О’ Хиггинс возвращался на работу по Парк-авеню в полном смятении чувств. Что за обед! Что за потрясающие люди! Что за странная княгиня!
В то время Мадам было почти восемьдесят лет. И тем не менее эта женщина совершенно не походила на пожилую даму. «Твердый подбородок, бледная матовая кожа, на которой выделялись ярко-красные губы, искусно подрисованные живые и проницательные глаза, которые, казалось, светились во мраке… Ей едва можно было дать и половину ее возраста. Причиной этой вечной молодости были ее жизненная энергия, удивительная способность сосредоточиться и поразительная манера говорить. Ее речь могла нежно журчать, звучать мелодично как музыка, но иногда ее слова жгли, как удары хлыстом. Она могла быть и грозной, и добродушной». Юный Патрик О’Хиггинс был потрясен, очарован и удивлен этой странной женщиной и, конечно, очень впечатлен ее богатством и богемным окружением.
Мадам Рубинштейн оказалась права, и журналу Flair довольно быстро пришел конец. Вскоре после закрытия редакции Хелена позвонила Патрику и пригласила его в кино. Немного удивившись, Патрик согласился и оказался вечером на четырнадцатом этаже на 65-й авеню – вместе с княгиней они собирались смотреть «Бен Гура». В мраморном зале они были одни. Она показала ему два стула в уголке зала.
– Садитесь здесь. Я принесу что-нибудь выпить, и мы немного поболтаем.
Через несколько минут она вернулась с двумя стаканами и ведерком со льдом в одной руке и бутылкой скотча – в другой. Она села и, по обыкновению, положила ноги на удобную скамеечку.
– Приготовьте нам выпить, это мужское дело, – сказала она, протягивая ему стаканы.
Хелена не спускала с него глаз, пока он делал вид, что любуется видом из окна на Парк-авеню. Беседа, которая затем последовала, полностью изменила его жизнь.
– А теперь скажите мне, чего вы хотите на самом деле? Чем вы хотите заниматься в жизни?
Молодой человек только бессильно развел руками, ошарашенный вопросом.
– Хорошо, позвольте мне объяснить. Вы производите впечатление плейбоя. Вам нужна стабильность и некоторое руководство. Вы должны стать более амбициозным. Вы соблазнительны, честны, вы оригинально мыслите и хорошо воспитаны. А у меня слишком много дел, и моя ноша слишком тяжела. Вокруг меня много людей, но рассчитывать на них я не могу. Конечно, у меня есть семья. Но мои близкие, в основном, хотят просто наслаждаться жизнью. Люди, много людей… А на самом деле я одна в ответе за все. За все! В Нью-Йорке легче, но в Европе… вы просто не можете себе представить! Везде сплошные интриги и скука. Я вас уверяю, когда-нибудь это меня убьет.
Молодой человек не знал, что и думать. «Она била себя в грудь так, что жемчужные нити у нее на шее глухо ударялись друг о друга. Она воздевала руки, закатывала глаза, хлопала меня по колену и грозила пальцем в сторону воображаемых врагов. Я с трудом сохранял серьезный вид. Это странное маленькое создание казалось воплощением классической еврейской мамы со всеми ее страхами, волнением и гневом».
– Говорю вам: вы можете быть нам очень полезны… очень полезны мне! Вы можете заниматься настоящей работой, сделать карьеру, построить свое будущее. С нами… со мной!
Сила, исходящая от этой женщины, одновременно властной и по-матерински заботливой, ошеломляла. Патрик судорожно вздохнул, ему захотелось выпить еще и выйти на улицу подышать воздухом… а, попросту говоря, сбежать. Хелена заметила это и сразу же отпустила его.
– Мы достаточно поговорили. И у вас, и у меня был трудный день. В понедельник приходите ко мне в контору ровно в десять. Поговорим о делах.
Величественным жестом Мадам дала понять, что разговор окончен.
