Виола стояла в примерочной комнате модистки и невидящим взором смотрела на свое отражение в зеркале. А ведь она примеряла платье, которое собиралась надеть на благотворительный бал! Но перед глазами стояла лукавая усмешка мужа. Несносный человек! Опять принялся за свои фокусы и трюки, лишь бы заманить ее в очередную ловушку! Ей лучше держаться настороже! Ему так легко ее одурачить!

Ничего не скажешь, он хорош во всем!

Она коснулась пальцами губ, до сих пор ощущая восхитительное тепло его поцелуя. Конечно, еще бы он не умел целоваться с таким-то опытом!

Но это справедливое и болезненное напоминание не помогло. Только усугубило ее смятение и муки.

Что же случилось вчера?

Она закрыла глаза, вспоминая об украденном в музейной нише поцелуе. Ответ известен. Она потеряла голову, как и девять лет назад. Немало лет прошло с тех пор, как Джон последний раз дотрагивался до нее. Но какое значение имеет время, если она отвечает ему с тем же пылом? Время не укрепило ее гордость настолько, чтобы игнорировать волнующие ласки его рук и губ.

Она обхватила себя руками и открыла глаза. И увидела плескавшиеся в них смятение и страдание. Но так и не поняла, что же творится у нее в душе или на сердце. Что же с ней не так? Гордость помогла ей пережить тяжелый удар, высоко держать голову, когда муж менял одну женщину за другой, делать вид перед ним и всем миром, что ей безразличны его выходки и поступки. Побуждала ее находить удовлетворение в благотворительности и дружбе порядочных людей. Но куда подевалась вся эта гордость вчера днем?

Он снова причинит ей боль… если она позволит. Снова разобьет сердце.

Пусть обман, которым он заманил ее в пустую галерею и украл поцелуй, достаточно невинен, но Виола знала, что он может с самым искренним видом лгать насчет самых важных вещей, а ей всегда хотелось ему верить. Именно это и пугало ее. Как легко поверить этому человеку!

«Ты любишь меня?»

«Конечно. Я тебя обожаю».

Размышления Виолы прервал стук в дверь. На пороге появилась Дафна в костюме Клеопатры.

— Ну? — спросила она, приглаживая тяжелые черные пряди парика. — Что ты думаешь?

— Думаю, что схожу с ума.

Виола усилием воли выбросила из головы вчерашний день в музее. Пусть она теряет разум, главное — не позволить мужу украсть ее сердце.

Обрадованная вторжением невестки, она улыбнулась:

— А разве Клеопатра носила очки?

Дафна наморщила нос и, смеясь, сказала:

— Но я не надену очки на бал, дорогая! Что ты думаешь о костюме? — Она коснулась широкого, усыпанного драгоценными камнями воротника, который украшал ее струящееся белое платье. — Не слишком глупо выбрать что-то подобное?

Виола смотрела на лучшую подругу, думая о той женщине, которой была Дафна два года назад. Как безумно она любила Энтони! Как тщательно старалась это скрыть! Но как же она изменилась! Страстная любовь мужа и ответственность, возлагаемая на нее ролью герцогини Тремор, развеяли привычную застенчивость и наградили значительной долей уверенности в себе. Но в такие моменты, как сейчас, Виола снова видела перед собой прежнюю робкую, стеснительную Дафну.

— Ничуть не глупо, — заверила Виола. — С чего ты вдруг взяла?

— Я всегда хотела быть Клеопатрой, — призналась Дафна. — Просто не уверена, что окажусь достаточно убедительной. Пусть это всего лишь костюмированный бал, все равно нужно быть на высоте!

— На мой взгляд, ты выглядишь настоящей царицей, — смеясь, заверила Виола. — А Энтони, похоже, готов стать твоим Марком Антонием. Если ты попросишь, он завоюет всю Римскую империю.

Дафна приподняла уголки губ в улыбке, удивительно напоминая в этот момент кошку, слизавшую сливки.

— Верно. И мне это ужасно нравится. Энтони как-то сказал мне, что я имею огромную власть над ним, потому что женщины вообще имеют безграничную власть над мужчинами, если умеют ею пользоваться. Я очень долго не понимала истинного смысла его слов.

— Если поймешь, объясни мне, — сухо попросила Виола. — Мне такая власть не помешала бы.

Улыбка невестки померкла. В глазах появилась тень сочувствия.

