МЕСЯЦ НАЗАД

1

Это был прекрасный летний день, когда двадцатилетний Ричард "Дикки" Кодилл нёс два больших чёрных полиэтиленовых мешка по главной улице в прачечную Братьев Пип. На дворе стояло 24 июля 1991 года, за шесть полных лет до того, как Дикки встретил свою смерть, вырвавшую его позвоночник из прямой кишки в месте под названием Рокстерское аббатство. Официальной причиной смерти, по данным Департамента шерифа округа Рассел, была "смерть от травматического увечья", но было много людей, которые хорошо знали, что он на самом деле был убит легендарным монстром по имени Толстолоб, но это совершенно другая история. Конечно, это произойдет в будущем, поскольку Дикки был жив и здоров, и то, что у него было в безумно депрессивном городе Люнтвилле, было то, что многие никогда там не имели: работу. Отсюда и большие полиэтиленовые мешки, которые он таскал в прачечную. Дикки был толстым, насмешливым, тупым быдлом. Семья Кодиллов вернулась в прошлое; фактически, его прапрадед был генералом Конфедерации в Гражданской войне, который якобы продал свою душу демону по имени Анаразель, а затем объединился с промышленным магнатом по имени Харвуд Гаст... но это тоже другая история. У него также был еще один кровный родственник по имени Тибальд Кодилл. И это еще одна история.

На футболке Дикки был изображён развевающийся американский флаг и надпись: "Попробуй сжечь этот флаг, ублюдок!", но на самом деле он не был патриотом. Несколько молодых людей из Люнтвилля записались в армию, и некоторые из них получили серьёзные увечья или были убиты в каком-то месте под названием Босния, и прямо сейчас в одной из этих сумасшедших стран-песочниц под названием Ирак шла другая война, и новости называли ее Буря в пустыне. Не было и малейшего шанса, что Дикки отправится в жопу мира для того, чтобы какой-нибудь террорист подстрелил его жирную задницу ради зарплаты и льгот. Кроме того, у него уже была работа.

И, говоря это уже в третий раз, в ужасно недисциплинированном повествовании, он тащил эти два больших полиэтиленовых мешка в прачечную, когда он остановился у двери при звуке шагов. Он поднял глаза и увидел жилистого парня с длинными волосами, черной бородой и в выцветших джинсах, идущего по тротуару. Щелкающие шаги исходили от пары побитых сыромятных ботинок. Парень был одет в шляпу Джона Дира, и ел то, что казалось куриными наггетсами из пластикова ведёрка Вэнди.

Дикки моргнул.

— Боллз? — Он окликнул парня. — Тритт Боллз Коннер?

Жилистый парень остановился и уставился на него, а потом его неприятное лицо осветилось насмешливой улыбкой:

— Дикки Кодилл! Едрён батон! Сколько лет, сколько зим!

— Готов поспорить, я не видел твою тощую задницу года два!

— Это потому, что я отсидел два года в окружной тюряге.

— Черт. Боллз, за что тебя загребли?

Боллз засунул себе в рот ещё несколько наггетсов.

— Коп домогался до меня как-то ночью, так что я его избил и трахнул в задницу, я сделал это, чувак, пропердолил его пердак, — похвастался он, но на самом деле это была наглая ложь. Он получил двухлетний срок за кражу сумочки у женщины на стоянке огромного продовольственного магазина, но прежде, чем убежать с сумочкой, он облапал её десятилетнюю дочь. — Откинулся два дня назад.

— А где ты сейчас живешь? — Поинтересовался Дикки.

— Дом моего отца находится в Котсуолде. — Боллз посмотрел на деревенскую бабу, проходящую мимо них, вероятно, ей было лет за сорок, но из-за одутловатого лица точный возраст по ней было не определить. Она шла в сторону ломбарда на два магазина ниже. Он потер свою промежность, думая, что это может быть весело. — Он умер, когда я был в тюрьме, какая-то болезнь, о которой я никогда не слышал, называется гепатитом. — Но он произнес слово как "хеппататикс".

— Черт, Боллз. Мне очень жаль это слышать.

— Бля, дружище. Я рад, что этот ублюдок сковырнулся. Все, что он когда-либо делал для меня, это бил по заднице и запирал в шкафах, когда трахал очередную шлюху. Я унаследовал дом и все дерьмо в нем, не то, чтобы это было много, но всё же.

Теперь нужно упомянуть, что Боллз и Дикки были друзьями в подростковом возрасте, оба посещали среднюю школу Клинтвуда, и они оба пошли бы в одну и ту же среднюю школу, если бы их не отчислили в седьмом классе. Эти двое погрузились в череду мелких преступлений, умышленных сексуальных и наркотических злоупотреблений и разных хулиганств.

— Так что ты теперь будешь делать? — Спросил Дикки.

Боллз стоял и смотрел с тупым выражением лица, как рядом с ними переходила дорогу молодая беременная женщина с детской коляской, он плюнул ей в спину. Женщина была латиноамериканкой, он подумал, что было бы неплохо трахнуть её в башку и обоссать ублюдка в коляске, а после вызвать эмиграционную службу, чтобы суку загребли за нарушение иммиграционных законов.

— Грёбанные тако-рылые перцежоры, — пожаловался он. — Латиносы отбирают нашу работу, брат, а их бабы плодят детей, как какие-то животные, и им потом ещё платит льготы наше государство. Это неправильно, чувак.

— Да, знаю, — согласился с ним Дикки.

Боллз продолжал таращиться на молодую женщину, стоящую уже на автобусной остановке через дорогу.

— Не, ну ты посмотри, как она выжимает молоко из своих толстых сисек. — Он хлопнул Дикки по спине и рассмеялся. — Держу пари, на вкус, как буррито!

Дики громко рассмеялся:

— Да, Боллз! По-любому!

— Ты спросил меня, что я делаю, я скажу тебе, приятель, я хожу по улицам и ищу работу.

— Черт, чувак. В наши дни здесь совсем хреново с работой. Большинство мест закрыты, кроме Венди.

— Знаю, — огрызнулся Боллз и указал на беременную латиноамериканку через дорогу. — Честных трудолюбивых американцев больше не берут на работу в этой стране, ты спросишь меня, почему, и я скажу тебе: потому что теперь берут только черномазых.

— Большинство наших девушек работают в швейных цехах, а парни — в мясокомбинатах, — сообщил ему Дикки.

Боллз потряс головой.

— Не, дружище, я уже узнавал там, сказали, мест нет... а в Венди работает слишком много латиносов, даже не хочу идти туда.

— О, — вспомнил Дикки, — помнишь папашу Халма, он все еще владеет магазинчиком Квик-Март рядом с остановкой Грейхаунд. Может, он даст тебе работу?

Боллз нахмурился:

— Это старое собачье дерьмо? Не, не получится. Он поймал меня, когда я был мелким пацаном на краже, и настучал моему папаше, и, конечно же, он избил меня и ткнул зажженной сигаретой в мою мошонку. Тогда я пошел в дом папы Халма той же ночью и насрал на его машину, и знаешь, что?

— Что?

— Он опять поймал меня. Только на этот раз он вызвал копов. Мой батя должен был заплатить штраф, потому что я был несовершеннолетним, и, когда мы приехали домой из участка, он снова избил меня, а потом усадил мою голую задницу на дровяную печь, чтобы преподать мне урок.

— Господи! Дерьмовый же день у тебя тогда выдался, — сказал Дикки и потряс головой в ужасе.

— В любом случае, мне нужна работа, чтобы продержаться месяц и не сдохнуть с голодухи, но потом я буду в порядке.

Дикки почесал голову.

— Что будет через месяц?

Боллз снова улыбнулся, улыбка была как насмешка. Он понизил свой голос:

— Я сорву куш, приятель.

У Дикки отвисла челюсть:

— Ты хочешь грабануть чего-то?

— Именно, приятель.

— Черт, Боллз. Ты только что вышел из тюряги. Зачем делать что-то, что может вернуть тебя обратно?

— Это выгодное дело, Дикки, но до тех пор я должен заработать немного денег. — Он более пристально смотрел на своего друга. — У тебя есть работа?

— Конечно, — с гордостью заявил Дикки. — Я обслуживатель...

— Обслуживатель? Чего? — Боллз произнес это слово как "обсасыватель".

Внезапно у Дикки стало меньше энтузиазма рассказывать о своем рабочем месте. Он пнул один из пластиковых мешков.

— Я занимаюсь стиркой и уборкой вещей.

— Да? Где?

— В дрочильне... через дорогу.

Боллз посмотрел на противоположную сторону улицы. Он увидел винный магазин, закрытый комиссионный магазин, кафе-мороженое, тоже с закрытой вывеской, еще одно место, на двери которого было написано чёрным маркером "ДЖУНС".

— Вон то место, о котором я говорил, Джунс — сказал Дикки, пытаясь не краснеть. — Ничем особенным я не хвастаюсь. Видишь ли, это действительно дрочильный салон. Ты платишь двадцать баксов, и девушка тебе дрочит. Платят вполне не плохо пять баксов в час.

Боллз покачали головой.

— Да здравствует рукодрочка... — В следующий момент он прищурился на мешки для мусора. — Дикки, я до сих пор не пойму, причём здесь стирка?

Дикки открыл один из полиэтиленовых мешков, и оттуда донося богатый душный, но хорошо знакомый запах, который превращался в вонь.

— Фу, бля! — Воскликнул Боллз. Он отступил назад, обмахивая рукой перед лицом.

Сумка была набита под завязку белыми тряпками. Дикки продолжил:

— Видишь ли, после того, как парень кончит, девчонки вытираются этими тряпками...

Боллз почесал голову, сбитый с толку.

— Дикки, я почувствовал запах спермы раньше, чем ты открыл пакет, но будь я проклят, если я не почувствовал запах дерьма там тоже.

Дикки ухмыльнулся:

— Да, видишь ли, Боллз, если ты дашь девушке чаевые, она засунет тебе палец в задницу, когда будет передёргивать.

— Ты издеваешься надо мной, — ответил Боллз. — Эти девчонки, которые там работают... они когда-нибудь засовывали тебе палец...

— Бля, нет! — Заверил Дикки своего приятеля. — Я не хочу, чтобы что-то лезло мне в жопу! Я не пидер, — и с этими словами Дикки запихнул тряпки обратно в мешок голой рукой, затем закрутил его и вытер руку о майку.

