Наши дни.

Не было родового замка, старинного просторного зала с необъятно высокими потолками, суровой кладки стен из грубых, неотесанных камней, увешанных трофейными мечами, копьями, боевыми молотами, моргенштернами, щитами всех возможных фасонов и размеров с родовыми гербами на них, не было древнего камина с жарко пылающими в его недрах дровами. И роскошных персидских ковров под ногами, небрежно заляпанных жирными и винными пятнами – тоже не было, как отсутствовало и могучее, из столетнего дуба вырезанное кресло-трон с позолоченными подлокотниками и высокой, гордой спинкой. И стареющего, седого, длинноволосого властителя с яркой, украшенной самоцветами короной на голове – не было.

В маленькой, обставленной исключительно функционально, комнатке, у окна, возле небольшого письменного стола с тусклым, погашенным экраном моноблока, на простеньком пластиковом стуле, повернувшись спиной к серому свету запоздалой дождливой весны, сидел щуплый, остроглазый старик с легкой проседью в коротком ежике темных волос. Рядом, в почтительном ожидании, замер молодой человек лет двадцати, или чуть помоложе, одетый в не слишком модный, но удобный, отлично подогнанный по худощавой сильной фигуре комбинезон и обутый в совсем уж не модные, короткие сапоги старинного армейского образца – последние лет двадцать вооруженные силы, подражая, похоже, героям культовых боевиков иностранного производства, перешли на табельные ботинки-берцы с постоянно рвущимися шнурками.

Старик привычным жестом одернул темно-зеленый френчик, плотно облегающий прямые, вовсе не стариковские плечи, и обратился к юноше:

– К тебе через год придет это ваше новое англосаксонское совершеннолетие…

Голос хозяина комнатушки был сильным, сочным, вовсе не похожим на голоса пожилых людей – потрескивающие, шепелявящие и глуховатые, будто уставшие за долгую жизнь выговаривать надоевшие слова.

– Но, раз уж так положено теперь, то пусть будет, – махнул рукой старик, вкладывая в свой жест неизмеримое презрение к новым для него обычаям и законам. – Ты для меня уже давно взрослый и совершеннолетний. И я хочу сделать тебе подарок, Кентавр.

Юноша, старательно маскируя охватившие его эмоции, внутренне возликовал, ощущая одновременно радость и какой-то странный, почти парализующий тело и волю страх. Подарки старика никогда не бывали простыми и безобидными безделушками на манер детских игрушек, сувениров или современной оргтехники. Пять лет назад, добыв из каких-то загадочных закромов древний, но вполне работоспособный армейский пистолет, старик обязал искренне обрадовавшегося подростка ежедневно отстреливать в местном тире, неподалеку от их дома, две обоймы. И такое «испытание стрельбой», надоевшее юноше уже через три дня, продолжалось без малого год, пока названный Кентавром не научился пользоваться подаренным оружием, на взгляд старика, хотя бы сносно.

Да, и еще встревожило юношу это поименование полным именем-кличкой, родившейся в далеком детстве, когда трехлетний карапуз с гордостью неимоверной оседлал огромного черного домашнего терьера. Обыкновенно старик называл внука почему-то второй половиной этого неофициального имени, употребляемого гораздо чаще данного при рождении. Наверное, здесь сказалась нелюбовь старого солдата ко всему британскому, англосаксонскому и иностранному, а слово «Кен» очень уж попахивало именно зарубежьем.

– По нынешним временам – лучший подарок это деньги, – продолжил чеканным, командным голосом старик. – Без них ты и квартирку себе не снимешь, и девчонку в ресторан сводить будет не на что, придется их сюда, в этот дом, таскать и просить нас с отцом и матерью не подглядывать…

Старик усмехнулся, но раскритикованный с такой беспощадностью Тавр молчал, памятуя, что это лучший способ не вызвать на себя поток колкого, чаще всего – неприятного дождя из едкого дедовского остроумия.

– …но денег я тебе не дам, – безапелляционно заявил старик. – Доставшееся без труда богатство развращает. И противоречит моим принципам.

«Интересно, что противоречит принципам деда? – подумал украдкой юноша. – Богатство? или – доставшееся без труда?» Но сам старик на неграмотность собственной речи внимания не обратил, он был готов перейти к главному, ради чего, собственно, и пригласил в свою комнатку внука.

– Ты знаешь Счастливую Бухту? Сейчас её называют то Мертвой Долиной, то Долиной Смерти и даже водят туда экскурсии – по памятным местам злодеяний Империи, – старик желчно усмехнулся, с удовольствием приметив подтверждающий кивок Тавра, мол, слышал, видел, читал, но – не бывал, конечно. – Так вот, в Счастливой Бухте я был полста с лишком лет назад…

В выцветших от старости, блекло-серых глазах деда, будто поднявшее из глубин его памяти, полыхнуло багрово-черное, яростное пламя подымающегося к небу, пока еще небольшого, но с каждой секундой увеличивающегося ядерного гриба.

– …вот это будет – твой первый самостоятельный рейд, – уже притихшим голосом закончил фразу после короткой паузы ветеран легиона «Махайрод».

Пятьдесят два года назад.

«Сигнал!» – крикнул поднявшийся повыше по гребню невысокой, но обрывистой горы Чук, слушавший общую волну легиона, и вскинул над головой руку с растопыренной пятерней. Ну, ясно, все идет, как и было оговорено заранее – пятиминутная готовность.

Вер отер со лба пот и аккуратно положил на землю лопатку рядом с подготовленным уже, хоть и мелковатым, окопчиком. Копать глубже в скалистой породе было затруднительно, и времени уже не оставалось, да и необходимости особой не было – ни обстрела, ни штурма своих позиций триарии не ждали, окопчик был нужен лишь для защиты от светового излучения и ударной волны. Впрочем, никто из тройки Чук-Вер-Кант не думал, что поражающие факторы слабенького ядерного заряда окажутся настолько опасными на расстоянии почти семи верст. Но ради собственного же спокойствия некое, жалкое для них, подобие окопов отрыл каждый.

Кант, услыхав сообщение соратника, тоже прекратил возню с лопаткой, выпрямился и, вглядываясь сверху вниз в долину, загородил ладонью, козырьком, глаза от пронзительного, ласкового весеннего солнца. Где-то очень далеко, на грани видимости простым глазом, по узким улочкам старинного, маленького городка перекатывались грязно-бурые волны солдатских, стрелковых и сине-черные – гвардейских, мотопехотных мундиров. Добравшиеся до основной цели своего марш-броска республиканские стрелки и гвардейцы из механизированной дивизии деловито заполняли город, обследуя, обшаривая каждый проулок, каждый дом, каждый подвал и чердак в поисках возможно затаившихся там врагов.

Но легионеры давно покинули гостеприимные городские улицы и тупики, оставив после себя кучу манекенов, иной раз вызывающих заполошную, нервную стрельбу, редкие ловушки-мины, изрядный бардак в паре центральных кварталов и совершенно нетронутые окраины когда-то популярного среди небогатых людей курортного городка.

«Что-то там будет через пять минут…» – философски подумал Кант, устраиваясь поудобнее в полулежачем положении на успевшем согреться дне окопчика спиной к уходящему вниз склону горы, как того требовал короткий, но очень энергичный инструктаж специально присланного в их разведывательную манипулу некого знатока оружия массового поражения. Его товарищи по группе поступили также, и теперь на поросшем невысоким редким кустарником склоне горы ничто не напоминало о присутствии трех легионеров.

Кант не отсчитывал секунды, не поглядывал на массивные, по спецзаказу изготовленные, пылевлагонепроницаемые часы, но неспешное течение времени чувствовал едва ли не на физиологическим уровне, и еще успел слегка удивиться – почему по истечении пяти минут не случилось грома небесного, урагана, землетрясения и прочих катаклизмов, обещанных на инструктаже?

Удивление легионера длилось десятые доли мгновения… сочный серо-бурый, с вкраплениями зелени кустов, проплешин совершенно невероятной желтоватой породы, склон горы вдруг стал блеклым и серо-белым, подсвеченный какой-то невероятной силы вспышкой, затмившей солнечный свет на доли секунды. Рефлекторно Кант успел прикрыть глаза, хоть и был загорожен от смертоносного излучения окопчиком и расстоянием, но справиться с реакцией испуганного организма не смог. Уже в темноте раздалось утробное, несколько заунывное, не будь оно столь коротким, могучее урчание, и – грохнуло, закладывая уши, словно ватой, приближающейся ударной волной.

…когда Кант, а следом за ним и Чук, и Вер рискнули, перевернувшись аккуратненько на живот, выглянуть из окопов, городка не существовало. Внизу, в долине, дымились сизоватыми струями развалины домов, над которыми гордо бурлил, стремительно увеличиваясь в размерах, тянущийся к небу зловещий ядовитый гриб… весенняя зелень, покрывавшая пространство от окраин городка до самого подножия невысоких, но скалистых, обрывистых гор превратилась в пепел и почерневшие, обожженные стволы самых крупных и отдаленных от эпицентра деревьев. И без того не холодный весенний воздух стал жарким, душным, а с горных вершин уже стекал, устремляясь к городку, чуть более прохладный, создающий на своем пути легкие завихрения воронок, поднимающий пыль и пепел…

Обычно спокойный, даже флегматичный триарий Кант, повидавший и гораздо более серьезные разрушения, и десятки тысяч смертей, но сейчас до глубины души впечатленный зрелищем разрушенного за секунды города, переглянулся с товарищами. Тех, похоже, не меньше разволновала рукотворная мощь катаклизма, но выхода своим чувствам легионеры не дали. Чук вопросительно взмахнул рукой, указывая оттопыренным большим пальцем в сторону далекого морского берега. «Пора», – согласился с ним молча Кант и кивнул.

