Шел 1990 год. До распада Советского Союза оставался год, но мы не знали этого и жили, как прежде. Вообще, человек счастлив тем, что не может знать своего будущего. Да, были трудности с продовольствием, даже в Москве, и мэр города Г. Попов ввел карточки на алкоголь и табак.

Мы планировали поработать в этом году в Таджикистане на институтском полигоне в Гарме, который был создан для разработки методов прогнозирования землетрясений. Для этой цели необходимо было измерить параметры литосферных электромагнитных сигналов в районе города Хаит, в 1948 году уничтоженного вместе с жителями землетрясением. Его очаг был под городом и не угасал в то время, возникали толчки разной силы. Наша сейсмостанция «Чусал» была размещена в этом районе, чтобы иметь возможность наблюдать за очагом землетрясения. Многометровая толща земли и камней, сошедшая во время землетрясения с окрестных гор, накрыла город вместе с жителями. Мы предполагали, что разрабатываемый нами метод прогноза должен помочь предотвратить подобное. Нашей поездке способствовало и то, что бывавший в институте молодой начальник полигона А. Я. Сидорин, сменивший на этом посту И. Л. Нерсесова, приглашал меня как члена партийного бюро приехать в Гарм.

И вот летом 1990 года мы вместе с аппаратурой прилетели на полигон. Мы – это я, Сергей Крылов и его лаборант Олег Беляков. Сделав доклад на ученом совете полигона о целях и задачах выполняемой нами работы и добившись милостивого «разрешаем», мы стали готовиться к выезду на сейсмостанцию.

Первым делом получили месячный продовольственный паек, в котором по личному указанию начальника полигона было не пять, а десять банок тушенки. Однако он оказался не очень нужен, так как на сейсмостанции местные жители подарили нам пойманную стальной петлей дикую свинью, разорявшую их огороды. Мусульмане на дух не переносят свинины, а мы, забив холодильник мясом, наслаждались ею в вареном и жареном видах.

Примечательно, что в поселке Комсомольский, расположенном напротив сейсмостанции на другом берегу реки Сурхоб, торговали водкой двух видов. Одна, российского производства, продавалась из-под прилавка, другая, местная, желтоватого оттенка, предлагалась всем желающим. Российская была для местных авторитетных людей – раисов, то есть начальников. Начальник сейсмостанции Кох имел у местных некоторый вес. И он был раисом, так как у него в официальном подчинении была жена. Она считалась лаборантом и должна была проявлять записанные на фотобумагу сейсмограммы. Поэтому ему тоже отпускалась российская водка.

Жили мы в комфортном домике, построенном для работавших здесь раньше американских ученых. Вот картинка из той жизни. Вечер. В доме ярко горит электрическая лампа. Дверь на улицу открыта, в домике жарко. Мы с Сергеем сидим за столом на стульях, Олег из-за жары присел на пол. Вдруг из темноты на свет выбегает огромный ядовитый паук каракурт. Миг – и Олег оказывается висящим под потолком, каким-то образом прилепившись к поперечному потолочному брусу. Потом, когда мы с Сергеем убили эту тварь и все закончилось, Олег удивлялся, как это он из положения сидя прыгнул так высоко и как смог удержаться за такой ничтожный выступ. Чего только не сделает человек, если сильно испуган!

В общем, все было нормально, когда от заместителя директора М. Б. Гохберга пришло сообщение о том, что мне надо срочно лететь в Москву, поскольку для работы в США меня приглашает профессор Р. Майер из Университета штата Висконсин (город Мэдисон). В Москве узнал, что в США я могу работать только с сотрудником института С. Дараганом. Он и его жена Е. Люкэ трудились в спецсекторе института. Сергей разрабатывал теорию и конструировал высокочувствительные сейсмометры для обсерватории «Боровое», расположенной недалеко от семипалатинского полигона. Их устанавливали в загерметизированных штольнях на глубине не менее 100 метров, так как изменение температуры на долю градуса вызывало паразитные процессы в металле корпуса и приводило к снижению чувствительности прибора.

