Основная проблема с евро заключается в том, что монетарная интеграция невозможна без финансовой, особенно в регионе с такими разными традициями трудолюбия и финансовой дисциплины, как, скажем, в Германии и Греции. Эта несовместимость в конце концов разрушит систему. Вот почему евро нежизнеспособен — это заложено в самой его ДНК. Не стоит думать, что трудности, с которыми в последние годы сталкивается европейская валюта, следствие всего лишь неспособности одного или двух европейских государств жить по средствам и попустительского отношения к подобному расточительству со стороны остальных членов еврозоны. Другими словами, проблемы с евро не результат исторической случайности, которую можно было бы предотвратить, если бы стороны в свое время приняли правильные — более ответственные — решения. Они исторически неизбежны, и их следовало ожидать. Если бы кризис не наступил в 2010 или 2011 г., он бы наступил год спустя, под влиянием других обстоятельств.

Следовательно, я не уверен, что евро можно спасти, по крайней мере в его нынешнем виде, сохранив в еврозоне все 17 стран.

С самого начала проекта евровалюты ведущие мировые экономисты, в том числе профессор Гарвардского университета Мартин Фельдстейн, били тревогу по поводу заложенных в нем противоречий. Англичане не присоединились к еврозоне, потому что не были уверены в том, что система будет работать. Они сомневались в ее выгодах и хорошо осознавали все риски. Однако правительства и население 17 других европейских стран проголосовали за переход на единую валюту, несмотря на очевидную неготовность к финансовой интеграции, которая подразумевает определенную утрату суверенитета. Сделанный ими выбор отражал ошибочное убеждение в том, что Европа является особенным регионом, способным преодолеть любые противоречия. Другими словами, это было чисто политическое решение.

В Соединенных Штатах 50 штатов успешно используют единую валюту, потому что у них есть единая Федеральная резервная система и единое Казначейство, т. е. министерство финансов. Если какой-либо штат испытывает экономические трудности, он получает щедрую финансовую помощь из центра в форме государственных программ и дотаций на социальные расходы. Федеральное правительство собирает налоги со всех штатов и грамотно распределяет собранные средства между всеми. Некоторые штаты имеют почти постоянный дефицит бюджета, но это не нарушает устойчивости системы, потому что никто не считает ее несправедливой. Люди, живущие в дотационных штатах, являются такими же гражданами Америки, как и люди, живущие в донорских штатах, и последние не ожидают никакой компенсации за финансовую поддержку, которую оказывают. Это подарок.

Противоположная система тоже работоспособна и стабильна — я имею в виду ту, что была в Европе до введения евро, когда каждая страна имела не только свое собственное министерство финансов, но и собственную валюту. В рамках этой системы, если в какой-либо стране начиналось замедление экономики, она могла внести необходимые коррективы в свою кредитно-денежную политику, чтобы исправить эту ситуацию, поскольку была свободна от оков единой валюты. Например, она могла увеличить количество денежной массы в обращении — то, что американцы называют «количественным смягчением», — и обесценить валюту, чтобы повысить привлекательность своего экспорта. Однако, объединившись в единое валютное сообщество, страны еврозоны были вынуждены отказаться от подобных инструментов. Кроме того, созданная ими система не предусматривает бюджетные трансферты такого рода и масштаба, какие предусмотрены финансовой системой Соединенных Штатов.

Еврозона напоминает собой разношерстную толпу, которую заставили маршировать под один барабан. Одни страны размашистыми шагами идут вперед, другие изо всех сил стараются за ними угнаться. В странах с более отсталой экономикой правительства под сильнейшим давлением электората вынуждены были сохранять на прежнем уровне или даже увеличивать государственные расходы, несмотря на сокращающиеся налоговые поступления. Дефицит бюджета покрывался за счет кредитов на денежных рынках. Тот факт, что эти кредиты могли быть получены по относительно низким ставкам, поскольку они брались в евро, а не, скажем, в драхмах, не препятствовал, а, наоборот, способствовал расточительности. Греки с их колоссальным внешним долгом нагляднее всего демонстрируют нам этот порочный круг. Говоря по справедливости, за сложившуюся ситуацию отчасти несет ответственность все сообщество еврозоны, поскольку Пакт стабильности и роста предусматривает применение санкций в отношении стран, повторно нарушающих его положения о дефиците госбюджета. Но за все время существования Пакта эти санкции никогда ни к кому не применялись.

Одно время эксперты оптимистично выражали надежду на то, что эти страны сумеют сократить разрыв с более сильными соседями, такими как Германия, за счет урезания социальных программ, реформирования налоговой сферы, либерализации рынка труда и повышения пенсионного возраста. Но этого не произошло. С наступлением мирового финансового кризиса 2008 г. ситуация обострилась. Дешевые кредитные деньги иссякли, и падение доверия рынков к кредитоспособности таких стран, как Греция, привело к резкому повышению ставок заимствования. Германия и Европейский центральный банк были вынуждены вмешаться и спасти Грецию от неминуемого банкротства, чтобы остановить распространение долгового кризиса на другие страны еврозоны, находящиеся в ничуть не лучшем положении.

По состоянию на июнь 2013 г. евросообществу удалось избежать катастрофы благодаря огромным внешним вливаниям в экономику Греции. Но для того чтобы разрешить фундаментальные противоречия, лежащие в основе проекта евро, 17 европейским странам придется в конце концов решить куда более сложный и болезненный вопрос финансовой интеграции. Хотя у них в запасе есть немного времени, они хорошо понимают: если медлить, неизбежно наступит еще один, более тяжелый кризис, который потребует куда более серьезных мер по спасению, и оплачивать их из своего кармана придется Германии. На месте европейцев я бы не медлил, а действовал как можно быстрее, поскольку, по мере того как воспоминания о прошлом долговом кризисе с его паникой и страхами стираются из памяти избирателей, слабеет и политическая воля к решительным действиям.

