Она должна была предвидеть, что Джон последует за ней в Эндерби. Первые несколько дней Виола провела как на горячих угольях, каждую минуту ожидая увидеть экипаж мужа. Но когда прошла неделя, а о Джоне не было ни слуху ни духу, она решила, что он, возможно, передумал мириться с ней.

И в этот момент случилось немыслимое.

Она стала скучать по нему.

Особенно по ночам, когда, сидя у огня, вспоминала те страстные моменты в библиотеке на Гросвенор-сквер. Она даже стала мечтать о нем. О его поцелуях и ласках. Постыдное продолжение той сцены, с которой она так решительно покончила. О, как унизительно будет, если он узнает обо всем!

Этим вечером за ужином она не поднимала головы, но иногда бросала взгляды исподлобья на мужа, сидевшего во главе стола. Странно видеть его здесь. Странно видеть его в этом доме, который она привыкла считать своим. Но, разумеется, этот дом ей не принадлежит. Как напомнил ей Джон, это его поместье. И он здесь хозяин.

«Чего ты хочешь, Виола?» — прозвучал в ушах вопрос Джона. Несколько недель назад ее ответ был бы прост и ясен: уходи. Теперь же она не знала ответа. Выпрошенные ею три недели закончились, но не это заставляло ее молчать, хотя Муж и пытался завести разговор. Просто она была окончательно сбита с толку. И расстроена. Он даже не мог дать ей обычную клятву верности!

Виола злилась на себя, зная, что, если бы он дал эту клятву, она бы поверила, что скорее всего было бы донельзя глупо. При мысли о том вечере в библиотеке она окончательно теряла способность мыслить связно. И пугалась еще больше.

Виола не хотела, чтобы ей снова причинили боль. Не хотела верить мужу. Найти с ним счастье только для того, чтобы сидеть за чайным столом с очередной его любовницей?

— Чего же ты хочешь, Виола?

Она по-прежнему хотела того, что и всегда, — любви, преданности и детей. Но Джон соглашался дать ей только последнее. Этого было недостаточно. И она не могла понять, почему он считал требование верности совершенно неразумным. Но, черт возьми, в этом нет ничего неразумного, тем более что он требует верности от нее!

Джон отложил вилку.

— Нет, так не пойдет!

Она подняла глаза от яблочного пирожного.

— Что именно?

— Я не могу весь обед говорить сам с собой!

— Я не расположена беседовать.

— Это я вижу. Что случилось, Виола?

Яблочное пирожное имело вкус опилок, и Виола поспешно глотнула воды.

— Где… — Она осеклась, откашлялась, взглянула на суетившихся вокруг слуг и снова опустила глаза. — Насколько я понимаю, Стивене уже постелил тебе?

— А ты желаешь, чтобы я спал в другой комнате? — без обиняков спросил он.

— Джон!

Мечты последних двух дней вернулись с новой силой. Виола покраснела и бросила многозначительный взгляд на Хоторна и двух лакеев, стоявших у буфета.

Джон несколько долгих секунд смотрел на нее.

— Хоторн!

Дворецкий выступил вперед.

— Да, милорд?

— Оставьте нас. Я позвоню, если понадобитесь.

Дворецкий поклонился и вышел. Лакеи последовали за ним. Виола досадливо закусила губу.

— Мы еще не доели. Почему ты их отпустил?

— Чтобы ты не использовала их как предлог уклоняться от беседы.

— Ты хочешь поговорить? — недоверчиво выпалила Виола. — Ты?!

Джон поднес к губам бокал с вином.

— Я думал о том, что ты сказала в ту ночь. Ты не хочешь бутафорского брака, той супружеской жизни, которую ведут большинство людей, когда, заимев наследника, муж и жена идут каждый своим путем. Такой брак был у моих родителей, но я тоже не хочу этого. Думаю, есть один способ предотвратить подобное несчастье. Нам нужно стать друзьями.

— Что?

Джон кивнул:

— Да, очевидно, последние восемь лет мы были врагами и не потрудились лучше узнать друг друга. Ты не доверяешь мне и, признаю, имеешь на это достаточно веские основания. Я предлагаю способ начать новые отношения, став друзьями.

