В 1991 году мы работали в Архангельской области, занимаясь разработкой метода поиска алмазоносных трубок взрыва на основе возбуждаемого ими литосферного электромагнитного сигнала. Метод позволяет примерно на порядок сократить объем разведочного бурения, а это очень серьезная экономия средств, выделяемых на разведку таких объектов.

В 1992 году средств на завершающий этап разработки этого метода выделено не было, и мы поняли, что наступают трудные времена. Учитывая это, директор института академик В. Н. Страхов решил воспользоваться своим знакомством с министром атомной энергетики В. Н. Михайловым и попросил меня подумать, что мы можем ему предложить. Мне пришла в голову мысль, что это может быть разработка системы защиты от землетрясений (СОЗ) автоматизированных производств типа АЭС на основе возбуждаемого им электромагнитного сигнала.

Идея состояла в том, что электромагнитный сигнал, возбуждаемый землетрясением, приходит в точку регистрации практически мгновенно. Ударная сейсмическая волна от землетрясения, распространяясь со скоростью 4–6 км/с, оставляет секунды, необходимые для срабатывания автоматических системы защиты. Проблема состоит только в регистрации этой волны на фоне в разы превосходящих ее по интенсивности помех.

Министру идея понравилась, и он наложил на наше письмо вполне благожелательную резолюцию. Эта резолюция уже в форме приказа министра в середине года, когда уже все финансы распределили, была спущена в отдел Б. М. Сомова.

Ничего не поделаешь, приказ необходимо выполнять. Минатом выделил необходимое финансирование, и мы уехали на Северный Кавказ отрабатывать методику регистрации таких сигналов.

Базовой станцией была определена Нововоронежская АЭС. Я отправился туда в 1994 году. Поскольку я ехал в первый раз, то попросил сотрудника отдела В. А. Колиненко предупредить о моем приезде. Владислав Афанасьевич решил, что лучше будет, если позвонит заведующий отделом Б. М. Сомов, и обратился к нему с такой просьбой. Тот обещал все сделать. По каким-то своим делам Колиненко был у заместителя министра атомной энергетики А. Л. Лапшина и, вспомнив обо мне и не рассчитывая на Сомова, попросил его связаться с АЭС. Александр Леонидович, как человек обязательный, тут же позвонил директору станции В. А. Викину. Вячеслава Андреевича на месте не оказалось, и он попросил его секретаря Татьяну Ивановну передать информацию директору.

В этот день Лапшин уезжал в командировку и назавтра, не полагаясь на секретаря, еще раз позвонил Викину и попросил принять меня. Помимо этого позвонил и Сомов, и в результате на станции решили, что к ним едет какой-то большой чин. Для его встречи в Воронеж отрядили представительную делегацию в лице заместителя директора М. И. Кузнецова и его верного оруженосца А. А. Коваленко; кроме них был еще начальник ОКС В. И. Орлов и другие менее значимые люди.

На станцию я взял с собой только инженера М. Н. Кирпичева. Представьте себе мое удивление, когда я увидел встречающих нас на вокзале в Воронеже. Еще больше я изумился, когда нас разместили в гостинице на последнем 10 этаже в апартаментах, предназначенных для министра. Они состояли из нескольких комнат и занимали половину этажа далеко не маленькой гостиницы. Все раскрылось довольно быстро, но мы до конца командировки так и продолжали жить в апартаментах, в которых министр был всего один раз и с тех пор в них никого не селили. Кузнецов, Орлов и Коваленко впоследствии стали моими друзьями, и историю нашей встречи я узнал от Орлова.

В железе система СОЗ была сдана на НВ АЭС в 1997 году, министерству были предоставлены отчет и соответствующий акт передачи. В 1998 году эту систему было решено установить на строящейся в сейсмоактивном районе Бушерской АЭС, и для изучения этого вопроса я уехал в Иран. Известный сейсмолог профессор Закориан, курирующий строительство, помогал мне чем мог, и дело двигалось. Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ) все одобрило.

С Сергеем Юнгой я познакомился на Бушерской АЭС, где он работал с заместителем директора нашего института, геологом Е. А. Рогожиным. Сергей Львович Юнга родился в 1949 году. Поступил в Физико-технический институт, который окончил с красным дипломом. Был принят в аспирантуру, защитился и пришел в наш институт. На нашем полигоне в Талгаре он трудился под руководством Игоря Леоновича Нерсесова.

Игорь Леонович был очень интересным человеком. Даже не кандидат наук, он прекрасно руководил двумя нашими полигонами в Средней Азии – Гармом и Талгаром. Особенно хорошо было ездить с ним в США. Здоровенный мужик с начисто обритой головой, до черноты загорелый, с неизменной трубкой в зубах, он производил на владельцев лавчонок, особенно в Нью-Йорке, впечатление итальянского мафиози, как их показывают в кинобоевиках. Для сопровождающих его лиц товары стоили на 30–40 % дешевле, чем если бы они пришли одни. Думаю, хозяева отдали бы их и даром, только бы он ушел. После него полигонами руководил А. Я. Сидорин. Но недолго. Во время известных событий в Азии Гарм и Талгар были в спешном порядке брошены нашими учеными.

Сергей приехал в институт, продолжил свою работу и стал доктором наук. Мы с ним были почти не знакомы. Так, здоровались, куда-то вместе ездили и все.