К сожалению, ни один из существующих вариантов нельзя назвать легким. Очевидное решение для европейцев — пойти на финансовую интеграцию. Сделать Европейский центральный банк аналогом американской Федеральной резервной системы, а вместо отдельных министерств финансов создать единое Казначейство, управляющее бюджетами всех стран еврозоны. Это будет шагом к тому, что энтузиасты Евросоюза называют «еще более тесным союзом», который сделает еврозону во многом похожей на Соединенные Штаты. Случится ли это? Будет ли готово население этих стран отказаться от значительной части своих национальных бюджетных полномочий в пользу центральной власти и доверить ей право принимать решения о налогообложении и расходовании бюджетных средств, которые одновременно будут справедливыми для каждой страны-участницы и целесообразными для Евросоюза в целом? Такое маловероятно, и я, честно говоря, не думаю, что это случится. Но если все же случится, это будет, вероятно, наилучшим исходом для всего остального мира.

А наиболее вероятный, но наименее желательный исход — возвращение к отдельным валютам. Оно будет болезненным и трудным для всех участвующих сторон. Если вы грек, португалец или испанец и позаимствовали деньги в евро, как теперь возвращать этот кредит, по какому обменному курсу? По старому, тому, что был до введения евро? Или по какому-либо произвольно установленному новому курсу? Распад единой валютной системы будет сложным и дорогостоящим. В преддверии такого события люди могут в массовом порядке кинуться забирать из банков свои сбережения в евро из опасений, что те могут быть принудительно конвертированы в новую и, вероятно, более дешевую валюту. Неопределенность также будет сдерживать поток частных инвестиций — еще одна причина, по которой промедление не играет на руку европейцам. Что касается стран, не входящих в еврозону, особенно тех, что в значительной степени зависят от экспорта в Европу, как, например, Китай, то распад еврозоны нанесет по ним тяжелейший удар. На какое-то время вся мировая экономика затормозится и замрет в ожидании, но в конце концов торговля возобновится и все урегулируется.

Существует и третий возможный исход — промежуточный вариант между полным распадом и полной интеграцией. Можно назвать это частичным распадом. Здесь возможно множество различных сценариев, начиная с того, что еврозона сохранится почти в прежнем виде и из нее выйдут одна-две страны, и заканчивая созданием того, что эксперты называют двухъярусной или трехъярусной системой, где каждый ярус имеет свой уровень и темпы экономического развития, и каждой стране придется выбирать — выйти из еврозоны или присоединиться к одному из двух или трех сообществ. Ключевой вопрос в том, существует ли в Европе относительно гомогенное с точки зрения экономической конкурентоспособности ядро, которое сможет сохранить свою целостность, несмотря на мощные центробежные силы. Я считаю, что такое ядро существует. Понятно, что его основой будет Германия, самая трудолюбивая из всех. Кроме того, в него могут войти Бельгия, Нидерланды и Люксембург. Не думаю, что Франция окажется такой же дисциплинированной, как Германия. Скорее всего, она образует ядро второго яруса.

Некоторые могут возразить, что Европейский Союз и введение единой евровалюты — успешный проект, поскольку сегодня на территории Европы воцарился мир и сотрудничество, а войны навсегда канули в прошлое. Но такое положение дел может быть обусловлено совсем другими факторами. Распад СССР означает, что в обозримом будущем Россия едва ли будет заинтересована в военном противостоянии с Западом, поскольку все ее силы будут брошены на экономическое развитие. Кроме того, гарантии безопасности со стороны американцев в форме Североатлантического альянса (НАТО) надежно защищают Европу от любых военных посягательств со стороны стран, не входящих в НАТО. Самая сильная страна Евросоюза, Германия, за последние 100 лет потерпела поражение в двух мировых войнах, поэтому она никогда не начнет еще одну войну. С немцев достаточно — они хотят спокойной и комфортной жизни. Они будут лезть из кожи вон, чтобы примирить между собой всех вокруг.

Думаю, что в конце концов результаты введения единой валюты будут признаны неудачными и любые попытки приписать этому проекту какие-либо политические заслуги будут опровергаться суровой действительностью.

Пытаясь разобраться с проблемами, связанными с единой валютной системой, Европе нельзя игнорировать и другие фундаментальные причины своего низкого динамизма, такие как реализуемая ею модель социального государства и жесткое регулирование рынка труда. То, что казалось хорошими идеями в период после Второй мировой войны, когда они нашли широкую поддержку и начали реализовываться по всей Европе, в последние несколько десятилетий превратилось в непозволительную роскошь, особенно с выходом на мировой рынок развивающихся экономик Азии. Если Европа хочет избежать затянувшейся летаргии и вернуть себе былую энергию и предприимчивость, которыми она некогда славилась, ей нужно провести в жизнь смелые и болезненные реформы, чтобы сократить громоздкую систему социальных гарантий и либерализовать правила найма и увольнения для компаний.

Когда я учился в Англии в послевоенные годы, меня восхищали усилия правительства Клемента Эттли по созданию системы социальных гарантий «от рождения до смерти» для всех и каждого. Например, я был приятно удивлен, когда мне сказали, что мне не нужно платить за новые очки, выписанные мне врачом-офтальмологом. Оказывается, все оплачивала Национальная служба здравоохранения. «Вот что такое цивилизованное общество!» — подумал я. В то время я не понимал, но хорошо осознал позже, что такая всеобъемлющая опека со стороны государства ведет к неэффективности и инертности.

Разумеется, все это делалось с самыми благими намерениями. Пережив две мировые войны, почти полностью уничтожившие их экономику, правительства и народы Европы хотели жить спокойной, мирной жизнью, поровну деля между всеми блага и бремя расходов. Поскольку в основном именно пролетариат сражался на полях войны и заплатил за победу своей кровью, европейская элита испытывала сильное чувство долга перед низшими классами. Поэтому, когда политики начали призывать к справедливости и воплощать в жизнь модель социального государства, направленную на защиту бедных и безработных, старых и больных, они получили широкую поддержку.

