Сергей Иванович посадил мальчика себе на колени и заглянул в сияющие глаза сына. Такие же были у Зины, большие, синие, от них на душе становилось светло и спокойно. Вспомнились бессонные ночи, проведенные вместе с нею у кроватки заболевшего сына, ночное расставание с плачущим малышом, которого Сергей Иванович разбудил стуком своих непривычно тяжелых солдатских сапог.

Ласково гладил отец темные кудри сына, и взволнованный, радостно приподнятый, слушал его сбивчивый рассказ. Мальчик без умолку тараторил о школе, о дороге, о бабушке.

— Молодец, Валя! Приехал! Посмотришь нашу тайгу, полюбишь — и сам таежником станешь.

— А в самолете не холодно было? — выходя из кухни, спросила раскрасневшаяся Варвара Сергеевна.

— Нисколечко, бабушка! Там совсем не холодно. Летчик говорил, что в воздухе было даже теплее на три градуса, чем на земле. Вот здорово!

Мальчик выбежал в другую комнату, за ним следом вышла Варвара Сергеевна, повторяя:

— Вымахал внучек-то как, парнем стал!

— Нашел! — прозвенел голос Вали, он показался в дверях с книгой в руках. — Бабушка Катя тебе книжку прислала, «Угрюм-река». Она три раза ее прочла. «Страшно, — говорит, — в Сибири». Она поэтому и не пускала меня сюда.

— Да… — задумчиво проговорил Рудаков. — Интересная книга, только рассказывает она о давным-давно прошедших временах.

Положив руку на плечо сына, он заговорил с ним, как со взрослым:

— Жизнь изменилась повсюду, сынок, изменилась она и здесь. Разве сравнишь наших старателей с Филькой Шкворнем?

— А кто это старатели и кто Филька?

— Филька — герой «Угрюм-реки», а старатели — герои нашей тайги. Они члены артели. Примерно то же, что колхозники. Только колхозники работают артелью в сельском хозяйстве, а старатели коллективно добывают по договору с государством золото. Но скоро у нас будет рудник, и наша тайга совсем другой станет.

За окном раздалась веселая песня. По улице строем шагали пионеры с заплечными мешками, с палками в руках. «В поход ходили, в тайгу!» — с завистью подумал Валя.

Сергей Иванович взглянул на часы и надел пиджак. Ради приезда сына он сменил армейскую гимнастерку на синий парадный костюм.

— Ну, сынок, мне пора идти, а ты, пока бабушка возится на кухне, займись книгами. Если придет Алеша, дай ему «Белеет парус одинокий».

— А кто это Алеша, папа?

— Хороший парень, ему тоже тринадцатый год, в шестом классе учится. Музыкантом будет.

— А где он музыке учится?

— Да здесь, у нас. Ну, не скучай, сынок!

Валя проводил отца до двери и заглянул в кухню, откуда вкусно пахло.

— Пирогом пахнет, бабушка? — спросил Валя.

— Подожди, внучек, маленько, только что в печь посадила, — ответила бабушка и сунула ему в руку теплую ватрушку.

Валя, подув на ватрушку, мигом проглотил ее, запив из глиняного горшка топленым молоком.

За печкой раздалось веселое стрекотание.

— Сверчок, сверчок, я поймаю его! — закричал Валя и полез было на печку.

— Внучек-сверчок, не мешай мне, иди в столовую, — распорядилась старушка, ловко орудуя у печи длинным ухватом.

Валя вернулся в комнату и включил приемник. Потом подошел к книжному шкафу, взял книгу, перевернул несколько страниц. Услышал звонок.

— Валя, открой дверь, я пироги вынимаю, — крикнула бабушка.

Отворив дверь, он увидал высокого угловатого мальчика в длинном, не по росту, черном плаще.

— Пожалуйста, проходите!

Гость немного смутился.

— Я за книжкой…

— Я знаю, мне папа сказал. Тебя Алешей зовут?

— Алешей. А тебя Валей? Я тоже знаю. Сергей Иванович говорил, что ты приедешь.

— Пойдем ко мне, — позвал Валя.

Алеша неторопливо разделся, солидно пригладил рукой всклокоченные волосы.

Вале не терпелось скорее узнать все о новом товарище. Поэтому, немного помолчав, он спросил:

— А ты на чем играешь?

— На пианино.

Валя от удивления подскочил на диване.

— Откуда оно здесь?

