Виола легла спать рано. Энтони и Дафна поехали на бал, но у нее разболелась голова, и она решила остаться дома. Приняла теплую ванну, выпила чашку приготовленного кухаркой настоя из ивовой коры и мяты и забралась в постель в девять вечера. Но хотя настой помог и голова уже не болела, сон никак не шел. Во время сезона все ложились спать только под утро, и теперь глаза Виолы просто отказывались закрываться. Проворочавшись целый час, она сдалась и направилась на поиски Куимби. Объяснила дворецкому, что будет в библиотеке, и попросила принести ей обычного чаю. Лакей разжег в камине огонь, а после того, как он ушел, Виола взяла с полки книгу, свернулась калачиком в уголке дивана и стала читать.

Чай еще не успел остыть, и Виола прочитала только две страницы романа Дюма, как в гостиной раздался мужской голос:

— Добрый вечер, Виола.

Она испуганно вздрогнула и подняла глаза. В дверях стоял Джон. Виола захлопнула книгу и вскочила.

— Что ты здесь делаешь?

— Пытаюсь согреться.

Он прислонился плечом к косяку, и Виола только сейчас узрела, в каком он странном виде. Он до сих пор не потрудился переодеться в вечерний костюм, а тот, что на нем был, помялся и промок. Влажные волосы закручивались в колечки, как всегда после дождя. Концы воротничка обвисли. Джон даже не побрился! Как давно она не видела щетины на его лице! С тех самых дней, когда они спали вместе, и он каждое утро будил ее поцелуем, царапая небритой щекой нежную кожу плеча.

Виола целую неделю избегала мужа, и вот он явился как раз в тот момент, когда она расслабилась и потеряла бдительность. Следовало бы приказать ему убираться, но она в упор смотрела на него и не могла произнести ни слова.

Виола нервно пригладила волосы, выбившиеся из косы, остро осознавая, что ее вид тоже далек от идеального.

— Куимби должен был доложить о тебе!

— Не сердись на Куимби. Он превосходный дворецкий. И пытался объяснить, что тебя нет дома. Но я знал, что это неправда. И поскольку твой брат сегодня не в силах мне помешать, я использовал преимущества своего титула и силой прорвался наверх. Ужасно грубо с моей стороны, и я сознаю свою вину.

— Откуда ты узнал, что я дома?

— Последние два часа дежурил у парка. Увидел тебя в окне гостиной, как раз перед тем, как стемнело, и горничная сдвинула шторы.

— Два часа? — изумленно повторила Виола. — У парка, в такую погоду? Зачем?

— Неужели не догадываешься?

Джон выпрямился и вошел в библиотеку, но остановился в нескольких шагах от Виолы.

— Я набирался храбрости прийти и сказать: «Давай помиримся».

Он хотел помириться. Она знала, что это означает. У него был покаянный вид. Она знала, что это ничего не означает. Но прежде чем она успела что-то сказать, Джон продолжил:

— Когда мы поссорились, ты сказала, что не доверяешь мне. И была абсолютно права. Я только… — он глубоко втянул в себя воздух и медленно выдохнул, словно пытаясь найти нужные слова. — Я просто хотел увидеть тебя.

— И это все, что ты хотел сказать?

— Да. — Он слегка улыбнулся. — Знаю, очень скромно, особенно после того как пришлось провести два часа под дождем, но я совсем замерз.

Тепло разливалось в груди жидким медом, но Виола пыталась напомнить себе, что это всего л ишь слова. Джон способен убедить кого угодно и в чем угодно. Разве можно ему верить?

Но она хотела верить. Очень хотела.

Проходила секунда за секундой. Часы пробили половину одиннадцатого.

Джон, наконец, пошевелился.

— Я пойду, — пробормотал он, отступая. — Ты, кажется, хотела лечь спать пораньше.

— Тебе незачем уходить, — услышала она собственный голос.

Что она несет?

Но слова уже сорвались с языка. Она не могла взять их обратно и поэтому попыталась объяснить свой порыв:

— То есть… ты замёрз и должен согреться, иначе подцепишь простуду, и… и… это будет ужасно.

Ее голос сорвался.