— В жизни не слышала большего абсурда! — фыркнула Виола. Сама мысль о том, чтобы стать другом Джона, звучала так же правдоподобно, как басни о свиньях, отрастивших крылья. — Мы с тобой друзья? Откуда ты набрался подобных идей?

— От Дилана.

— От Дилана?!

— Поверь, так оно и есть. Это он предложил. Сказал, что любит нас обоих и устал от наших постоянных стычек. Ему хотелось бы пригласить нас обоих на ужин, так что он надеется на наше примирение. Считает, что, если мы станем друзьями, все остальное уладится.

Виола недовольно покачала головой.

— Никогда не думала, что Дилан такой оптимист, — сухо заметила она.

— Теперь он стал отцом и просто обязан быть оптимистом.

— Ну конечно, теперь, когда Дилан счастливо женат и стал отцом, он больше не может пускаться в скандальные эскапады вместе с тобой.

— Это не важно, потому что я больше не занимаюсь подобными проделками. Никаких эскапад.

— Пожалуйста, не пытайся сказать, что раскаиваешься в своем поведении и больше не станешь проводить время в борделях, — я тебе не поверю.

— Насчет «никогда» не знаю, но последнее время ноги моей там не было. Да и не хотелось. Несмотря на уговоры моих буйных друзей, я почти все вечера провожу в клубе. И если ты не заметила, в этом сезоне сплетники почти мной не интересуются.

Это было правдой. Но долго ли продлится такое затишье?

— Странно, — продолжал Джон, — но с тех пор как Дилан женился, мы стали более близкими друзьями. А раньше были просто приятелями, вместе слонявшимися по борделям или сидевшими за карточным столом. Но в этом году все изменилось. Иногда мы вместе с лордом Деймоном и сэром Робертом пускаемся в пьяный загул, но чаще всего я вижусь с Диланом.

— А что вы делаете, если не ходите по борделям и игорным домам? — с искренним любопытством спросила она.

— Чаще всего фехтуем. Почти каждый день встречаемся в клубе «У Анджело».

— В этом я ужасно вам завидую, — призналась она, приканчивая пирожное со сливками. — Всегда хотела научиться фехтовать, но мне не позволяли.

— Почему?

— Парижская академия мадам Дюбрей — самая престижная в Европе. Чтобы девушки занимались мужским видом спорта? — Она изобразила на лице ужас. — Никогда!

— Чем же вы занимались? — усмехнулся он.

— Носили книги на головах, когда нам следовало их читать. Видишь ли, наши преподаватели считали более важной грациозную походку, чем изучение греческого, истории или математики. Так что моя походка выше всяких похвал. Умею играть на рояле, рисовать акварелью и вышивать подушки.

— Но никакого фехтования.

— Увы, никакого.

В глазах Джона заиграли лукавые искорки. Губы изогнулись в улыбке.

— Хочешь научиться?

Виола недоуменно нахмурилась.

— Научиться фехтовать? — уточнила она.

— Да.

Он поднялся, подошел к ней и встал за спинкой ее стула.

— Ты покончила с десертом? Пойдем.

— Пойдем? — повторила она, оборачиваясь. — Но куда?

— На урок фехтования. — Он стал отодвигать ее стул. — Ты сказала, что хотела научиться.

— Хотела, в детстве. Но это было очень давно.

— Понимаю, в двадцать шесть лет ты уже одной ногой в могиле. Но думаю, мы успеем провести несколько уроков.

Он взял ее за руки и поднял из-за стола.

— Взгляни на это с другой точки зрения. Ты ненавидишь меня верно?

— Да! — решительно воскликнула она.

— Тебе представляется прекрасная возможность пронзить меня шпагой.

— Тогда чего мы ждем?

— Так и знал, что эта идея тебе понравится.

Он наклонился и поцеловал ее в шею, но тут же отстранился, прежде чем она успела задать ему трепку.