— Батя выписал через магазин — и привезли. Сказал: «Играй на всю тайгу!..» Щелкай, каленые. Сам лазил за шишками на кедры. — Алеша высыпал на стол горсть маленьких орешков, угощая нового приятеля.

Снова раздался звонок, и в комнату вошел отец, а за ним высокий человек в черной форменной одежде.

— Ну, здравствуй, Валентин Сергеевич! Специально зашел познакомиться, — пожимая руку мальчику, сказал пришедший, рассматривая молодого Рудакова. — Хорош парень, в отца! — громко заключил он. — И такой же боевой?.. — Тут он внезапно схватил Валю в охапку и принялся с ним бороться.

Под общий хохот ребят он опрокинулся на диване навзничь, будто не в силах выдержать могучую Валину хватку, и стал звать на помощь Алешу.

На шум появилась Варвара Сергеевна.

— Батюшки, что тут такое творится?.. Одолели вас, Виталий Петрович?.. Здравствуйте, здравствуйте! Вовремя пожаловали, к пирогам. Позвони, Сережа, Лидии Андреевне, пусть приходят со Светланой на Валюшины пироги.

— Благодарю вас, Варвара Сергеевна, — вскочив и приводя себя в порядок, ответил Степанов, — после такой битвы пироги будут в самый раз. А нашим я звонил из конторы. Они в другой раз придут, уж извините нас, сегодня некогда, укладываются, переезжаем в новый дом.

Сергей Иванович и Степанов прошли в кабинет.

Виталий Петрович взял со стола раскрытую книгу и перелистал несколько страниц.

— Интересуешься геофизической разводкой?

— Да. И думаю предложить ее на Медвежьей горе.

— Вряд ли будет толк от электроразведки, ведь мы ищем золото, не железо, — испытующе глядя на хозяина, заметил Степанов.

— Постараюсь рассеять твои сомнения. Уже многие полезные ископаемые успешно отыскивают электромагнитные волны. Проходя через пласты земли, они по-разному поглощаются в разных слоях и как бы воссоздают кардиограмму недр. Такое радиоволновое «просвечивание» и заинтересовало геофизиков. Ученые теперь заставляют рудные тела обнаруживать самих себя. Например, известно, что металлоносные пласты, концентрируя тепловой поток, идущий из глубины планеты, обладают лучшей теплопроводностью, чем окружающие породы. Эту разницу в температуре чутко улавливают приборы. Словом, возьми и прочти книгу, а после поговорим, — улыбнулся Рудаков.

Степанов знал, что Сергей Иванович постоянно следит за новинками литературы, выписывает много журналов. Скрывая смущение, гость кашлянул.

— Вот приехал сын, так будешь меньше читать. А если разведешь еще ремонт дома, так и совсем забудешь о журналах.

— Значит, тебя заедает быт? А как же диссертация?

— Готовлюсь. С женой занимаюсь английским, вот у тебя рассчитываю получить консультацию по философии… да, выходит, и по геофизике.

— Чем смогу, помогу, но в философии силен у нас Плющ. «Диалектически говоря, с одной стороны, и с другой стороны». — И Рудаков рассмеялся.

— Что ты думаешь о нем? — спросил Степанов.

Рудаков ответил не сразу:

— Честно говоря, я его не знаю. Анкета чистая, выступает всегда, как говорят, на высоком уровне, призывает к бдительности, а я ему не верю… нутра его я до сих пор не раскусил.

— Я тоже. Да… Нам нужны будут люди, знающие рудник. Где мы их возьмем? — остановившись у окна, заложив руки назад и сосредоточенно глядя себе под ноги, спросил Степанов.

Сев к столу и взвешивая на ладони спичечный коробок, Рудаков задумался. Он знал, что инженеров трест послать не может, их нет, — ведь он сам с большим трудом выбрался из треста на Южный. Возможен перевод специалистов с других рудников, но об этом можно говорить тогда, когда развернется стройка, а сейчас следует рассчитывать только на самих себя.

— Так с кем же мы строить будем? — повторил вопрос Степанов, бросив через плечо взгляд на Сергея Ивановича.

— А разве мы с тобой не знаем рудных работ? Кто нам мешает организовать курсы мастеров и учить наших людей? — размышлял Рудаков.

— Старателей? Да скорей медведя научишь высшей математике, чем старателя буровому молотку, — махнул рукой Степанов.

