1

Северцев поминутно поглядывал на часы, которые показывали уже пять минут третьего. Сегодня четверг, и в два он должен был присутствовать на заседании бюро райкома партии; ему час назад звонили, просили не опаздывать: внезапно заболел один член бюро, может не быть кворума. И, как на грех, заседание научно-технического совета института, которое Михаил Васильевич рассчитывал закончить в половине второго, все еще продолжалось, так как никто из выступавших не придерживался регламента…

На заседание совета были приглашены самые квалифицированные ученые и специалисты из смежных институтов, поэтому прервать заседание и перенести продолжение на другой день было невозможно. Еще раз собрать всех этих людей — дело весьма трудное. Вопрос обсуждался серьезный. Речь шла об основных технико-экономических положениях проекта крупнейшего алмазного комбината на заполярном месторождении.

Это месторождение был открыто геологом Малининой. Местная газета, жирным шрифтом оповещавшая об этом открытии, лежала сейчас на столе перед Северцевым.

Спорным был вопрос о достоверности запасов. Эксперты из ГКЗ — Государственной комиссии по запасам, ссылаясь на действующие инструкции, требовали доразведки месторождения. А это означало, что строительство предприятия будет отложено. Притом на неопределенный срок.

Михаил Васильевич еще раз взглянул на лист бумаги, где он записал фамилии желающих выступить: осталось еще двое, они займут не менее тридцати пяти минут. Вздохнув, он смирился с мыслью, что опаздывает безнадежно.

Вдоль длинного полированного стола сидели сотрудники института и рассеянно слушали консультанта из какого-то научного центра. Люди устали от многочасового неподвижного сидения и с грустью поглядывали на высокие окна, неторопливо бегущие куда-то облака.

Не разделял, казалось, общего настроения лишь консультант, хмурый, неопределенного возраста человек, который говорил уже пятнадцать минут и заканчивать даже не думал, все дальше и больше уходил от обсуждаемого вопроса.

— Я позволю себе напомнить, что гений человека развеял чудеса уральских сказов, скандинавских саг, мифов древней Греции, превратив шествие гномов за сокровищами в шествие науки и труда! Не всесильный божественный кузнец Гефест, герой греческих мифов, а ученые и инженеры в лабораториях и шахтах создают новые чудесные металлы. Не бажовская Хозяйка Медной горы, а человеческий ум распоряжается недрами, где прилежность гномов давно вытеснена упорством геологов, нашедших запрятанные природой сокровища…

— Ваше время истекло… — осторожно прервал оратора Северцев и кивнул в сторону стенных часов.

— Разве у нас профсоюзное собрание? Не регламентируйте, пожалуйста, меня так строго, я сам скоро закончу… Итак, я хотел сказать, что профессия горняка — одна из самых древних и почетных на свете, и человечество своим прогрессом во многом обязано именно горнякам. За последние пятьдесят лет горняки добыли людям полезных ископаемых значительно больше, чем за всю историю человечества. Сейчас в мире добываются каменный уголь, нефть, железные и цветные руды, редкие металлы, строительные камни и минеральные удобрения в таких объемах, что на каждого живущего на земле человека в день приходится до четырех-пяти килограммов полезных ископаемых. Теперь их добывается в мире каждый год миллиарды тонн — втрое больше, чем в начале нашего века.

Слушая консультанта, Северцев думал: за растраченные полсотни рублей государственных денег вас осудят, а миллионы рублей зарплаты, что растрачиваются впустую на зачастую бесплодных, ненужных для дела заседаниях и совещаниях, никого не беспокоят… Их относят к плановым «мероприятиям». Вот потому и этот консультант в пышном обрамлении преподносит горнякам набившие оскомину истины. Делает это, наверное, уже не один год подряд, будто находится в аудитории студентов-первокурсников. Все сказанное им справедливо, но никому не интересно не только потому, что общеизвестно, но и потому, что изложено без единой живой, своей мысли. А ведь он, наверно, непременный консультант многих комитетов, комиссий, член несметного числа научных советов.

— Профессор, прошу прощения, но то, что вы говорите, очень далеко от обсуждаемого вопроса. К сожалению, мы не услышали от вас ни одного делового замечания по проекту заполярного комбината. Извините, время ваше давно истекло, — вновь прервал оратора Михаил Васильевич.

