Виола с нетерпением ждала приезда своего брата. Она знала, что Энтони будет вежлив с Джоном хотя бы ради нее и ради соблюдения этикета. А когда увидит, как она счастлива, наверняка забудет и простит обиды. Дафна, конечно, обрадуется примирению супругов. А Дилан и Грейс обязательно помогут мужчинам найти общий язык, тем более что дружат и с тем, и с другим. К концу двухнедельного визита Энтони и Джон уже станут считать друг друга братьями. По крайней мере Виола очень на это надеялась.
Но вопреки ее чаяниям все пошло не так гладко. Первые несколько дней ситуация была невероятно неловкой. Она видела старания мужа и брата быть взаимно учтивыми. Но шутки Джона не веселили Энтони. Мало того, неприязнь Энтони к зятю была ощутимой. Поэтому за обедом чаще всего царило молчание, прерываемое редкими репликами Дилана и попытками женщин вести светскую беседу. Хуже всего было, когда после обеда дамы удалялись в гостиную, а мужчины оставались в столовой поговорить за портвейном и бренди. Обычай диктовал, чтобы эта церемония продолжалась не менее получаса. Однако мужчины неизменно присоединялись к дамам гораздо раньше. Все изменилось на пятый день. Прошло четверть часа, полчаса, час… полтора… Мужчины не появлялись.
— Что, по-вашему, они там делают? — спросила Виола, стараясь не выказывать волнения. — Успели поладить или убивают друг друга?
Неожиданно снизу донесся мужской смех, и Виола стиснула руку Дафны.
— Слушайте! — велела Дафна.
Очевидно, веселье в столовой было в самом разгаре.
— Они смеются? — пораженно прошептала Виола, переводя взгляд с Дафны на Грейс. — Энтони и Джон в одной комнате, и они смеются!
— Возможно, потому что пьяны, — безмятежно предположила Грейс, пригубив мадеры, и, лукаво взглянув на Виолу, добавила: — Дилан сказал, что глупая распря между лучшими друзьями продолжается слишком долго. Что он собирается напоить обоих и положить этому конец раз и навсегда.
— Напоить?! — повторила Дафна. — Он так решил? А если они поубивают друг друга?
— Я спросила о том же, — улыбнулась Грейс, поправляя светлые волосы. — Дилан сказал, чтобы я не беспокоилась. В пьяном виде Джон особенно остроумен, а Энтони становится куда дружелюбнее, поскольку сразу забывает, что он — его светлость герцог.
Из столовой по-прежнему доносился смех, и Виола поспешно вскочила.
— Я этого не вынесу! Меня буквально сжирает любопытство! Нужно непременно узнать, над чем они смеются. Идемте!
Женщины беспрекословно последовали за ней вниз и стали подслушивать у двери столовой. Причина смеха стала тут же ясна. Все трое сочиняли лимерики. Непристойные и до ужаса глупые.
— Как-то шлюха из Чешира, — начал Дилан, пока Виола тихо приоткрывала дверь, чтобы взглянуть на мужчин. — Как-то шлюха из Чешира, — повторил Дилан, но дальше дело не пошло. — Что рифмуется с Чеширом? — Он подлил себе бренди из полупустой бутылки.
— Глупый вопрос, Мур, — фыркнул Джон, отпив портвейна. — Мир, конечно! Что еще?
— Пир, — предложил Энтони и издал торжествующий крик.
— Есть! — воскликнул Дилан.
Как-то шлюха из Чешира
Возвращалась ночью с пира.
Лицо, как у ведьмы, кожа в морщинах,
Зато знает толк в горячих мужчинах.
Остальные разразились смехом, и Виола удивленно покачала головой. Ее брат сочиняет неприличные лимерики с Джоном и Диланом!
— Черт возьми, Тремор! — воскликнул Джон. — У тебя настоящий талант. Давай еще! Однажды девка из Норфолка…
Виола плотнее прикрыла дверь и прошептала:
— Подумать только, что миром правят мужчины!
— Пугающая мысль. Не так ли? — прошептала Грейс в ответ.