— Ты хочешь, чтобы я остался? — выдохнул Джон.

Виола смущенно опустила глаза. Боже, помоги ей, она хотела, чтобы он остался.

— Да. — Она вскинула голову и, увидев, что он улыбается, немедленно поправилась: — Ненадолго.

Его улыбка стала еще шире. Несносный человек! Виола снова уселась на диван.

— Я думала, неплохо бы поговорить о том, как обстоят дела.

Куда только подевалась улыбка? Джон застонал, воздев глаза к небу.

— Помоги мне Боже! Сначала два часа под дождем, а потом разговоры о делах! — Он со вздохом стащил мокрый фрак. — Полагаю, разговор будет нелегким! А какие темы? Ирландская политика? Или способы облегчить жизнь беднякам Британской империи? Или неминуемые последствия отмены Хлебных законов?

Как ему это удается? Он всегда найдет способ ее рассмешить!

Джон повесил фрак на спинку стула и сел рядом с Виолой.

— Так о чем ты хотела поговорить?

— Сама не знаю, — немного подумав, ответила она с нервным смешком, выдававшим ее истинные чувства. — Я всегда считала, что, если мы сядем и поговорим, у меня будет что сказать, но теперь просто растерялась.

— А раньше у нас находилось много тем для разговоров.

— И для споров.

— Совершенно верно, — насмешливо подтвердил он. — Это, если ты заметила, совсем не изменилось.

— Я заметила…

Виола немного помедлила, а потом пояснила:

— Мы женаты почти девять лет, и все же я не знаю тебя, Джон. Не знаю по-настоящему. Я не думаю, что вообще знала. До свадьбы и в первые месяцы нашей супружеской жизни я всегда была с тобой откровенна. И столько всего наговорила о себе, о родных, никогда не скрывала, чего хочу, что люблю и о чем думаю. Но когда спрашивала о тебе, о твоем детстве, о друзьях… ну, не знаю… о чем-то личном, ты всегда отделывался уклончивыми шуточками и менял тему.

— И?

— Пусть ты мой муж, но остался для меня незнакомцем. Я чувствую необходимость исправить это, но не знаю как. Если я стану задавать тебе вопросы, ты ответишь на них?

— О моем детстве? Это был кошмар. Поверь, тебе не захочется этого слышать, а я не вынесу разговоров о родителях и своем детстве. И разве не уместнее поговорить о нас с тобой?

— Если я что-то спрошу о нас с тобой, а ты промолчишь, значит, снова уклонишься от ответа.

Джон немного помолчал.

— Нет. Не уклонюсь, — пообещал он. — Задавай свои вопросы. — Он облокотился на спинку дивана и, повернув голову, взглянул на жену. — Но предупреждаю: я не могу гарантировать, что тебе понравятся мои ответы. Зато они будут честными. Справедливо?

Получив именно то, о чем просила, Виола немного поразмыслила. Попыталась определить, до какой степени могут быть откровенны ее вопросы. Но он сам сказал, что она может спрашивать о чем угодно, так что стоит воспользоваться ситуацией.

— Ты любил своих дамочек? Хотя бы одну?

— Нет.

— Ты любил меня, Джон?

Она уже знала ответ, но никогда его не слышала. И сейчас хотела узнать правду от мужа.

— Когда ты попросил меня выйти за тебя замуж и сказал, что любишь, это было правдой?

— Я…

Он потер глаза, тяжело вздохнул, опустил руку и встретил ее взгляд.

— Нет.

Вот оно. Голая, жестокая правда. Он не пытался объясниться или оправдаться. Этого ответа она ожидала. Подтверждения того, о чем уже знала более восьми лет. Того, что даже сейчас имело силу больно ранить. И все же лучше честный, хоть и обидный ответ, чем ложь. Довольно с нее лжи.

— А ты… — она поколебалась.

Оказалось, что задавать вопросы Джону куда труднее, чем она ожидала. Виола зажмурилась и попыталась снова:

— У тебя есть дети от женщин, с которыми ты спал?

— Нет.

— Уверен?

