки, потому что Шеннон был свободной от налогов зоной и там все было гораздо дешевле.

К Хелене Рубинштейн подбежала группа монахинь, летевших в Рим – они только что видели ее портрет в журнале Globe, – щебеча, как стайка школьниц, они просили автограф. Одна из них воскликнула: «Да благословит вас Бог! Это для моей племянницы, она с ума сходит по вашему Apple Blossom».

– Узнайте ее имя и адрес, – приказала Мадам Патрику, расписываясь на разных клочках бумаги и даже открытках с религиозными сюжетами, которые ей сунули монахини. – Я пошлю ей образец, когда вернусь в Америку.

Это были не просто слова – поездки всегда вызывали у нее всплески щедрости. За четырнадцать лет работы ее секретарь отправил бесчисленное количество маленьких посылок людям, с которыми она познакомилась подобным образом в дороге. Кому-то нужно было послать помаду особого оттенка, кому-то крем, кому-то – туалетную воду… «Никогда нельзя относиться к клиентам наплевательски, – говорила Мадам, – особенно к потенциальным. К тому же маленький пробник не разорит нас». Это было частью рекламной политики компании.

На самом деле поездки в Париж необязательно совпадали с выходом на рынок новой продукции. Зато обязательно совпадали с сезонами показов от-кутюр. Этому было много причин. Во-первых, Хелена одевалась у Юбера де Живанши, который недавно появился на небосклоне французской моды, к тому же они были хорошими друзьями. Многое она покупала и у Кристиана Диора. Вдобавок у нее была собственная портниха, которая копировала вещи, прельстившие Хелену в коллекциях. Во-вторых, она преследовала сугубо профессиональные цели. Показ новых коллекций привлекал в Париж, столицу моды, журналистов со всего мира. Мадам устраивала специальные приемы на набережной Бетюн и приглашала прессу. Она рассказывала гостям о своей продукции, а директор по связям с общественностью – в той поездке это был Патрик О’Хиггинс – раздавал рекламные брошюры для печати. Вечера на острове Сен-Луи были отличной рекламой марки.

У Мадам был свой, очень личный подход к журналистам во всех странах, где она появлялась. Она устраивала небольшие обеды у себя в квартире, куда приглашала трех-четырех, самое большее пятерых журналистов, пишущих о моде. Она подробно рассказывала о продукции, которую хотела продвигать на рынке. Стратегия ее была довольно сомнительной. Она надевала столько украшений, сколько было приглашенных журналистов – журналистов моды, в основном женщин, но тактика оставалась неизменной и для мужчин. «Четыре журналиста, четыре украшения. Украшение станет лучшим подарком, особенно если вы сами его носили. Поэтому я сама надеваю их, прежде чем подарить».

После приятной трапезы и не менее приятной беседы Мадам на прощание раздавала гостям подарки: «перстень, который принесет вам удачу», «браслет, подобранный в цвет ваших глаз, дорогая», «брошь того же тона, что и ваше очаровательное платье», «жемчуг, который обязательно покорит вашу супругу», и так далее… Каждый уносил с собой роскошный подарок! Перед этим Мадам никогда не упускала случая представить взорам восхищенных гостей свои бесчисленные наряды: это маленькое платье было создано специально для нее Баленсиагой, а это – Жанной Ланвен, а это исполнено по эскизу Пуаре, а вот норковое манто от Максимилиана она больше не носит и просто хранит как память. После всего этого журналисты уже не могли не написать обещанной статьи.

В тот год Мадам снова искала секретаря для своего директора Эммануэля Амейсена. Директор по кадрам разместил объявление во множестве газет и среди прочих претендентов встретился с одной молодой женщиной, имевшей техническое образование, но желавшей поменять род занятий. Она обладала бесценным для международной компании качеством: свободно говорила на английском, немецком и итальянском языках. Он попросил ее подождать несколько минут и исчез. Потом он вернулся «с маленькой славной женщиной», которая поговорила с ней на английском языке и задавала огромное количество вопросов о ее прежних местах работы, о бывших должностях и обязанностях, и еще на самые разные темы. Молодая женщина отвечала уверенно на все вопросы. Потом «маленькая славная женщина» ушла, а провожавший ее директор вернулся и сказал, что она произвела очень хорошее впечатление на Мадам Рубинштейн, «но мы с вами свяжемся позже». Сильвия Бедхе лишилась дара речи. Она не только не узнала собеседницу, но, по ее словам, «даже не знала о ее существовании: для меня слова “Хелена Рубинштейн” были просто названием марки». Сильвию Бедхе взяли на работу.

Очень быстро Сильвия поняла, что Мадам использует секретарей для того, чтобы они доносили ей на своих начальников. И действительно, Хелена, уезжая в Соединенные Штаты, сказала ей:

– Я на вас рассчитываю и жду от вас подробных писем.

– Нет, Мадам, – смело ответила Сильвия, – я этого делать не буду.

Хелена много раз повторяла попытки, но Сильвия всегда отказывала ей. Это не помешало им стать лучшими подругами, и когда Мадам приезжала в Париж, то не желала иметь ни с кем дела, кроме Сильвии Бедхе. А та на короткое время занимала должность секретаря директора: вскоре ее назначили координатором европейских маркетинговых проектов. Эту должность она занимала более двадцати лет.

Патрик О’Хиггинс вспоминает, что познакомился с ней в самом начале своей карьеры во время первого приезда в Париж: «Мы завершили дела в кабинете господина Амейсена. Там меня представили его изящной секретарше, Сильвии Бедхе». А Сильвия описала Патрика, как «очаровательного мальчика, тонкого и образованного».

 

Глава 23. Метод Хелены Рубинштейн

Должность консультанта, придуманная Хеленой Рубинштейн, была очень важна для развития марки, и практически все косметические компании вслед за ней тоже стали использовать это. Но массаж по специальной методике делали только в салонах красоты «Хелена Рубинштейн». В пятидесятых годах частные салоны получили право на использование этой методики под названием «Метод салонов красоты Хелены Рубинштейн». За обучением консультантов Хелена следила особенно тщательно, и именно оттуда берет начало новая профессия – стилист-косметолог.

Конференции и сеансы обучения приемам ухода за собой для покупательниц завершали набор услуг в косметических центрах. Конференции проводились, в основном, в салоне «Хелена Рубинштейн», но иногда устраивались и в большом отеле с видом на театр. Манка первая опробовала и отработала эту новую услугу, а Мала, племянница Хелены, во время Второй мировой войны распространила ее по всем Соединенным Штатам, став в этом деле настоящим профи.

Руководствуясь правилом, по которому на службе у красоты должна стоять наука, Хелена стала новатором в косметологии, в частности в области гидротерапии и процедур с использованием электричества. Не желая отставать, Элизабет Арден тоже была вынуждена применять эти методики в своих салонах. «Тело без лишнего грамма, похожее на свежий фрукт в бархатной кожуре, – это победа гидротерапии и косметических процедур. То, чего нельзя достичь в лаборатории, получается при использовании электричества. Изучение биохимии, экспериментальной физиологии и новых наук, позволяющих понять механизмы функционирования организма, необходимо для того, чтобы приступить к манипуляциям с человеческим телом. Достижения науки позволяют надеяться, что со временем косметологам удастся бороться со старением и победить время», – объясняет Хелена в книге «Я – косметолог».

Хелена Рубинштейн первой стала использовать в косметологии диетические программы и комплекс физических упражнений, которые с тех пор стали играть очень важную роль в ее идеологии ухода за внешностью. Организм – это система. Нельзя иметь красивую кожу и прекрасный цвет лица, не соблюдая правил гигиены и правильного питания. Все взаимосвязано, а диета и гимнастика в сочетании с косметическими средствами – она постоянно говорила об этом – должны обязательно стать элементами ежедневного ухода за собой. «Мой опыт свидетельствует, что самые эффективные результаты достигаются тогда, когда косметические процедуры сочетаются с правильной гигиеной жизни женщины и разумно подобранными средствами по уходу».

В двух своих книгах, «Жизнь за красоту» и «Я – косметолог», она описывает разные схемы питания, подходящие для решения конкретных проблем, а в книге «Мадам» Патрик О’Хиггинс цитирует такие ее слова: «Знаете ли вы, что я первая, кто предложил диету в Соединенных Штатах?» Она стала заниматься этим, попав в швейцарскую клинику, где проходила лечение после разрыва с Эдвардом Титусом и ухода родителей.

Она раньше всех остальных поняла, что косметические средства малоэффективны, если их использование не сопровождается правильным режимом питания и физическими упражнениями, что, в свою очередь, подкрепляется действием средств для похудания. Эти идеи Хелена Рубинштейн высказывала еще перед Второй мировой войной, что подтверждается публикацией тридцатых годов в американской прессе: «Женщины всегда меня спрашивают: что самое важное? И всегда отвечаю: три вещи – режим, упражнения и уход за кожей».

Несколько лет спустя Мадам рассуждала примерно так же, только к перечню физических упражнений прибавилось «искусство правильного дыхания», что стало очень важным элементом ее методики, и гидротерапия, которая не была уже экспериментальной техникой, превратившись в неотъемлемую часть программы ухода за собой в салонах.

Первое, что она отвергала, – алкоголь. «Нет ничего более пагубного, чем эти коктейли и эти parties, где стало уже привычным то, что женщины злоупотребляют алкоголем». Заметим все же, что, хотя Сильвия Бедхе утверждает, что никогда не видела, чтобы Хелена Рубинштейн пила алкоголь на своих приемах, Патрик О’Хиггинс вспоминает, что она не отказывала себе в стопке охлажденной водки и начинала деловые разговоры со стаканчика скотча. По его словам, она предпочитала крепкий алкоголь, но пила очень мало, в основном за дружеской беседой.

Сейчас все то, что предлагала мадам Рубинштейн в своих программах диетического питания, можно легко найти каждую весну в любом женском журнале. Например, информацию о необходимости воды для вывода токсинов из организма, о важности пить много воды по утрам. «Мы слишком много и плохо едим. Наше меню чаще всего состоит из продуктов, которые совершенно не сочетаются. Результат? Брожение. А это означает – плохая кожа». Сегодня журналисты назвали бы это тусклым цветом лица, но это просто вопрос терминологии, а не сути.

Мы слишком много едим и мало двигаемся, утверждала Хелена. Современная жизнь с лифтами, транспортом, квартирами с центральным отоплением не позволяет нам сжигать такое количество калорий. Тем не менее нельзя поддерживать правильный режим питания без медицинского контроля. Она советовала есть побольше фруктов и овощей и готовить на свежем масле. Какой же диетолог не скажет этого и сейчас, в начале XXI века? Наконец, она настаивала на необходимости следить за тем, как и когда мы принимаем пищу, и хорошо пережевывать каждый кусочек, чтобы облегчить пищеварение.

К примеру, вот три меню, соответствующих трем разным видам деятельности (примеры меню взяты из книги «Я – косметолог». – Прим. авт.). Первое правило – полностью исключить вино, пиво и вообще любой алкоголь. Зато чай и кофе без сахара можно пить в неограниченных количествах.

День спорта. При пробуждении: фруктовый сок. Завтрак: кофе, сухарики и яйцо вкрутую. Обед: редис и помидоры, жаренный на гриле стейк с картофелем по-английски (обжаренным в масле), голландский сыр, груша или яблоко. Ужин: нежирная рыба, сельдерей и сыр грюйер, яблоко или груша.

Обычный день. При пробуждении: яблоко. Завтрак: некрепкий чай и тосты с маслом. Обед: огурцы, эскалоп с горошком, грюйер, банан и изюм. Ужин: два яйца, морковь, слабосоленый сыр, фруктовое пюре.

День отдыха. При пробуждении: стакан минеральной воды Vichy. Завтрак: кусочек пряника без масла. Обед: сельдерей, цыпленок с салатом, йогурт и сливы. Ужин: тарелка свежих овощей, грюйер и изюм.

«Красоту нельзя привести к стандарту», – говорила Хелена. Красота разнообразна, как сама жизнь, и каждый должен найти свой идеал внешности в соответствии с собственными физическими данными. Так же как и режим питания, физические упражнения тоже должны делаться в присутствии специалиста, который знает вас и ваше здоровье. По словам Мадам, «женщине нужно всего лишь смотреть в зеркало (…) и заниматься физическими упражнениями – это лучшая забота о коже, потому что именно хорошее кровообращение – залог красивого цвета лица».

После того как она выработала принципы правильной диеты, мадам Рубинштейн изобрела бодибилдинг! Сама она при этом признавалась, что ей не хватает времени на регулярные занятия спортом, но зато каждый день она делает десять – двадцать дыхательных упражнений перед открытым окном.

* * *

Другим ее «пристрастием» была гидротерапия, которая, по ее собственному определению, «активизирует циркуляцию кислорода через кожные покровы, участвующие в газообмене подобно легким. Поэтому, – рекомендовала она, – после утреннего купания и массажа, который должен следовать за этим, оставайтесь некоторое время обнаженным, для того чтобы позволить тканям дышать. Кожа взаимодействует с легкими».

Некоторые клиенты, посещавшие парижский салон, отличались оригинальностью, что подтверждает история «маркизы», свидетелем которой стал Патрик О’Хиггинс. Во время первого приезда в Париж Гиза, племянница Мадам, и Эммануэль Амейсен водили его по разным салонам, где показывали, как проводят косметические процедуры. Над дверью каждого кабинета горела белая или красная лампочка, чтобы было понятно, свободен он или нет. Во время их визита в один из салонов Гиза открыла дверь, над которой загорелась белая лампочка.

«В комнате я увидел старую даму, закутанную в сеть, как мумия, от которой тянулись к разным аппаратам тонкие провода. Она лежала на кушетке и читала La Vie Parisienne. “Извините меня, госпожа маркиза”, – ласково пропела мадам Гиза. Госпожа маркиза, очень старая француженка, выказала свою радость при виде двух мужчин, пригласив нас войти очень уверенным тоном. Мадам Гиза попыталась воспрепятствовать, но я, очарованный, протиснулся вперед. “Я тут в качестве подопытного кролика, – сообщила нам маркиза, – докторша испытывает на мне новые средства против целлюлита”. Сказав это, она подняла один конец простыни, которой была накрыта, чтобы показать ноги. Они напомнили мне двух больших переваренных рыб, вдоль которых пролегали темные ручейки вен, пораженных варикозом. Множество электрических проводов тянулись от них к страшным машинам Мадам. “Вот уже двадцать лет, как мадам Рубинштейн пользуется моими услугами на благо человечества, моя цель – служить красоте, помочь открыть новые средства для того, чтобы удовлетворить женскую страсть соблазнять”.

Маркиза впала в романтическое настроение. “Когда-то я была прекрасна, как Елена Троянская, а теперь мое бедное тело, уже не вызывающее желания, отдано для исследований, чтобы другие женщины могли завоевывать любовь мужчин!”».

Заинтригованный, молодой человек спросил у Гизы, где же Мадам раздобыла эту маркизу. «О, она привела ее с блошиного рынка!» – равнодушно отвечала Гиза.

На самом деле женщина, которую они окрестили «маркизой», держала лавочку на Сент-Уене, и Мадам регулярно покупала у нее опалы. Однажды маркиза отказалась снизить цену на камни, которые Мадам очень хотела приобрести. Тогда Хелена предложила ей прийти в салон на процедуру, стоимость которой покроет разницу. Маркиза согласилась, и Мадам получила желанные драгоценности и испытуемого-добровольца… Довольные дамы получили каждая что хотели.

Хелена Рубинштейн стоит у истоков ставших уже привычными процедур, таких как массаж, эпиляция, электролиз, контрастный душ и даже… промывание желудка, о котором она говорила, что «это очень хорошо для кожи». Знаменитый «метод Рубинштейн» пользовался таким успехом, что ее салоны одна парижская актриса назвала «театром», что очень польстило Хелене.

 

Глава 24. Маленькие заботы Мадам

После Второй мировой войны индустрия косметики стала набирать обороты. Парадоксальным образом все стало модернизироваться и усложняться. Автоматизация охватила самые разные области производства, но в области женской красоты ничего нельзя поставить на поток – во всем здесь требуется индивидуальный подход. «Несмотря на то что работы всегда было очень много, я находила время, чтобы лично встречаться с женщинами, устанавливала контакты со студенческими группами, с подростками, с женскими общественными организациями», – объясняет Мала. В то время стали уделять большое внимание психологическим аспектам в лечении любой болезни. Если у пациентки или пациента сохранялся интерес к своему физическому состоянию, ее или его здоровье улучшалось. Мала рассказывала, что тому были многочисленные подтверждения, в частности когда она работала над программами ухода за собой для психически больных, инвалидов и людей, проходящих долгое стационарное лечение.

Каждый год мода менялась, появлялись новые косметические средства и оттенки макияжа. Воображение и творческая дерзость соперничали в этом мире разнообразных уловок и ухищрений. Через два года после появления на рынке в 1950 году очищающего средства Deep Cleanser произошел новый прорыв в мире макияжа. Под руководством Цески английским химикам удалось смешать фибры дикого шелка с пудрой. «Это хорошо ее держит, не позволяя осыпаться», – говорила Мадам. В прессе новый продукт был представлен под названием Minute Make Up («Макияж за минуту») и стал настоящим нововведением в косметике за многие годы. Успех был безусловным. После пудры шелк стали добавлять в губную помаду, и это делало кожу шелковистой, матовой и выглядело очень естественно, «придавая лицу фарфоровый тон».

В следующем, 1953 году появилось первое подтягивающее средство Contour Lift Film. Его действие было очень выраженным, но кратковременным. Среди покупательниц это стало настоящей сенсацией. В 1954 году Хелена Рубинштейн представила еще одно новшество Lanolin Vitamin Formula, первое средство на основе витаминов.

Марка все время развивалась, предлагая все более революционные средства, и в 1956 году был выпущен новый увлажняющий крем Skin Dew, великолепный крем на основе молочнокислых бактерий. Мадам любила рассказывать, что идея этого крема появилась у нее во время посещения молочной лавки. Она заметила, что у женщин, регулярно имеющих дело с молочными продуктами, кожа очень нежная и белая. Почему бы не создать такой крем? Сильвия Бедхе вспоминает, что первый опыт был ужасен. «Вначале брожение было слишком сильным, и получилось нечто похожее на камамбер. Абсолютный кошмар… Оно выливалось из баночек и к тому же отвратительно пахло… А дело было просто в количестве стабилизаторов».

Вначале средство было выпущено на рынок в кремообразной форме, но потом остановились на форме эмульсии. Нежная текучая консистенция, легкость использования и приятный аромат немедленно принесли фирме коммерческий успех. «Такого средства не хватало на рынке, и очень быстро началась настоящая золотая лихорадка», – замечает Лилит Крудовска. Его использовали как основу под макияж, продукт входил в серию средств по уходу, предназначавшихся для молодых женщин до сорока лет, чья кожа нуждалась в интенсивном увлажнении. Невероятный коммерческий успех Skin Dew продолжает удивлять и сегодня.

* * *

Продажи шли полным ходом, и европейские филиалы развивались. В Швейцарии юридическое лицо фонда компании «Хелена Рубинштейн» располагалось с 1952 года в Бале. Компания создавалась для покупки земли и строительства завода. А до тех пор изготовление и расфасовка продукции производились вручную в номере отеля «Меркур» в Ольтене полькой Халиной Дриммер, которая после замужества стала носить фамилию Медер.

В январе 1953 года компания «Херба Херберт Бауэр АГ Ольтен» стала новым дистрибьютором в Швейцарии. Она специализировалась на рекламе и распространении продукции косметических и парфюмерных марок. Среди них была и марка Max Factor. Для того чтобы получить право на распространение товаров «Хелена Рубинштейн», эта компания должна была отказаться от нее. Фирма «Херба Херберт Бауэр» немедленно купила землю в Дулликене, чтобы построить там завод, и в июне туда же переместился главный офис. Производство действительно началось осенью 1953 года.

Промышленная компания «Хелена Рубинштейн», которая работала в Швейцарии еще до войны, переехала. Ее контора располагалась теперь по адресу 24 Генферштрассе в Цюрихе. В Швейцарии было еще две компании, которые работали с маркой. Та, которая находилась в Цюрихе, занималась производством, а компания «Херба Херберт Бауэр» – розничной торговлей.

В том же 1953 году «Херба Херберт Бауэр» получила контракт на распространение марки в Италии. Хелена Рубинштейн сделала условием подписания контракта, по которому независимая фирма может продавать ее продукцию, то, что магазин и отдел продаж будут отделены от остальной компании. Так появилась компания «Мэрилин» во главе с Марио Прина, зарегистрированная в Милане, на виа Монтекуччоли. Она занималась исключительно распространением продукции «Хелена Рубинштейн».

Вначале у «Мэрилин» не было прав на производство. Готовую продукцию и полуфабрикаты привозили из Франции, иногда из Соединенных Штатов. Расфасовка происходила в специальном помещении под руководством эксперта, который время от времени приезжал из Швейцарии. Когда начал работать завод в Дулликене, продукцию стали привозить из самой Швейцарии. Тем не менее расфасовка всегда проходила под контролем эксперта, которого выбирала Мадам. Итальянский завод начал самостоятельно работать только в 1961 году.

В Германии компания Хелены Рубинштейн встала на ноги в 1950 году, когда агентом по распространению в Дюссельдорфе стал Теодор Шенхерр, который также распространял продукцию парфюмера Франсуа Коти и занимался фарфором. Он стал эксклюзивным дистрибьютором продукции «Хелена Рубинштейн» в Западной Германии. Промышленное предприятие в Эркрате начало работать в 1960 году, дистрибуцией занимался также Теодор Шенхерр. Но как и в Швейцарии, в Германии тоже существовало две компании «Хелена Рубинштейн»: одна производственная, а другая торговая. Так продолжалось до 1969 года и даже после ухода самой Мадам.

В Лондоне салон и контора по адресу Графтон-стрит, 3, работали под началом Цески Купер, одной из сестер Хелены, и Дэвида Фортера. В 1955 году компания купила землю в районе Вест-Молси, недалеко от Централ-авеню. Два года спустя там началось строительство завода.

В Париже в 1953 году Хелена Рубинштейн оставила управление всеми делами салонов, трансформированных в ООО, господам Амейсену и Збиндену. Первый занимал должность генерального директора, а другой – исполнительного директора. По-видимому, в то время сын Хелены Рой Титус был президентом компании, а Стелла Осчестович, сестра Хелены, – управляющей салона и бутика при нем. Но французская компания несла большие убытки, что сама Хелена отмечала со странным удовлетворением. Эммануэль Амейсен рассказал Патрику О’Хиггинсу, что французская компания позволяет Стелле занимать должность, так же как и мадам Гизе. Она помогает выжить еще и маркизе. Можно сказать, что французская компания – организация почти благотворительная. Времена изменились с тех пор, как Мадам открыла первый «Салон красоты», который стал сенсацией. Сегодня женщины уже умеют ухаживать за собой, делать эпиляцию, заниматься гимнастикой. Все это они могут делать у себя дома, и фирма бы не выжила без оптовой торговли.

Когда Патрик О’Хиггинс впервые приехал во французскую столицу, между сестрами разыгралась настоящая трагедия из-за второго замужества Стеллы, которая собиралась выйти замуж за француза. Стелла внешне очень напоминала Хелену: маленького роста, зачесанные назад черные как смоль волосы, тот же пронзительный взгляд темных глаз. Но при этом между ними было одно существенное различие: Хелена всегда придавала большое значение внешнему виду и выглядела безупречно и изысканно, а в облике Стеллы бросалась в глаза некоторая небрежность. Волосы затянуты не слишком туго, брови подрисованы неровно и помада чаще всего размазана. Стелла была гораздо моложе сестры – когда Хелене исполнилось восемьдесят, ей было всего шестьдесят шесть. Она была пятой дочерью Рубинштейнов и родилась после Регины, перед Манкой. Она всегда была очень импульсивна. В юности отправилась в Австралию на поиски старшей сестры, потом много путешествовала по Европе и Соединенным Штатам, дважды была замужем, но «неудачно». Эммануэль Амейсен утверждал, что, как и все сестры Рубинштейн, она обладала некой магической властью над людьми. «Сегодня вам сложно поверить в это, – улыбался он Патрику О’Хиггинсу, – но двадцать лет назад она была настоящей роковой женщиной».

Первый раз Патрик О’Хиггинс встретился с ней в 1952 году. Стелла тогда вела переговоры с Хеленой по поводу своего нового замужества, третьего по счету. Избранником ее был обедневший французский граф, и Стелла надеялась, что Хелена обеспечит ей достойное приданое. Мадам упрямо отказывалась и в конце концов решила, что граф не получит от нее ни сантима, но Стелла будет обеспечена хорошей зарплатой «за ничегонеделание» – как она сама говорила. Кроме того, Хелена купила ей квартиру, и потом жаловалась, что Стелла «заставила ее купить еще одну (квартиру) в Каннах». «Я оплачиваю ее наряды. Я слежу за ее деньгами, – прибавляла Хелена. – И этого еще недостаточно! Она хочет приданое! Бог знает что!» Но немного посердившись, она смягчилась и написала сестре милое письмо с поздравлениями, в котором интересовалась прошлым жениха. О приданом, правда, Хелена написать «забыла». Письмо она закончила традиционным: «Это все». Она попросила молодого человека напечатать письмо, уже зная, что при ближайшей встрече, когда Стелла начнет плакать, она, хоть и не сразу, согласится на все условия. Хелена любила излагать мысли письменно, а секретарь перепечатывал их. Сами письма она отправляла адресату очень редко – целью этих записок было сформулировать идею, найти аргументы и подготовиться к разговору лицом к лицу, чтобы быть во всеоружии. Иногда она раздавала такие записки перед совещанием или во время деловых встреч, когда дискуссия заходила в тупик, говоря: «Почитайте, потом дадите мне ответ». Но чаще всего Мадам хранила эти многочисленные записки в папках, время от времени просматривая, чтобы не забыть.

Наконец Стелла вновь появилась в кабинете Хелены, которая тепло приняла ее и тут же спросила, не забыла ли она принести копию брачного контракта. Конечно же, Хелена сдалась и все-таки выделила сестре приданое. Надо сказать, что граф обладал одним очень ценным качеством: он был таким же страстным игроком в бридж, как и сама Мадам. Она попросила Эммануэля Амейсена позвать нотариуса, чтобы заверить договор. Теперь она выглядела совершенно довольной, как будто и не гневалась вовсе всего несколько часов назад.