На протяжении многих лет Европа могла позволить себе такую политику. План Маршалла помог большинству западноевропейских стран довольно быстро оправиться после военной разрухи и встать на ноги. Зарплаты европейцев и доходы бизнеса начали расти, и собираемых налогов с лихвой хватало на то, чтобы финансировать государства всеобщего благосостояния. Но ничто не постоянно в этом мире. В конце концов правила игры для Европы изменились. С развитием глобализации низкоквалифицированные европейские рабочие столкнулись с тем, что отныне они были вынуждены конкурировать не только между собой, но и с рабочими из Японии, а затем и из Китая и Индии. Европейский экспорт существенно сократился, а отрасли начали постепенно перемещать свои производственные центры в Азию. Естественно, что зарплаты европейских рабочих заметно упали. Если бы Китай, Индия и Япония не вышли на глобальный рынок, государства всеобщего благосостояния могли бы оставаться жизнеспособными достаточно долгое время. Но с их появлением эта модель быстро показала свою несостоятельность.

Да, европейцы стараются двигаться в сторону развития производства товаров и услуг с более высокой добавленной стоимостью, но здесь существуют свои ограничения. Вы не можете повышать планку до бесконечности, поскольку значительные слои населения не смогут соответствовать постоянно растущим требованиям, так как это предполагает обучение новым навыкам, что требует времени, сил и, в первую очередь, мотивации. Кроме того, японцы, китайцы и индийцы также постоянно повышают свою планку. В этом неустанном состязании в самосовершенствовании преимущества перед конкурентами, которых вы можете добиться в любом отдельно взятом году, как правило, весьма незначительны. В конечном итоге все зависит от качества ваших человеческих ресурсов и от того, как они организованы и как управляются. Если сравнивать Европу с Фиджи или Тонгой, то последним вряд ли когда-нибудь удастся ее догнать. Но если сравнивать Европу с Японией, Китаем или Индией, то это совершенно другая история.

К сожалению, законы и политика не меняются так же быстро, как глобальная среда. Однажды предоставленные социальные гарантии очень трудно отнять обратно. Электорат сурово накажет на выборах любое правительство, которое осмелится сделать это. В Великобритании Маргарет Тэтчер использовала весь свой политический капитал, чтобы попытаться изменить социальную политику. Но ей удалось сделать это только отчасти. Другие европейские лидеры, вероятно, наблюдали за ее усилиями и попытались повторить этот хотя бы частичный успех, однако столкнулись с сильнейшим противодействием электората, не желавшего отказываться от дарованных ему благ, которые за многие годы он привык считать чем-то само собой разумеющимся. Эта проблема существует во многих европейских странах.

Если бы расходы на социальную сферу не менялись, ситуация могла бы оставаться под контролем. Однако они имеют тенденцию расти, причем не только в абсолютном выражении, но и в относительном, как доля от общего дохода страны. Отчасти это происходит в результате расширения существующих схем под влиянием популистского давления. Но гораздо более важным фактором, на который обратил внимание ветеран шведской журналистки Ульф Нильсон, является уникальная способность системы всеобщего благосостояния «порождать свой собственный спрос». В 2007 г. он написал следующие прозорливые слова: «Система соцобеспечения увеличивает число иждивенцев, страхование от травм на рабочем месте увеличивает количество производственных травм, либеральная миграционная политика увеличивает приток мигрантов, возможность досрочного выхода на пенсию увеличивает количество людей, выходящих на пенсию раньше установленного возраста». Другими словами, люди в конце концов, умышленно или нет, начинают использовать систему в своих корыстных интересах. Например, они могут получать пособие по безработице, которое составляет до трех четвертей от их последней зарплаты, и при этом работать с неполной занятостью без официального трудоустройства. Это дает им два источника дохода, с которых они не платит никаких налогов.

Согласно статистическим данным ОЭСР, в 2007 г. средняя европейская страна выделяла на государственные социальные расходы более 23 % своего ВВП. В некоторых странах эта цифра была еще выше — 25 % в Италии и 28 % во Франции. В то же время в неевропейских странах, входящих в ОЭСР, доля этих расходов в среднем составляла всего 17 % от ВВП, а в Соединенных Штатах и Австралии не превышала 16 %.

Главной отрицательной стороной государства всеобщего благосостояния является даже не его негибкость или непозволительная дороговизна, а тот пагубный эффект, который оно оказывает на мотивацию людей. Если система устроена так, что вы получаете одинаковые социальные блага независимо от того, трудитесь ли вы в поте лица или тунеядствуете, зачем напрягаться? У вас нет шпор, которые заставляли бы вас шевелиться. В Америке люди больше привыкли полагаться на себя, поскольку, хотя государство и протягивает безработным руку помощи, оно принимает все меры к тому, чтобы активно поощрять и даже заставлять находить работу. Это совсем другая философия, основанная на убежденности в том, что работа делает личность и общество лучше, а чрезмерно щедрая помощь в конце концов перевешивает все остальные стимулы и становится серьезным ограничительным фактором. Европейская модель породила класс людей, которые привыкли к разного рода социальным пособиям и льготам и напрочь лишились мотивации к успеху, да и просто к труду.

Вдобавок ко всему Европа ничего не делает для того, чтобы смягчить излишне жесткие правила, действующие на рынке труда, в частности регулирующие право компаний увольнять сотрудников и определять минимальную продолжительность ежегодного отпуска. Европейцы продолжают упираться, в то время как гибкость становится все более важным фактором конкурентоспособности в новом экономическом ландшафте. Профсоюзы и социалистические партии во Франции и соседних странах всячески поддерживают миф о том, что можно сохранить социальные гарантии на прежнем уровне без ущерба для экономики. Нынешняя молодежь требует такой же гарантии занятости, какая была у их родителей. Другими словами, они требуют стабильности и уверенности в будущем. Они не понимают, что эти меры в конечном итоге оборачиваются против них самих. Компании, подвергающиеся суровому наказанию за любое сокращение персонала, гораздо неохотнее нанимают новых сотрудников, даже когда экономика возобновляет рост. Или попросту переносят рабочие места в другие страны.