Женщины дружно кивнули и на цыпочках поднялись наверх. Едва войдя в гостиную, Дафна буквально рухнула на стул, весело засмеялась и объявила:
— Виола, думаю, ты можешь быть абсолютно уверена вот в чем: отныне твой муж и твой брат станут гораздо лучше ладить. И кроме того, завтра утром будут ужасно мучиться от похмелья.
Виола улыбнулась, посчитав, что похмелье — очень малая цена за мир в доме.
Хотя предсказание Дафны о том, как будут чувствовать себя мужчины на следующее утро, оправдалось, исход вечера был успешным. Прошла всего неделя, а Джон и Энтони уже обсуждали совместные предприятия, ловили форель и пребывали в полном согласии по поводу многих политических проблем. Дилан, как заметила Виола, чаще всего находился в оппозиции, насколько она понимала, намеренно, поскольку это всегда вынуждало Энтони и Джона объединяться против него. Дилан всегда был дьявольски умен.
На восьмой день визита они пили чай в доме лорда и леди Стейн, что еще больше скрепило дружбу, поскольку граф Стейн был другом Джона и давно заслужил уважение Энтони.
Утром перед завтраком все они отправились покататься верхом, и Энтони так понравилась прекрасная кобылка сестры, что он попросил отдать ему первого жеребенка. Ничего не скажешь, все надежды Виолы оправдались!
— Хэммонд, у вас прекрасные сады, — заметила Дафна, когда, оставив лошадей у крыльца, они направились к дому. — Энтони, у меня появилось множество новых идей насчет садов в Тремор-Холле.
— В последнее время моя жена страстно увлечена английскими садами, — сообщил Энтони. — И почему? Она любит гулять под дождем. Говорит, что в дождь английские сады пахнут раем.
Прежде чем кто-то успел ответить; послышался стук колес экипажа. Все остановились на крыльце. На подъездной аллее появилась неизвестная коляска. С запяток спрыгнул лакей, открыл дверцу, и стройная женщина в зеленом спустилась вниз. Виола тихо ахнула, узнав Эмму Роулинс.
Сначала она не поверила своим глазам. Но это была она, последняя любовница Джона!
Женщина взглянула на Виолу и удивленно раскрыла глаза, но тут же, словно позабыв о ней, обратилась к Джону.
— Милорд, — начала она, остановившись на нижней ступеньке крыльца, — нам нужно кое-что обсудить.
Обсудить? Довольно дерзко для бывшей содержанки явиться в дом мужчины, да еще и требовать разговора в присутствии его жены и гостей. Но Эмму, похоже, приличия не волновали.
— У нас с вами нет никаких дел, мадам, — спокойно ответил Джон, ничем не выдавая своих эмоций. — По-моему, я достаточно ясно дал это понять.
— Дали понять? — пронзительно вскрикнула она. — Каким это образом?! Вы даже не потрудились написать мне! И не ответили ни на одно мое письмо.
— Я ответил на первые три. А потом не видел в этом смысла.
— Вы даже их не читали! Отсылали обратно.
Она сунула руку в карман юбки, вытащила горсть сложенных розовых листочков, похожих на те, которые Виола видела в Эндерби, и швырнула Джону в лицо.
— Вы самый жестокий на свете человек!
— Держите себя в руках, мисс Роулинс, — сдержанно процедил Джон, когда письма рассыпались по земле. — Мы не одни.
— Держать себя в руках? Но чего ради? — Она снова взглянула в сторону Виолы. — Потому что здесь ваша жена? Потому что у вас гости? Потому что это может унизить вас? — Ее лицо исказилось страшной болью. — Это я унижена, милорд, — всхлипнула она. — Не вы! И, словно лишившись сил, она упала у его ног.
— Я любила вас. Боже, как я любила вас! Я отдала вам все! Все! Как вы могли так поступить со мной?!
Виола в ужасе взирала на нее. Плечи Эммы сотрясались от рыданий. Пальцы судорожно дергались.
Она оглянулась, но все стоявшие на крыльце, включая выбежавших слуг, застыли, словно парализованные. Все взгляды были направлены на Эмму. Никто не шевелился.
