Хелена всегда могла точно угадать настроение женщин. Она инстинктивно понимала их желания, потребности, тревоги и то, что им нужно предложить, в зависимости от обстоятельств.

После того как продукт был тщательно протестирован и готов к запуску на рынок, она сама выбирала ему название. Выбор был так важен, что ради этого устраивались специальные совещания, которые проводились самой Мадам или мисс Фокс. Каждый мог выдвинуть свою идею. Чем больше вариантов, тем выше шанс выбрать лучшее название. Сара Фокс, человек конкретный и прагматический, выступала в роли арбитра, выбирая нечто среднее между экстравагантными предложениями Хелены и вкусами покупателей. Мадам очень ценила этот талант и всегда прислушивалась к ней. Если продукт не был новинкой (часто бывало именно так), она начинала с того, что изучала похожие продукты конкурентов и анализировала их названия.

Выбор названия для средства по уходу за собой очень важен, потому что создает впечатление о его качествах у потенциальных клиентов. Название должно быть одновременно соблазнительным, легким для запоминания, дерзким и женственным. Из всех предложенных вариантов Хелена всегда выбирала самый простой и прямолинейный. Она понимала, что ее знание французского и английского несовершенно, и доверялась больше интуиции, музыке звучания слов, и ошибалась редко.

Элизабет Арден относилась к этому совершенно по-другому. Она обожала лошадей и часто выбирала для своих средств название, которое напоминало о них, например Maine Chance («Мен шанс»). Конюшни Элизабет Арден под таким названием поглощали большую часть средств ее компании, но поскольку это были ее личные средства, никто не смел возражать. Один из своих парфюмов она назвала Blue Grass («Голубая трава»), в честь туманных холмов Кентукки. А кремом Eight Hours («Восемь часов») по ее указанию пользовались на конюшне и массировали им суставы молодых кобыл.

Чарльз Ревсон подходил к делу более научно. Когда на рынке появлялось новое средство, он обдумывал все плюсы и минусы продукции конкурентов, тщательно изучал рынок и только потом на этом основании выбирал название. Если он был уверен в выборе, то без колебаний тратил миллионы долларов на раскрутку.

Когда традиционное средство для снятия макияжа должно было быть выпущено на рынок в новой форме, Мадам собирала знаменитые совещания. Она хотела подобрать название, которое бы лучше всего описывало продукт, «деликатно и изящно». Название становилось причиной ожесточенных споров, а названия средств, уже существующих на рынке, вызывали у нее бурный всплеск эмоций:

– Milky Cleanser (очищающее молочко) – это похоже на молочную ферму! Flowing Velvet (струящийся бархат) – разве бархат может «струиться»! Penetrating Cleanser (проникающее очищение) – ну это по крайней мере отражает суть!

В длинном списке предложенных названий все время повторялись два слова, которые привлекли ее внимание: deep – глубокий и cleanser – очищающий.

– Глубокий, это хорошо, очень хорошо! – воскликнула она. – Очищающий – еще лучше. Давайте использовать два слова вместе – Deep Cleanser, глубоко очищающий лосьон. Все, решено!

Так это средство обрело название. Но Мадам все равно продолжала задавать вопрос за вопросом: «А как это звучит по-немецки, по-итальянски, по-французски, по-японски? И в самом деле, а как по-японски? Впрочем, все равно! Раз японцы научились произносить Coca-Cola, почему бы им не научиться произносить Deep Cleanser?

* * *

Долгие месяцы Патрик был завален работой, он без конца исполнял пожелания Мадам: нам нужны хорошие тексты, нам нужны упаковки из пластика, нам нужны средства, легкие в употреблении… Каждый день – новое задание. Так работали все. «Мадам нравилось, когда все вокруг были заняты, причем заняты так, что не перевести дыхание», – говорил ее секретарь.

В конторе на 52-й улице все думали, что Патрик О’Хиггинс, последний протеже Мадам, скоро исчезнет, как многие его предшественники… Но с течением времени стало ясно, что этот случай совсем другой и что Мадам особенно отличает его. Коллеги начали искать с ним дружбы, полагая, что она открывает ему все свои секреты. Это было почти истиной! Мадам хотела, чтобы он работал в ее собственном кабинете, присутствовал почти при всех ее телефонных разговорах, даже самых конфиденциальных. Он знал почти все о ее личных и профессиональных делах.

Однажды по конторе поползли слухи, что Мадам вскоре уедет во Францию. Она действительно ездила туда два-три раза в год, чтобы лично проверить, как обстоят дела за океаном. Тогда, в 1952 году, всем было интересно, кто же будет сопровождать ее. Ей всегда был нужен человек, готовый исполнить ее малейшее желание. На работе Хелена держала всех в таком напряжении, что ее скорый отъезд вызывал всеобщее облегчение. «Теперь все это начнется во Франции», – вздыхали сотрудники и гадали, кого она выберет в сопровождающие. Наконец, Гораций решился поставить вопрос ребром.

