В утреннем воздухе еще чувствовался пронизывающий весенний холодок, когда Маккензи собрались, чтобы послушать Люка о дальнейшем житье-бытье. Гарнет возилась у раковины с грязной после завтрака посудой, но слышала каждое слово.

— Техас забит говядиной. За голову я могу выручить три, самое большее четыре доллара. С такими ценами «Трипл-М» не продержишь.

— С такими ценами даже скота не выкормить, — согласился Клив. — Больше выручишь за зерно.

— Хоть в шерифы возвращайся. — Люк виновато покосился на Хани и встретился с ее расстроенным взглядом. — Не беспокойся, соечка, в законники я больше не пойду.

— Есть какая-нибудь идея? — поднял голову Флинт.

— Если бы удалось перегнать стадо на север, к Абилину, мы получили бы за одну голову по сорок долларов, — торжественно провозгласил Люк.

Гарнет отложила полотенце и повернулась к говорящим. Все Маккензи изумленно уставились на Люка, а у Хани от удивления открылся рот.

Наконец Клив прервал молчание:

— Чисхолмский путь.

Люк кивнул:

— После переправы через Ред-Ривер шестьсот миль прямиком на север.

— Н-да, но три сотни из них по территории индейских племен. — Слова Флинта заставили Гарнет насторожиться.

— Знаю, Флинт, знаю, но враждебные из них только команчи и киова, а остальные проезжих не трогают. К тому же я слышал, что большинство банд команчей двинулись на север, в Вайоминг. Бен Уорд говорил мне об этом на прошлой неделе в городе. В прошлом году они перегоняли стадо длиннорогих Бара Кея в Абилин. Он сказал, что по всему пути луга с прекрасной травой и много водопоев. А хлопоты доставили совсем не индейцы, а джейхокеры.

— А кто они такие, джейхокеры? — встрепенулась Хани.

— Орудуют в Канзасе и хуже каторжников, — объяснил Люк. — Хотя изображают из себя законников и требуют мзду со всех, кто пересекает Канзас. А у тех, кто не может с ними расплатиться, забирают скот. И не останавливаются ни перед чем, даже перед убийством.

— Да это же форменный разбой! — возмутилась Хани.

— Конечно, — согласился Клив. — Но к тому времени, как стада достигают Канзаса, большинство старших погонщиков не хотят неприятностей и предпочитают лучше откупиться, чем рисковать жизнью гуртовщиков.

— Гурт был большим? — поинтересовался Флинт.

— Около тысячи голов.

— А старший гуртовщик?..

— Даллас Фентон, — ответил Люк.

Флинт покачал головой:

— Черт побери! Даллас Фентон — лучший гуртовщик в Техасе. Резвее любого бычка.

— Так вот Бен Уорд сказал, что в Абилине объявился некий Маккой, который ударил по рукам с железнодорожниками и скупает всю техасскую говядину, как только скот оказывается в городе. В шестьдесят седьмом на Север перегнали только тридцать пять тысяч голов, в прошлом году уже семьдесят, а в этом ожидают до трехсот!

— И сколько у Бара Кея было верховых? — поинтересовался Клив.

— Десять погонщиков, не считая самого Фентона и стряпухи.

— А сколько голов у тебя, Люк?

— Думаю, после клеймения будет около четырехсот.

На этот раз Клив присвистнул:

— Четыре сотни голов!

— Теперь понимаешь, в чем разница продавать их здесь или там? Шестнадцать сотен долларов и шестнадцать тысяч — это совсем не одно и то же.

— Откуда, черт подери, у тебя четыреста голов? — Изумленное выражение не сходило с лица Клива. — В прошлом году я привел тебе двести.

— Я считаю с телятами, — ухарски улыбнулся Люк. — Твой бык даром времени не терял. На северных пастбищах у меня около трехсот клейменых коров. И я уверен, около сотни разгуливает по полям.

— Думаешь, они твои? — хмыкнул Флинт. — Я слышал, что кража скота в здешних краях по-прежнему запрещена.