Это подтверждается статистическими данными. По состоянию на 2008 г. восемь из десяти европейских стран — членов ОЭСР, имеющих наиболее либеральное трудовое законодательство, входили в десятку стран с самым низким уровнем безработицы в среднем за последние 10 лет. Верно и обратное: семь из десяти стран с самым строгим трудовым законодательством входили в десятку стран с самым высоким уровнем безработицы.

Но как изменить эту политику? Стоит лишь попытаться, и на улицы Парижа немедленно выйдут профсоюзы, которых не убедишь тем, что глобальная конкуренция делает французскую рабочую силу экономически неконкурентоспособной, поэтому им нужно отказаться от своих привилегий. Они скажут вам: «Мы не собираемся отказываться от своих привилегий, а вы ищите другие способы победить в глобальной конкуренции».

Что касается Сингапура, то я с самого начала постарался сделать так, чтобы мы не пошли по европейскому пути в сфере социальной политики и регулирования рынка труда. Наблюдая за некоторыми нововведениями в социальной сфере, предпринятыми британцами в 1950-е гг., я решил, что это верный путь к упадку. Чтобы не позволить профсоюзам ставить по угрозу нашу конкурентоспособность, мы выстроили эффективный механизм трехсторонних отношений — профсоюзы, правительство, бизнес, — основанный на неконфронтационных переговорах. Мы положили конец бесплатным лекарствам, постепенно придя к тому, что стоимость медицинского обслуживания стала приемлемой для населения. Мы предоставляем людям не субсидии и пособия, а возможность обеспечивать себя. Государство поможет вам купить дом и накопить средства на вашем счете в Центральном страховом фонде. Если вы хотите потратить эти деньги — что ж, ваше право, но в этом случае вы можете остаться в старости без гроша в кармане. И наоборот, если вы регулярно пополняете свой счет, позволяя своим активам расти в стоимости и приносить процентный доход, вы пожнете щедрые плоды. Другими словами, люди берут на себя ответственность за собственную жизнь, а государство оказывает им в этом необходимую поддержку. Я считаю, что если бы мы приняли европейскую модель, то в значительной степени лишились бы того динамизма, который сегодня присущ нашей экономике. Это была бы слишком высокая цена.

Европу ждут трудные времена. Под влиянием уникальных исторических обстоятельств европейцы сделали выбор в пользу социальной защищенности и гарантий занятости. Никто не может отрицать, что этот выбор позволил им построить более дружественные к людям общества, где фактически отсутствует андеркласс и существует гораздо меньший, по сравнению с Америкой, разрыв между победителями и проигравшими. Но за это европейцам приходится платить свою цену. Если бы они отказались от такой модели, это могло бы увеличить рост их ВВП на 1–3 % в год. Еще какое-то время многие европейцы смогут продолжать вести комфортную жизнь, к которой они привыкли, благодаря накопленным прежде резервам. Но, нравится им это или нет, уютный и надежный мир, построенный ими для себя в послевоенное время, в конце концов будет разрушен внешними силами. Им придется заключить новый социальный контракт.

Между тем группа государств Северной Европы не столь серьезно затронута вышеописанными проблемами. Я считаю, что скандинавские страны заслуживают отдельного анализа, поскольку ряд специфических особенностей делает их уникальными в своем роде.

Сторонники идеи государства всеобщего благосостояния обычно указывают на Швецию, Данию и Норвегию как на наглядный пример того, что развитая система социальных гарантий не обязательно должна вести к негативным побочным эффектам. Они делают вывод, что проблемы проистекают не из несостоятельности самой концепции государства всеобщего благосостояния, а из ошибок, совершенных правительствами Франции, Италии или Испании.

В качестве первого контраргумента можно привести данные по безработице, свидетельствующие о том, что даже скандинавским странам не удалось избежать негативных эффектов социалистической политики. Например, в 2011 г. уровень безработицы в Швеции составил 7,5 %, что ненамного ниже, чем в Италии (8,4 %), и значительно выше, чем в экономически развитых азиатских странах, таких как Япония (4,6 %), Южная Корея (3,4 %) и Сингапур (2 %).

Тем не менее следует признать, что с точки зрения экономического роста скандинавские страны действительно показывают намного лучшие результаты, чем их европейские соседи. Тогда как среднегодовой рост ВВП на душу населения (в долларовом выражении) за период между 2002 и 2011 гг. составил 5,3 % в Италии и 6,1 % во Франции, в Дании за тот же период он составил 6,4 %, в Швеции — 7,3 %, а в Норвегии — целых 8,9. Причем добиться этого скандинавам удалось, сохранив высокий уровень социальных расходов, — феномен, который нуждается в дальнейшем объяснении.

Для начала следует отметить, что Швеция, Норвегия и Дания — значительно меньшие по размеру страны, чем Франция, Италия и Испания. В совокупности их население едва ли составляет одну десятую часть от населения последних трех стран. В Норвегии живет всего 5 млн человек — меньше, чем в Сингапуре. Это отражается на масштабе проблем, разнообразии интересов и сложности управления.

Еще более значительную роль, чем размер, играет состав населения, и это является ключом к пониманию скандинавской уникальности. Население Швеции, Норвегии и Дании относительно однородно по своему составу, что дает этим странам внутреннюю сплоченность и чувство национального единства, невозможные в других частях Европы. Население каждой из этих стран в буквальном смысле слова считает себя одной большой семьей, где все готовы помогать друг другу. Они готовы усердно работать, потому что знают, что это способствует процветанию всей семьи. Несмотря на космические налоговые ставки, которые вынуждены вводить государства всеобщего благосостояния, чтобы сводить концы с концами, успешные бизнесмены и люди с высокими доходами менее склонны покидать такие общества «семейного типа», даже если у них есть возможность сделать это. В результате все таланты — те, кто умеет создавать богатство и возможности для себя и для других, — остаются «дома». Когда вы ощущаете себя одним народом, одной семьей, вы с большей готовностью платите налоги, чтобы поддержать своих менее обеспеченных и менее успешных сограждан, чем в том случае, когда среди вас живет масса чужаков, приехавших со всего земного шара, а закон требует справедливо распределять богатство между всеми. Это кардинально меняет отношение.