– Только подумайте, граф играет в бридж, у него есть автомобиль и собственный небольшой доход! В сущности, Стелле очень повезло! Господин Амейсен, выпишите мне немного денег, мне надо пройтись по магазинам и купить Стелле подарок.

Господин Амейсен спросил, какую сумму Мадам хотела бы потратить.

– Пять тысяч франков (в 1952 году это равнялось примерно современной тысяче долларов).

– На чей счет записать расход?

– На счет Стеллы, разумеется!

В Париже Мадам относилась к Эммануэлю Амейсену как к козлу отпущения. Она обрушивала на несчастного потоки упреков на смеси французского, английского и польского. С членами семьи Хелена почти всегда говорила по-польски. По-французски она разговаривала очень плохо, а вот английским владела довольно сносно. Племянник Эдварда Титуса терпеливо ждал, когда гроза утихнет. Его светлые голубые глаза выражали глубокую печаль, а уста хранили молчание. Потом напор Мадам ослабевал, она переставала скрежетать зубами и метать молнии. На столе появлялся коричневый бумажный пакетик… Она грызла листочек салата, очищала яйцо вкрутую, и только после этого начинался настоящий разговор.

В тот год Гораций доставлял матери много хлопот. Он не хотел сопровождать Мадам во Францию из-за личных проблем. Вскоре после прибытия в Париж Хелена узнала, что ее сын уехал из Нью-Йорка во Францию, но остановился в доме в Грассе. Он любил этот дом, «Белый дом», который попросил построить князь Гуриели. Он находился совсем рядом с Каннами, где после революции поселилось очень много русских эмигрантов. «Белый дом» стоил княгине целое состояние, а князь был там всего лишь раз, зато Гораций приезжал часто. Он любил приглашать туда своих друзей художников, «неудачников», как добродушно говорила его мать. Ему даже удалось убедить ее построить там экспериментальный завод духов, потому что в той местности росли определенные виды цветов, которые невозможно было найти где-либо еще. Но на самом деле этот завод, в основном, обеспечивал работой нуждающихся друзей.

В детстве Гораций довольно редко общался с матерью, которая постоянно была в разъездах. В шестнадцать лет он поступил в Йельский университет, чем мать очень гордилась. Правда, долго он там не продержался и был отчислен. Тогда она послала его в частную школу, чтобы подготовиться к поступлению в Кембридж. Он поступил, но спустя всего несколько месяцев бросил учебу. Гораций решил покорять южные моря, «как Гоген». Потом, повторяя его путь, он вернулся в Соединенные Штаты и поступил в художественную Лигу американских студентов. Но у Горация не было ни таланта художника, ни его силы воли: он довольно быстро бросил и это.

Потом он влюбился в молодую девушку по имени Эвелин Шмитка, приехавшую из Вудстока. Ее отец был мясником, и для Хелены Эвелин навсегда осталась «дочкой мясника». Они тайно поженились в начале тридцатых, пока Мадам была в Европе. «Представляете? Без моего благословения! Единственное, о чем меня поставили в известность, – это о рождении ребенка, девочки, Тоби. Тоби Титус… Вот скажите мне, разве это подходящее имя?»

Рождение через два года после этого мальчика стало поводом к попытке примирения. Но его тоже назвали варварским именем: Барри. Наконец, Хелена даровала им свое прощение и выделила внукам средства, полагая, они войдут в бизнес семьи ей на смену. Но внуки, к тому времени уже повзрослевшие, совершенно не интересовались компанией Рубинштейн. Брак Горация развалился, и он был вынужден снова работать на мать.

Он снова попал в немилость в 1952 году, когда Хелена узнала, что он появился в Грассе. Она так объясняла это Патрику: «У Горация был роман с негритянкой. Когда она узнала, кто я, то пыталась шантажировать его. Поэтому он и сбежал, идиот! Нужно чувствовать ответственность за свои дела, тогда и шантажа не будет. Но Гораций дурень, к тому же мечтатель…»

Патрик наконец понял, почему отношения между матерью и сыном казались ему такими напряженными последнее время!

На самом деле произошло вот что: у «мечтателя» Горация и правда была связь с молодой чернокожей топ-моделью. Ее официальный любовник был гангстером, который, узнав положение в обществе матери Горация, постарался «выпотрошить» ее. Гораций всегда охотно помогал друзьям, у которых случались денежные затруднения, и с удовольствием выставлял напоказ богатство матери. Он любил устраивать обеды в нью-йоркской квартире, куда без его ведома стали проникать сутенеры-доносчики. Они шантажировали его, а потом стали угрожать. Гораций испугался и потерял голову. Он отправил девушку с ее сутенером в Нью-Джерси, но дело уже приняло дурной оборот, вмешалась полиция, и Горацию предъявили обвинение. Он провел ночь за решеткой, но адвокаты Мадам быстро взяли все в свои руки, и дело замяли.

Гораций был больше похож на отца, чем на мать, и решил на некоторое время уехать в Канны и поселиться в Грассе, чтобы заняться там рисованием и литературой.

– Wait and see («Подождите – увидите»)! – говорила Хелена, которая прекрасно знала все слабости сына. Канны, Сан-Тропе и Монте-Карло находились недалеко от «Белого дома», туда легко можно было доплыть на яхте. Эдвард Титус, несмотря на то что ему было уже восемьдесят лет, все еще не простил бывшую жену. Он тоже жил на Юге Франции и с удовольствием поощрял артистические наклонности сына, возможно, еще и потому, что это раздражало Хелену. «Он всегда был подстрекателем», – жаловалась она. Несмотря на это, именно она предложила Эдварду дом в Каньсюр-Мер, в котором он постоянно и жил. Она оправдывала это желанием предоставить ему возможность «заниматься своими литературными делами». В Каньсюр-Мер он жил с молодой красивой женой, о чем Хелена знала.

– Она убьет его! – восклицала Мадам.

Ее предсказание сбылось три года спустя, хотя причиной смерти Эдварда стал возраст, а не молодая жена. Узнав об этом, Мадам на некоторое время забыла о князе Гуриели – ее охватила глубокая скорбь.

Только Эдвард, Гораций и Рой (последний – несколько в меньшей степени) были мужчинами ее жизни. Несмотря на его измены, она глубоко любила первого мужа. Ее сыновья были продолжением этого союза и напоминанием о нем. Гораций даже больше брата, потому что он появился на свет в период их примирения. Он был дитя любви, живым символом той страсти, которую она чувствовала к Эдварду Титусу.

 

Глава 25. «Лавэр» Мадам

Зима 1953 года. Мадам задумала поручить новому секретарю заниматься «связями с общественностью». Перед отъездом в Париж на ежегодный показ моделей знаменитых французских кутюрье она попросила молодого человека составить список журналистов, из Франции и других стран, которые не только посещали ее приемы, но и показались ей самыми внимательными и заинтересованными. Такие журналисты продлевали свою двухнедельную командировку, чтобы спокойно фотографировать модели, которые иллюстрировали их статьи.

Хелена положила перед молодым человеком свой блокнот и поручила выбрать шесть имен из тех, что были там перечислены. Она настаивала на двух журналах – Vogue и Elle, но во всем остальном выбор полностью оставался за ним. И кроме того, раз уж блокнот оказался у него в руках, было бы неплохо навести порядок в записях. «Мясник из Нью-Йорка должен занимать место между словами “говядина” и “контора Шанель”», – сказала она ему.

Пока новый протеже выполнял ее задание, Хелена решила заняться покупками. В Париже у нее были свои привычки. Прежде всего, покупка обуви. Когда ей было нужно – или просто хотелось – купить туфли, она отправлялась в бутик Роже Вивье, который располагался в особняке Кристиана Диора, на улице Монтень. Когда же с обувью, ко всеобщему удовольствию, было все решено, она направлялась посмотреть новые модели к самому Диору…

До того как увлечься миром моды, Кристиан Диор продавал картины и антиквариат. Когда он открыл свой Дом моды, Мадам из любопытства отправилась разузнать, можно ли с ним вести дела. Но, очарованная его стилем, она вскоре стала постоянной клиенткой. Постепенно Кристиан Диор стал ее другом. Мадам Рубинштейн обновляла гардероб два раза в год, в феврале и в августе, и именно тогда появлялась в парижских домах Высокой моды. Хотя она особенно отличала Диора и Баленсиагу, с удовольствием посещала показы других французских модельеров.

Она вызывала свою «белошвейку», которая, вооружившись блокнотом и карандашом, делала зарисовки и записывала детали тех туалетов, которые нравились Мадам. Потом по этим эскизам она копировала модели с учетом особенностей фигуры Хелены. Она создавала индивидуальные варианты – например, в выкройке жакета по Жаку Фату меняла рукава на те, покрой которых поразил ее у Жанны Ланвен. В окружении Хелены говорили, что эта «маленькая белошвейка» была гениальным копиистом. Мадам нравилось наблюдать за моделями, сидя на выкрашенном в золотой цвет стуле. Она спешила побывать на открытии каждого нового дома Высокой моды, была среди первых клиентов Ги Лароша, позже – Кардена, Ива Сен-Лорана и даже Андре Куррежа!

В тот день, дав поручение Патрику, Хелена отправилась к Роже Вивье и случайно встретилась там с двумя подругами, Кармель Сноу, главой Harper’s Bazaar в Нью-Йорке, и Мари-Луизой Буске, представителем того же Harper’s Bazaar в Париже, – она была очень важной персоной во французской столице. Три дамы порхали перед полками с обувью, щебеча и хихикая как маленькие девочки, примеряя зеленые туфли из ящерицы и красные – из крокодиловой кожи… Хелена примерила обе пары, неловко встала со стула и… упала! Все кинулись к ней на помощь, но она смогла подняться сама. Конечно, Мадам немного сконфузилась, но такое случалось с ней нередко: у нее были слабые лодыжки, и она часто теряла равновесие. Пока Мадам Рубинштейн приходила в себя, среди продавщиц началось волнение. Приехал сам Кристиан Диор! Пока всеобщее внимание было приковано к «мэтру», Хелена приводила себя в порядок. Диор неожиданно устроил для них небольшое дефиле, и в тот день Хелена заказала шесть платьев, а Кармель Сноу, которую Хелена называла Карамель, уехала домой с новым манто. После этого Хелена заехала в корсетную мастерскую, заглянула в две антикварные лавки и завершила шопинг у Hermes, где купила пять сумок. Довольная прогулкой, она вернулась посмотреть, как продвигается дело у секретаря.

Патрик говорил, что по блокноту Мадам можно было составить по крайней мере две книги. «Это был большой черный блокнот на пружине с отрывными листками, с разноцветными пометками. Первая была на букве B (business) – бизнес, и этот раздел состоял более чем из шестидесяти страниц, скрепленных степлером, текст был разделен на разделы по городам и странам. (…) Имена, адреса и номера телефонов ста двадцати сотрудников французской компании шли там с комментариями на полях: “Бездельник, который всегда рекламировал продукты! (…) У него есть неплохие идеи новогодних подарков”. Часто встречалось слово “деньги”, и рядом Мадам обычно приписывала: сколько?»

Листая блокнот, Патрик по сути заглядывал в частную жизнь своей патронессы. Чтобы выполнить ее требование, он начал с Эдмонды Шарль-Ру, директрисы Vogue, с которой уже был знаком, и Элен Гордон-Лазарефф, директрисы Elle. Завершил он раздел «Француженки» графиней Ля Туш, директрисой Votre Beaute. Противовесом этой французской команде стали три иностранных журналиста. Его задача облегчалась тем, что Мадам помечала звездочками, от одной до четырех, тех журналистов, которые были ей интересны. Против каждого из выбранных Патриком имен стояло «четыре звезды», и это были Евгения Шеппард из New York Herald Tribune, Эрнестина Картер из лондонского Sunday Times и Ирен Брин, которую он тоже знал, потому что она была представителем Harper’s Bazaar в Риме, а с этим журналом он когда-то работал.

Закончив составление списка, Патрик спросил у Мадам, где нужно заказать столик, чтобы пригласить этих дам на обед. Все они были очень важными персонами, и для каждой нужно было выбрать отдельное место.

– Шарль-Ру не очень заботит место, где поесть. Она интеллектуалка. Хорошее бистро будет решением проблемы. Шеппард нужно пригласить в Maxim’s. Американцы это место любят. А вот Брин – это вопрос. Итальянки любят шумные места, но я слышала, что они едят исключительно салаты.

Наконец, для синьоры Брин Мадам выбрала ресторан Le Castiglione, в маленьком старом особняке в предместье Сент-Оноре, который там находился в неизменном виде с тридцатых годов. Этот обед запомнился всем. Для начала синьора приехала с опозданием на полчаса, а этого Хелена терпеть не могла. Наконец, она появилась в узком белом платье, которое подчеркивало ее худобу. Накладные ресницы были необыкновенно длинны.

– Вы голодны? – спросила ее Мадам.

– Я никогда не чувствую голода, – твердо ответила синьора Брин. – Поэтому я питаюсь только кожурой.

– Кожурой? Это отчего же?

– Потому что, дорогая Мадам, благодаря такому режиму питания я стройна как тростинка. – Сказав это, она сделала невероятный заказ: кожуру вареного картофеля, корочки камамбера и очистки яблока.

– А это очень экономично, – пробормотала мадам Рубинштейн, которая все время пробовала новые диеты, довольно быстро бросая каждую. «Потому что, – говорила она, смакуя кусок огромного стейка с перцем, – мне нужны силы!»

Каждая из выбранных журналисток была приглашена в отдельный ресторан. Секретарь Хелены не уточняет, дарила ли она «четырехзвездочным» журналисткам украшения, как всегда делала на публичных встречах.

В конторе все считали Патрика О’Хиггинса только лишь личным секретарем мадам Рубинштейн. Но в светских кругах, в мире моды и прессы все было по-другому. Хотя разница в возрасте никого особенно не занимала и не шокировала, это был замечательный повод для сплетен. «Острая на язык Мари-Луиза Буске развлекалась тем, что называла меня официальным “лавэром” (любовником). Некоторые верили ей, вспоминая историю одной актрисы “Комеди Франсез”, которой было уже за восемьдесят, когда она, в традициях стареющих див у Колетт, стала жить с молодым человеком двадцати лет. И говорили, что эта счастливая пара обрела абсолютную сексуальную гармонию. Когда слухи достигли ушей Мадам, она сначала смеялась, а потом обеспокоилась:

– Князь ужасно ревнив. Это очень разозлит его.

Потом она нервно хихикнула, почти кокетничая:

– Я-то смеюсь над этим, и до такой степени, что вам не стоит беспокоиться!»

Но молодой человек беспокоился еще меньше, тем более что женщины его вообще не интересовали, ни молодые, ни в возрасте. Слухи постепенно сошли на нет.

Однажды Мадам была приглашена на обед в новую квартиру Кристиана Диора, и он познакомил ее с Ван Донгеном, который хотел продать одну из своих первых картин. Хелена, всегда падкая на выгодные цены, тут же навела справки у маклера.

В такси, по дороге к Ван Донгену, Хелена объяснила Патрику, что художник, которому было уже около восьмидесяти лет, живет с молодой женщиной, которой отдал одну из картин с разрешением продать ее в случае необходимости. Теперь она, решив, что пришло время обеспечить свое будущее и желая поселиться на Юге, ищет покупателя. Мадам везла с собой десять миллионов франков наличными, часть из них – в сумочке, а часть – просто в карманах.

«В большой сумрачной студии нас встретил важный и любезный пожилой господин с бородой. Полноватая блондинка держалась немного в стороне. Мадам, которая знала, что договариваться о цене нужно именно с этой дамой, делала вид, что не замечает ее. (…) Нас подвели к маленькой нише, где на мольберте стояло монументальное полотно – портрет дамы в соломенной шляпе, в красных тонах».

После того как Хелена спросила о цене, Ван Донген и Патрик вернулись в комнату, оставив женщин разбираться. «Это женская работа», – сказал художник молодому человеку, который согласно кивнул. Четверть часа спустя появилась сияющая Хелена. Она купила картину, оцененную в десять миллионов, за восемь. Когда они вышли на улицу, она сказала: «У нее сухая кожа, напомните мне отправить ей посылочку».

Заключив хорошую сделку, Мадам захотела «немного отдохнуть». Это означало как то, что она довольна, так и то, что кошелек немного потеряет в весе. Словечко «отдохнуть» она использовала в Париже, Риме, Лондоне или Детройте после того, как часами бродила по бутикам, большим магазинам, антикварным лавкам и даже аптекам, которые обожала. Часто «отдых» наступал тогда, когда она выходила из бутиков Boucheron, Va n Cleef или Verdura.

Во всех обстоятельствах Хелена умела использовать качества других, особенно хорошо она перенимала оригинальные идеи. Луиза де Вильморан, Мари-Лор де Ноай и даже Колетт невольно служили ей источником вдохновения. Луиза де Вильморан, например, часто подсказывала ей названия кремов, пудры или духов. Когда мода на все «английское» захватила высокое общество, стало принято говорить five o’clock вместо «чай», «коктейли» или «вечеринка». Луиза де Вильморан предложила назвать так духи. «Это звучит гораздо точнее, чем Heure Bleue».

Мадам выкупила у нее эту идею за несколько сотен франков и заявила, как бы в оправдание: «Бедняжка всегда на мели!»

 

Глава 26. Светская жизнь Парижа

Жизнь Парижа в пятидесятые годы не утратила обычного блеска, но все-таки немного изменилась. Балы у герцогинь происходили все реже и реже – новый капитал становился все заметнее, и на роскошные приемы коммерсантов стремилось попасть все светское общество Парижа. Эти празднества были полезны всем, кто после двух лет войны хотел показать свои богатства. А гостям всегда приятно хорошо поесть, не заплатив ни гроша. «Совершенно неважно, кто приходит, кто уходит, до тех пор, пока обслуживание остается на высоте», – сказал однажды князь Гуриели.

Среди цариц коктейльных вечеринок трое задавали тон всей столице: Мари-Луиза Буске, корреспондент Harper’s Bazaar в Париже, княгиня Гуриели и Элизабет Арден. Однажды синьора Ирен Брин, любительница кожуры из римского Harper’s Bazaar, рассказала Хелене о готовящемся приеме у Мари-Луизы Буске.

Мадам Буске проводила у себя салоны по вечерам каждый четверг с шести до девяти часов в стиле просвещенных дам XVII века. Известный американский писатель Трумэн Капоте хорошо описывал эти еженедельные встречи, на которых он любил бывать, приезжая в Париж. «Боже, сколько мужчин обожало Мари-Луизу! Фотографии с посвящениями – память о ее жертвах, о тех, кого она называла мои “лавэры”, множились, как мухи в Персии, на столиках с разнообразными безделушками в ее квартире на площади Пале-Бурбон. Некоторым все же удалось ускользнуть из сетей: Оскара Уайльда, Марселя Пруста недоставало в общем списке. И все же большинство великих мэтров искусства и бизнеса были здесь. Какими чарами обладала эта Цирцея? Ее мелодия была легкой, но иногда в этой музыке слышались ритмы джунглей, словно в мурлыканье тигрицы – не всегда внятно, но всегда пленительно».

«Возраст ее было сложно определить, цвет волос – красное дерево, – возможно, вызывал вопросы, но очарование ее было бесспорно. Если вы сомневаетесь в ее пленительности, подумайте о толпе людей, штурмовавших каждый четверг четыре этажа по темной лестнице, чтобы попасть к ней в салон. Напитки были отвратительны, в комнатах полно народу, но при виде хозяйки, взъерошенной, как попугай, которая стучала своей тростью с золотой рукояткой, словно это был молоток оценщика на аукционе, любое недовольство и злословие отступало… Все можно было простить, да, все».

Сальвадор Дали писал о ней более сдержанно: «У Миси Серт готовили самые основательные блюда Парижа. По четвергам в светло-серой благостной гостиной у Мари-Луизы Буске можно было попробовать другие блюда, литературно-светские. Я иногда встречал здесь Воллара и даже Поля Пуаре».

Мари-Луиза Буске не удовлетворялась лишь салоном по четвергам, она устраивала приемы для самых известных и популярных людей. Она посылала приглашения, но никогда не знала точно, сколько людей придет вместе с официально приглашенными. Именно так Ирен Брин назначила встречу Хелене Рубинштейн у Мари-Лу Буске под предлогом того, что ее муж, Гаспаро дель Корсо, у которого была в Риме модная галерея Obelisco, хотел бы предложить ей проект. И вот Мадам, тяжело дыша, уже поднималась по темной лестнице в доме на площади Пале-Бурбон.

На четвертом этаже в маленьких прокуренных комнатах толпились люди. Мадам с трудом прокладывала себе дорогу, а за ней по пятам шел Патрик. Она узнала в толпе Одри Хепберн (не сразу вспомнив ее имя, конечно), которая часто бывала у Скиап и Стенли Маркуса, самого известного коммерсанта Далласа, который сам подошел к ней и представился. Жана Жене, чей незабываемый роман «Богоматерь цветов» был только что опубликован, зажали на софе две светские болтушки. Мари-Луиза поспешила навстречу Хелене:

– Дорогая Хелена, дорогая Хелена и ее «лавэр»! Идемьте, я вам представлю самого удивительного, восхитительного и самого важного человека…

«Лавэр», у которого были причины вполне личного свойства с восторгом приветствовать Жана Жене, вспоминает, что «восхитительным человеком» оказался Андре Мальро.

Вечер был очень светским, и люди, которые там появлялись, стремились быть замеченными. Буфет и напитки их не интересовали, к тому же все это было весьма среднего качества. Кто-то даже заметил, что не было даже виски; единственным предложенным напитком был коктейль из джина и апельсинового сока. Мари-Луиза Буске представила Патрика О’Хиггинса высокому бесстрастному человеку, чей облик ни в малейшей степени не позволял допустить мысли, что он художник. Это был Бернар Бюффе. Патрик не узнал и Франсиса Пуленка, одного из столпов современной музыки, в тучном господине, похожем на банкира. Наконец, Мари-Луиза представила его американской писательнице Алисе Токлас, многолетней подруге Гертруды Стайн. Патрик рассказывал, что Алиса Токлас показалась ему неприветливой, у нее были усы, а рот напоминал пасть дракона. Он отчаянно пытался сказать ей какую-нибудь любезность, но тут, к счастью, появилась синьора Ирен Брин и повела его знакомиться со своим мужем.

Гаспаро дель Корсо был лысым господином, который, в отличие от Алисы Токлас, просто светился приветливостью и был очень улыбчив. Он был одет ярко, как умеют одеваться только итальянцы: шелковая рубашка с золотыми запонками, в нагрудном кармане – оранжевый платок. Все трое развлекались светским разговором.

– Amore, – наконец сказала синьора Брин мужу, – расскажи нашему другу о своих планах.

Синьор дель Корсо начал с того, что Италия переживает настоящую эпоху Ренессанса в искусстве.

– Нужно воспользоваться этим – сейчас или никогда. Ваша княгиня должна это сделать.

– Почему и как? – спросил Патрик.

– Она такая замечательная…

– Безусловно, но как она может воспользоваться этой ситуацией?

Гаспаро дель Корсо рассказал о своем проекте: мадам Рубинштейн должна будет выбрать десять итальянских художников, чья нога никогда не ступала на землю Америки и которым он бы дал заказ изобразить воображаемые сцены из американской жизни. Эти произведения потом должны будут выставляться по всей Европе и Соединенным Штатам. Идея казалась синьору дель Корсо очень интересной и оригинальной.

– Вы обязательно должны рассказать это Мадам.

– Но мне кажется, вы сами должны обсудить с ней ваш проект, – удивился молодой секретарь.

– Я уже это сделал, но она сказала обратиться к вам!

Патрику О’Хиггинсу идея на самом деле показалась замечательной, тем более что такой проект идеально соответствовал стилю рекламы, который Мадам обожала. Он бросился разыскивать ее в толпе и после отчаянных поисков в течение четверти часа наконец обнаружил ее за восторженной беседой в компании Андре Мальро и Анри Картье-Брессона. Оба провели много лет на Дальнем Востоке и так же, как и Хелена, интересовались искусством Океании и Африки.

Как только она увидела секретаря, Мадам тут же спросила, что он думает о проекте «этого итальянца, имя я забыла». Патрик сказал, что проект очень ему нравится, и Мадам решила, что они вдвоем как можно скорее должны поехать в Рим. Хелена всегда доверяла быстрым решениям и проектам, которые интуиция подсказывает ей исполнять немедленно.

По дороге домой она объявила Патрику, что пригласила «всех этих людей» на набережную Бетюн, но кроме Андре Мальро, не помнит ни одного имени.

– Найдите их всех. Позвоните Мари-Луизе, она вам поможет.

У Мари-Луизы Буске Мадам пригласила всех на прием в воскресенье – оставалось три дня. «Я не помню точно, кто был поблизости», – только и могла она сказать. К субботнему утру Патрику удалось разыскать пятнадцать человек из приглашенных, и Мадам отвезла его в поместье Комб, чтобы запастись всем необходимым. Хелена купила этот небольшой дом в окрестностях Парижа, в Комб-ля-Вилль, когда вышла замуж за князя Гуриели, но он не очень любил деревню и редко приезжал туда. Зато Хелена обожала запасаться там овощами и фруктами из собственного сада и огорода, не говоря уже о кроликах и цыплятах, которых там разводили. Она считала их особенно вкусными.

В Комб их отвезла Жервез. В Париже Жервез служила семье Рубинштейн уже двадцать лет. Сама она была с юга Франции. Мадам пользовалась ее услугами постоянно, потому что «эта женщина может все. Только подумайте! Она готовит, следит за домом, шьет, работает в магазине и к тому же умеет водить машину!».

Мадам, у которой не было прав, очень ценила возможность поехать куда-нибудь в конце недели, особенно если это была машина ее служащих.

– Почему я сама не езжу? Я экономлю бензин, к тому же Владимир – будь он неладен – требует выходных.

Хелена не хотела покупать машину, потому что считала, что любой автомобиль падает в цене наполовину начиная с первого дня после покупки. В Париже проблема передвижения решалась с помощью шофера-телохранителя. В других местах, например в Нью-Йорке, она или брала машину напрокат, или ездила на такси. Она купила и содержала машину в Париже только потому, что все расходы по ее содержанию неявным для фининспектора образом перечислялись на счет магазина.