— Опять та же песня, Виталий. А Наташа, Иван, Петро — старательская молодежь? Старики — другое дело, у них живучи традиции двухсотлетней истории старательства. Вот нам это-то и нужно вытравлять.

— Прости, только это демагогия. Попробуй, Сергей, вытрави у Пихтачева и Захарыча или у Краснова с Дымовым! Они вон третий день резвятся.

— В этом наша вина, пренебрежением здесь не возьмешь. Старатель старателю рознь, и стричь под одну скобку Пихтачева и Захарыча с Красновым и Дымовым нельзя. Пихтачев к тому же коммунист.

— И плохой. От него нужно поскорее избавиться, только позорит нашу организацию, — запальчиво перебил Виталий Петрович, принявшись широкими шагами мерить комнату из угла в угол.

— Нужно бороться за Пихтачева, а не вышвыривать его. Это никогда не поздно сделать, — возразил Сергей Иванович. — Ты слепо не видишь его положительных сторон: прекрасное знание людей, доверие к нему основной массы старателей, его работоспособность, бескорыстие. Он не наживал палат, а укреплял артель. Нельзя с водой выплескивать ребенка.

Рудаков замолчал, ожидая ответных возражений, но Степанов считал спор бесполезным.

— «Слепо не видишь»… — усмехнулся он. — Сказано не лучшим образом. А неясность слога, как известно, неясность мысли.

Рудаков пропустил это замечание мимо ушей.

— Пойми, что для Пихтачева ликвидация артели смерти подобна. Так, конечно, думает он. Ему нужно помочь найти свое место в предстоящих событиях, и он еще многое сделает. Ты только вдумайся, как мудро советовал Горький: «Подозревай в человеке хорошее».

— Буду очень рад, если ты докажешь, что в отношении Пихтачева я ошибаюсь… Да, почитай-ка эту премудрость, — Степанов вытащил из кармана пиджака сложенную бумажку.

Рудаков прочел. Это было постановление бюро райкома партии о выделении тридцати человек с прииска на уборку урожая в подшефном колхозе.

— Я говорил тебе раньше. Придется выделять, урожай не должен гибнуть, — сказал Сергей Иванович.

— И не подумаю. Меня, как хозяина прииска, не спросили, пусть сами и выполняют свое решение.

— Тебя приглашали на бюро, а ты не поехал. И рассуждаешь ты прямо-таки по-купечески: «Не препятствуй моему ндраву», — возразил Рудаков.

— Людей не дам, за колхозников мы урожай убирать не обязаны, они за нас золото не добывают, — упорствовал тот.

— Одумайтесь, ваше степенство, — полушутя посоветовал Рудаков. Ему не хотелось вести неприятный разговор у себя дома. Сейчас, к своему удивлению, он подумал, что со Степановым предстоят стычки не менее горячие, чем с Пихтачевым, что борьба будет острой.

— Пока я здесь хозяин — хороший или плохой, но хозяин, будет по-моему. Предупреждаю: на шею мне не пытайся садиться, она у меня с шипами, дружище.

— Я тоже на мозоли наступать не дам; помни, я твой советчик.

— Всему миру печальник, — съязвил Степанов.

— На такое место поставлен, сие от тебя не зависит, — пожимая плечами, с трудом сдерживая себя, ответил Сергей Иванович.

— Ну, я пошел, — обиженно буркнул гость и подумал, что с Рудаковым, оказывается, нужно ухо держать востро.

— Без чая не отпущу. Садись, еще побеседуем, — удержал его Рудаков.

— Чайку выпью с удовольствием, а говорить больше не стоит, иначе разругаемся.

— Подожди, подожди, Виталий, — перебил Сергей Иванович. — Ты у меня в гостях. И неужели больше и поговорить нам не о чем?

— А о чем же? О борьбе с трестом за рудник? Может быть, о любви? — рассмеялся Виталий Петрович; он так же быстро остывал, как и вскипал.