Когда я посетил Норвегию в 1970-е гг., абсолютное большинство населения составляли белые. Это прекрасная страна с великолепными фьордами и ледниками, холодная и спокойная. Я чувствовал, насколько сплочено ее общество. Не только работающие люди были готовы платить более высокие налоги, но и среди тех, кто не работал, попытки злоупотреблять щедростью системы были редкостью, потому что все считали себя членами одной большой семьи. Другими словами, там не было класса праздных людей, ведущих беззаботную жизнь на пособие по безработице.

Все это медленно, но верно менялось в течение последних лет в результате того, что скандинавские страны ввели очень либеральную политику приема беженцев и политических эмигрантов. Швеция ежегодно принимает 2000 беженцев, в основном из африканских стран, так что на сегодняшний день в стране живет более 80 000 эмигрантов. Как их приток изменит облик общества, еще предстоит увидеть, но если ситуация будет развиваться по тому же сценарию, что и в других странах, рано или поздно это приведет к изменению национального самовосприятия и к тому, что люди уже не готовы будут с прежней щедростью поддерживать низшие слои общества. Но пока что Скандинавия остается наиболее этнически однородной, чем остальная Европа.

Сегодня облик людей и общественная атмосфера по всей Европе сильно отличаются от того, что было во времена моего студенчества сразу после Второй мировой войны. Когда мне нужно было арендовать квартиру в Лондоне, я звонил арендодателям по объявлениям в газете и говорил: «Меня зовут Ли, я китаец. Если вы не хотите сдавать квартиру китайцу, пожалуйста, скажите мне об этом сразу, чтобы я не тратил время на поездку к вам». Ли — довольно распространенная английская фамилия, и я хотел избежать недоразумений. И действительно некоторые арендодатели вежливо советовали мне поискать другую квартиру. Таким было британское общество в те времена — преимущественно белым и во многом дискриминационным по отношению к людям с другим цветом кожи.

На протяжении многих лет из-за снижения рождаемости и растущей потребности в рабочей силе европейские страны приветствовали мигрантов из Азии, Африки, Восточной Европы и с Ближнего Востока. Иммиграция помогала снять остроту экономических и демографических проблем, но вместе с тем порождала другие трудности.

В Германии живет по крайней мере 2,5 млн турок. Массовость этой этнической группы вызывает у немцев чувство дискомфорта, которое время от времени выливается во вспышки недовольства и даже вызывающие тревогу преступления на расовой почве, совершаемые экстремистски настроенными местными жителями. Во Франции возникновение вокруг крупных городов, особенно вокруг Парижа, пригородов, заселенных национальными меньшинствами, стало серьезным источником головной боли для правительства. В этих районах регулярно происходят бунты, потому что их жители чувствуют себя изолированными от общества. В 2005 г. беспорядки вышли из-под контроля, по всей стране было сожжено почти 9000 автомобилей, и на два месяца пришлось ввести чрезвычайное положение. Социальную отчужденность и дискриминацию ощущают даже те представители этнических меньшинств, которые закончили высшие учебные заведения. Согласно официальным данным, среди французских граждан африканского происхождения, получивших высшее образование, уровень безработицы в три раза выше, чем среди белых французов.

Население Великобритании также стало намного менее однородным. Чтобы убедиться в этом, достаточно пройтись по центру любого крупного английского города. Однако теперь настороженно относятся не к китайцам, а к другим этническим группам, поскольку китайцы ведут себя тихо и создают меньше всего проблем. Среди первого поколения китайских мигрантов было много рестораторов, а их дети стали образованными специалистами. Сегодня внимание приковано к индийцам, пакистанцам и бангладешцам, которые предпочитают селиться вместе и буквально заполонили некоторые районы. Есть школы, где учатся одни только представители меньшинств. Эти группы иммигрантов практически не смешиваются с местным населением и не интегрируются в общество.

Сложность проблемы усугубляется религиозным фактором. Многие мигранты являются мусульманами, и в последние годы они начали все громче заявлять о своем желании строить мечети. Вид минаретов, возвышающихся посреди традиционного европейского архитектурного ландшафта, только усиливает среди местного населения страх того, что напористые чужаки в конце концов уничтожат их культуру и общество. Если бы мигранты были христианами, ситуация, вероятно, была бы не столь пугающей. Однако отчуждение неизбежно, поскольку большинство мигрантов принадлежат к мусульманской религии, а доминирующей религией в Европе является христианство — и неважно, как часто европейцы ходят в церковь.

Народы Европы не так открыты для иммигрантов, как американская нация. Они не преуспели в интеграции даже тех приезжих, которые живут среди них долгое время. Америка более радушна к иммигрантам, потому что изначально была создана переселенцами, прибывшими на американский континент всего 400 лет назад. Многие иммигранты поднялись на вершину американского общества, например предприниматель Джерри Янг, который родился на Тайване и стал одним из основателей интернет-компании Yahoo. В отличие от Америки, Европа населена старыми, сформировавшимися нациями, которые очень гордятся своей культурой, литературой и долгой историей.

В последние два-три года европейские лидеры — в том числе Дэвид Кэмерон, Николя Саркози и Ангела Меркель — были вынуждены признать, что в их странах мультикультурализм потерпел неудачу. Другими словами, турки, живущие в Германии, так и не стали немцам, а алжирцы и тунисцы, живущие во Франции, так и не стали французами. В Европе все чаще стали говорить о «неинтегрируемости» таких мигрантов. Главной причиной их неспособности ассимилироваться являются расовые различия, которые дополняются такими факторами, как религия, культура и язык. Но Европа не может отказаться от притока иммигрантов из-за настоятельной потребности в рабочей силе. В результате мы можем видеть, как европейские правительства втихую впускают иммигрантов, когда это возможно, но резко нажимают на тормоза в преддверии выборов, когда существует опасность того, что крайне правые партии обойдут умеренных оппонентов при помощи гневной риторики. Ситуация в духе «уловки-22».