С первых же слов Патрик понял, что Жервез и Хелена прекрасно понимают друг друга. В течение получаса дороги от Парижа до Комба, Мадам дремала в машине, а Жервез не переставая говорила обо всем подряд, но главным образом о себе, подчеркнув, что она «мадемуазель, но отнюдь не девственница». «Возраст Жервез определить было сложно, манеры у нее были грубоватые – казалось, она годами жила у моря».

Вскоре они приехали на место. Это оказалась лесистая долина, где стояли домики, увитые диким виноградом. Самое большое здание, старая мельница, квадратная высокая башня с зелеными ставнями на окнах, было построено из серого камня, конусообразная крыша покрыта черепицей. Тенистую лужайку обрамляли пихты, река разделялась на несколько маленьких каналов, которые окружали дом, сливаясь в один большой поток, журчащий по пересохшему когда-то руслу – там раньше находилось колесо старой мельницы.

Внутри обстановка была в стиле эпохи Людовика XIII, довольно строгая и скромная, совсем не похожая на обычное убранство домов Хелены Рубинштейн. Главная комната, старинная столовая мельницы, под окнами которой бежала река, была декорирована Янсеном. В углу комнаты стояло большое канапе, покрытое белой кожей, и старинный стол. Потолок укреплялся балками, как и в галерее, проходившей сквозь комнату. Стены были покрыты плотной штукатуркой светло-бежевого цвета, а на окнах висели занавески из ядовито-зеленой тафты. В других комнатах тоже стояла мебель деревенского стиля, несколько картин украшали маленькую гостиную с камином времен Людовика XVI. Никаких полотен современных мастеров, миниатюр и туземного искусства.

Глядя на мельницу, Хелена сказала Патрику: «Ненавижу этот дом. Он не по мне и к тому же никак не используется». Она предложила пойти «утащить несколько яиц», пока Жервез занимается цыплятами.

Для работы на мельнице Мадам наняла супружескую пару. «Он выращивает овощи, а она их готовит». Полакомившись омлетом, все трое отправились на ферму за яйцами, курами, картошкой, салатом и цветами, которые выращивал садовник в оранжерее.

На следующее утро, в воскресенье, войдя на кухню в квартире на набережной Бетюн, Патрик обнаружил там Мадам в компании кухарки Эжени. Дамы пили дымящийся кофе из больших фаянсовых пиал, как любят французские крестьяне. Патрик О’Хиггинс был в этот момент поражен сходством двух женщин. «Мадам без макияжа и украшений выглядела так же грубовато, как и ее кухарка. Их прически – волосы, убранные в узел на затылке, были совершенно одинаковыми. Обе сидели в одинаковой позе – так сидят женщины, которые провели большую часть жизни на жестких неудобных стульях».

Молодого человека пригласили налить себе кофе, чтобы составить компанию – обсуждалось меню. Обе казались спокойными и расслабленными, но он стал свидетелем забавной сцены.

– Эжени вообразила, что цыплята слишком тощие, – пожаловалась ему Мадам.

– Да, сеньор, – говорила Эжени, стуча пальцем по столу. – Они не достойны героя Сопротивления! Только не господина Мальро, нет!

– Ну, хорошо, и что же должен есть герой Сопротивления? – наскакивала Мадам.

– Говядину, говяжье филе!

– Так пойдите и купите его. Магазины в этом квартале всегда открыты.

Подумав, Эжени добавила:

– С гарниром из горошка, моркови и артишоков.

– Хорошо, хорошо, купите горошек, морковь и артишоки, но не кладите слишком много!

На самом деле Эжени уже составила все меню без ведома хозяйки. Она продолжала:

– Почему бы не подать на закуску гребешки?

– Прекрасная мысль! (Наклонившись к Патрику, она прошептала: «Гребешки Эжени – лучшие в Париже»).

Потом они решили купить фуа-гра, шесть видов сыра и шампанское «Дом Периньон». Хелена, как всегда, разрывалась между страстью к роскоши и бережливостью, но на этот раз выбрала первое. Эжени была на седьмом небе, а Мадам дала ей указание сохранить все счета, чтобы потом покрыть издержки за счет компании…

В час обеда, когда приехали первые гости, Мадам еще не было. Принимать их было велено Патрику О’Хиггинсу. Эдмонда Шарль-Ру из Vogue, как обычно в туалете от Шанель, приехала в сопровождении молодого человека, который представился просто: Живанши. Этот талантливый модельер вскоре откроет свой собственный Дом моды. В то время он еще не был достаточно известен, и у него не было денег, чтобы устраивать собственные дефиле: его модели можно было увидеть только на манекенах в витринах. Хелена, которая, конечно, тут же забыла его имя, называла его «крупный юноша». Эта забывчивость вовсе не означала пренебрежительного отношения, даже самого Кристиана Диора она называла не иначе как «знаток». Жан Дессе получил прозвище Грек, а Баленсиага был «идальго, которого никто не видел». Впоследствии Мадам стала одной из самых преданных клиенток Живанши.

Жанет Фланнер, чьи «Письма из Парижа» были напечатаны в New Yorker под псевдонимом Жене, приехала чуть позже. Мадам еще не появлялась. Жанет была близкой подругой Хелены, и обеспокоенный Патрик попросил ее сходить к ней в комнату и проверить, все ли в порядке. Несколько минут спустя она вернулась и, усмехнувшись, сказала Патрику:

– Бедняжка! Сидит в халате, и везде разложены платья. «Я в растерянности. Помогите мне выбрать!»

Гости все прибывали. Наконец, появилась Мадам. Она была в туалете с набивным рисунком из лиловых хризантем и сирени. Украшения соответствовали цвету наряда: розовые шлифованные гранаты, сердолики и лунный камень украшали шею, сверкали в ушах и даже красовались на пряжках ее туфель из фиолетового шелка.

«Вы словно воплощение императрицы Теодоры!» – воскликнула Эдмонда Шарль-Ру, обнимая ее. Польщенная, Хелена ответила, что все это только «старье».

Андре Мальро, почетный гость, тоже наконец прибыл, в обществе изящного бледного господина, которого представил хозяйке:

– Это барон Ротшильд.

– Счастлив познакомиться с вами, Мадам, – сказал барон.

Хелена Рубинштейн улыбнулась и протянула ему руку для поцелуя. Потом побежала искать Эжени, чтобы поменять посуду и приборы на золотой комплект, припрятанный в шкафу с секретным замком. Эжени была занята на кухне, и вместо нее пошел Патрик. Барон Ротшильд, вы только подумайте! Она слишком нервничала, чтобы набрать шифр самой и попросила это сделать Патрика. Патрик пишет, что комбинация была такой: «H означало Хелена, потом поворачивать направо до A – Арчил, потом направо до G – Гуриели. Повернуть и нажать. Дверца отворилась. Золотая посуда, драгоценности, банковские билеты, разные драгоценности и… жареная куриная ножка, которую Мадам там забыла, когда однажды ночью отправилась проверить, все ли в порядке с содержимым сейфа».

Была зима, и обед подали в большой столовой. Мадам, плохо зная правила этикета, попросила Эдмонду Шарль-Ру рассадить гостей. И вот справа от Хелены оказался барон фон Ротшильд, а слева – Андре Мальро. Напротив сидел Патрик в компании Эдмонды Шарль-Ру и Жанет Фланнер. Если верить отчету Жака д’Антиба, рядом сидели Арлетти, чья черная вуаль все время попадала в лицо Франсуа Мориаку, и герцог д’Аркур, нормандский депутат, представлявший здесь Европу вместе с принцем Лихтенштейнским. Мадлен Озере болтала с Луи Жуве.

В начале обеда Андре Мальро вел себя очень сдержанно и едва вымолвил пару слов, закрывая рот рукой. О’Хиггинс даже решил, что у него дефект речи. Мальро, должно быть, заикался, но на самом же деле он получил ранение в челюсть во время войны. Патрик писал, что, несмотря ни на что, речь его была внятной, а мысли – острыми и ясными. За те полчаса, пока закуски сменяли одна другую, этот высокий худощавый интеллектуал разговорился. Он рассуждал об археологии и фальсифицированных находках, о погребальных ритуалах и африканском искусстве, красочно описывая племена, чьи произведения были представлены в коллекции Мадам, об искусстве Бенина, племени догонов и сенуфо.

После обеда гости отправились осматривать «галерею» квартиры на набережной Бетюн – картины Пикассо, Модильяни, Ренуара и Боннара украшали стены. Затем все вышли на террасу подышать воздухом. Бассейн на крыше восхитил всех, а Мари Марке, которая жила в том же здании, рассказала своей соседке, мадам Жак де Лакретелль, что у нее тоже есть такое маленькое чудо. Именно в тот вечер у Мадам и Андре Мальро состоялся разговор о немецкой оккупации, который мы уже цитировали.

Было уже поздно, и когда князь Гуриели энергично попросил еще шампанского, большинство гостей уже уехали на вечеринку к Элизабет Арден, жившей неподалеку.

Специально прилетевшая для этого из Нью-Йорка Элизабет Арден устраивала открытые приемы. Убранство квартиры на Вандомской площади напоминало роскошную кондитерскую: фиолетовые ковры с бледными розами, безвкусные занавеси, мрамор и золото, сладкие драже, как при крещении. От жары растекался макияж. «Ненавижу престиж», – постоянно повторяла Мадам, и это был камень в огород Арден.

Вместо картин мастеров на стенах красовались изречения Малерба, написанные золотыми буквами: «Если вы мудры, то никогда не постареете, как птицы, которые прячутся, умирая», «Делайте себя прекрасными сами, и пусть никто этого не видит», «Женщина – существо из рода ангелов». Сами ангелы, набив рот печеньем, устремлялись в косметические кабинеты и отдавались в руки девушек с невинными лицами, одетых в халаты медицинских сестер и говоривших с английским акцентом. Кресла, похожие на те, что стоят у дантистов, мягкие пуфы, ряды баночек с розовым кремом, расставленных на изящных стеклянных аптечных столиках с мраморными ножками – все под светом прожекторов, мощность которых зависела от возраста клиентки… Понятно, почему журналисту Жаку д’Антибу больше понравилось угощение на приеме у Мадам, а не у «Другой». Свою статью он заканчивает так: «Я подумал, не взять ли маленький сэндвич – негр в лиловой униформе носил по залу круглое блюдо, но оказалось, что он разносил нарезанную кружочками сырую морковь. Она очень полезна для хорошего цвета лица, как и ананас, который используется в косметологии. Все это мне объяснила дама с лицом, буквально изборожденным морщинами. Мы вместе прошли в гимнастический зал. Она и мать президента Рузвельта были первыми клиентками Хелены Рубинштейн. Она же была последней, кто записался к Элизабет Арден. Она еще тогда предвидела, что эти две богини красивой кожи заработают себе огромное состояние».

 

Глава 27. Из Вены в Цюрих

Внезапно Мадам решила, что нужно срочно ехать в Вену и Цюрих. Предприятие было не из легких, потому что Мадам, как всегда, брала с собой тонны багажа, и за его отправку отвечал, разумеется, ее секретарь. Перед отъездом Эммануэль Амейсен объяснил Патрику, что путешествие необходимо по двум очень важным причинам. Первая касалась агента, работавшего в Вене: он задолжал довольно большую сумму. Нужно было выяснить, пытался ли он положить деньги себе в карман или же отсрочка выплат произошла всего лишь из-за изменения валютного курса. Вторая проблема была связана с одной графиней, которой принадлежала идея водостойкой туши. Новая тушь успешно прошла испытание во время представления Балета на воде в Нью-Йорке в 1939 году. Мадам перечисляла ей один процент от прибыли, но она требовала не меньше пяти. «Мадам Рубинштейн сумеет ее успокоить», – сказал Эммануэль Патрику.

Как и большинство ее средств, тушь Waterproof не была изобретением самой Мадам. Чаще всего на нее работало воображение химиков, которые сотрудничали с ней, или какого-нибудь ученого, жаждавшего реализовать свои проекты. Ее главный талант состоял в том, что она чувствовала и понимала, что такое успешная идея. Она умела договариваться, рекламировать и продавать. «Я могла с таким же успехом продавать тромбоны», – любила повторять Хелена. Она обладала коммерческой проницательностью, благодаря которой делала популярными и востребованными совершенно неизвестные вещи. Конечно, она всегда участвовала в тех экспериментах, что проводились в ее «кухнях». Но Хелена знала, что главный ее талант – удивительная интуиция, коммерческое чутье и умение хорошо продавать свои «творения».

– Я предприниматель, – объясняла она Патрику. – А чтобы быть хорошим коммерсантом, нужно иметь зоркий глаз. Вы что думаете, Арден, Ревлон или Лаудер сами производят свою продукцию? Нет, они с умом используют работников, направляют их, подталкивают к правильным решениям. Как Барнум и Бейли. Они… как бы это сказать? Они играют роль Господина Терпение.

Поездка в Австрию прошла удачно: Мадам получила необходимую сумму у агента, в чьей честности не приходилось сомневаться, и сама оформила все на таможне. Что же до графини, то она согласилась на три процента вместо требуемых пяти, а в качестве компенсации заключила долговременный контракт.

Они отправились в Цюрих. В самолете Мадам рассказала Патрику, что втайне работала над презентацией новой туши. Теперь женщинам больше не придется мучиться с маленькой щеточкой. В стальной тюбик с тушью будет вложена специальная щеточка, с помощью которой можно будет еще и немного подкручивать ресницы. Разработал этот волшебный тюбик муж Малы Виктор с помощью немецких инженеров. Мадам, которая называла изобретение по-немецки – schtick, тщетно пыталась объяснить его действие секретарю, который плохо разбирался в тонкостях женского макияжа. «Это своего рода палочка, – говорила она, вынимая карандаш и делая такое движение, словно красит ресницы. – Schtick наносит тушь. Никаких щеточек, которые нужно слюнявить, все очень просто! Вы поняли?» Компания «Хелена Рубинштейн» готовилась выпустить на рынок Mascaramatic – это была революция в макияже глаз.

Мадам изводила свое рекламное агентство, которым управлял Дэвид Огилви, требуя найти сногсшибательное название. Специалисты по дизайну и презентациям тоже поджаривались на медленном огне. Нужно было придумать тюбик, который был бы одновременно красив, изящен и экономичен. Была организована грандиозная рекламная кампания для дистрибьюторов, розничных продавцов и аптек – их завалили брошюрами, в которых рассказывалось о чудесных свойствах новой туши. Благодаря этому Mascaramatic сразу заняла достойное место на рынке.

По словам Сильвии Бедхе, которая не знала причин этого факта, Хелена Рубинштейн получила эксклюзивное право на продажу Mascaramatic лишь спустя два года после появления продукта на рынке. Тут же все соперничающие с ней компании стали стараться усовершенствовать форму тюбика и кисточки: одна кисточка удлиняла ресницы, другая утолщала… Это происходит и по сей день.

«Шакалы» все копировали. «Проклятый “король ногтей” (так она прозывала Чарльза Ревсона. – Прим. ред.)! Его тюбик лучше нашего. И эта чертова “Другая” (Элизабет Арден) тоже взялась за тушь, не считая уже всяких безвестных посредственностей! Все воруют!»

Но Хелена была не из тех, кто сдается без боя. Она заставляла химиков, дизайнеров и инженеров бесконечно улучшать новое изобретение. Через несколько месяцев Mascaramatic появился на рынке под названием Long Lash. Это был тот же продукт, но теперь в тушь были добавлены частицы нейлона, отчего ресницы казались длиннее. Вложив полмиллиона долларов в раскрутку Mascaramatic, Хелена не колеблясь потратила еще миллион на Long Lash.

Long Lash побил все рекорды продаж. «Это была хорошая новинка», – довольно повторяла Мадам.

* * *

Кроме основной работы в компании Хелена Рубинштейн в 1953 году занималась созданием фонда, который носил ее имя. Благодаря этому фонду она реализовала принцип, о котором часто говорила: «Я сделала состояние благодаря женщинам и должна вернуть им долг. Я должна постараться сделать их жизнь и жизнь их детей лучше». Она была убеждена, что для женщин насущно необходимо образование, и открыла курсы, дававшие возможность обучиться и сделать карьеру в тех областях, которые традиционно считались не подходящими для женщин.

Фонд «Хелена Рубинштейн» существует до сих пор и работает за счет части наследства, оставленного ею. Она специально выделила средства, чтобы помогать организациям, чья деятельность связана с образованием, медициной, помощью общественным фондам и искусством. Вначале Хелена распорядилась выделять деньги только организациям или лицам из Соединенных Штатов и Израиля. Сегодня в этот список включено уже много стран: Австралия, Англия, Ирландия, Тунис, Пуэрто-Рико и Франция. Во Франции Фонд помогает, например, Ассоциации по развитию исследований раковых заболеваний Villejuif, поддерживает исследования аллергологов и иммунологов, сотрудничает с Французским Домом, как своего рода посредником по культурным обменам между Францией и Колумбийским университетом в Нью-Йорке. Фонд «Хелена Рубинштейн» главным образом работает с программами по развитию и исследованиями, помогающими развитию общества, но самым важным в его деятельности является поддержка прав и благосостояния женщин и детей. Действующий президент Фонда «Хелена Рубинштейн» – Диана Мосс, дочь Оскара Колина.

* * *

Уладив проблему с венским агентом и графиней, придумавшей Mascaramatic, Мадам решила поехать в Цюрих. В Швейцарии и в Италии дистрибуцией продолжала заниматься семья Бауэр. Но главным человеком, который управлял швейцарским делом, была уроженка Польши, бывшая жена дипломата, высланная из страны во время войны. Эта женщина страстно увлекалась косметологией и, познакомившись с Хеленой Рубинштейн, попросила взять ее на работу. Мадам отправила ее в Швейцарию, и с тех пор она железной рукой управляла делами в Цюрихе. Мадам рассказывала о ней Патрику в самых лестных выражениях. «В Швейцарии у нас работает удивительная женщина, очень сильная, человек-террор». «Террор» звали Халина Медер.

Прием им был оказан самый теплый. Вечером в день приезда швейцарские друзья пригласили их в самый лучший ресторан города – Kroninhaller. По такому случаю шею Мадам украшал каскад рубинов, притягивающих всеобщее внимание. Никто, кроме Патрика, не знал, что это были «дорожные рубины». Настоящие, которые она называла «хорошими», никогда не покидали сейфа, кроме как в Париже или Нью-Йорке. Некоторые самые роскошные и самые ценные украшения имели дубликат, «обманки», как она говорила. «Я люблю, когда их много, остальное не так важно, настоящие или фальшивки – какая разница!» Но фальшивки завораживали так же, как и настоящие камни, и тем вечером госпожа Бауэр не сводила глаз с «дорожных рубинов».

Kroninhaller был пивным рестораном. Облицованный мрамором зал был разделен на множество маленьких кабинетов, где стояли кожаные диваны. Этот ресторан очень нравился художникам – Миро, Кандинскому и Браку, многие писатели там тоже бывали. Когда Джеймс Джойс жил в Цюрихе, он часто приходил туда, как и доктор Фрейд. Хозяйкой Kroninhaller была фрау Цумстег, тучная женщина, очень близорукая и серьезная. Она вела дела вместе с сыном, который был поклонником постимпрессионизма и кубизма и собрал очень интересную коллекцию картин. Именно здесь, в зале Kroninhaller, тонущем в сигарном дыму, встретились гигант Боннар и Хуан Грис.

Во время обеда фрау Цумстег с сыном подошли к столику Хелены, за ними следовал еще какой-то человек.

– Моя мать – одна из ваших поклонниц, – сказал молодой человек. – Я – Густав Цумстег. – Потом, указав на человека, сопровождавшего их, произнес: – А это Кристобаль де Баленсиага.

У Мадам перехватило дыхание. Ей только что представили «идальго, которого никто не видел».

– Невероятно! Сегодня я надела одно из ваших платьев, а ему по меньшей мере лет десять. Взгляните…

Она поднялась и, потеснив господина Бауэра на край дивана, пригласила Баленсиагу сесть рядом. Она представляла его совершенно другим. Он был одет в костюм из темно-синей саржи с белым шелковым галстуком и носил очки с толстыми стеклами. Одежда только подчеркивала его необыкновенную бледность. Мадам и «идальго, которого никто не видел», обменялись любезностями, а потом Хелена, никогда не забывающая о делах, предложила ему работать вместе. В это время Густав Цумстег объяснял Патрику и супругам Бауэр, что он только помогает матери вести дела ресторана, но большую часть времени занимается совершенно другим. Он изготавливает редкие ткани для самых известных парижских кутюрье. Он был владельцем бутика Abraham et Compagnie, куда с тех пор стали часто наведываться Мадам с Патриком, потому что Патрик и Густав очень быстро подружились. Мадам обожала покупать там ткани по оптовой цене, а затем отправлять их своей парижской «белошвейке».

На следующее утро Патрик застал Хелену в постели, обложенную, как всегда, подушками, в компании Халины Медер. Дамы пили пиво. Удивленному Патрику объяснили, что, по мнению Медер, пиво после горячего кофе оказывает удивительно бодрящий эффект.

Дамы обсуждали на польском покупку земли для строительства завода. Потом Мадам быстро собралась, и все трое поспешили в машину Халины, чтобы успеть на встречу. Как и при визите к Ван Донгену, Хелена похлопывала по сумочке, уверенная, что, «покупая землю, нельзя упустить время».

Покупка земли совершилась в мгновение ока, а затем дни проходили в обсуждениях проектов с архитекторами, осмотре предварительных построек и изучении местности. Хелена Рубинштейн поручила пост директора молодому человеку по имени Чарльз Зелль, который до этого благополучно делал карьеру в швейцарской косметической фирме Juvena. «У них все очень хорошо получается! – утверждала Мадам. – Слишком хорошо…» Молодому человеку она предложила баснословную зарплату, к чему прилагалась еще возможность бесплатных поездок во Францию, Англию и Соединенные Штаты за счет компаний, работающих в этих странах. Чарльз Зелль согласился. Это не было единственным случаем: Хелена часто переманивала хороших сотрудников у конкурентов, всегда предлагая такие условия, что от ее предложения невозможно было отказаться…

 

Глава 28. Мадам больна

После Цюриха Мадам решила срочно отправиться в Рим. Несмотря на снежную бурю, Халина Медер поехала ее провожать. Раздавая необходимые чаевые, чтобы получить место в первом классе, Мадам и Халина все время обменивались непонятными фразами на польском. Наконец пришел час расставания, и женщина-«террор» крепко обняла Хелену на прощание. Мадам не переносила, когда к ней прикасались, и тяжело дыша опустилась на сиденье, как и всякий раз все-таки испытывая облегчение после удачно завершенных дел.

Она не спала всю ночь, а рано утром рассказала Патрику, что читала Библию.

– В каком переводе? – удивленно спросил он.

– В переводе какого-то шарлатана. Эта книга полна здравого смысла, и я с толком провела время. Пойдемте завтракать.

Выходя из купе, Патрик не удержался и краем глаза посмотрел на стол, чтобы увидеть имя «шарлатана»: там лежал труд по диетологии Гейлорда Хаусера. Во время завтрака Хелена все время чихала, отчего страшно сердилась и жаловалась, что простудилась в Цюрихе.

Поезд прибыл на вокзал в Риме, где их уже ждали Бауэры, летевшие самолетом. Теперь они были одеты более элегантно, так, как они считали, принято ходить в Италии. Патрик О’Хиггинс говорил, что господин Бауэр блестел на зимнем солнце, как шкура морского котика, а госпожа Бауэр была похожа на подарочный пакет, завернутый в норковый мех. На вокзале собралась толпа, чтобы приветствовать королеву мира Красоты, сверкали вспышки фотоаппаратов. Ирен Брин с трудом пробилась к Хелене, которую буквально завалили букетами. Когда Патрику удалось подойти к ней поближе, он заметил, что она уже еле держалась на ногах. Добравшись до отеля Excelsior, она без сил упала на кровать. Ирен Брин и Бауэры начали суетиться вокруг, но она попросила, чтобы все ушли.

В час обеда Патрик на цыпочках вошел к ней в номер. Она лежала в кровати, укутавшись в одеяло до самого носа, и сказала очень ясно и строго: «Я заболела. Принесите аспирин, лимон и коньяк».

К шести часам Хелена сняла платье и украшения, которые бросила около кровати, и снова забралась под пуховое одеяло. Она тяжело дышала и так вспотела, что на подушке остались следы ее макияжа. Патрику Хелена прошептала: «Пошлите за врачом».

Патрик никого в городе не знал и позвонил Бауэрам, занимавшим соседнюю комнату. Нет ответа. Он попытался дозвониться до Ирен Брин – безрезультатно. Врач, работавший в гостинице, был в тот вечер в опере. Патрик никогда не видел мадам Рубинштейн больной и встревожился не на шутку. Он решил заглянуть в блокнот Хелены и наткнулся на имя Креспи: граф и графиня Креспи. Он познакомился с ними в Нью-Йорке. Консуэло О’Коннор и ее сестра Глория прославились участием в рекламе химической завивки волос. Сестры были красивы и не глупы и довольно быстро стали редакторами в журналах мод. Потом Консуэло встретила молодого, красивого и богатого итальянца, который работал в рекламе. Поговаривали, что его состояние основано на холдингах Матараццо в Бразилии.

В Италии граф и его жена были широко известны в аристократических кругах и в мире Высокой моды, где блистали нарядами и любезным обхождением. Все придумывали для графини туалеты, а граф занимался рекламой этих платьев, их создателей и… своей жены. От этого выигрывали все. У Креспи были и другие преимущества – в прессе их очень поддерживали влиятельные американские друзья.

Патрик набрал номер, и с другого конца провода ему ответил звонкий голосок графини, заглушаемый шумом вечеринки. Узнав Патрика, она разразилась обычным «Какое счастье!» и никак не отреагировала на его отчаянный рассказ о том, что княгиня Гуриели больна и ей нужен врач. Графиня ему ответила, что у нее на вечеринке сейчас Кирк Дуглас, принцесса Колонна и Джон Хьюстон и что все они будут просто счастливы, если Патрик и княгиня присоединятся к ним. «Но мне нужен врач!» – буквально прорычал Патрик.