— Да. Всегда есть способы предотвратить зачатие… специальные чехлы, которыми пользуются мужчины. Иногда они рвутся, но… — он осекся и неловко заерзал на месте. — Боже, Виола, не проси меня обсуждать подобные детали. Я не могу говорить на эту тему.

— Многие говорят, что младший сын Пегги Дарвин от тебя, хотя ее муж считает ребенка своим.

Джон подвинулся ближе.

— Нет, Виола, нет. Я уже говорил: он не мой. Знаю, какие сплетни ходят по городу, но это неправда.

— Благодаря… чехлам, которые иногда рвутся?

— И потому, что я умею считать. Я перестал встречаться с Пегги за год до рождения Уильяма, а ни один ребенок не может провести двенадцать месяцев в чреве матери. И еще ни одна женщина не приезжала ко мне с известием о моем будущем отцовстве.

Хотя Виола понимала, что он может лгать, но почему-то поверила. Вернее, предпочла поверить, а с этим решением пришло огромное чувство облегчения.

— Могу я, в свою очередь, задать вопрос? — неожиданно выпалил Джон. — Ты любила меня. Почему?

Застигнутая врасплох не только вопросом, но и неожиданно напряженной интонацией, Виола уставилась на него.

— Почему я любила тебя?

— Да, почему? Ведь ты меня совсем не знала. И сама сказала, что даже теперь мы совсем не знаем друг друга. И все же утверждаешь, что любила меня. Вот что сбивает меня с толку! Как ты могла влюбиться в такого, как я? С моей репутацией!

Он хмурился, и было в его лице, что-то напоминавшее школьника, который ждет объяснения сложной математической задачи. Вот и сейчас он ожидал разумного ответа.

Виола беспомощно вскинула руки.

— Господи, не знаю. Наверное, потому, что в тебя так легко влюбиться. Когда ты оказывался рядом, все в мире было прекрасно и правильно, и я задыхалась от счастья. Небо становилось голубее, трава — зеленее. — Она осеклась и отвернулась. — Понимаю, звучит глупо, но именно это я и чувствовала. Не могу сказать почему, но я тебя любила.

Она с трудом сглотнула и взглянула на него.

— Я любила тебя больше жизни.

Он осторожно поднял руку, коснулся ее лица, провел пальцами по щеке, тронул волосы на виске.

— Я никогда не хотел ранить тебя, Виола. Боже, даже если ты не веришь ничему остальному, поверь этому. Когда мы поженились, я надеялся на спокойную семейную жизнь. Потому что получил почти все, чего только можно желать. Но для тебя этого было недостаточно? Обычного довольства жизнью?

Виола отодвинулась.

— Если бы ты когда-то был влюблен, не задавал бы этого вопроса. — Потрясенная собственными словами, она всмотрелась в него. И несколько футов, разделявших их, казались милями. — Ты когда-нибудь влюблялся?

Он отвел глаза.

— Нет.

Возможно, он просто не способен любить. Виола не произнесла этого вслух, но невысказанные слова повисли в воздухе.

Она уставилась перед собой.

— Ты никогда не любил ни меня, ни кого-то из своих любовниц. И сейчас ты тоже не влюблен в меня. Поэтому приведи хотя бы один веский довод, почему я должна вернуться к тебе. Если не считать того, что я твоя жена, что у меня нет выбора, и что наше общество живет по определенным законам.

— Приведу, — кивнул Джон, снова подвигаясь ближе. — Потому что я умею смешить тебя. Потому что, когда целую, ты дрожишь от желания, и мне это нравится. И всегда нравилось.

Он обнял ее за плечи, несмотря на то что она словно окаменела под его рукой.

— Потому что, когда я касаюсь тебя, весь мир исчезает, и остаемся только мы с тобой. Потому что, даже когда мы ссоримся, какой-то частью сознания я пытаюсь придумать, как поскорее освободить тебя от одежды. Вот самый честный ответ, который я могу тебе дать.

Однако Виола отказывалась смириться.

— Можно подумать, ты никогда не испытывал чего-то подобного с теми женщинами, которых завлекал в постель.

— Это не одно и то же.

— В чем же разница?

Джон издал нечто вроде смешка.

— Потому что ни одна женщина, кроме тебя, не доводит меня до такого безумия, что я едва удерживаюсь, чтобы не биться головой о стену.