Консультант, взглянув на стенные часы, схватил пузатый желтый портфель и, на прощанье кивнув, поспешно вышел из кабинета, видимо, торопясь на другое заседание.

Главный инженер проекта Парамонов, терпеливо молчавший, поглаживая рукой холеную бородку, одними глазами улыбнулся Северцеву и написал на белом листе бумаги, лежавшем перед ним на столе: «Волга впадает в Каспийское море, а лошади жрут овес». Директор и главный инженер были старыми знакомыми. В свое время Парамонов проектировал Сосновский рудник, а Северцев его строил. Они тогда съели вместе не один пуд соли. А теперь судьба свела Михаила Васильевича с этим умным, знающим инженером под одной институтской крышей.

В самом углу кабинета, между книжным шкафом и окном, Северцев заметил Проворнова и кивнул ему, тот ответно поклонился. Проворнов перед началом заседания научного совета был атакован Птицыным и сейчас обдумывал их странный разговор. Птицын просил его поддержать контракт с фирмой «Майнинг корпорэйшн» на покупку крупной партии геологоразведочной аппаратуры. Птицын ссылался на его, Проворнова, согласие, данное в Париже президенту фирмы, поддержать эту сделку и теперь просил письменной рекомендации профессора. Этот разговор смутил Проворнова: откуда известно Птицыну о его неосторожном разговоре с Бастидом и почему Птицын выступает ходатаем фирмы? Проворнов обещал подумать, и Птицын взял с него слово, что они вскоре встретятся. Опять всплывает эта парижская поездка, о которой он уже стал забывать…

Теперь выступал главный специалист из министерского бюро автоматики — разбитной лысоватый блондин:

— Я, конечно, проект не читал, но все же кое-что, с вашего разрешения, скажу об автоматике. Итак, в течение столетий человек в тяжелой борьбе с природой только и стремился набить свой желудок, прикрыть наготу да иметь над головой кров… Теперь, оседлав науку, он может позволить себе даже автоматику. — Он поклонился председательствующему, как артист после исполненного номера.

Северцев мысленно нещадно ругал себя за созыв этого совещания, задавал себе простой вопрос: поможет оно инженерному анализу проекта?.. И сам отвечал: нет! Все критические замечания были заранее письменно изложены в заключениях рецензентов, на совещании их только оглашали. Все остальные разговоры велись вокруг этих экспертных заключений, и ничего нового по существу никто не добавил. Зная заранее, что так и будет, зачем же он, директор института, все же собрал это никому не нужное совещание? Он признавался себе: только для формального обсуждения вопроса, стоявшего в планах научно-технического совета. Для протокола. Для бумажки, без которой нет веры ничему.

А лысоватый блондин говорил и говорил заученные истины — ведь разговоры и были его работой.

Плохо слушая оратора, Михаил Васильевич достал из кармана записку, в которой были перечислены неотложные нужды. Приходится теперь записывать, стала подводить память: 1. Встретиться с сыном. 2. Сходить к зубному врачу (этот пункт записан уже давно, да все недостает времени, и, признаться, страшновато: Михаил Васильевич терпеть не мог этой отрасли медицины, как, впрочем, и других). 3. Взять из прачечной рубашки (это придется сделать уже поздно вечером)…

Не давала ему покоя мысль: кто эта женщина, что звонила ему в начале заседания? Он не расслышал ее имени и отчества, разговор сразу прервала междугородная станция. Неужели Валерия?! Но голос показался незнакомым…

Вернул Северцева на заседание возглас «автоматчика»:

— Напомню вам, друзья, средневековую легенду о пражском искуснике, создавшем глиняного робота Голема — дровосека и водоноса! Древний изобретатель оживлял Голема, вкладывая ему в рот чудодейственную записку… В наше время, чтобы заставить электронную машину управлять каким-то производственным процессом, инженер вкладывает в нее не чудодейственную записку, а тщательно разработанную программу…

Северцев бросил тоскливый взгляд на часы — они показывали двадцать минут третьего, — потом сердито посмотрел на выступающего и постучал по столу карандашом. Оратор откашлялся, сделал длинную паузу и уставился глазами в пол, как бы вспоминая, чего, собственно, от него хотят.