– Обычно в путешествиях мою мать сопровождает господин Огенблик, – объявил он Патрику. – Но сейчас он нездоров, а моя мать хотела бы уехать как можно раньше. Кажется, кроме вас больше некому.

– А почему вы не едете? – поинтересовался молодой человек.

– Мы недавно поссорились, да и вообще мать не доверяет мне в том, что касается дел.

– Не доверяет вам?

– Мама считает, что я слишком импульсивен и непоследователен. И вот…

Патрик понял, что подозрение, зародившееся у него довольно давно, не лишено оснований. Мать и сына разделяет пропасть.

Из всех близких Хелены Гораций казался ему самым непонятным и двойственным человеком. Он с большим трудом установил отношения с этой женщиной, которую, несмотря на то что она была его матерью, упорно называл «мадам Рубинштейн». Хелена любила его и за то, что он был очень похож на Эдварда, но относилась к сыну неровно. Она говорила: «Гораций очень умен, но он чудной». Это противоречивое утверждение должно было, по ее мнению, объяснить тот факт, что Гораций не имел характер дельца. Он иногда воображал себя директором галереи, эстетом, продюсером или модным журналистом. Мадам же говорила, что он «очень похож на своего отца и полностью зависит от компании».

Появления Горация в конторе иногда «согревали ее, как солнечные лучи, а иногда приводили в ярость». Порой Хелена одаривала его возможностью выполнить какое-то задание. Например, он недолго занимал пост художественного консультанта. Она упрекала его за неуверенность и ненадежность, и именно она лишала его работы, которую сама же незадолго до этого ему доверила. Для Горация Хелена была одновременно любящей, преданной, требовательной и властной матерью. И сын от нее не отставал. Патрик О’Хиггинс присутствовал при тяжелых сценах между ними – никто ни в чем не хотел уступить другому… Поэтому он говорил: «Не отдавая себе в этом отчета, они медленно разрушали друг друга».

* * *

Мадам, которой Патрик ничего не сказал о разговоре с Горацием, сама заговорила о поездке, спросив его в лоб:

– Хотите сопровождать меня в Европу?

– Да, с удовольствием, – ответил Патрик с безразличным видом, с трудом стараясь скрыть охватившую его радость.

Мадам предупредила, что речь не идет об отдыхе и что он должен будет много работать, даже по выходным. Ответ был всегда один – «да».

– Но вам действительно придется очень тяжело работать.

– Да, я понимаю, – ответил он уверенным тоном.

– Очень хорошо. В таком случае… Сначала мы поедем в Париж, потом в Австрию, Швейцарию и Италию. Нам надо многое успеть. Завтра рано утром приезжайте ко мне, нам надо все обсудить и спланировать.

Подготовка к отъезду была ужасна, как всегда. Мадам находилась во власти все тех же демонов. Она кричала, бранилась, все время говорила, что опаздывает, и притом не по своей вине. Она проводила поздние совещания у себя в кабинете, за которыми следовали другие, еще более поздние, уже у нее дома. Перед отъездом она хотела встретиться с начальником каждого отдела, заставляла их выкладываться по полной программе и давала указания, которые отменяла несколькими часами позже. Потом вдруг начинала заниматься личными делами: заказывала несколько ящиков мацы, дюжину тюбиков губной помады, дорожные чеки и… слабительное, с которым никогда не расставалась. Все сотрудники были уже на пределе, секретарши обменивались названиями лучших транквилизаторов, а члены семьи старались больше, чем когда-либо, держаться от нее подальше.

Накануне отъезда Гораций пришел в контору пожелать ей счастливого пути – никому из близких никогда не разрешалось провожать ее в аэропорт. Несколько коротких резких фраз вместо прощания – и мать и сын расстались. Гораций потихоньку сделал Патрику знак выйти за ним в коридор.

«Я вам не завидую, – сказал он, удостоверившись, что их не слышно. – Раньше я часто ездил с матерью. Она будет заставлять вас подниматься в семь часов утра. Попытается сделать вас своим посыльным, и если вы позволите ей это, она не оставит вас в покое ни днем ни ночью. В Париже, возможно, начнутся выяснения отношений с господином Амейсеном, генеральным директором. Это порядочный человек и большой модник. Этого нельзя сказать о большинстве людей, которые окружают Мадам Рубинштейн. Она обожает мучить его, считает ленивцем из-за того, что он не приходит на работу раньше десяти. И потом там есть Стелла Осчестович, моя тетка.

