По дороге скачет всадник,         Дым бежит над кровом. Сел снегирь на палисадник         Где-то за Тамбовом. Пестрой далью над столбами         Ходят телеграммы. Он краснеет за кустами,         Где задуты рамы… Потемнело, он из снегу         Забаюкал розу, Перелилась в бездне Вега,         Бледная с морозу. Где же птичка? Льнет знакомый         Вечер, полный хруста, Только птичка… перед домом         Пусто. Пусто. Пусто. Только синий вечер этот         Брезжит для поэта, Где качалась — там осталась         Снежная усталость. Будто в жизни тонкий шорох         В белых розах светел… О прошедших на заборах         Пишет звездный ветер. У колодца нам приютней.         Мрак дрожит вечерний. Из ведра напьется путник         Тишины губерний. Как скрипучий вечер звонок!         И в бреду калитка! И дрожит в воде потемок         Золотая нитка! Ах, они опять вернутся,         Что бывали в мире… Огоньки опять зажгутся,         И — затихнет лирик. И на поле, в ночь открытом,         Вдруг поднявшись лавой, Рифмой брякнув под копытом,         Пронесется слава…

Ни следа, ни птиц, ни бега…         Ветер дыму внемлет… По степные крыши снегом         Завалило землю. Город бледным светом полон,         Теплой снежной ленью, И стоят сады над долом         Белою сиренью. Не дыша, сгибаясь, — словно         Заяц из затишья, Вот — узор лиловый ровно         На сугробе вышьет. Тишь такая. Куст черемух         Будто здесь наломан И навис безмолвным громом         Прямо перед домом. Этот иней, эта крыша,         Мгла над проводами. Эти ставни — дышат, дышат         Снегом и войсками, Теплым ржаньем, долго спавшим         Мягким утром рано, Полушубком, протоптавшим         Тени от бурана, Что легли, овеяв город,         Заметав все числа, Шум постоя, дым и горы,         Плеск от коромысла. Утро встало, утро тонет         В берегах округи, В криках галок, в дальнем звоне,         Вымытом от вьюги. Фронт пушист. На поле чистом         Солнце. Среди чада Самоваров — жив лучистый         Запах снегопада.

Буре спится… Белый лифчик         У окошка. Помнят Эти ставни тени живших         Полутемных комнат. На лежанке шевелится         Сумрак. Еле-еле По стенам еще клубится         Дымный круг недели, Лепит хлопья, крик и встречи,         Шум и звон на стекла… И текут к сорочке плечи,         Что от слез промокли. И скользит по шее длинным         Взглядом поминутным, Будним светом зябким, чинным         Толстый снег уютный, С улиц дальних. Так о смерти         С переплетов окон Свет припухший на конверте         Набегает к строкам, На стекло, на сад, что углем         По снегу рисован, — Бликом слез большим и круглым         И, как жизнь, суровым.

«…Мы уходим. Мы не плачем.         Только — смотрим глаже… Все, как было, — есть. Иначе         Мы уже не скажем. Нежность! Друг!.. От слов морозит.         Всю строку калеча, Вижу: нашу жизнь заносит         Темнота и вечер. …Смутным топотом проходят         Все войска. К погоде Синевой снега надулись         Вдоль глубоких улиц. Вы стоите там, где людней,         В сумерках и звонах, Надышавшись теплой грудью         Первых звезд студеных… Дальней тьмы, колес, постромок,         Криков и обозов, Наступающих с потемок         В городских березах. С вьюгой воющей, что лижет         Мрак косой все ближе, Мы подъехали к воротам…         Дом былого — вот он! Хрупкость серого излома         Ваших глаз. И — вздором Самовар свистит истомой         За старинным хором. В мире войн метет, грохочет…         Это — буря; к ночи Все гудит, несет и стелет         Теплые постели. Завтра нас убьют — ну что же?         Снег сойдет и воды — Для любимых и прохожих         Все пройдут невзгоды. Что ж! Завеет жизнь иная         Полный вздох на блузке, — Заповедница родная, —         Тишиною русской… …Навсегда в глуши тамбовской         Сохраните, — ради Старой вьюги, — на прическе         Нежность темной глади, Розоватость рук счастливых!         Домик бурь! Те встречи! Пусть не нам с колен красивых         Дышит женский вечер, Мглой единственного дара         Той, что мы знавали Темноглазою от жара         Комнат и печали…».

— Все забудем! Кроме шага         В ту страну — к свободам! Стихло все. Калитка с флагом         Звякнула походом. Покачнул, провеяв мимо         Блеском на равнинах, Строй, морозный образ дыма         В гривах лошадиных — Ветер фронта! Шум народа,         Миг — и драгоценный Девятнадцатого года         Комиссар военный! Вот и вышел — был недолог,         Обронил пред нами Три шага со шпор веселых         Легкими цветками, На снегу — следы, солому,         Птичью даль и зданья, Орудийный грохот тронув         Шагом расставанья. …Где-то, где-то… на восходе,         Там — за командиром Артиллерия проходит         Заметенным миром. Вот — и луг под конским цоком         Искрами блистает… Обернешься: там далеко         Мирный дым витает, И дремучий средь скворешен         Пар зимы развешен. Этот иней, эти ставни         Были нам знакомы… Как бывало, как недавно         Перед старым домом… Распустилась пышность луга,         Затихала вьюга.

Спят подковы. Стихли боли.         Жизнь как ветр несется… И — как скорый поезд в поле         Пусть не обернется. Стыло сердце боевое         Не по вам в тумане. Мы прожили. Спи ж, былое,         И — былое грянет… Будто громом непогоды         Провернет огромным. Доброй ночи! Спите годы —         Мы о вас не помним. Телеграфный только иней         Мнится гулом странным, Не тревожит воздух синий         Звездным скрипом санным. Это — люди где-то слышат         Хруст и звон нетленный… Святость жизни! Кони дышат         В темноте военной. Сеет небо вновь над нами         Злую бледность чище, За тифозными огнями         Это — ветер свищет… Вечер синий и уездный.         Пусто и морозно. На колодце мрак железный         Не всплеснется. Поздно. Не всплеснется. Лишь воротам         Дальней тьме завидно, Ну, а там за поворотом         Ничего не видно. Белый сон, да серый заяц         Брезжат, мглой скрываясь. Где-то звякнет… Грешным скрипом,         Опушенным ликом — За калитку глянет… Пышно         Снег висит на крыше, Вся откроется — и слышно         Звезды бьются выше. Вся задышит из-под шали         Темнотой заречной… Только синий вечер налит         Грустной тайной млечной, Только звезды над собором         Веют страстным блеском, Галки вьются над забором,         Темным перелеском. По-кладбищенски чернеют         Те деревья. Словом — Может, даже и над нею         Где-то за Тамбовом!