Когда думаю о Камчатке, вспоминаю и своих дипломников. Их было четверо: Витя, Саша, Коля и Сергей. Сергей Зюганов – родственник того самого Зюганова, но о нем, скорее всего, я как-нибудь напишу отдельный большой рассказ. Пока поведаю о троих.

Все они учились в МГУ на кафедре геофизики геологического факультета и после четвертого курса были у нас на дипломной практике. В 1973 году у меня работали Виктор и Александр, на следующий год приехали Николай и Сергей. Жизнь их была довольно интересной, и я попробую рассказать хотя бы о том периоде, который мне известен.

Виктор

Начну с Виктора, он был самым старшим. К тому времени он отслужил в армии, и к приезду в экспедицию у него уже были жена и трое маленьких детей. Теща его торговала на Таганском рынке мясными продуктами, и мы в экспедиции наслаждались невиданным деликатесом – копчеными ребрами.

Витя и Саша работали у меня в отряде. С 1 января 1971 года приказом по институту я был назначен заместителем начальника экспедиции по науке, но и от должности начальника отряда меня никто не освобождал, так что я был един в двух лицах.

Так вот в отряде, когда не было работы, мы играли в карты, естественно на деньги, как и в студенческие годы. В экспедиции порядки были суровыми, деньги студентам выдавались только при отъезде. Вся наличность была у начальника отряда, без права передачи. Но, как говорится, голь на выдумки хитра. К примеру, Виктор, играя в карты, по мере необходимости писал на клочке бумаги номинал, ставил подпись и пускал такие «деньги» в обращение. По фамилии издателя (в данном случае Алёшин) они именовались алёшинками. У начальника отряда такого права не было, и в случае проигрыша он расплачивался наличными.

В субботу, опять же если не было работы, весь отряд спускался в Поселок, который состоял из двух улиц по обе стороны ручья, назовем их Центральная и Не-очень. На Центральной располагались почта, магазин и клуб, на Не-очень был наш домик, купленный за 100 рублей, а в нем раскладушки и спальные мешки – все почти как у людей. В воскресенье, насытившись цивилизацией, мы тащились к себе в горы.

Пожалуй, уже пора написать что-то существенное, а то все какая-то ерунда в голову лезет. Ладно, попробую. На Камчатке в то время работал очень известный капитан рыболовецкого траулера Вяткин. Широко известен он был не потому, что ежегодно занимал первое место в социалистическом соревновании среди других капитанов траулеров, а тем, что у него был, может быть, единственный в Союзе абсолютно не употребляющий спиртного экипаж. Капитан, на дух не переносивший спиртного, брал к себе таких же людей, и член экипажа, уличенный в употреблении алкоголя, изгонялся немедленно, благо желающих работать с Вяткиным было больше чем достаточно.

Дело в том, что премия за первое место была больше годового заработка рыбака. У капитана она была порядка 60–80 тысяч рублей. Для сравнения: я, замначальника экспедиции, получал в то время, если сложить заработную плату, полевые, безводные и другие надбавки, 400–500 рублей в месяц. Это сколько же мне надо было вкалывать, чтобы заработать только годовую премию победителя?

У Вяткина на рыбные места был какой-то нюх. Была это интуиция или еще что-то, но всегда его тралы были с рыбой, и поэтому у него не было проблем с кадрами. Любому рыбаку нужен хороший заработок.

Жил Вяткин со своей семьей в Поселке. Но интересен он для этого рассказа потому, что летом к нему и к другим его родственникам приезжала студентка Дальморерыбвтуза из Владивостока. По моим представлениям, ничего особенного, а вот Виктор на нее, что называется, запал. Когда говорил о ней, речь его становилась невнятной, глаза горели, как у сумасшедшего (правда, мы сумасшедших никогда не видели, но почему-то считали, что знаем, как они выглядят).