Этого Виола не могла вынести. Сделав пируэт, она жизнерадостно спросила:

— Как по-твоему, гожусь я во французские маркизы?

— Думаю, ты выглядишь прекрасно. Как всегда.

— Спасибо. Но как насчет костюма? Соответствует эпохе?

Дафна задумчиво наклонила голову набок.

— Если хочешь по-настоящему соответствовать эпохе, следует напудрить волосы.

Виола одернула темно-синюю верхнюю юбку из тяжелого бархата.

— А если пудра начнет сыпаться на платье?

— Хорошо еще, что теперь ее не смешивают с сахаром.

— Пудру для волос смешивали с сахаром? Но разве это не привлекает стаи насекомых?

— Это, конечно, было огромным неудобством.

— Какой ужас!

Хотя… она не прочь попытаться, если это поможет удержать Хэммонда на расстоянии.

Виола тут же напомнила себе, что больше не собирается думать о муже.

— Подол не висит? — спросила она, снова описывая пируэт. — Мне кажется, что он скошен.

— Это фижмы. Не сама юбка, — решила Дафна, поправляя широкий обруч. — Если не хочешь возиться с пудрой, можешь одеться древнегреческой богиней. Они носили на голове конусы из жира.

— Жира?! — ахнула Виола. — Зачем это им понадобилось?

Ее перепуганное лицо рассмешило Дафну.

— Жир был пропитан благовониями. На жаре он таял, распространяя аромат.

— Боже, Дафна, чего только ты не знаешь! Спасибо за предложение. Предпочитаю остаться с тем, что имею. Страшно подумать, что скажет леди Дин, если я покажусь на балу с комком надушенного жира на голове!

Виола снова поправила юбку.

— И поскольку ты настоящая всезнайка, дорогая сестрица, подскажи, как сделать так, чтобы пудра не сыпалась на темно-синий бархат?

— Надень парик! Восемьдесят лет назад почти все так и делали.

— Нет, мне будет жарко, и голова начнет чесаться.

— Так вот почему ты вечно сбрасываешь шляпки! Теперь понимаю.

В дверь поскреблись, и в комнату вошла Мирей, самая известная лондонская модистка.

— Ваша светлость. Леди Хэммонд, — приветствовала она с реверансом. — Надеюсь, костюмы вам понравились? Или что-то требуется изменить? Я в вашем распоряжении.

— Мой идеален, — заверила Дафна.

Модистка благодарно сжала руки.

— Ваша светлость так добры! А вы, леди Хэммонд?

— Мирей, что теперь используют вместо пудры для волос? Тальк?

— Нет, миледи. Теперь выпускают очень мелкую пудру для волос, которой пользуются барристеры и судьи. Можно напудрить волосы именно ею. Но если позволите высказаться откровенно, просто позор портить ваши волосы пудрой. Такой чудесный цвет, и как красиво он оттенен голубым шелком и темно-синим бархатом! Все мужчины будут от вас без ума.

Перед глазами Виолы снова промелькнули те страстные мгновения в музее, и щеки предательски вспыхнули. Она вовсе не хотела сводить мужчин с ума. Это слишком опасно.

— Спасибо, Мирей.

— Я согласна с Мирей, — вмешалась Дафна. — Ни одна женщина любой эпохи не должна портить такой цвет пудрой.

— В таком случае, я обойдусь без нее.

Она твердила себе, что пудра пачкает платье, а тот факт, что Хэммонд обожал цвет ее волос, тут совершенно ни при чем.

— Но у нас еще одна проблема. Это бал, а разве я смогу вальсировать или танцевать контрданс в этом?! Неудивительно, что наши прабабки танцевали менуэты и полонезы! Мирей, вы не могли бы немного выпустить швы в талии?

— Только совсем немного, иначе впечатление от корсажа будет совсем не то.

— Выпустите сколько возможно, иначе я задохнусь.

Она в последний раз оглядела себя и кивнула:

— Мне очень нравится платье, а вышивка просто прелестна.

— Всегда рада услужить, миледи.

Мирей вышла. Ее помощница помогла Виоле переодеться, и женщины ушли.

— Знаешь, Мирей права, — заметила Дафна, усаживаясь в коляску Энтони. — В этом платье ты поистине неотразима!

Виола уселась рядом и грустно вздохнула:

— В мире столько прекрасных женщин! Но, как выяснилось, красоты еще недостаточно, чтобы удержать любовь мужа! Что же для этого требуется?