— Скажи, мои старые принадлежности для фехтования все еще лежат на чердаке?

— Не знаю, — пожала плечами Виола, выходя вслед за ним в коридор. — Ты раньше все хранил на чердаке?

— Когда был мальчишкой.

Они поднялись на чердак и нашли там его старые рапиры, лежащие в деревянном ящике.

Он вынул рапиры. Взял одну и протянул другую Виоле. Поставил ее в центр пустого чердака, а сам встал напротив.

— Делай, как я, — велел Джон и высоко поднял левую руку.

Виола последовала его примеру. Он направил на нее шпагу. Она сделала то же самое.

— Прекрасно. Теперь следи за мной.

Он выставил вперед ногу, согнул колено и сделал выпад. Шарик на кончике шпаги уперся в ее ребро.

Виола попыталась подражать ему, но тут начались трудности.

— Не могу, — пожаловалась она. — Юбка мешает. Джон с улыбкой выпрямился.

— Что ж, если дело в юбке…

— Нет, — перебила она.

— Но если ты ее снимешь…

— Нет. Даже не думай!

— Я всегда об этом думаю. — Джон отвернулся. — Твоя стыдливость в этом случае абсолютно неуместна, но мне придется придумать другое решение.

Он отложил рапиру и подошел к старому сундуку.

— Когда-то здесь лежали костюмы для маскарадов, пьес и тому подобного.

Порывшись в груде старой одежды, он вытащил мальчишечьи штаны.

— Мои. Тогда мне было лет четырнадцать. Они должны быть тебе впору.

За штанами последовала старая белая сорочка. Джон швырнул ей одежду. Виола ловко ее поймала и стала ждать, но Джон и не думал отворачиваться.

— Джон, если хочешь, чтобы мы остались друзьями, веди себя прилично и будь полюбезнее!

— Я могу быть очень любезным, — многозначительно сказал он.

— Я не это имела в виду. Отвернись!

Джон с тяжелым вздохом повиновался.

— Буду благороден, — решил он, пока она снимала кружевной шалевый воротничок, — хотя это несправедливо. Моя собственная жена, а я даже не могу подсмотреть, какого фасона у нее нижние юбки!

— Ты и без того видел в своей жизни сотни юбок, — парировала Виола, расстегивая корсаж. — Мои рассматривать не обязательно.

Она выскользнула из платья и юбок, сбросила туфельки и натянула рубашку и штаны.

— Ну вот, теперь можешь снова повернуться. Джон бросил взгляд на жену в мужском костюме и усмехнулся.

— На тебе эти вещи смотрятся куда лучше, чем на мне! — заметил он, возвращаясь на середину.

Виола закатала рукава и подвернула штаны, после чего снова надела туфельки и подняла рапиру.

Они стояли друг против друга, подняв рапиры, как несколько минут назад, и на этот раз она выставила ногу, согнула ее в колене и сделала выпад, как показывал муж.

— Это называется выпад, — пояснил Джон. — Пожалуйста, еще раз, только целься мне в торс.

Виола закусила губу, склонила голову набок, размышляя. Потом опустила глаза.

— Только куда-нибудь в безопасное место, — сразу среагировал он.

Виола шагнула вперед, целясь ему в живот. Но он немедленно подставил рапиру.

— Это называется парировать.

Виола выпрямилась и кивнула:

— Понятно.

— Вот и хорошо.

Он вновь нацелился.

— Значит, ненавидишь меня?

— Да.

— Прекрасно. У тебя есть шанс выразить эту ненависть. Давай! Коли!

Она увидела вызов в его глазах и подняла рапиру, сделала второй выпад, но так вяло, что он просто увернулся.

— Отвратительно, — покачал он головой. — Ты даже не стараешься.

— Не хочу случайно поранить тебя.

Джон громко рассмеялся:

— Готов побиться об заклад, тебе это не удастся. — Он отсалютовал ей рапирой. — Давай попробуй еще раз! Поможет, если ты перечислишь про себя все причины, по которым ты меня ненавидишь. Кстати, почему ты меня ненавидишь?

