Анна Мария Томпсон втянула голову в плечи и, плотнее укутавшись в тяжелый мандаринский жакет, съежилась. Возле Великого Китайского канала воздух был необычайно холодным. Однако больше всего ее донимал песок. Этот твердый черный песок проникал сквозь легкие соломенные сандалии и впивался в ее ступни, оставляя на них глубокие трещины. Морщась от боли при каждом шаге, она упорно продолжала идти вперед. Промедление для Анны было смерти подобно.

Куда же ей все-таки пойти? Справа от нее находилась каменная дамба, а слева — длинная вереница изможденных полуголых кули с обвязанной вокруг тела веревкой. Эти бедняги сотнями приходили сюда в поисках работы. Они тащили по Великому каналу лодки, напевая тихую, похожую на стон песню. Анне же казалось, что это бьется сердце огромного чудовища.

Женщина закрыла глаза и представила, что этот монстр, имя которому Китай, проглотил ее и она, словно попавшая в силки птичка, отчаянно бьется, пытаясь освободиться, однако петля все плотнее и плотнее сжимается вокруг нее. Скоро, очень скоро она уедет отсюда и снова обретет свободу. В мыслях она уже находилась на корабле, который на всех парусах мчался в открытое море. Свежий морской ветер обжигал лицо, скрипели мачты, а внизу стремительно неслись волны. О, этот милый сердцу плеск воды! Анна пока не думала о том, куда именно она поплывет на этом корабле. Главное — уехать из Китая, а уж потом видно будет.

Плотнее прижав к груди узел с вещами, она осторожно приблизилась к какой-то китайской семье, состоявшей из пяти человек, и стала возле маленькой девочки с коротенькими черными косичками. Она хотела улыбнуться малышке, но вовремя вспомнила, что ей нельзя показывать свое лицо. Поэтому Анна просто стала рядом с девочкой, так чтобы со стороны казалось, будто она тоже член этой семьи и доводится девочке тетей или еще какой-нибудь родственницей.

Она слегка потерлась подбородком о поднятый воротник своего жакета и тут же пожалела об этом. Грязь, въевшаяся в кожу, вызвала сильный зуд, а ей ни в коем случае нельзя было соскребать ее и чесаться. Она уже давно научилась спокойно переносить эту нестерпимую пытку. Ни при каких обстоятельствах ей не следовало показывать свои волосы. Кожа может потемнеть от загара, свободная и широкая одежда скроет большие груди и крепкое, здоровое тело, однако ни грязь, ни даже краска не сделают вьющиеся каштановые волосы черными и прямыми, похожими на волосы китайских женщин. К счастью, солдаты императора утомились после первого часа поисков, а сейчас был почти полдень. Хотя солдаты продолжали осматривать собравшуюся толпу, пытаясь найти белую женщину, они действовали не так активно, как утром. Если она ничем не будет отличаться от остальных людей, то у нее появится шанс на спасение. Никому и в голову не придет осматривать содержимое ее карманов, потому что к поясу ее жакета привязан тяжелый мешок, в котором собрано все ее нехитрое имущество. И только она одна ощущает приторно-сладкий аромат, который исходит от ее кожи. Анна с ужасом подумала о том, что этот стойкий запах въелся не только в ее кожу, — им насквозь пропиталось все ее существо.

Маленькая девочка, шедшая рядом с ней, споткнулась о камень, и Анна инстинктивно протянула руку, чтобы поддержать ее. Но страх и смятение, которые в последние дни были ее постоянными спутниками, так сковали все тело, что она не смогла разогнуть онемевшую спину. Колени и ступни ног сильно распухли, поэтому Анна двигалась довольно медленно. Ей не удалось предотвратить падение ребенка. Девочка уронила свою куклу и оцарапала себе обе коленки, прежде чем Анна успела схватить ее за курточку. Тем не менее она собственным телом преградила дорогу этой бесконечной веренице людей, которые упрямо продолжали тащиться вперед. Какой-то мужчина, пытаясь обойти их, наступил своей огромной толстой ногой прямо на живот кукле и, даже не обратив на это внимания, быстро прошел вперед. Малышка громко завопила от возмущения, стараясь привлечь внимание мамы, папы и обоих братьев.

— Айе! — испуганно воскликнула мать девочки и поспешила ей на помощь.

Протянув руку, Анна подняла куклу, успев спасти ее, но на разорванном платьице все-таки остался грязный отпечаток ноги, который уже невозможно было стереть. Малышка выхватила из рук Анны куклу и горько разрыдалась, а женщина принялась отчитывать дочку на ломаном мандаринском наречии.