Оправившись после двух мировых войн, Европа решила избрать новый путь развития, и наиболее естественным казалось пойти по пути европейской интеграции. Между странами на этом континенте было много общего. Все они пережили эпоху Возрождения и Просвещения, сформировали единую европейскую культуру и развили очень схожий менталитет и мировосприятие. Христианство было господствующей религией на всем континенте. Если взять далекое историческое прошлое, то большинство этих стран разделяли общее наследие со времен Римской империи, которая придала им определенную однородность в способах организации общества. Тем не менее, несмотря на их общность, в первой половине ХХ века на передний план вышли острые разногласия и разобщенность, вылившиеся в конечном итоге в кровопролитные междоусобные войны, которые привели к гибели миллионов людей. Вот почему во второй половине ХХ века интеграция стала для европейских лидеров главной задачей. Она обещала принести в Европу прочный мир. Было очевидно, что, если отодвинуть в сторону различия, сфокусироваться на сходствах и тесно связать судьбы европейских народов, это приведет к всеобщему процветанию и станет надежной гарантией того, что европейцам больше не придется пережить те ужасы и страдания, на которые они, собственно говоря, сами себя обрекли.

Придя к согласию относительно важности интеграции, европейцы принялись создавать необходимые институты. В 1951 г. в Париже был подписан договор о создании первого европейского сообщества — Европейского объединения угля и стали. В 1957 г. был подписан Римский договор, предусматривавший создание общего рынка и проведение общей политики в области сельского хозяйства и транспорта. Эти структуры впоследствии легли в основу создания Европейского Союза, который после окончания холодной войны расширился и включил в себя 27 государств. А 17 из них ввели единую валюту, евро, образовав еврозону.

Интеграция несет с собой не только гарантию мира, но и множество других возможностей. Объединив усилия и цели, Европа стала бы гораздо более мощной экономической, а главное политической силой на международной арене. Проще говоря, объединенная Европа намного мощнее, чем сумма ее отдельных частей. Если бы европейцы пошли по пути интеграции еще дальше и создали единое министерство финансов и даже единое министерство иностранных дел и министерство обороны, выигрыш в силе был бы поистине огромным. Посмотрите на американцев. В большинстве своем это бывшие европейцы, которые переехали на другой континент и отказались от прежней национальной идентичности. Если Европа интегрируется в той же степени, она превратится в своего рода Соединенные Штаты Европы и станет достойным конкурентом США. Европа значительно превосходит США по численности населения (500 млн человек по сравнению с 310 млн в США) и имеет экономику на одну шестую больше американской. Такая Европа, несомненно, стала бы ведущей мировой сверхдержавой.

К сожалению, все признаки указывают на невозможность такой интеграции. Из-за неготовности к финансовой интеграции европейцам не удалось создать жизнеспособную единую валюту, и очень маловероятно, чтобы они захотели прийти к полной интеграции во внешнеполитической или военной сфере. У каждой европейской страны своя индивидуальная история, насчитывающая много веков. Каждая страна гордится своими традициями. Они хотят сохранить живыми свои языки, потому что за ними стоит богатая культура и литература. Переселенцы в Америку были готовы начать все заново — создать новую культуру, литературу и историю, но Европа никогда на это не согласится. Несмотря на то что английский стал вторым языком во многих странах мира, континентальная Европа никогда не примет его в качестве основного рабочего языка.

Каково же тогда будет место Европы в мире? Европейские страны будут становиться все менее влиятельными игроками на международной арене. В условиях доминирования таких мощных держав, как США и Китай и, возможно, впоследствии Индия, они будут играть второстепенные роли. К большинству европейских стран будут относиться как к обычным мелким государствам, коими они и являются. Возможно, Германии удастся сохранить определенный вес в мире благодаря численности своего населения и экономическим успехам, но она не будет активно стремиться наверх из-за по-прежнему переполняющего ее чувства вины за то, что во время Холокоста немцы убили 6 млн евреев. Определенное влияние могут сохранить и британцы благодаря своим особым родственным отношениям с Соединенными Штатами.

Однако Европе не стоит рассчитывать на многое за столом, где сидят США, Китай и Индия, даже если некоторые европейские лидеры не хотят признавать эту реальность из-за исторически сложившегося чувства собственной значимости и многолетней привычки верховодить в международных делах. В конце концов, как могут страны с населением 40, 50 или 80 млн человек тягаться со странами с населением в 1,2 млрд или 1,3 млрд (Индией и Китаем соответственно)? Китайцам особенно на руку фрагментированная Европа. Им выгоднее иметь дело с каждой страной по отдельности, а не с Евросоюзом в целом. Благодаря этому они придут к тому, что каждая страна будет зависеть от китайцев в гораздо большей степени, чем китайцы от нее. И эта зависимость будет усиливаться по мере переориентирования китайской экономики на внутреннее потребление.

Тем не менее ослабление позиций Европы на международной арене не приведет к пропорциональному снижению уровня жизни. Если она сумеет без больших потрясений пережить распад еврозоны, то вернется к своему прежнему состоянию. Она потеряет влияние в мире, но ее страны сохранят высокий уровень образования и высококвалифицированные человеческие ресурсы, что позволит им зарабатывать на хорошую жизнь. Разумеется, некоторый спад неизбежен, но в конце концов каждая страна достигнет устойчивого состояния экономики в соответствии со своим уровнем конкурентоспособности. Европейцы будут продолжать жить комфортной и обеспеченной жизнью, к которой они привыкли.

Я пишу о неизбежном закате Европы с печалью, а не злорадством. Я предпочел бы видеть Европу на вершине. Европейцы — высокоцивилизованные люди. Да, они были колонизаторами — французы, бельгийцы, англичане и испанцы. Но французы видели свою миссию в том, чтобы принести цивилизацию африканским народам. Англичане оставили после себя эффективные институты управления, в том числе и в Сингапуре. Благодаря ним сегодня мы имеем верховенство права и говорим на английском языке, на котором говорит весь мир. Нам хватило мудрости не отвергать это наследие. Их институты управления по-прежнему эффективно функционируют. Вместо того чтобы разрушать эти институты, мы укрепляем и совершенствуем их.