— Почему? Как ты можешь спрашивать?! У меня столько причин, что их и не перечислить!

— Тогда скажи мне. Покажи!

Она снова попыталась на него напасть. На этот раз с большим ожесточением.

— Лучше, — похвалил он, парировав удар простым поворотом запястья. — Продолжай. Почему ты меня ненавидишь?

— Ты лгал мне до свадьбы!

Она вновь попыталась коснуться его рапирой. Он снова парировал выпад.

— Очень хорошо. У тебя настоящий дар.

— Ты очень соблазнительная мишень.

— Я так и думал. — Он сделал ей знак продолжать. — Не останавливайся. Ты должна выплеснуть обиды раз и навсегда.

— Ты действительно так считаешь? — спросила она, нападая и промахиваясь в очередной раз. — Считаешь, что это все решит?

— Нет. — Он сделал очень медленный выпад, давая ей время обороняться. — Но это неплохое начало.

Оба отступили.

— Итак, перед свадьбой я сказал, что люблю тебя, и солгал. Значит, ты поэтому меня ненавидишь?

— Не только. Есть еще и Элси.

— Ах да, Элси, — кивнул он с таким раздражающим спокойствием, что ей захотелось швырнуть в него рапирой.

Но она сама бросилась вперед, отступила, когда он парировал выпад, и тут же повторила все сначала. Зазвенела сталь.

— Когда я узнала о ней, словно мир рухнул. Больше я не могла ложиться с тобой в постель. А ты повернулся и ушел. Я ненавижу тебя за то, что бросил меня!

— Я терпел месяц. Спал один. Сходил с ума при мысли о том, что ты лежишь в соседней комнате и не хочешь спать со мной. А ты не уступала. Только постоянно плакала.

— Да, ты ушел через месяц! Как великодушно было с твоей стороны ждать так долго!

Произнося эти слова, она почувствовала, как словно рухнула дамба, и освобожденный поток выплеснулся наружу. Рапира помогла ей излить свои чувства. Разить мужа не только оружием, но и языком.

— Бросил меня без единого слова. Без объяснения. Уложил вещи и уехал. Ни прощания, ни записки! А я так любила тебя! И со временем простила бы тебе Элси, но ты не дал мне такой возможности! Даже не попытался понять меня! Разбил сердце и не оглянулся!

Она снова отступила.

— И вот два месяца спустя ты явился сюда. Хотел помириться. Из всех наглых, самодовольных…

Она осеклась и бросилась в атаку. Рапиры скрестились: раз, другой, третий. Виола, тяжело дыша, выпрямилась.

— Я действительно хотел примирения, — ответил он, откидывая волосы со лба, — и вовсе не был доволен собой. Какое там самодовольство, тем более что ты дала мне пощечину и послала к дьяволу.

— Но ты отправился не к дьяволу, верно? — Она бросилась на него. Он терпеливо парировал выпад. — Ты отправился к Джейн Морроу. Полагаю, все обернулось для тебя не так уж плохо.

— К сожалению, твои предположения неверны, — покачал головой Джон и, в свою очередь, сделал медленный выпад, давая ей время на оборону.

— Неужели? — усмехнулась она, задев его рапиру и почти желая вонзить острие в его черное сердце. — Ты избрал прекрасный способ показать, как сильно уважаешь святость брака.

— Джейн ничего не значила для меня, — вздохнул Джон. — Как и я для нее.

— Значит, ты опозорил меня второй раз ради кого-то, кто ничего для тебя не значил. Как мило. Полагаю, ты использовал Джейн, чтобы забыть обо мне?

— Собственно говоря, да. Виола недоверчиво рассмеялась.

— А Мария Аллен? Тоже бальзам для твоей раненой мужской гордости?

— Если хочешь смотреть на это именно так… — пожал плечами Джон, опуская рапиру. — Возможно, ты не поверишь, но я и тогда хотел помириться с тобой. В Брайтоне.

— В Брайтоне? — ахнула Виола. — О чем ты?

