По дороге в гостиницу я украдкой смотрела на Сент-Клера, чтобы понять, какое впечатление произвела на него только что разыгравшаяся сцена. Если это хоть как-то и задело его, то заметно это не было абсолютно. На его лице по-прежнему было написано равнодушное высокомерие. Как будто мы поболтали о самых пустячных предметах за чашкой чая, и я подумала: правда ли то, о чем я где-то читала, – что у некоторых людей в жилах вместо крови течет тепловатая жидкость, неспособная согреть. Несомненно, если это правда, то относится к моему мужу.

Что до моих собственных чувств, то они были слишком противоречивы, чтобы я сейчас же смогла привести их в порядок, и к тому же я никак не могла распутать клубок тех обстоятельств, что, внедряясь постепенно в мою жизнь по неведомым мне каналам, опутали меня с ног до головы. Но уже многое прояснилось. Лорели Ле Гранд хотела обыграть своего мужа, предав опеку над своим сыном мне. Он со своей стороны попытался расстроить ее планы, женившись на мне. Теперь я знала ответ на вопрос, который до сих пор ускользал от меня: причину поспешной женитьбы Сент-Клера на мне. И вот он сидел рядом со мной, понимая, что я наконец узнала о его плане использовать меня, и оставался все таким же безмятежным, даже беспечным. Возможно, решила я, он был бы менее самоуверен, если бы понимал, что я не собиралась позволять использовать себя ни ему, ни кому другому.

Когда мы вошли в комнату в Пуласки-хауз, где было прохладно и сумрачно, что так успокаивало после полуденной жары в городе, я сняла накидку и с облегчением вздохнула. Мой муж, не говоря ни слова, переменил жилет на другой, из отличной парчи, и с большой тщательностью завязал галстук. Когда он завершил свой туалет и остался доволен результатами (а он был весьма щепетилен в этом вопросе), то взял шляпу и направился к двери.

– Я буду ужинать в городе, – протянул он, – и, наверное, вернусь поздно. Вы не возражаете?

Я знала, что этот вопрос он задал только из вежливости, а ответ его ничуть не интересовал. Так что я сказала: "Нисколько" – самым обыденным тоном.

– Если вы не любите выходить одна в город, можете заказать ужин сюда. – Он вяло обвел взглядом комнату.

– Я столько раз в своей жизни ужинала в одиночестве, что меня этот выход не испугает, – отвечала я.

Без дальнейших объяснений он ушел – даже в том, как он закрыл за собой дверь, чувствовалась апатия; я подошла к окну, которое выходило на фасад гостиницы, и минуту спустя была вознаграждена видом его удаляющейся в экипаже элегантной фигуры. С чувством облегчения я разделась и легла, надеясь заснуть. Но мне не спалось. Когда тени в комнате сгустились, возвещая о заходе солнца, я лежала на кровати, уставившись в пространство в том взволнованном состоянии духа, когда чувство потрясения смешано с ощущением торжества.

Уже был шестой час, когда я спускалась по лестнице гостиницы, собираясь разузнать у клерка о подходящем для моего одинокого ужина месте.

Подойдя к стойке, я заметила, что он разговаривает с тем, кого я, несмотря на то, что он стоял спиной, не могла не узнать. Это был Руа, и при указательном жесте клерка он обернулся и пошел мне навстречу.

– Я спрашивал о вас, – быстро проговорил он. – Где Сент?

– Как вы узнали, что я здесь? – спросила я небрежно.

Его глаза засмеялись:

– Я все знаю, Эстер…

– Тогда вы, наверное, знаете, почему мы здесь?

– Да, об этом мне тоже известно. – Тут он перебил себя. – Но не будем же мы стоять здесь, в гостиничном вестибюле. И так уже достаточно сплетен. Куда вы собирались?

– Ужинать. Сент-Клер ужинает в городе. Его не будет допоздна.

Мгновение он задумчиво смотрел на меня, потом пожал плечами:

– Я отвезу вас поужинать. Пойдемте найдем экипаж.

Когда мы оказались в расшатанном старом экипаже, где пахло старой кожей, его настроение переменилось, и, когда мы под стук копыт двинулись по мощенным булыжником улицам, он весело заговорил:

– Никогда не думал, что мы с вами прокатимся по Саванне, Эстер. – Он наклонился вперед и заглянул мне в лицо: – Вы еще сердитесь на меня?

Я не ответила. Я помнила, как он обозвал меня "шлюхой" – как я поклялась ненавидеть его, – и спрашивала себя, почему, как только я слышу смех Руа Ле Гранда, забываю обо всем дурном, что он говорил и делал.

