В последних числах декабря 1976 года мы приехали в Калининград, чтобы принять участие в 24-м рейсе НИС «Академик Курчатов», который начинался в 1977 году. Корабль был большим, обладал водоизмещением в 5000 тонн, его команда состояла из 71 человека, также на борту были 60 ученых (научников).

Корабельная команда была почти вся новая, поскольку старая во главе с капитаном сидела из-за каких-то таможенных проблем. Новый капитан Н. Апехтин был довольно молодым, лет 40–45, высоким и красивым мужчиной. Весь научный состав экспедиции он потряс не тем, что свободно владел английским языком, для нас это не было удивительным. А тем, что во время первого же захода в иностранный порт на Азорских островах потратил дефицитную валюту не так, как руководящий состав экспедиции во главе с ее начальником Ю. П. Непрочновым, покупающим калькуляторы и другие высокополезные вещи, а совершенно бездумно – на сувениры и всякую малоценную иностранщину.

Николай был блестящим капитаном. По словам тех, кто ходил в рейсы на разных кораблях, это был единственный капитан, который всю причитающуюся команде на питание валюту тратил не на спиртное для себя, а именно на еду для команды. Эта валюта была в полном ведении капитана корабля.

Однако закончилась карьера блестящего капитана не очень удачно. Его каюту убирала каютномерная (уборщица) по имени Елена. Это была довольно привлекательная молодая женщина лет 25–28. По окончании рейса и приходу в Калининград она родила от Апехтина ребенка. Поскольку разводиться с женой и жениться на ней Николай не пожелал, Елена написала заявление в партийное бюро порта. И бравый капитан и любимец команды потом еле смог устроиться матросом на портовый буксир.

Из Института физики Земли для участия в рейсе приехали два человека, к ним добавили еще одного из Института океанологии, и получился отряд математической обработки. В этом рейсе я познакомился с Александром Городницким, и на протяжении многих лет он оставался моим хорошим знакомым. Он был лет на 10 старше меня, работал в Институте океанологии, занимался морской магниторазведкой. Оказалось, что почти все песни, которые мы пели, будучи студентами, принадлежат ему, так же как и известная всем геологам песня «Перекаты».

Каждый день рейса описывать тяжело, поэтому будут представлены только наиболее яркие моменты. Я трудился в вычислительном центре корабля (ВЦ), ничего не видел в отличие о тех, кто работал на палубе, поэтому интересных эпизодов было не слишком много.

Отряд состоял из трех человек, и в нашем распоряжении был старенький компьютер «Минск-2», который обслуживался двумя корабельными механиками. На этой машине с помощью специальных программ мы обрабатывали данные магниторазведки, гравиразведки, непрерывного сейсмического профилирования и других геофизических методов. Полученные материалы сводились воедино, и по ним в автоматическом режиме строился разрез, на котором был рельеф дна, толщина осадков – короче, все, что удавалось извлечь из представленных данных. Ежедневно этот разрез представлялся руководству экспедиции, которое корректировало по нему свои научные планы.

Как-то меня остановил корабельный завхоз и спросил, почему я еще не подал заявку на спирт. Я не стал ему объяснять, что на компьютер спирт получают механики, а отряд матобработки из техники имеет только карандаши и ручки. Однако спирт – дело серьезное, и мы стали изучать нормы его потребления. С большой натяжкой нам подходила только пайка. Впрочем, на одну пайку полагалась не то сотая, не то десятая доля грамма. Но мы решили по-наглому идти до конца и в случае удачи раздобыть хотя бы пол-литра этого зелья. Когда подсчитали, вышло, что для получения поллитра спирта нужно сделать несколько тысяч паек. Даже если паять 24 часа 4 месяца всем отрядом, все равно столько не сделать. Между тем мы уже закусили удила и единогласно постановили, что надо подавать заявку.

При следующей встрече завхоз сказал, что начальство все подписало, и завтра он будет выдавать заказ. Назавтра я взял пол-литровый пузырек и встал в очередь. Народ стоял солидный: с канистрами, с бидонами, и я со своим пузырьком на их фоне выглядел белой вороной. Когда подошла моя очередь, завхоз стал на меня орать. Он вопил, что пока он тут надрывается на непосильной работе, некоторые бездельники еще и шутки над ним думают шутить. Все выяснилось, когда я заглянул в ведомость. Там стояла цифра – пять литров. Подумав, что это ошибка, я побежал к нашему заместителю начальника экспедиции по общим вопросам. Он, не дослушав меня, видимо, решил, что я недоволен количеством, и поэтому стал говорить, что фонды урезали, что-то там ужесточилось. Попутно я узнал, что спирт выдается не на весь рейс, а только на месяц, и через месяц его надо будет получать снова, то есть нам выдадут четыре раза по пять литров. В общем, из всего сказанного я понял, что никакой ошибки нет и надо думать, что делать с таким количеством спирта.