— Давай! — серьезно ответил хозяин, доставая из ящика коробку папирос. — Закуривай, Виталий! Мне как раз сегодня что-то очень тревожно и больно. Привез Вальку и, конечно, вспомнил Зину, нашу с ней жизнь… И так мне тоскливо стало, что вот за тобой зашел. — Сергей Иванович жадно затянулся папиросой. — Знаешь, жаль, право, жаль, что мы так редко говорим о любви… Я как-то ночью думал: создать хорошую семью нелегкое дело. И мало, непростительно мало многие из нас уделяют времени дому. — Он прищурился и бросил короткий взгляд на друга. — А разлад в семье часто идет от пустяков: то ты не выполнил какую-нибудь просьбу жены, то в другом в чем-то не посчитался с нею — глядишь, появилась какая-то трещинка. Внимания недостает иной раз в наших отношениях. Возьми, например, того же Павла Алексеевича…

Рудаков замолчал, но Степанов отлично понял, что пример взят не случайно. Они некоторое время сидели молча и курили. Молчание нарушил Виталий Петрович:

— В нашей жизни всякое бывает, и бури в ней неизбежны. Вот мне часто говорят, что мы хорошо живем с женой. А знаешь ли, что пережили мы с Лидой? И смешно и горько вспомнить, — задумчиво произнес он. Степанов впервые почувствовал желание раскрыть душу этому человеку. — Понимаешь, Сергей, встретился я с Лидой, когда был уже на последнем курсе института, а она еще только поступила в консерваторию. Какой я увидел ее? Очень хорошенькой, но взбалмошной девчонкой, окруженной толпой поклонников-студентов, на которых она бесцеремонно покрикивала. Но представь себе, когда меня познакомили с ней, она как-то сразу присмирела.

— Видать, судьба, — заметил Рудаков.

— Тогда я об этом не думал, но в тот студенческий вечер, в консерватории, я никому не отдал Лиду, все время танцевал с ней. Но всему бывает конец. Пришла пора расходиться. Мы зашли с Лидой в музыкальный класс, где она оставила плащ. В комнате никого не было. Я взглянул на старинные часы — стрелки показывали три. Но улица за окном лежала светлая, как днем. Было время белых ночей.

Лида, облокотившись на подоконник, смотрела на крышу Мариинского театра, залитую розовыми отблесками рассвета, на безлюдные тротуары. Я не удержался.

«Откуда вы взялись такая чудесная? Сыграйте что-нибудь», — шепотом попросил я и осторожно коснулся ее руки.

Лида не ответила, а потом, как бы спохватившись, отдернула руку.

Она села за рояль. В комнате зазвучала минорная музыка Чайковского. И я до сих пор не могу понять, Сергей, почему так сразу и, как оказалось, навсегда мне до боли стала дорога эта, в сущности совсем еще незнакомая, девушка.

— Волшба любви, — улыбнулся Сергей Иванович.

— Теперь я знаю — такое в жизни бывает лишь однажды. У меня было такое ощущение, словно ко мне пришла моя судьба. Переполненный новым, не испытанным еще чувством, я стоял около Лиды, за ее спиной, и смотрел, как легко движутся ее руки, как тонкие пальцы касаются белых клавиш, вызывая грустные звуки, от которых щемило сердце. Не знаю, как это вышло, я наклонился и поцеловал Лиду. Крышка рояля глухо хлопнула. Я попытался извиниться, но девушка, схватив плащ, убежала…

В институте начались экзамены. Нужно было много заниматься, а перед глазами неизменно стояла она, путала мысли. Помню, однажды в выходной день я поехал на Кировские острова с тайной надеждой увидать Лиду. И, подойдя к гранитным львам на Стрелке, увидел ее. Лида была в шумной студенческой компании. Идя под руку с высоким молодым человеком, она громко, заразительно смеялась. Мне стало обидно: «Она обо мне и не помнит, а я, дурак, размечтался!» Обозлясь на весь мир, а больше всего на себя, я поспешно свернул в боковую аллею и ушел домой.

— Знакомая ситуация, — усмехнулся Рудаков, закуривая очередную папиросу.

— Спустя несколько дней состоялись городские спортивные состязания. Я тогда увлекался велосипедом. Мне повезло: я выиграл студенческое первенство по велогонкам и неожиданно снова встретился с Лидой — на финише она поднесла мне букет цветов. Разговаривать было неудобно, она спросила номер моего телефона и обещала позвонить.

На другой день я проснулся рано, спать не давала мысль, что она может вот-вот позвонить. Утро выдалось хмурое, дождливое, но, несмотря на это, настроение у меня было по-весеннему радостным. Стоило жить только ради ее звонка!

Она обещала позвонить в четыре. А куда же деть целых восемь часов?