Прихватив сложенные неподалеку в небольшой расщелине вещмешки с боеприпасами, продовольственным НЗ и прочими солдатскими мелочами, притихшие, даже слегка подавленные триарии торопливо направились к уже разведанной заранее ложбинке на склоне, плавно ведущей к далекому пока еще берегу моря, хотя прекрасно понимали, что спешить некуда – при необходимости их будут ждать до самого предела, до глубокой ночи, а сейчас лишь первая половина дня…

Наши дни. Месяц спустя.

Три небольших, но прекрасно оборудованных по последнему слову техники и требований комфортабельности автобуса – с кондиционерами, экранами планшетов на спинках каждого кресла, с выходом во всемирную Сеть с помощью «вай-фай», даже с миниатюрными барами и биотуалетами – выкатились по пустынной, но хорошо сохранившейся – или заботливо поддерживаемой в отличном состоянии – дороге и притормозили у маленькой площадки возле обрыва.

Первым из автобусов выбрался бойкий молодой человек в отличном черном костюме, белоснежной сорочке, при галстуке, с коробочкой дистанционного управления громкоговорителями, вмонтированными над дверями каждого транспортного средства – явный гид-экскурсовод по здешним легендарным местам. Следом за ним из раскрытых дверей посыпались пестрые, совершенно разные люди: молодежь в разноцветных ярких футболках и коротких бриджах, чуть более солидные, но старательно молодящиеся, одетые в тонкие свитера и просторные брюки менеджеры неизвестного, но явно среднего звена, несколько пожилых пар, видимо, попавших на эту экскурсию по недоразумению или от скуки.

Вся эта публика умеренно шумела, толкалась и разминала уставшие после нескольких часов сидения в автобусных креслах ноги и задницы до тех пор, пока яркая, сильно покрытая косметикой молоденькая блондинка во весь голос не спросила у экскурсовода:

– Скажите, а респираторы уже надо надевать?

Толпа на краю глубокого обрыва мгновенно притихла, укоряя себя за такое беспечное поведение в Долине Смерти, но бодрый ответ мгновенно отреагировавшего гида вернул экскурсантов в прежнее, беспечное расположение духа:

– Нет-нет, дамы и господа, что вы! Я обязательно вас предупрежу еще в автобусах, когда необходимо будет воспользоваться средствами индивидуальной защиты.

Воодушевленные такой обязательной заботой о собственном благополучии присутствующие вновь загалдели весело и бойко, как божьи птички на весеннем солнышке, но уже через минут их перебил и утихомирил усиленный автобусными динамиками голос гида, за счет современной техники ставший чуть вкрадчивым и, казалось, проникающим до самых краев сознания.

– Мы находимся на первой остановке, возле знаменитого «Грота отшельников» или, как его еще называют – «Грота несчастной любви», – вещал экскурсовод, одновременно широким жестом указывая куда-то вверх, на обрывистый склон невысокой, но крутой горы.

Там, на высоте сотни метров от асфальтированной площадки, в обрамлении цветущих розовыми, мелкими соцветиями кустов проглядывался явно искусственно облагороженный темный высокий зев входа в природную пещерку.

– Существует красивая легенда о том, что в давние имперские времена, совсем незадолго до страшной трагедии, превратившей Счастливую Бухту в Долину Смерти, в этом гроте нашел убежище Пацифист и страдалец, отказавшийся от бесчеловечной армейской службы…

Вышедший вместе со всеми из автобуса, одетый незаметно и неброско, то есть так же ярко и безвкусно, как и прочая молодежь, Тавр пристально посмотрел в указанном экскурсоводом направлении. Внимательный, привыкший с детства примечать мелочи, беспощадно тренированный бывшим легионером, юноша быстро сообразил, что последнее облагораживание окрестностей Грота проводилось несколько лет назад, после чего ни один человек не поднимался вверх по крутому склону. Слегка успокоенный результатом своих предварительных наблюдений, Тавр прислушался к продолжающему вещать голосу экскурсовода.

– …жил Пацифист в полном единении с природой, с гармонией в сердце и счастьем в душе. И были с ним два друга, такие же убежденные противники всяческого насилия над личностью, как и сам Пацифист. Они собирали в горах дикорастущий виноград, пили воду из многочисленных, неотравленных еще радиацией ручьев, иногда ходили в ближайшей поселок за хлебом и молоком, обменивая продукты на собственноручные поделки из дерева и камня…

Тавр, изображая на лице такое же чуть туповатое внимание к давным-давно заученным, и от того звучащим фальшиво словам гида, осторожно, не толкаясь, мелкими, короткими шагами, в основном, пятясь задом наперед, выбрался из скученной толпы экскурсантов. Кажется, никто не заметил этого странного маневра молодого парнишки, ничем внешне не отличающегося от своих сверстников, разве что, кроме объемистого, модного в этом сезоне, черного, кожаного рюкзачка за плечами. Да и то – скорее всего этот объем был «дутым», созданным специальными вставками. Впрочем, те, кто так думал – искренне и непредвзято заблуждались, рюкзак Тавра был очень плотно набит тщательно отобранными еще дома вещами.

– …и жила с Пацифистом его любимая девушка, невеста и родственная душа, такая же противница насилия. И хорошо было им вместе до тех самых пор, пока не высадились в Бухте имперские десантники из знаменитого своей кровавой славой легиона. Как ни старались вести себя тихо и незаметно Пацифист, его друзья и невеста, но выследили кровожадные легионеры безобидных, мирных людей. Долго они издевались над беззащитными, пытали их страшными пытками, мучили, загоняли иголки под ногти и жгли каленым железом. А потом – убили всех, выбросив тела на растерзание хищным птицам… и до сих пор вы можете разглядеть у подножия «Грота Отшельников» белеющие кости несчастных. Ни время, ни солнце, ни радиоактивные дожди ничего не смогли с ними поделать…

Очутившись на самом краю обрыва, Тавр внимательно пригляделся – спуститься на пару-тройку метров ниже было достаточно легко, а вот дальше… сосредоточившись на спинах экскурсантов, юноша не ощутил ни малейшего к себе внимания с их стороны и решительно скользнул вниз, сопровождаемый все тем же вкрадчивым, убедительным голосом:

– …и до сих пор мы вспоминаем с праведным гневом бездушных убийц и палачей, и со слезами на глазах – их невинных жертв…

Пятьдесят два года назад.

Пентюх, Зигатый и Флэт жили в гроте уже третью неделю… хотя – какое там жили, так – существовали, перебиваясь в первые дни запасенными консервами, а потом – ранними овощами с огородов близлежащей деревеньки и содержимым нагло ограбленного погреба, почему-то, к радости дезертиров, вынесенного далеко от жилого дома.

Да, все трое были дезертирами… и при этом, как ни странно, служить отправились добровольно, в то время, когда имперские амбиции бывшей Метрополии зашкалили до состояния прямого вооруженного конфликта на юго-восточных рубежах новоявленной Республики.

Всех троих, наивно жаждущих героизма, подвигов, непременных атак и штурмов, записали в стрелковую часть, и тут оказалось, что никакими подвигами армейские будни не пахнут. Заправлять ровненько койки, мыть полы, драить сортиры, бесконечно выхаживать по плацу в составе сотни таких же новобранцев – и это еще не все. Бывали и кухонные наряды, и подметание улиц в маленьком военном городке, и покраска заборов, бордюров, даже – травы иной раз, и еще тысячи самых разных хозяйственных дел. А вот оружия в их руках – до поры, до времени – не было.

Кое-как перетерпев пару месяцев до принятия присяги и отправки в полевой лагерь, ставший незаметно заводилой их маленькой компании, Флэт не выдержал. Добило его полное отсутствие водопровода, канализации и ежедневное рытье окопов, желательно – полного профиля. К тому же, по резервной, вроде бы, дивизии среди нижних чинов поползли упорные слухи, что в ближайшие недели их бросят под удар бронетанковой группы прорыва имперцев, и живут они на белом свете пока, только благодаря нерасторопности командования противника. О том, что закаленные имперские вояки пройдут через строй новобранцев, наматывая на танковые гусеницы выдавленные человеческие кишки, как нож сквозь масло, говорить никому не приходилось, это и без слов понимали все.

Решивший, что вместо подвигов, наград и денег, о которых втайне мечтали все добровольцы, им подсунули грязь, землекопство и бесславную гибель, Флэт быстренько уговорил своих товарищей по несчастью, и однажды ночью они плотно набили солдатские вещмешки консервами с продсклада, прихватили табельные штурмовые винтовки, хоть старенькие, но исключительно надежные, по три магазина с патронами на брата и – ушли из лагеря. Сперва – куда глаза глядят, но через несколько часов безумного шляния в темноте, перед рассветом, задумались. Идти домой, не приходилось и мечтать, если не задержат на железнодорожной станции, то непременно выловят по адресу проживания, после чего – в лучшем случае – вернут в часть, а то и просто посадят в тюрьму.

