Музыка, музыка, музыка…
Кажется, сейчас только она владычествует над редутом Шварца, разбомблённым, снесённым почти начисто. Светлые звуки венских вальсов наполняют окопы, врываются в землянки и блиндажи. В темноте они звучат особенно печально, вызывая воспоминания таких далёких мирных дней…
Ковальчук выпрямился, отбросил кирку в сторону и закурил.
- Вот, брат Николка, яки блинци, - задумчиво произнёс он, - музыку и ту до дела приспособили. Хитро!
Колька перестал копать и, облокотившись на лопату, стал ждать, что ему ещё скажет матрос. Но Ковальчук только сосредоточенно попыхивал цигаркой и молчал: мол, и так всё ясно. А полковой оркестр без всякого перехода сменил задумчивый вальс на развесёлую мазурку.
- Почему хитро, Степан Иваныч? - не вытерпел Колька.
- А як же! - тотчас же откликнулся Ковальчук. - От мы с тобою долбаемо землю ридну, долбаемо камень киркою та мотыгою, а союзник ни ухом, ни рылом не ведёт.
Думает, развлекается россиянин, польки та полонезы отплясывает. Музыка, брат Николка, всё собою покрывает.
- А-а! - протянул понимающе мальчуган. Ему до сих пор и в голову не приходило, что полковой оркестр только для этой цели играет. - Действительно, хитро!
- Кинется союзник на штурму, - продолжал Ковальчук, - чого ему опасаться, баксион-то порушен! Та не тут-то было!
Повстречаемо хранцуза, как подобает, пушкою та штуцером. Ha-ко, выкуси, мусью!
Ковальчук рассмеялся и шутливо толкнул Кольку в плечо.
- Спышь, бонбардир?
- И вовсе нет!
Колька склонился над разрушенным бруствером и ещё усиленней заработал лопатой.
Кто знает, сколько часов затишья отпущено им?
Степан Ковальчук тихонько запел не в такт музыке:
Под тихий монотонный голос матроса Колька задумался.
Вспомнились ласковые руки матери. Больше всего он запомнил их постоянно мягкими и влажными от бесконечной стирки. Он всё время пытался увернуться от натруженных рук, спрятаться от материнских ласк - не мужское это дело обниматься… Даже могилы не осталось от матери, по ней прошла линия обороны англичан…
Вспомнился батя. До войны «отец» было понятием чисто условным. Положены мальчишкам отцы, вот и у него был. Что значит для него отец, Колька узнал совсем недавно, когда тот заменил ему и мать, и дом и стал самым дорогим человеком на земле: когда спали они вместе, тесно прижавшись друг к другу, стараясь согреться под одним полушубком, и когда хлебали щи из одного котелка. И вот его нет…
Воспоминания сейчас уже не вызывают слёз - время осушило их. Колька хмурится и, пытаясь отогнать думы, ещё усиленней нажимает на лопату. И, словно помогая ему, перебивая музыку, в сознание вплетается нехитрый мотив песенки Ковальчука:
Светло. Прекратили работу. Отправились в землянку поспать, пока не загремело…
Редут Шварца находился на левом фланге пятого бастиона. Ковальчук служил на нём с начала войны. Бывалый матрос и парнишка крепко сдружились. Матрос, никогда не имевший своих детей, впервые почувствовал отцовскую нежность и отцовскую ответственность за мальчишку. Колька, успевший хлебнуть горя досыта, платил ему сыновней привязанностью.
Сейчас они лежали вместе на нарах. Ковальчук неторопливо и немножко удивлённо рассказывал о своей жизни. Он прислушивался к собственным словам, и ему казалось, что ото вовсе не о себе он рассказывает, а о каком-то другом Ковальчуке:
- Хлопец я був ничего, справный. Норовистый тильки. Норов-от из мене так и вылазил. Как из тебе нынче! - матрос ласково посмотрел на Кольку. - Жили мы в Гайсинцях, на Подолии. Нас, почитай, на севастопольских баксионах половина из Подольской губернии будет. Ну так вот, норов, кажу, из меня так и пёр. Сказал я раз своему барину, у вас землицы меряно-немерино, а мий батько с утра до вечера на своей полосе мордуется и хлиба вдосталь николы не ест. По-што так? Закипел барин, як самовар-туляк, расхыркался, думал, слюною изойдёт, зануда.