Позавтракал и решил заниматься, ведь скоро следовало сдавать проект по системам разработок. Но вместо чертежа рука бесконечно выводила по листу ватмана одно и то же слово: «Лида», «Лида», «Лида».

Степанов умолк, и стало слышно, как за окном шумел в деревьях ветер. В комнату вошла Варвара Сергеевна, неся на подносе чайник, стаканы и прикрытые белой салфеткой куски пирога, распространявшие сдобный запах.

— Христом богом прошу, не дымите больше. Лучше чайком побалуйтесь, — попросила она, поставив на стол поднос и разгоняя салфеткой табачный дым.

Рудаков потушил в пепельнице папиросу и разлил в стаканы чай.

— Крепок чаек, прямо чифир, — одобрительно сказал Степанов, принимая из его рук горячий стакан.

— Ты попробуй мамашины пироги, пальчики оближешь, — предложил Сергей Иванович.

— Обязательно, никак с черемухой? Страсть люблю пироги с черемухой, — выбирая поджаристый кусок, ответил Степанов.

Пожелав приятного аппетита, Варвара Сергеевна вышла, тихо притворив за собой дверь.

— Ну, ну… Что же дальше? — спросил хозяин.

— Так вот. Прошло, как мне казалось, невероятно много времени. Раздался отдаленный пушечный выстрел с Петропавловской крепости. Значит, двенадцать — и только двенадцать! Ожидание казалось для меня пыткой. Телефон молчал.

Наконец часы пробили четыре раза. Потом — один раз, потом — пять. Я мрачнел, ни на шаг не отходя от проклятого телефона. И вот раздалась трель. Я схватил трубку. Но это была ошибка: писклявый детский голосок просил позвать тетю Машу.

Когда часы пробили семь, я решил идти к Лиде. Тщательно выбрился, надел зеленую юнгштурмовку и новый кожаный ремень с портупеей — тогда это было пределом мечтаний комсомольских франтов — и пошел выяснять причину Лидиного вероломства…

На набережной Невы у Медного всадника мимо меня, шурша дутиками по деревянным шашкам мостовой, стайкой пронеслись знакомые велосипедисты. У Лидиного дома я остановился, нерешительно постоял у подъезда, раздумывая: позвонить или, может, уйти? Все же я вошел в подъезд и позвонил. В нервном ожидании долго стоял у закрытой двери, несколько раз с силой нажимал кнопку звонка, но безрезультатно. Расстроенный, я вернулся на набережную Невы. Жалобные крики чаек глухой болью отдавались в моей душе. «Где она и с кем? — терзал я себя вопросами. — Что же делать? Отступиться, постараться забыть ее?.. Нет, так может сделать только тот, кто не любит», — решил я.

Назавтра я отправился в консерваторию, но опять неудачно. Регулярные занятия закончились, и студенты готовились к экзаменам. Я проскользнул мимо дремавшего швейцара, пробрался на второй этаж и подошел к комнате, где в первый вечер расстался с Лидой. Я остановился и невольно прислушался. За дверью звучала та же мелодия. Наверное, ослышался? Нет! Никакого сомнения. Решив, что играть здесь эту вещь может только Лида, я тихонько приоткрыл дверь — и сразу притворил ее: за роялем сидела седенькая старушка, и в ее задумчивых глазах блестели слезы.

Здесь был свой, непонятный мне мир, и сознание этого натолкнуло меня на горькую мысль: Лида мне не пара. Значит, и встреч с ней искать не нужно, и первой любви твоей, парень, конец.

Я бегом спустился по мраморной лестнице и, только добежав до горбатого Поцелуева моста, наконец остановился и, облокотись на чугунную ограду, отдышался. Ничего не понимая, несколько раз прочитал на гранитной стене Мойки аршинную надпись: «Якорей не бросать — телеграф», — и, тяжело вздохнув, пошел домой.

Едва переступил я порог квартиры, как произошло необычайное: позвонила Лида и, рассказав, что в воскресенье уезжала на дачу, назначила свидание.

Вечером мы встретились на Адмиралтейской набережной, у гранитных чаш, напротив Петровской кунсткамеры.

Я снова был счастлив, но вместо признания в любви неожиданно для себя понес какую-то околесицу. — Степанов недовольно поморщился. — Я сказал, что скоро окончу институт и уеду на постоянную работу в глухую тайгу, куда она, конечно, не поедет, потому что мы разные люди, стоим на разных жизненных путях. Я долго и глупо бубнил что-то в этом роде, стараясь убедить ее и себя в правоте сказанного. Она резко оборвала меня:

«Вы говорите чепуху». — И, простившись, ушла.