Тогда Пентюх, ленивый и малость неповоротливый, за что и прозванный так обидно, вспомнил, как в детские годы не раз и не два выезжал с родителями в Счастливую Бухту. Денег в их семье постоянно не хватало, потому и жили они не в санаториях или гостиницах у моря, а снимали комнатушку в далекой от побережья деревеньке у самого подножия невысоких, но крутых и обрывистых гор. Там, среди скал и зарослей неизвестных ему мелких кустов, Пентюх и обнаружил уютный довольно обширный грот, в котором проводил все свободное от родительской опеки время, воображая себя то индейцем, то Робин Гудом, то отважным путешественником, исследователем диких стран.

– Всего-то верст двадцать отсюда, – уверял он приятелей. – Пройдем своими ногами за день, к вечеру устроимся со всеми удобствами, пересидим до конца войны, а потом про нас уже никто и не вспомнит…

Верст оказалось совсем не двадцать и даже не тридцать, и до места злосчастные дезертиры, таившиеся в придорожных кустах от каждого встречного, добрались лишь на третий день пути. Зато расписанный Пентюхом грот и в самом деле превзошел самые смелые ожидания: размерами, пожалуй, с типовую трехкомнатную квартирку, сухой, относительно чистый, без летучих мышей и прочей животной нечисти. Совсем неподалеку протекал чистый, хотя и жиденький ручеек, решая таким образом проблему с питьевой водой, а неделями не мыться бывшие солдаты уже привыкли за краткое время своей добровольной службы. Оставалось теперь лишь обустроиться, придумать, где добывать пропитание и – ждать.

Вот об этом – еде, еде и еще раз еде – и думали греющиеся под ласковым солнышком Пентюх и Зигатый, ожидая ушедшего «на охоту» к деревеньке своего вожака. Поглощенные голодными мыслями дезертиры приметили возвращающегося Флэта – и то, что он карабкается по склону горы к гроту не один – едва ли не в двадцати саженях от своего убежища. Подгоняя игривыми, но от этого ничуть не менее сильными толчками в задницу стволом штурмовки, вожак вел перед собой перепуганную девчонку, в измазанной землей длинной юбке и слегка порванной серо-голубой блузке.

– Вот, братва, я вам бабу привел, – гордо, ожидая в ответ восхищения и слов благодарности, заявил Флэт, очутившись, наконец, на маленькой площадке перед входом в грот.

– Зачем? – удивленно раскрыл рот Пентюх и тут же получил шутливый удар кулаком в бок от Зигатого.

– А ты не знаешь, зачем бабы нужны? – засмеялся вожак, в очередной раз подталкивая девчонку. – Будет нам жрать готовить, а то я уж утомился посуду мыть, будто из армии и не уходили… ну, и постирает бельишко, пора бы уже, воняем, как стадо козлов… а ночью – сообразим, как её использовать…

– Чур, я первый, – загоготал обрадовано Зигатый.

– Ты не первый, и даже уже не второй, – ухмыльнулся Флэт, слегка разочарованный отсутствием внешнего признания его заслуг товарищами.

Наши дни.

Прождав без малого полтора часа после отправления автобусов и в очередной раз подивившись прозорливости деда, уверенно утверждавшего, что исчезновения одного из экскурсантов никто не заметит, важно лишь не «внедряться» по дороге ни в чьи компании, Тавр выбрался на пустынную смотровую площадку, ушел чуть в сторонку от прямого взгляда на темнеющий зев Грота и полез наверх, безжалостно пачкая разноцветную, яркую одежду о камни.

Возле Грота он оказался уже через пятнадцать минут, хотя совершенно не представлял себе изначально удобного пути по склону, но тренировки от ветерана «Махайрода» могли дать фору любому обществу любителей скалолазания и альпинизма.

Уже на маленьком пяточке площадки у входа, внимательно приглядевшись к белеющим чуть ниже по склону костям злосчастной жертвы кровавых легионеров, Тавр саркастически хмыкнул и покачал головой: кто-то из ушлых и предприимчивых экскурсоводов не поленился стащить из анатомического музея пластиковый учебный скелет и умело разбросать не подверженные старению ярко-белые кости на видном месте.

«Деньги теперь – всё, и ради денег людишки готовы на всё», – припомнил юноша сентенцию деда, сбрасывая с плеч рюкзак и доставая из удобного бокового кармашка маленький, экономный, но мощный фонарик. Лишь после этого он решился войти в кромешную, не нарушаемую годами темноту Грота.

…а здесь, кажется, все осталось, как полсотни лет назад – те же деревянные лежаки, сооруженные из непонятных разнокалиберных ящиков, застеленные совершенно обветшалым тряпьем, в котором угадывались армейские бушлаты старинного образца, какие-то совершенно бесформенные узкие полотнища неизвестной ткани, истлевшие по швам, но по-прежнему хранящие форму солдатские брюки-галифе. Возле самого дальнего ложа стояли скукоженные древние сапоги.

«Мы там почти трое суток провели, – рассказывал месяц назад дед. – В самой пещерке-то только в ночь, да и то – по очереди, как положено. Но вокруг все излазили. Как промежуточная база, местечко для тебя самое удобное. И уходить будешь – через гребень перевалишь, считай, вернулся, и пояснить просто, если вопросы будут задавать: мол, залез глянуть на Грот, отстал от экскурсии, не растерялся – хоть в такое и трудно сейчас поверить – выбирался самостоятельно… хотя, не думаю, что кого-то твои приключения заинтересуют».

Положив фонарик на одну из лежанок, Тавр быстро и сноровисто распотрошил свой рюкзачок, переоделся в старенький, но прочный, легионерский комбинезон, прошитый углеродной, упрочняющей нитью, позволяющий держать скользящий удар ножа, переобулся в удобные, привычно разношенные сапоги взамен новеньких ярких, но абсолютно непрактичных в горных условиях кроссовок. Кроме одежды в рюкзачке был хитро припрятан армейский пистолет, пара запасных обойм, которые, как надеялся юноша, ему не пригодятся, легионерский нож, пара плотно закрытых банок со спецпайком разведчиков, собственноручно приготовленным старым триарием в домашних условиях. «Этого тебе на неделю хватит, если не экономить, – пояснил во время сборов дед. – А так – дней на десять, не меньше. Однако, думаю, что справишься ты гораздо быстрее».

Заполнив опустевший рюкзачок современной сменной одеждой, Тавр спрятал его в самом дальнем углу Грота за лежанкой, надеясь, что никаких случайностей за время его отсутствия не произойдет, а возможные посетители пещеры не станут шуровать по её углам в поисках неизвестно чего.

С несколько неожиданной для такого молодого человека неторопливой тщательностью Тавр заполнил удобные, специально для этих предметов предназначенные, карманы комбинезона банками с пайком, обоймами к пистолету, который вложил в набедренную открытую кобуру. Добавил небольшой, в две сигаретные пачки, коробок с пластидом, десяток взрывателей и бухту старого, надежного, бикфордова шнура, прикрепил к поясу флягу с коктейлем из воды, витаминов, безопасных для здоровья, но очень действенных стимуляторов.

Вот теперь можно было отправляться в путь.

«Байки про радиацию, отравленный город и мертвые села с мутантами ты писакам из разных газетенок оставь, – напутствовал его старик. – Там уже через пять лет было практически чисто, разве что – в эпицентре еще фон остаточный стоял, а уж через полста лет… Дорога от пещеры этой до города идет через две деревеньки, ну, это ты сообразишь по карте, зря, что ли, учил?.. но можно пройти и напрямую, там хоть и не ровно-гладко, но ног не поломаешь. Как спустишься с горы, возьмешь курс по азимуту и – через три-четыре часа будешь на месте».

Несмотря на то, что никаких явных опасностей не было, да и простых неожиданностей ни в Гроте, ни вокруг него не произошло, Тавр выбрался под ласковое весеннее солнышко с явным удовольствием. Клаустрофобией он не страдал, но замкнутое пространство со следами трагического прошлого невольно давило на психику, хоть и укрепленную уроками старого легионера, но вовсе не закаленную чужой и своей кровью и смертями.

Быстро спустившись по знакомому уже склону горы чуть в стороне от смотровой площадки, Тавр на какое-то время задумал, вглядываясь вдаль и выбирая маршрут дальнейшего движения. Колебания его продлились недолго, через пару минут юноша решительно двинулся к спуску немного левее, ведущему на старую, заброшенную и едва различимую в свежей весенней травке тропинку.

«Раз уж довелось посетить Долину Смерти, – с душевной усмешкой подумал Тавр. – Надо бы пройтись и по заброшенным деревенькам. Просто любопытства ради глянуть, как оно – на необитаемом уже полста лет острове…»

Пятьдесят два года назад.