— Для меня этого недостаточно.

— Потому что ты моя жена. Я твой муж. Потому что я хочу детей. И, думаю, ты тоже их хочешь…

— Вернее, хочешь наследника.

— Нет, я не об этом. — Должно быть, он только сейчас сообразил, как невероятно это звучит, тем более что именно поэтому пытался вернуть ее. — Да, мне нужен наследник, — поправился Джон, — но я хочу детей! Разве не в этом смысл брака?

— Тем более что брак — весьма разумное решение, — сухо заметила Виола, охваченная привычной тоской.

— Для меня и большинства наших знакомых. Не все смотрят на брак так, как ты. И браки не всегда заключаются по любви. Это один из законов, которые правят нашей жизнью.

В этом он прав.

Виола перебрала в памяти те титулованные семьи, которые она знала. Энтони и Дафна были исключением, потому что большинство супружеских пар из их окружения не связывала любовь. Чаще всего подобный союз соединял влиятельные семьи. От жены требовалось родить наследника, после чего супруги шли разными дорогами и имели любовников по собственному выбору.

Она вдруг увидела свое будущее — будущее, которого надеялась избежать, выходя замуж за Джона. Будущее, в котором не было любви.

Наверное, и ей потом придется брать любовников, чтобы хоть на время забыть злосчастное одиночество, но она не могла представить, что сможет пойти на это.

— Полагаю, эти законы применимы и к нам? — спросила она. — И я тоже могу, как Пегги Дарвин, взять себе любовника, если захочу?

— Ни за что! — с неожиданной силой выпалил Джон, сжимая ее руки.

— А тебе, значит, можно? Сколько у тебя перебывало любовниц? Вряд ли это можно назвать справедливым!

— Жаль, но ничего не попишешь. И никакой справедливости. Сын должен быть от меня, и только от меня. Это тоже один из законов.

— Но что будет потом, когда ты получишь наследника? Пойдешь своим путем, а я пойду своим? И по-прежнему будешь заводить, одну любовницу за другой, как и раньше? Единственная разница будет заключаться в том, что и мне позволят сделать то же самое. Значит, таков твой план? И если я вернусь к тебе, мы с тобой будем жить, как жили эти восемь с половиной лет?

— Надеюсь, что нет.

— Но что может быть с нами без любви?

— По моему разумению, это зависит от тебя. Ты снова собираешься изгнать меня из постели? Предупреждаю, если так произойдет, я снова заведу любовницу, только и всего.

— Как удобно сваливать на меня всю ответственность за судьбу нашего брака!

— Но так оно и есть.

Виола бы рассмеялась, но только во всей ситуации не было ничего забавного.

— А если я окажусь верной женой, будешь ли ты так же мне верен?

На его лицо легла тень недовольства.

— Ни один мужчина не ответит на такой вопрос.

— Нет? Почему же?

— Если скажу «да», ты мне не поверишь. Если скажу «нет», значит, лишусь всякого шанса снова затащить тебя в постель. Если скажу, что не знаю, ты осудишь меня за то, что я не дал определенного ответа. Что бы я ни сказал, все будет неправильно, и я проиграю.

— Это не игра! И дело не в выигрыше или проигрыше! Я хочу… — Виола осеклась и поправилась: — Нет, я заслуживаю честного ответа! Если я вернусь и стану верной женой, которая даст тебе детей, будешь ли ты таким же верным мужем?

— Не знаю.

Виола, не веря собственным ушам, покачала головой:

— Не знаешь?! Что это за ответ?

— Честный! Я говорил тебе, подобные вопросы заводят мужчину в тупик! Что бы я ни ответил, ты будешь недовольна! Сделаю ли я все, чтобы быть верным мужем? Да. Удастся ли это мне? И снова это зависит от тебя. Сможешь ли ты быть мне хорошей женой, любящей, доброй спутницей? Могу я надеяться, что ты не разразишься слезами и не захлопнешь передо мной дверь спальни? Могу я надеяться на то, что ты не превратишься в Снежную королеву, если что-то будет не по тебе?

Каждый его укол попадал в цель. Виола прикусила губу. Почему он так говорит? Ведь она не сделала ничего дурного.