— Ты тоже меня любил, — простонала Эмма. — Я знала, что любил. Наверняка любил! Все, что ты мне говорил! Все, что делал только потому, что мне это нравилось! Желтые розы, которые посылал, зная, что это мои любимые цветы! Ты дарил мне цейлонский чай, потому что я сказала когда-то, что пью только этот сорт. Ты действительно любил меня. Любил!..
Виола неотрывно смотрела в лицо мужа. Тот молча уставился на женщину, распростертую у его ног. Губы плотно сжаты, руки заложены за спину. Лицо белее снега и абсолютно бесстрастно, словно высечено из камня: ни симпатии, ни участия. Ничего.
— Чем я оттолкнула тебя? — Эмма подняла голову, недоуменно глядя на него. По ее щекам катились слезы. — Что сделала не так?
Непонятный звук вырвался из горла Джона. Он потянулся к ней, словно желая погладить по голове, но передумал и прижал кулак к губам.
— Я писала тебе, — продолжала она, не обращая внимания на окружающих. — Письмо за письмом. А твой секретарь все отослал обратно с запиской, в которой требовал больше никогда не обращаться к тебе.
Она слабо вскрикнула, совсем как раненое животное. Виола вздрогнула.
Тело женщины обмякло. Рыжие локоны закрыли лицо.
— Твой секретарь. После всего, что между нами было. После того, что мы значили друг для друга! Ты даже не потрудился написать мне письмо собственной рукой!
Виола не могла отвести взгляд от рыдавшей на каменных ступенях женщины. Сердце надрывалось от жалости. Невыносимой жалости. Она шагнула вперед. Остановилась, зная, что со стороны Джона будет величайшей жестокостью пытаться утешить несчастную, и поэтому молча повернулась к Дафне и Грейс.
Дафна заметила ее умоляющий взгляд и, будто очнувшись, коснулась плеча Грейс. Обе одновременно выступили вперед, встали по обе стороны несчастной женщины и вместе попытались поднять ее.
Эмма резко вскинула голову. В солнечном свете ее волосы сверкали пламенем. Она рывком сбросила женские руки, вскочила, пошатнулась и едва не упала, но удержалась на ногах.
— Ненавижу тебя! — крикнула она Джону, размахивая кулаками. — Я любила тебя, но моя любовь растрачена зря! И ради чего? Сейчас я покажу, чем кончилась моя любовь к тебе!
Круто развернувшись, она помчалась к экипажу, распахнула дверцу и взяла с сиденья белый сверток. Только когда она побежала обратно, Виола увидела, что это такое. Ребенок.
— Смотри на него! — скомандовала Эмма, повернув новорожденного лицом к Джону — Смотри на своего сына! Что, по-твоему, было в тех письмах, которые я посылала тебе? Письмах, которые ты не потрудился прочитать! Я писала, что ношу твоего ребенка. Да, Джон, он твой! И ты будешь посылать ему содержание согласно условиям нашего контракта!
Она яростно встряхнула дитя, словно куклу, и это побудило Виолу действовать. Она спустилась с крыльца, подошла к женщине и с величайшей осторожностью взяла у нее малыша. Эмма, чьи зеленые глаза блестели слезами боли и обиды, ничего не заметила. Ее взор был устремлен на Джона. В нем светились вызов и требование сделать все возможное для нее и младенца.
Ребенок плакал. Виола прижала его к себе, похлопала по спинке, бормоча бессмысленные утешения. Случайно она подняла глаза на мужа и обнаружила, что тот смотрит не на Эмму. На нее. Лицо его по-прежнему казалось высеченным из камня.
Виоле вдруг стало холодно. Холодно в этот знойный августовский день. Неужели мужчина, ставший причиной такой трагедии, способен наблюдать, как на его глазах развертывается душераздирающая сцена, и ничего не сказать бедняжке? Даже доброго слова!
Она ждала. Ждала, когда муж что-то сделает.
Щека Джона дернулась. Губы приоткрылись, но он так и не заговорил. Только повернулся и направился к дому.
— Ненавижу тебя! — завопила Эмма вслед. — Ненавижу и буду ненавидеть до самой смерти!
На этот раз она взяла с сиденья дорожный саквояж, швырнула к ногам Виолы и, позабыв о ребенке, села в экипаж, захлопнула дверь и постучала кулаком в потолок. Лакей вскочил на запятки, и лошади тронулись по направлению к Фолстону.
