Девяностые годы прошлого столетия были трудными для академической науки. Зарплату не платили, зимой не было отопления и электричества – в общем, ничего не было, и народ побежал. Численность сотрудников института резко сократилась. Из почти 2000 человек осталось около 500. В связи с этим дирекция пошла на беспрецедентные меры: питание в столовой сделали бесплатным. Однако продукты в столовую надо было покупать, и на это требовались деньги. И тогда дирекция сделала второй шаг. Было принято решение брать деньги у тех, кто ведет договорные работы. Договоров в то время было мало, и основную тяжесть этого решения до 1998 года испытали я и мои ребята, поскольку у меня были довольно крупные договоры с Минатомом. Ребята не вылезали из экспедиций и кроме ничтожных полевых ничего не имели. Бесплатное питание было только для тех, кто приходил в институт.

Не один раз поднимал я вопрос об этой несправедливости перед директором института академиком В. Н. Страховым. Однако все напрасно. Видимо, у него были другие заботы, такое было время.

По работе все вроде было нормально. Существование поля литосферных электромагнитных сигналов признали не только в России, но и за рубежом. Поэтому я не был удивлен, получив приглашение от известного специалиста по прогнозу землетрясений профессора Афинского университета Воростоса приехать в Грецию и измерить характеристики ЛЭМС. Правда, он не располагал достаточной суммой, но кое-что у него было.

Узнав о приглашении, заместитель директора М. Б. Гохберг решил ехать с нами. Он хотел продать Воростосу метод прогноза землетрясений, разработанный М. И. Балбачаном. Метод был основан на регистрации электромагнитного поля специальными датчиками, снабженными усилителями с высоким коэффициентом усиления уже в первом каскаде, и сравнении этого поля с другим, которое и было ноу-хау метода. В конце концов, выяснилось, что Балбачан тоже едет с нами. Однако он обязался помогать нам при расстановке аппаратуры. Миша Балбачан был чуть моложе меня. Он оказался неплохим парнем, но, как выяснилось, имел некоторые закидоны. Итак, в Грецию должны были ехать четверо: я, мой старший инженер М. Н. Кирпичев, заместитель директора М. Б. Гохберг и старший научный сотрудник М. И. Балбачан. С Воростосом договорились так, что мы оплачиваем дорогу, а он – наше пребывание в стране.

Прилетев в Афины, я познакомился с Воростосом. Это был мужчина в годах, приятной наружности, хороший специалист, и я решил, что с ним можно будет работать. Позже, правда, стало ясно, что у него есть одна не очень приятная для нас черта – он был скупым человеком. Жили мы в самых скверных двухзвездочных отелях на те копейки, которые он нам выдавал, питались тоже не очень. Однако мы были экспедиционниками, жить даже в двухзвездочном отеле все же лучше, чем в палатке, а питаться в кафе – приятнее, чем готовить самому. Так что в общем все было нормально.

Жили мы вблизи побережья Коринфского залива в городе Лутраки. Это курортный городок в 18 километрах от Афин. Рано утром выезжали на мопедах на сейсмостанцию в горах, поздно вечером возвращались в гостиницу. Отдыха не получилось, но были и светлые пятна. Примерно в 20 часов местного времени, когда уже стемнеет, мы возвращались на сейсмостанцию. Тогда же из Афин звонил Воростос, и мы рассказывали ему, что сделано за день. После этого считалось, что рабочий день окончен, и мы на электрогриле жарили отбивные, купленные утром и хранившиеся весь день в холодильнике. Да, это было блаженство, особенно когда эти отбивные мы запивали местным вином.

Датчики были установлены на плоскогорье на высоте около 500 метров над уровнем моря и на удалении от моря по горизонтали около 3 километров. Для их установки в твердом горном грунте киркой вырубались ямы глубиной 2 метра и такой же длины.

Греция, Коринфский канал

В горах было жарко и душно. На копке этих ям мы работали втроем: я, Балбачан и Кирпичев. Гохберг в это время купался в море в Лутраки, а когда это ему наскучило, уехал в Афины охмурять Воростоса, который так и не поддался его внушению.

Рубили ямы мы по очереди, это было трудно. Больше пяти минут никто не выдерживал. Балбачана хватил солнечный удар, мы оттащили его в оливковую рощу в очень сомнительную тень и рубили с Кирпичевым уже вдвоем. Хотелось поскорее начать регистрацию.