В отличие от англичан, бельгийцы оставили Конго в хаосе. Они добывали там природные ископаемые, и после их ухода страна погрузилась в кровопролитные межплеменные войны, которые продолжаются по сей день. А в Гвинее непримиримый борец за свободу Ахмед Секу Туре, впоследствии ставший первым президентом этой страны, так разозлил Шарля де Голля, что тот приказал французам, покидая ее, обрезать все электрические и телефонные провода. Разумеется, французы не поступали так в других своих колониях. Но Секу Туре получил в наследство нефункционирующую систему, которую ему так никогда и не удалось восстановить.

От таких вещей зависит многое. Если бы англичане оставили нам такое же наследство, как французы или бельгийцы, я не уверен, что мы сумели бы построить тот процветающий Сингапур, который имеем сегодня. Но англичане оставили его в превосходном состоянии. Последний губернатор Сингапура Билл Гуд передал мне дворец Истана, где размещалась его резиденция, в нетронутом виде. Перед отъездом он провел меня по дворцу и представил дворецким и другому обслуживающему персоналу. Сам он отправился в Северное Борнео и через какое-то время вышел в отставку. Мы должны быть благодарны англичанам за созданную ими систему и за их благородный уход.

В: Как, по вашему мнению, отдельные европейские страны будут развиваться дальше? Например, у Германии в последние 10 лет дела в экономике шли особенно хорошо.

О: Да, потому что немцы зарабатывают больше, чем тратят, и у них очень высококвалифицированная рабочая сила. Они производят лучшую технику в мире и одни из лучших автомобилей — Mercedes, Volkswagen, BMW, Porsche. Немцы будут продолжать преуспевать благодаря своему национальному характеру. Они энергичны, трудолюбивы и дисциплинированны. Они умеют организовываться. Как сказал Уинстон Черчилль, если бы Гитлер не напал безрассудно на Советский Союз и если бы в войну не вступили американцы, он бы завоевал всю Европу, и сегодня бы она говорила по-немецки.

В: А что по поводу Великобритании? Станет ли она более или менее динамичной через 20 лет?

О: У Великобритании дела будут идти ни шатко, ни валко. Это страна, которая создала великую империю, но после Второй мировой войны была вынуждена отказаться от мировой короны в пользу американцев. Потеряв Индию, Пакистан и Бангладеш, она утратила влияние. Посмотрите на ее отношения с Австралией, Новой Зеландией и Канадой, некогда лояльными членами Содружества, — в настоящее время Содружество для них ничего не значит. В их глазах важны такие игроки, как США, НАТО и неофициальный эквивалент НАТО в Тихом океане. Они стараются присоединиться к новой мировой сверхдержаве, к которой они наиболее близки с точки зрения культуры и геополитики.

В: Если предположить, что объединенной Европы не будет, а Китай продолжит расти и станет доминирующей силой в Азии, потеряет ли Европа свое былое значение для Юго-Восточной Азии, в том числе Сингапура?

О: Некоторые представляют дело так, будто она превратится в музей. Европа отличается утонченной культурой, и, если бы вы спросили меня, где бы я хотел провести отпуск, я бы сказал: «Во Франции». Почему? Потому что там вы найдете то, что французы называют «искусством жить». Французы умеют наслаждаться жизнью, даже если они не могут обеспечить такой же уровень жизни, как немцы. Когда я нахожусь в Европе, я люблю ездить на выходные во Францию, в ее прекрасную сельскую местность. Каждый более или менее состоятельный человек во Франции имеет свой виноградник, куда он ездит на выходные дни; обычно там работает один работник и один сторож. Это субсидируется в рамках Единой сельскохозяйственной политики Европейского союза. Это очень комфортная жизнь: хорошая еда, живописные пейзажи, послеобеденный отдых. Сегодня французам больше не нужны ни власть, ни слава. Немцы не умеют так жить. Каждая страна за столетия существования развивает свои уникальные черты и особенности.

В: Как европейцы сумели создать такую комфортную жизнь?

О: Они намного опередили в промышленном развитии другие страны, в том числе Китай, и колонизировали весь остальной мир. Англичане создали Британскую империю, французы — Французскую. Бельгийцы колонизировали Конго — огромное по территории африканское государство, где живет меньше 5 млн человек, но имеются богатейшие запасы минеральных ресурсов, которые и добывали бельгийцы. Но затем началась деколонизация, и европейские империи распались. Эпоха империй — тот способ, которым Европа доминировала в мире, — никогда больше не вернется, по крайней мере в былом виде. Возможно, это вернется в каком-либо другом виде, например в таком, как экономическое доминирование Китая в некоторых частях мира, но не в виде колонизации.

В: Будут ли русские играть более значимую роль в раздробленной Европе?

О: Я так не думаю. Русские считают себя великой страной, потому что они занимают огромную территорию, простирающуюся на девять часовых поясов, и обладают богатейшими природными ресурсами. Но если прежний Советский Союз представлял собой угрозу для безопасности в мире, то сегодняшней России вряд ли удастся удержать эти позиции. Ее население сокращается, экономика зависит от нефти и газа, нет никакой социальной экономики. В стране царит пессимизм, о чем свидетельствует высокий уровень потребления алкоголя и низкая рождаемость.

В: После долгового кризиса некоторые европейские лидеры пришли к выводу, что одним из решений проблем Европы является жесткая экономия. Но в некоторых странах избиратели взбунтовались и изгнали лидеров, призывавших туже затянуть пояса, — например, во Франции Николя Саркози потерпел поражение на выборах 2012 г.

О: Бунт против мер жесткой экономии — естественная реакция в народных демократиях. Всегда найдется кто-то, кто встанет и скажет: «Мы можем обойтись без экономии». Избиратели решают дать ему шанс. Возможно, Саркози ошибается и можно наладить дела, не экономя на всем подряд? Если новому лидеру это не удастся, избирателям придется делать новый, более трудный выбор.