Ковальчук замолчал, словно вновь оценивая и осмысливая прожитые годы.
- А дальше, что было, Степан Иваныч?
Ковальчук медленно, - видно, и сейчас, через много лет, воспоминания причиняли ему боль, - проговорил:
- Сволокли меня в сарай и избили.
- Избили! - встрепенулся Колька.
- Всыпали… розог двести, не мене. Може, и бильше, я уж и не упомню - паморки потерял.
У парнишки мучительно сжалось сердце щемящей жалостью к Ковальчуку.
- А вы, а вы… а дальше что?..
Ковальчук улыбнулся.
- Дальше? Анбары барину все попалыв да страху на него нагнав.
- Ну, а дальше? - торопил Колька. Он даже приподнялся на локтях, чтобы лучше слышать.
- Да ты ляг, Николка. Дальше ничего особенного и не було. Казаки прискакали, всыпали мне ещё раз и на службу военную упекли…
- Да, такая наша жисть собачья! И сейчас приходится класть свои головушки за етого помещика, - вздохнул кто-то на соседних нарах: видно, не один Николка слушал Степана. - Может, после войны какое облегчение выйдет?..
- Может, и выйдет, - в свою очередь вздохнул Ковальчук. - Одначе, - поправил он говорившего, - воюем мы не за помещика да барина, а за ридну батькивщину.
- Русь-матушка как была под помещиком, так и осталась. А мужик завсегда битым будет, - ответили с нар.
- Нет! - вдруг воскликнул Колька, вспомнив удивительные речи офицеров в землянке Забудского. - Уже после двенадцатого года Русь и мужик не те! И декабрьский бунт тому доказательство…
Сказал и страшно смутился. Но в землянке было темно и этого никто не заметил.
- Ишь ты! - уважительно произнесли на нарах, - малец-то у Ковальчука грамотный…
- Так после двенадцатого, говоришь? - засмеялся кто-то у входа.
Матросы и солдаты повскакивали с нар: это был голос командира редута.
Зажгли фонарь. В дверях стоял лейтенант Михаил Павлович Шварц.
- Не слухайте его, ваше благородие, - вступились за парнишку матросы, - неразумные речи говорит малец. Мужик, он был завсегда мужиком, мужиком и останется. От бога всё идёт.
- Нет, отчего же, - прервал их лейтенант, - доля истины есть в словах… в словах…
- Николки Пищенко, - подсказали ему. -…в словах матроса Николая Пищенко, - и, подчёркивая голосом, что не следует больше продолжать беседу на эту тему, обратился к Ковальчуку: - Выйдемте, Степан Иванович, имеется разговор.
Они вышли из землянки и остановились у орудий. Офицер вздохнул полной грудью и подставил лицо майскому ветерку.
- Хорошо, Степан Иванович?
- Гарно.
Было действительно хорошо. Ласковый ветерок шевелил зеленеющие кусты кизильника, играл с молоденькой травкой, которая уже успела прорасти на свежевыкопанных котлованах. Мерцали и перемигивались между собой звёзды. Кое-где слышались глухие взрывы и иногда дзиньканье штуцерных пуль о скалистый грунт. Но одиночные взрывы и выстрелы не воспринимались всерьёз и скорее напоминали собою театральное представление, где поначалу как будто и страшно, а вдумаешься: «так это ж не взаправду!».
Стояло то время, которое на севастопольских бастионах принято было называть полузатишьем.
- Есть одна мысль, - продолжал лейтенант, - правда, не моя - Мельникова. Слыхали о таком?
- Так точно, ваше благородие.
Ковальчук действительно много слыхал о знаменитом капитане Мельникове, прозванном в шутку «обер-кротом». Мельников руководил подземными контрминными работами на четвёртом бастионе. До сих пор всем защитникам Севастополя памятен февральский взрыв. Должно быть, французы о нём тоже не забыли!