— Дикки, ты только что засунул руку в мешок, забитый обдроченными тряпками, — сказал Боллз.

— О, да, мне не противно прикасаться к ним. Мой дядя Уолли всегда говорил, что чуть-чуть молофьи никому не навредит.

Боллз был удивлён такой информации:

— Зачем твоему дяде говорить тебе такое?

Дикки запнулся.

— Ох, не помню уже. Просто он что-то сказал однажды такое.

Боллз снова хлопнул Дикки по спине.

— Отличная работа, кореш!

Черт. Смущение рисовало жесткие линии на тучном лице Дикки.

— Я знаю, что это тупая работа, но, видишь ли, это только временно. Ты помнишь Рэнди Туркота?

Боллз присел на скамейку.

— Ещё бы! Этот низкопробный отморозок водит черный Эль Камино 69 года, он ещё всегда клеит несколько прилично выглядящих цыпочек в городе. Всякий раз, когда я хотел подцепить цыпочку, он подваливал на своей тачке, и следующее, что я видел, задницу девушки, залезающую в его тачку. Всегда ненавидел этого гондона. Он и его брат однажды засахарили один из наших тракторов. Я думал, что убью их, правда...

Дикки хмыкнул:

— Ну, какой-то парень опередил тебя, потому что около года назад он пошел к Пуласки, чтобы купить наркоту, и кто-то в подворотне наделал в нём дырок больше, чем в грёбанном сыре. Засранец истек кровью прямо там.

Глаза Боллза засияли, и он улыбнулся:

— Ну разве это не замечательно! Дикки, это лучшая новость, которую я слышал за последние годы!

Дикки кивнул, продолжая:

— Ты спросишь меня, что же стало с его блестящим черным Эль Камино? Так я скажу тебе. Я купил её у его папочки полгода назад, и в данное время занимаюсь её ремонтом.

Боллз выглядел ошеломленным.

— Ни хера себе, Дикки, это была самая быстрая тачка в округе!

— Всё правильно, но, видишь ли, у неё полетел движок, прежде чем Туркота зарезали. И я восстановил его, но, как выяснилось, трансмиссия тоже была сломана. Так что теперь мне ещё нужна и новая коробка, а это 1200 баксов. Так что как только я скоплю достаточно денег, я брошу эту дрочильную работу, и буду ездить на самой быстрой машине в округе, вот тогда я получу настоящую работу.

— Какое, блядь, отношение быстрая машина имеет к настоящей работе? — Не понял его Боллз.

Дикки сел на скамейку и прошептал:

— Сопля Маккалли и Клайд Нэйл нанимают парней в этих краях, только они берут на работу тех чуваков, у кого быстрые тачки, чтобы перевозить самогон, во все эти сухие округа в Кентукки. Они не наймут тебя, если у тебя нету быстрой машины, потому что, видишь ли, у тебя должна быть такая тачка, которая обгонит парней из АТФ и машины преследования штата. Но с моей Эль Каминой? Я съебусь от чего угодно на дороге.

Боллз кивнули, съев еще несколько куриных наггетсов.

— Не сомневаюсь, что так и будет, Дикки.

— Маккали платит пару сотен наличными в день, и это только за один рейс.

Боллз снова подумал...

— А с партнером, помогающим тебе, ты сможешь делать две ходки за день и пилить бабло поровну с ним...

Выражение лица Дикки омрачилось. Он мог чувствовать запах дерьма так же хорошо, как и любой другой человек. — Ты хочешь, чтобы я взял тебя с собой? Тогда ты должен принести что-нибудь на стол, брат.

Боллз обнял Дикки.

— Как я понял, дружище, тебе нужна коробка передач за 1200 долларов, а мне нужна работа на этот месяц.

— Почему только на месяц?

— Я же тебе объясняю, — сказал Боллз. — Примерно через месяц я получу чек на кругленькую сумму, но до тех пор я не хочу есть мусор из баков.

Дикки хмыкнул:

— Едрён батон, Боллз, я не хочу видеть, как ты голодаешь, но я смогу заняться самогонкой самое быстрое через шесть, восемь месяцев. Работая на этой работе. — Дикки указал на раздутые пластиковые пакеты. — Вот как долго мне придётся копить двенадцать сотен.

Боллз усмехнулся улыбкой барыги из подворотни:

— Просто послушай меня, друг. Я сейчас иду домой к папе, но позже встретимся сегодня в перекрёстке, в полночь, слышишь?

Дикки выглядел смущенным.

— На каком ещё перекрёстке?

— Не на каком, а в каком Дикки встретимся в баре, — подмигнул ему Боллз, — я дам тебе там бабло на новую коробку... — А затем он встал и пошёл вниз по улице. Он подбрасывал куриные наггетсы в воздух и ловил их ртом.

"Ну разве это не дерьмо какое-то?" — Подумал Дикки. Затем он вздохнул и потащил большие пластиковые мешки в прачечную...

2

"Теперь я знаю, как Рокентин чувствовал тошноту Сартра", — подумал писатель. Автобус загремел и затрясся, когда устрашающе взлетел вверх в горку вдоль изгибов леса. Он сидел в самом конце салона —это была его Карма. На таких местах даже бомжи не хотели бы сидеть. Использованные презервативы были засунуты в щели окон, в то время как на полу лежали несколько использованных шприцов.

У писателя был огромный опыт путешествия на общественном транспорте; ему нужно было следовать зову своей Музы, а это был самый дешевый способ. Кроме того, ему нужно было увидеть жизнь обычных людей изнутри. Он воображал себя провидцем и, следовательно, искателем.

И чего же он добивался?

Истинности человеческого состояния.

Это был реальный мир — и часто красивый — с другой стороны окон в комплекте с табличкой, которая гласила: " Тяните красную ручку, чтобы разбить окно".

Автобус вонял. Это было единственное, к чему он не мог привыкнуть. Это был запах жизни и, в некотором смысле, запах истины — действительно, истины! — чего писатель жаждал больше всего на свете. У большинства людей были личные девизы, например: другой день — другой доллар, или сегодня первый день моей новой жизни, или каждый день я становлюсь все лучше и лучше. Но девиз писателя был таков: насколько сильна сила истины?

Это был не столько девиз, сколько универсальный запрос. Это было топливом для его существования... или оправдания.

Правда в том, что может существовать только в его суровых, обличенных словах, которые он читал сам себе. Черные чернила на белой бумаге... и миллион субъективностей между ними...

Это все, ради чего он жил как художник, и большинство людей могло бы посчитать это благородной целью.

Тем не менее, автобус смердел. Конечно, они все были вонючие в какой-то степени, но этот был хуже всех. Это был запах, который он много раз пытался обрисовать словами, и лучшее, что он мог придумать, было: грязные носки, смешанные с вонючими подмышками, сочетающие в себе запах грязного влагалища проститутки, впитавшего в себя что-то смутно сладкое.

Это была та сладость, которую он никогда не мог выделить и идентифицировать. Что-то напоминающие засахаренные кусочки папайи? Инжира? Или имбиря?

Запах был чем-то вроде этого, но он не был достаточно отчётлив. Неспособность определить его была одной из бесчисленных неудач писателя, и хотя он рассматривал неудачи, как нечто более важное, чем успех, это была конкретная неудача, которая всегда приводила его в ярость.

Рядом с ним сидела женщина неопределенной расы, она, должно быть, весила триста фунтов, если не больше. Ее руки были в обхвате больше, чем у писателя ноги. Она вошла в автобус на одной из остановок и, конечно, свободных мест больше не было. Женщина достала из своей сумки большой пакет фисташек и принялась их громко есть. Между звуками чавканья, удушливой вонью и охватывающей клаустрофобией писатель был готов выпрыгнуть в окно. Он посмотрел на часы Таймэкс Индинго и увидел, что было 6 вечера.

Один Бог знал, когда они приедут в Лексингтон.

На пластиковой спинке сиденья перед ним кто-то написал маркером: идеальный матч — твоя жена, мой нож, и чуть ниже приписал: убить всех белых, Ниггеров, Жидов, Муслимов, Индусов и Пидерасов!

Любопытно, подумал писатель. По крайней мере, американцы азиатского происхождения могут спать спокойно...

Толстуха рядом с ним перестала есть и уснула, ее пасть была разинута, словно воронка от взрыва. Писатель не смог удержаться; он достал свой фломастер и приписал: природа, как и внешность, является не просто ИММАНЕНТНОЙ проблемой сознания разума, но и проявлением в своем собственном праве субактуальной духовной реальности.

Супер, подумал он.

Именно тогда угроза потенциальной символики прижалась к его лицу, как липкая рука. Мои часы! Непрошеная мысль, пришла ему в голову.

Что заставило его так подумать?

Он снова посмотрел на свои Таймекс Индигло. С обратной стороны было написано: "8-летняя батарея", он помнил, что купил их восемь лет назад.

Что бы это могло означать?

Время вышло, догадался он.

Например, когда рассказчик фильма Бергмана говорил: " В полночь... воет волк", это означало что-то плохое? Глубокая литературная аллюзия, понятная только самым проницательным?

Или это была просто претенциозная какашка?

Переговорное устройство затрещало, и пробасил голос водителя: "Следующая остановка — Люнтвилль".

Писатель никогда не слышал об этом месте и обрадовался, когда выглянул в окно. Это напомнило ему о том шоу, которое он видел на кабельном канале о семье Аппалачей: ржавые трейлеры, полуразрушенные покосившееся дома, автомобили, стоящие на кирпичах. Многие дома, очевидно, все еще были заселены. Разбитая дорога пролегала через дикие леса с обширными запущенными сельхозугодиями, со стоящими на них измученными тракторами, алыми от ржавчины. Когда они проезжали еще один полуразвалившийся дом, писатель заметил, что вся семья сидела с каменными лицами на разбитом крыльце: пожилой мужчина в комбинезоне, потягивал прозрачную жидкость из банки, женщина с мужественным и обветренным лицом чистила листья кукурузы, их дочь, подросток в лохмотьях и мутных пятнах, засохших на груди, курила трубку, и голый грязный парень лет шестнадцати, сидевший на досках, вздрагивающий, как будто от болезни Паркинсона.

"Белое отребье", — подумал он.