Старший инженер Михаил Кирпичев был худощавым, жилистым мужчиной моего возраста, раньше он работал в Московском университете. Он не имел высшего образования, закончил техникум, был хорошим аппаратурщиком и откликался на кличку «кирпич». Мы с ним подготовили экспортный вариант нашего аппаратурного комплекса, а Кирпичев, использовав свои старые связи в МГУ, сварил в специальной газовой атмосфере для аппаратуры алюминиевые корпуса. Мы покрасили их, и все получилось очень даже симпатично.

У Балбачана тоже была аппаратура. Правда, выполнена она была на базе консервных банок. Когда Воростос увидел это, он сразу же сказал, что эта техника работать не будет. И, как ни странно, оказался прав: усилители горели каждый день. Вечером Балбачан паял новые, которые назавтра тоже сгорали. И так продолжалось до тех пор, пока у него не закончились микросхемы, привезенные из Москвы. Дело, по моему мнению, было не в корпусах, а в идее сделать усилитель с большим коэффициентом усиления первого каскада. Малейшее движение тучки в небе вызывало изменение напряженности электрического поля, и усилитель сгорал, не выдержав перенапряжения.

Наша красивая аппаратура работала хорошо и надежно. Примерно месяца через полтора деньги у Воростоса закончились, и нам нужно было улетать в Москву. И тут Воростос, которому очень понравилась наша аппаратура, сделал нам предложение, от которого мы не смогли отказаться. Он сказал, что мы можем оставить аппаратуру ему и приехать через полгодика, чтобы завершить наблюдения. Сам же Воростос клятвенно пообещал ежемесячно присылать нам данные для обработки. Скрепя сердце, под давлением товарищей мне пришлось согласиться.

Естественно, ничего он нам не прислал, и мы к нему снова не поехали. Он оказался еще и коварным, но история не закончилась; разрешите, я продолжу.

Перед вылетом в Москву мы пару дней провели в Афинах. Жили в центре города в дешевом и скверном отеле. Скупость Воростоса дошла до того, что мы даже не получали скромного завтрака, включенного в стоимость проживания.

За день до вылета после обеда мы разошлись каждый по своим делам. К вечеру пошел нудный осенний дождик. Я укрылся под какой-то аркой и стал ждать, когда же он закончится, правда, уже слегка промокнув. В это время ко мне подошел грек, тоже укрывавшийся от дождя под этой же аркой. Он пригласил меня к себе выпить горячего чая, чтобы не простудиться. Поначалу я отказывался, но потом согласился, ведь в отеле делать нечего, а так, может, время пройдет быстрее. По дороге, которая была недолгой, выяснилось, что грек этот неплохо говорит по-русски. Он объяснил, что поскольку он хозяин магазина меховых изделий, а меха покупают в основном русские, то ему пришлось выучить наш язык.

За разговором мы подошли к серому дому и поднялись на лифте на 11 этаж. Остановились перед бронированной дверью, он позвонил, нам открыли, и мы оказались в огромном меховом магазине. Девушки-продавщицы тут же приготовили мне горячий чай, хозяин налил себе и мне прекрасный коньяк «Метакса», и жизнь стала казаться не такой уж плохой. Затем девушки стали демонстрировать женские шубки: бобровые, волчьи, лисьи, медвежьи – в общем, все, какие только может придумать самая горячая фантазия. Магазин ведь находился в центре Афин и, видимо, имел огромный оборот.

Мне особенно понравилась шубка из американского опоссума. Я даже не спрашивал цену, догадываясь, что с моими деньгами в этом магазине делать нечего. Хозяин, похоже, понял, какая шуба мне приглянулась, что-то сказал девушкам по-гречески, они завернули ее и подали сверток мне. Вначале я отказывался, но увидев, что это не помогает, сказал, что у меня просто нет денег на такую прекрасную вещь.

Когда сосчитали всю мою наличность, выяснилось, что я располагаю суммой порядка 180 долларов. Совершенно очевидно, что шубка стоила гораздо дороже. Хозяин же положил мои деньги себе в карман и, подтвердив, что плата его устраивает, снова протянул мне сверток. Что мне оставалось делать? Взяв сверток, я поблагодарил его и ушел. Пишу я все это для того, чтобы сказать, что греки тоже бывают разными.

Вернувшись в отель, я увидел, что все остальные члены экспедиции уже в сборе. Гохберг был на рынке, где за один доллар купил железную, трезубую, в рост человека пику. Балбачан посетил ресторан, где за сорок долларов съел лобстера и насладился греческими народными танцами в исполнении молодой девушки. Кирпичев показал всем золотую каплю, купленную в подарок, на золотую цепочку к ней денег у него уже не хватило. Увидев, что принес я, они очень удивились, не поверили моему рассказу и, видимо, решили, что я являюсь подпольным миллионером.