На дезертиров триарии наткнулись случайно. Простая мера предосторожности – патруль у невысокого гребня скал – вдруг республиканцам взбредет в голову перебросить в этом месте пару батальонов горных стрелков и неожиданно ударить во фланг удобно расположившемуся в Счастливой Бухте легиону? Конечно, эта пара батальонов ничего не смогла бы решить в боевом смысле, но зачем допускать никому ненужные неприятности, если от них легко оградиться двумя тройками легионеров?

После городской суеты, зачистки центральных улиц, поисков оставшихся по глупости или из самомнения горожан, невысокие, но обрывистые, скалистые горы показались триарием воплощением спокойствия.

Наверное, простые солдаты, что имперцы, что республиканцы, обязательно подумали бы во время своего хаотичного перемещения по зацветающим уже, покрытым кое-где свежей весенней травой склонам: «Вот закончу службу, вернусь сюда, построю домишко, буду каждый день наслаждаться этой тишиной, чистым воздухом, свежим хлебом и родниковой водой…» Но легионеры не были простыми солдатами, и в их головы не приходили иные мысли, кроме насущных, сиюминутных, мало кто из гастатов, принципов, триариев надеялся дожить до перевода в резерв, да и просто не представлял себе – чем можно заниматься в гражданской жизни – вне легиона.

Первым легионеры заметили сидящего у входа в Грот Пентюха. Он бездумно грелся на ласковом солнышке, расслабившись в полудреме, в неком странном промежуточном состоянии между явью и сном. А через несколько минут к нему присоединился Зигатый, вышедший из темноты пещеры, на ходу оправляющий гимнастерку и застегивающий брюки, будто этого нельзя было сделать заранее. Как обычно, дезертир попользовал добытую их неформальным командиром девчонку, и теперь собирался передохнуть, набраться сил для нового захода. Он делал это с пленницей по три-четыре раза на дню – и один, и в компании с Флэтом, иной раз привлекая и ленивого даже до доступного женского тела, суетливо бестолкового Пентюха. Да еще и ночью дезертиры не оставляли девчонку в покое. И пусть она не сопротивлялась, молчала и только кусала губы в наиболее страстные моменты соития, но на добровольные, по согласию, занятия любовью это совсем не походило.

Прикрывающий зашедших с разных сторон к площадке Чука и Вера, Кант шепнул только в переговорник: «Ножи»… и тут же метнулись буро-зеленые тени, зажали рты беспечным, расслабившимся на свободе дезертирам, давно уже оставляющим свои штурмовки в пещере, почти забывшим, для чего захватили их с собой при суматошном, хоть и заранее спланированном уходе из части… мелькнули серые, тусклые лезвия – и вот уже триарии спешно, аккуратно оттаскивают мертвые тела за камни, скрывая их от лишних, пусть пока и отсутствующих глаз.

Не отвлекаясь от наблюдения на нижним склоном, Кант скомандовал: «Проверить!», и напарники его призрачными тенями скользнули в темноту Грота. А через минуту у выхода матово блеснуло темное забрало шлема – не высовываясь наружу, лишь встав поближе к свету, чтобы обеспечить лучшую связь, Чук доложил:

– Их было трое. И еще – тут девчонка…

– Симпатичная? – поинтересовался Кант равнодушно.

– Не определить в темноте, – съехидничал Чук.

– Тогда – ждем, – решил командир тройки. – Третьего…

Но ожидание не затянулось. Через десяток минут на склоне замелькала такая маленькая при взгляде издалека фигурка в потрепанном республиканском мундирчике, со штурмовкой в руках. Флэт возвращался из традиционной своей вылазки в ближайшую деревню, он нервно торопился, даже не глядя по сторонам, видимо, часом-другим ранее встретив в привычном, знакомом месте грозу республиканцев – «кровавых легионеров Империи».

Кант спокойно, как на стрельбище, поймал дергающуюся фигурку в оптику карабина, проследил до довольно-таки ровного участка, на котором ничего не подозревающий Флэт немного ускорился, а потом – на выдохе, как делал это уже тысячи раз, согнул указательный палец на спусковом крючке. До дезертира было в этот момент поменьше полуверсты, и Кант отчетливо приметил через оптику, как в солнечных лучах брызнул от головы бегущего мальчишки маленький фонтанчик крови вперемешку с выбитыми тяжелой пулей мозгами…

Еще минута наблюдения за упавшим, неподвижным телом, и Кант скомандовал:

– Выходите, третий готов.

Вместе с его боевыми товарищами на маленькой площадке перед Гротом появилась и пресловутая девчонка – в помятой, заштопанной, серо-голубой блузке, обнаженная ниже пояса, старательно прикрывающая голые ноги и выше прихваченной с собой длинной юбкой.

– И что с ней делать? – с любопытством уточнил Вер, стоящий позади девушки, как бы, прикрываясь её худеньким телом от возможных взглядов со стороны.

– Забыл, что с женщинами делают? – подколол его Чук, внимательно вглядываясь в непроницаемое забрало командирского шлема.

Поймав перепуганный взгляд затравленного зверька, Кант подумал, что девчонке, пожалуй, и так досталось от дезертиров, а тут еще шуточки напарников. Он неторопливо забросил карабин на плечо, снял шлем, вглядываясь в простенькое, чумазое лицо.

– Ты – местная?

Девчонка только испуганно кивнула, судорожно глотая слюну. Ну, а то как же – понарассказывали простым обывателям про зверства имперцев.

– Через горы пройдешь? – Кант кивнул вверх, на гребень скал.

Ничего не понимающая, видимо, решившая, что её, кроме прямого женского назначения, хотят использовать и как проводника, девчонка кивнула вторично.

– Ну, так одевайся и – иди, – равнодушно сказал Кант и тут же прикрикнул для острастки: – Бегом!

Наши дни.

Деревня Тавра разочаровала. Нет, конечно, памятуя напутствия старого легионера, он не ждал аккуратно разрушенных домиков, выкошенной травы вокруг них, бравых мутантов, выглядывающих из окон и подстерегающих неосторожных путников. Но за полсотни лет то, что осталось от деревеньки после беспощадных поражающих факторов ядерного взрыва превратилось в заросшее бурьяном, полынью и лебедой с трудом проходимое поле, на котором бугорками вздымались остатки сгоревших или разрушенных ударной волной и временем домов. Центральная улица едва угадывалась в этом природном хаосе, и Тавр смело прошел по ней, распугивая по пути многочисленных птиц, среди которых признал, разве что, скворцов. Из-под ног его шустро прыскали в разные стороны негромко попискивающие грызуны, но и тут опознание было затруднено – с большинством представителей животного мира юноша был знаком по фильмам, картинкам и фотографиям, а это – слишком большая разница, ведь чаще всего в реальной жизни и птицы, и мыши выглядят и ведут себя совсем по другому, чем в специальной учебной программе, смонтированной, приглаженной и отредактированной для бестолковых городских жителей.

Слегка разочарованный окружающим его спокойствием, Тавр, изрядно натренированный дедом, без особого напряжения, остановившись лишь разок по пути – справить малую нужду – через пять часов добрался до окраинных развалин города. Здесь он все-таки попробовал замерить радиоактивный фон, но современный аппарат упрямо отрицал все газетные публикации и рассказы экскурсоводов – фон мало чем отличался от природного, пожалуй, гранитная набережная в столице Метрополии фонила побольше.

В городке Тавр сориентировался быстро, хоть и остались от домов жалкие, приглаженные ветром, дождями и временем развалины, но общие очертания улиц, площадей, переулков и тупичков сохранились прекрасно, и найти нужное здание для понимающего топографию человека не составляло труда.

«Там развалины, небось, сплошные, – рассказывал старый легионер. – Но домик тот был знатный, приметный, и стоял в сторонке от эпицентра. Вряд ли его снесло до фундамента, так что – запоминай…»

Беломраморные колонны уцелели почти до половины, естественно, превратившись за прошедшие годы в буро-грязно-мраморные, так же, как и роскошные когда-то широкие низенькие ступеньки, ведущие теперь к обломкам фасада, полностью перекрывающим вход в помещение. Но проникать в здание отсюда, с центрального парадного входа, Тавр и не планировал.

Сейчас, когда до захода солнца оставалось совсем немного времени, надо было поискать вокруг и в самих разрушенных домах хоть какой-то инструмент, перекусить и – устроиться на ночлег. Конечно, за прошедшие годы от любых лопат и пожарных багров осталась лишь ржавая металлическая труха, но вот лом для разбора завала на месте входа в подвал наверняка так и остался ломом – а что ему сделается за полсотни лет даже под дождем?

Необходимый простейший инструмент нашелся удивительно быстро, в маленьком, едва ли не полностью уцелевшем здании бывшей котельной, прикрытом со всех сторон сильно разрушенными домами, принявшими на себя основную силу ударной волны. Очистив поверхность вечной железяки от слоя ржавчины, Тавр пригляделся к опускающемуся все ниже солнышку. Наверное, можно остановиться, отдохнуть, пристроиться на ночлег прямо здесь, в котельной, но юный организм бушевал от нетерпения, скрывая вполне понятную усталость. И Тавр, наскоро пожевав питательную смесь старого легионера, глотнув бодрящего коктейля из фляги, решил не откладывать трудную работу на завтра.