Я продолжала молча сидеть рядом с ним, а он откинулся на кожаные подушки и скрестил руки на груди.

– Ах, да, понимаю! С нами же классная дама. Очень хорошо, тогда я покажу ей достопримечательности города. Вон там, мисс Сноу, простите, я хотел сказать миссис Ле Гранд, – его голос насмешливо дрожал. – Обратите внимание на первое общественное здание Саванны. На этом месте Джон Уесли прочитал первую проповедь – полюбуйтесь на этот орнамент…

У меня не было настроения играть в прятки, и я холодно перебила его:

– Что вы собирались сделать с завещанием Лорели?

Он снова стал серьезным, и, когда опять заговорил, его голос был печален:

– Ничего, Эстер. Можете мне поверить.

– На нем ваша подпись, – уточнила я.

– Да. Я объяснил ей, как Закон о правах женщин может помочь ей защитить права Руперта, – я был свидетелем. Я встретил ее в Саванне. Помните, когда она ездила к доктору? Бедняжка, она не знала, куда податься, и я отвез ее в контору Перселла…

Я рассмеялась:

– Нечего сказать, преданный брат. Он рассек рукой воздух:

– Я не обязан ему ничем, – крикнул он. – И я видел, как он губит ее – как губит все, к чему прикасается…

– Вы, наверное, думаете, что он погубит и меня? – насмешливо спросила я.

– Нет, – он заговорил медленнее. – Может быть, и нет. – Он замолк. – Но как подумаю, что он втянул вас во всю эту мерзость…

– Он не втягивал меня. Я пошла на это по своей воле. Я знала, что делаю.

– Вы думали, что знаете. Господи, Эстер! – Он помолчал, затем сказал тише: – Если бы вы знали, как я проклинаю себя за то, что не предупредил вас.

– О чем, Руа? Сказали бы, что он женится на мне из-за завещания Лорели? Это ничего не изменило бы. Я никогда и не думала, что он женился на мне из-за любви – думаете, я как глупенькая школьница жаждала любви? Ошибаетесь. Любовь это коварная насмешливая штука, слабая и эгоистичная, да и неверная. Мне ничего этого не надо. Я знала, на что иду – чего хочу.

Он вдруг вздохнул и прислонился ко мне, ласково дотронувшись смуглой рукой до моей щеки:

– Эстер, Эстер, знаете ли вы, что если я и ссорился с вами, то только ради вашего же блага.

Я не почувствовала его ласки, словно он коснулся камня. Я не отрываясь смотрела, как сумерки сгущаются и становятся похожими на серый мох, что свешивался с деревьев.

– И когда обзывали меня грязными словами, – напомнила я ему, – тоже для моего же блага?

– Нет, – быстро прошептал он. – Тогда уже было поздно. Вы уже стали женой Сента. Это – от ревности, Эстер.

Я засмеялась:

– А вы думаете, я тогда этого не поняла?

– Я думал, что больше он ни за что не причинит зла тому, кого я полюбил. Как он уже замучил Сесиль, Лорели…

– Вы говорите о нем так, словно он чудовище. Он заговорил еще медленнее:

– Чудовище? Сент чудовище? Нет. Он один из тех негодяев, кто прибирает к рукам все, что достанется, который неспособен понять, как без сотен рабов и чистокровных лошадей можно чувствовать себя настоящим джентльменом. Он – исчадье ада, прожорливый дьявол, который живет, паразитируя, за счет других, который обманет, украдет – и даже убьет, если кто-то встанет на пути у его алчности.

Я устало вздохнула:

– Ох, Руа, вы говорите высокопарно…

– Неужели? – Голос его был мрачным. – Разве вы не знаете о молодом солдате, за которого Сесиль мечтала выйти замуж? Не знаете, как Сент со своей матерью превратили жизнь Лорели в ад, пока она Не стала такой – потому что ни одна женщина не вынесет этого: их душ, полных ненависти, – отравляющих сознание Руперта против нее. – Его голос упал: – Бедная Лорели. И вот теперь вы, Эстер. Мне давно надо было убить его.

Мне стало не по себе от угрозы, что послышалась в его голосе, и, стараясь вернуть его к реальности, я рассмеялась:

– Это было бы самым разумным решением? А разве нет? Убить его и провести остаток жизни в тюрьме?

Он молчал, и я заговорила снова:

– Но перед тем, как убить своего брата, не забудьте, что вы обещали поужинать со мной. А я так хочу есть. Ведь я не обедала сегодня.