В конце января русские впервые услышали под землёй работу французских минёров. Решено было внезапно штурмовать противника, чтобы помешать выполнению его планов. Но капитан Мельников решил иначе. Подпустив француза как можно ближе, русские устроили взрыв. Взрыв был так силён, что разрушил переднюю часть французской подземной галереи, к тому времени находившейся менее чем в ста метрах от четвёртого бастиона. Для противника это было полной неожиданностью.
Русские воспользовались паникой, захватили галерею и прочно в ней обосновались.
Это был первый подземный бой в Севастополе. И с этого дня об «обер-кроте» капитане Мельникове узнали все друзья и недруги. Не слышать о таком человеке Ковальчук просто не мог.
- Так вот, Степан Иванович, есть предположение, что французы начали возводить минные галереи к пятому бастиону, как раз против нашего редута.
- Ишь что надумали, вражины! - возмутился Ковальчук. - На земле места не хватает, так под землю зарываться стали.
Шварц улыбнулся.
- Завтра на редут прибывает поручик, полевой инженер Александр Маврикиевич Берг, он будет руководить контрминными работами.
Поняли меня?
- Так точно, ваше благородие, понял. Одно тильки не могу уяснить, при чём тут я?
Лейтенант засмеялся:
- Требуется создать такую маскировку сверху, чтоб блоха не подкопалась. Вы людей знаете и сумеете отобрать достойных. Справитесь с задачей?
- Постараюсь, ваше благородие.
- Надо справиться, Степан Иванович.
- Будет сделано.
- Отлично! Значит, договорились?
- Так точно.
- Вот что, - подумав, сказал лейтенант, - сроки ограничены, на укомплектование команды - два дня. Через два дня минёров возглавит унтер-офицер Тимохин. А вы со своим орудием выдвинетесь вперёд и в случае чего первым примете на себя огонь.
Поняли?
- Так точно, ваше благородие, понял. Тильки один вопрос имею.
- Говорите.
- Дозвольте мальца с собою узять.
- Этого, который «после двенадцатого года»? - засмеялся Шварц.
- Вин самый.
- Разрешаю. Но только после прибытия подкрепления. …Через несколько дней на Шварц-редут привезли четыре лёгких полевых орудия под командованием Фёдора Тополчанова. Колька Пищенко с уважением смотрел на юного прапорщика и втайне «му завидовал: ведь годами молодой офицер недалеко ушёл от него.
- Стало быть, на помощь к нам? - подошёл к прапорщику Пищенко.
Тополчанов повернулся к нему и, увидев парнишку, радостно протянул ему руку.
- Здорово, брат! А я думал, ты убит. Помнишь меня?
Колька пожал протянутую руку и, сморщив лоб, силился вспомнить, где им приходилось встречаться.
- Вроде бы не упомню, ваше благородие, - раздумчиво проговорил он.
- Да на четвёртом бастионе воевали! - напомнил Тополчанов. - Ты ещё тогда лихо на барабане отстучал! Барабанщика убило, так ты его подменил. Припоминаешь?
- А-а, - протянул Колька и поспешно отошёл от прапорщика.
Тополчанов удивлённо посмотрел ему вслед.
- Ты чего, Николка? - догнал он мальчика. - Обидел я тебя чем?
- Да так, ничего, - выдавил из себя парнишка и добавил тихо: - Батю мово порешили на четвёртом.
Тополчанов покраснел, словно виноват был в этом. Потом сказал:
- И меня тогда ранило. Вот сюда. - Он протянул забинтованную руку. - Палили так, что думал и живота лишусь. Обошлось.
- Вот и со мной тоже обошлось.
- Николка, - решительно оказал прапорщик, - держись ко мне ближе. Как никак вместе мы с тобой крещённые на четвёртом бастионе. Если к орудиям желаешь, так я допущу. Желаешь?
- Да нет, благодарствую, я с Ковальчуком теперя. Да и мортиры при мне.