В конце концов дорога превратилась в то, что, по-видимому, было главной дорогой городка Люнтвилля. Его взору предстали витрины, забитые фанерой, с обеих сторон улицы. Водитель заругался с каким-то акцентом, когда светофор на ближайшем перекрёстке зажегся красным; автобус завизжал тормозами, поднял облако пыли и остановился.

На перекрёстке не было видно никаких других транспортных средств.

Тогда мысль зажгла восхитительный эстетический огонь в голове писателя. БЕЛАЯ ГОТИКА! Ему захотелось закричать от радости.

Это будет моя следующая книга!

Он уехал из Инсвича на этом автобусе три дня назад и молился, чтобы на него снизошло озарение. Но новая идея для книги так и не приходила ему в голову.

До сих пор.

"О, Боже... Это будет мой самый настоящий роман... Я выиграю национальную книжную премию!" — Мечтал он теперь.

Затем в следующую долю секунды, словно вспышка смерти, весь роман пролетел перед его мысленным взором...

Несколько мгновений спустя автобус остановился перед магазином. Крошечный знак на уличном фонаре гласил: "ГРЭЙХАУНД ДЕПО. ЛЮНТВИЛЛЬ".

К выходу поковылял старик с бородой и седыми волосами. Писатель схватил две своих сумки и собирался последовать за ним после того, конечно, как попросит бегемота, сидящего рядом с ним, встать, чтобы он мог протиснуться. Моржовое лицо женщины было устремлено на него; на её лбу была большая россыпь родинок.

— Я видела, как ты писал это грязное дерьмо на сиденье, -произнесла она с гневным лицом. Между ее непомерно большими зубами застряла зеленая фисташка.

— Это Вильгельм Лейбниц, — ответил писатель.

Когда он прошел по салону к выходу, водитель сказал ему:

— Я думал, ты едешь в Лексингтон, — мужчина произнес слово как "Рексингтон". Он был американцем азиатского происхождения.

— Я пережил творческий приход, пришла новая вариация моей Музы, — ответил писатель. — И, к сожалению, ваш автобус слишком зловонный.

Раскосые глаза водителя смотрели на него с непониманием.

— Зловонный?

Кто-то из салона выкрикнул:

— Он имеет в виду, что твой автобус воняет!

— О...

Затем пассажир с более отчетливым голосом добавил:

— Да, это смердит мертвечиной, смешанной с запахом кураги. Знаешь, как сильно ты запоминаешь запах, когда ешь такое!

Писатель посмотрел назад, словно в сверкающую пропасть. Человек, который сделал сравнение, был изможденным стариком в очках и с небольшим неправильным прикусом челюсти. Он выглядел таким же счастливым в автобусе, как и писатель.

— Благодарю вас, господин, — сказал он и выскочил из автобуса.

Автобус рванул с места с оглушительным ревом через несколько секунд после того, как дверь за ним захлопнулась. Писатель почувствовал, как его окатило пылью и выхлопными газами; последний взгляд на автобус показал ему мазок лиц, как у привидений, заставив его вспомнить Эзру Фунта на станции метро. Старик, который вышел с ним, упал от ревущей вакуумной тяги.

Писатель помог ему подняться.

— С вами все в порядке, сэр?

— Водила — гук недорезанный! — Выругался старик. — Спорим, он это специально сделал! Хочет отомстить нам за то, что мы взорвали его дерьмовую страну!

— Я думаю, что он был японцем... А ведь мы взорвали и их страну тоже.

Старик взмахнул разгневанным кулаком в воздух.

— Я всего-то должен был съездить к Индусскому врачу в Пуласки на обследование, а он сказал, что у меня диабет!

— О, жаль это слышать. Первого типа или второго?

Старик уставился на него:

— Откуда я знаю? Я только понял, что этот козел был Индусом, и я едва ли мог понять, что он там лопочет... Конечно, может, он и не был Индусом, потому что у него не было точки на лбу. Тогда кто он такой? Гребаный араб?

— Я уверен, что не знаю этого, сэр.

— И посмотри сюда! — Старик продолжал бить себя в грудь. Он приподнял штанину, чтобы показать опухшую лодыжку фиолетового цвета, как кожа баклажана.

Фу, подумал писатель.

— Черномазый ублюдок сказал, если я хочу жить, то нужно, чтобы мои чертовы ноги отрезали! И знаешь, что еще нужно сделать? Говорит, я должен заплатить ему за это! Восемь сотен баксов, у козла хватило смелости сказать мне, что это скидка для бедных!

Писателю было жалко старика...

Тусклые глаза всматривались ниже пушистых белых бровей.

— Ты ведь не из этих мест, не так ли, мальчик?

— Нет, сэр. Я из... — Писатель запнулся. Я пришел из ниоткуда, хотел ответить он. Но он выбрал случайный город в своей голове. — Я из Милуоки.

Старик напрягся.

— Из того же места, откуда этот парень из новостей?

— Простите меня?

— Это было во всех новостях последние три дня подряд!

— Я ехал в автобусе последние три дня подряд... и ничего такого не слышал. Что-то случилось в Милуоки?

— Чертовски верно. Копы поймали какого-то парня с трупами в квартире, его холодильник был забит отрезанными головами. Сказали даже, что одна голова была в аквариуме с лобстером! Вроде, это был гомик... наверное, выпил молофьи больше, чем я самогона за всю жизнь. И у него в шкафу висели отрезанные руки.

— Ужас какой...

Теперь, казалось, старик был раздражён ещё больше.

— Что такой городской парень, как ты, делает в нашем городе?

— Я следую за своей музой, так сказать.

— За кем? — Не понял его старик.

— Я писатель, пишу современную фантастику с различными философскими системами.

Старик ухмыльнулся и посмотрел слезливыми глазами на ноги писателя.

— Где ты купил эти дерьмовые туфли, парень? В К-Марте?

Писатель был удивлен.

— На самом деле, да.

— Они выглядят, как дерьмо, сынок, и если ты писатель, то у тебя должны быть деньги...

Писатель засмеялся.

— Меня зовут Джейк Мартин, сынок, я живу один в миле от Каунти-Роуд, и я лучший сапожник в округе. Приходи ко мне за настоящими туфлями.

Писатель подумал о потрясающей иронии. Сапожник... останется без ног...

— Я обязательно приду к вам.

— Буду ждать, — а затем старик начал ковылять прочь.

— Не могли бы вы уделить мне минутку, сэр? Где я могу найти здесь жилье?

Большая черная вена надувалась под фиолетовой лодыжкой. Костлявая рука указала куда-то в сторону.

— Вы можете попробовать снять номер у Энни, а в паре миль от сюда есть дом Гилмана, но парень с деньгами, как вы, не захочет оставаться там, потому что это грязная дыра, полная заразных пёзд. — Костлявая рука указала вниз по улице.

— Большое спасибо за уделенное время, сэр.

— Свидимся, — старик ковылял прочь, махая рукой.

Мой первый значительный словесный обмен с местным населением, понял писатель. Через квартал он заметил ряд магазинов, большинство из которых были закрыты, но один с вывеской "Братья Лаундермот" выглядел открытым, потому что молодой толстый человек заносил внутрь большие пластиковые мешки. После трёх дней в автобусе всю одежду, которую он носил, нужно было постирать. Дважды. Закрытые магазины стояли через дорогу от прачечной, но одно заведение, казалось, было открыто, потому что оттуда вышел человек с довольной усмешкой в клетчатой рубашке и ковбойской шляпе. Через мгновение из той же двери вышла женщина и присела на скамейку покурить. Она понюхала палец? Своеобразно, подумал писатель.

На следующем перекрестке стоял ресторан быстрого питания Венди, несколько посетителей можно было видеть в окнах. Он никогда не был в Венди. Кто-то однажды сказал ему, что в этой сети подают квадратные гамбургеры.

Вниз по улице в противоположном направлении он заметил захудалый кабак. Слава Богу, здесь есть бар... Затем он заметил деревянную вывеску таверны: "Перекресток" .

Любопытно...

Писатель не мог сосчитать, сколько таверн, в которых он бывал, носили одно и то же название. Это было название, богатое аллегорическим обещанием, и ему это нравилось.

Но глубокие аллегории могут подождать мгновение или два, он расставил приоритеты. Ему нужны были сигареты и еда. Затем, размышляя о том, каким будет первое слово его нового романа, он схватил свои сумки и зашёл в магазинчик.

— Мы закрыты, — огрызнулся старый чудак за прилавком.

Писатель посмотрел на время на своих часах.

— На самом деле? Какой магазин закрывается в 6 вечера?

— Вот этот!

Старый чудак имел лицо пожилого Генриха Гиммлера, он носил комбинезон и рубашку с длинным рукавом, на нём была одна из тех кепок, которые носили банкиры в старые времена. Писатель подумал: "Мистер Друкер, в зеленом Акре..." За стойкой стояла трость с собачьей головой.

— Не хочу навязываться, сэр, — начал писатель, — но я только что проделал немалый путь... и мне действительно нужны сигареты и еда. Это займет всего минуту вашего времени.

Старый чудак шикнул на него! И хлопнул рукой о прилавок:

— Блять! Вперед! Кто-нибудь еще нагадит на меня сегодня! Почему бы тебе не попробовать, придурок? Чё тебе надо?

— Растворимый кофе, сахар и соленые крекеры пожалуйста. — Ужин чемпионов... Кроме того, он где-то читал, что эти три ингредиента были в первую очередь всем, что писатель ужасов Г.Ф.Лавкрафт потреблял в течение большей части своей карьеры. (И то, что он не читал, было то, что эти же три ингредиента, вероятно, были причиной рака толстой кишки, который убил его в 1937 году). Вернувшись к стойке, он попросил блок сигарет, а затем снял свою кредитную карту с липучки, которую прятал на лодыжке, когда путешествовал.

— Ты, должно быть, издеваешься надо мной! — Завыл старый чудак. — Это тебе что, Нью-Йорк?

Он снова наклонился, чтобы достать наличные из сумки.

— Вы, должно быть, тот писатель, о котором все говорят. Если у тебя есть мозги в голове, парень, следующая вещь в твоем списке дел должна быть за городом.

Писатель был поражен:

— Вы рекомендуете мне покинуть город?...