Вечером они гуляли по Центральной улице, а к ночи счастливый Виктор возвращался в наш домик. Так продолжалось до августа, а потом она на пароходе «Петропавловск» уплывала в Петропавловск-Камчатский, а оттуда во Владивосток. Как мы их провожали – это тема отдельного рассказа, но героем его будет уже Александр.

На следующий год по моей протекции Виктор был принят в Институт и приехал к нам в отряд уже полноправным сотрудником. Да и со студенткой дела его уже явно шли в гору. Иногда во время прогулок по Центральной улице она разрешала брать себя за руку, и, по его рассказам, это давало повод думать, что она к нему неравнодушна, и наполняло его счастьем и надеждой. В общем, если забыть о его жене и детях, довольно обычная история.

В конце августа девушка на пароходе ушла в Петропавловск и оттуда к себе во Владивосток, а он остался. Бедный Ромео к концу сентября весь извелся, исхудал, и я вынужден был отпустить его из экспедиции. Чего не сделаешь ради такой невиданной любви? Однако начальство не поняло моего благородства. С людьми было туго, особенно со штатными сотрудниками, и в наказание меня попросили из замначальников. Правда, оставили начальником отряда, так что для меня практически ничего не изменилось, а для других это стало уроком.

В отпуск я прилетел в Москву. Виктор уже был там. Он рассказал, что этот Дальрыбчего-то находится не в самом Владике, а в городке поблизости, где он и прокантовался целую неделю. Студентка была к нему холодна, и он уехал не солоно хлебавши, хоть и собирался на ней жениться. Какая жена, какие дети, если такая любовь? А тут еще институтские бюрократы требуют от него отчет о работе, так как он был в экспедиции всего полтора месяца.

Уф, давайте передохнем, а я вернусь года на два-три назад. В то время в экспедиции мне на глаза попалась книжка по факторному анализу применительно к погоде. Месяца три я разбирался в математике, теории вероятностей, а потом подумал: почему бы не применить эту методику к нашим работам? Результат оказался ошеломляющим.

Благодаря факторному анализу можно узнать, значим какой-то фактор для изучаемого процесса или нет. Морякам погибающей подводной лодки все равно, как сбросили бомбу и на какую глубину поставили взрыватель, если взрыв произошел слишком близко. Другое дело сейсмика. Факторный анализ показал, что очень важно, как с эсминца сбросили бомбу: плашмя она ушла в воду или торцом. Такой же значимой оказалась и глубина взрыва, ведь взрыватель ставится на 90 метров, а реально взрыв имеет точность ±5 метров глубины. Я уже не говорю о точности выхода в точку. Она оказалась тоже очень существенной для волновой картины, записывающейся береговыми станциями, на удалениях от точки взрыва до 200 километров.

Напомню: результат этот дала теория. Чтобы подтвердить ее или опровергнуть, эсминцы практически весь 1972 год ходили в окрестностях наших точек по так называемым крестам. На полном ходу через 50 метров в интервале глубин 85–95 метров они бросали бомбы, фиксируя, как те уходили под воду. Дело это непростое и трудоемкое, но теория нашла свое полное подтверждение.

Есть люди, которые считают, что следует избегать слов «эсминец», «бомба», «взрыв» и т. д., поскольку существует некое недремлющее наблюдающее око, которое может причинить много неприятностей. Причина моей смелости заключается в том, что с тех событий прошло почти полвека – мне кажется, любое око устанет наблюдать.

Но вернемся к Виктору. Я сказал ему, что у меня есть материалы – по их образу и подобию можно рассмотреть какой-нибудь другой признак, и все будет в порядке. Передав ему свои материалы, я улетел на Камчатку. Как я узнал позже, он просто заменил мою фамилию на свою, не изменив в тексте ни единой буквы.

В 1974 году мы уже работали в Средней Азии – в удаленном озере просвечивали взрывами заполнение водой Токтогульского водохранилища для определения динамики нагрузки на дно. Ребята были очень недовольны руководством экспедиции и написали заявление в партийное бюро Института. Я в этот день был на базе и отговаривал их, но это не помогло. Доставить эту «заяву» в Москву вызвался Виктор, который улетел в тот же день.