Приписанный я на редуте.
- Всё равно держись ко мне поближе. Наведывайся.
- Спасибо, ваше благородие.
Прапорщик наклонился к самому уху Кольки и прошептал:
- Федей меня зовут. Федей. Понял?
- Угу.
- Так и зови, - и добавил: - Когда никого нет поблизости…
На редуте теперь расположился Тобольский полк, где служил прапорщик Фёдор Тополчанов. У Кольки Пищенко появились новые друзья из солдат. Тобольцы с уважением поглядывали на мальчугана. Из рассказов прапорщика они знали о его геройской службе на четвёртом бастионе.
К ним-то и пришёл Колька с просьбой пострелять необычными пулями, отлитыми Ковальчуком.
Трудились над изобретением втроём: Степан Иваныч, Колька да сосед по землянке - дядька Мирон.
Сначала Ковальчук с Мироном выточили матрицу. А как-то, лёжа в своей фурлыге, Степан сказал мальчугану:
- Вот он, хранцуз, весь в штуцерах да пули у него конусом идут, пули Минье прозываются…
- Знаю, - отозвался Колька.
- Откедова знаешь?
- Про ето мне говорили.
- Ну и гарно, колы знаешь, - продолжал Степан, - летят эти самые Минье далече и бьют шибко… Теперь берём наши ружья, расейские. Штуцерных мало, тильки шо в застрелыцицких батальонах, а с гладким стволом, сам знаешь, як палят… Вот я и разумею: може, хформы они плохой? Може, ежели, скажем, вид-то изменить, так при тех же ружьях полетят пульки дале? И, мабуть, прав я… Да вот уж скоро поглядим, отольём сотенку та проверим…
- Пуль я вам подсоберу, - пообещал Колька. - Сдавать не буду, как ранее, а всё вам с дядькой Мироном притащу. С утра пойду «по ягоды» за вал, так что свинец получите.
«Ходить по ягоды» означало идти на сбор пуль. По гарнизону было объявлено, что сборщики пуль получат за каждый пуд по четыре рубля. Солдаты нашли хитрый способ «добывать» свинец. Они выставляли фуражки над бруствером на палках, вызывая на себя огненный шквал. Не отставал в этой затее и Колька - на его счету было шесть заработанных рублей.
- Спасибо, - сказал Степан, - поначалу бы хоть с полсотни отлить.
И вот солдаты-тобольцы держат в руках необычные пули: продолговатые, с полушарным окончанием. Они так и прозвали их сразу - «полушарные».
- Ну что ж, братцы, давайте забьём в ствол? - решительно проговорил долговязый солдат и взял своё ружьё.
- Ты пока сходи по начальству - испроси дозволения, - обратился к Кольке другой.
- Дозволение есть! - послышался голос подходящего к ним Тополчанова. Фёдор, как закадычному другу, протянул Кольке руку и, улыбаясь, проговорил: - Что, Ковальчук тебя к нам на уговоры бросил?.. Хитёр, Степан Иванович.
Колька покраснел, но, не подавая виду, что смущён, громко сказал:
- А чего ж тут уговаривать? Дело верное. Сейчас сами увидите.
Трое солдат положили ружья на бруствер и прицелились. Обычные пули долетали до третьей параллели французских окопов. Сейчас же стрелки взяли на прицел первую, отстоявшую от третьей метров на двести.
Прозвучал залп. Но понять, долетели «полушарные» до первой параллели или нет, было трудно.
- Заряжай ещё раз, - сказал прапорщик и повернулся к подошедшему Степану: - Выждем, пока «паяцы» появятся.
Батарейные не раз наблюдали такую картину. Как только наши стрелки открывали огонь, на дальних параллелях появлялось два-три француза. Откровенно смеясь над стрелявшими и тыча в них пальцами, они словно говорили: «Палите, всё равно ваши ружья до нас недобирают!» Солдаты звали их «паяцами», и, когда в стычках сходились в штыковую, нередко можно было слышать хриплые возгласы: «Это вам не пульки дразнить!»