— Здесь нет ничего, кроме белого мусора, сынок, и метамфетаминовых наркоманов, пьяниц, жирных коров на пособии по безработице, кучи грязных маленьких детей. Если поместить их всех в одно и то же место сразу, от вони треснет земля, и эта чёртова трещина будет больше, чем Большой Каньон. У меня тут почти все покупатели пытаются украсть больше, чем купить.

— Хреновый бизнес.

— Слушай дальше. Сегодня припёрлась корова Сэди Фуллер и даёт мне талоны на еду, только просит меня, чтобы вместо стейков я дал ей собачий корм. А я ей говорю: "Сэди зачем тебе это дерьмо, у тебя даже нету чёртовой собаки!" И она отвечает мне: "У меня одиннадцать детей, а пособия такие маленькие, что единственная возможность прокормить этих ублюдков — это кормить их собачим кормом". И знаешь, что? Она взяла на пособие четыре бутылки самогонки! Не, ну ты можешь в это поверить?

Писатель хотел ответить: "Как... трагично".

— Чёрт, я старый болван! Половина нашего городка живет на пособие! К тому времени, как у маленькой девочки появятся волосы на щели, её же папаша обрюхатит её, чтобы она тоже получала талоны на еду! Я продаю больше банок пережаренной фасоли и перца, чем гребаных трех мушкетеров! Что случилось с Америкой!

Писатель полагал, что этот парень был ещё более расистом, чем сапожник.

— Рай... потерянный, я бы сказал. Пресловутая американская мечта — всего лишь иллюзия, стоящая за жаждой наживы.

— Не знаю, о чем ты, блядь, говоришь, но с такой скоростью мне понадобится десять гребаных лет, чтобы расплатиться с этим местом! Мне будет восемьдесят! За что я сражался на войне?

— Так... вы ветеран Второй Мировой Войны? — Спросил писатель, лишь бы перевести беседу в другое русло.

— Нет, Корея. Мы всегда могли сказать, когда мы были на вражеской территории, в любое время, когда находили кучу дерьма.

Писатель выглядел растерянным.

— И...

— Если дерьмо пахло капустой и рыбой, мы знали, что поблизости есть коммунисты.

— Звучит очень тактически...

Писатель наконец-то получил сдачу. Он посмотрел на свои покупки на прилавке.

— Не могли бы вы положить их в пакет, пожалуйста?

— Пятьдесят центов!

— За пакет? — Возмутился писатель.

— Пятьдесят центов! — Настаивал на своём продавец.

Писатель вздохнул и положил два четвертака.

— Какого хрена ты здесь делаешь? О чём будет твоя книга?

— Социальная абстракция. Место — символ понятия или идеи, которые предполагают глубину произведения.

Старый чудак сломался:

— Я не знаю, какого хрена ты несёшь, но ты должен упомянуть меня в книге. Я могу быть недружелюбным старым балбесом, который жил в городе всю свою жизнь, и предупреждает главного героя, чтобы он проваливал ко всем чертям. Это называется сквозной персонаж, не так ли?

Писатель невольно поднял бровь.

— Действительно, так и есть...

— Это твой гребаный символ, мальчик. Я, блядь, это придумал!

— Интригующе, — сказал писатель и чуть не засмеялся.

— А теперь убирайся из моего магазина и, если у тебя есть мозги, убирайся из города.

Писатель выбежал из магазина, словно спасаясь от убийцы.

Это было нечто... На улице он закурил сигарету и минуту стоял в оцепенении. Он полагал, что первый удар никотинового дыма должен быть так же хорош, как опиум, который курил Томас де Квинси, когда писал "Вздохи из глубины". Затем он пошёл по пустой дороге в мотель Гилман Хаус.

««—»»

Писатель снял номер за десять долларов за ночь.

Женщина за стойкой с лицом, похожим на Генри Киссинджера, продолжала восторгаться им с тех пор, как он вошёл в захудалую дверь. Это продолжало его озадачивать. Неужели сапожник с диабетом рассказал всему городу про его приезд?

К радости женщины, он заплатил за месяц вперед.

— Какая удача! Я дам тебе лучшую комнату в гостинице! Это настоящий люкс! У нас ещё никогда не останавливался автор бестселлера.

Писатель скромно улыбнулся. У него не было достаточно сил, чтобы сказать, что из всех его десятков опубликованных книг он даже не приблизился к списку бестселлеров, но, конечно, он бы этого не хотел. Он презирал все коммерческое, как Фолкнер. Искусство письма никогда не должно приносить деньги. Речь должна идти о борьбе за настоящее искусство.

— Это тот самый новомодный компьютер, о котором я постоянно слышу? — Она попросила его вторую сумку для переноски.

— Нет, это пишущая машинка, — сказал он ей. Имя женщины было миссис Гилман. — Я держу её хорошо смазанной, поэтому она не производит много шума. Надеюсь, никого не побеспокою.

— Какой там шум! — Женщина посмеялась над ним, как тетя Би. — Я, в основном, сдаю по часам, если ты понимаешь, о чем я. Девчонка должна зарабатывать на жизнь, как все.

Писатель не удивился. Это была реальность, подпитка для его музы. Проституция, безусловно, является неотъемлемой частью жизни человека, и он сразу же подумал о монументальной пьесе Сартра. Моя Книга должна быть настоящей...

— Я все понимаю, миссис Гилман.

Ее голос понизился:

— Если ты захочешь потыкать... тебе стоит предохраняться, как говорится.

— О, я не буду потворствовать, миссис Гилман. Как художник, мое восприятие должно быть острым. Тоска от воздержания превращается в творческое просветление.

То, чем миссис Гилман окрестила лучший номер в отеле, было худшим номером, который писатель когда-либо видел. Трупы тараканов лежали, разбросанные по всему полу, как сломанные скорлупки бразильского ореха, когда он заглянул под кровать, его взору предстал мумифицированный кот, лежащий на спине с вытянутыми лапками вверх. Матрас кровати был продавлен в центре, в некоторых местах просматривались засохшие пятна. Шелушащиеся обои отходили от стен, к тому же они были заляпаны отпечатками рук. Он подумал, что каждый отпечаток может рассказать свою историю. Старое радио стояло на синем комоде, хотя писатель сомневался, что он сможет открыть его ящички. На потолке висел вентилятор, украшенный струнами пыли и паутины, в углу комнаты стояли письменный стол и стул.

"Не совсем чистая, хорошо освещенная комната, а?" — Он пошутил над собой и прикусил губу, чтобы не рассмеяться.

Осмотр ванной показал ржавую ванну с вмятинами, треснувшее зеркало (это была кровь в трещинах?) и... использованные презервативы, плавающие в унитазе. Миссис Гилман взбивала подушки на его кровати, когда он вернулся, то заметил неровности на обоях. Кто-то нарисовал мишень на одной из стен.

"Боже мой", — подумал писатель. — Они что стреляли в комнате..."

— Это не шикарная комната, сэр, — сказала хриплым голосом женщина, — но она есть...

Писатель указал пальцем и улыбнулся.

— Все будет хорошо, миссис Гилман.

— И если вам что-нибудь понадобится, приходите ко мне.

— Спасибо. Вы очень гостеприимны.

Она достала пластиковый пакет с чем-то из переднего кармана своего платья.

— Попробуй немного. Они восхитительны!

Писатель побледнел. Это был пакет с курагой.

— Спасибо вам, но я вынужден отказаться.

— Надеюсь, вам понравится ваше пребывание у нас! — Она сияла от радости — Боже мой! С нами живет настоящий писатель!

— Спокойной ночи, Миссис Гилман.

Наконец, она ушла. Он выглянул в окно и поморщился. Это была самая настоящая свалка, которая простиралась до леса. Старые кузова автомобилей лежали на боку, а между ними испражнялась паршивая собака. Он продолжал убеждать себя, что окружающая среда является творческой необходимостью. Хенрику Ибсену бы понравилась эта комната. Он мог бы написать продолжение "Дикой утки" здесь... Так что, если это было достаточно хорошо для Ибсена, это было так же хорошо и для него.

Готическое отребье белого мусора, эти слова бегали в его голове. Оцепенение творческого блаженства вернулось, когда он установил свою пишущую машинку. Это была стандартная печатная машина Ремингтона № 2, которые выпускали с 1874 года. Он потратил несколько тысяч долларов на её ремонт. Многие великие писатели использовали эту модель: Сэмюэль Клеменс, Джозеф Конрад, Генри Джеймс. Фактически, Клеменс, он же Марк Твен, был первым писателем-фантастом, официально представившим печатную рукопись издателю, та рукопись была подготовлена на идентичной машине.

В кране была достаточно горячая вода для его растворимого кофе, он поставил свою пепельницу в почти религиозной церемонии. Он откусил кусочек соленого крекера, нахмурился, затем выкинул всю коробку в мусорное ведро, когда прочитал, что срок хранения закончился в 1980 году. Идея отнести её обратно и попросить вернуть деньги показалась ему забавной.

Музыка, подумал он и включил старое радио:

— ... в Милуоки на северной 25-й улице, здание 1055, развернулась ужасная сцена...

— ... возможно, ускользал от полиции последние пять лет...

— ... сотрудник шоколадной фабрики был арестован полицией Милуоки после того, как голый мальчик в наручниках сообщил о своем похищении...

Какой ужасный мир, подумал он. Между новостями об этом серийном убийце, он наткнулся на музыку и, что было еще хуже, это был хард-рок. Его желудок свело, когда он услышал: "Я свобооооооооооодная птааааашка..." Он сразу же переключил радиоволну и, наконец, нашел слоистую скрипичную музыку.

Он скрипнул в кресле и вздохнул.

— Прекрасно. Арканджело Корелли, концерт номер 8...

Итак, писатель был готов.

Он осторожно вставил лист бумаги в печатную машинку и напечатал:

МУСОР БЕЛОЙ ГОТИКИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Он положил палец на клавишу Н. Это было легко, как и должно было быть. Его Муза текла рекой. Теперь... напиши первое предложение...

В дверь постучали. "О, ради всего святого!" — Проскулил он. Муза рухнула.

— Да? — Раздражённо ответил он. Потом моргнул и сглотнул.

На пороге стояла взволнованная и ухмыляющаяся девчушка с волосами цвета кукурузного шелка. Она была босиком и с голыми ногами, из одежды на ней была джинсовая юбка и болезненно узкая розовая футболка, с надписью “Оближи!”