Остальные пошли за Джоном. Все, кроме Виолы. Она обошла дом, увидела у огорода каменную скамью и села. Прижала ребенка к груди и поцеловала в щечку, прислушиваясь к его отчаянным рыданиям и ощущая влагу на лице.
— О Господи, — пробормотала она и тоже заплакала.
Джон прошел через весь дом, выскочил черным ходом и, пробежав по саду мимо конюшен, углубился в лес. Ярость душила его, но не могла задушить звук разрывающих сердце всхлипов Эммы Роулинс. Они, казалось, отдавались эхом в чаще, звенели с неба и поднимались с земли.
Он пытался убедить себя, что его возмущение оправданно. Эмма не имела права являться в его дом и устраивать кошмарную сцену в присутствии Виолы. Какая ужасная ирония судьбы подарила ему сына, который никогда не может стать столь необходимым наследником? И какое право имеет содержанка влюбляться в своего покровителя? Чай, розы, маленькие подарки… совершенно невинные поступки! Почему вдруг женщина посчитала, что подобные знаки внимания и холодное твердое золото, выплачиваемое за постельные услуги, могут иметь какое-то иное значение, кроме того, которое придавал им сам Джон?
В мозгу вдруг зазвучал голос Виолы, заглушивший отчаянный плач Эммы: «О, Джон, неужели не видишь? Женщины влюбляются в тебя. В твою улыбку, в твое обаяние. Ты неотразим. Ты уделяешь внимание каждому нашему слову и помнишь, что мы любим».
В то время он посчитал это абсурдным. Виола чересчур добросердечна и сентиментальна по отношению к женщине, которую просто обязана презирать. Эмма Роулинс влюблена в него? Какой вздор! Какая глупость! И все же несколько минут назад Эмма Роулинс униженно ползала у его ног.
Значит, это не глупость.
Он твердил себе, что ничего не знал. Понятия не имел, что эта женщина питает к нему столь страстные чувства. Ему никогда не приходило в голову, что она может иметь ребенка от него. И почему так случилось? Он пользовался всеми необходимыми средствами защиты. Можно ли быть уверенным, что он отец этого ребенка? И с чего бы содержанке влюбляться в него?!
Но несмотря на все попытки оправдаться перед собой, его тошнило от собственного лицемерия. От презрения к себе. К своему бездумью. К своей жестокости.
Вот в чем истинная причина его гнева. И вовсе не в бедняжке Эмме, которая, забеременев, скрылась от позора во Франции и писала все эти письма, обуреваемая безумным страхом. Ну конечно, она боялась того, что может с ней случиться, если он будет по-прежнему ее игнорировать.
Он не проклинал судьбу. Дети рождаются от любви или обычного совокупления, с защитой французских кондомов или без таковой, и мужчина, очутившись в женских объятиях, иногда не помнит себя. Нет, он злился на себя.
Джон остановился, привалился к дереву и с отчаянием понял, что ничего не изменилось. После всех девятилетних трудов и стараний стать человеком ответственным, исполнить свой долг по отношению к поместьям и семье, хорошо управлять доходами жены и своими, в личной жизни он оставался все тем же беспечным повесой, не думавшим о чувствах других людей, как и о последствиях своих поступков.
Джон опустился на землю и сжал ладонями виски. В ушах по-прежнему звенели жалобные вопли Эммы. Пусть она публично унизила его и себя, но во всем виноват он. Он один.
Нет, содержанки не должны влюбляться, но теперь ясно, что иногда такое случается. Виола пыталась сказать ему, объяснить, заставить его понять. Но он отказывался слушать, отказывался верить. Зато теперь остался лицом к лицу с грустной правдой и необратимыми результатами. Лицом к лицу с тем, от чего бежал всю свою жизнь: со слабостями собственной натуры.
Виола вышла за него, потому что любила. Доверяла. А он ей лгал. В то время ему казалось, что тут нет ничего особенного и что это ложь во спасение. Он не понимал, какую глубокую и незаживающую рану наносит ей!
Она спрашивала, любит ли он ее. В широко открытых, прелестных зеленовато-карих глазах плескалось столько надежды!