Дафна поспешно обняла ее.

— Не знаю, дорогая. Просто не знаю.

— Я тоже не знаю. Но хотелось бы знать…

Джон прекрасно сознавал, что для успешного обольщения требуются отчаянные меры. Как и то, что ему придется немало перестрадать, прежде чем цель будет достигнута.

Несколько дней подряд он не появлялся на Гросвенор-сквер, твердя себе, что Виоле не помешает немного соскучиться. Но, по правде говоря, ему требовалось время, чтобы удержать в узде собственное желание.

Воспоминания о музее, вкусе губ Виолы, мягкости ее кожи преследовали его день и ночь, населяли его мысли. Но это были сладостные терзания. В понедельник он решил, что сумел взять себя в руки. Только на этот раз сомневался, что сумеет украсть несколько поцелуев в темном уголке. Сегодня его судьба — претерпеть муки иного рода. Он намеревался повезти Виолу по магазинам.

Предложение вновь обставить дом на Блумсбери-сквер не было встречено с тем энтузиазмом, на который он надеялся. Но если Виола начнет выбирать вещи, значит сможет почувствовать себя частью этого дома, что, несомненно, поспособствует его задаче. Кроме того, он знал, как увлекается жена, стоит ей попасть в магазин.

Заехав на Гросвенор-сквер, Джон снова предложил жене обставить дом, но обнаружил, что она по-прежнему осталась равнодушной к этой идее.

— Я не хочу никуда ехать, — буркнула она, усаживаясь на диван в гостиной Треморов. — Неважно себя чувствую.

— Тебе никто не говорил, что лгунья ты никудышная? Надевай шляпку, бери ридикюль, и поехали!

— Я уже говорила, что не желаю обставлять твой дом.

— Он и твой тоже. Я обещал делить с тобой все, когда стоял у алтаря. В том числе и то, чем владею.

— Нет у тебя никаких владений, — фыркнула Виола, передернув плечами.

— А поместья? Титул? Несколько жутких портретов предыдущих виконтов? Нет… это, пожалуй, не считается.

— Почему бы тебе не повезти в магазины леди Помрой? Она обожает Бонд-стрит и без счета тратит деньги Помроя!

Значит, теперь она использует Энн, чтобы отделаться от него? Наверное, стоило бы откровенно рассказать ей об этой связи. Правда, заговорить на эту тему — все равно что сунуться в змеиное логово, где его обязательно ужалят.

Он мог поведать ей, какой пустой и ничтожной была эта любовь: удовлетворение физической потребности и ничего более, но сомнительно, что это что-то изменит. И, заговорив об этом, он еще больше ухудшит ситуацию. Дело кончится тем, что они наверняка поскандалят, да и что хорошего в том, чтобы вновь выволакивать на свет божий старые истории? Его роман с Энн закончился более пяти лет назад, а сейчас речь идет о будущем.

— Предпочитаешь прогуляться до Бонд-стрит или поедем в моем экипаже? — мягко осведомился он.

Виола нетерпеливо отмахнулась, встала и подошла к камину.

— Я же сказала, что не хочу ничего покупать, — бросила она, не оборачиваясь.

— Виола, я знаю, как ты любишь ездить по магазинам, и знаешь, как я это ненавижу! Я думал, ты ухватишься за возможность испытывать мое терпение, проверяя, насколько мягки кресла и диваны, и выбирая турецкие ковры. Я уже не говорю о ювелирах, где ты всегда можешь уговорить меня потратить огромные деньги на совершенно бесполезную безделушку из рубинов и бриллиантов.

Виола резко повернулась.

— Мне не нужно от тебя никаких драгоценностей, — холодно бросила она. — Что до всего остального, я уже сказала, что не намерена тратить мой доход, получаемый от Энтони на твой дом, пусть даже ты его контролируешь.

Она была полна решимости поругаться с ним, но он был настроен не менее решительно. Ничего подобного он не допустит!

— Если не хочешь в магазин, можно поехать куда-нибудь еще. — Он на минуту задумался. — Что, если навестить всех наших друзей? Прекрасное занятие! Можно сидеть на их диванах и держаться за руки подобно влюбленным. Мы никогда не держались за руки. Представляешь, как будут шокированы наши друзья?

— Я не собираюсь навещать своих друзей и держать твою руку.

