Еще не носила прически я Играла я у ворот. И рвала цветы у себя в саду, Смотрела, как сад цветет. На палочке мой муженек верхом Скакал, не жалея сил, Он в гости ко мне приезжал тогда И сливы мне приносил. Мы были детьми в деревне Чангань [163] , Не знающими труда. И, вместе играя по целым дням, Не ссорились никогда.

Он стал моим мужем, — а было мне Четырнадцать лет тогда, И я отворачивала лицо, Пылавшее от стыда. Я отворачивала лицо, Пряча его во тьму, Тысячу раз он звал меня, Но я не пришла к нему. Я расправила брови в пятнадцать лет, Забыла про детский страх Впервые подумав: хочу делить С тобой и пепел, и прах. [164] Да буду я вечно хранить завет «Обнимающего устой» [165] , И да не допустит меня судьба На башне стоять одной! [166] Шестнадцать лет мне теперь — и ты Уехал на долгий срок, Далеко, туда, где в ущелье Цюйтан [167] Кипит между скал поток. Тебе не подняться вверх по Янцзы Даже к пятой луне. И только тоскливый вой обезьян Слышишь ты в тишине.

У нашего дома твоих следов Давно уже не видать, Они зеленым мхом поросли Появятся ли опять? Густо разросся зеленый мох И след закрывает твой. Осенний ветер весь день в саду Опавшей шуршит листвой. Восьмая луна — тускнеет все, Даже бабочек цвет. Вот они парочками летят, И я им гляжу вослед. Осенние бабочки! Так и я Горюю перед зимой О том, что стареет мое лицо И блекнет румянец мой.

Но, рано ли, поздно ли, наконец, Вернешься ты из Саньба. Пошли мне известье, что едешь ты, Что смилостивилась судьба. Пошли — и я выйду тебя встречать, Благословив небеса, Хоть тысячу ли я пройду пешком, До самого Чанфынса.