Снова раздались выстрелы. Как по заказу, вдали показались белые рубахи французов.
- Целься, братцы, - «паяцы»! - не выдержав, закричал Степан.
Ещё несколько пехотинцев открыли стрельбу полушарными пулями, но французы продолжали расхаживать по валу.
Степан нервничал:
- Братцы, а попробуйте пороху чуть побольше!
Перезарядили ружья и снова открыли огонь. Все напряжённо следили за окопами противника.
И вдруг на валу француз в рубахе, не заправленной в красные шаровары, опустил руки, покачнулся и рухнул на виду у ликующих тобольцев.
- Ето вам похлеще Минье будет! - кричал что есть мочи какой-то солдат.
- Ha-ко, выкуси, ха-ха-ха! - рокотал другой.
А кто-то на радостях запел тут же сочинённую припевку:
…Степан передал матрицу для отлива полушарных пуль пехотинцам. Колька теперь всё свободное время проводил с ними: плавил свинец и помогал отливать «дальнобойки», как он мысленно окрестил новые пули.
Полевой инженер поручик Александр Маврикиевич Берг скорее был похож на старосветского помещика, чем на боевого офицера. Огромные запорожские усы, словно снегом, припорошённые сединой, постоянно лезли ему в рот. Инженер недовольно морщился и мизинцем отбрасывал их в сторону. Из Берговской груди вырывались какие-то хрипы, видно, лёгкие были прокурены насквозь. Как только Берг появился на редуте Шварца, его немедля прозвали «дядькой Бергом» и «дядькой Маврикием».
«Дядька Маврикий» быстрой хозяйской походкой обходил редут, шагами отмеряя расстояние.
Его помощник унтер-офицер Фёдор Тимохин, опытный минёр и подземник, не отставал от него. Берг то и дело поворачивался к Фёдору и торопливо пояснял:
- Под французиков надо подлезть. Под самый дых подвести им галерею. Уяснили, голубчик?
Унтер-офицер Фёдор Тимохин любовно-критически посматривал на своего начальника и неторопливо отвечал:
- Понятно-то оно понятно, ваше благородие Александр Маврикиевич, только бусурмане тож с мозгою - под землёю зашли чуть ли не на шесть аршин.
- Ну и что?! - смешно сердился Берг. - А мы их перехитрим.
- Они тоже с усами, - усмехнулся Тимохин.
- Гм… с усами, - Берга как будто смутил этот факт. - А контрольные ямы смотрели?
- Смотрел. Через пять аршин начинается глинистый слой. Под француза подобраться нет никакой возможности. Это вам не у Мельникова на четвёртом. Там вторая глина на двенадцать аршин вглубь ушла - понаделает Мельников шуму! Видит бог, не раз помянут его французы.
Берг пожевал губами воздух, сердито отбросил залезший в рот ус, как будто он мешал ему сосредоточиться.
- Чудесно! Выводим слуховые рукава.
- Думаете, француз, подбирается к редуту?
- Уверен, голубчик, уверен! Сегодня же приступим к работе. Подготовьте людей и инструмент. А то чего доброго проморгаем да взлетим на воздух.
Унтер-офицер отдал честь и пошёл выполнять приказание.
Тимохин с самого начала обороны работает с Бергом и знает, что если инженер велел поспешить, то, значит, есть для этого основания. За оборону «дядька Маврикий» здорово поднаторел в подземных делах.
Берг постоял с минуту на месте, взглянул в сторону дымящегося города, затем для чего-то взял горсть земли и стал растирать её между пальцев - земля была тёплая и сыпучая. «Унавозить её и пахать можно было бы», - подумал он. Сурово взглянул в сторону позиций союзников и, вздохнув, пошёл в том же направлении, куда удалился унтер-офицер Тимохин.
Вход в контрминную галерею был похож на самую обыкновенную яму, вроде тех, из каких в мирное время добывали песок и глину для постройки жилищ. Но то были обыкновеннейшие ямы, а это - вход в подземную войну, что придавало мрачную значимость зияющему отверстию.