Графиня наконец осознала, что происходит, и попросила подождать минутку. Мадам дышала все тяжелее, и Патрик от ужаса тоже задышал в ее ритме. Зазвонил телефон, и Патрик бросился к трубке.

– Amore! Я нашла вам доктора. Это настоящий ангел… Его зовут доктор Овари, Золтан Овари. Он венгр, это мой гинеколог…

Гинеколог! Но все же это был хоть какой-то врач! Пока он добирался до отеля, Хелена почти перестала дышать. Он пощупал ей пульс, вытащил стетоскоп и довольно настойчиво вытолкнул Патрика в коридор. Пока доктор не закончил осмотр, молодой человек успокаивался в холле двойным виски.

– У вашей княгини пневмония. Ей нужно в больницу, но перевозить ее в таком состоянии опасно, – объявил наконец врач на чистейшем английском. – Сколько лет этой даме?

– За восемьдесят.

– Ей нужен кислород и курс антибиотиков. Также понадобится сиделка. Не беспокойтесь, я вам ее найду.

Доктор тоже попросил виски. Графиня предупредила Патрика не раскрывать ее имени, чтобы журналисты не подняли шумихи. Сделав несколько телефонных звонков, доктор Овари объявил, что нашел сиделку, очень милую монахиню. После некоторого колебания он спросил Патрика, кем тот приходится пожилой даме.

– Я у нее… своего рода секретарь.

Доктор, вообразивший бог знает что, больше вопросов не задавал.

– Ну что же, господин «своего рода секретарь», нам нужно молиться, чтобы она пережила эту ночь. Поражены оба легких, а сердце не очень сильное. Подозреваю, что у нее еще и диабет. Нужно предупредить семью.

Тогда Патрик решил открыть врачу имя княгини.

– Доктор, княгиня – это Хелена Рубинштейн, и ее семья находится в Нью-Йорке. Я не знаю, что делать. Сомневаюсь, что ее муж может оказаться полезным, а что касается сына…

Золтан Овари дружески положил руку ему на плечо.

– Я узнал ее, видел ее фотографию в журнале сегодня утром. Такое лицо не забудешь. Считаю, что нужно разыскать и позвонить ее нотариусу, а я пока достану вам баллоны с кислородом. В Риме не слишком хорошо обстоят дела с оборудованием для таких случаев.

Патрик решил известить близких и сотрудников. Нотариус не был удивлен: «У нее уже как-то случалась пневмония». Князь Гуриели уехал на выходные: ожидался тур по бриджу. Помня о том, что Гораций находится на юге Франции, Патрик позвонил Эммануэлю Амейсену, чтобы узнать номер дома в Грассе. Племянник Мадам не слишком обеспокоился, услышав печальные новости – «она поправится, она сильная», но признал необходимость поставить в известность Горация и дал номер его телефона в Орибо, недалеко от Канн. Патрик долго не мог дозвониться и, когда, наконец, услышал его голос, почти прорычал:

– Гораций! Наконец! Это вы?

– Кажется, да.

– У вашей матери пневмония, она очень тяжело больна.

– А где вы с ней находитесь?

Патрик все объяснил, и Гораций без колебаний уверил его, что, несмотря на личные сложности, прилетит в Рим не позже следующего дня. Патрик почувствовал небольшое облегчение, но дотянет ли Мадам Рубинштейн до завтра?

Вернувшись в комнату, он увидел, что она находится по-прежнему в тяжелом состоянии: лицо посерело, на щеках – красные пятна от лихорадки. Вскоре вернулся доктор Овари вместе с монахиней с величественной осанкой. Доктор катил огромный баллон с кислородом. «Ничего другого не нашел, займемся пока вот этим». Он вытащил две длинные каучуковые трубки и вставил их в ноздри Хелены. Патрик рассказал ему о телефонных звонках и о скором приезде Горация. «Боюсь, как бы он не опоздал», – коротко ответил врач.

Сестра Анжелика села подле больной и следила за поступлением кислорода, читая молитвенник. Золтан Овари вытер пот со лба.

– Я сделал все, что мог, господин секретарь в своем роде. Сестра Анжелика позвонит мне, если состояние княгини ухудшится. Теперь остается только ждать и надеяться. Я вернусь завтра утром, а вам советую пойти поспать.

Доктор был прав, Патрик едва держался на ногах. Он сбросил ботинки, не раздеваясь завернулся в одеяло и провалился в глубокий сон. Вдруг зазвонил телефон. Ему казалось, что он спал всего несколько минут, потому что солнце ярко светило сквозь ставни. Звонил Золтан Овари.

– Ваша княгиня зовет вас.

Звонок был для него как холодный душ. Ничего не ответив, он повесил трубку и поспешил в соседнюю комнату. Все окна были открыты, а врач ждал его, широко улыбаясь. Лицо Мадам порозовело, и выглядела она неплохо, несмотря на трубки, все еще торчащие из ноздрей. Волосы ее были гладко причесаны (возможно, сестрой Анжеликой), на кончике носа посверкивали стекла очков. Она очень прямо сидела в постели и читала газету.

– А! Патрик! – с упреком сказала Хелена. – Вы мне нужны. Лаборатории Эббот потеряли десять пунктов, а доктор Овари меня уверяет, что это именно они производят лекарство, которое поставило меня на ноги, – новый вид пенициллина! Позвоните моему брокеру в Нью-Йорк и скажите купить пять тысяч акций этой лаборатории.

Через несколько часов приехал Гораций, бледный и обеспокоенный.

– Вот это да! А ты что тут делаешь, Гораций?

Лицо его потемнело еще больше, и, дергая себя за бороду, он ответил:

– Патрик мне позвонил и сказал, что у вас пневмония.

– Это правда, но это было вчера. Доктор дал мне замечательные пилюли, и сейчас все в порядке.

Опешивший Гораций застыл у кровати матери, не зная, что сказать. Ситуацию спасло своевременное появление четы Бауэр и Ирен Брин. Они были нагружены букетами цветов, коробками шоколада, журналами, которые бросали к подножию кровати Мадам. Она кокетливо принимала эти подношения. Хелена представила компании своего сына, и они разразились возгласами умиления, будто перед ними был новорожденный. Ирен Брин устроилась на краешке стула, приглашая Горация сесть вместе с ней. Он молча сел, уставившись в пустоту. Мать пыталась разговорить его, восклицая «давай же, рассказывай», но он оставался безучастным. Наконец, горделивым тоном, каким могла бы говорить молодая мать, Хелена принялась расхваливать сына.

– Он любит рисовать и неплохо пишет; это художник, литератор…

Все выразили восторг, а Ирен Брин предложила включить его в проект своего мужа Каспаро с двадцатью молодыми итальянскими художниками, протеже галереи Obelisco.

– Мы бы очень хотели, чтобы княгиня, ваша дорогая матушка стала покровительницей искусства нового Ренессанса. Своего рода новые Медичи…

От этих слов все, кроме Горация, чуть не заурчали от удовольствия. Хелена про себя считала примерную сумму комиссионных, которые сможет получить. Появление доктора Овари и сестры Анжелики с тазиком в руках прервало эти сладкие мечты. Они выставили гостей за дверь, а Хелена кричала вслед: «Гораций, Патрик, Ирен, подготовьте все. Я хочу быть Медичи!»

Тем вечером у Хелены случился рецидив. Золтан Овари запретил все посещения, а к сестре Анжелике присоединилась еще одна монахиня, сестра Роза.

Гораций несколько дней жил в Риме и в компании Патрика, Ирен и всех своих друзей наслаждался ночной жизнью города. Тогда в римских барах он познакомился со многими известными людьми, например с Джиной Лоллобриджидой и Лукино Висконти. Освобожденный от надзора матери, он чувствовал себя значительным человеком. «В начале пятидесятых годов Рим еще не был захвачен Голливудом, Седьмой авеню и тем, что Мадам называла европейскими отходами», – вспоминал потом Патрик О’Хиггинс. В Риме Патрик и Гораций стали друзьями, несмотря на разные вкусы и характеры. Они вместе выбирали двадцать художников для участия в американском проекте. Вечером, перед выходом в город, вся компания заходила к сестре Анжелике узнать о состоянии княгини – все визиты были запрещены – и весело отправлялась навстречу приключениям и ночной dolce vita.

Проект «Двадцать воображаемых сцен из американской жизни глазами двадцати молодых итальянских художников» увидел свет в начале 1953 года. В нем приняли участие лучшие итальянские художники, работавшие в пятидесятые годы. Первая выставка прошла в Риме, в La Galleria dell’Obelisco, а потом с большой помпой открылась в частной галерее Хелены в Нью-Йорке, на Парк-авеню. Предисловие к каталогу выставки написал Альберто Моравиа. В результате, к своему глубокому удивлению, Мадам получила от итальянского правительства орден Stella della Solidarieta («Звезда дружбы») за этот проект. Эта маленькая ленточка исчезла в сундучке с драгоценностями и появлялась, только когда Мадам приезжала в Италию.

Между тем состояние Хелены улучшалось, и доктор наконец позволил навещать ее. Гораций проводил долгие часы у постели матери. Казалось, впервые отношения между ними стали доверительными и теплыми. Он объяснял ей, почему выбрал тех или иных итальянских художников, рассказывал об их работе, описывал мастерские и глубоко и тонко рассуждал об искусстве, хотя сам и не был художником.

Чувствуя себя все лучше и лучше, Мадам стала уставать от этих разговоров. «Давай же поговорим о делах!»

 

Глава 29. Выздоровление

Пока Мадам набиралась сил в Риме, Гораций пытался убедить ее в необходимости создания новой люксовой линии средств для ванны и душа. Он придумывал роскошные упаковки и соблазнительные названия. Убедить ее было нелегко, она перечисляла уже существующие на рынке средства для ванны и расхваливала их свойства. Но Гораций упрямо продолжал описывать чудную новую серию, которую хотел создать. Он придумал для нее прекрасное название – Fleurs du mal («Цветы зла»). Услышав это, Мадам сразу изменила тон. Слова звучали странно и привлекательно. Плохое знание французского не позволяло ей полностью понять смысл, но музыка фразы пленила ее. Мадам согласилась.

Она быстро поправлялась, и доктор Овари посоветовал совершать небольшие прогулки по виа Венето. Во время этих прогулок Мадам, опираясь на руку сына, беспрестанно обсуждала с ним новое начинание. В то время Гораций и Хелена стали очень близки, Хелена делала пометки в блокноте, записывала названия… Наконец Золтан Овари объявил: Мадам совершенно здорова и, соблюдая необходимые предосторожности, может покинуть отель.

Она отблагодарила монахинь, подарив каждой по набору помады, чем повергла их в крайнее изумление, заплатила доктору и служащим отеля и решила, что поедет на машине в Грасс вместе с Патриком и Горацием. «Мне нужен воздух, найдите открытую машину! Я хочу дышать свежим воздухом. Юг – идеальное для этого место, мы проведем там неделю».

После двенадцати часов, проведенных в открытом «понтиаке», Мадам объявила, что голодна и хочет рыбы. Патрик сидел на заднем сиденье, заваленный вещами, и с трудом выдохнул:

– Что касается рыбы, то я знаю прекрасное местечко по дороге, в Вилльфранш, между Монте-Карло и Ниццей.

Мадам согласилась, и они обедали в тот вечер в отеле Welcome. В конце вечера они заметили оживление и суету у входа. «Мой столик готов?» – спрашивал Жан Кокто.

Он пришел с двумя весьма элегантными дамами, герцогиней де Грамон и мадам Весвейлер, и очень красивым молодым человеком атлетического телосложения. Патрик познакомился с Кокто в Нью-Йорке, когда тот недолгое время был автором Flair. Поскольку он совершенно не говорил по-английски, Флер попросила Патрика «служить ему Антигоной», как выразился сам Кокто.

Патрик поднялся, чтобы приветствовать поэта, который, также узнав его, поспешил к их столику и горячо обнял старого знакомого. Гораций застыл в изумлении, а Мадам прищурилась, стараясь вспомнить этого невысокого человека с всклокоченными волосами, который драматически жестикулировал перед ней. Они как-то встречались у Миси Серт, но с тех пор больше не виделись. Но как только Патрик произнес имя Кокто, а тот вскричал: «Приветствую Императрицу Красоты!», Хелена тут же его вспомнила. Кокто обернулся к сопровождавшему его молодому человеку и сказал: «Позвольте вам представить – Жан Марэ!»

Мадам пригласила Жана Кокто и его протеже прийти к ним обедать на следующий день в «Белый дом», но поэт предложил им всем встретиться у госпожи Весвейлер в Кап-д’Антиб. Польщенная, Хелена приняла приглашение.

Хелена, Гораций и Патрик вновь сели в «понтиак» и продолжили путь до Грасса. Стояла уже темная холодная ночь, когда они наконец добрались до места. Мадам приподнялась на сиденье, чтобы рассмотреть дом. «Ненавижу его, – сказала она, – он похож на белого слона. Я потратила на него больше двухсот миллионов франков, а провела здесь в общей сложности всего шесть ночей».

Вдруг дом осветился, и на пороге появились два заспанных слуги, чтобы встретить хозяйку. «Зачем столько света?» – заворчала она вместо приветствия. Войдя, она увидела огромные вазы с букетами цветов, стоявшие повсюду в холле: на столиках, подоконниках и даже на мраморном полу. «Да зачем же все эти цветы?» – наконец спросила она. Слуги молчали, а Гораций понурился.

Дом в Грассе нисколько не походил на квартиры Мадам. Преимущественно белый и зеленый, он не был выкрашен в теплые роскошные оттенки, которые она так любила. Нагромождение вещей и уютный хаос, в котором она обычно жила, были здесь совершенно неуместны – в доме царил идеальный порядок. Патрик понял, почему она не любит это место: дом ни капли не соответствовал ее вкусу и характеру.

На следующее утро Патрик встретился с Мадам на балконе, где она пила кофе, любуясь пейзажем. Цветы, запахи, цикады и оливы, дикая лаванда и мимоза, только-только начавшая расцветать, – это был настоящий Прованс.

Хелена читала курьерскую почту, которую ей присылали каждый день, где бы она ни была, и давала секретарю указания по поводу срочных писем; потом вдруг, понизив голос, спросила, проснулся ли Гораций. «Нет, он еще спит», – ответил молодой человек. Она хотела поговорить о сыне и показала ему письмо Оскара Колина, в котором говорилось о последнем «изобретении» Горация. Он потратил огромную сумму денег на ферму на юге Франции, где выращивали жасмин, и на маслообрабатывающую фабрику, покупку которой Мадам в прошлом не одобрила.

– Слабоумный, – кричала она, стуча кулаком по столу. – Как можно было совершить подобную глупость, когда есть такие специалисты, как господин Амик, – он выращивает жасмин в промышленных количествах и к тому же производит концентраты, которые мы у него покупаем. И не только мы: Шанель, Роша, Ланвен и даже Герлен! Это лучший производитель парфюмерного сырья во Франции! К тому же мы используем очень мало жасмина! И у нас уже есть линии туалетной воды и одеколона, которые прекрасно продаются! Теперь я понимаю, почему он так настаивает на запуске новой банной линии! Эти цветы, как их там? А, цветы зла! Он позволил своему приятелю, этому Скотту, сесть себе на шею. Выращивать жасмин, вы только подумайте!

Гнев ее все усиливался, когда вдруг на балконе появился Гораций. Она тут же добродушно заулыбалась и сказала, что они с Патриком как раз обсуждают новый проект. Нежным голосом она попросила сына рассказать все подробнее. Гораций находился в прекрасном расположении духа с тех пор, как болезнь матери стала отступать. Он предложил всем вместе поехать на ферму перед тем, как отправиться к Жану Кокто, и увидеть все своими глазами. Мадам согласилась.

И вот они уже колесят по извилистым дорогам Прованса, вдоль возделанных полей, лишенных какой-либо растительности. Проехав около сотни километров, Гораций вдруг затормозил.

– Мы приехали.

– Куда? – спросила Мадам, вертя головой во все стороны.

– На жасминовую ферму «Хелена Рубинштейн».

Он повел их к маленькому каменному домику, ютившемуся у самого края дороги. Навстречу им спешили мужчина и женщина, а за ними бежала целая свора псов. Гораций знал, что мать ненавидит собак, и всеми силами старался не подпускать их к ней. Супруги Скотт пригласили Горация, его мать и их друга в дом и предложили пастис. Пастис! К тому же, сказали они, это бесплатно. Хелена тут же решительно возненавидела Скоттов. Без всяких предисловий она потребовала:

– Покажите, куда уходят наши деньги.

Последовало тяжелое молчание, а потом господин Скотт сухо предложил ей следовать за ним и открыл заднюю дверь.

– Очень скоро здесь будет благоухать целая жасминовая плантация, – не без гордости объявил господин Скотт, широким жестом показывая на пустое поле.

Обращаясь к секретарю, Хелена кротко сказала:

– А дело становится все интересней… Видите, как я вам и сказала сегодня утром, они вместе с Горацием уже отправились в рай для дураков.

Снова воцарилась тишина, а потом господин Скотт решился на последнюю попытку.

– Не хотите ли посмотреть нашу технику, мадам?

Все так же храня молчание, они направились к полуразвалившемуся сараю для зерна. Внутри, словно бросая вызов вошедшим, стояло множество чанов, посреди которых величественно возвышался огромный котел. «Дорогая вещь», – сказала Мадам, глядя на котел почти с отвращением. Смущенные Скотты украдкой переглянулись. Гораций сделал знак, что пора уходить.

«Понтиак» мчался по Гранд Корниш, трассе от Канн до Ниццы, а Хелена высказывала сыну все, что думает о его умственных способностях. Неожиданно Гораций взорвался:

– Вы мерзко вели себя с моими друзьями! Вы злая, жестокая, жадная женщина! Вы думаете только о деньгах, о деньгах, всегда только о деньгах! Деньги – вот ваш Бог!

Выкрикнув это, он остановил машину, вытащил ключ зажигания и бросил его на заднее сиденье на колени Патрику, который во время этого разговора предусмотрительно молчал.

– Держите! Моя мать – это ваша забота!

Патрик напряженно замер, а Мадам долго смотрела пустым остановившимся взглядом на приборную доску. Потом пришла в себя и повернулась к секретарю.

– Вот вам возможность научиться водить, – выдохнула она. – Мы возвращаемся. Позвоните поэту и скажите ему, что я неважно себя чувствую и мы не сможем принять его приглашение.

 

Глава 30. Патрик в опале

После ссоры с Горацием Мадам держалась с Патриком отстраненно и, казалось, избегала его общества. Вернувшись из Грасса, она много времени проводила у себя в комнате, зарываясь в сундуки, шкафы и ящики, словно вела учет своему имуществу. Молчаливая и притихшая, она ездила по Парижу со своим секретарем, который следовал за ней, как тень. Потом они вернулись в Нью-Йорк. Хелена продолжала работать, но ничто ее не увлекало и никто не интересовал.

По утрам всегда в одно и то же время она приезжала в контору, запиралась в кабинете со своим бумажным пакетом в час обеда и съедала в одиночестве обычные салат и яйцо вкрутую. Уходила она вечером, когда в конторе уже никого не оставалось. Если близкие спрашивали ее, что случилось, она отвечала, что пережила «ужасный шок». и на этом все объяснения заканчивались.

Как ни странно, но отношение к Патрику коллег стало намного лучше. Каждый сотрудник был заинтригован таинственным происшествием, каждый старался узнать у него причину быстрого возвращения и странного поведения Мадам. Но сама она высказалась очень прямо: «Никто не должен ничего знать». Оскар Колин тоже не был исключением и даже как-то попытался расспросить Патрика. Напрасный труд – секретарь Мадам был нем как рыба.

Казалось, только Рой, не зная точных причин, догадывался о сути произошедшего. Хотя официально он считался вторым по значимости лицом в нью-йоркской компании, отношения между ним и племянником, Оскаром Колином, были напряженными, они словно соперничали друг с другом. Он мало появлялся в обществе и был человеком загадочным. Все знали, что мать недооценивает его и не любит так, как Горация.

Рой занимал самый высокий пост в компании Helena Rubinstein International и был вице-президентом фирмы в Нью-Йорке. О своей матери он говорил, что у нее дар превращать тех, кто на нее работает, в рабов. Он никогда не старался участвовать в личных делах матери и всегда держался в стороне от ее общественной деятельности и частной жизни. Несмотря на важный пост, который он занимал, мало кто хорошо знал его. Кроме работы в жизни его занимали бридж, женщины – он был женат четыре раза – и хорошая еда. В 1958 году у него родилась дочь, Хелена-Руфь. С Горацием у него тоже не было близких отношений, потому что еще в детстве мать сделала их соперниками, сражающимися за ее любовь. Из-за этого, уже став взрослыми, они не испытывали друг к другу ни привязанности, ни уважения. Рой старался держаться с матерью как можно более отчужденно, чтобы иметь возможность устраивать свою жизнь по собственному усмотрению.

Рой догадывался, что произошла какая-то семейная ссора, хотел получить у Патрика подтверждение своих мыслей: «Полагаю, вы так скоро вернулись, потому что моя дорогая мать сцепилась с моим дорогим братом!»

Хелена надеялась на раскаяние сына, но никаких признаков этого не последовало. Тогда она решила отомстить, дискредитировав его в глазах окружающих. Начала она с того, что рассказала все своему адвокату Гарольду Вейллу. Он уже привык к ее стычкам с родственниками и постарался убедить Хелену не идти на обострение отношений. Этот мудрый совет не возымел никакого действия, и после долгого молчания она стала везде рассказывать о том, что сын назвал ее злой, жестокой и алчной. Чтобы не забыть эти слова, она записала их на клочке бумаги, который всем показывала, включая детей Горация, которых, впрочем, эскапады бабушки волновали мало. Теперь уже всем стали известны малейшие подробности конфликта. Она кричала и стучала кулаком по столу, угрожая любимому сыну страшными карами. Потом гнев отступил. Она позвала Патрика, чтобы обсудить плохое состояние дел компании Гуриели, и собрала совещание с Оскаром и всеми, кто занимался продажами.

Патрик О’Хиггинс занимал небольшой кабинет, принадлежавший мисс Фокс (переехавшей на четвертый этаж), который находился рядом с комнатами дирекции. Его соседями были Оскар Колин, мисс Хопкинс, Рой Титус, Джордж Кэролл, директор по продажам, и новая «внучка» Мадам, Нэнси Голдберг – молодая женщина с наглым взглядом и детским голосом. У него была даже личная секретарша, Милдред Салливан, высокая красивая девушка, ирландка, как и он сам. Патрик поручил Милдред собрать команду, работающую с Gurielli’s Men.

Собрание проходило бурно. Дом Гуриели терпел убытки, и мадам Рубинштейн обвинила во всем свою команду. Как обычно, она разыграла трагическую сцену с воздеванием рук и закатыванием глаз. Она с таким отчаянием била себя в грудь, что никто не должен был остаться равнодушным. Но хотя все и страшились ее приступов ярости, никто всерьез не волновался. Вдруг она замерла, словно громом пораженная.

– Нам нужно сделать что-то для мужчин. Я хочу, чтобы дом Гуриели стал лучшим на рынке услуг для мужчин! И все мы от этого выиграем! Будет польза и для меня, а главное – для Патрика.

Все повернулись в сторону молодого человека, который немного растерялся.

– Я вам говорю, что мы сделаем миллионы, – продолжала она. – Настал момент. За дело!

Все разошлись, а Патрику она сделала знак остаться. Медленно разворачивая фантик мятной конфетки, она рассказала ему по секрету, что уже наняла человека, который должен будет вести дела Дома Гуриели, и что задача Патрика – быть его правой рукой. Мадам в деталях описала ему эту «необыкновенную женщину». Речь шла об Элинор Мак Викар, которую она только что переманила из Harper’s Bazaar, где та занимала должность главного редактора рубрики «Красота». Хелена была очень довольна, что заполучила прекрасного профессионала по очень разумной цене.

Патрик никак не мог понять, в чем же именно будет состоять его работа. Наконец Хелена сказала, что он должен «служить подопытным кроликом». Наступило молчание. Чтобы как-то ободрить его, Мадам сказала, что у него подходящий тип кожи, он выглядит презентабельно и поэтому станет «лицом Гуриели».

Несколько дней спустя Патрик О’Хиггинс покинул свой кабинет на Пятой авеню вместе с секретаршей. Все подумали, что он впал в немилость, и гадали о причине этой перемены. Ответ не заставил себя ждать: Глория О’Коннор, сестра графини Креспи, заняла его должность. Оказывается, Мадам предложила ей это во время поездки в Рим. Несмотря на отсутствие опыта подобной работы, Глория заняла место Патрика подле мадам Рубинштейн. Хелена часто пользовалась этой тактикой – брала человека на работу и давала важные задания, а потом понижала в должности, чтобы он работал больше, надеясь вновь завоевать ее доверие. Эдвард Титус, потом Гораций, Рой, Оскар и даже сам князь прошли через это. Теперь настала очередь Патрика, ее «бабочки», как она любила его называть.

Через три недели приехала миссис Мак Викар и сразу же взялась за дело. Не прошло и месяца, как нижний этаж превратился в элегантный бутик для мужчин. Все было сделано быстро и втайне. Интерьер был оформлен очень строго и сдержанно, именно так, как Мадам терпеть не могла. «Похоже на больницу!» – не удержалась она. Но это было еще не все. Когда Элинор Мак Викар объявила о своем намерении превратить второй этаж дома в парикмахерскую для мужчин, Хелена даже не нашлась что сказать. Бывшая редактриса Harper’s Bazaar прибавила тоном, не терпящим возражений: «Если существуют парикмахерские салоны для дам у Хелены Рубинштейн, почему же я не могу сделать парикмахерскую для мужчин у Гуриели?»

Князь Гуриели яростно воспротивился этой идее: «Князь, русский князь, и вдруг открыл парикмахерскую? Это недостойно. Что скажут все мои друзья?» Миссис Мак Викар не растерялась: «Князь Романов владеет очень прибыльным рестораном в Голливуде, и все его друзья регулярно там обедают. Надеюсь, что ваши будут приходит к нам делать прическу!» Вопрос был закрыт.