Как-то мой друг Алексей Антонович Лопанчук, заведующий отделом в Росатоме, сказал мне, что в связи с увеличением объема договоров неплохо бы мне слегка разгрузиться и взять человека, понимающего в сейсморайонировании.

Надо пояснить, что в то время если с зарплатой положение вещей несколько улучшилось, стали более-менее регулярно ее выплачивать, то до материально-технического обеспечения руки пока не доходили. Приобрести необходимую технику можно было, используя договоры, когда после всех налогов и поборов оставались какие-то деньги. Так что мы были заинтересованы в увеличении стоимости проекта и количества договоров. Но всему есть предел, и я уже задыхался от этой нагрузки. Поэтому предложение Лопанчука было очень кстати.

Я сразу стал думать, кого бы пригласить на эту работу. Дело это тонкое. Сейсморайонирование для Росатома дает величину максимально возможного землетрясения на ближайшие 10 000 лет в баллах. Переоценка всего на один балл удорожает строительство АЭС на порядок (в десять раз). К чему приводит недооценка на один балл, мы знаем на примере Чернобыльской АЭС. Всего этих баллов 10, а строить АЭС можно только до 7 баллов. Вот и крутись на пятачке от 4 до 7. Теория этого дела разработана слабо, а МАГАТЭ требует полной ясности при определении места строительства. Поэтому занимающийся этим человек очень похож на камикадзе, летящего к цели.

Ладно, стал размышлять я, кто же, в конце концов, может выполнить это дело? Ничего путного в голову не приходило, и я решил обзвонить всех институтских ученых с заманчивым предложением принять участие в этих работах. Почему-то начать обзвон мне захотелось с конца списка. А первым снизу доктором наук стоял Юнга.

Позвонил ему, объяснил, в чем дело. Сергей сказал мне, что я правильно сделал, обратившись к нему. Он и есть нужный мне специалист. Такая самореклама не очень-то мне понравилась, но я подумал, что к нему стоит лучше присмотреться. Это было в начале 2000 года, а в 2005-м нас проверяла комиссия МАГАТЭ. В ней были ученые из Австралии, США, Канады и других стран. В результате наш с Сергеем доклад был издан в Вене, генеральной штаб-квартире МАГАТЭ, в качестве официального документа МАГАТЭ.

Экспедиция, 2005 год.

Слева направо: С. Молотков, Ю. Видяпин, В. Левшенко, С. Юнга, С. Микрюков

Юнга был классным специалистом. Кроме того, он был кандидатом в мастера спорта по горным лыжам, ежегодно брал зимой отпуск и уезжал кататься куда-нибудь в Альпы или в другие экзотические места. В экспедиции он почему-то ездить не любил. За 13 лет нашей совместной деятельности он всего два раза был в экспедициях – на Ленинградской АЭС-2 и на Курской АЭС. Мы же выезжали ежегодно. Иногда за год два-три раза, начиная с января, при этом на разные объекты. Сергей не был экспедиционником, он больше любил посчитать, поработать на компьютере или что-то написать.

Приехав из Талгара, как настоящий спортсмен он не пил спиртного. Однако жизнь заставила, и потихоньку Сергей начал употреблять. Когда мы стали работать вместе, он уже пил алкогольные напитки, как и другие наши сотрудники, – пил, но знал меру. Сергею нравилось дорогое виски, а мне коньяк. Частенько вечером, сидя в моем кабинете, за деловым разговором мы распивали бутылку коньяка, добавив виски, по дороге домой пили уже что придется и назавтра приходили на работу, как будто ничего и не было.

Как-то из Вьетнама Юнга привез бутылку спиртного, в которой были законсервированы разные гады: змеи, пауки и вообще всякая гадость. Сергей убеждал всех, что там, во Вьетнаме, это считается очень полезным для здоровья напитком. Правда, сам он почему-то испробовать его не решался, да и других желающих не наблюдалось. Так и стояла эта бутылка в забвении. Однажды вечером, за интересным разговором незаметно употребив коньяк и виски, мы поняли, что требуется добавка. Выглянув на улицу, увидели, что моросит холодный осенний дождик. Тогда решили поскрести по сусекам. У меня ничего не нашлось, а Сергей притащил бутыль со змеями и сказал, что у него тоже ничего нет, кроме этой штуки. Не будь мы такими пьяными, мы бы ни в жисть не притронулись к этой бутылке. А так мы ее открыли и выпили, сколько смогли.

Назавтра похмельный синдром заставил меня проснуться рано. Осознав, что мы все-таки испробовали змеиный напиток, я пришел в ужас. Однако сильно ужасаться времени не было, надо было собираться на работу. Придя на службу, я увидел Сергея, сидящего перед недопитой бутылкой со змеиным напитком и задумчиво ее разглядывающего. Подумав, что хуже уже не будет, мы прикончили это зверское питье и принялись за дело.

Это один из эпизодов нашей благополучной жизни. Дальше было уже не так здорово. Сергей постепенно превратился в сильно пьющего человека. Употреблял он теперь в основном водку, лицо его стало красным, с синими прожилками в области носа, на работу он почти не ходил. Если что-то и делал, то присылал по мэйлу. А дальше уже мне надо было решить, отправить полученное на помойку или вставить в отчет, исправить или оставить так. То есть опять я получил все те же обязанности в полном объеме, что и раньше. Да ладно, я был согласен и на такой вариант, но в 2013 году Сергей умер.