И вновь ему повезло – завал у бокового входа в подвал нужного здания оказался совсем небольшим, будто чисто символическим, маскировочным, а не образовавшимся во время рукотворного катаклизма. А вот с металлической дверью, освободившейся в небольшом заниженном углублении в стене, пришлось изрядно повозиться в уже надвигающихся сумерках. Кажется, металл дверного полотна насмерть прикипел, приржавел к могучей, тоже железной притолоке, совсем не реагируя на сильные удары и попытки поддеть его ломом.

Тавр огорченно сплюнул ржавую пыль, щедро набившуюся в рот в последние минуты. Прерываться не хотелось, но и стемнело уже окончательно; без привычного городскому человеку уличного освещения с трудом можно было разглядеть в лунной подсветке даже самые близкие развалины домов. Пришлось доставать пластид, вминать в узкие щелочки возле дверных петель податливую взрывчатку, ставить детонатор и отматывать от бухты шнура двухметровый кусок, поминая добрыми словами деда, обучившего юношу этой нехитрой, но опасной работе.

В тишине разрушенного, заброшенного богами и людьми ночного города громыхнуло как-то особенно громко, но – главное – эффективно, после взрыва Тавру осталось лишь подцепить ломом скособоченную, полуоторванную дверь и с шумом свалить её в сторону от прохода.

«Что ж, раз так удачно получилось, – подумал юноша, с волнением вглядываясь в темнеющий зев подвального входа, – то здесь и переночую, внизу, у самой цели…»

Усталость от дневного перехода, расчистки завала и борьбы с дверью навалилась вдруг с полной силой, заставляя ныть мышцы, дрожать пальцы, прикрывать глаза.

Пятьдесят два года и три месяца назад.

В просторном оперативном зале Генерального Штаба имперских вооруженных сил над расстеленными на широком столе картами работали пять офицеров: три подполковника, майор и капитан. Повесив на спинки стульев кители и оставшись лишь в зеленоватых форменных рубашках с пристегнутыми погонами, офицеры что-то тщательно промеряли, записывали в рабочие блокноты, сдаваемые сразу же при выходе из зала в «секретку», подсчитывали, вычисляли. Шестой находящийся в зале офицер лишь изредка посматривал на тихую, но кипучую деятельность подчиненных, стоя поодаль от стола, у широкого, светлого окна, выходящего на суетливую столичную улицу.

Он первым и заметил, как в зале через незаметную, подсобную дверь появился невысокий, коренастый и крепкий человек с могучими, пышными бровями, в погонах с маршальскими звездами.

– Господа офицеры!

И все, мгновенно оторвавшись от карт и своих записей, бросив руки по швам хорошо отутюженных брюк, замерли, повернувшись лицом к вошедшему – начальнику Генерального штаба.

– Вольно, – после короткой паузы, оглядев тружеников, скомандовал маршал. – Можете быть свободны… перерыв – два часа.

Слегка недоумевающие, но искренне обрадованные представившейся возможностью передохнуть, офицеры молча и быстро, стараясь выглядеть бесплотными тенями, покинули помещение, лишь шестой – полковник – остался на своем месте, у окна. Без слов переглянувшись с маршалом, полковник глянул на часы.

– Сейчас будет, – нахмурившись, строго сказал маршал, подходя ближе к столу.

И точно, через центральную, официальную дверь в оперативный зал быстрыми шагами не вошел даже, ворвался худощавый, невысокий легионер с золотым значком «Махайрода» на довольно поношенном, но крепком еще повседневном френче с непонятными для непосвященных значками на маленьких пристегнутых погончиках.

– Здравствуй, Лис, – первым поприветствовал его маршал, нарушая все возможные и невозможные положения Уставов и полностью игнорируя субординацию, так тщательно им самим лелеемую в отношениях с другими офицерами.

Вошедший резко, но с легкой небрежность чувствующего свое превосходство над другими людьми, козырнул и уставился пронзительным, неуютным взглядом на стоящего у окна полковника – тот даже поежился едва заметно.

– Это замначальника оперативного отдела, – пояснил маршал, интуитивно понявший невысказанный вопрос. – Единственный, кто будет посвящен… прошу знакомиться – легат «Махайрода» Лис, генерального штаба полковник Вязов.

Короткие, офицерские кивки в знак приветствия.

– Давай к делу, Петрович, – совсем уж панибратски сказал Лис, обращаясь к маршалу.

Впрочем, сам начальник Генштаба, в глубине души, очень любил, когда его называли вот так – по отчеству, без всяких громогласных приставок и восторженных эпитетов.

– Начинай, – кивнул маршал штабисту.

– Коротко о ситуации в целом, без этого никуда, – как бы, извиняясь, сказал полковник. – Как вам должно быть известно, на весенне-летнюю кампанию запланирован прорыв фронта и наступление на Плюмбург с целью лишить республиканцев основной базы добычи и переработки цветных металлов.

– Хотите использовать легион для прорыва? – бесцеремонно перебил штабного легат, изобразив при этом на лице легкое презрение, мол, кому же такая идея в голову пришла?

– Ни в коем разе, – суетливо опроверг предположение легионера полковник. – прорывать будут обычные, бронетанковые части, но… вот беда! Чуть юго-западнее основного направления прорыва республиканцы совсем недавно, буквально на прошлой неделе, сосредоточили сразу три дивизии: две простые, стрелковые, из новобранцев, и механизированную гвардейскую, а это – до сотни танков в строю. Их возможный удар во фланг частям прорыва может свести на нет все наши усилия.

– Ковровые бомбардировки? – коротко посоветовал легат.

– Нет, не получится нужного эффекта, – отрицательно замотал головой полковник. – Республиканские дивизии сильно рассредоточены на местности, даже бомбовым ковром их не выбить… а ловить на марше уже в начале нашего наступления – это рулетка.

– Стратегическая авиация? – уточнил легат, но на этот вопрос, слегка поморщившись, отреагировал до сей поры молчавший маршал:

– Ты же знаешь, ну, или догадываешься, Лис, есть негласная договоренность: мы не применяем в зоне конфликта тяжелую артиллерию, дальнобойные ракеты и стратегическую авиацию, а республиканцы не просят помощи у британцев и, вообще, у прочих западных европейцев. Приходится довольствоваться тем, что есть.

– И что же в таком случае нужно от легиона? – уже раздражаясь на штабную говорильню, довольно резко спросил легат.

– Отвлечь эту группировку республиканцев, – спокойно пояснил полковник. – Вот, гляньте…

Он подхватил со стола оставленный там кем-то из ушедших офицеров карандаш и повернул к шагнувшему поближе легату лист карты.

– …здесь – три дивизии, а вот южнее и восточнее – Счастливая Бухта, замкнутая, с единственным проходом в горах, практически, в тыл группировке. Представьте, как отреагируют в генштабе Республики, если вдруг в Бухте высадится десант – достаточно мощный, чтобы угрожать их главному, фактически стратегическому, резерву?

– Хотите поиграть в «триста спартанцев»? – усмехнулся одними губами легат. – Конечно, проход в долину, в эту Счастливую Бухту, можно будет удержать и против трех сотен танков, но так ведь – завалят числом. У меня на их тридцать тысяч штыков – десять центурий…

– Откуда взялась десятая? – с искренним любопытством поинтересовался маршал, вновь включаясь в разговор.

– Из триариев, – ответил легат. – У каждого командира есть своя мечта, моя вот – сбылась. В легионе есть центурия, полностью состоящая из триариев, это, как только что сказал полковник, мой стратегический резерв.

«Такая центурия месяц будет держать все три дивизии в этом «бутылочном горлышке» ущелья, – подумал штабист. – Только патроны и гранаты подавать успевай… ай, да ушлый этот легат, молодец…»

Но вслух полковник сказал совсем другое.

Наши дни.

По заведенной еще в раннем детстве привычке Тавр проснулся рано. Люминисцентные стрелки часов на его запястье показывали начало седьмого часа. Ранее утро.

Вчера, устраиваясь на ночлег в пустом, гулком и относительно чистом подвале банковского хранилища, Тавр выдержал характер, не стал торопливо лезть к главному сейфу, блестевшему в луче фонарика серовато-стальным боком. Это понравилось ему самому – сидеть рядом, но делать вид, что совершенно не интересуешься дедовским подарком, что открыть сейф и посмотреть на его содержимое можешь в любой момент – хоть сразу, хоть через час, хоть завтра утром.

Подсвечивая себе фонариком, на ходу разминая затекшие во сне мышцы спины, ног и рук – все-таки тренировочные ночевки с дедом на природе не шли ни в какое сравнение с бетонным полом хранилища – Тавр постарался бесшумно и осторожно выбраться из подвала. Несмотря на дальнейшее предположительно недолгое пребывание в банковском хранилище, юноша не мог себя заставить гадить там же, где спал.

Выбравшись из подвала и отшагав десяток метров в сторону пустынных развалин, Тавр, окончательно теперь проснувшийся, замер, забыв о том, что привело его на поверхность.

Над разрушенным, заросшим одичавшим кустарником и редкими, могучими тополями и соснами городком вставало солнце, сейчас лишь слегка позолотив высокие нежно-зеленые кроны живых деревьев и одинокий, грязно-черный штырь чудом уцелевшей при взрыве, жестоко обожженной полвека назад пожарной каланчи на дальней окраине.