А через несколько дней княгиню Гуриели срочно доставили в больницу. Ей сделали операцию, и на третий день близкие узнали, что она умирает от рака. Дело дома Гуриели было немедленно забыто, потому что все думали теперь исключительно о здоровье Мадам. Правление фирмы было взбудоражено не только вестью о ее скорой смерти, но и тайной, окружавшей завещание Мадам.

У Хелены была несносная привычка все время вносить поправки в завещание. Тот член семьи, который чем-то рассердил ее, немедленно лишался наследства, а какой-нибудь сотрудник, который был у нее в милости на тот момент, мог надеяться стать наследником огромного состояния. Когда после ее смерти 12 июля 1965 года завещание было оглашено, некоторые из поправок просто не могли быть приняты по закону.

Несмотря на старания родных не афишировать информацию о болезни Хелены, новость распространилась. У Мадам был рак горла. Гораций вернулся из французской ссылки и каялся у изголовья умирающей матери, которая, как и много раз до этого, простила его. Много недель она была на пороге смерти, и навещать ее могли только близкие родственники. Но в конце концов, как уже не раз бывало, она выдержала испытание и, казалось, победила тяжелую болезнь. Первый телефонный звонок был сделан Патрику, которого она попросила прийти. Он поспешил к ней.

«Я увидел Мадам, завернутую как индейская скво в больничное покрывало и простертую на кровати. В ее черных, как смоль, волосах проглядывала седина. Я испугался. Никогда еще она не выглядела такой слабой и старой, даже во время недавнего недуга в Риме. Было очень заметно, что последние несколько недель она была на пороге смерти. Я был не в силах произнести ни слова. К тому же я помнил, как она ненавидела любые проявления жалости».

Два часа Патрик рассказывал ей о тех изменениях, которые миссис Мак Викар устроила в Доме Гуриели. Она потребовала все материалы, касающиеся парикмахерского салона, и Патрик должен был попробовать на себе все шампуни, краски, лосьоны и даже кремы для лица. «Все, что подходит для женщин, должно идти на пользу и мужчинам», – все время повторяла Элинор. Патрик со смехом описывал, как его лицо побелело от одного крема, покрылось прыщами от другого и, наконец, вернулось в прежнее состояние после третьего. Надев очки, Мадам внимательно изучила лицо Патрика и заключила: «Ни лучше, ни хуже. Вам нужно еще поработать». Потом он рассказал ей, что Дом Гуриели теперь предлагает клиентам сеансы массажа и даже сауну. В общем и целом, она казалась довольной отчетом, но все же мечтала только о том, чтобы продолжить работу.

В компании преданных родных ей было скучно. «Я знаю, что они здесь из чувства долга, и к тому же они не могут рассказать мне ничего хоть мало-мальски интересного». Она попросила Патрика приходить к ней каждый вечер после работы. Чтобы как-то ее успокоить, вокруг кровати было расставлено множество телефонов и печатная машинка. Несколько секретарей приходили посменно, чтобы печатать послания для курьерской почты, которые она диктовала своим дребезжащим голосом. Потом она очень уверенно назначила Патрика ответственным за рекламу Дома Гуриели; оказывается, она уже обсудила это с миссис Мак Викар, и та согласилась.

Патрик О’Хиггинс связался с прессой и устроил огромную шумиху вокруг открытия Дома Гуриели. Незадолго до этого важного дня Мадам, все еще находясь на больничной постели, отдала строжайшее распоряжение, чтобы вся семья присутствовала на церемонии. Даже князю, который относился к проекту с прежним негодованием, было велено прийти.

Собралось более двухсот приглашенных, в числе которых были самые известные люди. Мадам выбрала для открытия четверг, потому что «середина недели – всегда лучшее время. Большинство модников устраивают своим слугам выходной именно по четвергам, а им самим ничего не остается, как пойти на вечеринку». В половине седьмого в бутике уже собралась толпа. Патрик старательно исполнял свои обязанности – принимал гостей, развлекал их и знакомил друг с другом, как вдруг сердце его замерло. Он заметил Хелену, скрывавшуюся в толпе за головами, шляпами и перьями. Он с трудом пробился к ней и увидел перед собой очень пожилую даму, всю в морщинах, совершенно счастливую оттого, что ее трюк удался.

– Признайтесь, что вы удивлены!

– Но Мадам, вам нельзя вставать с постели!

– Я все прекрасно понимаю и отлично подготовилась, – ответила она, показывая на мужчину и женщину, которые поддерживали ее под руки: врача и сиделку.

– Праздник просто чудесный, но доктор настаивает на том, чтобы я немедленно вернулась в больницу. Пока я еще не ушла, устройте-ка мне тарелку с лососем, больничная еда просто омерзительна. (Она не осмелилась при своем враче попросить холодной водки, но Патрик знал, что она умирает от желания выпить рюмочку.)

* * *

Через некоторое время Хелена покинула больницу и предложила Патрику вернуться работать к ней в компанию. Она считала, что у «Гуриели» не было будущего.

Она решила поехать в Европу, но Патрик О’Хиггинс на это раз должен был остаться. С ней отправилась Глория О’Коннор. Она регулярно посылала ему открытки с указаниями по работе и советами беречь здоровье. В начале сентября, даже не дождавшись начала показов модных коллекций, Хелена поспешно вернулась в Соединенные Штаты. Поездка оказалась кошмарной. Князь настоял, чтобы они провели август в Венеции, где «все время пахло тухлой рыбой». Она вернулась одна, потому что князь по своей старой привычке поплыл на корабле. И ни слова о Глории! Она пригласила Патрика провести выходные в Гринвиче и попросила Малу встретить ее в аэропорту.

На выходных Патрик узнал, что Глория осталась в Венеции. «Нашла себе там кавалера, подвела меня. После обеда нам нужно будет серьезно поговорить. У меня большие планы».

Прошел обед, многочасовая партия в бридж, разбор чемоданов. Патрик заметил среди прочего семь рисунков Хуана Гриса в чехле для одежды, одного Пикассо периода кубизма, завернутого в старую шаль, и серию литографий Матисса, которых защищали от пыли старые тряпки. После плотного ужина Мадам решила поговорить с ним «с открытым сердцем». Правда, ее уже сильно клонило в сон.

«Я собираюсь закрыть “Гуриели”, а миссис Мак-Как ее там должна уйти. Вы могли бы вернуться ко мне! Этим летом я сделала ошибку. Глория – хорошая девочка, но мне нужен человек, который печатает на машинке, знает мои привычки, который…» – и тут она заснула. Он тихонько накрыл ее одеялом и вышел на цыпочках из комнаты.

Патрик вернулся в Нью-Йорк тем же вечером, совершенно потрясенный.

Между Мадам и Патриком снова воцарилось полное согласие. Снова все сотрудники компании слышали только: «Спросите у Патрика. Скажите это Патрику. Патрик лучше знает…» Он снова был в милости.

 

Глава 31. Жизнь без князя

Осенью 1955 года дела Мадам шли прекрасно. Она приехала в Париж с Патриком, а Арчил должен был присоединиться к ним позже – он как всегда отправлялся в путь на корабле. Но он не приехал.

Той ночью Патрика разбудил телефонный звонок из Нью-Йорка. Гарольд Вейлл, адвокат Мадам, говорил очень быстро и резко. Он спросил, спит ли уже мадам Рубинштейн. Патрик ответил утвердительно, и тогда строгий голос сообщил ему, что князь Арчил Гуриели только что скончался от сердечного приступа в своей квартире на Парк-авеню.

Рано утром Патрик позвонил Эммануэлю Амейсену, который сразу же приехал. Мадам еще спала, а они пытались продумать, как лучше сообщить ей эту новость. Когда она позвонила на кухню, чтобы принесли завтрак, Эммануэль предложил, что он сам отнесет ей поднос. Эжени отказалась, потому что Мадам могла испугаться.

Через несколько минут Эжени вернулась очень взволнованная: Мадам видела кошмарный сон, в котором «князь умер и лежал в роскошном гробу, обитом белым шелком». Она хотела видеть Патрика.

Он глотнул коньяка и пошел к ней. Плачущим голосом она рассказала ему свой сон, а он, не в силах пошевелиться, молчал и смотрел в сторону. И тогда она догадалась. Хелена издала тихий стон, потом еще и еще, и, наконец, стоны превратились в громкие крики. Эжени и Эммануэль вбежали в комнату и постарались утешить ее.

– Он умер без страданий, скончался скоропостижно.

Патрик сидел на краю кровати и легонько гладил ее руку, комкавшую простыню. Время от времени она вопрошала сквозь рыдания:

– Что делать? Что же мне теперь делать?

Патрик предложил немедленно вернуться в Нью-Йорк. Она отказалась. Как же так? Она даже не хочет присутствовать на похоронах? Заливаясь слезами, Хелена прибавила:

– Он уже все равно умер, зачем тратить лишние деньги?

Патрик чуть не поперхнулся. А Мадам продолжала:

– Я уже стара, скоро настанет и мой черед… Подумайте только, какой это будет для меня шок, сколько сил я потрачу… Это может просто убить меня раньше времени!

Патрик в шоке налил себе еще коньяка. «Вот же старая ведьма!» – сказал он почти в голос. Удивленный Эммануэль Амейсен поинтересовался, что произошло.

– Она не хочет ехать на похороны из экономии!

– В этом она вся, ничего удивительного.

– Что вы хотите сказать?

– Вы должны понять, – стал объяснять Эммануэль, – что есть вещи, которые Мадам просто не хочет принимать, и смерть – одна из них. Она пытается действовать так, будто этой смерти и не было. Отказываясь ехать на похороны, она избавляет себя от страданий.

Хотя она не смогла забыть отца своих сыновей Эдварда Титуса, Хелена прожила с князем долго и счастливо. Целый месяц она принимала снотворное, чтобы забыться сном, и не выходила из квартиры на набережной Бетюн. Оттуда открывался прекрасный вид, комнаты были полны драгоценных вещей, но это не отвлекало ее. Никто не может распоряжаться своей судьбой, и Мадам, которую так боялись и уважали, часами сидела, вперившись в пространство, не испытывая ничего, кроме апатии. Она очень страдала. Ей было уже восемьдесят четыре года, и это испытание могло стоить ей жизни. Близкие стали беспокоиться, но они плохо ее знали. У нее была железная воля, и она не собиралась сдаваться. Вернулась страсть к работе, но она закрыла Дом Гуриели и решила никогда к нему не возвращаться. «Мы начинали это дело с Арчилом, питая столько надежд! А теперь все это мне уже неинтересно».

* * *

Хеленой овладела навязчивая идея: она хотела, чтобы Пикассо написал ее портрет. Хотя она и была знакома с художником, но близки они не были, и она общалась с ним даже меньше, чем с Сальвадором Дали. Но она вспомнила, что Мари Кюттоли и ее муж были давними друзьями Пабло Пикассо.

Мадам страстно желала, чтобы каталонец написал ее портрет. Переговоры тянулись долго, и в конце концов Пикассо, казалось, вообще забыл про Хелену. Он путал ее с Идой Рубинштейн, балериной из труппы Дягилева. Но Хелена заупрямилась и даже пообещала Мари в случае удачного исхода дела предоставить первую же свободную квартиру в своем особняке на набережной Бетюн ее другу, за которого та много раз просила, некоему Жоржу Помпиду. Хелена все еще не пришла в себя после потери князя, и эта идея полностью завладела ею!

Однажды зимним днем 1956 года она получила хорошее известие: Пикассо согласился, но при условии, что Мадам будет одета очень экстравагантно. Словно приняв это условие как само собой разумеющееся, Хелена приготовила разные вечерние наряды умопомрачительных цветов, манто, испанские шали, дорогие узорчатые ткани. Патрика, дивящегося на эту эскападу, она попросила приготовиться немедленно вылететь на Лазурный Берег.

Пикассо жил тогда в Каннах на огромной вилле «Калифорния», принадлежавшей одному торговцу мебелью. Каждое утро Патрик туда звонил, и каждое утро ему отвечали: «Месье спит», «месье купается», «месье работает». Мадам, не привыкшая к такому сопротивлению, не желала отступать. В конце концов она решила просто взять такси и поехать туда без звонка. Французский писатель Пьер Кабанн так описывает разыгравшуюся там сцену.

Хелена приехала в шелковом пальто оранжевых и желтых оттенков, украшенном большими искусственными цветами, из-под которого виднелась бархатная туника ядовито-зеленого цвета, похожая на средневековые одежды. Патрик позвонил в дверь. Сторож сказал, что дома никого нет, но, узнав гостью, испугался и смущенно пробормотал, что пойдет все же поищет мадам Жаклин. Прибежала спутница Пикассо, и несколько минут спустя «два священных чудовища» пали друг другу в объятия.

– Пабло!

– Хелена!

Потрясенные присутствующие молча наблюдали эту сцену. Там были Жаклин, Палома, Канвейллер и американский актер Гэри Купер с женой и дочерью. Пабло тут же показал клоунский номер: изображая ковбоя, он расставил ноги и потрясал пистолетами, которые бросил ему Гэри Купер. Тот тоже включился в этот импровизированный вестерн: вскочил, сделал вид, что убит, и долго картинно падал на землю. Хелена, изображая восторженную публику, засмеялась и зааплодировала. Она была готова на все, лишь бы получить портрет. Затем веселая компания направилась к столу.

– Вы похожи на очаровательную травести, собирающуюся на бал, – любезно улыбаясь, сказал каталонец американке, церемонно протягивая ей намазанную маслом тартинку с кружочком колбасы.

– Нарядилась специально для вас, – ответила она. – Когда мы начнем?

– Начнем что?

– Портрет, конечно!

– Ах это… Завтра, завтра в шесть часов.

Следующие три дня Хелена в самых роскошных нарядах позировала Пикассо.

– У вас большие уши, Хелена, – говорил мэтр.

– У вас тоже, Пабло.

– Вы знаете, что это значит? Мы будем жить долго, как слоны.

Как-то вечером он спросил, сколько ей лет. «Больше, чем вам», – ответила она.

В это время Патрик в компании Жаклин осматривал виллу и сад. Однажды она заявила: «Пикассо никогда не напишет портрет мадам Рубинштейн; он просто делает наброски для литографий. Ему нравится использовать живые модели, а мадам Рубинштейн интереснее самой жизни».

Вечером третьего дня Пикассо объявил:

– Больше позировать не надо, Хелена, у меня есть все, что мне было нужно.

Патрик О’Хиггинс говорил потом, что в этот момент у Пикассо был вид жестокого ребенка.

– А как же портрет? – спросила Мадам.

– Кто знает, возможно, это будет посмертное произведение.

Глядя на побледневшее лицо Хелены, Пикассо прибавил:

– Да, может быть, вы умрете первой, а может быть, я. Может быть, я напишу ваш портрет, а может быть, нет. Может быть, вы его и получите, а может быть, и нет.

Мадам не понимала, смеется над ней Пикассо или нет, шутит он или действительно думает, что говорит. Неужели три дня потрачены зря? Тем вечером, против обыкновения, он не предоставил ей своего шофера, чтобы она могла вернуться в Канны, и Хелене пришлось вызвать такси. Вне себя от ярости, она не сдержалась и сказала Патрику: «Это настоящий дьявол!»

По словам Пьера Кабанна, биографа Пикассо, он и в самом деле никогда еще не вел себя так вызывающе. Он не только не написал этот портрет, но даже не дал ей посмотреть сделанные рисунки. Пикассо было достаточно сделать наброски рта, подбородка, шеи и рук, увешанных драгоценностями. И хотя каждый из рисунков восхитителен, ни на одном не видно лица полностью.

Хелена писала ему, звонила, старалась подключить друзей – все напрасно. Патрик О’Хиггинс признавался, что так и смог понять, почему Пабло Пикассо разыграл свою модель. Возможно потому, что она не обговорила с ним цену – она считала это неважным.

По словам Сильвии Бедхе, Пикассо испытывал к Мадам определенную неприязнь. Он не любил ее. Эта версия вполне правдоподобна, потому что оба эти два человека обладали тяжелым и требовательным характером – он не мог себе представить, чтобы женщина ему отказала, а другая привыкла, что все повинуются ее малейшей прихоти. Столкновение было неизбежно. Она восхищалась художником, но не человеком. Возможно, и Пикассо восхищался Хеленой как buisiness woman (деловой женщиной), но не терпел ее как личность. С этой точки зрения их словно театрализованная встреча (Пикассо сначала игнорировал ее, притворялся, что путает с Идой Рубинштейн, а потом они упали в объятия друг друга) кажется понятной. Как бы то ни было, и никто не знает точно почему, но Пикассо так никогда и не написал портрет Мадам.

Хелена восприняла это как поражение. Патрик О’Хиггинс все время находился рядом с ней в то время. Потом она, как всегда, оправилась и вновь бросилась в бой. Редактор издательства «Конкистадор» предложил ей написать книгу о работе косметолога и подробную историю своей жизни. После эпохи полнотелых, затянутых в корсет женщин Хелена стала предвестницей нового типа красоты, «новой гордости, новых идей. Это, если я могу так выразиться, была красота воительницы». Она серьезно задумалась об этом предложении. Рой посмеивался над этим проектом и, когда она наконец согласилась, оставил ей в кабинете такую записку:

«Всякий крестовый поход нуждается в проповеднике. Вы станете историографом, будучи одновременно первооткрывателем нового пути. Какая жалость, что вы не можете написать эту книгу анонимно, забыв о том, что вы – Хелена Рубинштейн, чтобы иметь возможность заклеймить апатию и леность женщин. Их красота зависит больше от них самих, чем от вас. Не правда ли, именно этому научил вас приобретенный опыт?»

Невероятно! История юной польской иммигрантки без копейки в кармане, которая стала «Императрицей Красоты», – это было именно то, чего ждал от нее редактор. Хелена Рубинштейн была воплощением американской мечты! Книга «Я – косметолог» вышла в свет в 1957 году.

* * *

В этот период Мадам решила переоборудовать свою личную художественную галерею, расположенную в готическом зале на верхнем этаже нью-йоркской квартиры на Парк-авеню. Патрик О’Хиггинс предложил ей обратиться к своему другу Сесилу Битону, которого знал очень хорошо. Шумный успех пришел к английскому фотографу, художнику-постановщику в кино и театре после эскизов костюмов для фильма «Моя прекрасная леди». Потом он прославится еще и как живописатель светской жизни того времени.

Сесил Битон предложил оформить помещение в японском стиле. Хелена пришла от такой идеи в восторг. Битону понадобилось три недели, чтобы завершить работу над этой галереей, в которой находилось шестьдесят самых ценных экспонатов коллекции Хелены Рубинштейн. «Любоваться произведениями искусства очень трудно, если атмосфера, их окружающая, напоминает могильный склеп, как часто бывает в музеях. Мадам Рубинштейн дала мне возможность обновить декор ее личной галереи, и я начал работу, желая создать такую обстановку, которая бы помогла самым лучшим образом представить ее изысканную коллекцию, ничего не оставляя в тени», – говорил Сесил Битон.

Декоратор покрыл стены полосами бамбуковых стеблей и развесил там вечнозеленые растения в горшках, тоже оплетенных бамбуком. Стеклянный потолок и изумрудный ковер, похожий на густую траву, создавали ощущение открытого светлого пространства. Все вместе создавало атмосферу роскоши, удовольствия и легкости, которой и хотел добиться Сесил Битон.

Мадам все это сразу возненавидела. Все три месяца, что длились работы, она постоянно спорила с декоратором. Когда работы были закончены, она поинтересовалась, кто будет поливать растения? Дизайн она назвала «не очень-то роскошным». Сесил Битон быстро понял, что Хелена Рубинштейн относится к тем клиентам, которые всем недовольны, и тут же уехал в Англию. Своего друга Патрика он просил ей передать, что нельзя сделать Версаль из мебели, купленной на блошином рынке.

Их вкусы совершенно не совпали, и к тому же, казалось, сама судьба была против «японского стиля». Несколько месяцев спустя насекомые в бамбуке очнулись от спячки и уничтожили почти все стены. «Видите! – беспрестанно повторяла она Патрику. – Никогда не надо делать дела с друзьями. Мало того что это обходится в целое состояние, так еще и насекомые заводятся». Потребовалось немедленно разобрать настенные панели и все продезинфицировать.

В том же 1957 году ее подруга Эдмонда Шарль-Ру, главный редактор журнала Vogue France, описывала Хелену так. Роста от силы метр пятьдесят. Слегка надушена, фигура еще изящная. Ходила она мелким шагом, вся была увешана драгоценностями, как древний идол, но одета скромно в строгий костюм. От нее исходила сила. Сразу становилось понятно, что дорогу ей лучше не переходить. Иссиня-черные волосы были затянуты в тугой узел на затылке: никаких локонов и волнистых прядей. Она была из тех женщин, к которым с годами приходит мудрость и которые никогда не меняются, потому что следовать за модой, имея такой безупречный стиль, было бы ошибкой. Лицо четко очерчено: высокие скулы, резкий изгиб бровей, прямой нос, большие уши. Две особенности сразу бросались в глаза, как бы указывая на самые важные черты ее характера: рот с властно поджатыми тонкими губами и большие, широко посаженные глаза, смотрящие очень пристально и внимательно. Это были глаза, привыкшие следить за столбцами цифр, изучать формулы, глаза, стремившиеся рассматривать прекрасное – погружаться в голубоватый сумрак опаловой вазы, вглядываться в древние маски, в чудесные произведения искусства. Голос был низкий, и говорила она с сильным, но неопределимым акцентом. Что это был за акцент? Никто этого не знал. Она так говорила на любом языке, это было своего рода ее эсперанто, удивлявшее всех людей, имевших с ней дело. Еще одна черта: она говорила только тогда, когда хотела сказать что-то действительно важное. Она не принадлежала к тем людям, которые считают своим долгом заполнить малейшую паузу в разговоре, чтобы не прослыть невоспитанными. Она не боялась тишины».

 

Глава 32. «Я и правда на это похожа?»

Хелене было восемьдесят пять лет, и судьба вновь нанесла ей удар. Через три года после князя Гуриели она потеряла и своего сына Горация. Он попал в автокатастрофу, когда мчался на полной скорости по мосту на Лонг-Айленде, но получил всего лишь легкие повреждения. Но в тот же вечер с ним случился сердечный приступ, и врачи решили оставить его в больнице на обследование. Через два дня Гораций умер от острой сердечной недостаточности. Ему было всего сорок восемь лет. Хелена находилась в тот момент в Париже, и Гораций умер в одиночестве, как и жил. Хелена хотя и по-своему, собственнически и неуклюже, но любила сына больше всех на свете.

Когда Патрик сообщил ей ужасную новость, она упала в обморок и много дней не вставала с постели, находясь в каталептическом состоянии. После того как первый шок прошел, она все равно оставалась в некоторой прострации, отказывалась от еды и не желала никого видеть. Известные и неизвестные люди со всего мира присылали ей письма с соболезнованиями и словами утешения. Она отказывалась их читать. Отчаявшийся Патрик не знал, как вывести ее из этого состояния, в которое она погружалась все глубже. Он рассылал ответные письма и телеграммы, звонил родственникам, чтобы поблагодарить их за поддержку. А Мадам отказывалась даже слышать о них. Она снова замкнулась в себе.

Но однажды Патрик нашел «лекарство», способное вернуть Хелену к жизни. Примерно через две недели после смерти Горация он получил письмо с соболезнованиями от Сесила Битона. Кроме дружеского сочувствия, в письме были волшебные слова, способные вызвать «пробуждение», которого Патрик тщетно ждал все это время. «Грэм Сазерленд, – писал Битон, – хотел бы написать портрет вашей патронессы. Этот шанс нельзя упустить. Если мадам Рубинштейн захочет узнать о нем подробней, скажите ей, что он написал портреты Сомерсета Моэма, Уинстона Черчилля и лорда Бивербрука, которые уже признаны шедеврами… Я знаю, что ваша пожилая дама с ума сходит по известности. Если он напишет ее портрет, его можно будет хорошо перепродать. Она станет первой женщиной, которую он напишет».

Патрик бросился к Хелене в надежде убедить ее.

– Мадам, в Англии есть очень известный художник, который хочет написать ваш портрет. Вы должны согласиться.

– Не сейчас.

– Но Мадам, он написал портреты Моэма, Черчилля, Бивербрука, но никогда еще не писал портретов знаменитых женщин.

Он попал в точку. Она повернулась к нему и, приподнявшись на подушках, сказала слабым голосом:

– Знаменитых женщин? А еще что вы о нем знаете?

На самом деле больше ничего он не знал. Патрик стал придумывать разные небылицы об этом художнике, естественно скрыв тот факт, что о нем написал в письме Сесил Битон. Он также не сказал, что Моэму и Черчиллю очень не понравились те портреты, что написал Сазерленд.

– Гораций очень любил Англию. Завтра же и поедем.

Первые работы Грэма Сазерленда появились в двадцатые годы – это были в основном офорты и картины реалистического направления. Затем он начал рисовать пейзажи в стиле символистов, за которыми последовали странные полотна, напоминавшие картины экспрессионистов и сюрреалистического Пикассо тридцатых годов. Во время войны Сазерленд увлекся видами разрушенных бомбардировками домов и без конца рисовал руины и остовы зданий. Наконец, в середине сороковых, он обрел свой стиль: резкие изломанные линии, напоминавшие или странного вида растения, или чудовищ. Но прославился он, конечно, как портретист.

Патрик предупредил Цеску о скором приезде Мадам в Лондон, и господин Фортер отправил в аэропорт два «роллс-ройса». Хелену отвезли в отель Claridge. В холле ее встретил сам директор, господин Ван Тюин. Поднимаясь на свой этаж в лифте, Мадам столкнулась с принцем Филиппом, супругом королевы, которого сопровождал элегантно одетый паж. Хелена их даже не заметила…

Сазерленд был, конечно, не Пикассо, и когда он узнал о приезде Хелены, то сразу пригласил ее приехать к нему погостить в загородное поместье недалеко от Вест Маллинга. Это была старая ферма, переоборудованная в современную виллу, где он жил со своей женой. В городе Хелена специально пошла за покупками, чтобы купить им подарки. Супруги приняли ее очень тепло, и деревенский, но вкусный ужин, состоявший из огромного пирога с простоквашей и свежих овощей из собственного огорода, очень ей понравился. «Разумное питание, разумные люди», – заключила она, подкладывая себе еще овощей и наливая простокваши.