— Ты жесток.

— Ты хотела правды.

— Ради всего святого! — Теперь уже рассерженная по-настоящему, она вскочила на ноги. — По-твоему, я безрассудна и слишком многого хочу? Но разве женщина слишком многого требует, желая, чтобы муж был ей верен?

Джон тоже встал.

— Но и мужчина вправе ожидать, что жена заслужит его верность!

Виола не успела ответить: за дверью послышался плач. Они дружно обернулись на шум. Дверь открылась, и в комнату вошла Бэкхем с плачущим Николасом на руках. Няня выглядела расстроенной.

— Простите, милорд, — пробормотала она, пытаясь присесть в реверансе.

Виола явно обрадовалась вторжению, тем более что начинала понимать, что он имел в виду, предупреждая, как сильно ей могут не понравиться его откровенные ответы.

— Что случилось, Бэкхем?

— Мне очень жаль, миледи, но я ищу мистера Поппина.

— О Господи! — воскликнула Виола. — Поппин опять пропал?

— Боюсь, что так, — ответила Бэкхем. — Я знаю, что ее сиятельство перед отъездом сидела с Николасом в библиотеке, вот и надеялась, что они оставили Поппина здесь.

Виола наскоро оглядела библиотеку.

— Я его не вижу.

— Кто такой мистер Поппин? — спросил Джон, перекрывая всхлипывания мальчика.

— Его любимая игрушка, милорд, — пояснила няня и вновь обратилась к Виоле: — В толк не возьму, как мне удалось уложить его без мистера Поппина. Правда, сначала малыш так устал, что заснул, однако потом что-то его разбудило, и он, должно быть, сообразил, что игрушки нет, потому что плачет навзрыд, бедняжка. Вряд ли он теперь заснет, пока не получит игрушку.

Виола взглянула на мальчика, который рыдал так, словно близился конец света.

— Что случилось, Никки? — проворковала она и потянулась к нему, осыпая поцелуями мокрое личико. — Поппин снова играет с тобой в прятки?

Но Николас не собирался успокаиваться, наоборот, завопил еще громче.

— Придется найти эту игрушку, — вздохнула Виола.

— Похоже, что так, миледи.

Она хотела отдать ребенка няне, но голос Джона остановил ее:

— Можно мне… — Он осекся, сцепил руки за спиной и отвел взгляд. — Не важно.

Виола посмотрела на мужа. Теперь в его лице не было гнева. Оно было печальным и серьезным. Почти сконфуженным. Она не могла припомнить, когда Джон смущался, и поэтому невольно полюбопытствовала:

— Что ты хотел спросить?

Джон неловко переступил с ноги на ногу, упорно отказываясь смотреть на нее.

— Я хотел спросить, можно ли его подержать, — пробормотал он, — но вовремя понял, что это слишком глупо звучит.

— Хочешь подержать Николаса? — удивилась Виола.

Она не была уверена, что расслышала правильно. Мужчины никогда не проявляли желания подержать ребенка, тем более плачущего. Но Джон быстро кивнул, и она поняла, что он не шутит.

— Это вовсе не глупо, — покачала она головой и подошла ближе к мужу. — Возьми.

Она протянула ему младенца, но Джон в панике огляделся.

— Я не знаю, как это делается.

Виола снова прижала Николаса к плечу.

— Смотри. Это очень просто, видишь?

Джон, помедлив, кивнул. Виола подалась вперед и отдала ему всхлипывающего ребенка. Он дрожащими руками взял малыша. Потрясенная Виола молча наблюдала всю эту сцену. Сначала смущение, потом неуверенность… совершенно не в характере Джона! Он прижал Николаса к груди, так что попка ребенка удобно легла ему на руку. Точно так же держала мальчика сама Виола.

В этот момент по непонятной, известной только ангелам причине Николас перестал плакать. В комнате внезапно воцарилась тишина. Виола продолжала смотреть на мужа. Тот выглядел так, словно держит в руках настоящее чудо, и она почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног. Все аргументы, злые, несправедливые слова и тревоги внезапно куда-то подевались, и в грудь ударила странная, пронизывающая, болезненная радость. Она не могла пошевелиться и надеялась только, что это не Купидон пустил стрелу в ее сердце.