Был у Сергея один, с моей точки зрения, существенный недостаток. Он не знал английского языка. В школе у него был немецкий, в институте тоже, так что с разговорным английским ему пришлось столкнуться впервые. Я, как и он, в школе изучал немецкий, однако в университете стал заниматься английским. Так что в первой поездке мне было легче, чем Дарагану. Я мог как-то объясниться и понимал многое из сказанного.

Американцы не очень-то распознают английский, которому нас обучали, как и мы не слишком хорошо воспринимаем их американизированный английский. Я был в Штатах не первый раз и как-то приспособился, а вот Сергею с его самолюбием приходилось довольно трудно. Я помогал ему, как мог, однако это не всегда было возможно.

В первой моей поездке в США мы с В. Маркушевичем в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса работали с директором Сейсмологического института Леоном Кноповым. Он был миллионером, так как женился на женщине, отец которой в 1927 году придумал и запатентовал электрическую изоляционную ленту. Но говорил, что его дети, получив деньги, будут знать, как они достаются. Потому две его дочери лет 12–14 зарабатывали деньги как бебиситтеры, то есть по вечерам сидели с чужими детьми, пока их родители были в кино, на вечеринке или в других местах, а сыновья, еще младше девочек, по утрам на велосипедах развозили почту.

В то время мы разрабатывали новый метод прогноза землетрясений с помощью мощных стационарных университетских компьютеров фирмы IBM. Здесь-то Кнопов и поймал меня.

Дело в том, что для решения прямой задачи мы отлаживали на этих машинах довольно сложную программу. Прямая задача подразумевает, что, задавая источник, мы можем получить волновую картину на любом расстоянии от него. Для этой цели пишется ЭВМ-программа, которая в силу сложности задачи проходит процесс отладки, приводящий ее в реально готовое состояние. Работа эта велась в рамках соглашения, по которому все расходы принимающей нас стороны компенсировались Госдепартаментом США.

При отладке программы необходимо было заменять операторы, каждый из которых был записан на свою перфокарту. Результаты отладочного счета раз в несколько дней выдавались на бумагу. На ней для удобства дальнейшей отладки между операторами были двойные интервалы, в которые и вписывались исправления.

По американской традиции на каждой распечатке стояла стоимость бумаги, на которой она была напечатана, – обычно в пределах 30–60 центов. По сравнению со стоимостью потраченного на расчет машинного времени, составляющего сотни и тысячи долларов, это была ничтожная сумма.

Уф, теперь подхожу к сути. Проработав таким образом распорядок месяца, мы были несколько удивлены воплям Кнопова в коридоре о том, что своими безумными тратами я разоряю США, и другим высказываниям в том же духе. Вскоре в комнату влетел, потрясая распечаткой, красный Кнопов. Суть его претензий была в установленном мною двойном интервале. Несмотря на приводимые весомые аргументы, мне пришлось сделать одинарный интервал, что существенно замедлило работу, но на каждом счете давало экономию порядка десяти центов. Эта история похожа на анекдот, но, поверьте, все так и было. Да, и у миллионеров есть свои причуды.

Продолжу рассказ о нашей с Дараганом поездке в США в 1990 году. Вначале нам надо было лететь самолетом до Дублина (Ирландия), потом пересаживаться на самолет Дублин – Чикаго и автобусом добираться до Мэдисона. Академия наук в это трудное время могла оплатить только самолет до Дублина, американская сторона финансировала перелет в Чикаго и автобус.

Отправили нас в дальнюю дорогу без единой копейки. Рейс Москва – Петербург – Дублин выполнялся раз в неделю. Прилетев в Дублин, мы сразу же пошли в авиакомпанию за билетами. Резюме ответа компании: билетов нет. Мы с Сергеем трезво оценили наши возможности. Стало ясно, что неделю без денег до следующего рейса нашего самолета на родину нам не продержаться. И вот, стоя в центре аэропорта, мы стали думать, что же нам делать.