В: Считаете ли вы, что им действительно нужны меры жесткой экономии?

О: Я не думаю, что лидеры во Франции или Германии пошли бы на такой непопулярный шаг, особенно в преддверии выборов, если бы не были твердо убеждены в его необходимости. Французы решили сменить лидера, немцы нет. Немецкий народ горой стоит за Ангелу Меркель. Не думаю, что Франсуа Олланд заставит ее изменить свои взгляды. Просто французы выбрали более легкий путь.

В: Некоторые эксперты, особенно американские, утверждают, что жесткая экономия в период кризиса является наихудшим решением, и, хотя она может оказаться полезной в долгосрочной перспективе, в краткосрочной перспективе только рост способен стимулировать экономику. Какую позицию занимаете вы?

О: Посередине между этими двумя мнениями. Я думаю, что европейцы лучше знают собственные проблемы, чем американцы, которые всегда настроены оптимистично и считают, что завтра обязательно будет светить солнце.

В: И вы считаете, что европейцы должны придерживаться договоренностей — тех, на которых настаивали немцы? Вы верите, что это будет выходом для Европы?

О: Я думаю, это будет наилучшим выходом. Меркель и немецкий народ далеко не глупы. Германия — самая успешная страна в Европе, потому что немцы знают, что такое самодисциплина.

В: Не преследует ли Германия при этом только свои корыстные интересы?

О: Нет, немцы хотят, чтобы Франция и другие страны еврозоны процветали, потому что они хотят, чтобы процветал евро.

В: Переходя к социальным вопросам, может ли Сингапур чему-то научиться у Европы в области политики повышения рождаемости?

О: Образ жизни изменить не так-то просто. Шведы сохранили показатель рождаемости примерно два ребенка на одну семью, потому что они являются гомогенным обществом и имеют развитую систему социальной поддержки — отпуск по уходу за ребенком, детские сады и всевозможные льготы вплоть до совершеннолетия. Они считают себя членами одной большой семьи, обязанными поддерживать друг друга. Воспроизвести такую модель очень трудно. До некоторой степени это удалось сделать Франции.

В: Объясняя успех скандинавских стран, вы привели аргумент «одной семьи» — другими словами, высокая сплоченность этих народов и их готовность поддерживать государство всеобщего благосостояния объясняется их генетической общностью. Применим ли этот аргумент в отношении Японии и Китая, которые также относительно однородны по расовому составу?

О: В отношении японцев — да. Поэтому они так недоброжелательно относятся к иммигрантам. Но в отношении китайцев — нет. В Китае живет много народностей. Да, они говорят на одном языке и пользуются одинаковыми иероглифами, но там существует множество разных диалектов, и ни одно центральное правительство никогда не сможет проводить единую политику в масштабах всей страны. Именно поэтому у них в провинциях говорят: «Горы высоки, а император далеко». На местах каждый губернатор — император. Это огромная страна, где каждая провинция имеет свою специфику.

В: Отличается ли сегодня расовая напряженность в Европе от той, что вы видели там в конце 1940-х гг.?

О: Мне трудно судить об этом, потому что я не живу в Европе. Дочь Го Чок Тонга (почетного Старшего министра республики Сингапур) вышла замуж за англичанина и живет рядом с Брэдфордом. Он часто навещает своих внуков, которые больше похожи на белых, чем на китайцев. Он говорит, что они отлично ладят со своими соседями. Но я думаю, это объясняется тем, что они относятся к среднему классу.

В: Изменится ли это отношение в будущем, с подъемом Китая?

О: Нет, не думаю. Это никак не связано с подъемом Китая. До войны Япония была мощной военной державой, но это никак не изменило мнение о ней европейцев. Европейцы верят в свое превосходство, китайцы верят в свое. Так что все квиты.

В: Одной из проблем иммигрантов, которые не интегрируются в европейское общество, является «доморощенный» терроризм. Мы уже видели несколько примеров этого…

О: Нет, это никак не связано с интеграцией. Даже если бы они интегрировались, они все равно были бы террористами, потому что стали радикалами под воздействием Интернета.

В: Вы не беспокоитесь о том, что приток мигрантов может вызвать взрыв недовольства в Европе и подъем крайне правых партий в европейской политике? Это может привести к недружелюбной, расколотой по расовому признаку Европе…

О: Расовый раскол существовал всегда. Его умело маскируют, но он есть. Он был даже тогда, когда иммигранты составляли всего 5–6 % населения. В мире есть четыре расы: белая, желтая, черная и коричневая, и интеграция может происходить только в пределах одной расы. Например, если китаец женится на японке или вьетнамке, их ребенок может стать китайцем, японцем или вьетнамцем.

В: Кто из европейских лидеров, с которыми вы встречались за последние 50 лет, произвел на вас самое сильное впечатление?

О: Трудно сказать. Самой выдающейся исторической фигурой, безусловно, был Уинстон Черчилль. Это великий политический лидер: если бы не его безоглядное мужество, с которым он, вопреки всему, бросил вызов гитлеровской Германии, сегодня мир мог быть бы совсем другим. «Мы будем драться на побережьях, мы будем драться в портах, на суше, мы будем драться в полях и на улицах, мы будем драться на холмах; мы никогда не сдадимся», — сказал он в своей знаменитой речи в Палате Общин. Несмотря на то что Черчилль от рождения немного заикался и шепелявил, у него была огромная сила духа, и он сумел повести за собой британский народ. У французов не было такого сильного лидера, и они уступили немцам. Они создали коллаборационистское правительство Виши, во главе которого поставили отставного маршала Петена. Уинстон Черчилль сыграл важнейшую роль в этот период истории. Без него и Королевских ВВС германские «Люфтваффе» сравняли бы Англию с землей. Но тот дух, который он вдохнул в британских пилотов, спас Британию. Потом японцы напали на Перл-Харбор, и в войну вмешались американцы. Это было большой удачей для Черчилля, но целый год он продержался своими силами.