— Ну, уж если в тебе нет ни капли романтики… — он коварно ухмыльнулся. — Можно вернуться в музей твоего брата. Я слышал, там есть восхитительные римские фрески, спрятанные от посторонних глаз и доступные только некоторым антикварам. Ты сестра Тремора, и, следовательно, нам тоже удастся на них взглянуть. Хочешь?

— Не стоит, — обронила Виола, отворачиваясь.

— Насколько я понял, на них представлены откровенно эротические сцены, — продолжал Джон, наблюдая, как краска медленно разливается по ее щекам.

Он рассмеялся, встал перед Виолой и наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо.

— Черт возьми, Виола, ты уже видела их?! Небось прокралась в запертую комнату и все тайком разглядела?

— Вздор!

Она покраснела еще гуще, и Джон понял, что попал в цель. Мысль о том, что Виола тайком пробралась в музей Тремора, чтобы взглянуть на эротические фрески, возродила в нем надежду.

— Значит, сгорала от любопытства? — поддразнил он. — Жаль, что не догадался взглянуть на них в тот раз. Интересно, какие они? Неужели так неприличны? Ну же, Виола, опиши мне хотя бы парочку. В конце концов, я твой муж.

Красная как рак Виола продолжала молчать. Очевидно, эти фрески абсолютно бесстыдны. Неудивительно, что Тремор с женой так любят вести раскопки в своем хэмпширском поместье, разыскивая подобные древности!

Джон оглядел жену, представляя их чувственно сплетенные тела, и мгновенно потерял тот слабый интерес, который питал к магазинам.

— Знаешь, чем больше я об этом думаю, тем больше мне нравится идея вернуться в музей. Возможно, на этих фресках нет ничего такого, чем мы не занимались бы в первые месяцы брака. А уж если эта комната запирается, мы могли бы…

— Хорошо, хорошо! — вскрикнула она, поднимая руки, словно пыталась остановить поток слов. — Ради всего святого, давай поедем на Бонд-стрит!

Она поспешно выскочила из гостиной, в вихре светло-желтого шелка и кружевных нижних юбок.

— Но я передумал! — смеясь, крикнул он вслед. — Хочу вернуться в музей и взглянуть на непристойные фрески!

— Ни за что! — откликнулась она на бегу, но через несколько минут вернулась в соломенной шляпке, отделанной фиолетовыми и желтыми анютиными глазками, и с вышитым ридикюлем в руках.

Остановилась в двери, поманила Джона и направилась к лестнице, не дожидаясь его.

От Гросвенор-сквер до Бонд-стрит было всего два квартала. Поскольку день выдался теплым, Джон предложил прогуляться. Виола кивнула, но отказалась от предложенной руки, и они пошли по тротуару бок о бок, не касаясь друг друга. Два лакея следовали за ними на почтительном расстоянии, готовые при необходимости нести покупки.

Когда они свернули на Бонд-стрит, она приостановилась.

— Что ты хочешь купить?

— Понятия не имею, — пожал плечами Джон. — Это твоя территория. Не моя. Чаще всего я бываю в обувных и книжных магазинах. И иногда заезжаю к портному. — Он широким жестом обвел улицу. — Веди меня. Я последую за тобой куда угодно.

Виола огляделась и, немного подумав, объявила:

— Пожалуй, лучше всего начать с «Беллз».

— «Беллз»?

— Драпировщики. Я слышала, у них чудесный бархат, а несколько комнат твоего дома нуждаются в новых шторах. Старые уже поизносились. — Она задумчиво прижала палец к губам. — Хотя ты, наверное, захочешь сначала перекрасить стены. Ну ладно, посмотрим.

Джон неожиданно рассмеялся:

— Помнишь, как ты захотела сделать ремонт в Хэммонд-Парке? Выкрасила нашу спальню в темно-красный цвет и, как только все было сделано, возненавидела самый вид этих стен. А мне понравилось, и я решил оставить все как есть. Тогда мы страшно поссорились!

— И ты настоял на своем, — пробормотала Виола, останавливаясь перед магазином драпировок в ожидании, пока Джон откроет ей дверь. — Как всегда в те дни. Страшно подумать, сколько раз я тебе уступала!

Джон последовал за ней в тесный магазин.

— Не знаю. Я просто хотел, чтобы ты взглянула на вещи моими глазами. Если не ошибаюсь, требовалось немало поцелуев, чтобы перетянуть тебя на мою сторону. И это было самым приятным.