Поручик Берг только что вылез из контрминной галереи и, усевшись прямо на земле, блаженно щурился, поглядывая на солнце. Его огромные усы, нависшие над глазами брови были припорошены землёй. Мундир у Берга поблёскивал от навечно въевшейся в ткань глины. Высокие сапоги потеряли свой первоначальный чёрный цвет, грязь, быстро высохшая на солнце, окрасила их в серый.
Берг вытащил табакерку и сунул себе в нос добрую щепоть табаку. Ноздри сразу же судорожно раздулись, и он громко чихнул.
- Желаю здравствовать!
Инженер тотчас же повернулся на голос и увидел Пищенко.
- Благодарствую, Николка. - При виде парнишки глаза у Берга стали ласковыми, он тоже успел полюбить мальчика. - Отдыхаешь, братец?
- Ваше благородие, - вместо ответа, жалобно протянул Колька, - дозвольте под землю спуститься. Обещали…
- Чего-с? - притворился непонимающим Берг. - Под какую такую землю?
- В галерею… Обещали, ваше благородие, - продолжал настаивать парнишка, - разрешите…
Поручик задумался. «Пустить бы и можно, но опасно же. На днях минёра одного придавило - не выдержала землица собственной тяжести - обрушилась. И если б это была только одна жертва… Мальчонка он ещё совсем, пожить не успел на белом свете…»
- Ваше благородие! Александр Маврикиевич…
«…и удержать его нельзя - всё равно проберётся.
Вчера часовой захватил у самого входа. Сегодня задержал, а завтра не заметит…»
- Я только взгляну, назад мигом возвернусь!
«…а если с Ковальчуком? С тем, пожалуй, можно…
Да, с Ковальчуком можно…»
- Александр Маврикиевич!..
- Ну, я - Александр Маврикиевич, - Берг постарался придать своему лицу грозное выражение.
- Разрешите…
- Так я и не препятствую, - хитро улыбнулся инженер.
- Не препятствуете?! - Колька круто повернулся и бросился к подземному входу.
- Стой! - остановил его Берг. - Дай досказать: не препятствую, но только с Ковальчуком.
- Ваше благородие…
- Точка. Моё слово последнее.
Кольке ничего не оставалось делать, как идти за матросом.
Ковальчук и Колька осторожно пробирались по минной галерее. Стены были влажные и пористые, а в самой галерее было мрачно и душно. Тело сразу же покрылось неприятной испариной. На зубах похрустывал песок. Ковальчук руками нащупал выбоину в стене.
- Обвалилась, - тихо сказал он, - Миронова тут придавило. Осторожней, Николка.
Парнишка попытался обойти груду выпавшей из стенки земли, но неожиданно провалился чуть ли не по пояс в воду.
- Будь ты неладна! - сквозь зубы выругался Ковальчук, помогая парнишке выбраться. - Должно быть, грунтовые воды прорвались. Тимохин говорит - беда от этих вод. Работаешь, работаешь, а они разом на всех трудах крест поставят. Може, вернёмся, пообсохнем малость? - предложил он.
- Не, дальше пойдём!
- Дальше так дальше, - не стал спорить Ковальчук.
Чем глубже они удалялись от входа, тем труднее становилось дышать. Самодельные вентиляторы почти не нагнетали воздух. Ковальчук хотел зажечь свечу, но она сразу же погасла: не хватало кислорода для горения.
- Поберегись! - раздалось над самым ухом.
Матрос с парнишкой поспешно прижались к стене.
Мимо них проехала минная тележка, - что-то вроде деревянных саней - гружённая мешками с землёй. Колька знал, что её сейчас лебёдкой подтянут к выходу и землю выбросят наружу.
Подождав, когда тележка исчезнет, они в кромешной темноте двинулись дальше и неожиданно наскочили на человека. Это был один из солдат-пехотинцев, отобранных Бергом для подземных работ: он стоял на коленях и киркой долбил землю..Солдат услышал за своей спиной дыхание, перестал работать и хрипло опросил:
- Хтой-то здесь?