Несколько минут юноша стоял неподвижно, вслушиваясь в утренний пересвист незнакомых птиц, вглядываясь в чистый, прозрачный воздух, впитывая в себя всю прелесть необитаемого, заброшенного города. Ему вдруг показалось – лучшим решением в жизни было бы остаться здесь навсегда, отремонтировать домишко где-нибудь подальше от эпицентра и жить в одиночестве, наслаждаясь неким эфемерным единением с природой через эти руины былой цивилизации.

«Придумается же такое», – тихо вздохнул Тавр, сбрасывая с себя оцепенение, очарование окружающим миром, но все-таки стараясь не производить ненужного, нарушающего местный покой и умиротворение шума.

Через пару минут спустившись в подвал, юноша почувствовал себя совсем другим человеком, будто преодолел нечто в себе, нечто сильное, тянущее его в сторону, прочь от намеченного пути. А путь у него теперь был лишь один – назад, к сейфу.

По обе стороны от небольшого, но очень солидного металлического шкафчика, полузамурованного прямо в бетонную стену, с пыльным небольшим, но могучим колесом-штурвалом замка, располагались многочисленные ячейки-хранилища, в большинстве своем – пустые, с приоткрытыми дверцами. На одну из таких ячеек Тавр и пристроил фонарик, чтобы свет падал на переднюю дверцу сейфа. Там расположились стройными рядами десять узких полос-шифраторов хитрого замка с хаотично разбросанными поверх щелей маленькими металлическими блямбами, напоминающими игральные шашки.

«Замок на механическом приводе, – рассказывал совсем недавно старый легионер. – Если не просочилась вода в подвал, не сдохли крысы прямо на шифраторе, то ты должен его открыть и без всякой взрывчатки, ловкости в пальцах и силы тебе не занимать. Но пластид на всякий случай захвати обязательно…»

Затаив дыхание, Тавр принялся устанавливать блямбы шифратора в нужное положение, не забывая при этом прокручивать их до заранее кем-то оговоренных значков на гладкой полированной поверхности. В голове его стремительно мелькал, изредка задерживаясь на нужных символах, длинных ряд цифр и латинских букв, обозначающих шифр замка. Старый легионер заставил внука дважды записать эти символы на бумаге, которую, после явного уже запоминания юношей, романтически сжег в роскошной, огромной, хрустальной пепельнице, служившей простым украшением стола в их доме – сам дед никогда не курил, и это неприятие табака внушил и сыну, и внуку.

Цилиндрические блямбы шифратора двигались вокруг собственной оси и по узким щелям, прорезанным в металле, с трудом, казалось, само время, бережно хранившее тайну банковского подвала, сопротивлялось неожиданному вторжению, но Тавр упрямо продвигал и продвигал их в нужное положение, пока не выставил все, как положено. Теперь оставалось лишь навалиться на колесо штурвала и потянуть на себя тяжеленную, толщиной едва ли не в две ладони, дверцу сейфа…

…во внутреннем, верхнем, скромном по размерам, кубическом отделении, не более, чем полметра каждая грань, тусклым, жирным цветом блеснули девять рядов золотых слитков имперского стандарта – ровно тысяча лотов в каждом, двенадцать с половиной килограмм в современных Тавру единицах…

«…не будь жадиной, хотя, я знаю, золотой блеск частенько затмевает любой разум, – деловито поучал дед, внимательно поглядывая за реакцией внука на свои слова – Возьми пару брусков, все равно – не утащишь больше, как ни напрягайся. Там четырнадцать пудов с лишком, да и не тот это металл, который легко и удобно переносить, хоть в руках, хоть за плечами…»

Тавр, будто зачарованный, протянул руку и погладил бок среднего бруска, глянул на свои пальцы – ему показалось, что на них остался золотой, несмываемый след. И в тот же миг из темноты, как привидение, глянули на него серые, выцветшие, насмешливые глаза старого легионера… Тавр моргнул – наваждение исчезло, а с ним исчезла непонятная мистическая тяга к благородному металлу. Юноша покачал головой, удивляясь самому себе и странной реакции на простые, казалось бы, желтые бруски внутри сейфа.

«Хватит комплексовать тут и метафизику с мистикой разводить, – со злостью на собственную минутную слабость подумал Тавр. – Надо забирать золото и – в обратный путь. Если успею к Гроту после полудня, то сегодня же перевалю через горный хребет – вон из Долины Смерти…»

Пятьдесят два года и три месяца назад (продолжение).

… – Вам не надо будет сдерживать республиканцев, – сказал полковник. – Надо только сымитировать сопротивление, заставить стрелков и гвардейцев втянуться в бой, войти в долину. Потом легион эвакуируется.

– В чем смысл? – раздраженно спросил легат. – Я должен положить сотню-другую бойцов, и не простых, чтобы отдать просто так плацдарм?

– А дальше – республиканцы войдут в городок, ну, не в поле же им оставаться, если есть такое удобное место? – продолжил полковник. – А над долиной появится обычный фронтовой бомбардировщик и… сбросит спецзаряд.

Легат быстро глянул на утвердительно кивнувшего, мол, все так и будет, маршала.

– Договоренность на спецзаряды не распространяется? – все-таки уточнил легионер.

– Это маломощная бомба, тактическая, меньше полусотни килотонн, – ответил маршал. – Долина изолированная, радиоактивного заражения вне её не будет. Такое допустимо, но только… если применяется по военным.

– А там, – легат кивнул на карту. – Там город, да и окрестные деревеньки, небось, совсем не пустые…

– Город надо эвакуировать, – строго сказал маршал. – Деревеньки – ладно, народа там немного, но горожан надо выгнать…

– Планом предусмотрено, – в подтверждение кивнул полковник, продолжая разговор и вновь обращаясь к легату. – Вы потребуете от местных властей немедленной эвакуации, это не только поможет нам сохранить лицо, не нарушить, так сказать, правила игры, но и создаст определенные трудности для республиканской армии – они же встретятся с беженцами в ущелье, это обязательно создаст затор, военным придется пережидать основную волну эвакуируемых. Такое ожидание, непредвиденные, но внешне вполне естественные трудности только нервируют и распаляют командование.

– На чем пойдет десант? – спросил легат, таким образом давая предварительное согласие на участие своего легиона в планируемой операции прикрытия.

Стараясь это сделать незаметно для окружающих, маршал перевел дух. Уговорить легата оказалось чуть проще, чем он предполагал, может быть, тут сказалось давнее их знакомство, за время которого ни тот, ни другой не подводили друг друга, может быть, некое состояние застоя в давно не воевавшем легионе. Но – результат был на лицо.

– Экранопланы, пять единиц, скорость почти четыреста верст, – торопливо сказал полковник, ожидая реакции легата – как минимум, восхищенной.

– Это старье еще живо? – кисло поморщился легионер. – На ходу не развалится? особенно – на обратном пути?

– Нет, – сурово насупился маршал, стараясь не среагировать слишком резко на обидное замечание. – Техника старая, но – из консервации, первых лет выпуска, надежная, как и всё, что тогда делалось.

– Это утешает, – кивнул-согласился легат. – Но пяти экранопланов будет мало, они же берут на борт по триста-четыреста человек.

Полковник недоумевающе поглядел на маршала, тот, довольно громко крякнув от неудовольствия, все-таки решил помочь в сложившейся ситуации подчиненному:

– Сколько же тебе надо, Лис? Или легион у тебя уже раздулся до масштабов дивизии?

– Нет, с численностью у нас по-прежнему, – сухо ответил легат. – Но перевозить еще придется и бронетехнику, и снаряжение. Поэтому, мне нужны будут еще две-три десантные подводные лодки… да-да, тоже из тех, старых, но законсервированных. Думаю, экипажи на них подобрать – много времени не займет.

– Зачем вам подводные лодки? – решился все-таки уточнить полковник.

– А вы думаете, я буду высаживать своих людей на берег без разведки, без дозоров? Как в кино про Гражданскую войну: шашки – наголо, коней – в аллюр и в брод через речку? – легонько засмеялся легионер.

– Хорошо, – кивнул маршал. – Мы тебя поняли, изыщем всё, что ты потребуешь.

– Про секретность говорить не хочется, – задумчиво кивнул в ответ на обещание начальника Генштаба легат. – Кто-то еще в курсе наших решений?

– Нет, – ответил маршал. – Нас трое, остальные будут решать кусочки задачи, очень маленькие и непонятные. Представить операцию целиком никто не сможет.

– Тогда – последнее, – легионер не боялся «суеверных» слов. – Спецзаряд я возьму с собой.

– Зачем? – непонимающе уставился на него маршал.

– Знаю я наши армейские порядки, – усмехнулся легат. – Самолет во время не взлетит, потому что его забудут заправить. А если взлетит, то пройдет мимо цели, потому что опытный штурман запил, а молодому дублеру еще учиться и учиться. А если и выйдет на цель, то промахнется и скинет бомбу далеко в горах, чтобы напугать местных козлов и баранов. Так что – спецзаряд и техников для его установки и активации я беру с собой.

– Возражений нет, – кивнул маршал. – Наверное, и в самом деле – так будет лучше. Ты прав, Лис.