— Конечно, есть и приблудшие, — признался Люк. — Надо будет отделить их от стада. Но мы имеем полное право ставить клеймо «Трипл-М», если обнаруживаем на наших пастбищах корову или теленка.

— Но как ты узнаешь, имеет ли силу старое клеймо перед тем, как присваивать корову? — заинтересовалась Хани.

— По последнему изданию каталога. Если в нем нет какого-нибудь клейма, значит, оно не зарегистрировано — можно смело его перечеркивать и ставить свое.

— А как это делается, папа? — подал голос маленький Джош.

— Очень просто, сынок. Поверх старого клейма наносится крест, а рядом выжигается свое.

— Ух ты! — Глаза мальчика широко раскрылись. — Но корове же больно!

— Когда предполагаешь тронуться, старшой?

Люк повернулся к Флинту:

— Думаю, в середине июня. Месяц понадобится, чтобы собрать стадо и разобраться с клеймами.

— А сколько времени займет перегон?

Люк развернул карту.

— Вот путеводитель. Раздает «Канзас-Пасифик». Это железная дорога, которая отправляет скот на восток. В нем обозначен путь.

Братья склонились над столом, и Люк повел пальцем по бумаге.

— Если следовать по Ред-Ривер на восток, дней через десять можно выйти к станции Ред-Ривер. Сами знаете, лучшей, чем там, переправы не найдешь.

— Да, твердый песок и все удобства, — ухмыльнулся Флинт.

— А оттуда около двух месяцев до Абилина. — Люк выпрямился и с надеждой посмотрел на братьев.

— Четыре месяца туда и обратно, и дорога сносная, — заметил Клив. — По мне, звучит недурно.

— Но переправ хватает, — признался Люк. Он снова склонился над столом и показал на карту: — За Ред-Ривер Уичито, Канейдиан, Симаррон, Арканзас и потом уж Канзас.

— И нас трое на четыре сотни голов скота, — скривился Клив. — Беру свои слова обратно. Нетрудной дороги ждать не приходится.

Люк сложил карту:

— Конечно, не мешало бы побольше людей. Но всех погонщиков разобрали крупные фермы.

— Я могу поехать, — послышался голос Гарнет.

До сих пор она молчала и только прислушивалась, понимая, что Маккензи обсуждают свое семейное дело, в которое ей лучше не соваться. Гарнет сочувствовала обеим спорящим сторонам: Люк надеялся на перегон, потому что от него зависела судьба «Тринл-М», а Клив и Флинт не могли не сознавать, что троим мужчинам дорога не под силу.

Изумленные братья подняли головы и не сводили с женщины глаз.

— Я могу поехать, — повторила Гарнет. — Скот я никогда не гоняла, но в седле неплохо держусь и умею обращаться с ружьем.

— А я могу управлять походной кухней, — вставила Хани. — Помнишь, Люк, как я правила фургоном по дороге из Миссури в Калифорнию?

— А мы с Амиго будем маме помогать, — радостно воскликнул Джош. — Я умею делать песочное печенье. — Женщина с ласковой улыбкой обняла мальчика за плечи.

От Гарнет не ускользнуло, как братья обменялись многозначительными взглядами.

— Никаких женщин и никаких детей! — объявил Флинт.

— Ну, знаешь ли! Это мы еще посмотрим! — возмутилась Хани.

— Я согласен с Флинтом, дорогая, — перебил ее Клив. — А Гарнет, я уверен, не откажется с тобой пожить, пока мы будем в отъезде. Поживете, Гарнет?

— Нечего мне указывать, Клив Маккензи, — вспыхнула Хани. — Я тебе не шлюха из салуна, с какими ты привык общаться. Они для таких речей только и годятся.

— Ну-ну, сестричка, не кипятись, — попытался успокоить ее Клив.

Флинт молча подмигнул брату.

— Мы всего лишь заботимся о твоем же благе, крошка.

Хани взорвалась:

— Я тебя предупреждала, чтобы ты не называл меня этим дурацким прозвищем?

Флинт подавил смешок и почесал в затылке:

— Что-то не припоминаю. А ты, братишка?

