Брелок на цепочке. Улыбка. И предупрежденье перстом. А в комнате — горечь комода, А в парке — луна над прудом. Старинное странное время, Потомок тебя не поймет: Он слушал ружейные залпы, И вкусы менялись в тот год.

В трудах, в заботах горбясь,         он дни слепые жег, С утра светило солнце         и ночью огонек. Но я давно не видел         знакомого лица, Все женщины и дети         толпились у крыльца. А нынче встреча, встреча —         при солнечных лучах, И гроб его, желтея,         качался на плечах. Четыре человека         ступали впереди, И под-руку старухи         шатались позади. Все мимо, незаметно —         как день его и ночь, И то, что вслед завыла         его родная дочь. Кому-то было горько,         кому-то даль легка. Сияли, розовели,         играли облака.

Седой горбун в косматой кацавейке, В июльский день, стуча по кирпичу, Бредет, поет… За медные копейки Он, может быть, знаком и палачу. Вот стал в тени. Пристал к бородачу Рябой мальчишка (в клетке — канарейка); Цырюльник выбежал, но по плечу Точильщика торопит белошвейка. Ах, много дел сегодня старику! Лишь сядет солнце, — что ему до гулких И шумных улиц, — ближе бы к чайку. Шуршит станок, и ножичек на нем Скользит, звенит, что даже ярким днем Так скупо счастье в пыльном переулке.