Стелла – президент компании во Франции, но на самом деле она ничего не делает, только смущает господина Амейсена. Она очень боится Мадам и недавно, чтобы повысить свои акции в ее глазах, пригрозила самоубийством. Все другие уловки уже перепробованы. Знаете, как отреагировала мадам Рубинштейн? “Стелла не убьет себя, она собирается заказать себе четыре новых платья”».

После этой тирады Гораций пожал Патрику руку и сделал вид, что благословляет его. Молодой человек лишился дара речи.

Наконец пришло время отъезда! Как они и договорились, Патрик приехал на Парк-авеню в семь часов утра. Мадам уже ожидала его, в нетерпении перетоптываясь, отчего сотрясались горы приготовленного багажа.

К самолету их отвез лимузин, в который бедный секретарь еле втиснулся из-за многочисленных чемоданов, сумок и ящичков. «Со всем этим багажом мы попадем в аварию», – жаловалась Мадам. Аэропорт временно располагался в скромном небольшом здании. Реактивных самолетов еще не было, и пассажиры, пересекавшие Атлантику, проводили по четырнадцать часов в старых DC4.

Патрик боязливо подошел к турникетам Pan America, «нагруженный как сицилийский мул». Мадам чувствовала себя не лучше. Перевес был очевиден! Она нервно приказала ему снять с ленты один из чемоданов и вытащила оттуда два норковых манто, которые набросила Патрику, нагруженному сумками, на плечи. Потом сунула билет ошеломленному стюарду: «Теперь – уверена, что перевеса не будет!»

Потом долго погружались. «Когда мы шли к самолету, мы, должно быть, напоминали пилотам братьев Маркс, только нас было двое, а не пятеро. Я неверной походкой шел впереди, на моих плечах болтались два меховых манто, а в руках я нес многочисленные бумажные пакеты и шляпные картонки. Мадам меня подбадривала: осталось всего пятьдесят метров, не теряйте мужества!» При этом она легонько подталкивала его сзади чемоданчиком с туалетными принадлежностями, единственным багажом, который она несла.

Во время посадки Мадам в свойственной ей манере рассуждала о состоянии дел во французской компании, о чем незадолго до этого говорил с ним Гораций.

– Эта поездка не принесет мне никакого удовольствия, а только раздражение, головную боль и проблемы! К тому же там Стелла, моя сестра. Это просто камень на шее. С директором, господином Амейсеном, она не разговаривает. Он, конечно, бездельник, правда, умный и проницательный, настоящий иезуит. А потом еще набережная Бетюн, там Эжени и Гастон… Просто ад.

Она рассказала секретарю, как эта пара в 1934 году попала к ней на службу, когда она переехала с квартиры на острове Сен-Луи. Той ночью, когда они летели в Париж, Мадам говорила только о делах, которые их там ожидали.

– Знаете, что нас губит? У французов слишком много отпусков. Вот что нас губит! Месяц летом, неделя на Рождество, религиозные праздники, светские праздники… Бьюсь об заклад, что у этой нации больше всего выходных в мире. К тому же оплачиваемых работодателем!

Она считала себя жертвой французской страсти к безделью.

– Французам, – кивала она в сторону невидимого собеседника, – нужен новый диктатор, новый Наполеон.

Несколько лет спустя, когда к власти во Франции пришел генерал де Голль, Мадам послала ему такую поздравительную телеграмму: «Французы нуждаются в вас. Будьте сильным!» Вероятно, де Голлю это понравилось, и он ответил: «Дорогая мадам! Я постараюсь».

Старый самолет DC4 совершил посадку для заправки топливом в Ирландии, в Шенноне. Ночь была холодной и звездной. Пассажиры могли отдохнуть и сделать покупки, потому что Шеннон был свободной от налогов зоной и там все было гораздо дешевле.

К Хелене Рубинштейн подбежала группа монахинь, летевших в Рим – они только что видели ее портрет в журнале Globe, – щебеча, как стайка школьниц, они просили автограф. Одна из них воскликнула: «Да благословит вас Бог! Это для моей племянницы, она с ума сходит по вашему Apple Blossom».

– Узнайте ее имя и адрес, – приказала Мадам Патрику, расписываясь на разных клочках бумаги и даже открытках с религиозными сюжетами, которые ей сунули монахини. – Я пошлю ей образец, когда вернусь в Америку.

Это были не просто слова – поездки всегда вызывали у нее всплески щедрости. За четырнадцать лет работы ее секретарь отправил бесчисленное количество маленьких посылок людям, с которыми она познакомилась подобным образом в дороге. Кому-то нужно было послать помаду особого оттенка, кому-то крем, кому-то – туалетную воду… «Никогда нельзя относиться к клиентам наплевательски, – говорила Мадам, – особенно к потенциальным. К тому же маленький пробник не разорит нас». Это было частью рекламной политики компании.