Той ночью он не мог заснуть. Слова княгини все время звучали в ушах: «будущее», «поговорим о делах», «вы мне нужны». Его волновала предстоящая встреча: «Зачем я ей нужен? Для чего? Что она от меня хочет?»
Телефонный звонок прервал его размышления. Это был Федерико Паллавичини.
– Мне только что звонила княгиня и говорила о вас по-немецки. Это очень хороший знак! Знаете, обычно она много не платит. Просите как можно больше, она все равно даст только половину.
В понедельник утром, взволнованный и полный сомнений, Патрик почти бегом добрался от своего дома до конторы мадам Рубинштейн. К счастью, путь был недолгим. По дороге он случайно поглядел в витрину попавшейся навстречу аптеки и резко остановился: Элизабет Арден, Жермен Монтей, Дороти Грей… Разнообразные косметические средства, среди которых выделялись маленькие белые баночки с золотой надписью «Хелена Рубинштейн». «И кто же покупает всю эту чепуху? Все эти товары? Одни женщины! А мне-то что здесь делать?» – подумал он.
Внимательнее разглядев витрину, он стал читать надписи на других баночках, таких же роскошных: Макс Фактор, Ревлон, Чарльз Антель – это были уже мужские имена.
Немного успокоившись, Патрик О’Хиггинс зашагал по Пятой авеню поувереннее. Он вдруг понял, что рынок красоты – это огромнейшая индустрия, и, возможно, он мог бы найти тут место и для себя.
Часы собора Святого Патрика пробили десять (вероятно, это был знак судьбы), когда молодой человек достиг угла Пятой авеню и 52-й улицы и остановился перед восьмиэтажным бежевым зданием. На высоте второго этажа большими золотыми буквами было выбито «Хелена Рубинштейн». Именно в тот момент Патрик по-настоящему осознал, какое важное положение занимала эта маленькая нетерпеливая дама. Как странно повернулась его судьба, даровав встречу с ней! Как удивительно, что у нее хватило времени заинтересоваться им и даже пригласить его к себе на работу!
Вход находился со стороны 52-й улицы. Он обогнул здание и поднялся на лифте на пятый этаж. В приемной, выдержанной в розовых тонах, его встретила секретарша и провела в кабинет Мадам. Сидя перед дверью кабинета на маленьком канапе, Патрик слышал ее сердитый голос, сотрясавший стены. Чтобы успокоиться, он стал листать один из номеров Glamour, лежавший в кипе других журналов на столике с ножкой в виде негритенка. Определенно, княгине нравились необычные интерьеры.
В журнале канцелярскими скрепками были отмечены страницы с рекламой продукции марки. Чтобы как-то занять себя, он стал изучать ее, стараясь понять основной принцип. Но сосредоточиться было очень сложно, потому что голос Мадам за дверью становился все громче. Время от времени она выкрикивала «мерзавец», и гремели удары кулака по столу. Ей никто не отвечал, и Патрик даже подумал, что Мадам или переживает приступ гнева в одиночестве, или попросту разговаривает с кем-то по телефону. В соседней комнате сидели невозмутимые секретари, которые, казалось, ничего не слышали, и пишущие машинки продолжали стрекотать как ни в чем не бывало.
Вдруг дверь кабинета резко открылась, пропуская внутрь трех женщин с искаженными лицами, которые, глядя прямо перед собой, быстро пересекли коридор. Сквозь открытую дверь изумленный молодой человек увидел княгиню. «Величественная, маленькая, она стояла, уперев руку в бок, около огромного резного письменного стола эпохи Возрождения. Другая рука была воздета к небесам. Казалось, стол занимал половину комнаты». Рядом с ней возвышался ее сын Гораций. Уставясь в пустоту, он нервно дергал себя за острую бородку… Две женщины стояли в кабинете недвижимо перед Мадам, а третья, «казавшаяся самой решительной», принялась с невозмутимым видом наводить порядок в комнате: опустошала пепельницы, складывала бумаги, расставляла по местам стулья…
В этот момент Патрик увидел перед собой совсем другую княгиню. Ее лицо было искажено гневом.