— Привет! — Сказала она, естественно, произнося слово "привет" как "пывет!" — Я Нэнси. Мама сказала, что ты остановился у нас!

— Кто ты? Ты Дочь миссис Гилман?

— Ага. — Ответила девушка, игриво смотря на него.

Поразительно, подумал он. Не только какой-то парень женился на женщине, похожей на Генри Киссинджера, но и занимался с ней сексом... Но, судя по внешнему виду этой девушки, она не получила ни одного из менее привлекательных генов своей матери.

— Ну, что ж, очень приятно познакомиться, Нэнси, но, увы, сейчас я очень занят...

— Я забежала всего на секундочку... — Она оглянулась и когда повернулась обратно, то уже смотрела на него с похотливой улыбкой. — Я хочу задать вам вопрос, но... черт, вы можете подумать, что это глупо...

Он почувствовал, что должен быть джентльменом и примером для подражания.

— Ни один вопрос не является мелочным или бесценным, Нэнси, за исключением вопроса, задушенного нежеланием.

— Чего?

Он вздохнул.

— Какой у тебя вопрос?

Она поднялась на цыпочках и шепнула ему на ухо:

— Могу я отсосать у тебя?

Писатель был поражён.

— Что, прости?

— Ой, не подумайте плохо, я пососу совершенно бесплатно. Все равно мне нечего делать до вечера.

Миссис Гилман... сдаёт собственную дочь... Закралась мысль ему в голову.

— К тому же вы известный писатель, ни одна девчонка и тем более парень не смогут похвастаться таким в нашем городе!

Писатель закатил глаза.

— Правда, я не настолько знаменит.

Её колени начали тереться друг об друга, когда она начала вилять бедрами взад и вперед, со взглядом озорной школьницы.

— Видишь ли, я не хочу, чтобы ты думал, что я шлюшка.

— Я никогда бы так не подумал! — Заверил он её.

— Чёрт, я не смогу уснуть, если не попробую твою сперму...

Писатель свирепо посмотрел на неё.

— Зачем тебе это нужно?

— Просто хочу знать, отличается ли на вкус писательская молофья от обычной.

Ужас какой... Но все же он обдумал её предложение на мгновение. В конце концов, наибольшее творческое влияние на Стивена Крейна оказала проститутка, когда он писал "Красный знак мужества" и "Открытую лодку". Писатель не мог отрицать своей аристократичности, утонченности, рожденной эрудиции.

— Это хорошее предложение, Нэнси, но мне придется отказаться. Вы должны понимать: воздержание имеет решающее значение для эстетически творческих людей.

Она была живой деревенской Венерой, стоящей в его дверях.

— Ну так что ты решил? Дашь соснуть? — Не унималась девушка.

"Боже Небесный, пожалуйста, уйди! Твое тело убивает меня!" — Подумал он и сказал:

— Правда, Нэнси, я бы с удовольствием. Ты очень красивая молодая женщина, но...

Ее улыбка стала как у чеширского кота, показывая идеально ровные зубы, большую редкость в этих местах.

— О, забыла! У меня красивая шмонька, все парни так говорят. Хочешь посмотреть?

— Нэнси, не стоит...

Но она уже задрала джинсовую юбку одной рукой, а второй развела половые губы в стороны. Писатель опустил глаза.

Ему захотелось расплакаться. Её промежность выглядела идеальным пирожочком с завитком розовой ириски сверху.

— Я могу с уверенностью сказать, Нэнси, что ваше влагалище должно быть представлено в Лувре. Тем не менее, я ужасно занят сейчас. Возможно, в другой раз.

Ее натиск ослаб.

— Ладно. Но ты хотя бы подпишешь мою сиську, на это у тебя есть время? Она достала фломастер из заднего кармана юбки и задрала футболку.

Писатель уставился на её грудь.

Грудь на вид была смазливо-упругой и полной жизненной силы молодости... и украшена татуировками. На правой груди был набит смайлик с чёрной кривой дугой рта, двумя глазами, и вместо носа торчал большой розовый сосок, в то время как на левой был изображён большой орёл и надпись под грудью "Свободная пташка".

Писатель мог застонать." Сколько ты ещё собираешься меня изводить?"- Подумал он.

— Под какой?- Спросил он.

— Под смайликом!

Он приподнял грудь одной рукой, а второй расписался, как она того и хотела.

— Я не могу дождаться, чтобы показать своим друзьям! — Завизжала она.

— Здорово...

Она прильнула к писателю и подарила ему большой влажный поцелуй, запустив свой язык ему в рот. Боже... Она только что облизала мои губы тем же языком, которым лизала невыразимо грязные, деревенские члены...

— Возвращайся к своей работе! — Весело сказала она.

— Да, да, благодарю вас. Всего хорошего...

— Спокойной ночи... красавчик.

Писатель закрыл и запер дверь, прислонившись к ней в изнеможении своего гнева. Наверняка какой-нибудь сельский полудурок кончит ей на грудь и на мою подпись сегодня ночью, подумал он... Взволнованный, он вернулся к столу, закурил сигарету и уставился на страницу в Ремингтоне.

««—»»

Несколько часов спустя он все еще смотрел на пустую страницу в печатной машинке. Теперь она выглядит так:

МУСОР БЕЛОЙ ГОТИКИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Раздался стук в стену.

"Опять ни единой мысли! — Он кричал на самого себя. — Это она во всем виновата!" — Искал он оправдания.

Пепельница превратилась в пирамиду из окурков. Сквозь стены он слышал приглушенные и искаженные звуки: скрип пружин, хихиканье, быстрые шаги и хлопанье дверей. Бордель, упрекнул он себя. Я пытаюсь написать самый важный американский роман двадцатого века в борделе... Он верил в мрачную реальность этого места и то, что местные люди будут освещать его самые глубокие творческие видения, чтобы наполнить каждую страницу человеческой правдой, но...

Просто еще одна субъективная пустыня, недостойная художественной интерпретации. Или, возможно, он был слишком строг к себе. К тому же, это всего лишь была его первая ночь на новом месте.

Ему нужно было преобразовать свой дневной опыт в гений фильма Бергмана с идеями Романа Стейнбека и образами поэм Стивенса.

Ему было нужно... нечто...

Он открыл грязное окно чтобы вдохнуть немного свежего воздуха, на него взглянула пустынная ночь. Полнолуние зависло над свалкой. Он без малейшего желания посмотрел на часы.

Была полночь.

Где-то на улице завыл волк.

Писатель вздохнул. "Мне нужно выпить," — подумал он. Затем он выключил свет и вышел из комнаты.

3

Дикки остановился у входной двери Перекрестка. Он посмотрел на Луну и мог поклясться, что слышал волчий вой. "Надеюсь, здесь нет волков..." — Подумал он.

Внутри шумный прокуренный бар был набит бывшими заключенными, проститутками, метамфетаминовыми наркоманами, алкашами и разными деревенщинами. Дикки чувствовал себя как дома. Когда он почесал нос, он нечаянно принюхался и чуть не блеванул. Черт! Дикки забыл помыть руки после того, как притащил последние чистые тряпки обратно в массажный салон. Благоухание старой спермы и экскрементов, казалось, въелись в его ладони. Он прошел через зал в уборную вымыть руки. "Наверное, зря потрачу время. Боллз, скорей всего, набрехал мне, когда сказал, что даст деньги на новую коробку, " — размышлял он. На стене была надпись: "Берегись! Толстолоб идёт за тобой!" Дикки не верил в деревенские байки. Рядом кто-то, по всей видимости, недавно приписал: "ЭМЕРДЖЕНТНАЯ эволюция природы развивается, поднимая уровни пространства и времени через материю, конечный результат которой равен Богу."

Дикки прочитал послание, как смог, у него заболела голова, и он вышел из туалета.

Дорин, одна из проституток, работающих в баре, пыталась заманивать потенциальных клиентов. Она наклонилась очень низко, чтобы сделать фотографии с посетителями, позволив своей груди свиснуть, чтобы любой, кто посмотрел бы, мог видеть ее, но никто никогда не смотрел. Бедная глупая девчонка просто не понимает, подумал Дикки. Ее грудь болталась, как два белых набитых носка, с коровьими сосками в конце каждого. Другая проститутка, Кора Неллер, была высушенная от мета и от алкоголя, который она выпивала, чтобы снять ломку, когда у нее не было наркотика. Ее ноги были похожи на обтянутые кожей арматуры, торчащие из обрезанных джинсов. Когда она садилась и скрещивала ноги, посетители часто стонали, потому что внутри ее шорт было так много зазора, что ее влагалище можно было полностью рассмотреть: вялые растянутые губы, окружающие страшную черную дыру, разинутую, как столетний рот старика.

— Эй, Кора! — Кто-то крикнул. — Не подходи слишком близко к бильярдному столу. Неохота опять искать кий в твоей дыре! — Весь бар разразился смехом; Дорин смеялась так сильно, что ее зубные протезы выпали и упали в стакан с выпивкой.

— К черту вас, педиков! — Крикнула Кора в ответ. — Вы все сраные жертвы инцестов!

— Да! Но мы хотя бы не трахаемся с собаками! — Крикнул кто-то в ответ.

Это были сливки общества в Перекрёстке.

Дики плюхнулся на стул рядом с Боллзом.

— Привет, Боллз, — поздоровался он.

— Чёрт, Дикки. Ты опоздал. Я думал, ты не придёшь уже.

— Не, после работы захотел вздремнуть немного.

— Ладно, хрен с ним, дружище, могу поздравить тебя с последним рабочем днём! — Затем Боллз улыбнулся и хлопнул Дикки по спине.

— В смысле? — Удивился Дикки.

— Я же сказал, что принесу бабки, не так ли? — Боллз положил конверт на барную стойку и подсунул его Дикки.

Чтобы пересчитать деньги дрожащими руками, Дикки понадобилось пару минут.

— Бля, Боллз, я не верю своим глазам! — В конверте было тысяча двести долларов, в основном, полтинниками и двадцатками.

Боллз кивнул.

— Так когда ты, говоришь, купишь нашу новую коробку?

— Я заберу её завтра, и мы поставим её на следующий день.

— А послезавтра займёмся самогоном, верно?

— Конечно! Боллз! — Дикки чуть не плакал от радости. Каким замечательным другом он оказался, а не каким-то там трепачом.

Дикки остыл, так как в его голову просочилась какая-то логика.

