По приезде в Кабул мне сразу же захотелось увидеться с нашими верными друзьями — господином Мунсифом и Аймалом. Они даже не подозревали, что случилось невероятное и мы снова в Афганистане. Я понимал, что любые встречи для нас сейчас были чрезвычайно опасны, но я просил Бога о том, чтобы Он дал нам возможность увидеться с ними и сохранил нас.

С ужасом я узнал, что семья Мунсифов переехала. У меня не было ни малейшего представления, где их искать, а расспросы могли принести больше проблем, чем полезной информации. Я стал расхаживать по улицам города в надежде увидеть знакомое лицо господина Мунсифа или кого-нибудь из его родных. И хотя в толпе улиц такие поиски казались совершенно бесполезными, я не переставал молить Бога о помощи.

Через полгода наш общий друг рискнул передать мне адрес магазина, где господин Мунсиф получал почту. По моей просьбе еще один друг написал господину Мунсифу записку от моего имени и отнес в магазин. Мы договорились встретиться в одном общественном здании через два дня, надеясь, что встреча в таком месте не вызовет особых подозрений.

Меня ужасно раздражала сложившаяся ситуация. Что же это за безумное время, которое вынуждает всего опасаться? Почему друзья не могут спокойно встретиться? Почему мы не можем открыто семьями сходить друг к другу в гости?

Я приехал к месту встречи за пять минут до назначенного времени, вошел в условленное здание и сел, тихо благодаря Бога за то, что мне наконец-то удалось разыскать своего учителя. Увидев медленно приближающегося к зданию господина Мунсифа, я сделал глубокий вдох, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами.

Мы крепко обнялись. Он сказал, что не мог спать две ночи после того, как получил мою записку. Час, проведенный вместе, пролетел невероятно быстро. Глядя вслед удаляющемуся учителю, я стал невольно строить планы на будущее в надежде, что мы сможем видеться с ним и его семьей чаще.

И хотя с Аймалом и его родными связаться было проще, за тринадцать месяцев мы лишь дважды отважились пойти на этот отчаянный риск и навестить их. Оба раза это были долгожданные семейные встречи, полные радости и молитв. Но все время над нами висела тяжесть тревоги, мы знали, что в любой момент дом может быть обыскан солдатами, и это, скорее всего, означало арест всех присутствующих. Но несмотря на опасность, мы были так счастливы, что снова можем быть вместе, и верили, что Бог сохранит этот дом.

То, что Бог обещал защитить нас в этой растерзанной войной стране, совершенно не означало, что можно поступать безрассудно. Однако я свободно ходил на базар, где советские солдаты боялись появляться, рискуя лишиться жизни или попасть в заложники. Иногда люди с недоумением спрашивали, откуда я приехал, и я отвечал: «Из Америки». Я слышал, как они переговаривались друг с другом на пушту или дари: «Нет, он не американец, он русский, только хорошо говорит по-английски», или: «Он говорит неправду, он просто хочет нам понравиться». Порой мне приходилось показывать паспорт, но в большинстве случаев и это было бесполезно. Люди не могли себе представить, что среди них может оказаться американец.

Как-то раз, прогуливаясь по грязной улочке в районе базара, я остановился переброситься парой слов с продавцами. Никто не осмеливался вступать со мной в долгие беседы, и в подобных обстоятельствах это было совершенно объяснимо.

Какой-то продавец лет тридцати спросил меня, откуда я. Я ответил. Пуштуны обычно отличаются откровенностью, и он не был исключением. Бесстрашно он усадил меня пить чай и стал рассказывать мне о том, что его брат живет в Западной Германии. Люди предпочитали не распространяться о том, где находятся их родственники, но он, казалось, не боялся мне это доверить.

Через некоторое время к нам подошел афганец в коротком пальто поверх традиционной одежды. Он спросил продавца: «Кто это такой?». Он не подозревал, что я понимаю пушту. Я заметил у него под пальто автомат.

Продавец ответил: «А-а-а, так, один американец сидит тут».

Человек с автоматом посмотрел на меня и громко рассмеялся.

После того как он ушел, смеяться начал продавец. Он не знал, что сказать человеку с автоматом, поэтому сказал ему абсолютную правду. Но эта правда звучала настолько абсурдно, что тот ему не поверил.