— Да… Известно, что наши автоматические станции в космосе успешно трудятся на благо человека. Настала пора создать и автоматических разведчиков недр. Оборудованные специальной аппаратурой и сверхточными приборами, они с воздуха передадут свои показания на кибернетическую машину, которая своим электронным «мозгом» выберет из сотни вариантов оптимальный и сообщит номер условного квадрата с повышенной концентрацией полезного ископаемого… В общих чертах у меня все, благодарю за внимание. — Консультант вновь поклонился.

Северцев выжидающе посмотрел на Проворнова.

— Все, что мы здесь услышали, ужасно интересно. Но как быть с запасами сейчас, сегодня? Верите вы в них, профессор, или нет? — задал вопрос Северцев.

— Верю, но с доразведкой, — последовал уклончивый ответ.

После парижской истории, которая, правда, для всех осталась тайной, Проворнов старался не делать никаких заявлений, которые могли бы как-то повредить его авторитету, теперь уже, как он опасался, подмоченному.

Северцев понял, что ответственность за сырьевую базу ему придется взять на себя.

В конце длинного стола он увидел поднятую руку и сказал:

— Пожалуйста.

Поднялся Птицын, втянул животик, розовое, опухшее лицо расплылось в улыбке.

— Товарищ Птицын, из объединения, — представил его Северцев.

Птицын достал из бокового кармана пиджака очки и сложенную вчетверо бумажку.

Присутствующие недовольно зашумели, но Птицын, быстро развернув бумагу, сказал:

— Я понимаю настроение товарищей и потому буду краток. В чем основной вопрос? — спросил он, не отрывая глаз от бумаги, и сам себе ответил: — Не допустить донкихотства, да, да, донкихотства! Для размола руды вы заложили в проекте бесшаровые мельницы своей конструкции, работающие по принципу самоизмельчения. Но где, спрошу я вас, на каком руднике или в каком проекте, у нас в стране применен этот принцип? — победоносно поглядев на Северцева, спросил Птицын.

— Пока нигде, но кому-то нужно начинать первому, — устало ответил Северцев. Он понял, что начинается дискуссия по другому спорному вопросу, от которого ему не уйти, и на заседании бюро райкома партии ему сегодня не присутствовать…

— Мы все хотим быть первыми, — хихикнул Птицын. И продолжал читать бумажку: — В принципе бесшаровое измельчение не вызывает возражений, оно внедрено за рубежом. Но мы к нему не готовы. Давайте спустимся с заоблачных высот на нашу грешную землю: бесшаровых мельниц наша промышленность сейчас не выпускает. Как говорят, есть ножик, есть вилка, но нет рябчика, которого надлежит съесть. Значит, нужно заложить в проекте импортную мельницу. Скажу вам доверительно… — Птицын озабоченно посмотрел на дверь и продолжал тихо, почти шепотом: — Совершенно доверительно — нам с большим трудом через инстанцию удалось изыскать валюту, договориться с фирмой о поставке. И вдруг — пожалуйте бриться — ваш институт возражает: дескать, сами с усами! Вместо благодарности — оставили в дураках. Извинений мы не ждем, будем считать ваше заключение веселой шуткой. Объединение оборудование закупит, вы испытаете, переймете их опыт. Мы должны блюсти государственные интересы! — назидательно закончил Птицын и опустился на стул.

Люди удрученно молчали.

— Что же это получается, товарищи! Птицын — за государственные интересы, а институт — против? Ведь это же чудовищная ложь! — вскочив со стула, крикнул Парамонов. — Новый директор развивает у нас конструкторские работы, они были в загоне, и мы лишь с завистью смотрели на заграничные образцы машин. Мы создали проект своей мельницы; опытный образец ее проходит испытания, и товарищ Птицын дудит не в нашу дуду!..

Вошла пожилая секретарша и молча положила на стол директора записку. Северцев прочел: «Вторично звонит с аэродрома Малинина, сейчас улетает. Очень просит соединить с вами». Михаил Васильевич изменился в лице и, сказав: «Я на минутку», — быстро вышел в приемную. Схватил лежащую трубку.