Назавтра мы улетели в Москву, и больше с Воростосом никаких дел я не имел. Михаил Николаевич Кирпичев, не выдержав хронического безденежья, в 1997 году ушел в институт МВД к полковнику Козлову, где занимался охранной сигнализацией. Платили там на порядок больше, чем у нас, действовала система дотируемых заказов, и как только появилась вакансия, он сразу туда и рванул. Правда, работать там надо было «от и до», без опозданий, но ради таких денег можно было и прийти вовремя.

Кирпичев был вольной птицей. После развода с очередной женой жилья у него не было, остались только алименты. Конечно, суд определил ему для жилья там же, на 2-м Дорожном проезде, маленькую проходную комнату в трехкомнатной квартире. Однако почему-то Кирпичев предпочитал там не появляться. Положение с жильем улучшилось, когда он стал жить в Бутово с довольно симпатичной женщиной. Звали ее Раисой. Она была моложе его, жила в однокомнатной квартире, имела дочь, проживающую с мужем и маленьким ребенком в соседнем подъезде.

Раиса служила в органах и работала официанткой в Гостевом доме Президента РФ Б. Н. Ельцина. Ей нравились гости типа президента Казахстана Назарбаева и не нравились личности вроде президента Кабардино-Балкарии Аушева, часто бывавшие в этом доме. Работала она сутки через двое.

В Гостевом доме было правило, выполнявшееся неукоснительно. Если бутылка спиртного была открыта, то оставшееся содержимое принадлежало работавшей в этот день официантке. Бутылка же ей не принадлежала и после дежурства сдавалась вместе с нетронутыми бутылками. Бывая у Кирпичева в гостях, мы частенько употребляли великолепные напитки, не допитые или просто открытые Борисом Николаевичем. Ими был заставлен целый настенный шкаф. Правда, налиты они были в разнокалиберные непрезентабельные бутылки, то есть в первую подвернувшуюся под руку посуду.

На день рождения Раиса подарила Кирпичеву дорогие швейцарские часы. Казалось бы, вот и живи так, сколько Бог позволит. Однако получилось все иначе. Года три такой прекрасной жизни изменили Михаила, и Раиса вынуждена была указать ему на дверь. Почему? Эта тема требует своего развития и, видимо, необходимо рассказать, как закончилась эта чудесная жизнь.

Я уже писал, что у Раисы была взрослая дочь, жившая в соседнем подъезде и воспитывавшая маленького ребенка. Ее муж, довольно симпатичный парень, был водителем мусоровоза. С удивлением я узнал от него, что это очень денежная работа. Как и каста речников, каста мусорщиков не принимает людей со стороны, а только родственников. Раисе пришлось задействовать все свои связи и возможности, чтобы он попал на это место. Сама Раиса после суточного дежурства очень уставала и приходила домой никакая. Однако после работы обязательно заходила к дочке, чтобы узнать, не надо ли чего. Ребенок был еще маленький, и дочь все время проводила дома. Муж ее почти всегда отсутствовал – делал деньги.

Уходя на работу, Раиса оставляла Кирпичеву приготовленную пищу и чистую посуду. Придя домой, она мыла посуду и, до предела уставшая, ложилась спать. Как-то ребенок болел, Раиса задержалась у дочери дольше обычного, а потом попросила Михаила вымыть посуду и рухнула в постель. После Кирпичев рассказывал мне, как, стиснув зубы, он молча вымыл две тарелки. Когда это повторилось, он устроил ей скандал, и она его выгнала.

Первое время Кирпичев надеялся, что Раиса одумается и он сможет вернуться, но, вероятно, конфликт был глубже и заключался не только в мытье посуды, и она не передумала. Снова он стал ночевать у друзей и случайных подруг. Эта полоса в его жизни закончилась, когда в Лужниках он познакомился с Марией, главным бухгалтером универмага «Москва». Эта довольно молодая еще женщина жила в двухкомнатной квартире с матерью, работавшей токарем на заводе «Серп и молот», и братом-алкоголиком на год ее моложе. Михаил стал жить у нее. Мария родила ему ребенка, однако Кирпичев на ней не женился и уверял меня, что жить нерасписанной ей очень даже выгодно. Что думала она по этому поводу, я не знаю. Года через два после его ухода в институт МВД наши пути разошлись, и больше я его не видел. Начиналось новое XXI столетие от Рождества Христова.