И в этот момент Анна совершила ошибку. Она посмотрела прямо в глаза матери девочки. Именно так поступает любой посторонний человек, когда хочет отвлечь внимание от безутешно плачущего ребенка. Во всем мире женщины в этом случае обычно обмениваются быстрыми взглядами и улыбаются друг другу, выражая тем самым понимание и сочувствие. Однако цвет волос Анны выдавал ее европейское происхождение, и скрыть это было невозможно, как невозможно было изменить цвет ее светло-карих глаз. Ее глаза никогда не превратятся в черные глаза миндалевидной формы, оттененные тонкими черными и мягкими, словно шелк, бровями. От своих предков-англичан она унаследовала широкие брови каштанового цвета и круглые глаза, в уголках которых залегли едва заметные морщинки.

Мать девочки, вздохнув от изумления, в ужасе отшатнулась от Анны. Это привлекло внимание отца малышки. Интересно, как скоро солдаты заметят всю эту необычную возню?

Анна инстинктивно опустила глаза, хотя понимала, что ничего уже не изменить. По опыту она знала, как можно уладить подобное недоразумение. Быстро схватив женщину за руку, Анна высыпала ей на ладонь монеты, даже не считая их, а потом тихо заговорила на мандаринском наречии, пытаясь как можно точнее подражать акценту, который она уловила в голосе китаянки.

— Я — обычная женщина и просто хочу покинуть вашу страну. Я еду домой. Прошу вас, пожалуйста, не мешайте мне.

Китаянка испугалась до смерти. Она обняла девочку и, не мешкая ни секунды, увела свою семью подальше от Анны. Малышка, похоже, обиделась на грубое обращение матери и пронзительно вскрикнула. Анна закрыла глаза и начала молиться.

Господь наш, Иисус, и ты, пресвятая Дева Мария, помогите мне!

— Что случилось? — послышался громкий рассерженный голос отца девочки.

Анна по-прежнему не решалась открыть глаза и поднять голову. Она продолжала усердно молиться. Умоляю, дай мне возможность уехать. Затаив от страха дыхание, она вся сжалась и, наклонив голову еще ниже, попыталась отойти подальше от этой семейки. Однако ее попытка была обречена на провал. Во-первых, свободного места было очень мало, и Анна не могла далеко уйти, а во-вторых, отец семейства, заподозрив что-то неладное, схватил Анну за руку. Он так крепко сжал ее, что тонкая ткань рукава треснула. Пальцы мужчины, словно железные тиски, впились в ее кожу, и Анна сжала зубы, чтобы не закричать от боли.

Дева Мария, Иисус, спаситель наш…

И тут вмешалась его супруга. Судя по ее решительному виду, женщина приняла какое-то решение. Она резко и раздраженно крикнула, обращаясь не к белой женщине, а к мужу:

— Забери свою никчемную дочь! Девчонка уронила куклу.

Казалось, муж китаянки пребывал в нерешительности и не спешил подчиниться приказу жены. Анна почувствовала это, но не посмела повернуться и посмотреть на него. Она еще ниже склонила голову, сжавшись от страха.

Господь наш всемилостивый…

Потеряв терпение, мамаша подняла все еще хнычущую дочурку и сунула ее в руки мужу. Отцу семейства пришлось отпустить Анну, так как малышка крепко обхватила его шею своими тоненькими ручонками. Анна не стала терять время даром и быстро пошла вперед. Тем не менее этот маневр не принес желанного результата. Уже через несколько шагов она снова оказалась в ловушке. Она шла, медленно передвигая ноги, и чувствовала, что ей так просто не отделаться от этой супружеской четы. Она понимала, что и муж, и жена с нескрываемым любопытством смотрят ей вслед. А женщина вдобавок поглядывала на нее с откровенной жадностью. Анна просто спиной ощущала их колючие, пронзительные взгляды.

Анна понимала, что подвергается сейчас огромной опасности. И так будет до тех пор, пока эта маленькая семейка не потеряет ее из виду. Однако сделать это было практически невозможно. Анна не могла ни уйти вперед, ни отстать настолько, чтобы оказаться далеко позади. В этом случае родители девочки наверняка начали бы оглядываться и тревожно перешептываться между собой, привлекая тем самым всеобщее внимание к Анне.

Нет, ей лучше держаться впереди. Так она будет менее заметной. Пусть они пялятся на нее, оставаясь за ее спиной, решила она, и продолжила тихо молиться.