— Боллз... Если ты на мели после того, как вышел из тюрьмы... как тебе удалось достать столько денег быстрее, чем я бы в штаны насрал?

Боллз ухмыльнулся.

— Не беспокойся об этом, малыш-Дикки. — Он щелкнул пальцами, привлекая внимание бармена. — Эй! Я что, должен стоять на голове и махать яйцами в этой дыре, чтобы нам налили пива?

Бармен нахмурился.

— Ты похож на голодранца, сынок. Сначала я хочу видеть твои деньги.

— На, подавись, — пробормотал Боллз и кинул в него двадцатку.

Бармен заметил Дикки.

— О, Дикки, я не видел, как ты вошел. Чертовски жаль, что так получилось.

Дикки почесал голову.

— Чего жаль?

— Драчильня Джун, ты же там работаешь?

— Ну да, — ответил он, явно смущённый.

— Похоже, ты не в курсе. Около семи часов какой-то парень вошел туда и опрокинул это место.

— Да вы что? — Встрял в разговор удивленный Боллз.

— Ага, засранец вынес двухнедельную выручку.

Дикки был чертовски удивлен.

— Ты что, издеваешься надо мной, чувак? Я же теперь хрен увижу свою зарплату.

— Говорят, у ублюдка была большая пушка, и он всё дерьмо выбил из бедных девочек. Сначала отделал их по первое число, что мать родная не узнает, а потом заставил раздеться догола, чтобы поглазеть на их киски с сиськами.

— Вот подонок, — сказал Боллз. — Мир катится к чертям, скажу я вам.

Бармен кивнул с серьёзным видом.

— И прежде, чем он ушел, знаете, что он сделал? Он нагадил на пол, приставил пистолет к голове бедной Джун и заставил ее засунуть свой язык ему в задницу, пока он дрочил.

— Подлый ублюдок! — Выкрикнул Боллз, подняв вверх кулак.

— Я не могу в это поверить, — сокрушался Дикки.

— Джун сказала, что мерзавец вынес двухнедельную выручку. Две штуки баксов!

— Ну они хоть запомнили этого сукина сына? — Поинтересовался Боллз.

— Нет, — заверил их бармен. — У него на башке было пластиковое ведёрко Вэнди с вырезами для глаз. — После этих слов бармен развернулся и ушёл, чтобы принести их выпивку.

— Минутку... — Голова Дикки медленно повернулась на толстой шее, чтобы посмотреть прямо на Боллза. — Ты? — прошептал он.

Боллз кивнул и показал рукой на талию. Он на секунду приподнял футболку, чтобы показать спрятанный за поясом здоровенный револьвер Смит и Вессон 45 калибра.

— Ни хера себе!

— Тссс. — Шикнул на него Боллз. — Успокойся, Дикки, всё же получилось. Я знал, что мой папаша будет хорошим отцом в эти дни. Видишь ли, этот кусок железа — единственное, что он оставил мне дороже, чем прыщи на заднице.

Дики наклонился и шепнул ему на ухо:

— Ты устроил ограбление средь бела дня?

— Ну а почему, ты думаешь, все называют меня Боллзом?

Бармен вернулся с кувшином пива. Боллз налил две кружки и придвинул одну Дикки.

— Твоё здоровье, друг.

Дикки поднял свою кружку.

— За наше новое партнерство! Чувак, мы заработаем огромную кучу денег!

У них зазвенели кружки.

Три тучных одинаковых молодых человека сели с другой стороны барной стойки.

— Эй, старый ты поц! — Крикнул один бармену. — Сделай нам еще один кувшин и не заставляй нас ждать, пока мы состаримся, как ты. И замути нам быдлячие стейки.

Бармен ухмыльнулся.

— Минутку...

Боллз удивился.

— Дикки... что за чертовы стейки? Никогда о таких не слышал.

— Самая дешёвая жрачка в меню.

— Да? Может ,закажем? Я люблю хорошие стейки, особенно, если они дешевые.

— Не, Боллз. Доверься мне. — Дики указал на бармена, который бросил горсть зажаренных мясных чипсов на бумажную тарелку. Затем он залил каждый кетчупом.

— Ну вот, ребята, — сказал он толстым братьям.

— Давай сюда! — Обрадовался один из них, выхватывая тарелку.

— Спасибо что предупредил, — сказал Боллз.

Бармен вернулся к ним и показал на телевизор.

— Вы, ребята, видели это сумасшедшее дерьмо по телику? Про парня из Висконсина?

— Неа, — сказал Боллз. — Давненько я не смотрел телик.

Дики потер подбородок.

— Знаешь, мне кажется, я что-то слышал такое, там, вроде, какой-то псих или что-то типа того.

Бармен наклонился вперед:

— Серийный убийца, телевизионщики назвали его Милуокским каннибалом, говорят, он убивал, трахал и ел педиков!

— Убивал? — Спросил Боллз. — Каким образом?

— Худшим, что ты можешь себе представить, сынок. Он ходил в какой-то пидорский бар клеить там петушков. Когда те клевали на него, он предлагал поехать к нему домой, чтобы пофоткаться голячком. Ну так вот, когда они приходили к нему, он накачивал их наркотой и трахал, потом убивал и снова трахал.

— Да? — Удивился Боллз. — А потом он их расчленял?

— О, и не только это, он разное дерьмо делал с ними. Лоботомию, например, а ещё сказали, что он просверливал им головы и капал туда кислоту, вроде, так он пытался сделать из них зомби. Копы нашли отрезанные головы в холодильнике, разбросанные части тел по всему дому и руки, висящие в шкафу.

— Чееерт! — Воскликнул Боллз, — а этот парень знает, как веселиться!

Дикки презрительно ухмыльнулся.

— А ты говоришь, в наших краях странные парни.

— Также сказали, он жрал их мозги и другое мясо, срезал его прямо с костей рук и ног. Я вот теперь думаю, что раз он был настолько долбанутый, то, наверное, и петушки ихние тоже ел.

— Держу пари, он жарил их на гриле, как хот-доги, — предположил Дикки.

— Ага, а потом уплетал с пивком, — добавил заинтригованный Боллз.

Бармен погрозил пальцем.

— Но это не самое худшее, мальчики, что он делал. Передали, что он трахал их в просверленные отверстия в головах.

— Господи Исусе, — прохрипел Дикки, чуть не подавившись пивом.

Бармен кивнул головой.

— Просто сейчас идет то шоу, по телику. “Дьявол приходит во всех формах и размерах", — а затем он вернулся к своей работе.

Боллз и Дикки уставились в телевизор.

— Черт, — пробормота Боллз. — Он просверлил отверстия в их головах. Наверно, классное дерьмо, что скажешь, Дикки?

Дикки выглядел ошеломленным.

— Классное? Боллз, это какая-то ёбнутая на голову херня, вот что это.

Боллз удивлённо поднял брови, но ничего не сказал, все еще смотря в телевизор.

Справа раздался голос:

— На самом деле серийный убийца — это современный ярлык правоохранительных органов, который используется для определения массовых убийств. Человек убивает несколько человек, как правило, в течение длительного периода времени, нормально функционируя между жертвами. Среди них не редкость, когда серийные убийцы работают на повседневной работе, имеют дома и даже семьи.

Боллз и Дикки посмотрели на парня, который выдал им информацию: это был белый парень с каштановыми волосами, в очках и белой рубашке. Он пил пиво в одиночестве.

— Но разве они все не сумасшедшие? — Спросил Боллз.

— Иногда, но не исключительно. У некоторых серийных убийц высокий уровень интеллекта. Они, как правило, не выделяются. Средний серийный убийца, как правило, белый мужчина в возрасте двадцати или тридцати лет, и он совершает свои преступления часто незамеченныи в течение многих лет, например, как Эд Гейн или Генри Ли Лукас.

Боллз наклонились к Дики.

— Вау, этот парень знает много умных слов.

Парень продолжил:

— Впервые этот термин был использован агентом ФБР Робертом Ресслером в 70-х годах во время национальных новостей о Теде Банди, который насиловал и убивал женщин и детей по крайней мере в пяти штатах.

— Черт, — сказал Дикки. — Сколько больных ублюдков окружает нас.

Боллз наклонился, чтобы лучше слышать парня в белой рубашке.

— Эй, приятель? Кажется, ты много знаешь о них. Есть идеи, почему они это делают?

— У всех у них, как правило, один и тот же ответ, — сказал парень. — Они делают это, потому что им это доставляет удовольствие.

Боллз откинулся назад, думая о сказанном.

— Чувак! К черту все это дерьмо. — Дикки становилось не по себе от этого разговора. — Давай больше не будем говорить о том, как кто-то трахает кого-то в просверленную дырку в голове! У меня уже мурашки бегают по коже от этой херни. Давай лучше подумаем, куда будем тратить наше бабло, когда встанем на маршрут.

— Да, точно, — сказал Боллз, но теперь он казался озабоченным.

— Ты, вроде, собирался что-то рассказать мне сегодня вечером. — Напомнил ему Дикки.

— Чего рассказать? — Не понял его друг.

Дикки понизил голос.

— Ты сказал, что у тебя есть какая-то работёнка в следующем месяце.

— О, да. В начале сентября, точно. — Боллз вышел из своего странного оцепенения. — Это охрененная тема, Дикки, я уверен, что нам потом не придётся и дня работать в жизни.

— Это ограбление, да?

—Дикки, — прошептал Боллз, — мы поднимем столько бабла, что тебе и не снилось...

— Бля, я не знаю, чувак, как-то стрёмно всё это.

— Дикки, не парься, риск минимальный. И не говори, что ты не в деле.

— Черт, Боллз, это твои заморочки и не надо вмешивать меня во всякое дерьмо!

Боллз выглядел опешившим.

— За кого ты меня принимаешь? Мы же друзья, забыл, что ли? К тому же нам понадобится твоя тачка, чтобы вывести куш. В общем, Дикки, дело проще пареной репы, соглашайся или просрёшь шанс разбогатеть!

Дикки немного успокоился.

— Ты говоришь, риск минимальный?

— Черт побери тебя, да!

Плечи Дики опустились.

— Хорошо, расскажи мне об этом...

Они прижались ближе друг к другу.

— Один старик по имени Крафтер живёт в старом доме между нами и Крик-сити прямо в лесу.