- Свои, - откликнулся Ковальчук.
Солдат узнал голос.
- Ты, Степан Иваныч? Пошто блукаешь в потёмках?
- Хлопцу галерею показываю.
- Николке?
- Ему. Привязался, покажь та покажь. Маврикия и того уговорил.
- Покажь мальцу, - поддержал парнишку солдат, - пущай запоминает. Може, пуля малолетку помилует, потом людям расскажет, чего в жизни довелось увидеть.
- Оно, конечно, так, - согласился Ковальчук и обратился к Кольке, - пойдём послухаем, как хранцуз стучится.
- Слышно? - удивился парнишка.
- Доносится… шумок…
Солдат снова принялся за работу, а Ковальчук с Колькой двинулись дальше. Матрос внимательно ощупывал стенку. Где-то здесь должен быть выведен один из подземных ходов, идущий прямо под французскую батарею.
Вот и он. Ковальчук не ошибся, хотя сам был под землёю всего во второй раз. Они вошли в слуховой рукав (так назывались ответвления для подслушивания работ французов). В слуховом рукаве было намного теснее, чем в основной галерее.
Карабкались на четвереньках. Чавкала разжижённая земля, где-то назойливо отщёлкивали капли. Капи-кап-кап…
Матрос с парнишкой двигались всё дальше и дальше вглубь. К мелодичному звону капель прибавились посторонние шумы.
- Вроде как прибой где-то, - сказал Колька.
- Должно быть, хранцуз поблизости роется. На схлёст движемся с бусурманином, - пояснил Ковальчук.
Они проползли ещё метров десять и неожиданно попали в просторную нишу. В нише находились люди. При сиротливом свете керосиновой лампы они узнали поручика Берга. Видно, недолго позволил себе инженер тешиться солнцем и свежим воздухом.
Возле него стоял Фёдор Тимохин и что-то шептал поручику в самое ухо. Увидев Кольку, Берг встал с ящика и подошёл к нему.
- Лихой ты малец, как я погляжу, самые опасные места выбираешь!
«Хоть бы не прогнал», - подумал Колька, а вслух сказал:
- Надо ж взглянуть!..
- Ну, ну, - смотри, - потрепал его по плечу Берг.
Послышались глухие удары. Колька вопросительно взглянул на Ковальчука.
- Хранцуз стучит, - пояснил тот. -…Бочки с порохом нужно вкатывать немедля, - видимо, продолжая начатый разговор, зашептал Тимохин Бергу, - фунтов с тыщу потребуется, не менее. Я прикидывал.
Берг пожевал ус и утвердительно кивнул головой.
- Не дай бог, прорвутся грунтовые воды или француз даст встречный взрыв, тогда всё пропало.
И с этим Берг согласился.
- Действуй, Фёдор Иванович, - оказал он и повернулся к Ковальчуку с Колькой. - Поспешите выбраться отсюда, голубчики! - И снова Тимохину: - Да и нам пора.
К выходу пробирались вчетвером. Впереди шёл унтер, за ним - Берг. Они ступали уверенно и смело, видно, не один десяток ходок сделали по подземелью. Ковальчук и Колька порядком отстали, но вскоре и они выбрались в галерею. Здесь можно было идти не сгибаясь, зашагали быстрее. «Умудрённый опытом», Колька удачно миновал выбоину с водой и, привыкнув к темноте, уверенно обходил завалы. Мимо них то и дело протаскивали минные тележки с землёй. Работа в подземелье шла полным ходом, пробегали минёры, сменявшие друг друга. Но вот впереди показалось светлое пятно.
- Выход! - громко сказал Колька. Теперь можно было и не сдерживать своих чувств, французы были далеко.
В первую минуту солнечный свет ослепил мальчика. Ему даже на секунду показалось, что сейчас ночь. Парнишка закрыл глаза, а когда открыл их, увидел улыбающиеся лица Берга, Тимохина, Ковальчука. Они улыбались зелени, теплу, солнцу. И казалось, что солнце тоже улыбается, радуясь за людей.