Тау Чжи-Ган слушал, как поют кули, и чувствовал, что его тело двигается в такт их песне. Слова у песни были простыми. «Подставь свое плечо», — пелось в ней. Песня звучала все громче и сильнее, и вслед за ней в небеса уносилась его ликующая душа. Казалось, что это Китай дышит своей огромной грудью, и его энергия кви парит в воздухе над сотнями и тысячами людей, занятых тяжелым трудом на благо своей любимой страны. Сидя в паланкине на берегу Великого Китайского канала, Чжи-Ган ощущал себя смиренным и жалким, но в то же время могущественным и свободным от всяческих предрассудков и суеверий. Однако всеми его чувствами управлял неукротимый и тщательно скрываемый гнев.

По этому каналу в Китай попадало самое большое зло, имя которому опиум. Эту отраву доставляли корабли, ее привозили люди, и иногда даже казалось, что она просто прилетает сюда по воздуху. Все, начиная от императорских чиновников высочайшего ранга и заканчивая самыми несчастными бедняками-крестьянами, во что бы то ни стало стремились заполучить этот серо-коричневый западный яд. Его разделяли на небольшие горстки и упаковывали в плотную бумагу. Несмотря на то что по цвету это снадобье напоминало обычную уличную грязь, а по вкусу было и того хуже, все население Китая постепенно поддалось его пагубному влиянию.

Чжи-Ган тяжело вздохнул, рассеянно наблюдая за едва уловимой игрой света и теней. Его близорукие глаза больше ничего не различали. Он не мог видеть того, как белые люди распространяли заразу по всему Китаю, но он ощущал ее так же явственно, как ощущал биение собственного сердца. Он — императорский палач, и поэтому ему необходимо найти эту заразу и покончить с ней, а иначе покончат с ним самим. Так сказал сам император Китая.

Охранник, стоявший рядом с палачом, вдруг напрягся. Это не укрылось от внимания Чжи-Гана. Что же такое он увидел? Скорее всего, ничего необычного. Его охранники проявляли сверхъестественную бдительность, желая таким образом выслужиться перед ним. Они не знали, что за последнее время положение Чжи-Гана при императорском дворе значительно ухудшилось. Но это не имело особого значения. Для них самым главным было видеть внешние проявления власти и могущества. По правде говоря, даже самые зоркие из всех китайских палачей не могли разглядеть все тюки, набитые мерзким коричневым опиумом, которые перевозили по Великому каналу.

Не поворачивая головы, Чжи-Ган скосил глаза в сторону своего друга-слуги, который нерешительно переминался с ноги на ногу. Так как Фэн Цзин-Ли стоял очень близко от него, его фигура казалась ему неясным и бесформенным пятном.

— Что ты видишь? — спросил Чжи-Ган, словно пытаясь проверить его.

— Я вижу женщину. Она… не похожа на остальных, — прошептал Цзин-Ли.

— Интересно, чем же?

— Она идет как-то уж слишком уверенно и твердо, хотя, как и подобает женщине, низко склонила голову. На ней старая, поношенная одежда, но все вещи довольно чистые и совсем не похожи на нищенские лохмотья, — ответил он и замолчал.

Чжи-Ган понял, что его друг пытается более внимательно рассмотреть эту странную женщину.

— Она совершенно одна. Ее никто не сопровождает, — снова заговорил Цзин-Ли.

— Она пытается скрыться?

— Вполне возможно. Какая-то супружеская пара затеяла из-за нее ссору, однако она упорно продолжает идти вперед.

— Это уже интересно.

Цзин-Ли кивнул в знак согласия и тут же громко и отчетливо, как подобает слуге, произнес:

— Глубокоуважаемый господин, наша лодка ждет вас. Все уже приготовлено для вашего превосходительства. Мы можем отплывать.

Чжи-Ган метнул на друга недовольный взгляд и поморщился. Цзин-Ли строго придерживался этикета, хотя сейчас этого можно было бы и не делать. Они здесь не для того, чтобы произвести официальную проверку по приказу вдовствующей императрицы. Но некоторые формальности чисто внешнего характера все-таки необходимо соблюдать. Поэтому он, как важный государственный чиновник, должен стоять на высокой дамбе и строго взирать на простой люд, толпившийся у его ног. Правителям Китая нравится показывать народу своих палачей. Выполнение же других формальностей, как, например, проведение строгой проверки и поисков, считается не только излишним, но и крайне вредным. Невозможно найти опиум, просто сидя у Великого канала и наблюдая за тем, что здесь происходит.

Чжи-Ган вздохнул и инстинктивно засунул руку внутрь своей куртки, туда, где находился потайной мешочек. Стоявший рядом с ним Цзин-Ли побледнел от страха.