— Валерия Сергеевна, не может быть, не верю, что это наконец ты!

Секретарша вышла, деликатно прикрыв за собой дверь.

Валерия торопливо рассказала: не могла ответить на телеграмму потому, что четыре месяца бродила по тайге, а по возвращении сразу полетела в Москву рассматривать запасы по Заполярному.

Северцев закричал в трубку:

— Перестань ты говорить про свои месторождения, ведь ты сейчас улетаешь! Я устал ждать тебя, ты это понимаешь?! При чем тут Анна?.. Что за чушь, какое письмо?.. Боже мой, что ты несешь, Валерка?..

Дальше Михаил Васильевич слушал не перебивая, лицо его становилось все более серьезным.

— Нам, как в книгах, Миша, всегда мешал третий… — слышал он печальный голос Валерии. — А теперь все может быть иначе! Только позови… — И она выжидающе замолчала.

— Зову, оставайся! Ты меня слышишь, Валерка?.. Ты меня слышишь? Я спрашиваю… — с тревогой переспросил он, сбитый с толку долгим ее молчанием.

— Да, слышу. Мне нужен месяц для завершения всех дел, через месяц встретимся, — глухо отозвалась она.

Северцев опять закричал в трубку:

— Хорошо! До свидания! Теперь уже скоро я прилечу за тобой! И увезу навсегда! Да, да, навсегда! Я крепко, крепко обнимаю тебя и тысячу раз целую!.. — Он еще долго держал в руке прерывисто гудевшую трубку.

В приемную заглянул Виктор и спросил, сможет ли он сегодня поговорить с ним. Михаил Васильевич рассеянно кивнул головой и вернулся в кабинет, где все еще бушевали страсти.

Он прислушался — спасительное «однако», часто звучавшее в споре, помогало болтунам (их директор знал наперечет) уйти от решения и при этом еще похвалиться своей «объективностью». Северцев не прерывал спорящих и пытался думать лишь о том, как ему завершить обсуждение: резко ответить Птицыну или не удостаивать его ответом? Да и что, собственно, отвечать ему, с кем полемизировать? Птицын остался Птицыным. Но это было бы полбеды. А беда в том, что птицыны еще сидят в государственном аппарате…

Северцев кратко продиктовал проект решения научно-технического совета: «Одобрить основные положения проекта» — и сказал себе, что подобных совещаний он собирать больше не станет.

2

Кабинет быстро опустел. Птицын подвинул свой стул к северцевскому и, дружелюбно улыбнувшись, спросил:

— Ты недоволен моим выступлением?

— Ты был в своем репертуаре. Главное — поставить вопрос, и пусть он стоит. Так?

— Сколько лет мы не виделись, семь или восемь? — раздумчиво произнес Птицын, словно не замечая резкости Северцева. — Я часто о тебе думал — хотел понять тебя, твои поступки… Вот и сейчас не понимаю, Миша! Ну, скажи ты мне: к чему тебе эта морока с конструированием своей мельницы? Помни, «всякая инициатива должна быть наказуема»… — Птицын укоризненно покачал головой.

— Откуда ты взялся, Свистун? — спросил Северцев, убирая в ящик письменного стола толстую папку.

— Все еще помнишь мое студенческое прозвище? Еще вчера был студент, оглянуться не успел, как превратился в пенсионера. Откуда, говоришь, взялся? И на пенсии побыл недолго, и на проектной ниве потрудился, везде успел. Теперь будем встречаться чаще, — веселым тоном закончил Птицын.

Но Северцев видел, что он чем-то озабочен, взволнован.

— А как у тебя партийные дела?

— Нормально, меня восстановили вскоре, как ты уехал в совнархоз. Ведь я тогда стал жертвой перегибов. Всех шагом марш на восток! А встретились опять на западе. Хочу дать тебе дружеский совет. Ты проектант молодой, так сказать, несмышленый, боже тебя упаси создавать свое оборудование; бери готовое, лучше, конечно, импортное — спросу меньше. Давай максимум типовых решений, станешь передовиком, премии за досрочность проектных работ будут тебе, Миша, обеспечены. Вот тебе и вся наука! — Птицын дружески похлопал Северцева по плечу.