То же самое было с афганскими солдатами. Обычно они смеялись, а потом спрашивали: «А если честно, ты откуда?».

Однажды ночью, лежа в постели, я вспомнил, как несколько месяцев назад, в марте 1982 года, — прямо перед отъездом из Германии — наш хороший друг Натан Барнес и его жена помогали нам паковать вещи. Было уже за полночь, когда все вещи наконец были уложены, и они собрались идти домой. Натан был уже на пороге, как вдруг почувствовал, что Бог хочет нам через него что-то сказать:

— Давид и Джули, мне кажется, Господь хочет, чтобы я сказал вам эти слова: «Как горы окружают Кабул, так и Я окружу вас. И никто, вставший на вашем пути, не одолеет вас, потому что Я — ваша защита».

Эти пророческие слова убедили нас, что мы будем в безопасности. Мы знали, что даже если с нами что-нибудь случится, мы будем не одни, потому что с нами Бог: в безопасности или среди гонений, в тюрьме или на свободе, живые мы или мертвые. И в сердцах у нас был покой — покой, который невозможно было ни нарушить, ни поколебать.

Опасность была нашим постоянным спутником. Стараясь найти грань между осторожностью и доверием к Господу, я довольно свободно передвигался по городу. Каждый человек в этой стране ежедневно сталкивался с опасностью. По ночам исчезали невинные люди, а наутро все было так, будто бы ничего не произошло.

Снова ввели комендантский час. И хотя он вступал в силу только после десяти часов вечера, мало кто отваживался выходить на улицу после захода солнца — разве что самые отчаянные головы. Мне вспомнились слова, которые сказала моя мама перед нашим отъездом из Соединенных Штатов: «Для вас безопаснее всего там, куда вас призвал Бог. Ваши жизни будут сохраннее в Афганистане, если Он вас туда призвал, чем в самой безопасной стране, если это против Его воли».

Однажды вечером мы вернулись домой еще засветло, поужинали и долго читали перед сном.

Задувая керосиновую лампу, Джули сказала: «Давид, смотри, снег!» Улегшись в постель, мы уютно устроились под одеялом, чтобы не замерзнуть ночью. В десять часов мы уже крепко спали.

Одинокий звонок в дверь, раздавшийся после полуночи, вырвал нас из объятия снов. Сна тут же как не бывало. Мы знали: прийти к кому-нибудь после комендантского часа могут только военные или тайная полиция. Затаив дыхание, мы с ужасом ожидали второго звонка. Я видел встревоженное лицо Джули.

Мои мысли неслись наперегонки: «Ну вот и все. За мной пришли. Что они скажут ? Какие предъявят обвинения ? Представят ли мне хоть какие-нибудь объяснения? Невиновность в таких случаях — не защита».

«Господи, помоги Джули», — молился я тихо, и сердце мое сжималось от боли при мысли о том, как ей будет тяжело.

Невыносимо долгую тишину нарушали лишь громкие удары моего сердца. Я сел. Подожди. Подожди, позвонят ли еще раз? Если да, то я открою дверь до того, как они успеют ее выломать.

«Будь готов — думал я. — Все хорошо, Бог, я в Твоих руках». Минуты тянулись невероятно медленно. Мы напряженно ждали в темноте, ни слова не говоря друг другу. Но ничего не произошло. Второго звонка не было. Мы снова улеглись, но так и не смогли уснуть до утра.

— Может быть, это была ошибка, — прошептала Джули. По тому, как сильно дрожал ее голос, я понял, что она очень напугана.

— Может быть, — согласился я, стараясь говорить спокойно.

Утром мы заметили на снегу свежие следы. Длинный провод дверного звонка, тянувшийся от ворот к дому, был изношен и в нескольких местах оголен. Может быть, от снега случилось замыкание? Но тогда почему был только один долгий звонок? Затем мы увидели на чистом белом снегу красные капли.

«О нет! Неужели кому-то нужна была помощь?— думал я. — Что все это значило?»

Я не знал. Темная ночь так и не дала ответа, почему она была такой темной и молчаливой, а следы на снегу так и не рассказали, почему они были закапаны кровью.

В Афганистане царила нестабильность. Множество перемен, происходящих в стране, нагнетали нервозность. Люди оказались невольными свидетелями политического переворота и вступления советских войск, их безопасность постоянно находилась под угрозой.