— Глубокоуважаемый господин, мне кажется, что здешний воздух вреден для вашего здоровья, — обеспокоенно произнес он. — Вы плохо выглядите! — воскликнул Цзин-Ли, наклоняясь вперед. Он прижал одну руку к спине Чжи-Гана, а другой рукой крепко схватил палача за локоть.

Чжи-Ган замер от неожиданности, продолжая сжимать тяжелый деревянный футляр, который всегда находился на его груди.

— В самом деле… — произнес он, однако в этот момент Цзин-Ли еще крепче стиснул его руку. Своим поведением он ясно давал понять, что сейчас нельзя пользоваться этим секретным прибором. Вокруг них слишком много посторонних глаз.

— Он не представляет никакой опасности, — прошептал Чжи-Ган.

— Все, что приходит к нам с Запада, таит в себе опасность, — сердито пробормотал Цзин-Ли.

Что ж, в этом есть доля правды. Чжи-Ган разочарованно вздохнул и подчинился требованию друга. В конце концов, они ведь сейчас находятся на высокой дамбе и наблюдают за многотысячным потоком китайских крестьян, собравшихся на берегу. Если он на глазах у них начнет пользоваться этим европейским изобретением, то может вызвать среди них недовольство и даже бунт.

Он вернул футляр на прежнее место.

— Я чувствую себя намного лучше, — холодно произнес он, обращаясь к своему слуге. В ответ Цзин-Ли только низко поклонился и отступил в сторону. — Приведи ко мне эту странную женщину, — решительно приказал палач, повернувшись к своему охраннику.

Приказ явно озадачил охранника. Однако, несмотря на то что эта женщина уже давно была потеряна из виду, он вскочил и быстро побежал вперед, повинуясь воле своего господина. Он не имел ни малейшего понятия о том, какая именно женщина нужна была императорскому палачу. Что касается Чжи-Гана, то он спокойно ждал, пока выполнят его приказ, и при этом весело поглядывал на Цзин-Ли. Интересно, его друг так и будет неподвижно стоять, делая вид, что ему это не интересно, или все-таки придет на помощь охраннику? А может, он решил посмотреть, как этот бедняга, желая угодить хозяину, схватит первую попавшуюся на его пути женщину?

Цзин-Ли недовольно выругался и сделал это нарочито громко, чтобы его услышал Чжи-Ган. Он пробормотал что-то по поводу непомерно распухших яичек, а потом раздраженно поморщился и указал рукой на собравшуюся толпу. Охранник кивнул и помчался вперед. Чжи-Ган едва сдержался, чтобы не прыснуть от смеха. Потом он расслабленно откинулся на спинку своего жесткого бамбукового кресла и посмотрел на рассерженного друга. Палач был явно доволен собой и почти забыл о женщине, которую велел привести, когда неожиданно вернулся охранник, притащив с собой несчастную жертву и бросив ее к ногам Чжи-Гана.

Палач наклонился вперед, чтобы получше рассмотреть ее. Она стояла на коленях, низко склонив голову, поэтому он смог разглядеть только ее темную тунику, длинные руки и необычно большие ладони, которыми она упиралась в острые камни. Поняв, что придется воспользоваться не только зрением, но и другими органами чувств, он недовольно скривился и выругался. Когда Чжи-Ган прислушался, он сразу уловил ее учащенное дыхание. Женщина была явно напугана. Затем он ощутил ее запах — от нее исходил сладковато-кислый аромат. Он даже смог почувствовать ее кви, эту почти неуловимую, но невероятно мощную энергию, которая окутывает все живое. Он мысленно прикоснулся к ее кви и позволил себе погрузиться в этот ясный свет. Сладкая свежесть, окружавшая эту женщину, навела Чжи-Гана на мысль, что под нежной оболочкой скрывается податливая, но прочная сила, имя которой — воля к жизни. Именно она составляет основу естества этой женщины. Ее воля, конечно, не такая твердая, как воля мужчины, но она более живая и деятельная. Палач невольно улыбнулся, осознав, что эта женщина, в отличие от других, сможет перенести любые трудности и выстоять.

Внезапно ее энергия изменилась. Какое-то время он еще изучал ее, а потом решил, что ему и так все понятно. Но в тот самый момент, когда он прикоснулся к ее энергии, женщина задрожала, в испуге отпрянула от него и только через несколько секунд, укутавшись толстым слоем холодного мерзкого снега, снова направилась к нему. Чжи-Ган почувствовал, как изменяется его собственная энергия. Все происходило так быстро, что он даже не понимал, каким образом она изменяется и почему. Одно ему было совершенно ясно — в нем происходят кардинальные преобразования. Меняется сама его сущность, и в этой перемене ему чудился отголосок бессмертия.