По приезде в Москву со мной имели разговор секретарь партбюро отдела сейсмологии Костров, а потом его зам Аранович. Вопрос был один, правда, звучал он в разных формулировках: кто зачинщики? Я держался как мог. Видимо, другие тоже. Сдал всех Виктор. По его словам, мне и принадлежала главная роль в том деле. Потихоньку нас всех уволили. Виктора, естественно, оставили, правда, на следующий год он ушел сам, и следы его потерялись.

Этот рассказ в какой-то мере напоминает повесть Василя Быкова «Сотников». В ней силой обстоятельств партизан превращается в полицая. В кого превратился Виктор, решайте сами.

Александр

Родом он был из Электростали и, как сказал мой друг Володя Шевнин, работавший на кафедре геофизики МГУ, считался хорошим студентом, а его слова дорогого стоят. Кроме того, он был еще обаятельным и красивым мужчиной. Судите сами: высокий, стройный, сухощавый, с копной соломенного цвета волос, всегда в хорошем настроении. По-моему, так идеальный мужчина.

Прибыл Александр к нам на Камчатку вместе с Виктором, как он выразился, по недоразумению. Недоразумение состояло в том, что он «прикадрил» секретаршу не то заместителя министра геологии, не то самого министра и решил, что практикой в самом комфортном месте он точно обеспечен. Однако, как говорится, жизнь внесла в его прекрасный план свои коррективы. Секретарша пригласила его к себе, а Александр после ночи алкоголя и любви поехал к ней, подумав, что вряд ли она отдастся ему на первом свидании. Но та, видимо, рассудила, что ничего страшного не произойдет, если ей хочется. Потерпев фиаско и опасаясь ее мести, он и укатил на Камчатку. Я несколько подсократил его повествование, но суть осталась прежней.

Так же как и Виктор, для игры в карты Алексадр выпустил свою валюту. По фамилии издателя (Малашенко) его «деньги» назывались малахами.

Саша водил дружбу с каким-то охранником Брежнева. Кто-то из президентов США (то ли Никсон, то ли Рейган) подарил этому охраннику заколку для галстука, чем тот чрезвычайно гордился. Также Саша вроде был знаком с известным в то время певцом Эдуардом Хилем, в разговоре он называл его запросто – Эдик. Ладно, хватит обсуждать Александра, время рассказать историю, в которой он будет главным героем.

Случилось это где-то в середине августа, за неделю до отъезда девушки Виктора во Владивосток. То был обычный предвыходной день. Узнав от руководства, что в течение нескольких дней работы не будет, весь отряд в составе трех человек двинулся в Поселок. Как обычно, спустившись с гор, мы зашли в магазин, взяли там две или три бутылки коньяка, отнесли их в свой домик и отправились в местный клуб, где в выходные сначала было кино, а затем танцы. Ребята мы были молодые, и каждый такой выход в цивилизацию был для нас праздником.

На этих танцах тон задавали так называемые сезонницы – девушки (назовем их так) лет 18–22, которых собирали со всей России на рыбообработку в сезон лова. Жили они в бараках на окраине Поселка, и если какая-то из них приводила на ночь мужчину, тот спокойно спал со своей подругой в окружении других девушек. Что такое мораль, они, по-моему, просто не знали.

Так вот, похоже, главной у сезонниц была девушка лет 20, которую все называли «Красные штаны», так как она постоянно носила красные брюки, и другого имени у нее не было. Саша, как я уже писал выше, был красивым мужчиной, и они нашли друг друга.