— Мне кажется, она предпочитает крошке малышку.

Хани подбоченилась и приняла воинственный вид:

— Вы оба хуже мальчишек. Вот погодите, устрою я вам головомойку!

— Что это такое, мама? — поднял голову Джош.

— Скоро узнаешь, Джошуа Маккензи, если станешь вести себя, как дядья.

Люк улыбнулся и потянул жену к себе на колени.

— Остынь, соечка. — Он нежно обнял ее за талию и тихонько поцеловал. — Ты ведь знаешь, как им нравится, когда ты злишься.

Руки Хани скользнули Люку за голову и легли на плечи. Она тревожно посмотрела мужу в глаза:

— Знаю. Но скажи, ты меня здесь не бросишь?

Люк вмиг посерьезнел и долго не отводил от жены взгляда. Потом торжественно произнес:

— Нет, девочка, я тебя никогда не брошу, — и перевел на братьев глаза. — Ребята, я думаю именно то, что сказал. Семью я здесь не оставлю. Вспомните, что произошло с Сарой и мамой!

— Мы вовсе не думали, что ты намерен так поступить, — возразил Клив. — Но на всякий случай решили предложить.

Гарнет почувствовала на себе взгляд Флинта и, повернувшись к нему, встретилась с ним глазами.

— Решай, рыжая. Думаю, у тебя есть тоже право голоса.

— Не мне судить, что лучше, а что хуже, — начала Гарнет. — Но, как женщина, не могу себе представить, что Хани и Джош будут здесь в большей безопасности, чем с Люком. А что касается трудностей дороги… — она подмигнула Хани, — эта парочка холостяков просто недооценивает выносливости женщин.

— Ну что ж, леди, — широко улыбнулся Клив, — все стало на свои места. Похоже, старший братец, твой отряд сформирован. Держись, Абилин, — Маккензи идут!

Хани вскочила на ноги и бросилась к двум мужчинам:

— Я вас так люблю! Так люблю! — и расцеловала обоих.

— Это должно означать, что головомойка отменяется. — Клив ухватил ее за талию, оторвал от земли и закружил в воздухе.

— Ну нет, я не настолько глупа, чтобы это обещать, — взвизгнула Хани, но, оказавшись снова на полу, серьезно посмотрела на Клива и обронила: — Большое тебе спасибо. — И, повернувшись к Флинту, погладила его по щеке. — И тебе, старый плут! — потом рванулась обратно к мужу, прыгнула к нему на колени и обвила руками шею. — А тебя, Люк Маккензи, люблю так сильно, что словами не скажешь. — Она поцеловала мужа.

Тот обнял ее за плечи. Поцелуй повторился, но на этот раз пылал настоящей страстью.

Клив повернулся к Джошу:

— Пойдем, племянничек, объедем стадо, вдвоем посчитаем коров. Маме и папе надо побыть наедине.

— А что они хотят…

Рука Клива прикрыла мальчику рот, прежде чем он успел продолжить. Клив подхватил Джоша под мышки и вынес на улицу. Вслед за ним за порог, радостно виляя хвостом, выскочил Амиго. Гарнет взглянула на Флинта, тот кивнул, и они оба тоже выскользнули на улицу.

Джошуа несся впереди всех, Гарнет шествовала между мужчинами. Все подошли к загону и остановились у изгороди.

— Думаю, в дороге лошадей нам понадобится намного больше дюжины. — Флинт поставил ногу на нижнюю жердь. — Вчера, когда мы ехали сюда, я краем глаза видел мустангов. Попробую их заарканить и привести.

— Я поеду с тобой. Но сейчас я обещал Джошу посмотреть скот на северном пастбище. Махнем туда вместе? А на охоту отправимся завтра.

— Ну как, рыжая?

— Почему бы и нет? — Гарнет удивило, как быстро согласился с братом Флинт. Обычно он тут же начинал спорить. Но потом она поняла, что ему приятно находиться среди родных, и засомневалась, стоило ли влезать в их компанию с братом и племянником. Пусть Флинт побудет в кругу семьи. — Я подумала и решила, что мне лучше остаться, — небрежно произнесла она.