— Мне не хотелось бы говорить на эту тему! — прошипела Виола, снова покраснев, отчего Джон засмеялся еще громче.

Они подошли к длинному прилавку, где лежали образцы бархата. Самые модные цвета этого сезона, разумеется. Джон остановился за спиной жены, разглядывая ткани через ее плечо.

— Тебя сильно раздражает, когда я упоминаю о том, как мы целовались и мирились? — спросил он тихо.

Виола раздраженно обернулась и отступила в сторону.

— Почему ты ходишь за мной как тень?

— Вижу, ты не собираешься отвечать.

Он обошел прилавок и встал напротив Виолы.

— Сегодня ты колючая, как каштан в скорлупе.

— На это у меня пять веских причин! — отрезала Виола. — Нет, шесть, если считать Элси.

Джон никак не прореагировал на колкость. Только поднял лоскут бархата цвета лесного мха, зная, как любит она этот оттенок зеленого.

— Как насчет этого?

Виола склонила голову набок.

— Он будет неплохо смотреться в твоей библиотеке на фоне стен цвета сливочного масла и кожаных переплетов книг. Что ты об этом думаешь?

— Тебе нравится?

Виола безразлично пожала плечами:

— Какое имеет значение, нравится мне или нет?

— Для меня имеет.

Виола, не отвечая, рассеянно теребила лоскут бархата.

— Тебе нравится? — повторил Джон.

Виола переступила с ноги на ногу, вздохнула и взглянула на мужа.

— Да, нравится. Доволен?

Малая уступка, но и этого пока хватит.

— Так и знал, — ухмыльнулся он. — Поэтому и выбрал его.

— Откуда ты знал, что мне понравится?

— Ты любишь зеленое. Я помню. Правда я молодец?

— И совершенно незачем выглядеть таким самодовольным! — проворчала Виола и надолго замолчала, лишь время от времени спрашивая его мнение насчет той или иной ткани.

Они медленно двигались вдоль прилавка. Виола продолжала отделываться сухими репликами, словно Джон нанял ее обставить дом. А он хотел ее улыбок, смеха, поцелуя, черт побери! Проклятие, он так хотел угодить ей!

Заметив ткань самого нелюбимого цвета Виолы, он почти обрадовался.

— Я передумал насчет зеленых штор в библиотеке! Лучше этот бархат!

Она уставилась на ткань, потом на него, с таким выражением, будто Джон внезапно спятил.

— Что?!

Джон изо всех сил старался казаться серьезным.

— Да, этот цвет мне нравится куда больше зеленого.

— Но это оранжевый! — с ужасом воскликнула она.

Он притворился, будто размышляет, после чего с невинным видом пожал плечами:

— Мне нравится оранжевый. Что в нем плохого?!

— Я его ненавижу! Кошмарный, отвратительный цвет.

— Но, Виола, мне он нравится.

Виола упрямо выпятила нижнюю губку.

— В нашей библиотеке не будет ничего оранжевого!

— Наконец-то! — воскликнул он, не обращая внимания на укоризненные взгляды матрон. — Наконец-то победа!

Виола неловко поежилась.

— О чем ты?

Джон широко улыбнулся. Плевать на все, даже если здесь соберутся все дамы Мейфэра.

— Ты назвала библиотеку нашей!

Виола вздернула подбородок и отвела глаза.

— Ничего подобного, — пробормотала она.

— Назвала, — настаивал он. — И не можешь взять назад свои слова.

Виола покачала головой:

— Твой очередной трюк, не так ли? Тебе вовсе не нужен оранжевый бархат.

— Разумеется, не нужен. Но это не меняет того факта, что ты назвала библиотеку нашей! — торжествующе воскликнул Джон. — Считай, что я получил очко.

— Очко? О чем ты?

— Если я получу достаточно очков, значит, выиграл.

— Очки? Ты ведешь новую игру?

— Все ту же. Она называется «Завоевать Виолу». Несмотря на все ее усилия, губы тронула легкая улыбка.

— Значит, я не только противник, но и приз в твоей игре?

— Разумеется. Сколько очков мне следует выиграть?

Она издала странный звук, подозрительно похожий на смех, но тут же крепко прижала пальцы к губам. Через минуту-другую она опустила руку и снова принялась перебирать образцы на прилавке.

— Сколько, Виола?