Больше мы в ту пору не встречались.

Весна эта оказалась для меня очень тяжелой. Когда я готовился к защите диплома, арестовали отца, который работал тогда в Москве, в Наркомтяжпроме. Для меня это было страшное потрясение. Причины ареста никому не были известны, но я не верил в виновность отца, старого большевика. Я так и не увидел его, вскоре отец погиб. — Степанов замолчал, нервно помешивая ложкой в остывшем стакане. Рудаков подлил ему горячего чая, протянул папиросу. Молча закурили, и Степанов продолжал:

— Горе уложило в постель мать, и хлопоты по дому свалились на меня. Пришлось думать о заработке. Днем я напряженно занимался, ночью в торговом порту грузил каменный уголь. Казалось, совсем недавно были школа, пионерский отряд. После семилетки — завод, комсомольская мобилизация в холодное Заполярье.

Ударная работа на новостройке, затем комсомольская работа одновременно с учебной на вечерних курсах подготовки в вуз. Потом по путевке ЦК комсомола я стал студентом. И вот — диплом. Как-то внезапно кончилась для меня беспечная юность…

Свидания с Лидой я не искал, боясь самого жестокого разочарования. Получил диплом и мог остаться в Ленинграде в аспирантуре, но уехал в Сибирь. Только оттуда написал обо всем Лиде.

Ответ пришел сразу. Она радовалась письму, огорчалась за мою судьбу, просила быть мужественным.

Лида часто писала мне хорошие, теплые письма, и по ним я понял, что не безразличен ей. Весной сорок первого года Лида попросила меня приехать в отпуск. Она заканчивала консерваторию.

Я приехал, и у нас опять была встреча там же, на Адмиралтейской набережной.

«Вот, Виталий, и я окончила консерваторию. Как будем жить? У тебя в тайге я не стану пианисткой. В лучшем случае буду учительницей музыки», — говорила мне Лида.

«У нас на руднике пока нет ни одного инструмента», — мрачно ответил я.

«Тем более. Тебе необходимо выбраться из этой берлоги в город, где мы могли бы работать и жить вместе».

Я промолчал.

«Я люблю тебя, но люблю и свою специальность и не хочу бросать ее!» — запальчиво объяснила девушка.

Мне было нелегко. Ведь я долго и по-настоящему любил ее. Что впереди у меня? Одиночество? Теперь уже навсегда?..

Мы простились, ни о чем не договорившись.

Я не спал всю ночь. И о чем только я не думал! Неожиданно приревновал ее, решив, что нам мешает кто-то третий. И чтобы ни в чем не стеснять Лиду, дал себе слово не встречаться с ней. В тот же день я уехал в Сибирь.

С чувством особенно острой тоски прощался я с Ленинградом на этот раз. Надеялся, что вернусь на рудник с женой, и вдруг все рухнуло.

Приехав на прииск, я застал телеграмму: «Огорчена твоей мальчишеской выходкой. Сообщи, как лучше добираться до тебя». Тогда только я понял и оценил Лиду.

Во время войны Лида много работала в рудничной лаборатории, приобрела новую специальность, а старой посвящала вечера — руководила в клубе самодеятельностью.

Однажды мы слушали концерт из Москвы. В числе исполнителей объявили фамилии консерваторских друзей Лиды. Она всплакнула. Мне стало больно. В душе я считал себя виноватым в том, что отнял у Лиды возможность заниматься искусством так, как она мечтала. Я пообещал Лиде добиться перевода с Нового рудника в какой-нибудь город.

«Зачем ты говоришь это? — перебила она. — Тебя из тайги палкой не выгонишь. Ты лучше сделай так, чтобы прислали сюда инструмент. Тогда мы откроем музыкальную школу здесь, в тайге».

…И вот вместо города — прииск Южный, а вслед за музыкальной школой на Новом возникла, уже по твоему ходатайству, такая же и здесь. Вот, собственно, и все, — улыбаясь, закончил Степанов.

Помолчали. Рудаков вздохнул, с грустью поглядев на портрет Зины.

— Завидую тебе, Виталий, по-хорошему завидую.