— По-твоему, проектант — что-то вроде шабашника?

— Зачем же так!.. Просто не надо заниматься пустопорожними фантазиями. Фантазировать можно до первого хорошего подзатыльника, который получишь за срыв сроков строительства и т. д. и т. п. Когда подзатыльники станут для тебя системой поощрения научного проектирования, ты научишься ловчить, будешь заваливать стройки старыми проектами: ведь у проектантов, насколько мне известно, нет времени серьезно подумать над новым…

— Построить комбинат по старой технологии проще, но как потом смотреть в глаза эксплуатационникам?

— Смотреть спокойно. Ведь из философии известно, что все течет и все изменяется… Позже составите новый проект на реконструкцию комбината по новой технологии, — не отводя глаз, ответил Птицын.

— Вот слушаю тебя, Александр Иванович, и мне становится страшно. Такие люди, как ты, выступающие от имени и по поручению солидных инстанций, убивают все живое, новое, прогрессивное, утверждая на словах, что делают все во имя этого живого, нового, прогрессивного! — поднимаясь со стула, сказал Северцев.

— Демагогия чистейшей воды… — вяло начал Птицын.

— Подожди, дай мне закончить мысль. Смотрю я на тебя и многое постигаю. Бюрократ идет в ногу с временем. Классические бюрократы просто отрицали новое. Современный бюрократ любую хорошую идею может замордовать и удушить, «уточняя и улучшая» ее. Ваше предложение будет признано весьма ценным, но недостаточно научно обоснованным. Вам посоветуют доработать его… Это что-то вроде сегодняшнего разговора о доразведке запасов… И дело пойдет успешно: экспертизы, комиссии, заключения, визы… Хорошо отработан и такой прием: ваше предложение признается интересным, но… сами понимаете, надо посоветоваться. Так?

Птицын не успел ответить. Раздался телефонный звонок, и в трубке очень долго хрипел голос недовольного начальства.

Северцев, еле сдерживая себя, подчеркнуто спокойным голосом заговорил:

— Отменить мой приказ о командировке подчиненного мне сотрудника вы, Пантелеймон Пантелеймонович, не можете. И если попытаетесь это сделать, я не выполню вашего указания. Командировка обязательна именно сейчас, потому что связана с испытанием опытного образца бесшаровой мельницы, созданной в нашем институте.

В трубке что-то опять захрипело, засипело, но Северцев положил ее. Осуждающе покачав головой, Птицын заметил:

— И в старом министерстве, и в совнархозе, и в новом министерстве тоже все плывешь ты, Миша, против течения. Народ-то в вашем новом министерстве почти весь старый подобрался, они тебя бунтарем считают. Кто у тебя прямой начальник? — поинтересовался он.

— Некто Филин, из Зареченского совнархоза, ты его не знаешь, — ответил Северцев.

— Положение, вижу, у тебя сложное, тебе нужны верные помощники. Возьми меня к себе в институт, пригожусь. — Птицын знал, что его увольнение из объединения предрешено, что подготовлен приказ о его переводе на пенсию.

— Нет, Александр Иванович, после Сосновки нам вместе работать нельзя, и тебе не следовало даже говорить об этом. — Северцев взял папку с бумагами, давая понять, что разговор у них закончен.

Птицын поднялся и спросил:

— Значит, с мельницей ты решил оставить нас в дураках? Может, отзовешь свое заключение?

Северцев отрицательно покачал головой и углубился в чтение бумаг. Птицын понял, что сегодня контракт поставлен под удар, опять на его пути встал Северцев и он должен опять скрестить с ним шпаги. Вернулся за забытым портфелем Проворнов, и Птицын, не попрощавшись, удалился вместе с ним. Нужно было использовать их встречу, чтобы заставить Проворнова поддержать контракт на поставку хотя бы геологоразведочной аппаратуры.

