— Я иду наверх, — объявил Джон.

Он стоял в дальнем конце длинной галереи Хэммонд-Парка, ожесточенно грызя ноготь.

— Черт бы все это побрал, почему я не могу подняться наверх?

Повернувшись, он шагнул к лестнице. Энтони поспешно налил бокал портвейна и принес ему.

— Мужьям туда нельзя, — терпеливо повторил он в двадцатый раз.

— Глупо, — пробормотал Джон, — тем более что всему причиной — мы.

Господи, как он ненавидел это ожидание, эту беспомощность! И был так напуган, что, казалось, вот-вот выплеснет на пол содержимое желудка. С каждой минутой его все сильнее тошнило.

Шурин протянул ему бокал:

— Тебе лучше выпить.

— Не желаю я пить. Как ты можешь быть так чертовски спокоен?!

Энтони со вздохом поставил бокал на стол под портретом деда Джона, десятого виконта Хэммонда.

— Поверь, я прекрасно понимаю, что ты сейчас испытываешь. И я далек от спокойствия, просто лучше тебя умею скрывать свои чувства.

Сверху донесся крик, крик отчаянной боли, мгновенно заглушённый стуком двери. Этот крик разрывал ему внутренности.

— Ну, это последняя капля! — прошипел Джон. — Я иду наверх.

— Нельзя! — рявкнул Энтони, оттаскивая зятя.

— Иисусе! — буркнул Джон, вновь принимаясь метаться по галерее. — Уже полночи прошло. Сколько обычно на это уходит?

— Вечность.

Над их головами звучали шаги. Но прошел еще час, а за ними никто не явился. Страх Джона усиливался с каждым новым пробегом по галерее. Он едва не лишился чувств, услышав очередной крик жены, эхом отдавшийся от стен.

— Я иду туда! Она нуждается во мне!

Энтони попытался его схватить, но он ловко увернулся и побежал по ступенькам. И успел добраться до площадки, но тут дорогу загородила Дафна. Джон замер, понимая, что этот момент — главный в его жизни.

— Виола?!

— С ней все в порядке, — заверила Дафна. — Я и пришла, чтобы сказать об этом. Подумала, что вы волнуетесь.

— Волнуюсь?

Весьма мягкое определение того, что с ним творится!

Джон едва не рассмеялся.

Дафна положила руку ему на плечо.

— Пойдем, — сказала она и попыталась повести его вниз, но Джон уперся. — Послушайте, — не повышая голоса, объяснила Дафна, — вы ничем не можете помочь. Только помешаете. Спускайтесь вниз.

Джон неохотно позволил стащить себя обратно.

— Роды — дело долгое, — втолковывала Дафна. — Я мучилась два дня.

— Боже!

Два дня подобных терзаний, и он сойдет с ума! Дафна ободряюще погладила его по спине.

— Она прекрасно справляется. Честное слово!

Они вернулись в галерею.

— Все в порядке, — сообщила Дафна мужу и вернулась на второй этаж.

Прошел еще час, еще вечность, прежде чем Дафна снова спустилась вниз. Джон в это время находился в другом конце галереи, поэтому ей пришлось громко окликнуть его.

Он помчался к ней и был уже на полпути, когда она заговорила снова:

— Теперь можете подняться.

— Как она? — крикнул он, пробегая мимо Дафны.

— Все хорошо, — ответила она, идя следом.

Но он должен был все увидеть собственными глазами. Перепрыгивая через ступеньки, он вломился в спальню, протиснулся мимо доктора Моррисона, но при виде бледного лица и растрепанных волос жены замер у двери, не в силах вымолвить ни слова.

Она выглядела такой измученной…

— Виола!

Он подошел к кровати и только сейчас увидел в ее руках ребенка, крохотного, краснолицего, громко вопящего, с абсурдно маленьким носиком.

— Виола, — повторил он, потому что в голове не было ни единой мысли.

Он только и мог, что твердить ее имя. Она подняла глаза. Он упал на колени у ее изголовья. Виола подняла руку и коснулась его волос.

— Что случилось с тем сладкоречивым дьяволом, за которого я вышла замуж? — пробормотала она с усталым гортанным смешком.

Он яростно затряс головой, схватил ее руку и поцеловал. Что, черт возьми, должен говорить мужчина в такую минуту?

Слов у него не было.

— Джон, — прошептала она, и он, приподнявшись, стал целовать ее щеки и волосы. — Со мной все хорошо. И с ребенком тоже.

— Уверена?

Виола кивнула и прикусила губу.

— Знаешь… у нас девочка.

— Девочка?

Потрясенный, Джон снова опустился на колени и присмотрелся к малышке. Яростные, рассерженные крики перешли в икоту. Девочка устроилась в треугольном вырезе распахнутой сорочки Виолы, явно ища грудь. Джон решил, что она голодна.

Девочка…

Он нагнулся, изучая дочь в тусклом свете лампы. И вдруг увидел едва заметную родинку в уголке рта. Радость волной поднялась в нем.

Джон счастливо засмеялся. Девочка!

— Она чудесная! Клянусь, это самое красивое на свете дитя! И точная копия матери!

— О, прекрати! — едва не засмеялась Виола.

— Это так, — настаивал он и, повернувшись к стоявшей в дверях Дафне, спросил: — Верно?

— Думаю, вы правы, — кивнула та.

— Еще бы не прав! — довольно воскликнул Джон и снова обернулся к жене. — Смотри, — шепнул он, осторожно дотрагиваясь до влажного, тонкого, едва заметного светлого пушка на голове младенца. — У нее твои волосы. И эта маленькая родинка, и, клянусь Богом, прекрасно очерченный рот. — Он снова рассмеялся. — Готов поставить тысячу фунтов, что глаза у нее цвета озерного ила.

На этот раз Виола тоже рассмеялась:

— Это пока неизвестно. Почти все дети рождаются с синими глазами. Поживем и увидим!

Но Джону ни к чему было ждать. Широко раскрытыми глазами он смотрел на красавицу дочь и красавицу жену. Да, глаза цвета озерного ила, волосы, как солнечное сияние, и сердце достаточно большое, чтобы любить даже такого, как он. А наверху, в детской, спит его крепкий, здоровый сын. Господи, чем же такой безответственный, беспечный шалопай, как он, заслужил такую милость судьбы?!