Когда Хелена спросила, когда они приступят к работе, Грэм Сазерленд ответил, что торопиться не стоит, он должен продумать позу и наряд. Затем необходимо будет обсудить цену, а всеми деталями займется Оскар Колин.

Мадам пригласила супругов Сазерленд на ужин, и на следующее утро начались сеансы позирования в номере отеля. Хелена надела тяжелое вышитое платье, и, хотя сидела она в удобном кресле, сеансы очень ее утомляли. В конце недели художник предложил ей прерваться на несколько дней, потому что и он немного устал от бесконечных поездок в город и обратно, тем более что эскизов было сделано достаточно и он мог уже начать работать у себя в мастерской. Хелена согласилась, и некоторое время спустя они встретились уже в Париже.

В Париже Хелена страстно взялась за работу, чтобы, как она говорила, наверстать упущенное со времени ухода Горация. За то время, пока она лежала недвижно на кровати, она набрала несколько лишних килограммов и поэтому накануне приезда Сазерленда решила принять срочные меры. К тому же она страдала от хронических запоров и никогда не расставалась с набором разных слабительных. И вот она решила начать утро с половины бутылочки касторки, нескольких пилюль с экстрактом александрийского листа, стакана теплого грейпфрутового сока и двух чашек крепкого кофе в качестве завтрака. Эффект был ужасен: задыхаясь, Хелена рухнула на кровать с чудовищным головокружением. Она с трудом пришла в себя и, когда наступило время встречи с художником, выглядела очень изможденно. Хелена придумала особенный макияж: из-за зеленых теней глаза особенно выделялись. Патрик рассказывал, что эффект был потрясающий. Она появилась на ужине в расшитом платье от Баленсиаги и была похожа на Теду Бара в роли графа Дракулы. Сазерленд, однако, решил, что все это было продумано заранее. «Макияж просто сногсшибателен!» – воскликнул он и тут же решил забыть о тех эскизах, которые сделал в Лондоне, и начать все с нуля. «Она совершенно преобразилась. Удивительно, что может сделать такой театральный макияж глаз».

Шесть месяцев спустя, в январе 1957 года, портрет был завершен. Из скромности и деликатности, Грэм Сазерленд и его жена уехали в Венецию, а Хелене отправили письмо, в котором приглашали ее в галерею Альфреда Хехта на Кингс-роуд. Мадам и Патрик вместе с Цеской, мистером Фортером, мисс Симмонс, которая возглавляла в Англии отдел рекламы, и Эриком Гарротом, отвечавшим за связи с общественностью – Мадам называла его «человек, который посылает мне дорогие букеты», – отправились на Кингс-роуд.

Хелена была в крайне дурном расположении духа и всю дорогу повторяла: «Я знаю, мне не понравится, очень не понравится». Компания вошла в галерею во главе с Мадам. Она вдруг остановилась, пораженная: в глубине зала висели два портрета: на одном она изображена во весь рост, на другом – сидя на стуле. Портреты скоро должны были быть выставлены официально в Галерее Тейт, а пока словно ждали одобрения модели. Патрик так описывает последовавшую сцену:

«Мадам попросила принести ей стул, потом чашку чая.

– Ох! Боже мой! – повторяла она, слегка раскачиваясь и рассматривая картины.

Пронзительный взгляд яростно сверлил воображаемых врагов, орлиный нос был слегка сморщен, словно от неприятного запаха. На этих портретах Мадам выглядела как жестокий диктатор. Тяжесть и богатство расшитого платья, которое было прорисовано до малейших деталей с прерафаэлитовской тщательностью, только добавляло портрету безжалостной точности. Шея, украшенная огромным жемчужным ожерельем, была синюшной и тощей, как у грифа. Нижняя челюсть и подбородок были решительно выпячены и придавали лицу хищное выражение, которое еще усиливалось пунцовыми губами, а гладкий лоб, хотя и лишенный морщин, был слегка сиреневого оттенка. Художник акцентировал резкий его изгиб, а волосы, казалось, были стянуты в огромный узел с яростной силой.

Хелена попросила еще чашку чая, потом, шатаясь, встала со стула.

– Я… и правда на это похожа?

Все бросились ее утешать, говорить, что художник всегда видит все по-своему и ни одна картина не может иметь строгого портретного сходства с моделью, а эти два произведения – настоящие шедевры.

– Они отвратительны. Я что же, такая старая и злая?! Настоящая ведьма!

Через несколько дней портреты были выставлены в Галерее Тейт. На эту грандиозную выставку Мадам не пошла, отказываясь считать ее для себя честью. Полюбоваться на портреты пришли сотни тысяч человек, а критики наперебой восхищались мастерством Сазерленда и смелостью Мадам, которая не побоялась предстать перед таким пронзительно-жестоким взглядом». Хелена вырезала и складывала в папочку, на которой было написано: «Мерзкие портреты Сазерленда», все, что было написано по этому поводу. Скоро папку заменил целый ящик, потому что пресса безумствовала. Королева и королева-мать собственной персоной посетили Галерею Тейт. Мадам была под впечатлением.

– Кто мог ожидать?

– Ожидать чего?

– Того, что люди заинтересуются этим всем до такой степени!

Эпизод с портретами Сазерленда стал причиной, по которой лондонский журнал Sunday Times предложил ей написать мемуары. Она спросила, заплатят ли ей, и, получив утвердительный ответ, согласилась. Это книга будет напечатана много лет спустя под названием Life for Beauty – «Жизнь за красоту».

Через несколько месяцев после экспозиции в Тейт портрет пополнил коллекцию Мадам на Парк-авеню. Каждому гостю, которому показывали этот портрет, она обеспокоенно задавала один и тот же вопрос: «Вам нравится? Мне вот абсолютно нет». Потом она говорила, что это очень пристрастное видение ее такой властной и сильной, «я и не представляла, что могу так выглядеть. Никогда еще на меня не смотрел такой прямой и резкий взгляд». Все это не мешало ей признать картины шедеврами. В завершение этой истории она подарила госпоже Сазерленд то расшитое платье, в котором позировала.

Хотя эти портреты и не вызвали у нее восторга, они сыграли ту роль, которую от них и ждали, – вывели ее из апатии и заставили отвлечься ненадолго от горя после смерти Горация. Она определенно пришла в себя и решила отправиться в путешествие.

Хелена пустилась в кругосветное плавание со своим «молодым ирландцем», «бабочкой», как она его называла, потому что, по ее мнению, его часто не оказывалось рядом. Еще она говорила о нем: «Патрик, знаете, тот, кто со мной ездит». Она испытывала к нему дружеское расположение и даже, можно сказать, нежную привязанность, потому что, не желая признать этого сама, нуждалась в мужчине, который бы сопровождал ее – с легким характером, способного сносить без обид ее капризы и перемены настроения. Он же говорил без обиняков, что ему нравятся старые дамы и что Мадам была им «увлечена», ибо во время путешествий она вела себя не так, как обычно, – очень тепло и снисходительно. Ему очень нравилась ее компания.

– Нам нужно укрепить нашу империю, – сказала она как-то молодому человеку.

– Укрепить вашу империю?

Он впервые услышал от нее слово «империя».

– Да, навести в этом балагане порядок!

 

Глава 33. Уехать, чтобы забыть

Хотя Хелена и слыла сильной женщиной, она невыносимо страдала от потери мужа и сына. Ей необходимо было поменять обстановку, и она обратила взор к Востоку. Мадам и Патрик полетели из Лос-Анджелеса в Японию. После тридцатишестичасового перелета и многочисленных пересадок приземлились в Токио. Стоял март 1957 года.

У трапа в аэропорту их встречали улыбающиеся, нарядно одетые люди, которые постоянно кланялись. Потом они подняли вверх на вытянутых руках плакаты с надписью: «Добро пожаловать в Токио Лубинстейн-сан». Букву «р» японцам произносить было трудно, поэтому ее просто заменили на «л».

Несколько человек среднего возраста отделились от общей группы и, бормоча что-то неразборчивое, подошли к Мадам, которая все время повторяла: «Кто это такие? Что они хотят?» Приехав в отель «Империал», она наконец поняла, что ее эскорт составляют желающие стать концессионерами компании «Хелена Рубинштейн». Здесь было полно работы! Перед ней открывался огромный рынок. Она получила множество интересных предложений, но решила предоставить Оскару Колину право вести все переговоры по поводу условий работы ее компании в Японии.

Сама же Мадам вместе с Патриком наслаждалась изысками японской кухни, попивая саке и отвечая на многочисленные вежливые поклоны. Бизнес в Японии шел прекрасно, но первое время японцы неохотно вели деловые переговоры с женщиной. «К счастью, я была старой и респектабельной. Для японцев я была бабушкой, мамой-сан!»

В отеле в Киото, куда они вернулись после посещения храмов и борьбы с ледяным ветром, с ними случилось смешное происшествие.

– В баре вас ждут две красивые английские дамы, – сказал консьерж со странным выражением лица и, наклонившись, вполголоса добавил: – Они переодеты в мужчин.

Заинтригованные, они отправились в бар. Навстречу к ним от барной стойки шли Сесил Битон и Трумэн Капоте. Сесил Битон был задрапирован в многочисленные блузы, экстравагантные накидки и шейные платки. Приветствуя их, он приподнял огромную соломенную шляпу, а Трумэн сбросил шапку из енота и просторное длинное зимнее пальто замысловатого покроя.

– По-моему, слишком странные люди японцы! – с нервным смешком заметил Сесил.

Так они случайно встретились в этой далекой стране, где никто не знал, кто они такие.

В Японии Хелена купила килограммы жемчуга и огромные рулоны шелка. Потом она отправилась на Дальний Восток, в Гонконг. Сделок там было заключено мало, зато сделано множество невероятных покупок. Она с наслаждением ела глазированную утку и особенно полюбила сомнительное вино с пряностями, которое подают теплым в маленьких чашечках. Как-то вечером, немного выпив, она потащила Патрика в дом наслаждений, где познакомилась с двумя девушками, которых звали Лотос Любви и Нежный Аромат. Она пригласила их прийти в отель, чтобы они помогли ей сделать покупки. Ей очень понравились их туники со стоячими воротничками: ткани струились по телу, деликатно подчеркивая изгибы фигуры, боковые разрезы позволяли мельком увидеть стройную ножку – все это ее очаровало. Хелена любила торговаться, и ей удалось купить тканей на дюжину туник меньше чем за сотню долларов. Лотос Любви отвела Мадам к своей «портнихе» (морщинистому старику, который называл себя «госпожа Роза»), и они обещали сшить для нее двенадцать туник всего за день.

Затем они надумали отправиться в Индию и Малайзию. Приехали в Сидней, где Хелене был оказан самый сердечный прием. Так же как и в Мельбурне, ее приезд стал новостью дня во всех газетах. «Подумать только, – сказала она, – они меня не забыли!» Везде устраивались банкеты в ее честь, предварявшиеся краткой историей ее жизни. Патрик предложил ей съездить в Колеран, но она яростно воспротивилась: «Нет, нет, я не хочу туда возвращаться. Зачем? Я голодала, я была бедна и одинока, да и само место ужасно. Я работала по двадцать часов в сутки, включая воскресенья. Думаю, если бы мне пришлось начать все сначала, я бы себя убила».

Эта бурная вспышка гнева погасла так же неожиданно, как началась, и она небрежно сообщила своей «бабочке», что на следующий день они уезжают в Палестину. Патрик был потрясен. Он считал, что они собираются вернуться в Париж! Но он не знал еще, что перед Тель-Авивом они ненадолго заедут в Новую Зеландию и Англию. Настоящий марафон!

В Новой Зеландии Мадам продолжала «укреплять» свою империю. На одном из приемов в свою честь в Клубе путешественников Окленда она произвела настоящую сенсацию, появившись в тоге из плотного шелка, расшитой золотыми цехинами, и пиджаке из черного бархата. И ее драгоценности конечно же произвели фурор: пять браслетов из нефрита, оникса и платины, один из них был украшен золотым шаром и бриллиантами.

Небольшое путешествие по Англии окупилось благодаря премии, которую она получила в Бирмингеме, за вклад в развитие косметической промышленности страны. Церемония награждения проходила в присутствии господина Роберта Холла, президента Торговой палаты, и других важных лиц. Мэр вручил ей символические ключи от города.

Наконец, настал ключевой момент этого турне – они приземлились в Израиле. За первой поездкой последовало множество других, что не мешало Мадам, по словам Патрика О’Хиггинса, называть эту страну «Палестиной» или же «ну, знаете, куда сейчас уезжают евреи». В самолете Хелена рассказала Патрику, что хочет построить в Тель-Авиве музей и завод. Он немного удивился такой комбинации, а она ответила:

– Да, именно так. Нельзя построить одно без другого.

– Почему?

– Это рынок. Им нужен музей, а мне – завод.

В аэропорту их встречала большая делегация: министры, журналисты и некоторые члены семьи Хелены, перебравшиеся в Израиль. Мадам умоляла Патрика поскорее увезти ее оттуда. Она задыхалась.

Отель Dan, где их уже ждали, напоминал американский мотель. Это было лишенное индивидуальности современное здание, где пахло хозяйственным мылом.

Общественная атмосфера в тогдашнем Израиле представляла собой странную смесь арабского небрежного отношения к жизни и цинизма Центральной Европы, с примесью оппортунизма, которым отличаются все молодые государства. Хелену Рубинштейн по очереди принимали Вера Вайцман, Давид Бен-Гурион и Голда Меир.

Вера Вайцман была супругой Хаима Вайцмана, скончавшегося за несколько лет до этого. Он был первым президентом республики Израиль (с 1949 по 1952 год), жил и работал в Реховоте, промышленном городе, специализировавшемся на обработке и экспорте цитрусовых. Благодаря Вайцману, который не забыл свою первую профессию химика и биолога, город развивался: была построена фабрика минеральных удобрений и фармацевтический завод, открыт университет, основателем которого он был. Мадам появилась у жены бывшего президента в полном блеске, одетая в одну из тех туник, которые сшила для нее портниха Лотоса Любви, «госпожа Роза».

Следующий визит был к премьер-министру Давиду Бен-Гуриону. Он устроил обед в честь мадам Рубинштейн, на котором присутствовало очень много приглашенных. Во время обеда Бен-Гурион заметил Патрика О’Хиггинса, зажатого между двумя пышными дамами, свободно рассуждавшими то о проблемах канализации, то о смешанном обучении.

– А кто этот ваш гой? – спросил он у Мадам, показывая пальцем на молодого человека.

– Мой гой? – смущенно ответила Мадам, скользя взглядом мимо Патрика.

– Это единственный гой, присутствующий здесь, – настаивал Бен-Гурион.

– Но это же Патрик, – наконец сказала Мадам, восторженно улыбаясь. – Да, это верно, он именно мой гой…

И последний визит состоялся к Голде Меир, главе Департамента иностранных дел Израиля. Патрик пишет о ней, что она, казалось, ничем не интересовалась, кроме того что Мадам могла бы предложить государству Израиль. Еще ничего не было решено по поводу музея и завода. В одном кабинете столкнулись две женщины с жестким характером, похожие и по темпераменту, и по происхождению.

«Госпожа Меир казалась суровой, но любезной, а Мадам заняла оборонительную позицию. Она не привыкла иметь дело с женщинами подобного ранга – в основном ее окружали подчиненные. Это не помешало ей быстро шепнуть мне на ухо: “Вы только подумайте! Она даже не красится!”

– Мадам Рубинштейн, что вы думаете о нашей стране? – спросила госпожа Голда Меир.

– Поскольку я хочу построить здесь завод и музей, думаю я только хорошее.

– Что же в вашем проекте главное?

– Завод.

– Я с вами согласна».

Хелена пожертвовала двести пятьдесят тысяч долларов на открытие культурного центра в Тель-Авиве, оборудованного по последнему слову техники, рядом с театром «Хабима» и Аудиторией Фредерика Р. Мана. Церемония открытия павильона, названного в честь Хелены Рубинштейн, проходила при участии Моше Шарета, Давида Бен-Гуриона, посла Соединенных Штатов Эдварда Лоусона и других крупных американских и израильских дипломатов. В их присутствии Хелена обнародовала еще один дар, припасенный ею для этого случая: два полотна Утрилло и собственный портрет работы Портинари.

Кандидо Портинари (1903–1962) был одним из самых известных художников Бразилии ХХ века. Живописью он занялся почти случайно, став подмастерьем художника, который расписывал церковь в его родном городе. С тех пор искусство стало смыслом его существования. Он с блеском сдал вступительные экзамены в Школу изящных искусств Рио-де-Жанейро в 1921 году, а в то время ему едва исполнилось восемнадцать лет; в 1925 году – получил стипендию, позволившую ему путешествовать по Европе и изучать работы великих мастеров. Портрет Хелены Рубинштейн, который он написал в 1939 году, прекрасен своей простотой; на нем она изображена в красном платье чистого живого оттенка и без единого украшения.

Эти пожертвования были очень высоко оценены в израильском обществе. В статье журналиста Хоупа Джонсона, напечатанной в New York World Telegram and Sun, отмечалось, что в первые недели после открытия центр посетили более восьмисот тысяч человек, тогда как всего в том районе проживало около двух миллионов.

Во время приема, устроенного в ее честь женщинами Культурного американо-израильского фонда, Хелена объявила, что сделала еще одно пожертвование в пятьдесят тысяч долларов на стипендию для молодых израильских художников, скульпторов и музыкантов – для поддержания интереса к искусству в стране.

Израильские женщины произвели на нее яркое впечатление. У них у всех был живой естественный цвет лица, который они умело поддерживали, в отличие от западных дам, увлекавшихся новой модой на загар. Мадам обещала построить в Израиле небольшой косметический завод, потому что «везде, где я побывала, женщины задавали мне огромное количество вопросов. Многие из них небогаты, и я собираюсь создать специальную линию средств, которая будет им по карману».

Во время этой поездки Мадам нашла и купила землю на севере страны, где и собиралась построить завод. Но дело продвигалось медленно: марка появилась в Израиле только в 1961 году, а завод начал работать через год.

За плечами у них было уже три месяца беспрестанных странствий из одной страны в другую. Покидая Израиль, Патрик считал, что теперь-то они вернутся в Соединенные Штаты. Но он ошибался. Нужно было заехать в Афины, чтобы купить православные четки и ковры, потом – в Рим, Лондон, Париж, и только потом – в Нью-Йорк! Для Хелены все эти города были лишь вехами на ее пути домой.

 

Глава 34. Американская национальная выставка в Москве

Когда Мадам вернулась в Нью-Йорк, в Центральном парке бушевала весна. А через три месяца было объявлено о новом путешествии: летом 1959 года в Москве должна была проходить Американская национальная выставка. С Хеленой связались люди из Госдепартамента в Вашингтоне, предлагая ей участвовать в этом проекте как представителю американской косметической промышленности. В списках значились две международные фирмы: ее собственная, если она согласится, и компания Франсуа Коти. Хелена не колебалась ни минуты и тут же поручила Мале заняться необходимыми приготовлениями.

По словам Патрика О’Хиггинса, у нее сохранилось представление о русском величии, занимавшем ее романтическое воображение после знакомства с князем Гуриели. На самом деле этот проект, помимо ностальгических воспоминаний о былом счастье, мог принести ей вполне реальную коммерческую выгоду и новые возможности развития марки. Несмотря на весьма почтенный возраст (когда она поехала в Москву, ей было уже восемьдесят семь лет), Хелена хотела активно участвовать в этом мероприятии. В официальных документах из Москвы говорилось, что в СССР хотят развивать производство косметической продукции, потому на выставку и приглашались лидеры косметического рынка. Перед отъездом Мадам сказала своему секретарю: «Когда-нибудь, возможно, мы будем вести дела с русскими. Будет лучше, если они узнают нас раньше других».

Мала тщательно все подготовила. Ей нужно было найти людей, разбирающихся во всех основных сферах деятельности компании (говорящих при этом по-русски) для того, чтобы представлять фирму и сопровождать стенд на выставке-ярмарке.

В салонах на Пятой авеню ее внимание привлекли три кандидатуры. Первая, Анна Борзак, работала в компании уже двадцать лет, возглавляя отдел исследований кожи; она имела американское гражданство, но была русской по происхождению и прекрасно знала язык. Марианна Яскински, специалист по уходу за кожей, восемь лет работала в отделении косметических процедур для лица на Пятой авеню, тоже была американской гражданкой, но полькой по национальности, прекрасно понимала русский и относительно неплохо им владела. Наконец, Мэрилин Рут Харрис, которой было всего двадцать лет, вела занятия по уходу за кожей и макияжу в школе «Гламур», работавшей при нью-йоркском салоне. Она была молода и красива, напоминала Одри Хепберн и тоже довольно сносно объяснялась по-русски. Вдобавок к тому, что все они были прекрасными специалистами, отлично знавшими свое дело и говорившими по-русски, эти дамы представляли три поколения американских женщин-профессионалов. Первая была зрелой опытной дамой, вторая – активной сорокалетней женщиной в расцвете сил, а последняя – совсем молоденькой девушкой, почти подростком.

Мала заказала брошюры на русском языке, где объяснялось, как определить свой тип кожи, как ухаживать за собой, используя средства марки, и, наконец, давались советы по макияжу. Она рассчитывала раздавать по сто тысяч брошюр в неделю, а выставка-ярмарка длилась шесть недель.

Церемония открытия была запланирована на 25 июля, и Мала приехала в Москву в начале двадцатых чисел, чтобы наблюдать за подготовкой к выставке. Стенд «Хелена Рубинштейн» – открытый со всех сторон круглый киоск – находился в центре комплекса Американской национальной выставки в Сокольниках. Позже Мадам говорила, что она была единственным представителем американской косметической индустрии в Москве. Неизвестно, отклонил ли Франсуа Коти это приглашение или просто Мадам делала вид, что игнорирует его, но о его участии не упоминалось ни в одной статье, хотя о нем никак нельзя было сказать, что его затмевает тень мадам Рубинштейн, потому что он всегда занимался в основном духами, а не косметикой.

В этой поездке Хелену сопровождала целая свита: кроме Патрика и Малы в Москву отправилась Цеска, прилетевшая из Лондона, а также госпожа Вадас, занимавшаяся австралийским салоном, три девушки-консультанта и медсестра, бесстрастная ирландка, в обязанность которой входило ухаживать за Мадам. Они летели на советском самолете вместе с группой официальных представителей, которые должны были заниматься выставкой.

Отзывы об этом путешествии были очень разные, пресса, черпавшая информацию в пресс-службе на Пятой авеню, писала противоречивые статьи. По словам Мадам, поездка принесла множество новых деловых, научных и дружеских контактов. По словам же Патрика О’Хиггинса, это был настоящий ад.

Хелена не была в Москве с 1938 года – она ездила туда в свадебное путешествие с князем Гуриели. Двадцать лет спустя многое там изменилось, люди на улицах, молодежь, звуки и вывески – все казалось другим. Советские женщины очень интересовались косметикой и макияжем. Хелена отмечала, что причесаны дамы в большинстве своем старомодно – две косы вокруг головы, популярной тогда перманентной завивки почти не встречалось. Макияж ограничивался пудрой и легким прикосновением губной помады. Женщины выглядели просто, но по-своему модно. Патрик же вспоминал, что она, не переставая, бранилась.

Хелену со свитой поселили на девятом этаже гостиницы «Украина». Это была новая гостиница, расположенная в самом сердце Москвы, в ней было две тысячи номеров. Вечером Хелена наслаждалась потрясающим видом собора Василия Блаженного из окон своего номера. Номер был вполне комфортабельный, но, говорила она, советский комфорт нельзя сравнивать с американским представлением об удобстве. Как бы то ни было, туристы, проживавшие в номерах люкс, могли пользоваться за тридцать долларов в день комнатой с ванной, трехразовым питанием, услугами переводчика и шофера по три часа в день. «В России нужно быть очень терпеливым, – говорила Хелена. – Русские по темпераменту люди спокойные и неспешные. Иногда нам приходилось ждать лифта целую вечность, а обед мог продолжаться часа три».

Если верить версии Патрика О’Хиггинса, их разделили: Цеска, Мала и он сам жили в гостинице «Националь», а Мадам с медсестрой и остальными – в другой гостинице. Улыбки, дружеское расположение, приглашение выпить – ничего не помогло, и Мадам вынуждена была подчиниться, а о знаменитой «Украине» даже речи не шло, так уверял секретарь.

На следующее утро, в половине восьмого утра, Мадам уже стучала в дверь молодого человека, торопя его одеться и идти вниз завтракать. Она заняла стол, разложила около каждого места личные вещи. Она была одета в пурпурную тунику, к круглой шапочке в цвет туники была приколота любимая брошь, на которой были изображены два императорских орла. С ней была сиделка, перебиравшая четки. Всему персоналу гостиницы Хелена раздала по тюбику губной помады. Такие подарки очень ей помогали во время всей поездки.

В день открытия выставки Хелена предстала в красно-белом шелковом костюме, на шее ярусами красовались жемчуга, в ушах – огромные серьги. Она отказалась сидеть на почетном месте рядом с Никитой Хрущевым и Ричардом Никсоном, тогда еще вице-президентом Соединенных Штатов, на специальной трибуне. Она считала, что ее место рядом с молодыми женщинами, работавшими в американском павильоне и проводившими демонстрации продукции ее марки. «Почетную обязанность» она возложила на Малу.

Зато она присутствовала на приеме, устроенном после церемонии открытия. Обед проходил в ресторане гостиницы «Националь». Гостиница эта была оформлена в стиле ар-нуво, а ее ресторан считался одним из лучших в Москве. За столом клана Рубинштейн сидели их друзья, известные в области косметологии и моды люди и журналисты. Пили водку и закусывали икрой. Первым блюдом обеда был борщ, а затем подали знаменитые котлеты по-киевски, золотистые и хрустящие, и очень вкусный хлеб.

Вечер продолжился в американском посольстве, где гостей приветствовала супруга посла США вместе с четой Никсонов и Милтоном Эйзенхауэром. Мадам сменила наряд. Теперь она была одета в платье китайского покроя и похожее пальто, точно такой же длины, как и платье, и конечно же многочисленные украшения. Ее представили господину Никсону, с которым она недолго разговаривала.

– Ну и как он вам? – поинтересовался потом Патрик.

– Если выбирать из них двоих, то я предпочту русского, – ответила Хелена.