Дел и забот у Птицына сейчас и без того было по горло. Роман с Асей был в самом разгаре, и начался он неожиданно просто, на деловой почве. Однажды Ася поинтересовалась у Птицына, не может ли он достать долларов, ее просил об этом один знакомый. Птицын вспомнил свою встречу в шашлычной с этим волосатым Альбертом и обещал подумать, тем более что он все еще не смог решиться продать ни одного смитовского доллара. Назавтра Ася назвала цену, и хотя она показалась Птицыну низкой, он не стал торговаться и этим победил равнодушную к нему Асю. Теперь голова его была основательно забита фасонами и размерами женского туалета, сертификатами — без полосы и с желтой и синей полосами… Жизнь есть жизнь. И даже такая была интересна Птицыну. Вот профессор путешествовал по Франции, не один раз небось слышал, как там говорят про это: такова, мол, сэ ля ви! Вот как обстоят дела, и вот каковы заботы.

Как только дверь за Птицыным закрылась, Михаил Васильевич сразу же позвонил Шахову.

— Как дела, Николай Федорович? Министерство набирает силы?.. Да, уже чувствую руководство, конечно! Прошу принять меня: нужен один совет, можно сказать по международному вопросу. Хорошо, спасибо!

Только сейчас Северцев заметил в папке с почтой письмо от Анны и вскрыл его. Письмо было о сыне.

Виктор задумал жениться, писала Анна, на какой-то студентке Светлане Степановой, собирается перевозить ее из Зареченска в Москву и брать в дом. Анна отговаривала сына, просила хотя бы повременить, лучше узнать друг друга, но Виктор и слушать не хочет. Михаилу нужно принять участие в решении судьбы сына.

Михаил Васильевич задумался. Вошла секретарша, спросила: может ли зайти на минутку младший научный сотрудник Северцев?

Смущенный Виктор появился тут же.

— Отец, ходят слухи, что ты собираешься «расчищать» план научных работ института, это правда? — с тревогой спросил он.

— Будем. С целью избавления от псевдонаучных тем. Кстати, когда твоя тема оказалась вновь включенной в план? — спросил Михаил Васильевич.

— Месяца два или три назад, — буркнул Виктор.

— Значит, когда я пришел в институт, она сразу приобрела научную актуальность? Ну, так, так. Ясно! А теперь вот прочти, — протягивая конверт, сказал Михаил Васильевич. И развернул «Правду» с крупными заголовками и портретами новых космонавтов.

Виктор быстро прочел письмо, молча вернул отцу.

— А может, мама права? Может, торопиться не следует? — спросил Михаил Васильевич, снова складывая газету.

Виктор помолчал, нервно кусая ноготь.

— С мыслью о ней я встаю утром, работаю, живу, — покраснев, признался парень.

Михаил Васильевич мягко проговорил:

— Лучшей невесты я тебе не желаю. А мать есть мать. Я приеду, сынок, к вам в Сокольники, и мы с тобой уговорим ее.

3

— Вы в какую сторону, Михаил Васильевич? — окликнул Проворнов, когда Северцев спустился к выходу.

— В сторону Разгуляя. Поехали, если по пути! — пригласил Северцев, усаживаясь рядом с шофером.

— Хотел поплакаться вам в жилетку на свою неудавшуюся жизнь и просить защиты!.. — шутливо начал Проворнов, развалившись на заднем сиденье.

— Вашей жизни можно только позавидовать, — заметил Михаил Васильевич.

— В нашей научной среде полно своих завистников, не завидуйте мне хоть вы, жизнь у меня воловья. Поверите ли, все время занят только наукой, кроме научной литературы, ничего не читаю… Вы знаете, Михаил Васильевич, сейчас, когда мне уже за шестьдесят, я начинаю задумываться: а правильно ли жил? Всю жизнь меня интересовали только проблемы, дававшие возможность познать научные истины, интересовали только люди, ставшие, вроде меня, подвижниками науки. Еще студентом я слышал от профессоров, что наука требует жертв, и ради нее я пожертвовал всем — у меня не было верных друзей, любимых женщин… — Проворнов сделал паузу. Не услышав сочувственных возгласов и вежливых междометий со стороны Северцева, со вздохом продолжил: — Мне даже не о ком хорошо вспомнить… Выходит, я всю жизнь страшно обкрадывал себя!.. Трудно смириться с этим, когда у тебя уже почти ничего не осталось, дорогой Михаил Васильевич…

— От кого же вы просите защитить вас?