Поняв эту простую истину, Чжи-Ган в ужасе отшатнулся. Теперь он точно знал, что странная женщина — трепещущее от страха несчастное создание, лежавшее у его ног, — обладает способностью изменять все вокруг до неузнаваемости. Палач пока еще не понимал, как ему удалось почувствовать это, однако он точно знал, что не ошибся. Она может изменить его жизнь.

И еще он понял, что эта женщина — белая.

Он не видел ее лица и знал о ней только то, что сообщил ему Цзин-Ли. Однако мудрые люди никогда не сомневаются в том, что говорит им энергия кви. И палач без малейших колебаний отдал приказ.

— Убейте ее! — раздраженно крикнул он. Его лицо выражало такую холодную решимость, что у потрясенного Цзин-Ли, стоявшего рядом с ним, от страха перехватило дыхание. Тем временем охранник уже вытащил из ножен саблю. Чжи-Ган неотрывно смотрел на женщину. Услышав приказ палача, она резко вскинула голову, испуганно посмотрела на него и открыла рот, как будто намеревалась издать истошный крик. В ее глазах блестели слезы.

— За что? — громко спросила она на мандаринском наречии и поползла вперед.

Охранник успел схватить несчастную за тунику и, придавив женщину коленом к земле, заставил остановиться. Она упала лицом в дорожную грязь и оцарапала подбородок об острые камни. Чжи-Ган увидел, как из тонких ранок начала сочиться кровь, мгновенно впитываясь в сухую землю. Однако женщина не покорилась и, взглянув на него своими полными смятения и отчаяния глазами, снова заговорила.

— За что? — повторила она свой вопрос. — Ведь я ничего не сделала!

И тут одновременно с ней заговорил еще кто-то. Услышав какое-то неясное бормотание, Чжи-Ган понял, что это Цзин-Ли. Палач не слышал слов, но понимал их смысл. Друг говорил о том, что императора посадила в тюрьму его собственная мать, а он, Чжи-Ган, будучи императорским палачом, тесно связан с сыном, а не с матерью. Таким способом Цзин-Ли хотел напомнить ему, что им не следует лишний раз привлекать к себе внимание.

И это правда. Убийство, совершенное возле Великого канала, не останется незамеченным. Даже если они сделают вид, что совершают официальную казнь, сотни людей, собравшихся здесь, станут невольными свидетелями кровавой расправы. К тому же им сначала придется представить отчет местному мировому судье, а потом сделать необходимые распоряжения насчет захоронения тела, на что потребуется немало времени. И тогда палач вынужден будет задержаться здесь еще как минимум на один день.

Чжи-Гана в данный момент интересовало совсем другое. Он пристально смотрел на пылающее от гнева лицо женщины. Он ожидал, что она начнет рыдать, умолять о пощаде, словом, пустит в ход все уловки, которые обычно используют женщины, когда хотят произвести впечатление на мужчину. Но вместо этого он увидел смятение, ужас и едва сдерживаемый гнев.

Он не мог разглядеть ее глаза, но не сомневался в том, что они светлого цвета и необычной формы. Эти ужасные круглые глаза казались какими-то неестественными. И теперь в его памяти возник образ другой женщины — его сестры. В этот момент она виделась ему такой, какой была много лет тому назад — маленькой девочкой с черными миндалевидными глазами, в которых полыхала неистовая ярость к тому, кто взял ее в плен. Чжи-Ган, в ту пору еще слишком маленький, не мог бороться с мужчиной, у которого были огромные сильные руки и тяжелые кулаки. А его сестра, хрупкая и миниатюрная девочка, боролась с ним из последних сил и все время говорила: «Нет!» и «За что?»

И вот сейчас белая женщина, стоявшая перед ним на коленях, снова и снова повторяла те же самые слова, а охранник, подняв свой меч, направил его прямо на нее. Разумеется, он знал, как убивать пленников, и понимал, что меч — это не топор. Он крепко схватил меч за рукоять, высоко поднял его и устремил острое лезвие прямо между лопатками женщины. Он пригвоздит ее к земле, как животное, и она будет лежать в этой черной грязи, истекая кровью.

Облака разошлись, и на сумрачном небе заблестело солнце. Не нужно быть мудрецом, чтобы понять, что таким образом Небеса благословляют смертоносную сталь, одобряя убийство. Чжи-Ган молился, чтобы это было правдой.