— Конечно, — отвечал он, смеясь, и с беззаботной улыбкой целовал ее. Ответ, который она так желала слышать. Что ж, очень удобно. К тому же, клянясь ей в любви, он легко получал желаемое. Будь на его месте отец, он бы тоже солгал. Не моргнув глазом.
Впервые в жизни Джон увидел себя в истинном свете. Ловелас, разбивающий сердца. Девять лет назад он получил сердце Виолы и бездумно разбил его, не зная, с чем играет.
Пегги Дарвин тоже его любила и как-то со смехом призналась в своих чувствах. Какая боль была в ее глазах, когда он ничего не ответил! Да, она была замужем. За человеком, который был к ней равнодушен. Ей так не хватало обычного тепла, и он с готовностью дал ей это тепло. А потом так же легко разорвал с ней отношения.
С тех пор прошло четыре года, но в тот день в лавке драпировщика во взгляде Пегги промелькнула тень того, что было в ее глазах, когда она сказала, что любит его. Тень того, что сегодня отразилось на лице Эммы. Тень того, что чувствовала к нему Виола, когда выходила замуж.
Виола!
У него заныло сердце. Для ее ран нет бинтов, нет лекарства. Теперь она возненавидит его с новой силой. Так же, как он ненавидел себя. Да и что тут удивительного?
Джон с силой потер руками лицо. Сейчас он не может вынести мыслей о Виоле. Не все сразу. У него появился сын, и прежде всего нужно решить, что с этим делать.
От этого не уйдешь. Он точно знал. И сам сказал Виоле: больше никаких побегов. Конечно, речь шла о ней и их браке, но теперь это относится ко всем аспектам его жизни.
Джон встал и зашагал обратно к дому. Подошел к конюшням, велел конюху оседлать коня и поехал в Фолстон.
К тому времени как Энтони нашел сестру в саду, ее слезы уже высохли. Он сел рядом на каменную скамью. Долго смотрел на нее и ребенка, прежде чем сказать:
— Я мог бы убить его, но не думаю, что тебе этого хочется.
— Нет. — Виола слегка улыбнулась и подняла глаза. — Но спасибо за предложение. Очень благородно с твоей стороны. Ты хороший брат.
— Если это послужит тебе утешением, знай, что он порвал с мисс Роулинс еще до начала сезона. Это я точно знаю.
— Я тоже, — вздохнула Виола. — Понимаешь, я люблю его. Всегда любила. Даже когда ненавидела.
Энтони обнял ее за плечи.
— Хочешь, я увезу тебя отсюда?
Виола вот уже целый час обдумывала то же самое. Представляла мужа, обаятельного человека, который мог превратить каждый день в маленькое чудо. И пыталась соотнести его с тем мужчиной, который с каменным лицом стоял на ступеньках крыльца, не глядя на несчастную женщину, рыдавшую у его ног. И вдруг с внезапной ясностью поняла, что это было лицо терзаемого муками человека, который хотел исправить содеянное зло, но не знал как.
Виола встала.
— Нет, Энтони. Я никуда не поеду. И хотела бы, чтобы вы все возвратились в Лондон. Мы с Хэммондом должны все уладить между собой.
— Уверена? — спросил Энтони, тоже поднимаясь.
Виола посмотрела на ребенка. Сына своего мужа. Его связь с Эммой Роулинс осталась в прошлом, закончилась еще до того, как он вернулся к жене. Не стоит осуждать его за прежние грехи. Прошлое невозможно изменить. Главное — это их будущее.
Она достаточно хорошо знала Джона. Узнав о существовании сына, он сделает для него все возможное. Поскольку Эмма оставила ребенка здесь, ясно, что ей он не нужен. Ребенок останется в Хэммонд-Парке. И Виола тоже.
Это означало, что теперь она — мать. Нужно многое сделать. Привести в порядок детскую. Нанять кормилицу и няню.
Виола поцеловала малыша и дала молчаливую клятву стать для него настоящей матерью. Пусть женщина, родившая мальчика, не задумываясь бросила его, Виола будет его любить и сделает счастливым.
Она подняла глаза и тихо проговорила:
— Уверена.