— От завистников из вашего института. Они подставляют мне подножки! У меня большие научные заслуги в геологии, особенно крупные работы у меня, как вы знаете, в области геофизики. Группа ученых академического института сочла возможным выдвинуть меня в члены-корреспонденты Академии наук… Я, конечно, возражал, но, вопреки моему мнению, меня собираются выдвинуть… — разведя руками, сказал Проворнов.

— Вы правильно возражали, Семен Борисович. Мой вам совет: не стремитесь в академики, среди них по статистике самая большая смертность.

— А вот во Франции меня считают ученым с мировым именем… — Проворнов помолчал. — Мне вспоминается нашумевший лет десять назад роман о мытарствах изобретателя, — как видите, ничто не изменилось и сейчас в нашем прогрессирующем мире!

— У меня сегодня хорошее настроение, и я готов говорить на любые темы. Я тоже помню эту книгу. — Северцев уселся вполоборота. — Главные герой и героиня, школьные учителя — математик и географ, решили совершить переворот в металлургии с помощью изобретенной ими литейной машины, слабо представляя себе предмет своего изобретения. Тот изобретатель подает только идею, а аппаратурное оформление ее поручается специализированному институту. Специалисты института не соглашаются с идеей изобретения, и герои терпят всевозможные бедствия от работников института, главка, министерства. Я ничего не имею против педагогов, — наоборот, считаю их подвижниками в своей области. У меня перед глазами проходила самоотверженная работа моей бывшей жены, тоже педагога, но ей и в голову не приходило подавать идею, скажем, рудного комбайна. Известно, что идей существует на свете много. Например, идея полета на солнце. Вот я подал вам, Семен Борисович, эту идею, а вы думайте над ее аппаратурным оформлением… — закончил Северцев и, достав из кармана пачку папирос, предложил закурить Проворнову и шоферу.

— Весьма оригинально! Я вижу, у вас во всем свой взгляд на вещи. И в технике, и даже в литературе, — съязвил Проворнов.

— А вы разве против оригинальных мыслей?

— Вы говорите про оригинальные мысли, а меня до сих пор все еще не покинуло чувство какой-то скованности, пережитого страха, когда приходилось помалкивать и не говорить того, что думал, когда исход научных дискуссий предрешался указанием высшего чиновника, когда тебя обвиняли в идеализме за какую-нибудь сугубо техническую формулу… Нас, дорогой Михаил Васильевич, долго обучали во всем держаться только наезженной колеи, — печально заметил Проворнов.

На улице стремительно темнело. По кузову, по стеклам автомобиля вразнобой застучали крупные градины.

Шофер резко затормозил машину. Северцев окликнул его:

— Что стряслось, Миша? Чего это ты на все копыта осадил?

— Склизко, а частник, известно, нарушает… — недовольно буркнул шофер и, высунув голову наружу, кого-то смачно обругал.

У красного огонька светофора, на углу широкой мокрой улицы, моментально создалась запруда из легковых машин. Ее прорвало лишь при зеленом свете. Поток автомобилей разных марок и расцветок вновь спокойно двинулся вдоль улицы.

— Был я во Франции… — Проворнов и боялся любого упоминания об этой стране, и в то же время словно какой-то бес подзуживал его сделать еще шажок к пропасти, заглянуть туда: перехватит, мол, дыхание или нет? — Вот где каждый делает, что хочет.

Михаил Васильевич досадливо поморщился и попросил шофера остановить машину.

— Я выхожу здесь. Михаил довезет вас куда нужно. На прощанье я хочу дать вам товарищеский совет: хватит, Семен Борисович, критиканствовать и ставить в пример то, чему сами не верите! У меня есть предложение — переходите к нам в институт! Создается новая лаборатория подводной добычи полезных ископаемых. Нужны геологи для разведки подводных месторождений. Дело новое — ищите, пробуйте. Поддержим.

— Я очень благодарен вам, но хочу, чтобы вы знали всё. Во время последней поездки за рубеж я попал в очень скверную историю. Короче — был спровоцирован. Меня все еще гнетет эта история. А вас она не испугает?

Северцев на миг задумался, — его тоже провоцировали не раз, тоже хлебнул соленого, так почему же он должен бояться людей, с честью прошедших через трудные испытания своей жизни?

— Нет.

— Благодарю вас, я подумаю.