— Ты хорошо себя чувствуешь, рыжая? — заглянул ей в глаза Флинт, и Гарнет уловила в его голосе необычно заботливые нотки.

— Прекрасно.

— Так вы не против, что мы вас покидаем? — поинтересовался Клив, когда маленький отряд был готов тронуться в путешествие и Джошуа уже устроился перед ним в седле.

— Не беспокойтесь, я найду себе занятие, — ответила Гарнет и помахала рукой. Она вернулась в сарай и, заметив в углу несколько корыт и лоханей, вспомнила, что в седельных сумках у Флинта полно грязной одежды. Самое время устроить грандиозную стирку!

Молодая женщина вытащила на улицу корыто и поставила на решетку, которой пользовались, чтобы нагревать воду, развела огонь и в ожидании, когда над корытом заклубится парок, протянула между деревьями веревку. Потом сняла с сеновала седельные сумки, вывалила на землю их содержимое и запихнула внутрь опять — все, кроме кипы грязной одежды. И наконец неодобрительно оглядела себя. Ее платье тоже явно нуждалось в стирке. Гарнет нырнула в сарай, быстро сбросила все и влезла в штаны и рубашку Флинта, которые ей приходилось носить и раньше.

Сначала она выстирала нижнее белье, юбку и блузку, развесила их на веревке и только тогда принялась отскребать штаны и рубашки Флинта.

Весело посвистывая, Гарнет выхватила из кучи рубашек ту, что была на Флинте в день схватки с индейцами. Она расправила ее и увидела, что на ткани запеклась кровь.

Гарнет встряхнула рубашку, и в этот миг из кармана вылетел какой-то предмет. Пораженная, не веря собственным глазам, она уставилась на медальон — бесценный медальон, который она считала навсегда потерянным. Ликуя, Гарнет села на землю, открыла крышечку и впилась взглядом в изображение дорогих лиц.

Но вот первый порыв счастья прошел, и она задумалась, каким образом медальон оказался в кармане рубашки. Сердце ее подпрыгнуло и ухнуло до самых пяток.

Все это время медальон был у Флинта!

Откуда он его взял? Почему ничего не сказал ей? Он ведь знал, как она дорожила медальоном! Что это — злая шутка? Неужели ему доставляло удовольствие наблюдать ее горе? Не может быть!

У Флинта была семья. Он видел родных живыми, разговаривал с ними, они все вместе смеялись. Гарнет этого счастья была лишена навсегда.

И вдруг она с отчаянием осознала, что ему на это наплевать — несмотря на все испытания, какие им вместе пришлось пройти, несмотря на близость. Беспощадная правда заключалась в том, что все это для него ничего не значило.

Гарнет закрыла руками лицо. Нет, здесь нечто большее, чем злая шутка! Это жестокость! Флинт был именно тем человеком, каким она его однажды назвала, — низким. Жестоким и бессердечным.

И как она могла заблуждаться и полюбить такого человека? Считала, что присущее ему особое благородство искупает грубость. Что силой своей любви она сможет заставить полюбить и себя.

Глупо. Наивно, по-детски и ужасно глупо. Но теперь мечтания рассеялись, пелена не застилает глаза и она отчетливо видит правду — ту, что раньше ей мешала понять влюбленность. Флинт Маккензи на любовь не способен!

Когда у Гарнет раскрылись глаза, в сердце осталась одна саднящая рана. Давящая и глубокая, которая стискивала грудь и не давала дышать.

Гарнет заплакала — и горячие слезы жгли не только глаза, но и само сердце.

— Я любила тебя, — всхлипывала женщина, — и надеялась, что сумею изменить… Надеялась заставить поверить в любовь. Но я ошибалась. Ты своего добился — я больше не буду тебе мешать. Я ухожу. Ты остаешься один. Ты недостоин моей любви, Флинт Маккензи. И смилостивься, Господь, над женщиной, которой суждено влюбиться в тебя!