— Два года назад я поехал за тобой в Брайтон. Помнишь? И что ты сделала? Увидела меня, смерила презрительным взглядом, способным заморозить кровь любого мужчины, посоветовала возвращаться к своим шлюхам и удалилась. Я еще не успел разложить вещи, как ты оставила город и сбежала к брату.

— Но мой отъезд из Брайтона не помешал тебе найти Марию, не так ли?

— Верно. Да, я дрался из-за нее на дуэли. Хочешь знать почему? Никаких благородных мотивов, признаю это, но сейчас постараюсь объяснить. Я был последним в длинном списке ее любовников, когда ее муж решил, что ему больше не нравится титул рогоносца. Он вызвал меня, мы всадили друг другу по пуле в плечо ради такого понятия, как честь. Глупо, сознаюсь, но так было.

— И что случилось потом? — вскрикнула она. — Я поехала в Хэммонд-Парк. В тревоге за тебя, хотя одному Богу известно, с чего мне вздумалось тревожиться! Когда я вошла в дом, оказалось, ты лежишь в постели. Доктор сказал, что ты потерял много крови. Я поспешила наверх, и что ты сказал, увидев меня? «Жаль разочаровывать тебя, дорогая, но я выживу. Может, тебе стоит раздобыть немного мышьяка?»

Она ткнула в него рапирой, но промахнулась.

— Я так боялась, что ты умрешь! А потом ты сказал мне такое…

— А что ты хотела услышать, особенно после Марии? Что-то вроде: «Прости, старушка, я опять все испортил, но если ты останешься, я постараюсь загладить вину»? Мне именно это стоило сказать? И тогда ты не держала бы на меня зла?

— Слова для меня значения не имеют! Главное — твои поступки. Ты хоть когда-нибудь задумывался, чем стала для меня жизнь? Видеть тебя с другими женщинами, знать, что ты предпочел быть с любой из них, а не со мной!

— Неправда! Я предпочел бы свою жену. Женщину, которую хотел бы видеть матерью своих детей, женщину, которая должна была лежать в моей постели, но отказалась пускать меня на порог своей спальни! Которая ясно дала понять, что ненавидит меня, никогда не перестанет ненавидеть и не может вынести моего присутствия.

— Думаешь, это оправдывает твои поступки?

— Я не пытаюсь оправдаться. Пытаюсь объяснить, почему я это сделал.

Его спокойствие, то, что он не защищался, не вступал в споры, только разозлило ее.

Она подняла рапиру и ринулась в атаку, пытаясь снова и снова попасть в него. Но он с обидной легкостью парировал каждый выпад, одновременно отступая, позволяя ей быть агрессором, гонять себя по всему помещению.

— Ненавижу тебя за всех этих женщин, и мне неинтересны причины, по которым ты затаскивал их в свою постель! — воскликнула она, размахивая рапирой. — Ненавижу за всех женщин, которых ты целовал, ласкал, с которыми спал, женщин, которым ты давал все, что предназначалось только мне, мне одной!

Он уперся спиной в стену, и она снова сделала выпад, на этот раз попав прямо в сердце. Джон не пытался уклониться и принял удар в грудь.

— Ненавижу тебя, Джон! — бросила она, тяжело дыша. — За то, что уничтожил мою любовь к тебе. За то, что сделал всего две не слишком энергичные попытки к примирению. А теперь ты вернулся, так как ни одна женщина, кроме меня, не может дать тебе того, что тебе нужно.

Вконец запыхавшись, она уронила рапиру, со стуком упавшую на пол. Фигура Джона стала почему-то расплываться, глаза словно заволокло дымкой.

— И больше всего я ненавижу тебя за то, что снова заставил меня страдать, — выдавила Виола, — как раз в тот момент, когда я разлюбила тебя.

Она отвернулась, но он, разумеется, не позволил ей уйти. Виола услышала, как звякнула сталь отброшенной рапиры, и тут же руки Джона легли ей на плечи. Он даже не запыхался, черт бы его побрал!