В это время к нам подошла женщина и спросила, почему мы такие грустные. От безысходности я рассказал ей о нашей ситуации. Она сказала, что попробует нам помочь. Женщина куда-то пошла, и мы двинулись за ней. Шли какими-то переходами, лестницами вверх-вниз. Наконец, пришли в довольно большую служебную комнату без окон, где за столами сидели пять или шесть крепких мужчин. Женщина рассказала им о сложившейся ситуации, и они стали тщательно смотреть наши документы, о чем-то вполголоса переговариваясь друг с другом. Потом что-то сказали женщине, она вышла из комнаты, а мы вслед за ней. Подойдя к амбразуре в толстой стене, она сообщила, что нам нужно подать паспорта. Я просунул наши паспорта в эту дыру и через некоторое время получил их обратно, но уже с авиабилетами до Чикаго. Будучи в предынфарктном состоянии, мы не смогли выразить всю переполнявшую нас благодарность и даже не узнали, кто эта дама и каков ее адрес.

Приехав в два часа ночи в Мэдисон, мы, естественно, никого не увидели в условленном месте – на автобусной остановке. Однако смогли найти Майера, разбудили его, и он отвез нас в отель, где мы после такой дороги мгновенно уснули. Утром Роберт говорил о том, что бухгалтерия что-то напутала с билетами, но мы его не слушали – мы были счастливы, что оказались на месте.

В поездке 1991 года мы работали на сейсмическом профиле, проходящем через Америку и Канаду. Во время нашего посещения США он пересекал штат Дакота. В нашем представлении это был край прерий, индейцев, бизонов, бандитов, погонь – всего голливудского ширпотреба, который мы видели в кино. Оказалось, что прерии сейчас распаханы и засеяны необозримыми полями кукурузы и пшеницы, индейцы, которые остались, живут в резервациях, о бизонах можно услышать только в музеях, а о бандитах вообще ничего не известно. В Дакоте я встретил старика-фермера, который говорил, что уже много лет выращивает кукурузу и пшеницу для России, а вот русских видит впервые. Мы очень торопились, и я не смог обсудить с ним это более детально.

Работали мы с выпускником сейсмологического института в Вашингтоне. Он один обслуживал 12 цифровых сейсмических станций, которые каждые 10 дней перемещались по профилю. Станции были снабжены солнечными батареями и не нуждались в питании. Он же на компьютере обрабатывал получаемые станциями цифровые данные. Я вспомнил наш гармский полигон с тем же количеством сейсмостанций, и в свете вышеописанного 400 человек на их обслуживание показалось слишком большой цифрой.

Наш руководитель профессор Роберт Майер никогда не бывал в России, но был в курсе всего нового в геофизике. Прочитав мою статью, переведенную на английский, он решил познакомиться со мной поближе – и вот я в Штатах, работаю на профиле в рамках гранта, полученного им от Госдепартамента США.

Жил Роберт в старинном особняке, оставленном ему родителями, в центре города. Несколько раз мы с Сергеем были у него в гостях. Мне очень понравился его сын Джон. Как и отец, он был геофизиком. Этот парень, душа компании, перед отъездом на работу в Африку устроил вечером грандиозное пати, на котором было очень много его друзей. Где-то через три недели пришло сообщение, что в Мали в результате автомобильной катастрофы Джон погиб.

После этого профессор Майер работать не смог, и мы с Сергеем вернулись в Москву. Летом 1991 года я уже трудился в Архангельской области на кимберлитовых месторождениях, трубках взрыва Ломоносовская и Поморская. Мы разрабатывали новый метод поиска алмазов, позволяющий существенно сократить объем разведочного бурения и затраты на их поиск.

21 августа я дежурил по аппаратуре и в 4 часа утра услышал выступление Лукьянова, в котором тот говорил, что Горбачев болен и они вынуждены создать ГКЧП. Что было дальше с Советским Союзом, вы прекрасно знаете.