Мы ужинали в "Ударе молнии" – название этому месту, по словам Руа, дали индейцы, потому что здесь молния ударила в землю, и появился родник. Маленькие лодочки качались на реке, и траулеры огибали широкую излучину, их сети блестели, набитые уловом, рыбаки с криками и песнями причаливали к берегу и ожидали разгрузки. Над нами покачивались увешанные мхом ветви гигантских дубов, похожие на церковные арки; вокруг витал мягкий и приглушенный сумеречный свет.

За чисто выскобленным сосновым столом мы ели креветок, принесенных негритенком. Я смотрела, как Руа смуглыми тонкими пальцами снимает с них панцирь и подносит кусочки розового нежного мяса к моим губам; но, как ни старалась, я не могла много съесть.

Он вдруг поймал мою руку и ласково погладил ее.

– Эстер, любимая…

– Да…

– Почему не бросить все это? Оставь Сента – и всю эту мразь. Поедем в Миссури. Я знаю одного человека – Бреда Басби, смотри. – Он достал из кармана мятый конверт. – Послушай, Эстер, он уехал в Миссури, это письмо пришло только вчера. Там есть земля, и, Бред пишет, прекрасная земля. Эстер, – он горячо заговорил, перегнувшись через стол, – мы могли бы застолбить участок и построить хижину… – Тут что-то в моем лице его остановило. – Но ты не поедешь, ведь нет?

– Нет, Руа, не поеду. – Я могла бы изобразить ему картину этой нашей новой жизни во всех деталях – грубая хижина на делянке, нищета и убожество, забвение и одиночество – все, от чего я только что избавилась.

Он уронил мою руку, словно обжегся об нее, и долго смотрел на меня.

– Странная ты девушка, Эстер. Ты же любишь меня. Почему же ты стыдишься этой любви?

Я не ответила, почему, и вдруг, как пейзаж озаряется лучами солнца, передо мной ясно вспыхнула мысль, что я никогда не скажу ему об этом. Никогда не смогу признаться в своей страсти к нему; это слабость, которой я не должна уступать, иначе беда.

Я быстро встала:

– Мне надо идти. Уже поздно. Видите, уже зажигают фонари.

Не оглядываясь и не дожидаясь его, я устремилась на улицу, где старик-негр клевал носом на козлах экипажа. Когда Руа влез в карету и сел подле меня, я выпрямилась и сидела, напряженно глядя вперед, в ночь.

Он тихо сидел рядом со мной, его глаза тоже были устремлены на дорогу. Немного погодя он заговорил, и голос его перешел в шепот:

– Я знал, что когда-нибудь ты явишься, Эстер, но я даже не представлял, что ты будешь такой. Не знаю, какой я тебя представлял, но знал, что ты не будешь изнеженной или любвеобильной. Меня тошнит от женщин, которые от любви только льют слезы и цепляются за тебя. Когда я увидел тебя там, в лавке Мак-Крэкина, твой узел каштановых волос и твердый взгляд, то сказал: "Вот она". Такая спокойная и прямая, как молодые деревца, что подрастают в лесу. Я решил, что никогда ничто безобразное не коснется тебя… – Он помолчал, затем добавил задумчиво: – Вот что больнее всего: молодое деревце – и в руках Сента.

Внезапно он бросился ко мне, и я ощутила его горячие губы на своей шее.

– Эстер, Эстер, – твердил он, – думаешь, я откажусь от тебя? – Он торжествующе рассмеялся. – Ни за что – запомни, я тоже Ле Гранд. Ничто не сможет отнять у меня то, что принадлежит мне.

Я сидела выпрямившись, зажав холодными напряженными руками уши, чтобы не слышать его голоса, чтобы мое сердце не отзывалось на прикосновение его губ, но мир вокруг казался таким мрачным и безутешным; голоса негров, распевающих где-то вдали, казались похоронной мелодией – даже тонкий молодой месяц как-то зловеще прорезал ночное небо.

– Прошу, скажи, чтобы ехали быстрее, Руа, – холодно проговорила я. – Становится поздно. Мне надо возвращаться в гостиницу.

Он минуту помолчал, потом я поняла, что он снова рассержен, и, когда он наконец опять заговорил, голос его напоминал бурлящий в горной долине поток:

– Как пожелаете, миссис Ле Гранд, – воскликнул он с насмешливой галантностью. – Отвезу вас в гостиницу к вашему мужу. Может быть, из вас выйдет счастливая парочка двух воров.