- С подземным крещением! - поздравил парнишку Берг. - Понравилось в аду?
- Ага!
А Ковальчук уточнил:
- Сущий ад. Чисто в преисподней.
- Могила! - подтвердил Тимохин.
К подземному входу стали подкатывать бочки с порохом, видно, Берг успел распорядиться.
- Устроим французам камуфлетик, - подмигнул Тимохин.
- Мельниковский? - спросил Ковальчук.
- Наподобие.
Бочки с порохом одна за другой исчезали в зияющей пасти. Колька представил себе, как минёры сейчас волокут их по галерее, тужась и ругаясь вполголоса, воюют с грязью, мраком, духотой. Прав был Ковальчук, когда говорил: «Под землёю ещё тяжелее приходится».
- А когда взрывать будут, ваше благородие? - спросил Пищенко у Берга.
- Взрывать? - инженер задумался. Затем поманил к себе Кольку и тихо спросил: - А язык за зубами держать можешь?
- Клещами не вытянете!
- Побожись!
- Вот вам хрест, - побожился Колька, - да я…
- Будет! Верю. Должно быть, завтра к полудню управимся. Управимся, Фёдор Иванович?
- Управимся, - подтвердил унтер-офицер. - К полудню должны. …К полудню следующего дня Колька уже был у подземного входа. Тут же находились Берг, Шварц, Тимохин и много других незнакомых парнишке офицеров. Минёры и солдаты один за другим покидали галерею. Было ясно, что готовится взрыв.
Поручик Берг задумчиво говорил командиру редута Шварцу:
- А что если французы унюхали взрыв и убрали батарею?
- Не может быть, - горячо утверждал Шварц, - доподлинно установлено, что за последние сутки никаких передвижений в стане неприятеля не было. Сигнальщики заметили б.
- Могли ночью, тихонько…
- Надо проверить, - подумав, оказал Шварц, - вызовем огонь на себя.
- Только так, - согласился Берг.
Шварц оглянулся и увидел Пищенко.
- Николка! - позвал он парнишку.
- Слушаю, ваше благородие.
- Прапорщика Тополчанова ко мне. Знаешь, где находится?
- Так точно, ваше благородие! - выпалил Колька и бросился выполнять приказание.
Прапорщик Фёдор Тополчанов явился немедленно. Он хотел было отрапортовать о своём прибытии, но Шварц перебил его.
- Видите эту высотку, прапорщик? - лейтенант показал в сторону противника. - Там пятьдесят третья батарея французов.
- Так точно. Вижу.
- Пару бомб сумеете положить в цель?
- Так точно.
- Действуйте!
Жерла полевых орудий уставились на высоту. Лейтенант Шварц в подзорную трубу видел, как там разгуливают французские солдаты. По обмундированию лейтенант определил, что это зуавы. Одеты они были как для парада: синего сукна куртка, вышитая разноцветными шнурками, алые широкие шаровары, суживающиеся ниже колен, ярко-красная феска с синей кистью.
Уже одно то, что зуавский полк находился невдалеке от Шварц-редута, говорило о многом. Там, где появлялись зуавы, жди близкого штурма. «Блудные сыны всех восьмидесяти шести департаментов Франции», как их обычно называли, были дерзки и смелы.
Шварц поднял руку. Прапорщик Фёдор Тополчанов внимательно следил за ним.
- Огонь! - рука опустилась.
И тотчас пушки выбросили бомбы на высоту. Один за другим послышались четыре взрыва. Противник как будто только и ждал этого. Последовал ответный огонь.
Заговорила французская батарея. Шквал огня обрушился на редут.
«Батарея на месте!» - радостно подумал Шварц. В эту же секунду раздался страшный взрыв, и высота спряталась в густой пыли и дыму. Пороховые бочки под землёй сделали своё дело.
Когда дым рассеялся, Шварц в подзорную трубу увидел покорёженные лафеты и трупы волонтёров. Пятьдесят третья французская батарея перестала существовать, и «блудных сынов всех восьмидесяти шести департаментов» стало на несколько сотен меньше.