— Благослови нас Господь, — пробормотала Бэкхем. — Умеете вы обращаться с младенцами, милорд.

Джон чуть отстранился, чтобы лучше рассмотреть личико ребенка.

— Черт меня побери, — потрясенно прошептал он.

Малыш, недоуменно хмурясь, смотрел на него, словно не мог решить, что делать в руках незнакомца. Но потом сморгнул последние слезинки, улыбнулся и пролепетал что-то неразборчивое, однако подозрительно похожее на признание в любви.

Джон прижался лбом к его лобику.

— Если об этом узнают, можно не ездить в клубы — изведут насмешками. Лучше пусть это будет между нами, старина.

Николас что-то проворковал и, подняв ручку, ударил Джона по щеке. Тот повернул голову и подул в ладошку ребенка, рассмешив и очаровав Николаса без всяких видимых усилий.

Джон подкинул его, а потом усадил его у себя на руках более уверенно, чем несколько минут назад.

— Какой ты красавец, когда не плачешь! Вижу, у тебя мамины глазки. Через двадцать лет из-за них погибнет женское сердце.

Малыш заерзал и схватился ручонкой за галстук Джона.

— Не хочешь разбивать сердца светских дам? — осведомился Джон. — Не могу сказать, что осуждаю тебя. Женщины созданы, чтобы при любой возможности ввергать в хаос упорядоченную жизнь мужчин. Советую как можно дольше не иметь с ними дел.

— Какие ужасные речи! — запротестовала Виола. — Николас, не слушай его!

— Не будет, — заверил Джон. — Мужчины просто на такое не способны. Все равно что стрелка компаса, которая всегда указывает на север.

Малыш уперся кулачками в грудь Джона.

— Поп… Поп-поп.

— Знаю, — понимающе кивнул Джон. — Спасибо за то, что напомнил о самом важном деле.

Джон с ребенком на руках стал обходить гостиную и осматривать каждый уголок. Заглядывая под пианино, столы и стулья, он продолжал разговаривать с племянником:

— Дьявол все побери, малыш, беда в том, что женщины значат для нас больше всего на свете и прекрасно знают об этом. Правда, заметь, прекрасный пол никогда не использует этот факт против нас. — Он согнул колени и заглянул под круглый стол розового дерева. — Но мужчине важно сохранять светлую голову, и быть поосторожнее с вопросами, на которые нет ответа.

Николас серьезно смотрел на Джона огромными глазами.

— А они каждый раз пытаются уязвить нас подобными вопросами. Помяни мои слова. С этим сложно жить.

Виола громко выдохнула, но Джон не обратил на нее внимания.

— Конечно, в таких обстоятельствах, — продолжал он, направляясь к ней, — мы часто выбираем наихудший путь: мстим и говорим что-то обидное. — Он остановился, не доходя до нее, и взгляды их встретились. — А потом всегда жалеем и терзаемся угрызениями совести.

Затем, молча пройдя мимо нее, он возобновил поиски.

Она только сейчас услышала слова извинения. За все девять лет их ссор Джон ни разу не извинился. Даже когда был виноват. Конечно, это всего лишь слова, но до этого момента он никогда не говорил ничего подобного.

Пораженная Виола обернулась, наблюдая, как он подходит к дивану. Раздался торжествующий крик:

— Нашел!

По-прежнему крепко держа Николаса, он присел, заглянул за диван и вытащил бурого игрушечного мишку.

— Полагаю, это и есть мистер Поппин?

Николас с восторженным воплем схватил мишку и, благодарно вздохнув, обнял Джона.

Сердце Виолы привычно сжалось. Она поспешно отвернулась, потому что глазам было больно смотреть на эту парочку, и подумала о том, что он хотел от нее и чего не был готов дать в ответ.

Часто моргая, она смотрела на книги, разбросанные по письменному столу. Ребенок — это недостижимая мечта. Мечта, которая давно развеялась.

— Ну и ну! Просто поразительно, — заметил Джон за ее спиной.

Она старательно сложила книги, а потом заставил себя обернуться.