– Хрущева?!

– Да, он говорит обо всем прямо. Но ни тот, ни другой не вызывают у меня доверия. Как все политики, они играют свою роль, но Никсон далеко пойдет. Он – воплощение американского среднего класса. Wait and see (Подождите – увидите), однажды он станет президентом. Американцам нравится этот тип людей, они думают, что таким можно доверять.

На официальном открытии стенда на следующий день Мадам лично контролировала презентацию своих товаров и услуг. Все было точно так же, как в салонах, вплоть до того, что, как и там, проходили косметические процедуры и уроки макияжа в открытых кабинках. Тема ее программы звучала так: «Красота гармонии». Стенд «Хелена Рубинштейн» был самым привлекательным в парке Сокольники и привлек огромное количество посетителей. Людей было так много, что маленький белый заборчик, окружавший стенд, чуть не опрокинули.

По словам Патрика О’Хиггинса, «ярмарка открылась без особенной помпы. А в конце мне вообще стало казаться, что она провалилась. Никаких видимых результатов, учитывая все приготовления, усилия и, как все время напоминала нам Мадам, потраченные средства!».

В комплекте с брошюрами каждая из американских сотрудниц получила в подарок набор из четырнадцати товаров марки «Хелена Рубинштейн» с инструкциями по использованию. Каждый день в течение шести недель неутомимая Мала с ассистентками вновь и вновь рассказывали о секретах марки. Цель была проста: приучить русских женщин к средствам по уходу за собой. За двадцать лет представление о внешней красоте очень изменилось, и люди стали придавать большее значение внешности. Мала применяла стратегию, опиравшуюся на три столпа: прямой контакт с будущими покупательницами, ежедневные демонстрации косметических процедур и видеопоказы продукции, расположенной на полках стенда.

Первым делом каждое утро проводили макияж манекенщиц, которые работали на показах моды. Потом на глазах завороженных женщин, собравшихся около стенда, проходила демонстрация использования средств по уходу, массажа и макияжа. Каждая женщина могла получить индивидуальную консультацию, чтобы определить свой тип кожи и гамму подходящих ей средств по уходу. После обеда проходили «круглые столы», во время которых консультанты отвечали на сотни вопросов. Кроме того, раздавались рекламные брошюры на русском языке, которые пользовались бешеным успехом, а по всему парку были установлены мониторы, на которых показывался десятиминутный видеоклип, снятый перед отъездом для американского телеканала RCA. Омрачал эту картину лишь тот факт, что товары марки «Хелена Рубинштейн» нельзя было достать в СССР.

Хелена и Мала побывали в ГУМе, самом большом магазине Москвы, чтобы посмотреть на отдел парфюмерии и косметики. «Продавалось там только самое элементарное. Лечебных средств по уходу не было вообще. На прилавках была только декоративная косметика: пудра и губная помада двух цветов. Спрос на духи был значительный, особенно на “Красную Москву” – эти духи были очень популярны тогда в советской столице. Но… купить их было нельзя, потому что их не было на складе».

Всегда в любом путешествии Хелена стремилась познакомиться с учеными. Она побывала в недавно созданном московском Институте красоты на улице Горького, в самом центре города. Он располагал тремя клиниками и сотней маленьких салонов, перед которыми с четырех часов утра выстраивались огромные очереди из желающих купить какой-нибудь крем. Институт возглавлял Иван Курковский. Он прошел обычный для советского человека путь: родился в скромной семье, работал шофером локомотива, потом работал и одновременно получал высшее образование, стал врачом, впоследствии специализировался на пластической хирургии. В Советском Союзе хирургия была развита на отличном уровне, но очень мало женщин могло пользоваться этими достижениями. Затем доктор Курковский обратился к дерматологии и возглавил Институт красоты. Когда Мадам Рубинштейн познакомилась с ним, в институте занимались исключительно кожными заболеваниями. Курковский показал ей фотографии с результатами своих пластических операций и рецепты составов, которые он рекомендует пациентам. Хелена поразилась богатству и разнообразию используемых им ингредиентов. После обмена брошюрами и рекламными материалами она пригласила его посетить ее стенд в Сокольниках. Она очень гордилась своими демонстрациями и заявляла: «Моя работа на этой американской выставке – показать на живых примерах наши процедуры и нашу продукцию, созданию которых предшествовали годы научных исследований и экспериментов, их результатом мы хотели видеть обретение красоты и здоровья быстро и не очень дорого».

Несмотря на огромное количество работы, Мадам находила время на осмотр города. Никто не был готов к такому наплыву туристов, в Москве ожидали две тысячи американских гостей, а их приехало десять тысяч. К американцам прибавились жители других континентов. Но, по ее словам, русские успешно справились с ситуацией и организовали все так, чтобы не обмануть ожидания гостей.

Хелене и Мале даже удалось сбежать в Ленинград, чтобы посетить мемориальный музей Пушкина, а в Москве они пошли полюбоваться на французских импрессионистов и были восхищены полотнами Матисса «Танец» и «Музыка». «Это было просто потрясающе, – говорила Хелена. – Я увидела там восемнадцать удивительно красочных картин Гогена, написанных во время второй поездки на Таити. Закончила я осмотр в зале, посвященном Пикассо, где находились его работы кубистского, а также “розового” и “голубого” периодов»

Хелена осмотрела и Оружейную палату в Кремле. Кроме оружия и обмундирования, там хранились драгоценности XVI–XVII веков, изделия из золота и серебра, драгоценные камни из частных и церковных коллекций, а также принадлежавшие семье Романовых. Здесь можно было увидеть все сокровища царской короны и очень красивую коллекцию костюмов, самые ранние экспонаты которой относились к XIV веку. Там же хранились облачения и драгоценности Екатерины Великой. По словам Хелены, вместе с сокровищницей Букингемского дворца Оружейная палата в Кремле – самое прекрасное музейное собрание в мире.

В Москве Мадам даже пошла на представление Государственного цирка. Больше всего ее поразила виртуозная дрессировка диких животных. Она рассказывала, что видела там свирепого медведя, который катался на велосипеде, а потом ловко карабкался вниз и вверх по лестнице. А номер с тремя азиатскими тиграми поразил ее, впрочем как и очень модное бикини девушки-дрессировщицы…

Мадам ничего не говорила о коммерческих результатах выставки, но вернулась она воодушевленная. «Каждый день был очень насыщенным и полным впечатлений. Путешествие было таким интересным, что я совершенно не чувствовала усталости. Мы получили возможность посетить прекраснейший город, где жили чудесные люди. К тому же было очень приятно видеть, с каким энтузиазмом жители восприняли Национальную американскую выставку и как хорошо нас принимали. Наш стенд был очень популярен у московских женщин». Что же это было, рай или ад?

В самолете на обратном пути Патрик осмелился затронуть этот вопрос.

– А это путешествие имело для нас какое-нибудь значение? Разве оно было необходимо для компании? – настойчиво спрашивал он, уже устав от постоянных поездок.

– А я и есть своя главная компания! Оно было необходимо мне.

– Чем?

– Оно помогло мне выжить.

В этом, видимо, и коренится суть разногласий в оценке этого далекого и причудливого путешествия.

 

Глава 35. Новая квартира в Лондоне

Мадам решилась пуститься еще в одну авантюру. Журнал Real Confessions предложил ей вести рубрику ответов на вопросы о красоте. Читательницы журнала писали в редакцию, спрашивая у мадам Рубинштейн совета по поводу проблем с кожей, весом или макияжем. Рубрика «Королевы мира красоты» появилась в марте 1960 года, но Хелена очень быстро устала от этой игры в вопрос-ответ, и все закончилось.

Она старалась отвлечься, устраивая приемы у себя на Парк-авеню. На них присутствовали все знаменитости мира науки и искусства. Всем было интересно посмотреть на ее коллекцию миниатюр, которую она по таким случаям открывала для всеобщего обозрения. Эта коллекция, которую она собирала на протяжении тридцати пяти лет, была и вправду уникальной в своем роде. Она выставлялась в специальном зале (оформленном в стиле XVII века). Миниатюрная мебель и сотни декоративных элементов демонстрировали достижения краснодеревщиков и костюмеров, которые создавали все это на протяжении веков. Там были французские, итальянские, испанские, австралийские миниатюры, созданные во времена Ренессанса, Второй империи, правления Елизаветы, стиля Тюдоров и бидермейер, и даже американское народное творчество. Малейшая деталь – узор на расписной бумаге, картина, деревянная обивка или камин – были проработаны до мельчайших подробностей, все совершенно как в действительности. Каждый ансамбль располагался в небольшом ящичке, представлявшем собой образчик архитектуры того периода, к которому принадлежала миниатюрная мебель. Сотни очаровательных вещиц радовали взгляд: часы, фаянсовая посуда, крошечные цветы в маленьких вазочках, серебряные канделябры, настенная живопись, письменные приборы, книги в инкрустированных кожаных переплетах и много других невероятных штучек!

Куклы воплощали историю костюма за пять последних веков, каждая была сделана вручную. Хелена обожала миниатюры и старинных кукол и начала собирать эту коллекцию, когда была еще ребенком. Ее приемы имели невероятный успех, и журнал Park Avenue Social Reveiew посвятил им отдельную статью.

Но Хелене было скучно. Вскоре после возвращения в Соединенные Штаты она захотела опять поехать в Лондон. Она провела там много счастливых лет в молодости и после всех несчастий, обрушившихся на нее, хотела немного отдохнуть. Хелена чувствовала себя истощенной и хотела напитаться новыми впечатлениями. Патрик отправился вместе с ней.

Она нашла подходящую квартиру в доме 247 на Найтс-бридж. Это было красивое двухэтажное здание эдвардианского стиля. На этот раз Мадам поскромничала – квартира состояла всего из четырех комнат и маленькой террасы, увитой плющом и засаженной небольшими кустами. Она доверила оформление интерьера молодому английскому архитектору Дэвиду Хиксу.

Во время ремонта в лондонской квартире Мадам и Патрик жили в Париже. Однажды Патрику позвонила баронесса Ги де Ротшильд. Они были давние приятели и познакомились еще до того, как баронесса вышла замуж за главу знаменитой банкирской династии, и даже до того, как Патрик встретил Хелену. Было это в Нью-Йорке, еще когда будущую баронессу звали просто Мари-Элен Ван Зюйленд.

Она звонила, чтобы поговорить о своем близком друге, Жорже Помпиду, который занимал важный пост в банке Ротшильда, а потом увлекся политикой. Он входил в штаб Шарля де Голля, и поговаривали, что генерал назначит его премьер-министром. «Вы должны немного ему помочь, – сказала она. – Он хочет квартиру на набережной Бетюн, в доме мадам Рубинштейн. Прошу вас, поговорите с ней».

В конце концов Мадам призналась, что уже знает об этом. Да что за Помпиду, это старая история! Мари Кюттоли уже все устроила. Хелена мудро опустила тот факт, что она обещала квартиру целых шесть лет назад. Хотя Пикассо так и не написал ее портрет, Мари достойно выполнила свою миссию – устроила встречу с каталонцем. Теперь настала очередь Хелены выполнить свое обещание.

Мадам, как и каждый раз, когда узнавала о его дружбе с какой-нибудь знаменитостью, очень удивилась, что Патрик хорошо знаком с баронессой де Ротшильд, и, как это было с Жаном Кокто, довольно высокомерно дала ему это понять. На самом деле ее немного беспокоили неизвестные ей отношения Патрика с другими людьми. Она часто задавала ему вопрос, не покинет ли он ее однажды, прельстившись более выгодным предложением работы. Этот страх мучил ее и делал подозрительной.

Наконец, была назначена встреча. Господин Помпиду явился ближе к обеду, и, в ожидании Мадам, Патрик развлекал гостя в гостиной. «Резкая линия подбородка, густые брови и большой нос подчеркивали блеск холодных умных глаз, которые все время перебегали с предмета на предмет. Он напоминал осторожного рачительного фермера на животноводческой ярмарке». Наконец появилась Хелена в домашнем платье, подбитом мольтоном, и тапочках в тон ему.

Она начала с того, что повела его осматривать свою коллекцию. Это было проверкой, которую она очень любила, потому что, как она говорила, «люди не могли удержаться, чтобы не начать сравнивать свое барахло с моим». Это позволяло ей легко оценить реальное состояние человека. Быстро выяснилось, что у Жоржа Помпиду ничего нет, кроме значительных познаний в области искусства. Это ей очень понравилось, и она решила отдать ему квартиру.

Но когда господин Помпиду собрался уходить, очень довольный результатом визита, Мадам промурлыкала почти шепотом:

– А как же насчет приплаты, месье?

В то время во Франции это означало, что новый жилец «приплачивал» некоторую сумму или владельцу, чтобы получить преимущество перед другим желающим, или бывшему жильцу в счет его взноса, а чаще всего обоим. Это было не совсем законно, но все так делали.

– Вам решать, – ответил господин Помпиду.

– Нет, это же вы банкир. Назовите вашу сумму.

– Восемь миллионов, – без колебаний сказал Жорж Помпиду.

– Сколько? Вы сказали восемнадцать миллионов?

– Нет, дорогая Мадам, восемь.

– Скажем, десять. Это очень хорошая квартира, с прекрасным декором.

– Я знаю, моя жена с ума по ней сходит.

– Значит, десять. Договорились?

Будущий премьер-министр не был человеком, склонным торговаться, и молча кивнул. Мадам, немного разочарованная тем, что он так быстро согласился, сделала еще одну попытку.

– Одиннадцать?

– Мы договорились на десять, дражайшая Мадам.

– Ну хорошо, так и быть.

Патрик удивился, как быстро этот человек одержал победу. Мадам обычно так легко не сдавалась. «Какой очаровательный человек», – начала Хелена, а потом, неожиданно рассердившись, стала упрекать Патрика за то, что он не вмешался и не помог ей получить за квартиру двенадцать миллионов. Патрик, уже наловчившийся в таких делах, напомнил ей, что господин Помпиду скоро станет премьер-министром и, возможно, окажется ей очень полезен. Буря постепенно стихла.

Мадам, будучи по характеру очень любопытной, стала приглядывать за новыми жильцами. Она вытягивала шею, чтобы заглянуть в их открытые окна, и отмечала, когда они уходят и возвращаются. Они всегда вежливо здоровались с ней, и в конце концов она стала считать их очень милыми людьми.

* * *

Но пришло время возвращаться в Лондон посмотреть на новую квартиру. 11 апреля 1961 года Хелена Рубинштейн открыла для прессы двери нового жилища в Найтс-бридже.

Квартира состояла из двух частей и точно соответствовала эклектическим вкусам своей владелицы. Задача Дэвида Хикса была непростой: он должен был примирить свои художественные устремления с требованиями заказчицы. В решении ему помогло изучение гардероба Хелены. Красный шелк, из которого был сшит ее любимый костюм, подсказал нужный оттенок полам и стенам прихожей. Туалет от Баленсиаги, в котором она была изображена на портрете Сазерленда, вдохновил его на создание обитых шелком стен гостиной. Эта комната служила одновременно офисом салона и столовой, в которой проходили банкеты, то есть должна была с легкостью вмещать сорок пять человек и фуршетный стол.

Повсюду царила роскошная неразбериха. В спальне, обитой расписанным белым шелком, можно было увидеть портрет Поля Пуаре кисти Роже де ла Френе и две акварели Шагала, которые она особенно любила. В смежной с ней ванной стены были покрыты настенной росписью итальянского художника Федерико Паллавичини, который работал с Патриком в журнале Flair. Атмосфера этого жилища была немного удушающей. В квартире, казалось, хотели воссоздать химерическую картину мира: экзотические цветы и птицы и на заднем фоне фантастические рисунки, как в Королевском павильоне в Брайтоне в его знаменитом стиле времен Регентства.

Прихожая освещалась мягким светом ламп, спрятанных за дубовыми панелями. Блики играли на китайских скульптурах времен династии Сонг, укрепленных на медных подставках. Везде стояла мебель разных стилей, а стены были увешаны абстрактными картинами Пикассо, Атлана, Клаве и Треведи. Там было много статуй разных времен, африканские маски, испанская Мадонна XVI века и многочисленные работы в мраморе ее друга Эли Надельмана.

Роскошная тенистая терраса выходила на Гайд-парк. Здесь Хелена написала книгу, которую потом назовут ее мемуарами – My Life for Beauty – «Жизнь за красоту».

 

Глава 36. Патрик не выдерживает

Весной 1963 года мать Патрика неудачно упала, сломала шейку бедра и вскоре скончалась от легочной эмболии. Потрясенный Патрик вернулся после похорон на работу и, к собственному изумлению, был принят без лишних сантиментов. Мадам заявила, что перемены пойдут ему на пользу и что вскоре они уезжают в путешествие – их ждут Швейцария, Германия и Франция. Как и после смерти мужа и сына, Хелену охватила лихорадка путешествий, потому что, по ее мнению, только работа и путешествия помогают справиться с утратой. И хотя была зима, не сезон для показа модных коллекций, они отправились в Европу.

Патрик был настроен враждебно, но Мадам, не переставая, повторяла, что он должен ее слушаться. Когда они приехали в Париж, там бушевала эпидемия гриппа, и ослабленный переживаниями молодой человек тут же заболел. Почти неделю он провел в тяжелом состоянии в своем номере в лихорадочном жару. Мадам не решалась навещать его. Она поселилась в номере, который обычно занимал князь, и ни разу не зашла проведать его. Правда, каждый день она присылала Патрику с Эжени бульон и тонну документов, которые у него не было сил прочесть.

Хелена ненавидела болеть, а еще больше не любила, когда болел кто-то из близких. Как только она узнала, что температура спала, она тут же вызвала его к себе. Мизансцена была совершенна: растрепанные волосы, небрежный макияж, одежда в беспорядке… она притворялась, что наспех пишет какое-то письмо, разложив бумаги на столике для бриджа, который служил ей письменным столом. Патрик молчал, а Хелена разразилась упреками. «Богом клянусь, вы бесполезное существо, бесполезное как для меня, так и для вас самих! Посмотрите, сколько мне приходится делать совсем одной, пока вы спите сутки напролет! В ваши-то годы! Вы просто слабак, ничтожество!»

Патрик не мог ничего ответить, потому что в горле у него стоял комок и слезы подступали к глазам. Он повернулся, ушел в свой номер, бросился на кровать и разрыдался, как ребенок. Ее оскорбления звенели в ушах. «Ничтожество, вы ни на что не годитесь, вы ничтожество!» У него снова началась лихорадка, он дрожал с головы до ног. Было уже поздно, и ни один доктор не принимал вызов. В конце концов, он поехал на такси в Американский госпиталь в Нейи. Дежурный врач определил не только грипп, но и все симптомы сильнейшей депрессии.

Мадам Рубинштейн ни разу не навестила своего секретаря и даже никого не послала справиться о нем. Возмущенный Патрик уже окрестил эту безжалостную женщину чудовищем эгоизма. Он не понимал, что она была до смерти напугана состоянием здоровья своего секретаря, который стал ей близким другом, но была абсолютно неспособна показать это.

Доктор посоветовал Патрику уехать, выразив ей все возможные сожаления, но избегая при этом встречи. Он написал Мадам письмо, в котором объяснял причину отъезда, и не сообщал, куда едет. Сначала он подумывал о Марракеше, но понял, что у него не хватит денег. Ему пришел на помощь друг, модельер Жан Дессе. Он забрал его из больницы, отвез в аэропорт и, прощаясь, сунул конверт с деньгами. «Здесь меньше, чем стоит одно мое платье, – смеясь, сказал он. – Поезжайте, отдадите потом».

Патрик улетел в Марокко и поселился в гостинице «Мамуния». Целых два дня он не выходил из комнаты – спал и заставлял себя есть. После сорока восьми часов полного отдыха он почувствовал себя немного лучше и решил спуститься пообедать в ресторан гостиницы. Там он встретил старинных друзей – Нину Мдивани и ее мужа Тони Хервуда.

Семью грузинской княгини Нины Мдивани преследовал рок. После того как она покинула Россию вместе со своими отважными братьями и матерью, женщиной хрупкой и робкой, ее жизнь стала напоминать приключенческий роман. Братья удачно женились, но богатые жены их бросили, и оба они погибли один за другим в результате странных несчастных случаев. Устояла только Нина. Когда Патрик познакомился с ней (Нина была старинной подругой мадам Рубинштейн), он попытался разузнать у нее что-нибудь про князя Гуриели. Она ответила: «Дорогой мой, в Грузии, чтобы стать князем, достаточно иметь шесть баранов».

Первый раз Нина Мдивани вышла замуж за американского миллионера. Супруги развелись, и вторым ее мужем стал один из сыновей Конан Дойла. Затем у нее случился роман с секретарем мужа: его Патрик и встретил с ней в Марокко. Они были странной парой: Тони Хервуд был молодым тощим брюнетом, а Нина, мало того что была на несколько лет старше нового мужа, еще и сильно располнела в последние годы из-за проблем со щитовидной железой. Патрик вспоминал, что она ходила почти на носочках, очень грациозно… Переезжала из отеля в отель, почти уже слепая, грузная, но все еще обладающая шармом и неистощимым обаянием, и только ее стройные ноги и маленькие ступни могли теперь натолкнуть на мысль, что когда-то она была стройна и хороша.

По примеру княгини Гуриели, Нина Мдивани одевалась у Баленсиаги, Диора, Ива Сен-Лорана. Вокруг сильно напудренной шеи она носила роскошные крупные ожерелья.

Встретив Патрика, Нина поразилась тому, как ужасно он выглядит. Рассказав о перенесенном гриппе, молодой человек признался ей, что страдает от депрессии и недавно пережил серьезный нервный срыв. «Ага, значит наш “калькулятор” и вас доконал?»

У Нины всегда было в запасе несколько прозвищ для Хелены. Сначала «королева крема», потом «адская машина», а в тот раз – «калькулятор».

Княгиня Мдивани предложила Патрику пожить у нее. Она все устроит, а подруге пошлет телеграмму, в которой все объяснит, чтобы та не волновалась. Хелена же, так и не поняв, что произошло, писала каждый день своему секретарю, настаивая на том, чтобы он поскорее вернулся к работе.

Но чаша его терпения была переполнена. Патрик не мог забыть, как она с ним обращалась. Например, когда Эльза Максвелл пригласила его в круиз по греческим островам, организованный Ставросом Ниархосом, известным греческим магнатом, Мадам сказала ему резко: «Ваша жизнь – сплошной отпуск!» Он вспоминал утомительные путешествия, в которых он должен был быть всегда «под рукой». Она же никогда не выказывала ему ни жалости, ни сочувствия, ни благодарности, ни даже намека на удовлетворенность его работой. Он принял решение вернуться в Париж, где она его ждала, и положить на стол мадам Рубинштейн заявление об уходе.

И тут наконец Хелена почувствовала недоброе. Она посылала Патрику письма, лично ею написанные от руки. Иногда почерк становился почти нечитабельным, но все равно было понятно, что она скучает и старается как может выразить свою привязанность к нему. Патрик уже мечтал жить свободно и никому не служить, а Хелена писала: «Мой дорогой Патрик, я просто убита тем, что не повидала вас до отъезда. Когда горничная Маргарита сказала мне, что я была с вами жестока, я чуть не упала в обморок. Уверяю вас, заклинаю памятью покойной матери поверить, что ваше благополучие мне дороже всего на свете. Я не умею этого показать, потому что всю жизнь была одна. Я не умею выражать свои чувства». В постскриптуме говорилось: «Я бы хотела послать вам денег. Но поскольку вас здесь нет и некому открыть сейф, я не могу этого сделать».

Патрик оставался непреклонен, и письма от Мадам продолжали приходить. Он отвечал ей вежливо, но отчужденно. Она писала, что страдает и не выходит из дома, потому что (сочувствие или дипломатия) тоже страдает от депрессии! Она бесконечно повторяла ему, что очень переживает от одной только мысли, что его состояние связано с ней, и решила поехать в Канны, чтобы солнце помогло ей избавиться от депрессии. Из Канн она продолжала писать Патрику: «Я бы хотела, чтобы вы постарались забыть наши разногласия, знайте, что я люблю вас, как мать. Мать, которая вас потеряла!»

Патрик начал оттаивать, ему стало жаль старую даму. Нина отрезвила его. «Все это блеф. Не двигайтесь никуда, пока она не пришлет вам денег». Все было напрасно, Хелена выиграла битву. Патрик уже смирился с тем, что уйти от нее не удастся, и даже радовался своему возвращению. Он приехал в Париж накануне ее приезда из Канн. Эжени и Маргарита встретили его очень тепло и уверили, что Мадам была «в ужасном состоянии». Они советовали ей помириться с ним на любых условиях и что он, мол, ей очень нужен.

На следующий день Патрик поехал встречать Хелену в аэропорт. Быстрым движением руки она оборвала всякие попытки сентиментальных разговоров, и больше они никогда не говорили о своей «двойной депрессии». До самой ее смерти, случившейся через два года после этого эпизода, их отношения оставались неизменными: преданный сотрудник и требовательный патрон. И все-таки она стала внимательней, чаще спрашивала его мнения и заботилась о нем с нежностью. Возможно, Патрик заменил в сердце суровой старой дамы Горация, любимого сына…

 

Глава 37. Ограбление

21 мая 1964 года Патрика О’Хиггинса разбудил телефонный звонок. Это была Нэнси Голдберг, нью-йоркская секретарша Мадам.

– Ее ограбили, – без всяких предисловий заявила она.

– Кого?

– Кого, вы думаете, я имею в виду? На Мадам напали и привязали к стулу, – трагическим голосом сказала секретарша.

Убедившись, что это не шутка, Патрик не смог сдержать изумления. Как это могло произойти? Мадам никогда не остается одна. Потом он вспомнил, что незадолго до этого, в Лондоне, произошла такая же история с леди Дианой Купер: трое в масках вломились к ней в спальню, когда она одевалась к обеду. Она упала на колени и начала молиться. Один из грабителей с недоумением спросил ее, что она делает. Она ответила: «Я молюсь за вас». Оказалась ли Мадам столь же смелой? Неожиданно Патрик забеспокоился.

– Как она?

– Хорошо, но поспешите, все уже здесь – полиция, журналисты, телевидение.