Я был спокоен за своих ребят: местные их не трогали, а других вроде не было. Местные парни как-то попытались проверить мои слова о том, что я работал в спарринге с четырехкратным олимпийским чемпионом по боксу Борисом Лагутиным, и, убедившись в их справедливости, второй попытки не делали. Между нами установилось некоторое перемирие. Так что я спокойно ушел с танцев в свое жилище. Вскоре пришел и Виктор, и перед сном мы с ним пили коньяк, закусывая тухлой жупановской селедкой.

О жупановской сельди надо рассказать отдельно. Уверен, мало кто о ней слышал и еще меньше людей, даже в то время живших на Камчатке, пробовали ее на вкус. Эта сказочно вкусная сельдь, похоже, к сегодняшнему дню практически вся она вымерла. Очень сложна технология ее лова и засолки из-за необычной жирности этой селедки. Ловят ее тралом, который, не поднимая из воды, цепляют к большой лодке без дна, и катер довольно медленно буксирует улов на рыбокомбинат. Местные рыбаки почему-то называли лодку без дна сампаном – похоже, это корейское слово. Так вот сампан притаскивался на рыбообработку, и еще живая сельдь по желобу в потоке воды плыла прямо в засольный цех. В этом цеху при минусовой температуре она и засаливалась.

Камчатка, причал в Жупаново, 1973 год

У нас не было холодильника, да, пожалуй, во всем поселке ни у кого его не было, и селедка уже на следующий день, несмотря на большое количество соли, из-за своей необыкновенной жирности делалась тухлой. В таком состоянии через 40 дней мы ее и поедали. Повторяю: ничего вкуснее в жизни своей я не пробовал. Остается только догадываться, какой же вкус был у правильно засоленной жупановской сельди.

Вторым деликатесом, который имелся только в Жупаново, была печень трески в томатном соусе. Кроме того, местный комбинат изготовлял и печень трески в собственном соку. В магазинах камчатских, да и в московских, таких банок почему-то не было. Как рассказывал мне директор этого предприятия, прямо в цеху ящики с готовой продукцией опечатывались, за ними прилетал грузовой вертолет, и дальнейшая их судьба была ему неизвестна.

Печень трески в томатном соусе изготавливалась комбинатом для местных жителей. Однако этот продукт быстро обрел широкую известность. Дело в том, что томатный соус каким-то образом связывал жир, и получался очень вкусный, нежирный продукт, к тому же отличная закуска. В Петропавловске многие просили меня купить эту печень. Туристы, которые сотнями бродили по Поселку в ожидании, когда инструкторы поведут их в Долину гейзеров, или возвращавшиеся и поджидающие пароход, сметали данный продукт с полок магазина, как только он на них появлялся. Чтобы мне хоть частично выполнить заказы, необходимо было иметь хороший контакт с продавщицами в поселковом магазине. Печень в собственном соку была прекрасна, но по вкусу ее существенно опережала тресковая печень в томатном соусе. Особенно в качестве закуски к водке. Да, теперь таких консервов уже не попробуешь. Поселка не существует, комбинат закрыт, и все это связано с отсутствием рыбы, которая или вымерла, или ушла из тех мест.

Третий деликатес, который мне так и не удалось попробовать, – это французская тушенка из куриного мяса. Отличие ее от нашей тушенки, которая, прежде чем попасть к потребителю, хранилась пять лет на армейских складах, состояло в том, что она была очень свежей и потрясающе вкусной. Выдавалась эта французская тушенка в ограниченных количествах на судах, работающих в промысловом районе, и к возвращению в родной порт вся съедалась. В то время обязательной задачи попробовать эту тушенку у меня не было. Имелись другие, более важные дела, но сейчас хотелось бы понять, на самом ли деле она была такой вкусной или это очередные рыбацкие байки.

Ладно, это все лирика, пора вернуться к прозе жизни. Так вот, мы сидели с Виктором и пили коньяк, наслаждаясь вкусом жупановской селедки, когда в домик не вошел, а ввалился Александр – весь в крови и в порванной куртке. Мы остолбенели. Местные, как я уже писал, моих не трогали, а других здесь не было. Но я сильно ошибался.