Потом они еще говорили долго и о многом. Рудаков спросил, когда и где Степанов вступил в партию, — хотелось знать о нем все. Виталий Петрович рассказал, что на Новом в самый разгар Отечественной войны им была налажена добыча оборонного металла, и тогда он стал коммунистом.

Рудаков вышел на крыльцо проводить гостя. Ветер с присвистом летел по улице, где-то громко хлопал калиткой, рвал косые струи дождя и плескал их в лицо.

— Дождик-то какой! Славно прополощет тайгу, — говорил Степанов, натягивая на себя предложенный хозяином плащ.

— В Сибири природа щедрая. Дождь — так в палец толщиной, снег — так в три метра высотой, и так во всем… Спокойной ночи! — сказал Рудаков.

Виталию Петровичу не хотелось уходить, он потоптался, набросил на голову капюшон, молча пожал руку Сергею Ивановичу и исчез в сырой темноте.

Рудаков вернулся в дом. В полутемной комнате, разметавшись на диване, спал Валя. Сергей Иванович заботливо поправил на нем одеяло и присел в ногах у сына.

Рудаков задумался. Исповедь Степанова тронула его, стало как-то не по себе. Степанов хороший человек, но «с плохой биографией», у Плюща чистая анкета, а душа, кажется, грязная. Чему верить — бумаге или человеку? Не давали покоя и мысли о приисковых делах. Начать сейчас подготовительные работы на Медвежьей горе — значит снизить добычу металла, в этом трест прав. Но зимняя добыча на Южном мизерная, а подготовительные работы дадут возможность вскоре резко увеличить добычу золота на руднике.

Трестовцам некогда думать о завтрашнем дне, их поглощают заботы о добыче золота сегодня, с них тоже спрашивают. Много бестолковщины, часто все у них строится на штурмах и авралах, днях и декадах повышенной добычи. Вот и получается: выполнение плана любыми средствами и за счет любых работ. А в итоге — парадокс: всем ясно, что, только широко развернув подготовительные работы, можно увеличить добычу металла, а практически план добычи часто идет за счет сокращения подготовительных работ.

Трест по формальным причинам не разрешает сейчас стройку. Нужно полностью закончить разведку Медвежьей горы, провести исследовательские и изыскательские работы, составить проект…

Так делают на государственных предприятиях. На старательском опытном руднике все это следует упростить, уверяет Степанов. И зачем дожидаться полного окончания разведки Медвежьей, если она может продлиться несколько лет?.. Следует ли соглашаться с ним? Может быть, прав трест: сорвем план добычи, впустую затратив старательский труд, а рудника не построим? Блажь, донкихотство?

Рудаков, как всегда, вначале взвешивал доводы своих противников, пытаясь понять их. Нет, они не правы. Нельзя сегодня гоняться только за граммами золота и не готовиться завтра брать его килограммами.

Сергей Иванович подошел к окну, открыл форточку и закурил. Решение принято правильное. Но как его лучше выполнить? Он снова представил себе разгоряченного, поминутно вскакивающего с места Пихтачева: «На кого вы рассчитываете?»

Может быть, и в самом деле рудник строить некому?

Сергей Иванович мысленно перебрал всех людей, на кого можно будет опереться. За фамилиями Бушуева, Дубравиной, Кравченко вставали живые люди, настойчивые, решительные, мужественные. Их много. Ему на миг даже послышались их бодрые, уверенные голоса.

Возглавит строительство, конечно, Виталий. По его рассказу чувствуется — щербинка у него на сердце. Потому, видать, и ершистость такая: все нападения ждет. Ничего, пройдет, поддержим. А борода Турбин? Кто лучше Максимыча знает здешние моста? За разведку можно быть спокойным. Земляные работы можно поручить отпальщице Наташе. Хорошая девушка. Молодежь ее любит.

Вспомнил Рудаков и ее отца, старика Захарыча. Обязательно надо втянуть его в артель. Старого моряка весь поселок уважает. За ним пойдут. Вообще людей расшевелить надо. Расшевелить. Это дело всей партийной организации. Бушуеву следует помочь, профработник он молодой, неопытный. И ухарь Пихтачев на твоей совести, товарищ секретарь. Ты и за него в ответе. Помни, что главное в партийной работе — организация и воспитание людей. Это лозунг. Надо, чтобы он стал и делом.

Рудаков поглядел на мирно спящий поселок. В сереющей темноте смутно вырисовывался силуэт огромной горы.

— Держись, Медвежья! Идем!..