— Крафтер? — Пережевал имя Дикки. — Никогда о нем не слышал.

— Потому что этот парень — отшельник. И у него странное имя, — а затем Боллз достал листок бумаги из бумажника и прочитал его. — Эфриам Крафтер. Он живёт в месте под названием Губернаторский мост.

— О, я знаю, где это, — сказал Дикки. — Школяры пьют пиво на том мосту и сбрасывают бутылки в реку.

— Здорово, что ты знаешь, где живёт это старый засранец. В общем, он коллекционер дорогих вещей и антиквариата, который мы могли бы вынести и продать в Пуласки и Роаноке.

— Боллз, это, конечно, всё хорошо, но, скорей всего, старый ублюдок пристрелит нас, как только мы появимся на его крыльце! У каждого ублюдка есть ствол в нашей округе.

Глаза Боллза блестели.

— Не-а, чувак, видишь ли, старого засранца не будет дома, и у него нет жены и детей, дом будет абсолютно пустой. Начиная с первых чисел каждого сентября, он уезжает из города на пару недель в Испанию. Всё, что нам нужно, так это вломиться ему в хату и вычистить её, а когда он вернётся, будет уже слишком поздно.

Дикки всё ещё сомневался:

— Я не знаю, чувак. Если этот Крафтер сказал тебе, что уедет в сентябре, то он легко вычислит, что это ты поднял его хату.

Боллз зажмурился в предвкушении.

— Это самая лучшая часть истории, Дикки, я не знаю его лично. Чёрт, я даже никогда его не видел!

— Тогда откуда ты столько знаешь о нем?

— Один парень рассказал на зоне.

— Что ещё за парень?

— Около года назад один новичок по имени Бад Тулер попал в наш блок. Знаешь, такой большой тупой ублюдок, чистая деревенщина. Ему дали пять лет за то, что он изнасиловал какую-то девчонку-бойскаута. А самое смешное то, что он вырубил и оттарабанил её прямо у себя дома, а когда вдоволь нарезвился, просто выкинул её за дверь.

— Ебаный в рот, мужик! Это, по ходу, самый тупой говнюк, за которого я когда-либо слышал.

— Чувак, у нас в тюрьме создавалось впечатление, что у него дерьмо вместо мозгов, тупее ублюдка я в жизни не видел.

Дикки посмеялся вместе с Боллзом, но затем успокоился и спросил:

— Слушай, а какое отношение имел этот придурок к Крафтеру?

— Видишь ли, Дикки, Тулер несколько лет работал на Крафтера, подстригая ему газоны и выравнивая изгороди, так вот он и узнал о его любви к путешествиям в начале каждого сентября.

И однажды у Крафтера забилась раковина, и он позвал в дом тупицу Тулера прочистить засор. Это был единственный раз за все те годы, что он работал на него, когда старик пригласил его вовнутрь. Но ему было и этого раза достаточно, чтобы понять, что там всякой диковинной хрени на миллионы баксов. Так что он и сам собирался поднять его хату в сентябре, но его загребли за изнасилование малолетки в июне, а я откинулся на прошлой неделе.

— Хм, — пробормотал Дикки.

— Такие дела, брат.

— Крафтер, ты говоришь, его зовут?

— Да, чувак. Эфриам Крафтер, и у него в доме миллион всякого дерьма, которое только и ждёт, когда его вынесут. Если мы откажемся от этой работёнки, мы будем тупее, чем Тулер, когда он выбросил за дверь девчонку!

Дикки обдумал предложение.

— Знаешь, Боллз, а ты, наверное, прав насчет этого.

— Ну всё, решено. Завтра ты заберёшь коробку и до сентября мы будем возить самогон. — На этих словах Боллз поднял свою пивную кружку, — а после мы станем самыми богатыми свиньями в Люнтвелле.

— Вот это я понимаю, план! — Дикки поднял свою кружку, и они чокнулись.

Они выпили ещё один кувшин, когда в баре стало слишком шумно. Все бильярдные столы были заняты, и не осталось свободных мест. Дорин была замечена выскальзывающей из мужского туалета, ловко вставляющая зубные протезы на место и вытирающая рот, а затем через секунду вышел и мужчина. Между тем Кора Неллер сочла нужным встать на стол и потанцевать, но, когда она задрала майку, её освистали.

Боллз остался в восторге от своих новых перспектив, особенно от мысли грабежа дома Крафтера. Но что-то ещё его беспокоило.

— Дикки, помнишь, когда мы были детьми, то ходили вечерами к дому миссис Хаузер подглядывать за ней, когда она мастурбировала.

— О, да! — Вспомнил Дикки с явным весельем, — я особенно любил смотреть, когда она прочищала себе дымоход ручкой расчёски!

— Чувак, мы всегда догадывались, что она знала, что мы подглядываем за ней, но надо отдать ей должное, что она никогда ничего не делала, чтобы прогнать нас.

— Ага, и я помню, как мы не могли дождаться, когда наши петушки начнут кончать, как у взрослых в тех старых порножурналах, которые мы нашли в овраге за заброшенной фабрикой. — Боллз пристально смотрел на Дикки, — мы себе чуть члены не сточили тогда, когда увидели, что внутри того чемодана.

Дикки вспомнил эти события, как будто они произошли только вчера.

— Да! Точно, они были в старом чемодане! Поэтому мы и ломанулись вниз, в овраг, думая, что он набит деньгами из ограбленного банка. Мы с тобой вскрыли его прямо там, и он оказался забитый порножурналами, и на каждой обложки был какой-то парень “Большой Оли”, вроде, звали его?

— Может быть, Дикки, а ты помнишь выпуск, где были беременные цыпочки, которых трахали толпой, и мы не могли поверить, что это на самом деле?

— Чёрт, да! Жуткое дерьмо, — вспомнил Дикки отвратительный журнал.

— А другой выпуск с негритосами? Которые ебли малолетних наркоманок членами размером с бейсбольные биты в жопы, и мы не могли понять, как что-то такое большое может войти во что-то такое маленькое! — Боллз понизил голос. — А помнишь последний журнал в чемодане, Дикки? С чёрно-белыми фотографиями?

Глаза Дикки широко раскрылись, когда он вспомнил последний журнал...

— Да, там были здоровенные засранцы, которые сначала избили тёлку и обосали её, заставили жрать своё же дерьмо, и как она закончила, один чувак засунул ей кулак в жопу, а второй — ступню во влагалище...

Внезапно Дикки побледнел от воспоминаний ужасных порно-образов.

— Эх, чувак, журналы с парнями, трахающих девушек, были прекрасны, но от последнего меня охуенно тошнило...

— Ты забыл последнюю страницу, Дикки.

Дикки уставился на него.

— Там был парень со стрижкой под Битлз, он воткнул ствол пистолета в дырку той телки, и из неё вытекала кровь.

— Чувак, это было отвратительное дерьмо. Мой стояк тогда упал, и я думал, что член после такого уже никогда не встанет.

Дикки сглотнул, от воспоминаний его затошнило.

— Надо быть конченным ублюдком, чтобы смотреть на такое дерьмо.

— Чёрт возьми, Дикки, нам не было и десяти лет, когда мы нашли тот чемодан. Но знаешь, что? Когда я вернулся домой в тот день... Я дрочил, как маньяк на последнюю фотографию! У меня был стояк, что орехи колоть им можно было! И спустя все эти годы я до сих пор передёргиваю на воспоминания о той фотографии!

Дикки уставился на него.

— В общем, чувак, я начинаю думать, что со мной что-то не так, понимаешь? Что я больной на голову.

Это было слишком сложно для Дикки. Он усмехнулся.

— Боллз, это не что иное, как постановочное фото! Я даже не уверен, что там гамно было настоящее.

Боллз кивнул с некоторым соглашением:

— Может быть, но вернёмся к тому, с чего я начал. Миссис Хаузер.

Дикки улыбнулся, потому что её образ был гораздо приятнее ,чем предыдущие воспоминания.

— У неё сиськи были больше, чем наши с тобой головы, и какая классная у неё была пиздёнка!

— Да, да помню, но есть кое-что, что я никогда тебе не рассказывал. — Продолжил Боллз. — Это было после того, как я бросил ту дерьмовую среднюю школу. Мы потом не часто виделись с тобой, потому что работали с нашими отцами, но, видишь ли, я всё время возвращался к миссис Хаузер ночью, чтобы подрочить на неё.

— Да?

— Да. Мне было тринадцать или четырнадцать лет к тому времени, и мой член уже стрелял спермой, как из дробовика...

— Да, и у меня тоже, — поспешно добавил Дикки. — Я стрелял на пять-шесть футов в длину.

Боллз нахмурился.

— Да, да, но понимаешь, я пошел туда однажды ночью, чтобы передёрнуть, потому что весь день думал о той картинке. Ну так, в общем, добираюсь я до её дома, заглядываю в окно и знаешь, что я там вижу?

— Что? — Поинтересовался Дикки. — Она была голая? Правда?

— О-о, конечно, она была голая, с этим было всё в порядке, но с ней там был парень, и, видишь ли, Дикки, миссис Хаузер была связана, её лодыжки и запястья были привязаны к уголкам кровати, и во рту у неё был кляп...

Пьяные глаза Дикки зажглись интересом.

— Там с ней был большой черный парень, и хрен у этого здоровяка был больше и толще моей руки, не говоря уже о головке размером с два моих кулака!

— Черт, — прошептал Дикки.

— Он ударил миссис Хаузер по лицу наотмашь, и из носа у неё пошла кровь, потом он укусил её за живот и сиську, а после он так сильно ударил ладошкой по её киске, что это звучало, как удар о боксёрскую грушу.

— Ты издеваешься надо мной!

— Конечно, нет! Дикки, он сел ей на грудь и принялся лупить своим здоровенным елдаком ей по лицу! Останавливаясь только для того, чтобы подрочить её сиськами! И по всей видимости, когда ему надоело, он слез с неё, приподнял таз и засадил ей со всего маху своего здоровенного петушка в зад и принялся долбить, как отбойный молоток! Господи, чувак, я даже не знаю, как он его не сломал тогда! Так что я подумал, что он забрался к ней домой с целью ограбить ее, но потом подумал, что было бы неплохо так же и оприходовать старую дамочку.

— Да, черт возьми. Похоже на то.