– Раз я прав, значит, время пошло, – ответил легат. – Сверим часы, господа?

Но даже символически поднимать левую руку к глазам не стал, коротко, по-офицерски отдавая честь, кивнул и быстрым шагом вышел из помещения.

Оставшись одни маршал и полковник переглянулись. Обоим хотелось вздохнуть с облегчением, от души выругаться и выпить на радостях полный стакан коньяка. За результаты весенне-летней кампании, до сего момента находившиеся в очень и очень подвешенном состоянии, теперь можно было не сомневаться.

Наши дни. Неделю спустя.

За широким, в дубовом переплете, окном, по флотской привычке называемом иллюминатором, плескались ласковые, хоть и прохладные в это время года, бирюзовые волны. Тавр, сидящий за ресторанным столиком совсем рядом с окном, с удовольствием прислушивался к морскому шелесту, стараясь абстрагироваться от гулкого, пусть и невразумительного шума корабельных двигателей, от негромких разговоров, доносящихся от соседних столиков, от тихого, спокойного блюза, звучащего с небольшой эстрады в глубине ресторанной залы круизного лайнера.

Одетый в строгий вечерний костюм – темно-шоколадного цвета пиджак, белоснежная сорочка и сочный, багрово-бордовый галстук, в тон пиджаку брюки с идеальной стрелкой, черные лакированные ботинки – сидящий за столиком с бокалом отличного коньяка, юноша напоминал солидного молодого наследника, видимо, успевшего перебеситься или вовсе не испытывающего тяги к шумных и безалаберным развлечениям нынешней золотой молодежи. Казалось, в мыслях его бродят утренние биржевые сводки, динамика цен на металлы платиновой группы, рост стоимости акций газодобывающих компаний Метрополии.

На самом деле Тавр старался ни о чем не думать еще с того момента, как – все-таки, пожадничал! – загрузил в маленький, но прочный заплечный мешок три золотых бруска, закрыл дверцу подземного сейфа, тщательно передернул, перемешал в хаотичном беспорядке блямбы шифратора, и выбрался на поверхность в давно умершем городке. Да и не было у него свободного времени для размышлений – куда потратить неожиданно свалившееся на его голову богатство, разве что – по дороге от города до подножия гор, а потом вниманием юноши прочно завладели неудобные склоны, обрывистые скалы, с трудом проходимые, узкие ущелья, через которые он пробирался.

По ту сторону невысокого, но дьявольски неудобного для прохождения горного хребта, уже на живой территории Республики, в ближайшем маленьком, но оживленном городке Тавр, переодевшийся в современный, ярко-пестрый наряд еще в Гроте, без малейших затруднений купил билет на поезд. Прав был старый легионер, предсказывая внуку спокойный обратный путь без пристального внимания полиции, проверок документов и прочих древних прелестей тоталитарного имперского режима. Даже на явную потрепанность и загрязненность футболки и бриджей после лазания по горам никто не обратил ни малейшего внимания.

Проведя волнительную ночь в пустом купе вагона второго класса с модным маленьким рюкзачком, весом почти в два с половиной пуда, под головой, Тавр с утра прибыл в один из самых крупных портовых городов Республики, пробродил первую половину дня по магазинам, закупая на выданные еще дедом «командировочные» приличную для богатого человека одежду, обувь, мелкие аксессуары, вроде золотистой и бесполезной зажигалки, булавки для галстука с крошечным рубином, сувенирных брелоков для ключей. А после сытного и вкусного обеда в хорошем припортовом ресторане без суеты купил тур до Метрополии на проходящем через здешний порт фешенебельном лайнере «Мечта».

Морской, неторопливый в сравнении с поездами и самолетами, круиз был оговорен заранее со старым легионером, и теперь Тавр в очередной раз удивлялся прозорливости деда: роскошная каюта «люкс», шикарный ресторан, бирюзовые волны и свежий морской воздух оказались именно тем, что требовалось после рискованной и не во всем приятной прогулки по Долине Смерти. А кроме того, в корабельный сейф легко, без оговорок, приняли небольшой, но адски тяжелый рюкзачок юноши – каждую ночь просыпаться в тревоге за сохранность своего «золотого запаса» и судорожно нащупывать под койкой тяжелые бруски благородного металла ему совсем не хотелось.

И вот уже третьи сутки пребывания Тавра на борту «Мечты» подходили к концу. Правда, сегодня днем мирное и тихое течение корабельной жизни, в этот «мертвый» сезон предназначенное именно для спокойных, нуждающихся в одиночестве людей, прервалось после захода в очередной небольшой порт, последний на республиканской территории. Там на лайнер загрузилась шумная, бесшабашная толпа мальчишек и девчонок, по виду – ровесников Тавра, что-то празднующих и – очень похоже – не первый уже день. Впрочем, сразу же после погрузки и довольно буйного посещения ресторана вся толпа «золотой молодежи», составленная из бездельных, не считающих денег детишек купчиков-нуворишей и прогуливающих лекции студентов-прихлебателей, разбавленная девицами отнюдь не тяжелого поведения и праведного образа жизни, разбрелась по каютам, видимо, отдохнуть и набраться сил перед вечерним и ночным загулом.

«Но – не моя беда эти прожигатели жизни, – думал Тавр, потягивая коньяк и прислушиваясь к плеску волн за бортом. – Кажется, в свою компанию они никого не завлекают силой, а что шумят и куражатся, так с меня не убудет, во второй половине дня все равно будем в Метрополии, и я выйду в первом же порту…»

Заметив очередное легкое движение у входа в ресторан, юноша отвлекся от созерцания бирюзовых волн, поставил на стол бокал с недопитым коньяком и осторожно глянул на вошедших… вернее, вошедшую.

Пятьдесят два года назад.

Застывший в «наполеоновской» позе, разве что не заложив руку за борт плотно застегнутого френча, легат Лис с мрачным видом оглядывал отошедшие от берега экранопланы. Для недовольства у командира «Махайрода» была одна-единственная, совершенно несерьезная по мнению любого военного человека, причина: всё прошло слишком гладко, как на показательных учениях.

Высадившиеся с подводных лодок группы разведчиков без особых трудностей справились с местными патрульными, присматривающими не за возможным десантом с моря, а за порядком на опустевших пляжах и в двух рыбачьих деревеньках, располагавшихся у самого побережья. В роли патрульных выступали полицейские довольно-таки солидного возраста, и в их способность хоть как-то помешать высадке основных сил легиона абсолютно не верилось.

Десантировавшиеся первая и вторая когорты сейчас ушли влево и вправо от невысокого плоского холмика, с которого легат наблюдал за окрестностями, охватывая «клещами» небольшой городок, располагавшийся в нескольких верстах от побережья. Третья когорта выдвинулась чуть вперед, блокируя возможный – хотя и совершенно невозможный – контрудар по десанту, а центурия триариев – стратегический резерв Лиса – вольготно расположилась у него за спиной, в нескольких шагах от узкого песчаного пляжа. Рядом с легатом присел прямо на землю его заместитель, именуемый по традиции префектом. Он внимательно вслушивался в радиоразговоры командиров когорт и центурий, совсем изредка вставляя слова одобрения… но вдруг насторожился и через полминуты обратился к продолжающему с недовольным видом переводить взгляд с морской глади на начинающие зеленеть маленькие холмы легату:

– Лис! Из третьей когорты сообщение – сюда рвется мэр города.

– Не пристрелили его сгоряча? – равнодушно осведомился легат, искренне желая, чтоб хоть в этом вопросе случился неожиданный прокол.

– Нет, – отрицательно помотал головой префект. – Помариновали минут двадцать, вроде как – докладывая тебе, а потом пропустили.

Лис хотел, было, выругаться, но смолчал, понимая все-таки, что не всегда идущая, как по нотам, операция должна закончиться неожиданным крахом.

Толстый, запыхавшийся, исходящий потом в этот вовсе не жаркий весенний день мэр – по высоте и ширине своей превышающий худощавого, низкорослого легата раза в два – появился на вершине холма минут через пятнадцать и с ходу стал упрашивать нежданных завоевателей пощадить город, не оказавший никакого сопротивления, пожалеть мирных обывателей, не вводить на улицы и площади войска…

Какое-то время слушавший этот довольно-таки жалкий монолог бессильного перед могучим хищником легат резким жестом оборвал разговорчивого толстяка.

– Я даю вам четыре… нет, не успеете. Даю шесть часов на эвакуацию, – Лис глянул на часы. – Сейчас десять двадцать восемь, в шестнадцать тридцать в город войдут легионеры. Те из мирных обывателей, кто останется в городской черте, пусть пеняют на себя.

– Но!.. куда же они… мы, то есть… все… куда же нам деваться? – ошеломленный резким тоном легата и безапелляционность его ультиматума пролепетал толстый мэр.

– До выхода из долины всего двадцать пять верст, – пожал плечами Лис. – Такое расстояние за шесть часов можно пройти и пешком, даже особенно не торопясь.