Я так и не узнал, чем руководствовалось начальство, выписывая этот спирт. Мы ведь не бедствовали, поскольку в тропиках (а мы в этом рейсе довольно долго работали в тропиках) по какому-то старинному закону нам ежедневно полагалось 200 граммов вина. Этот закон соблюдался свято, но чтобы упростить себе жизнь, а может, по какой другой причине, мы не получали вино ежедневно – просто каждые 10–11 дней корабельный завхоз выдавал на человека по 3 бутылки прекрасного венгерского полусухого вина «Леоника». Кто в эти дни вел корабль, я не знаю, поскольку и научники, и команда были в полной отключке.

Мы не были алкоголиками, но корабельная жизнь довольно тяжела и полна проблем, а алкоголь, как известно, помогает бороться со стрессом. Спирт был гидролизным, и наливали его в бочки, где до этого был керосин. Первое время пить эту жидкость было невозможно, потом мы попривыкли, и, главное, все остались живы – компоненты ведь были неядовитые.

Мы шли Панамским каналом, все свободные от вахты высыпали на палубу. И было на что посмотреть. Узкие берега канала, где в начале XX века рабочие вручную копали шлюзы, сменялись красивыми озерами с островками, заросшими пальмами. Городницкий по этому поводу написал стихотворение, из которого запомнились такие строки:

Чтоб суша вдоль бортов и слева шла и справа, И был бы впереди и сзади океан…

Саша в отличие от других бардов не играл на гитаре, и, если он пел, ему нужен был аккомпаниатор. Это стихотворение он сделал песней, которую впервые исполнил на корабле 8 марта 1977 года.

Народа на этом празднике было мало. Из-под Антарктиды мы на полном ходу уходили от урагана. В это время мы достигли главной цели экспедиции – только что открытого, свежего, колоссального разлома земной коры в Тихом океане. Драги стали поднимать на борт куски породы оливинового состава, возраст которых составлял несколько миллиардов лет, то есть они относились практически ко времени образования нашей планеты – периоду, очень интересному для ученых, по которому было так мало реальных данных.

Тогда-то и проявили себя так называемые ревущие сороковые. Все иллюминаторы в каютах были задраены броневыми заглушками, в столовой почти никого не было. А на столах лежали свернутые в несколько слоев мокрые простыни. Это было сделано для того, чтобы посуда не скользила и не падала на колени тем, кто ест. Однако тех, кто ел в столовой, было немного. В основном укачанный народ лежал в каютах. Для того чтобы представить себе силу урагана, достаточно сказать, что на прогулочной палубе, расположенной на высоте 8–10 метров над уровнем океана, волны легко разбивали закаленные стекла толщиной пять сантиметров. Вообразите себе, что это были за волны.

Трое суток на полном ходу, не жалея дизелей, мы уходили от урагана. Наконец мы оказались в районе пятой параллели вблизи экватора. Был полный штиль, ярко светило очень горячее солнце, и только 5–6-метровые валы, с периодом около полминуты равномерно накатывающие на корабль, напоминали об урагане. На остатках топлива мы шли в район Галапагосских островов к острову Кокос. Надо сказать, что правительство Аргентины, которой принадлежали эти острова, категорически запрещало даже приближаться к ним без их представителя. Однако учитывая наше бедственное положение, нам было позволено на световой день зайти на остров Кокос без сопровождающих.

Ах, Кокос, Кокос! После более чем 40-дневного периода без заходов в порты, после урагана ты был похож на корзину с зеленью – со сверкающими на ярком тропическом солнце водопадами, падающими с огромной высоты в океан. Утром мы встали на рейде и мотоботы перевезли свободную от вахты команду, а затем и научников в прекрасную бухту с песчаными пляжами, заросшими пальмами берегами и покрытыми вечнозеленой растительностью скалами.