— Так вот, голос в моей голове кричал мне, что надо бежать к соседям и кричать, что миссис Хаузер насилуют прямо у неё дома.

— Копы поймали черного парня? — Спросил Дикки.

Боллз замолчал, задумавшись.

— Нет, потому что, видишь ли, я никуда не побежал. Как только я собрался мотать оттуда, другой голос в моей голове сказал мне: останься...

— Чёрт, Боллз! Это хреново.

— Я знаю, чувак. Это подло, но это то, что я сделал. Я остался возле окна и смотрел, как этот парень трахает миссис Хаузер. После того, как он натрахался с её жопой, он сел на её живот и обернул пояс вокруг её шеи и начал душить её. Она начала пытаться вырваться, лицо у неё покраснело, а потом посинело, тогда она обоссалась. Я клянусь тебе, Дикки, это был лучшей кончун в моей жизни, когда я смотрел на всё это дерьмо, которое происходило с миссис Хаузер. Я кончил прямо на стенку её дома!

Молчание затянулось, затем Дикки спросил с тревогой в голосе:

— Боллз ,что случилось дальше? Ниггер убил её?

— Нет, я думал, что она уже сковырнулась, когда обмочилась. Но знаешь, что произошло дальше? Он развязал её, вытащил кляп и крепко поцеловал её, а она сказала ему: "О, детка, это было здорово! Я так сильно тебя люблю!"

Дикки зашёлся смехом:

— Я бы в жизни не подумал, что она была оной из тех, кто любит пожёстче!

Боллз продолжил:

— Все это время я думал, что он убивает миссис Хаузер, но знаешь, что? Как только я понял, что они просто играют, я выжал последние капли из своего члена и спрятал его обратно. Когда я взглянул в окно, их там не было. Я подумал, что они оба пошли на кухню попить после такого секс-марафона.

— Скорей всего, — сказал Дикки.

Боллз покачал головой:

— Я развернулся, чтобы идти домой, и увидел, что голый нигрилла с миссис Хаузер стоят позади меня. Он завопил: "Что ты здесь делаешь... какого хера ты тут забыл, придурок!” Я, конечно, попробовал сбежать, но этот парень схватил меня за волосы и дёрнул с такой силой, что мои ноги оторвались от земли. Ну так вот, Дикки, значит держит он меня и говорит: "А теперь смотри майонез", я опускаю глаза и вижу, как миссис Хаузер слизывает мою молофью с земли прямо там, стоя на четвереньках, как какая-то долбанная собака!

— Бля, Боллз! Это нездоровое дерьмо какое-то!

— Слушай дальше, Дикки, как только она вылизала мою сперму, она улыбнулась и стянула мои штаны вниз, взяла мой хрен в руку и начала бить им себя по губам! Поначалу он был сморщенный, как червяк, и ей пришлось его немного подрочить; как только он начал шевелиться, она взяла его в рот. Пока миссис Хаузер наяривала мой инструмент, здоровяк шепнул мне на ухо: "Я сломаю твою маленькую белую шею, когда ты кончишь, ублюдок, а потом я отпорю твою дохлую белую задницу и буду её драть до тех пор, пока у тебя твоё же дерьмо из ушей не полезет, сопляк."

— Я был напуган до чёртиков и мне казалось, что ещё чуть-чуть, и я обдрыстаюсь!

— Я бы точно обгадился, Боллз...

— Я плакал, трясся и рыдал, но знаешь, что?

— Что?

— Это самая странная часть истории, чувак, потому что несмотря на всю происходящую херню вокруг, у меня был охуенный стояк! Через пару секунд я кончил миссис Хаузер в рот, и старая сука чуть не подавилась моей кончой!

— А-а... что насчёт чёрного парня? — Спросил Дикки. — Он свернул тебе шею?

Боллз нахмурился:

— Нет, тупица! Если бы он сломал мне шею, я бы не сидел здесь сейчас и не рассказывал тебе эту историю.

— Ой-ой. Точно, точно, — сказал Дикки.

— Черный парень отпустил меня, и они вместе начали смеяться и говорить мне гадости: "Ты хорошо провёл вечер, снежок? Больше не подглядывай в окна людям, если не хочешь быть застрелен!" Я бежал оттуда со всех ног. Должно быть, пробежал милю за десять секунд, но с каждым проклятым шагом я слышал, как они ржут надо мной...

Дикки смотрел с восторгом на своего друга:

— Чёрт, Боллз, это просто охрененная история.

— Да нет, Дикки, это хреновая история... каждый раз, когда я думаю об этом, то мне кажется, что со мной что-то не так.

Дикки явно был удивлён последней фразой.

— С тобой что-то не так? Чувак, вся история звучит так, как будто это миссис Хаузер ёбнутая на всю голову! Это же не тебя отмудохал чёрный парень, и не ты слизывал спермяк с земли!

— Не, не, не, Дикки, — отмахнулся Боллз в явном возбуждении. — Ты не понял, что я имел в виду. Дело не в ней. Я говорил о себе. Когда я подумал, что её действительно убивают... я остался там ,чтобы подрочить! И даже сейчас, спустя все эти годы, в большинстве случаев, когда я дрочу... я всё ещё думаю о том фото с парнем со стрижкой Битлз, который засунул пистолет в чёртову дырку той девки. Если я смотрю обычный Плейбой, это меня совсем не возбуждает. Я не думаю о обычных вещах, я думаю о ёбанных пытках и убийствах! И знаешь, что? Мне всё равно! Если бы тот нигрилла действительно убил миссис Хаузер, я бы всё равно стоял возле того окна и дрочил!

— Чёрт, Боллз. Ты просто один из тех странных извращенцев, — затем он хлопнул друга по спине и засмеялся.

Боллз ухмыльнулся, поднимая кружку пива.

— Почему меня заводит всякое дерьмо, которое другим покажется омерзительным?

Серое вещество Дикки не могло справиться с этими субъективностями.

— О, чувак, ты просто пьян, забудь уже об этом.

— Но я серьёзно, Дикки. Обычные чуваки смотрят порнуху и представляют, как будто это они там, но я думаю, как было бы здорово поссать в жопу девки, в то время опуская её голову в дробилку для деревьев, или повесить её за шею на сук дерева и дрочить на то, как она дёргается!

Дикки отрицательно покачал головой:

— Боллз, пока ты на самом деле ничего такого не делаешь, тебе не о чем беспокоиться.

— Да, я думаю, ты прав, — сказал Боллз, беспокойно пожав плечами.

Дикки встал со стула.

— Пойду поссать. Заказать ещё пива?

— Да, конечно...

Боллз поднял глаза на экран, там началась реклама. В телевизоре показывали привлекательную блондинку в красном бикини, затем камера увеличила её плоский живот и пупок, вид которых заставил половину мужчин в баре засвистеть.

Кто-то выкрикнул из зала:

— Хотел бы я залить его своей молофьей!

Боллз пожал плечами:

— Да ну нахуй, я лучше выдерну её кишки из жопы крюком для скота, а потом отрежу ей башку и трахну в шею...

Реклама закончилась, и на смену ей пришли ещё более ужасные новости об этом ужасном убийце из Милуоки: " … когда полиция впервые вошла в квартиру Джефри Дамера, они сразу же почувствовали запах разложения, следом они обнаружили висящие отрубленные руки в шкафу, сшитые между собой. Позже, по словам должностных лиц, были обнаружены частично растворенные останки, по крайней мере, одной из жертв, находящиеся в промышленной бочке, полной гнилостных масс. В спальне они нашли ещё несколько частей тел, лежащих на кровати Дамера, которая была застелена пластиковыми рулонами..."

Срань Господня, подумал Боллз. Он просто не мог всего этого понять. Когда он взглянул направо, он увидел парня в белой рубашке, который все ещё сидел на своём месте и смотрел телевизор.

— Эй, приятель? Они что-нибудь говорили о том, что заставило его быть таким?

Парень показался взволнованным от того, что кто-то заговорил с ним.

— Один судебный психиатр из Хопкинса уже назвал Дамера сексуальным социопатом.

Боллз ухмыльнулся и посмотрел на него, прищурившись: — Это значит, что он сумасшедший, верно? Только больной же на голову ублюдок может вытворять такое?

— На самом деле нет. Некоторые убийцы этого типа проявляют психопатические симптомы, но этот Дамер — нет. Хотя это правда, что ряд маньяков склоняется к сексуально мотивированным убийствам из-за психологических травм в детстве, изобилующих пренебрежением, сексуальным насилием и побоями, у других было нормальное детство, которое по всем общепризнанным понятием было абсолютно нормальным. Конечно, вердикт по делу Дамера ещё не вынесен. Психологические травмы, особенно в подростковом возрасте, часто оказывают драматическое влияние на сознание молодых людей, что приводит к подобному поведению в зрелом возрасте. Так что, следовательно, негативный опыт окажет негативное восприятие и влияние в дальнейшем. Но есть и исключения среди серийных убийц, у которых было обычное детство. Другими словами, и это только одна из современных теорий, определенный процент этих так называемых серийных убийц не имеют психологических расстройств и не испытывали каких-либо психологических травм, пока росли. Они становятся серийными убийцами во взрослом возрасте просто из-за генетического пристрастия.

— А? — Не понял его Боллз.

— Это врожденный инстинкт, такой же, как у собаки, чтобы преследовать кролика. Эти люди, эти монстры современного мира, становятся серийными убийцами просто потому, что такова их природа.

Из сказанного Боллз едва ли уловил половину, но он понял достаточно. Как собака, гоняющаяся за кроликом... Это заложено в их природе...

Дальнейшие рассуждения парня были прерваны, когда бармен принёс новый кувшин. Вскоре вернулся Дикки и заметил перемены в лице своего друга.

— Знаешь, Дикки, сейчас я чувствую себя намного лучше.

— Это же охуительно, Боллз, тебе просто надо было выговориться.

— Не, это всё благодаря тому чуваку, — и он указал на парня в белой рубашке, который зажигал двадцатую сигарету за ночь.

— Бармен! Принеси тому чудаку в белой рубашке выпивку за мой счёт!

— Сейчас.

Человек в белой рубашке выглядел польщенным.

— Очень признателен.

Боллз поднял кружку:

— За нашу природу...

Дикки поддержал его:

— И за деньги!

Белая рубашка поднял свою выпивку:

— И за провидение, — подмигнул он парням.