– Я повторяю, что это свинство, абсурд, глупость! Это хуже, чем ничего…
Она снова ударила обеими руками по столу и, подняв голову, заметила Патрика О’Хиггинса. Любезнейшая улыбка тут же осветила ее пылавшее яростью лицо. Она сделала ему знак войти.
– Входите… Входите быстрее и посмотрите на эту дрянь!
Даже не представив его двум женщинам, стоявшим по стойке «смирно» перед ее столом, она протянула ему эскиз рекламного плаката.
– Посмотрим, что он скажет! А вы не стесняйтесь, говорите прямо.
Патрик внимательно изучил эскиз и вспомнил заглавие статьи в журнале Glamour, напечатанное большими буквами, которое все объясняло: «Хелена Рубинштейн: это я говорю с вами!» Он собрал все свое мужество и сказал:
– Эту копию читать не очень легко.
Княгиня согласно кивнула. Ободренный, он продолжал:
– К тому же текст мне кажется немного обезличенным.
И вот – эскиз летит на пол, а она снова начинает яростно барабанить кулаками по столу. Одна из женщин судорожно вздохнула, а вторая робко прошептала: «Но Мадам…»
– Все, хватит! Мы поговорим об этом позже, – прервала ее Хелена, указывая пальцем на дверь.
Две женщины молча покинули кабинет. Гораций, продолжавший яростно щипать свою бороду, тоже вышел вслед за ними. Мадам повернулась к молодой энергичной женщине, которая в тот момент деловито открывала окна.
– А у него что? Почему он тоже ушел?
Девушка в ответ только пожала плечами.
– Ну что ж, а сейчас поговорим о делах. Надеюсь, это будет приятный разговор, потому что день у меня начался так себе.
Патрик быстро огляделся. Кабинет казался принадлежащим мужчине: строгая мебель и антиквариат, только люстра из венецианского стекла придавала ему некоторую женственность. Громкий кашель мгновенно прервал задумчивость Патрика. Немного отдышавшись, княгиня Гуриели продолжила:
– Это от кофе. Я пью слишком много кофе. Так, рассказывайте, что вы умеете.
Не дав ему даже раскрыть рот, Мадам сама принялась перечислять те профессиональные качества, которые ее интересовали.
– Он умеет писать и говорить по-английски, по-французски и по-итальянски. Он хорошо разбирается в искусстве… Ну, а то, чего он еще не знает, – выучит!
Секретарша согласно кивала.
– Сколько? – промурлыкала княгиня, подойдя вплотную к молодому человеку.
Патрик тут же вспомнил совет своего друга Паллавичини и с безразличным видом промурлыкал в ответ:
– Четырнадцать тысяч долларов…
Мадам схватилась за горло и рухнула в кресло. Снова была разыграна сцена «еврейская мать» – она воздевала руки горе, будто в молитве, недоуменно указывала на него пальцем, качала головой и подпрыгивала в своем кресле.
– Он хочет разорить нас! – прошептала она, почти плача.
На глазах секретарши, которая с интересом за ними наблюдала, было разыграно настоящее представление. Хелена спорила, доказывала, сердилась и, в конце концов, вынула из ящика стола конверт, быстро что-то на нем нацарапала и передала юноше.
– Это мое последнее предложение.
«Семь тысяч долларов в год». Слово «семь» было подчеркнуто один раз, а слова «в год» – два. Он слабо пробормотал «да» и добавил:
– У попрошайки нет выбора.
– Вы чертовски правы!
Этим утром Патрик О’Хиггинс вступил в «золотой ад Хелены Рубинштейн», как он потом назвал свою книгу. Он останется рядом с ней до конца.