— Тысячи и тысячи.

— Несправедливо. Назови точное число.

— Хорошо, — вздохнула она. — Восемнадцать тысяч семьсот сорок два очка.

— Это все? Ты слишком добра ко мне. Это означает, конечно, что я получаю второе очко.

— За что это? — удивилась она.

— Если бы ты действительно ненавидела меня так сильно, как постоянно твердишь, сказала бы, что требуешь не меньше миллиона очков. Теперь видишь, как здорово идет игра?

— Ты невыносим!

Она взяла лоскут ткани с золотыми листьями на бежевом фоне.

— Как насчет таких штор для музыкального салона?

— Может, лучше такие?

Он показал на отрезок сиреневого бархата, но теперь, как ни старался казаться серьезным, это ему не удалось. Она улыбнулась чуть шире:

— Сиреневый? Конечно, не для музыкального салона. Зато такой цвет идеально подойдет для твоей спальни.

Джон отложил образец и перегнулся через прилавок.

— А это может привести тебя в мою постель? — прошептал он.

— Нет, — не колеблясь ответила она.

— Значит, все не важно, — пробормотал он и выпрямился. — Я был готов пожертвовать своими предпочтениями ради тебя, но все напрасно. Поэтому для бархата такого цвета есть только одно применение.

— Какое именно?

— Фрак для сэра Джорджа.

На этот раз Виола рассмеялась, и у Джона стало еще легче на душе.

— Бедняга! — воскликнула она. — Вы с Диланом просто преследуете его. Неужели опять сочиняете о нем лимерики?

— Нет, зато у нас есть новый, для леди Сары Монфорт. Вряд ли она относится к числу твоих подруг, поэтому я уверен, что ты захочешь его послушать, — робко предложил он.

— Не захочу.

Оглядевшись, дабы убедиться, что их не подслушивают, он упрямо начал декламировать:

Жила-была леди по имени Сара.

С сердцем сухим, как пустыня Сахара.

В постели она холодна, как льдина.

Беседа с ней неприятна, как хина.

Виола разразилась смехом, на секунду забыв, что должна ненавидеть мужа.

— Это один из самых бездарных лимериков, которые я когда-либо слышала, — объявила она, все еще смеясь.

Джон тоже расхохотался:

— Знаю, но за него ты должна мне не менее десяти очков!

— Десяти? Двух будет вполне достаточно. Он так ужасен, что не заслуживает большего.

— Конечно, ужасен, но подумай о теме! Кроме того, пыталась ты когда-нибудь найти рифму к имени? Поверь, это нелегко. И поскольку мне слишком часто приходилось быть соседом по столу этой дамы, я неизменно претерпевал нечто вроде приступа малярии, от которой хина — единственное действенное средство. Так что мое описание как нельзя более точно.

— Интересно, почему это?

— Поверь, побеседовав с ней, я действительно заболевал. Вполне естественное следствие общения с особой, в голове которой царит пустота: ведь мозгов у нее совсем нет.

Виола снова рассмеялась, и, глядя на нее, на золотистые блики, играющие в ее волосах, и свет улыбки, Джон невольно затаил дыхание. Пусть за восемь лет они оба изменились, но одно осталось прежним: стоило Виоле засмеяться или улыбнуться, казалось, что на небе появилось еще одно солнце. Придется снова сочинять лимерики, чтобы немного охладить пыл!

Смех неожиданно смолк, а сияние померкло. Солнце зашло за тучу, а по магазину словно пронесся ледяной ветер.

Джон повернулся, пытаясь определить причину столь ужасной метаморфозы.

Хорошенькая шатенка в вишнево-красной шляпе наклонилась над прилавком в центре комнаты, глядя на отрезы тканей и что-то с улыбкой говоря окружающим ее женщинам. И тут она подняла голову, встретилась взглядом с Джоном и коротко кивнула. На ее лице промелькнуло мимолетное выражение нежности. Джон поклонился в ответ, и женщина отвернулась.

Леди Дарвин.

Давненько он не видел баронессу! Не менее двух лет, а может быть, и дольше. Выглядела она хорошо, и Джон был этому рад. Пегги всегда была доброй, милой, любящей женщиной.

Джон заметил, что она смотрит куда-то мимо него, и, повернувшись, успел увидеть, как Виола исчезает за дверью магазина. Сердце его упало. Похоже, все усилия вернуть жену пошли прахом.