— Что тут поразительного?

— Что по крайней мере один член семейства Треморов перешел на мою сторону.

Виола оцепенела.

— Не возлагай на это слишком большие надежды, — посоветовала она, сжав кулаки. — Николас любит всех, а особенно тех, кто берет его на руки.

— Может, это и так, но я особенный. Я спас мистера Поплина. — Он чмокнул малыша в макушку. — Твоя тетка не любит меня, Никки, но я знаю, что тебя она послушает. Замолви за меня словечко, хорошо? Вот и молодец.

Виола сделала знак мисс Бэкхем взять ребенка. Няня подошла к Джону. Тот в нерешительности заколебался.

— Его нужно уложить, Хэммонд, — сказала Виола. — Уже поздно.

— Конечно-конечно.

Джон отдал ребенка няне, которая немедленно унесла его в детскую. Николас либо слишком устал, либо был слишком счастлив получить мистера Поплина, чтобы возражать против расставания с дядей. Ни одного всхлипа не донеслось в гостиную из коридора.

Молчание было неловким и оглушительным.

Джон шагнул к жене.

— Виола…

— Уже очень поздно.

Она отступила.

— Вовсе не поздно.

Он сделал очередной шаг навстречу к ней. По какой-то глупой причине Виола не сбежала. Джон остановился перед ней, его ресницы, густые и темные, слегка опустились. Он взял в руку ее косу, поднес кгубам, поцеловал и глубоко вдохнул запах.

— Фиалки.

Виолу начало трясти, как в ознобе. Она завела руки назад и вцепилась в край стола, вспоминая несбыточные романтические мечты юности и твердя себе, что они уже давно мертвы.

Джон откинул косу ей за спину, а потом провел пальцами по ее скулам, аркам бровей, вискам и сжал щеки.

Поласкав подушечкой большого пальца родинку у края ее губ, он опустил руку.

— Я пришел сюда с определенной целью, — напомнил Джон и только тогда взглянул Виоле в глаза. — Я пришел поцеловаться и помириться.

— Насчет поцелуев ничего не было сказано.

— Я опять тебя провел.

Он приподнял ее подбородок и накрыл губы Виолы своими губами.

Поцелуй Джона был таким же пьянящим, как в музее, таким же, как всегда… он помогал ей забыть обо всем на свете. Руки Джона скользнули от ее плеч к бедрам, губы безмолвно побуждали Виолу приоткрыть рот.

Ее ладонь робко коснулась небритой, шершавой щеки. Губы раскрылись. Его волосы на ощупь были как влажный тяжелый шелк, когда она обхватила его затылок и отдалась поцелую. Их языки сплелись, а пальцы Джона сжались на бедрах Виолы, держа ее в сладостном плену.

Поцелуй обжигал, щетина безжалостно царапала кожу… Виола вспомнила, как, просыпаясь по утрам, она с наслаждением отдавалась его ласкам на большой кровати красного дерева в спальне Хэммонд-Парка…

И вот теперь ее тело наполнилось хмельным возбуждением, рождая желание прижаться к Джону еще теснее.

Он тихо застонал, прервал поцелуй, подался в сторону. Взмахом руки он смел со стола все, что на нем лежало. Книги с грохотом свалились на пол. Джон сжал талию Виолы, усадил на стол и, резким рывком распустив бант на поясе халата, развел его края. Пальцы коснулись ее груди, теперь прикрытой только муслином ночной сорочки, погладили соски. В Виоле поднялось наслаждение. Наслаждение давно забытое, заставившее ее ахнуть и вздрогнуть от возбуждения. Она запустила пальцы в волосы Джона и притянула его голову к груди.

Как давно она не трепетала под его ласками, как давно не испытывала безумного эротического возбуждения!

Она словно издалека слышала тихие стоны, вырывавшиеся из ее горла. Звуки отчаянной потребности и безумного желания.

Она прошептала его имя.

Джон выпрямился и стал одной рукой расстегивать перламутровые пуговки сорочки, одновременно приподнимая свободной рукой подол.

— Боже, — выдохнул он, — как же мне этого недоставало!

Недоставало чего? Женских ласк?