Через полчаса Патрик уже был на месте. Перед зданием на Парк-авеню собралась огромная толпа. Чтобы его пропустили, Патрику пришлось сказать полиции, что он ее зять. Войдя в квартиру, он услышал, как Нэнси выкрикивает что-то нечленораздельное. Внутри было полно народу. Ему с трудом удалось протолкнуться в спальню, где все было перевернуто, словно ураганом. По полу была разбросана одежда, и комната напоминала английский сад с горками. Матрас был разодран в клочья, телефонные провода вырваны с мясом из стены, ящики шкафа выдвинуты и пусты.

Только Мадам, казалось, не поддалась всеобщей истерии. Она спокойно сидела на том же пластиковом стуле, к которому ее привязали, и тщетно пыталась поправить шиньон.

Грабителям удалось проникнуть в здание, притворившись посыльными, которые доставили столовые приборы. Альбер только что принес поднос с завтраком, а потом неожиданно вернулся в сопровождении трех незнакомцев. Мадам уже решила, что какое-то срочное дело по бизнесу привело к ней рано утром этих людей, как вдруг один из них подошел и приставил ей к виску холодный металлический предмет – револьвер.

Она рассказывала все это, когда в комнату вошли Альбер, сиделка и Нэнси. Потом пришли Ньюта, жена Роя, и Мала. Альбер, которого сильно напугали бандиты, был в шоке. С большим трудом Альбер рассказал, что он открыл дверь трем мужчинам, чьи лица он не смог разглядеть, потому что на головах у них были надеты женские чулки – потом полиция нашла их в лифте. Они потребовали отвести их к княгине Гуриели. Почти бегом преодолев пятьсот метров, отделяющие черный вход от ее комнаты, они, задыхаясь, вбежали к ней в спальню. Хелена в этот момент мирно лежала в постели, грызла тост и читала New York Times. Через несколько минут, в половине девятого, горничная Матильда вошла в комнату и увидела, что трое мужчин угрожают пистолетом Мадам. Она закричала.

– Чего вы хотите? – спросила их Хелена, стараясь говорить твердо.

– Отдайте нам ключи от сейфа, или мы вас убьем, – потребовал один из них.

– Я старая женщина и смерти не боюсь, – сухо сказала Мадам. – Можете меня убить, но ограбить себя я не позволю. А теперь уходите!

Хелена сделала вид, что снова погрузилась в чтение, и вдруг вспомнила, что ключи от сейфа находятся в сумочке, которую легко заметить под кипой бумаг. Пользуясь тем, что грабители были заняты опустошением ящиков комода, она быстро вытащила ключи и спрятала в декольте. Минутой позже один из бандитов заметил сумочку и вытряхнул ее содержимое на кровать… Губная помада, несколько двадцатидолларовых купюр, разные документы и серьги с большими бриллиантами. Ей удалось накрыть серьги бумажной салфеткой, пока вор рассматривал купюры. Два его товарища в это время тщетно пытались вскрыть дверцу ее «сокровищницы». К их досаде, дубовая дверца не поддавалась, замки были очень крепкие. А княгиня упрямо отказывалась отдать ключи.

В этом месте Нэнси Голдберг нервно вздохнула.

– Вообразите только, если бы я тогда вошла! Какая это иногда удача – опоздать!

– Удача всегда вас просто преследует, – отрезала Мадам и продолжила свой рассказ.

Было уже почти девять часов, и бандиты забеспокоились. Скоро, так или иначе, в комнату кто-нибудь войдет. Мадам сказала, что в тот момент – ключи были в сохранности, серьги внимания грабителей не привлекали – она чувствовала себя совершенно спокойно и даже немного «нахально». Один из мужчин неожиданно бросился к ней, сорвал с нее одеяло и заставил подняться на ноги. Потом он привязал ее к пресловутому стулу, сделав веревки из разорванной шелковой простыни. Тогда она начала кричать, а Альбер, который к тому времени тоже освободился от пут, стал звать на помощь. Дело принимало плохой оборот, и троица поспешила ретироваться с добычей, состоявшей всего из нескольких банковских билетов, которые они нашли в сумочке.

Наступила тишина. Потом все заговорили одновременно, стараясь объяснить этот случай.

– Они могли бы взять рисунок Пикассо или гуашь Брака, которые висят над камином, – сказал Патрик.

– Безусловно! Но, возможно, они не обладают вашим тонким вкусом и не очень увлечены искусством, – ответила Хелена.

Нэнси Голдберг продолжала нагнетать страсти:

– Они могли бы забрать несколько золотых шкатулок и драгоценности на полках!

– Точно, но зрение у них не такое острое, как у вас…

– Они могли бы взять соболей в шкафу в гардеробной, – подала голос невестка Мадам.

– Ах вот как… Вас интересуют мои меха?

Она ответила на все вопросы, а потом стала размышлять, кто же были эти воры, и быстро пришла к выводу, что они знали ее и что, возможно, были сотрудниками компании! Наконец, пришла Анна Уолш, новый директор по связям с общественностью, и сказала, что все крупные телеканалы ждут интервью с ней.

Мадам, не теряя времени, стала готовиться к появлению на экране. Она тщательно сделала макияж и довольно долго перебирала украшения – выбор пал на жемчуг, который хранился в единственном шкафу, который грабители не стали вскрывать. Потом она дала распоряжение Патрику заказать машину, «такую огромную, черную и блестящую, в которой час стоит не меньше пятидесяти долларов».

По словам Патрика, она предстала перед телекамерами почти неестественно спокойной. Она шла, слегка покачиваясь, как языческая богиня, всем демонстрируя драгоценности, которые грабителям не удалось у нее похитить. На алой бархатной шапочке сверкала барочная жемчужная брошь, переливаясь в лучах весеннего солнца. Ожерелье из крупных жемчужин почти не позволяло ей поворачивать голову, и весь ее пурпурный костюм тоже был украшен жемчугом.

Журналистам, забросавшим ее вопросами, она отвечала:

– Меня ограбили, это может со всяким случиться. Забрали сотню долларов, но я выиграю их сегодня вечером в бридж.

Потом она села в большой черный лимузин, помахав толпе рукой, как королева Англии из кареты, и отбыла, как бы по плану, на завод на Лонг-Айленде.

Пресса безумствовала, превознося ее мужество. Несколько лет спустя в серии очерков «Женщины-миллиардеры» Поль-Лу Сулицер так описывает это происшествие:

«Однажды в ее квартиру на Парк-авеню вломились грабители. Они быстро скрутили всех домочадцев. Между ними и сейфом с невероятными драгоценностями стояла только она, девяностолетняя женщина, прямая, как фортепианная табуретка.

…Она разговаривала с ними грозно, словно Елизавета I, отправляющая войска на завоевание мира. Они застыли, ошеломленные силой и глубиной этого голоса, исходящего от такой миниатюрной старой дамы…

И кто бы мог подумать? Они в испуге бежали! Она этому не удивилась. “Эти клоуны думали испугать меня?” – говорила она, смеясь».

Грабителей так и не поймали. После этого случая Хелена поменяла все замки и установила очень сложную охранную систему. Несмотря на все эти предосторожности, она не могла избавиться от тревоги. «Я боюсь», – все время повторяла она. Секретарю, который спросил ее, чего она теперь опасается, она ответила:

– Они могут вернуться. Они или другие. И в следующий раз удача может от меня отвернуться…

 

Глава 38. Мадам умирает

Уже некоторое время назад Мадам отказалась от привычки рано вставать. Она все позже и позже приезжала в контору, а частенько вообще принимала коллег лежа в кровати у себя в спальне. После парижского происшествия у нее появилась привычка собирать всех у себя в девять часов. Она не была больна, но все время чувствовала себя усталой. Она все так же решительно и властно бросалась на решение любой проблемы и все так же сурово отчитывала тех, кто, по ее мнению, не выполнял своей работы с должным рвением.

Но случай с ограблением потряс ее, и с каждым месяцем Хелена все больше слабела. Она без конца жаловалась – она-то, которая не терпела малейших проявлений слабости! В день она проглатывала не меньше двадцати таблеток. Хелена чувствовала, что земля уходит из-под ног. «Я боюсь», – часто говорила она Патрику.

Каждый день к ней приходили врачи, и она подвергалась долгим и мучительным обследованиям. «Лучше бы меня оставили спокойно умирать, – умоляла она иногда, а потом добавляла, горестно глядя на Патрика: – К тому же знаете ли вы, во сколько мне все это обходится?» Все чаще она проводила целый день лежа в постели. Кровать была оборудована специальным кислородным аппаратом. Казалось, ничего уже в ее организме не работает так, как надо…

Понимая ситуацию, каждый по-своему пытался ее развлечь, но ее интересовал единственный документ в огромной папке из черной кожи – завещание. Он был настолько объемен, что его пришлось отдать в переплетную мастерскую. Она постоянно добавляла туда новые имена. Раньше, бывало, Мадам спала с сумочкой, где хранились драгоценности и разные секретные штучки, которые она подкладывала в сумку в зависимости от настроения. Теперь она спала со своим завещанием.

Она очень страдала от летней нью-йоркской жары и решила уехать в Европу, во Францию. Патрик запаниковал, но один из врачей признался ему, что она может умереть в любой момент, неважно где, так что какой смысл ее удерживать!

Париж, который она так любила, больше не доставлял удовольствия. Она не выходила из дома, не сделала ни одной покупки, и только присутствие некоторых из друзей ободряло ее. С Эдмондой Шарль-Ру она, бывало, ходила обедать в бистро, но в Париже ей не хватало воздуха, и Хелена захотела поехать к морю. По настоянию Патрика они отправились к Нине Мдивани. Ей очень понравились и Танжер, и Касабланка. На следующий день после приезда Хелена призналась, что чувствует себя немного лучше.

Пробыв в Марокко две недели, Патрик и Хелена вернулись во Францию. Словно охваченная каким-то предчувствием, Хелена захотела проехаться по местам, которые когда-то больше всего любила. Патрик исполнял любое ее желание, и первым уголком, куда они отправились, стал блошиный рынок Сент-Уэн. «Здесь мне несколько раз очень везло!» Потом Онфлер, где она помирилась с Эдвардом после первой большой ссоры. И наконец, поездка по Франции завершилась возле Сен-Клу, на ее заводе. «Здесь прошли мои самые счастливые времена…»

Белый дом в Грассе и мельница Комб-ля-Вилль были проданы за несколько лет до этого. Во Франции у нее оставалась только квартира на острове Сен-Луи. «Когда я умру, ее тоже надо будет продать. Зачем оставлять ее кому-то? Рой ее не любит. Все, что у меня есть, надо продать. Я уже договорилась с нотариусом, чтобы оплатить права наследования».

Она все чаще говорила о смерти. Беспокоилась, что станет с Патриком, когда она уйдет. Он, кстати, тоже думал об этом… Они вернулись в Нью-Йорк под Новый год. В том году она не устраивала у себя рождественский прием и отклонила приглашение Роя провести праздники у него. Она продолжала бесконечно жаловаться, по поводу и без, на время, на погоду, на ледяной ветер в Нью-Йорке. Как-то утром она спросила Патрика, боится ли он смерти?

– Она неизбежна, – ответил он, пожав плечами. Потом задал ей тот же вопрос.

– Сейчас – совсем нет. Раньше очень боялась, но ожидание затянулось. Смерть должна быть очень интересным переживанием.

Через некоторое время она почувствовала себя плохо, и ей дали кислородную подушку. Неожиданно она потребовала телефон и стала справляться о состоянии своих дел, чего не делала уже многие месяцы. Теперь она хотела все знать и контролировать. С ней случился второй приступ, и врач решил отправить ее в больницу. Ее пытались отнести в машину скорой помощи, но она сопротивлялась, она кричала…

1 апреля 1965 года, 9:30 утра.

«Хелена Рубинштейн скончалась этим утром в Центральной больнице Нью-Йорка в возрасте девяноста четырех лет. Мадам Рубинштейн, обладательница состояния в сто миллионов долларов, целый день работала в своем офисе на Манхэттене в понедельник. Во вторник поздно вечером ее положили в больницу».

Утром 1 апреля 1965 года эта новость как лавина обрушилась на все телеканалы.

В мире моды и косметики ее восприняли как первоапрельский розыгрыш, вроде шутки «у вас вся спина белая»! И тем не менее это была правда…

Телефон зазвонил в семь утра, и Патрик О’Хиггинс уже по привычке готовился услышать голос Мадам, приказывающий немедленно явиться. Но это была Мала, которая без всяких церемоний заявила: «Мадам умерла».

 

Глава 39. Похороны

В момент смерти подле мадам Рубинштейн находился только ее врач. Некоторое время Патрик недвижимо сидел на краешке постели. Через несколько минут телефон зазвонил снова. Это была Ньюта Титус, которая от имени Роя приглашала его на семейное собрание по поводу похорон. Должны были прийти все члены семьи, находившиеся в Нью-Йорке, а также адвокат Гарольд Вейлл.

Встреча явно затягивалась: ни один из членов семьи не привык принимать важных решений. Все всегда решала Мадам. Наконец, Рой и Гарольд Вейлл решили обратиться в похоронное бюро Кэмпбелл и устроить очень скромные и простые похороны. Патрик и Мала переглянулись. Это было вовсе не то, что понравилось бы Мадам, в этом они были уверены.

Ничего никому не сказав, они отправились в квартиру на Парк-авеню и начали выбирать, чем украсить церемонию. Уход Мадам должен был стать таким же блистательным, какой была ее жизнь. Они выбрали платье от Ива Сен-Лорана – тяжелую сверкающую тунику, расшитую драгоценными камнями. С особенной тщательностью и любовью они выбирали камеи, изумруды и рубины, чтобы украсить ее маленькие руки.

Несмотря на то что Патрик предложил провести церемонию в квартире, Рой, ставший теперь главой семьи, настоял на том, что похороны пройдут в похоронном зале Кемпбэллов. Мала и Патрик договорились прийти туда раньше всех.

Рой устроил все как можно проще. Гроб матери стоял даже не в главном зале, а в маленькой комнатке на четвертом этаже. Только два жалких букета роз American Beauty украшали катафалк. Единственной обстановкой в этом помещении были большие пластмассовые кресла. Мала обратилась к одному из работников голосом, которым обычно разговаривала тетя:

– Перенесите мадам Рубинштейн в самый красивый зал.

– Это будет стоить еще тысячу долларов в день, – огрызнулся работник.

Мала даже не удостоила его ответом и, повернувшись к Патрику, тихо попросила его заказать любимые цветы Мадам, и побольше. Патрик поспешил к постоянному флористу Мадам и, терзаемый гневом и горем, заказал цветов на четыре тысячи долларов.

В течение следующих трех дней попрощаться с Мадам пришло шесть тысяч человек. Мала нарядила ее и сделала тщательный макияж. Люди подходили к гробу, стояли несколько мгновений, а потом оставляли соболезнования в большой книге, лежавшей рядом. Все лица выражали глубокую скорбь. Теперь она казалась еще более миниатюрной, похожей на одну из куколок своей коллекции. Вокруг благоухали гвоздики, дельфиниумы и пионы – повсюду хаотично громоздились огромные букеты… Бывший секретарь мадам Рубинштейн последний раз смотрел на нее: «Несмотря на то что ее пронзительные глаза были закрыты, я никогда не забуду ее лица, благородство ее черт. Волевой подбородок, нос, скулы… Крупные неизменные черты ее лица… Она была напудрена, кожа была гладкой, совершенно лишенной морщин. Гладко причесанные волосы блестели. Голубые жилки на висках, казалось, были нарисованы мастером-живописцем».

Перед Роем Титусом и другими членами семьи, стоявшими рядком друг подле друга, проходили ее друзья, коллеги, преданные сотрудники…

Среди особенно ожидаемых гостей церемонии были три журналистки, которых Мадам особенно отличала, – они появились только в конце последнего дня. В то время Нью-Йорк был в буквальном смысле парализован из-за забастовки таксистов. Нэнси Уайт, Евгения Шеппард и Салли Кикланд решили объединиться и предприняли вечером, после работы, настоящее большое путешествие по огромному городу. Им понадобилось около двух часов, чтобы пересечь сорок жилых кварталов на автобусе. Было уже почти восемь часов вечара, и около Мадам оставался только Патрик, который тепло их принял и тут же предложил стаканчик, чтобы прийти в себя. Они вспоминали Хелену, иногда даже смеялись… Наконец, Патрик отвел их в часовню, где стоял гроб, и все трое, очень взволнованные, прошелестели, как античный хор: «Здравствуйте, Мадам… Как вы красивы сегодня! Прощайте, Мадам…» Потом они ушли, тихонько ступая, будто извиняясь за что-то…

На следующий день в том же зале, где Мадам принимала скорбящих почитателей, состоялись похороны. Церемония была сведена к минимуму, на ней присутствовали только члены семьи и бывший секретарь. Раввин произнес речь, в которой, как вспоминает Патрик, слова «деньги» и «косметика» повторялись, словно припев в песне. Потом все подошли к гробу. Он к тому моменту уже был закрыт – как они, вероятно, расстроились, что не сняли с нее украшения! Рой, в сопровождении последней жены Ньюты и своей бывшей супруги, подошел к гробу и хрипло вскричал: «Прощай, мать!»

Наконец, Хелену отвезли на кладбище в Нью-Джерси, где покоился князь Гуриели. На этот раз Патрика уже не пригласили. «Именно тогда я понял, что моя жизнь с Мадам и работа, воплощенная в Мадам, умерли вместе с ней. Сердце мое сжалось», – писал он. Первое письмо с выражением соболезнований он получил из Франции; Эдмонда Шарль-Ру писала ему: «Я знаю, как бедной старой Хелене будет тебя недоставать».

 

Глава 40. Судьба сокровищ Мадам

В «большом завещании» находился список из сотни имен – каждому Хелена хотела оставить что-то на память, «сувениры» стоимостью от пятисот долларов до четверти миллиона. Состояние ее на момент смерти превышало сто миллионов долларов – недвижимость, ценности, облигации, украшения, произведения искусства, мебель и денежные средства, вложенные по всему миру.

И конечно, главное дело ее жизни: в компаниях работало больше тридцати тысяч человек, включая заводы, салоны красоты и принадлежавшие компании здания, разбросанные по пятнадцати странам. К этому нужно прибавить еще и наличность, которую Мадам всегда держала при себе.

Ходили самые невероятные слухи о будущей продаже ее империи. Говорили, что L’Oréal, братья Левер и даже «король ногтей» Revlon были заинтересованы в этой сделке. Но «дело» принадлежало лично Мадам и не продавалось. По крайней мере, тогда.

По словам О’Хиггинса, завещание Мадам было блестяще продуманной финансовой операцией и образцом деловой интуиции. В нем были упомянуты и члены семьи, и друзья, и сотрудники: части были неравные, а иногда текст становился просто абсурдным. Патрик О’Хиггинс был в числе избранных, потому что он получил пять тысяч долларов наличными и вдобавок две тысячи долларов годовых. «Чтобы он не умер с голоду!» – объяснила Хелена в свое время Гарольду Вейллу.

Удивительным для такого подробного завещания было то, что она оставляла в наследство очень мало личных вещей, картин, мебели или украшений. «Если оставить одному, то и другим надо будет». Это соображение заставило ее указать в завещании, что все ее имущество нужно продать, чтобы оплатить судебные издержки… Все, исключая меха и украшения. Меха поделили между собой Ньюта Титус и Мала. Что касается украшенных вышивкой и инкрустациями нарядов, например, от Поля Пуаре, некоторым из которых было уже больше сорока лет, то их нужно было отдать в музей. Некоторые такие вещи Хелена распорядилась разделить между подругами и малообеспеченными родственниками.

Через несколько месяцев после ее смерти, 12 октября 1965 года, в галерее «Парк-Берне» была устроена распродажа украшений. В Нью-Йорке это стало важным событием, которому New York Times посвятила отдельную колонку. Толпа из любопытствующих: тех, кто ничего не собирался покупать; состоятельных людей, которые хотели приобрести хоть что-нибудь, и ювелиров, желающих провернуть хорошую сделку, заполонила залы галереи. Триста предметов продавались с наценкой, которая не учитывалась в случае срочной покупки. Барочное ожерелье из восьми рядов огромных жемчужин, которое было на ней в гробу на церемонии прощания, было продано за одиннадцать тысяч долларов, хотя первоначальная цена была пятьдесят тысяч. Крупные перстни не имели большого успеха, несмотря на их ценностьь, потому что, как говорила Мадам, современная бижутерия производит тот же эффект. Некоторые подруги Мадам тоже купили кое-что на память.

Потом настала очередь недвижимости. Первыми были выставлены на продажу дома на острове Сен-Луи и на набережной Бетюн. Все было распродано по квартирам. Супруги Помпиду выкупили свою квартиру. Квартиру самой Хелены Рубинштейн на последнем этаже купил французский магнат, который занимался шампанским. Он, правда, был разочарован: по его мнению, только три комнаты были жилыми, остальные двенадцать оказались для него бесполезны.

Цеска Купер, сестра Мадам, которая осталась на посту директора британской компании, занимала квартиру в Лондоне еще восемнадцать месяцев, до своей смерти. Она умерла от сердечного приступа через полтора года после старшей сестры.

Дом на Парк-авеню был продан последним, и тоже по квартирам; все вместе принесло в шесть раз больше первоначальной цены. Мадам была бы довольна! Только одно обстоятельство могло бы омрачить ей эту радость: ее триплекс купил не кто иной, как Чарльз Ревсон, «король ногтей».

Оставались коллекции, которые Мадам собирала всю жизнь. Кроме миниатюр, которые она завещала музею Тель-Авива, все было распродано на аукционах, имевших невероятный успех. «Парк-Берне» развернула огромную рекламную кампанию в декабре 1965 года, анонсируя будущую весеннюю распродажу. Все произведения искусства: картины, рисунки, гравюры, мебель и все остальное, включая, конечно, прекрасную коллекцию африканского искусства, были выставлены в галерее «Парк-Берне» с 20 апреля до конца мая 1966 года. Более тысячи человек пришли в галерею, чтобы полюбоваться сокровищами Хелены Рубинштейн. Людей было так много, что на стенах установили мониторы, на которых показывали экспозицию для тех, кто не смог пробиться к стендам.

Прошло не менее восьми больших распродаж, которые вызвали интерес у самых крупных галерей, коллекционеров и торговцев искусством со всей Америки. Европейские специалисты тоже хотели в них участвовать, поэтому галерея «Парк-Берне» организовала дистанционные продажи.

Галерея оставила себе некоторые картины, «маленькие ошибки Мадам», которые оказались искусными копиями. Распродажа коллекций имела бóльший успех, чем продажа украшений. А гравюры Пикассо, Брака и Матисса были проданы по баснословным ценам. Сама же Хелена купила их когда-то всего за несколько долларов, которых хватало, только чтобы оплатить обед в ресторане для «бедного голодного художника»! Больше всего писали о коллекции африканского искусства из-за ее разнообразия, качества и цены.

Как только были урегулированы права наследования, все оставшееся имущество Мадам, согласно ее воле, было передано фонду Helena Rubinstein.

Остались дело и марка продукции, носящая ее имя. «Я бы хотела, чтобы моя компания существовала еще не меньше трехсот лет», – сказала как-то Хелена. Вначале делами компании занимались Рой и Мала, но вполне человеческие ограничения не позволили им вести дела триста лет. Дети Горация, Тоби и Барри, женились и вели совершенно отдельную от бизнеса семьи жизнь, в частности благодаря завещанию бабушки. Дочь Роя, родившаяся в 1958 году и носившая имя бабушки, была еще совсем ребенком, когда Хелена умерла.

Примерно через десять лет после ее смерти, в 1974 году, наследники Мадам Рубинштейн решили продать по отдельности все филиалы компании «Хелена Рубинштейн». Акции купила компания «Колгейт-Пальмолив», и в то время марке был нанесен значительный урон. Это стало настоящей катастрофой, несмотря на попытки привести дела в порядок. Так, например, была запущена новая линия макияжа на основе шелка Silk Fashion в 1977 году и появилось новое средство для загара два года спустя.

В 1980 году «Колгейт» продала все акции «Хелена Рубинштейн» американской компании «Альби Интернэшнл», акции которой принадлежали трем людям. И хотя в результате этой покупки чуда не произошло, но хотя бы был заключен контракт с Джорджио Армани на эксклюзивное распространение духов. Этот контракт гарантировал марке «Хелена Рубинштейн» почетное место на рынке парфюма.

Четыре года спустя, в 1984 году, «Л’Ореаль» выкупил часть акций американского и японского филиалов компании «Хелена Рубинштейн». После этого «Л’Ореаль» постепенно добился полного контроля над маркой.

* * *

Хелене бы, вероятно, не понравилось, что она стала просто именем, выбитым на воротах четырнадцати заводов и тридцати двух салонов красоты, на сотне тысяч баночек с кремом и флаконах с лосьонами, которые каждый день покупают женщины по всему миру. Она бы рассердилась из-за того, что стала «неким безличным существом, сидящим на куче денег и ставшим почти мифом в лубочном Нью-Йорке». «Дом за бетонным забором с колючей проволокой» – так писал о ней журнал Paris Match. Она бы страдала из-за этих слов, повторяя, что этот бастион был живым человеком, а забором служили идеалы, сила духа и жажда свершений.

 

Благодарности

Эта книга не увидела бы свет без помощи фонда «Хелена Рубинштейн» и, в частности, без участия генерального директора международной компании «Хелена Рубинштейн» Филиппа Вильмю (Philippe Vilmus), сотрудниц отдела по связям с общественностью Катрин Роз (Catherine Rose), Каролин Кастер (Caroline Caster) и Виржини Безаник (Virginie Bezanic), координатора интернет-службы по обслуживанию потребителей.

Бесценная помощь была оказана Сюзан Трейн (Susan Train), директором журнала Vogue USA, и госпожой Закин (Zaquin), директором журнала Vogue France.

Особенную благодарность я хотела бы выразить Сильвии Бедхе (Sylvia Bedhjet) и Лилит Фасс (Lilith Fass) за активное участие и неизменный теплый прием.

Благодарю Эммануэля Калло (Emmanuelle Gallo) и Марка Лекера (Marc Lecour) за ту безграничную щедрость, с которой они делились своими профессиональными знаниями и умениями.

Наконец, огромное спасибо всем, кто был готов выслушать меня и поддержать в моменты сомнений и неуверенности.