Как рассказал Саша, он с девушкой шел по Центральной улице и увидел группу из 5–7 ребят. Они его избили, а что стало с девушкой, он не знал. Рассвирепев, мы бросились искать этих пацанов, но так никого и не нашли. Назавтра я выяснил, что из Петропавловска на несколько дней приехал местный парень, учащийся ПТУ, с друзьями. Слегка развеселившись, ночью они вышли на улицу, увидели парня, явно не местного, избили его и довольные вернулись домой догуливать. Утром, узнав детали того, что сделали, они решили на улицу до отъезда не выходить. Местные обещали с ними разобраться, но особой надежды на них не было. С тяжелым сердцем мы вернулись к себе в горы.

Где-то через неделю, 28 августа (почему-то эту дату я хорошо запомнил) девушка Виктора возвращалась во Владивосток, и мы надумали ее проводить. Был ясный солнечный день, такой редкий для Камчатки. На берегу сидели, стояли, ходили три или четыре сотни туристов, посещавших Долину гейзеров и ожидавших посадки на пароход. Причал был совершенно свободен и оцеплен вооруженными пограничниками. У причала стоял плашкоут, который должен был перевозить пассажиров, так как пароход швартовался на рейде. Мы беспрепятственно прошли на причал, поскольку капитан плашкоута был дядей девушки, а старшина, командовавший пограничниками, оказался моим добрым знакомым.

Трюм плашкоута имел два выхода, которые, уж не знаю зачем, тоже охранялись вооруженными пограничниками. Взяв в трюм около полсотни пассажиров, это плавсредство двинулось к пароходу. Идти было минут двадцать. Вдруг Александр насторожился, увидев компанию парней. Сказав, что это они его избили, он пошел к ним, а мы с Виктором двинулись вслед. Те сразу его узнали и сгруппировались, но заметив, что он не один, призадумались. Саша стал бить их по одному, остальные не вмешивались. Пограничники и туристы с интересом наблюдали за происходящим, никто и не подумал помешать этому избиению.

Когда мы подошли к пароходу, Александр сказал, что он устал, и ушел в бар, Виктор занялся девушкой, а я поднялся на верхнюю палубу подышать воздухом и полюбоваться закатом. Вот этого-то делать и не следовало. Верхняя палуба была пуста, если не считать компании недавно избитых парней. Увидев, что я один, они развернутой цепью двинулись ко мне. Даже Лагутин как-то говорил мне, что ему слабо против четверых, а этих волков было не меньше пяти. Я глянул вниз – до воды метров пятнадцать, да и вода по температуре не похожа на курортную. И из команды вряд ли кто-то услышит плеск и крики за бортом – все заняты: кто швартовкой плашкоута, кто приемкой и размещением пассажиров. Да, ситуация! Но тут…

Этот момент я больше всего не люблю в романах. Когда герою вроде как приходит конец, следует «но…» и его кто-нибудь спасает. Я обещал писать правду, все как было. И здесь без «но» не обойтись.

Но тут на верхней палубе появился Б. Новосельцев, зять моих друзей Павленко. Капитан рыболовецкого траулера, здоровенный мужик, именующий себя чемпионом Тихоокеанского военно-морского флота по боксу в тяжелом весе, не помню уж за какой год. С криком «Валера, мы тебя по всему пароходу ищем, держим в баре для тебя место» – он бросился ко мне. Увидев, что расклад сил несколько изменился, компания благоразумно удалилась.

Дальше я всего не запомнил, в памяти остались какие-то куски. Помню ночь, последний обратный рейс плашкоута и как нас, человек десять, в огромной сетке грузовой стрелой опустили на его палубу. Все это знакомо и неинтересно. Куда Саша распределился, я не знаю, след его потерялся.

Николай

Коля тоже был откуда-то из Подмосковья. Невысокого роста, черноватенький, быстрый в движениях. О таких говорят: «шустрый». Учился он неплохо, потому и попал на дипломную практику к нам на Камчатку.