Эти вопросы теснились в голове, а вместе с ними возник и холод реальности, обдавший Виолу словно ледяной водой. Господи Боже, что она делает?! Но тут его рука скользнула между ее бедер. Виола задохнулась от испуга и поспешно свела ноги. Нужно остановить это безумие, прежде чем оно зайдет слишком далеко.

— Нет, Джон, — пробормотала она, сжав его запястье. — Нет.

Он замер, все еще сжимая ее бедро.

Их тяжелое дыхание смешалось.

— Виола! — пробормотал он.

Она оттолкнула его руку.

— Отпусти меня!

Джон поколебался, и эта нерешительность побудила ее к действию.

— Отпусти, отпусти, отпусти!!!

Охваченная паникой и отчаянием, она ударила его в плечо, вывернулась, спрыгнула со стола, запуталась в полах халата и чудом не упала.

— Я сошла с ума, — пробормотала она, покачивая головой. — Неужели мне так хочется в очередной раз пострадать?

— Виола…

Звук его голоса остановил ее. Она повернулась и поплотнее запахнула халат.

— Поверить не могу, как легко и как часто я делаю глупости из-за тебя!

Она прижала пальцы ко лбу, не понимая, что случилось с ее мозгами.

Джон смотрел на нее, все еще тяжело дыша, не веря происходящему. Немного опомнившись, он шагнул к Виоле. Потянулся, чтобы обнять, однако Виола увернулась и отошла.

— Я даже винить тебя не могу, и это хуже всего. Не то, что ты лгал мне на этот раз… Ты признал, что никогда меня не любил. Ты даже не обещал быть мне верным. И все же через полчаса я была готова отдаться тебе. Где, черт возьми, был мой разум? Мое самоуважение?

— Самоуважение? — Он растер ладонями лицо, судорожно глотая воздух. — Господи, женщина, при чем тут разум или самоуважение?

— Восемь лет без тебя я строила жизнь заново, — продолжала она, игнорируя его, — и после нескольких прогулок и пары краденых поцелуев я веду себя так же, как одна из твоих шлюх.

— Ты моя жена! И нет ничего непристойного в том, чтобы отдаться мужу! И ты хотела этого, будь я проклят! Почему ты остановилась? — Он рассеянно пригладил волосы и отвернулся. — Дьявол, Виола, иногда я отчаиваюсь понять тебя.

— Я прошу тебя уйти.

Он подошел к двери и, стоя к Виоле спиной, поправил одежду. Она тем временем поправляла свою. Оба молчали. Наконец он подошел к стулу, где оставил фрак, и стал одеваться.

— Три недели прошли. Завтра в полдень я приеду за тобой. Ночью постарайся решить, в каком доме мы будем жить. В противном случае послезавтра Тремору будет предъявлено требование от палаты лордов.

Виола хотела возразить, но, когда он повернулся к ней, поспешно закрыла рот. Теперь в его лице был вызов, отказ прислушаться к ее желаниям. Брови презрительно подняты, подбородок надменно выдвинут. Она прекрасно знала это выражение лица. Споры были бесполезны.

— Я дал тебе слово, — сухо напомнил он. — Мне нужна жена, а не невольница. Так что незачем волноваться о том, что тебя возьмут силой. Поверь, мне в голову не пришло бы обращаться с тобой как со шлюхой.

Он поклонился и ушел.

Хорошо ему говорить! И вовсе не волнения и тревоги терзали ее. Не волнения скручивали ее внутренности узлом и будили в ней желание сесть на ближайший корабль, отплывавший на континент.

Как получилось, что мужчина, так больно ранивший ее, которого ей следовало бы презирать, и мужчина, способный держать на руках плачущего ребенка и умеющий его рассмешить, — это один и тот же человек? Он и ее мог рассмешить, даже после всего того, что наделал. Он мог растопить ее холодность, как снег на солнце, — своими поцелуями, своими ласками. Больше она не была глупенькой девчонкой, но по-прежнему хотела этого человека. И, наверное, могла бы снова влюбиться в него. О, это было так легко! Легко сказать «да» и отдать ему все, что он попросит.

Нет, Виола не была встревожена. Она умирала от ужаса.