— Ты сказала, что хотела лучше меня понять, и поэтому я попытался объяснить свои поступки. Что еще мне остается делать? Прошлого не изменить. Я не уйду и тебе не дам. На этот раз мы должны научиться жить вместе, не уничтожая друг друга. Поэтому нам нужно стать друзьями.

— Невозможно, — покачала головой Виола.

— Почему?

Она стала вырываться. Джон разжал руки. Виола не потрудилась ответить, считая это пустой тратой времени. А она и без того устала. Поэтому она направилась к лестнице. Джон последовал за ней. Оба молчали, пока Виола не остановилась перед дверью своей спальни.

— Спокойной ночи, Джон.

— Почему это невозможно? Ты всегда любила разговаривать по душам, так что давай поговорим. Почему нам невозможно стать друзьями?

Виола с досадой вздохнула:

— Потому что… потому…

Она осеклась, когда он осторожно убрал ей за ухо выбившуюся прядь волос.

— Дружба предполагает доверие, а я не доверяю тебе.

— Значит, мне придется завоевать твое доверие. Верно?

Он так рассудителен! А если он рассудителен, значит, ей грозит опасность. Она облизнула губы.

— Ты опять хочешь провести меня, — обвинила она. — Заманить в постель.

— И получается?

— Нет. И никогда не получится.

— В таком случае тебе не о чем беспокоиться, не правда ли?

— Совершенно верно. — Она повернулась и сжала дверную ручку, отчаянно желая поскорее уйти. — Тем более что я все еще ненавижу тебя.

— Нет. Больше не ненавидишь.

Он накрыл ладонью ее руку, не давая открыть дверь.

— В ту ночь на Гросвенор-сквер, когда я пришел в дождь, ты позволила мне остаться; Тогда я понял, что в тебе больше нет ненависти.

Он нагнулся ближе. Их тела чуть соприкоснулись, и сердце Виолы забилось так сильно, словно она опять держала в руке рапиру и наступала на Джона. Он поцеловал ее в голову, в висок, в щеку…

— Ты не ненавидишь меня, и если мы станем друзьями, о ненависти не может быть и речи.

Он прижал губы к ее уху.

— Ты сама знаешь, что это так.

Дрожь зародилась где-то внизу живота, дрожь страха, смешанного с желанием. Она чувствовала себя так, словно тонет в собственных чувствах.

— Я сделаю все, чтобы ты вновь доверяла мне, — прошептал он, гладя ее по спине. — Сделаю все, чтобы ты больше не боялась.

Виола закрыла глаза.

— Я не боюсь тебя.

Но она боялась. О, как она боялась! Он тоже это знал.

— Итак, кто из нас лжец? — спросил он, поцеловал ее в ушко и, отпустив ее руку, отступил. — Спокойной ночи, Виола.

Он направился к двери своей спальни.

Она зашла в комнату и закрыла дверь. Пока Селеста помогала ей переодеться в ночную сорочку, Виола прислушивалась к тихим голосам в соседней комнате, где Джон что-то говорил камердинеру.

Он прав. Она больше не питает к нему ненависти. Ненависть и неприязнь понемногу уменьшались с каждой их встречей, с каждой беседой, а их место занимала прежняя магия. Каждый раз, когда он улыбался, когда смешил, когда делал что-то хорошее, когда целовал ее. А без ненависти у нее не осталось щита. Не осталось оружия. Она оказалась одна в чистом поле, беззащитная и уязвимая.

Что сталось с ее гордостью?

Виола легла в постель, прижала к груди подушку и беззащитно свернулась клубочком. Конечно, гордость — очень хорошо, но это удел одиноких.

Если они с Джоном станут друзьями, она снова не устоит перед ним. И он это знает. Если они станут друзьями, пройдет совсем немного времени — и она снова поверит ему. Поверит в его чистосердечие, поверит в чувства, поверит, что когда-нибудь он сможет ее полюбить, а ведь он никогда никого не любил. Если она снова поверит в него, значит, вновь заскользит по наклонной и упадет прямо в его постель. И снова предложит ему свое сердце. А потом… помоги ей Боже, потому что, если он уйдет, это разобьет ее сердце на сотни мельчайших осколков.