— За что? — в последний раз крикнула женщина, и этот крик потряс палача до глубины души, больно ранил сердце и отравил его кви. И все же Чжи-Ган усилием воли заставил себя смотреть на эту казнь. Он не отвернется и не будет смотреть в сторону, когда меч пронзит ее тело. Он будет наблюдать, как умирает эта белая женщина.

Охранник еще сильнее сжал рукоять меча и резко опустил его вниз. Раздался сильный удар. Чжи-Ган содрогнулся всем телом, почувствовав, как меч ударился о землю. Казнь свершилась. Жертва мертва. Ее горестные рыдания затихли так внезапно, словно она захлебнулась ими. Вокруг воцарилась тишина.

Только сейчас он осознал, что у него закрыты глаза. Как же это глупо! Зачем было закрывать глаза, ведь он и так почти ничего не видит. Собравшись с духом, Чжи-Ган открыл глаза и посмотрел на распростертое на земле тело, вокруг которого расползалось темно-красное пятно. Потом он увидел, как напрягся охранник, пытаясь вытащить глубоко вонзившийся в землю меч. Однако, опустив глаза, он заметил, что Цзин-Ли, став на колени, склонился над телом женщины. Он весь дрожал от ярости.

Чжи-Ган еще больше пригнулся и увидел, что женщина была жива. Широко раскрыв от ужаса глаза, она бессильно глотала ртом воздух, пытаясь что-то сказать, но не могла произнести ни слова. Ему показалось, что она почти не дышала.

— Что все это значит? — удивленно спросил Чжи-Ган, обращаясь к своему другу-слуге.

Цзин-Ли отвесил ему низкий поклон, едва не коснувшись лбом земли. Потом он заговорил подобострастным голосом, в котором звучала почти рабская покорность.

— Глубокоуважаемый господин наш, — произнес он, — ваш гнев вполне оправдан, ваша неистовая ярость так велика, что ей внимают Небеса. Вне всякого сомнения, эта развратница должна умереть, ее кровь принадлежит вам по закону. Однако прошу вас, сдержите вашу карающую руку. Прежде чем ваша наложница умрет, она должна сознаться в своем обмане. Ибо только тогда мы сможем понять, насколько глубоко она погрязла во лжи и как долго отравляла своими мерзкими речами уши ваших друзей и членов вашей семьи. — Цзин-Ли говорил, высоко подняв голову и внимательно глядя на палача, как будто пытался предупредить его об опасности. — Вы можете убить ее позже, великий господин. В любое удобное время. Я лично прослежу за тем, чтобы ее смерть была мучительной. Но сейчас вы не должны заражать людей, которые нас окружают, ее нечестивым духом.

Чжи-Ган не ответил и, плотно сжав губы, смотрел на свою жертву. Он испытывал такое глубокое отвращение, что у него внутри все просто кипело. Умом он, однако, понимал, насколько абсурдно и даже глупо ведет себя сейчас. У него нет никаких оснований убивать эту женщину, нет никаких причин ненавидеть воздух, которым она дышит. И все же он ненавидел ее.

Он понял, что сейчас видит перед собой свою сестру. Он до сих пор не мог забыть ту китайскую девочку, которая рыдала и умоляла пощадить ее. Именно ее он хотел убить, а точнее память о ней. Память о том, что с ней случилось. Все, что напоминает ему о ней, должно быть безжалостно уничтожено. Поэтому он приказал убить ни в чем не повинную белую женщину. Но такая ли невинная овца эта женщина? Он был абсолютно уверен, что его сомнения далеко не беспочвенны.

Палач встал со своего кресла и пошел вперед, неуверенно передвигая ноги по зыбкой насыпи. К этому времени охранник уже вытащил из земли свой меч. Подойдя ближе, Чжи-Ган увидел, что женщина была лишь ранена в шею. Скорее всего, Цзин-Ли предотвратил смертельный удар. Выхватив меч из рук изумленного охранника, Чжи-Ган оттолкнул своего друга в сторону и ударил его ногой.

— Прошу вас, — произнес Цзин-Ли, пытаясь отдышаться. — Ваша наложница…

— Моя наложница? — сердито прорычал Чжи-Ган. Это, конечно же, была ложь, однако весьма полезная ложь. Если все остальные будут думать, что белая женщина его наложница, то есть принадлежит ему по закону, то он сможет сделать с ней все, что захочет. Он сможет даже убить ее, не чувствуя при этом ни страха, ни угрызений совести. — Да, она моя наложница! — подтвердил он.