В книге я прочитал, что пираты – не то Морган, не то Дрейк – хранили на этом острове награбленные на испанских галеонах сокровища. Сейчас на нем никто не жил, лишь полуразрушенные бунгало говорили о том, что здесь десятки лет проживали искатели сокровищ, но никто из них так ничего и не нашел. Это, видимо, связано с тем, что остров порос совершенно непроходимой тропической зеленью.

Наш народ тоже был грамотным, книжечки почитывал, и вот довольно большая толпа отправилась на поиски сокровищ. Однако дальше русла реки, впадавшей в бухту, никому продвинуться не удалось, и сокровища были оставлены до следующего раза.

Пальмы были в высоту как минимум метров двадцать. Где-то у самой верхушки на черенках висели крупные кокосы в зеленой оболочке. Нам очень хотелось привезти домой какие-нибудь сувениры, а это было как раз то, что надо. Но слишком уж высоко они висели. И тут я вспомнил, как в детстве влезал на деревянные столбы с помощью брючного ремня, надетого на ноги и замкнутого в кольцо.

Делать нечего. Надев на ноги ремень и взяв в зубы нож, я полез на пальму. Наверху я понял, что у таких тяжелых плодов должен быть очень прочный черенок. Ухватившись одной рукой за пальму, держа нож во второй руке, я стал резать эти черенки. Отпилив 10 или 12 плодов, я понял, что силы на исходе и надо срочно спускаться. Когда до земли оставалось метров 5, руки разжались сами, и я пятой точкой шлепнулся на мягкий песок под пальмой. Обалдев, некоторое время я сидел и ждал, когда же члены отряда под белы руки, шепча утешительные слова, отведут меня в прохладную тень. Оглядевшись, я увидел, что они заняты более важным делом. Товарищи делили настриженные мною орехи, внимательно следя, чтобы в мою кучку попали самые мелкие и непрезентабельные плоды. Да ладно, подумал я, может быть, им надо больше, чем мне.

После этого мы двинулись к бухте. Было очень жарко, и мы решили искупаться в теплой воде. Надев маску и ласты, я нырнул – и был потрясен открывшейся передо мной красотой. Забыв о кокосах, я смотрел на пронизанную тропическим солнцем воду, на разноцветных рыбок, плавающих вокруг большими стаями, на шарообразные цветные кораллы на песчаном дне. Впервые я плавал в тропическом море, но своим коллегам обещал, что каждый получит по кораллу. Поэтому, быстренько взяв себя в руки, я нырнул на глубину метров шесть, где уже были вполне приличные кораллы. Выбрав наиболее симпатичный, я попробовал ножом отрубить его от основания. Но не тут-то было: нож, как известно, камень не берет, а коралл – тот же камень.

Зато корабельная команда развернулась вовсю. Одни рубили кораллы пожарными топорами, взятыми на корабле с пожарных щитов, другие тащили их на плотах, собранных из листов пенопласта, к мотоботам, третьи везли эту добычу на судно. Кораллы добывались почти в промышленных масштабах.

Дня через два после отплытия от острова весь корабль провонял тухлятиной. Ведь для того, чтобы кораллы стали снежно-белыми, они должны были несколько дней тухнуть в полиэтиленовых баках с водой. Наши механики тоже получили свою долю, и на ВЦ стояла вонь, пожалуй, из-за ограниченности пространства даже более сильная, чем в других частях корабля. Все наши страдания окупились, когда механики вручили каждому из нас по коралловой веточке, отломившейся от большого коралла.

В рейсе нам шла валюта – два доллара в день. Чтобы получить от нее максимальную пользу, нужен был заход в иностранный порт, где все было бы очень дешево. Таким портом был Лас-Пальмас, расположенный на Канарских островах. На нем отоваривались рыбаки, идущие с лова домой.

По нескольку месяцев не посещавшие иностранные порты, наши корабли слежения за космосом также заходили сюда. Все корабли науки по дороге домой отоваривались здесь же. В местных лавчонках все было дешево за счет продажи бракованной или почти бракованной продукции. У нас в комиссионках на качество не обращали особого внимания и задавали по существу один вопрос: «Сколько денег за эту вещь ты хочешь?» Тогда считалось, что наши умельцы могут все исправить, проблема была только в том, чтобы найти нужного мастера.

Отоварившись в Лас-Пальмасе, мы зашли по делу в очень дорогой шведский порт Гётеборг и через сутки уже были дома, в родном Калининграде. 24-й рейс НИС «Академик Курчатов» продолжался четыре месяца, за это время корабль прошел около 35 000 километров.