Семьи афганцев были предупреждены о том, что им нельзя приглашать к себе иностранцев. Но даже когда кто-нибудь и отваживался позвать нас в гости, мы спрашивали Господа, стоит ли принимать это приглашение. Нам совсем не хотелось подвергать опасности жизни друзей. Если же мы и приходили в гости к кому-нибудь из них, то, против обыкновения, они не выходили к дверям встретить нас, а оставляли их открытыми.

Одним ноябрьским вечером мы вышли из дому, направляясь в гости к доктору Шафе, у которого когда-то снимали наш первый домик в Кабуле. Выходя на улицу, мы всегда старались быть очень осторожными, потому что из-за моих голубых глаз и светлых волос меня могли принять за советского солдата. Говорили, что все афганские войска преданы правительству и никто не посмеет стрелять в советских солдат, но за день до этого в нашем районе была перестрелка, и никто не знал, кто в кого стрелял и почему.

Навестив семью Шафе, мы торопливо направились домой. Хотя наша спешка могла вызвать подозрение, нам хотелось добраться до дома как можно быстрее. На углу мы лицом к лицу столкнулись с уличным патрулем — восемью афганскими солдатами, медленно шагающими в ряд через несколько метров друг от друга. Их изумленные взгляды в точности походили на наши. Я пришел в себя и поздоровался с ними на пушту. Они ответили на приветствие.

«Как бы мне хотелось, чтобы мой акцент был не так заметен», — подумал я. Для того, чтобы добраться до нашей улицы, нам нужно было повернуть направо и идти по той же стороне, по которой шел патруль. Свернув, мы оказались между двумя рядами солдат.

Я не знал что делать. «Ну что, мы так и будем медленно шагать или, может, нам стоит их обогнать? Интересно, они нас в чем-то подозревают? Сообщат ли они наш адрес властям? Как насчет лояльности войск? Если откроют огонь, мы наверняка окажемся в перестрелке».

Я быстро выдохнул молитву, взял Джули за руку и решил обогнать патруль.

Пройдя несколько шагов, я услышал сдавленный смех. Джули вспомнились слова одного нашего уважаемого друга, Чарльза Гринуэя. Этот человек много лет прожил за границей и часто рассказывал нам о трудностях, с которыми ему довелось столкнуться. В любых ситуациях Чарльз не терял оптимизма. Он, бывало, говаривал: «Если вас собираются выдворить из города, вырвитесь вперед и сделайте вид, что возглавляете процессию».

Ситуация, в которой мы находились, была довольно опасна, поэтому я хотел было уже одернуть свою жену, когда она прошептала:

— Давид, Чарльз бы нами гордился. Мы возглавляем процессию.

Добравшись до дома, мы уже были не в силах себя сдерживать и расхохотались. Немного успокоившись и придя в себя, мы поблагодарили Бога за то, что остались целы и невредимы.

Время от времени я навещал в электромастерской своего друга Саида. С ним всегда было приятно побеседовать.

Впервые мы встретились в 1982 году. Это был мой третий визит в столицу, и Саид знал, что большинство иностранцев, практически все, уехали из Афганистана.

Саид был очень рад меня видеть, но в то же время с искренней тревогой в голосе воскликнул:

— Давид, что Вы здесь делаете? Вам опасно здесь находиться. Люди бегут из этой страны, а Вы сюда возвращаетесь по собственной воле. — В его глубоко посаженных глазах отразилось неподдельное беспокойство, когда он снова повторил: — Что Вы здесь делаете?

— Саид, — ответил я, — я здесь, потому что люблю Бога, Афганистан и тебя, мой друг.

Многим было трудно понять, почему мы не уезжаем из Афганистана. Мысль о том, что причиной тому могла быть любовь к людям, похоже, выходила за пределы разумного. Будь у нас какие-нибудь политические или материальные интересы, это было бы еще объяснимо, даже несмотря на опасную обстановку в стране. И все же, казалось, некоторые понимали, что любовь к людям, данная Богом, и побуждает нас с Джули оставаться в Афганистане.

Но даже в это неспокойное время, когда люди были полны страха, мне удалось приобрести новых друзей. Никто так не ценил доброту, как несколько мужчин, с которыми я работал на складе, развозя медикаменты. Это были мои дорогие неграмотные друзья.