На самом деле поездки в Париж необязательно совпадали с выходом на рынок новой продукции. Зато обязательно совпадали с сезонами показов от-кутюр. Этому было много причин. Во-первых, Хелена одевалась у Юбера де Живанши, который недавно появился на небосклоне французской моды, к тому же они были хорошими друзьями. Многое она покупала и у Кристиана Диора. Вдобавок у нее была собственная портниха, которая копировала вещи, прельстившие Хелену в коллекциях. Во-вторых, она преследовала сугубо профессиональные цели. Показ новых коллекций привлекал в Париж, столицу моды, журналистов со всего мира. Мадам устраивала специальные приемы на набережной Бетюн и приглашала прессу. Она рассказывала гостям о своей продукции, а директор по связям с общественностью – в той поездке это был Патрик О’Хиггинс – раздавал рекламные брошюры для печати. Вечера на острове Сен-Луи были отличной рекламой марки.

У Мадам был свой, очень личный подход к журналистам во всех странах, где она появлялась. Она устраивала небольшие обеды у себя в квартире, куда приглашала трех-четырех, самое большее пятерых журналистов, пишущих о моде. Она подробно рассказывала о продукции, которую хотела продвигать на рынке. Стратегия ее была довольно сомнительной. Она надевала столько украшений, сколько было приглашенных журналистов – журналистов моды, в основном женщин, но тактика оставалась неизменной и для мужчин. «Четыре журналиста, четыре украшения. Украшение станет лучшим подарком, особенно если вы сами его носили. Поэтому я сама надеваю их, прежде чем подарить».

После приятной трапезы и не менее приятной беседы Мадам на прощание раздавала гостям подарки: «перстень, который принесет вам удачу», «браслет, подобранный в цвет ваших глаз, дорогая», «брошь того же тона, что и ваше очаровательное платье», «жемчуг, который обязательно покорит вашу супругу», и так далее… Каждый уносил с собой роскошный подарок! Перед этим Мадам никогда не упускала случая представить взорам восхищенных гостей свои бесчисленные наряды: это маленькое платье было создано специально для нее Баленсиагой, а это – Жанной Ланвен, а это исполнено по эскизу Пуаре, а вот норковое манто от Максимилиана она больше не носит и просто хранит как память. После всего этого журналисты уже не могли не написать обещанной статьи.

В тот год Мадам снова искала секретаря для своего директора Эммануэля Амейсена. Директор по кадрам разместил объявление во множестве газет и среди прочих претендентов встретился с одной молодой женщиной, имевшей техническое образование, но желавшей поменять род занятий. Она обладала бесценным для международной компании качеством: свободно говорила на английском, немецком и итальянском языках. Он попросил ее подождать несколько минут и исчез. Потом он вернулся «с маленькой славной женщиной», которая поговорила с ней на английском языке и задавала огромное количество вопросов о ее прежних местах работы, о бывших должностях и обязанностях, и еще на самые разные темы. Молодая женщина отвечала уверенно на все вопросы. Потом «маленькая славная женщина» ушла, а провожавший ее директор вернулся и сказал, что она произвела очень хорошее впечатление на Мадам Рубинштейн, «но мы с вами свяжемся позже». Сильвия Бедхе лишилась дара речи. Она не только не узнала собеседницу, но, по ее словам, «даже не знала о ее существовании: для меня слова “Хелена Рубинштейн” были просто названием марки». Сильвию Бедхе взяли на работу.

Очень быстро Сильвия поняла, что Мадам использует секретарей для того, чтобы они доносили ей на своих начальников. И действительно, Хелена, уезжая в Соединенные Штаты, сказала ей:

– Я на вас рассчитываю и жду от вас подробных писем.

– Нет, Мадам, – смело ответила Сильвия, – я этого делать не буду.

Хелена много раз повторяла попытки, но Сильвия всегда отказывала ей. Это не помешало им стать лучшими подругами, и когда Мадам приезжала в Париж, то не желала иметь ни с кем дела, кроме Сильвии Бедхе. А та на короткое время занимала должность секретаря директора: вскоре ее назначили координатором европейских маркетинговых проектов. Эту должность она занимала более двадцати лет.

Патрик О’Хиггинс вспоминает, что познакомился с ней в самом начале своей карьеры во время первого приезда в Париж: «Мы завершили дела в кабинете господина Амейсена. Там меня представили его изящной секретарше, Сильвии Бедхе». А Сильвия описала Патрика, как «очаровательного мальчика, тонкого и образованного».