Чжи-Ган с трудом удерживал тяжелый меч. Его влажные от пота ладони скользили по рукояти, и он никак не мог выбрать удобную для удара позицию. Эта чертова штуковина была намного тяжелее, чем его ножи с рукоятками из оленьего рога. Наконец он крепко сжал руками меч и высоко поднял его над головой. Женщина настолько обезумела от ужаса, что не могла произнести ни слова. Она попыталась отползти от него, однако охранник (на этот раз уже другой) прижал несчастную к земле, наступив ногой ей на спину. К нему подбежали еще два охранника и тоже поставили на нее свои ноги. Все собрались вокруг жертвы, чтобы посмотреть на кровавое зрелище.

«Что я делаю?» — внезапно подумал Чжи-Ган, повторяя мучивший его вопрос снова и снова, но не находил ответа, ибо в его мыслях, как и в блеклых водянистых чернилах, не было самого главного — основы. Все казалось туманным и зыбким. Ему нужно убить эту женщину, ведь он уже убедился в том, как сильна и чиста ее энергия кви. Она принесет ему смерть. Она изменит весь его мир до основания. Он просто не сможет пережить еще одной кардинальной перемены.

Тем временем Цзин-Ли наконец отдышался и на этот раз в самом деле бухнулся лицом в грязь.

— Господин Тау! Господин Тау, вы поступаете неразумно! — пробормотал он.

«Вся моя мудрость покинула меня, — подумал палач, — и я не могу понять почему». Он почувствовал, что меч выскальзывает из рук, но при этом не сомневался, что независимо от его желания этот меч вот-вот свершит свое дело. Чжи-Ган напрягся всем телом, намереваясь убить жертву одним мощным ударом. Одновременно он ощутил, как к горлу подкатывается тошнота, но сумел с ней справиться. В какой-то момент он встретился глазами со своей пленницей. Он стоял очень близко от нее и хорошо разглядел ее глаза — круглые, светло-карие, красные от слез. Ручейки слез, стекавших по ее грязному лицу, оставили на щеках светлые влажные полоски. Теперь он увидел, что у нее была бледно-молочная кожа, увидел ее шершавые, распухшие и потрескавшиеся от солнца губы. Она искусала их так сильно, что кровь струилась по ее белым зубам. Она выглядела просто ужасно, и все же, несмотря на это, Чжи-Ган понимал, что эта женщина красива. В ней было нечто такое, что воспламеняло его тело, заставляя кровь бурлить в жилах, и оттого палач злился еще больше.

— Я проклинаю тебя, — прошипела она по-китайски. — Я проклинаю тебя, и теперь ты всегда будешь чувствовать на своих губах вкус слез всех женщин земли, будешь чувствовать боль их сломанных ног и вкус крови всех тех, кого лишил девственности. Я проклинаю тебя. Из всех мужчин Китая именно ты отныне и всегда будешь чувствовать ту боль и страдания, которые причинил мне, — сказала она, сплюнув кровавую слюну прямо на его ноги. Потом она гордо выпрямила шею, ожидая удара занесенного над ней меча.

Охранники, все как один, в ужасе отшатнулись от нее. Они панически боялись проклятий, а проклятия умирающей женщины были особенно страшны. Никто из них не хотел разделить участь человека, которого она проклинает.

— Так тому и быть, — согласился Чжи-Ган, принимая наказание. Потом он размахнулся и со всей силой ударил мечом.

Но и он не достиг своей цели. Несмотря на то что Цзин-Ли был ниже его ростом, он обладал большей подвижностью, чем Чжи-Ган. У Цзин-Ли было слишком мало времени, чтобы подняться с колен и предотвратить удар, и все же ему удалось крепко схватиться за меч руками. Отчаяние придало слуге дополнительную силу. Некоторое время они стояли друг против друга, крепко вцепившись в меч и пытаясь вырвать непривычное для них обоих оружие. В конце концов Цзин-Ли победил в этой схватке. Он с силой швырнул меч на землю. Смертоносная сталь ударилась о бамбуковое кресло и угрожающе зазвенела.

— Вы не можете принять на себя такое проклятие! — закричал Цзин-Ли. — Этим вы убьете всех нас! — Он посмотрел на охранников, как бы призывая их поддержать его. — Посадите женщину в нашу лодку и прикажите заковать ее в цепи. Я сам ее убью.

Все было исполнено с невероятной быстротой. Женщину увели, меч вложили в ножны и убрали с глаз долой. Даже кресло исчезло. Его тоже унесли заботливые и преданные слуги. Остались только Чжи-Ган и Цзин-Ли. Они продолжали стоять, сверля друг друга глазами.