Как и все студенты, он выпустил свою валюту, которая именовалась нардами (по его фамилии Нардов). В экспедиции ничего интересного с ним не произошло, и я подумал, что он, сделав дипломную работу, распределится куда-нибудь и исчезнет, как Александр. Но я ошибся.

Прилетев из экспедиции, я пришел в Институт и к своему удивлению встретил в коридоре Колю. Спросил, что он здесь делает. Тот ответил, что распределен в Институт в отдел морской геофизики. Я слегка обалдел, потому что в элитарном Институте это был привилегированный отдел, попасть на работу в который было совершенно невозможно. Руководитель отдела С. М. Зверев пробивал своим сотрудникам трех-четырехмесячные заграничные рейсы. Корабли науки заходили в разные страны, на острова, где можно было дешево купить любую вещь, ведь суточные платили в долларах. И это очень привлекало, поскольку жили мы в то время в стране всеобщего дефицита, когда любая сданная в комиссионный магазин иностранная вещь приносила сумасшедшую прибыль. Из этого отдела никто не уходил, и убрать из него какого-нибудь сотрудника было совершенно невозможно.

Я перестал удивляться, когда узнал, что Николай женился на племяннице нашего заместителя директора по науке Е. С. Борисевича, часто замещавшего директора Института академика М. А. Садовского.

Николай активно занимался общественной работой и был комсоргом отдела. Я знаю это, поскольку после Камчатки сам был секретарем комсомольской организации Института, насчитывавшей в то время 242 комсомольца. Сейчас численность работающих сотрудников около 400 человек. И это почти из 2000 человек.

Однако вернемся к Николаю. До 90-х годов прошлого столетия он работал в морском отделе Института. Году в 1991–1992 куда-то исчез. Время было сложное, и мне было как-то не до него. Через пару лет мы встретились на улице. Коля был в хорошем настроении и рассказал мне, что владеет несколькими магазинами, самый крупный из них – мебельный, который находится на Комсомольской площади, в нем работают около 10 человек и платит он им хорошо. Семью свою он, опасаясь бандитов, перевез в Канаду, где за смешные деньги (всего 70 000 долларов) в Монреале купил двухэтажный дом площадью 200 с чем-то квадратных метров.

Я слушал все это как сказку, ведь в 90-е годы наука почти не финансировалась. Зарплату не платили, зимой не было электричества, тепла и воды. Словом, была полная разруха – по-моему, хуже, чем в революцию в 1917 году.

Больше Николая я не встречал. Видимо, он продал свои магазины и уехал в Канаду. В 1981–1982 годах я работал в Канаде и могу с полной уверенностью сказать, что человек с пробивной энергией Николая там точно не пропадет.

Сергей

Теперь пришло время написать о четвертом моем дипломнике – Сереге Зюганове, с которым у меня связано очень многое и о котором я обязательно напишу большой рассказ, но позже, сейчас я к этому еще не готов.

Сергей – москвич, он учился в физико-математической школе № 2 для особо одаренных детей. Как и в школе № 444, там готовили кадры для механико-математического факультета МГУ. Школа находилась в районе Ленинского проспекта, где Сергей и жил. Моя дочь Ольга ежедневно ездила на Ленинский проспект из Чертаново и говорила, что школа ей очень нравится. Выпускники школы могли считать себя уже принятыми на мехмат, так как физику и математику у них вели преподаватели с мехмата МГУ и еще на дальних подступах отсекали неспособных.

Сергей школу окончил, но идти на мехмат не захотел, как и моя дочь. Он поступил на геофизику, где и учился с большим удовольствием. После окончания МГУ Сергей вместе со мной два или три раза проходил переподготовку в Военно-инженерной академии имени Карбышева, но все это и многое другое будет описано когда-нибудь в следующем рассказе о дипломниках.