– Но, может быть, вы не станете…

– Всё! – резко ответил легат и посмотрел на рыхлого, высокого мэра сверху вниз, хоть и был по росту ниже, пожалуй на голову. – И радуйтесь, что мои легионеры не вошли в город сразу. Думаю, после этого их было бы уже не остановить…

Толстяк слетел с вершины холма так, будто во время короткого разговора потерял половину своего веса. Кажется, еще на бегу он начал упаковывать чемоданы и заводить свой автомобиль, чтобы лично возглавить неизбежную колонну беженцев.

– Ты не переборщил? – иронично поинтересовался с земли продолжающий сидеть префект. – Мне показалось, что нас боятся до расслабления сфинктера и без всяких угроз.

– Лишним не будет, – махнул рукой легат. – Быстрее начнут шевелить ногами. Кстати, распорядись второй когорте, Чану, чтобы у выезда из ущелья попридержал первый поток беженцев. Предлог – на его усмотрение. Пусть соберется кучка поплотнее, а потом – вперед, навстречу гвардейцам и стрелкам.

Префект был одним из немногих людей даже в самом легионе, полностью посвященным в детали операции отвлечения.

– И пускай манипула разведчиков вслед за мэром идет в город, – продолжил Лис. – Никого не трогает, в конфликты не ступает, но – подгоняет местных самим фактом присутствия на улицах. Но главное для них – подобрать высокий дом в центре. Пожарную калачу я вижу, но она слишком уж на окраине стоит. За домом пронаблюдать, а после отъезда жильцов взять под полный контроль, как они умеют, до прихода спецгруппы.

Легат кивнул в сторону побережья, где среди триариев, как овечки в стае волков, жались взволнованной, встревоженной кучкой вокруг громоздкого, освинцованного ящика десяток техников – специалистов по приведению в действие ядерного заряда.

– Все выполним, как умеем, Лис, – попробовал успокоить легата его помощник. – Сбоев не будет.

Лис недоверчиво покачал головой в ответ и подумал, что может быть мелкие, едва заметные сбои в боевой работе были бы сейчас очень кстати. Он знал, что слишком часто за гладкое, как на бумаге, течение операции без сбоев и недоразумений, потом приходится платить большой кровью. Природа любит равновесие и всегда с подозрением косится на постоянных везунчиков.

Наши дни.

Высокая, стройная… ну, это-то, как обычно… и совершенно чумовые шпильки, на которых она будет, пожалуй, на полголовы повыше Тавра. Роскошные темно-рыжие волосы густой волной спадающие на левое, обнаженное плечо, яркие, заметные даже издали, зеленовато-желтые глаза. Не совсем привычная фигура – бедра чуть поуже плеч, видимо, спортсменка, скорее всего – пловчиха, но грудь высокая, задорная, крепкая, это заметно даже под тонкой сиреневой блузкой, заканчивающейся где-то над пупком, обнажающей крепкий, смугловатый животик. Длинные ножки красавицы были плотно упакованы в голубенькие бриджи длиной до середины икр, а туфельки на ногах ощущались лишь по шпилькам и парочке узких ремешков, перехлестывающих ступни.

Для начинающегося вечера девушка была одета совсем неподходяще, слишком вульгарно и по современной моде – простонародно, но природная красота лица и тела смягчала первое впечатление о нелепости посещения фешенебельного ресторана в одежде для дешевого студенческого кафе.

Девица вперила наглый, откровенный взгляд в Тавра и двинулась по направлению к его столику, слегка покачивая на ходу бедрами, будто желая сказать этим о себе всё.

«…и думается мне, что самые неожиданные приключения у тебя начнутся на обратном пути…и будут они не во всем приятными…» – вспомнил юноша напутствие деда.

– Мужчина, что же это вы скучаете в одиночестве? – с нарочитой хрипловатостью в голосе, блядски закатывая глаза, поинтересовалась рыжая, подойдя к столику. – Может, угостите даму папироской?

«Что?» – едва не вырвалось у Тавра признание в собственной ошеломленности.

В фешенебельном ресторане дорогого круизного лайнера для вовсе не бедных людей такие слова, будто перенесенные сюда с второсортной дешевой панели, мгновенно приводили в растерянность, если не сказать – в шок. Чего, собственно, и добивалась девица.

Не ожидая приглашения, она бесцеремонно плюхнулась в изящное полукресло напротив Тавра и старательно попыталась поймать его взгляд. Правда, этого ей не удалось сделать, юноша, при желании, умел прятать глаза от назойливых собеседников. И «держать» психологический удар, своевременно нанося ответный – умел тоже.

– Я не курю, – с меланхоличным хладнокровием ответил на риторический вопрос девушки Тавр. – Аллергия на табачный дым.

– Покрываешься прыщами и чешешься? – язвительно поинтересовалась рыжая, все еще надеясь «раскачать» нервную систему собеседника.

– Бью в ухо и выбрасываю за борт, – в тон ей отозвался юноша.

– Закажи мне выпить, – требовательно попросила… нет, распорядилась девушка.

– Не заработала еще, обойдешься, – отрезал Тавр.

– Хочешь со мной переспать? – бесстыдно и, похоже, привычно предложила рыжая.

– Если и не хочу, то придется… тебе придется, – уточнил с небрежным превосходством юберменша юноша и, приподняв руку, подозвал расторопного официанта, не суетящегося без дела, но за своими столиками приглядывающего внимательно: – Повтори мне коньяк, любезный, а девушке… э-э-э… что-нибудь простенькое, коктейльчик какой, что ли…

Понимающе склонив голову, официант исчез из поля зрения, как развеявшийся по утру призрак. И буквально тут же расставил на столике новый бокал с янтарным напитком и высокий «хайболл» с прозрачно-шоколадной жидкостью, украшенный долькой лимона.

«MonteNegro по-флотски, когда ликер добавляют только для цвета и вкуса?» – с легкой иронией подумал Тавр, смакуя глоток коньяка.

На некоторое время за столик воцарилось молчание. Рыжая нахальная девица сосредоточенно, с явной похмельной жадностью, поглощала слегка разбавленную ликером водку. По едва заметно, чуть-чуть, заторможенному виду казалось, что она лихорадочно обдумывает – чем бы еще попытаться шокировать, выбить из равновесия неожиданно толстокожего мальчишку.

Оставив в бокале чуть меньше половины дорогого напитка, Тавр легко, будто подброшенный пружиной из полкресла, поднялся на ноги и извлек из кармана пиджака заранее приготовленную крупную купюру, аккуратно положив её на столик рядом с полупустым бокалом. Краем глаза поймал любопытствующий взгляд рыжей девушки и сказал, как бы между прочим, как говорят со своими, хорошо знакомыми людьми:

– Ну, что, пойдем?..

– Куда? – в этот раз удивилась сама навязавшаяся в собутыльницы.

– В каюту, – невозмутимо пояснил Тавр. – Если ты предпочитаешь демонстрировать свои постельные таланты на людях, то я люблю более интимную обстановку – один на один…

– Смело… – девица широко раскрыла, распахнула настежь свои желто-зеленые глаза лесной хищницы из кошачьих.

Но Тавр уже не слышал её искренне изумленного бормотания. Он уверенно уходил от столика к выходу из ресторана, принуждая привыкшую быть первой, ведущей в отношениях с мужчинами рыжую девицу невольно становиться ведомой в их странном, так скоротечно сложившемся тандеме.

Другая история.

– …в постели она оказалась такой же бойкой, как и при знакомстве, – фыркнул чуть смущенным легким смешком юноша. – Непредсказуемой и экстравагантной, как о таких вещах говорят в приличном обществе, дедушка Кант…

Старый легионер поморщился. Он не любил, когда внук объединял в единое к нему обращение родственную связь и полузабытый позывной «Махайрода». Но за первый, отлично выполненный самостоятельный рейд старик был готов простить внуку мелкую, вполне случайную оговорку в дружелюбном, на равных, разговоре.

– И ты, как всегда, оказался прав, – с нарочитым недоумением продолжил Тавр. – На «Мечте» случилась бо льшая неожиданность, чем за все время похода по Долине Смерти. Там, вообще, было тихо и спокойно. Необитаемый остров.

– И ты был так очарован постельными талантами этой неожиданности, что притащил её сюда? – демонстративно прищурив глаза, скептически поинтересовался легионер, не давая увести себя с интересующей темы.

– Ну, во-первых, не сюда, в дом, а в гостиницу, во-вторых, бывают, наверное, и талантливее, мне пока рано об этом судить, – скромно парировал Тавр. – Но… когда ночью девчонка полезла в мои вещи и заинтересовалась не портмоне с деньгами, не драгоценными побрякушками в карманах, а документами и записями в новеньком блокноте… я решил, что таких любопытных девушек лучше держать поближе к себе…

– Ты начинаешь стремительно прогрессировать, – удовлетворенно улыбнулся старый легионер. – Всегда считал, что один реальный самостоятельный рейд лучше вправляет мозги, чем десятки коллективных бойскаутских вылазок на природу. И что же ты решил делать с этой постельной красоткой?

– Я думаю, Кант, что если кто-то хочет подробнее узнать о моей жизни и подсылает для этого симпатичную, сексуальную девчонку, то пусть он обо всем узнает из первых, моих рук, верно ведь? И узнает то, что я захочу рассказать и показать…

И вот теперь, кажется, начинается уже совсем другая история.