— Ты совсем утратил разум? — хрипло произнес Цзин-Ли. Он был так разъярен, что с трудом дышал.

И тут Чжи-Ган совершил очередное безрассудство. Грязно выругавшись, он швырнул друга на землю. В гневе Чжи-Ган обретал невероятную силу. Потом он подошел к повергнутому Цзин-Ли и низко склонился над ним, так что его разгоряченное дыхание обжигало тому губы и шею. Ему нечего было сказать другу, и это злило его еще больше.

— Ты не прикоснешься к ней! — злобно прошипел Чжи-Ган. — Я убью ее собственными руками. Я выдавлю всю кровь из тела этой женщины и съем ее сердце, — охрипшим голосом произнес он и еще ниже опустил голову. Теперь его лоб почти касался лба Цзин-Ли, на который налипли комья грязи. — Если ты снова посмеешь вмешаться, то именно тебя закуют в цепи и доставят в качестве особого подарка вдовствующей императрице, — выдохнул он. — В словах палача звучала неподдельная угроза.

Он немного помедлил, давая Цзин-Ли время на размышление. Его друг должен крепко-накрепко запомнить эти слова. Потом Чжи-Ган снова выругался, быстро развернулся и двинулся вперед, гордо выпрямив спину. Он шел, с силой впечатывая шаги в каменистую почву. До боли сжав кулаки и сощурив глаза, он мысленно молился, чтобы не споткнуться.

И дело тут было не только в том, что из-за слабого зрения весь окружающий мир представал перед ним размытым и туманным. Ему казалось, что его душа покрыта липкой и мерзкой чернотой. Она окутала все его мысли, отравила его ум. Из-за этого он постоянно пребывал в дурном расположении духа. Разве может человек ясно мыслить, когда его разум затуманен злостью? Находясь под ее пагубным влиянием, он хотел убить женщину просто потому, что она — белая, просто потому, что она оказалась на берегу Великого канала, куда белым запрещено приходить. К тому же она напомнила ему другую женщину — ту, которая отчаянно молила о пощаде, но все равно не смогла спасти свою жизнь. Почему же он должен проявлять жалость к незнакомке, если его сестре было в этом отказано?

Чжи-Ган резко остановился, закрыл глаза и попытался успокоить свою кви. Ведь он — императорский палач, и сам Сын Небес поручил ему искоренить то ужасное зло, которое угрожает Китаю. Как же он сможет очистить Китай, если ему не под силу очистить собственную душу? И что он собирается делать с этой белой женщиной, которая оказалась там, где белым запрещено появляться?

Все эти многочисленные вопросы роились в голове палача, отвлекая его от главного и отравляя душу. Однако, несмотря на то что тревожные мысли не давали ему покоя, в глубине души он понимал, что все это совершенная ерунда. Самый важный вопрос Чжи-Ган решился задать себе только напоследок, ибо все, о чем он думал, было лишь прикрытием, попыткой заглушить то странное волнение, которое он теперь постоянно испытывал.

Он прикоснулся к ее кви и понял, что она изменит его жизнь. Она изменит в нем все, не оставив камня на камне от его прежнего мира. И в первую очередь основательным переменам подвергнется его душа. Подумать только — белая женщина изменит его жизнь!

Нет. Нет! Тысячу раз нет! Он просто не даст ей этого сделать. Он убьет ее и ничего не произойдет. В этом он был абсолютно уверен.

4 января 1876 г.

Дорогой мистер Томпсон,

С глубоким прискорбием извещаю Вас о том, что Ваша жена и Ваша дочь умерли при родах. Не имея на этот счет распоряжений от родственников, мы вынуждены были похоронить их на кладбище при нашей миссии, совершив над их телами все необходимые христианские обряды.

Однако мне известно о том, что у Вас есть еще одна девочка. Ее зовут Анна. Во время родов она находилась в доме женщины, которая живет по соседству с нашей миссией. Я знаю, что любая богопослушная женщина прежде всего хочет иметь свой дом, однако Ваша жена выразила опасение насчет того, как сложится дальнейшая судьба Анны. Дело в том, что эта женщина-соседка уже имеет четверых детей. Если Вы захотите отдать дополнительные распоряжения христианского характера, то в нашей миссии всегда готовы прийти Вам на помощь.

С искренними соболезнованиями,

во имя Бога нашего Иисуса Христа, мать Фрэнсис.

Обитель Святой Агаты, Шанхай, Китай