Брутус проводил Элис на верхний этаж «Найтингейл-Гейта». Подъем по лестнице казался ей ужасно медленным, а сама лестница – бесконечной, и хотя в здании было всего четыре этажа, преодолеть их без остановки оказалось не таким простым делом.

Наверху Элис пришлось ухватиться за перила и остановиться на несколько секунд, чтобы перевести дух. Накануне вечером она вернулась к себе во флигель, не оставшись на обед. Сейчас, когда время уже близилось к полудню, а у нее в течение долгих часов не было во рту даже маковой росинки, она испытывала головокружение и слабость. На обратном пути ей непременно нужно будет зайти на рынок.

Брутус смотрел на нее сверху вниз так, словно она была самым жалким созданием на свете. Ей не терпелось поставить его на место парой удачно подобранных фраз, однако ей стоило большого труда уговорить этого сторожевого пса проводить ее сюда – и то лишь после того, как она напомнила ему, что является адвокатом Лукаса Хоторна и что дело не терпит отлагательств. После этого ей пришлось держать язык за зубами из страха, что он откажется вести ее дальше.

Когда ее дыхание немного успокоилось, до слуха Элис донесся какой-то странный звук – однообразный и ритмичный, похожий на яростный стон. О Господи, чем еще мог заниматься Лукас Хоторн? Первым побуждением Элис было развернуться и бежать обратно вниз по лестнице, однако некая извращенная смесь страха и любопытства неудержимо влекла ее вперед, шаг за шагом.

Она переступила порог комнаты на самом верху здания, которая изобиловала разными… предметами. Металлом, кожей, зеркалами. Лукас находился в самом центре комнаты, обнаженный до талии. Облегающие брюки сидели на его бедрах словно вторая кожа, пот струился по гладкой жесткой поверхности спины. Он наносил один за другим удары по подвешенной на веревке боксерской груше – воплощение грубой силы, примитивной и ничем не сдерживаемой.

Вид его широких плеч, упругого плоского живота и узких бедер поражал воображение, равно как и та ярость, с которой он снова и снова атаковал тяжелую грушу, защищенный лишь тонким слоем ткани вокруг костяшек пальцев. Все это время ноги его не переставали двигаться, и от одного его вида сердце в груди Элис подскочило. Никаких больше озорных ухмылок и легковесных фраз, словно все происходившее вокруг его ничуть не заботило. Казалось, что от изящного и утонченного светского щеголя не осталось и следа, и он предстал перед ней диким и неукрощенным, непохожим на тех людей из общества, с которыми ей приходилось иметь дело до сих пор. Элис вдруг почувствовала, что в ней самой проснулась дикарка, заставляя ее сердце отчаянно биться. Но, как всегда, она сумела взять себя в руки. Возможно, она и нарушила приличия, став адвокатом, но тем не менее оставалась настоящей леди.

Вся его необузданная сила находила себе выход в этой комнате, и Элис даже слегка ему завидовала. Какие бы пороки ни приписывали ему люди, она сомневалась в том, что многие из них имели представление об этой стороне его натуры. То, что они имели возможность наблюдать в «Найтингейл-Гейте», было еще цветочками по сравнению с этим.

Брутус, по-видимому, пожалел о том, что привел ее сюда. Не сказав ни слова хозяину, он схватил ее за руку и поволок к двери. Однако Элис не собиралась никуда уходить.

– Мистер Хоторн!

Звук ударов по коже прекратился, и Лукас обернулся в их сторону, оказавшись с ней лицом к лицу.

Похоже, им сейчас владело настоящее бешенство, нечто близкое к безумию. Она могла догадаться об этом по выражению его лица, по тому, как его тело напряглось до дрожи в мускулах. Его кожа, на которую падал косой луч солнца, проникавший через высокое окно, лоснилась от пота, голубые глаза стали почти черными от охватившей его слепой ярости. Лишь тогда Элис поняла, что, хотя этот человек и занимал ее мысли, она, по сути, ничего о нем не знала.

– Какого черта вы здесь делаете?

Голос его был резким от еле сдерживаемого гнева.

– Я не думал, что вы… – запинаясь, пробормотал Брутус.

– Да, вы об этом не подумали.

– Ради всего святого, мистер Хоторн, не надо винить во всем Брутуса. Я сказала ему, что…

– Меня не волнует, что вы ему сказали. Убирайтесь отсюда.

Его гнев захлестнул комнату подобно приливной волне. Но почему-то она совсем не чувствовала себя испуганной. Смущенной, выбитой из колеи – да, но не испуганной. Хотя, по правде говоря, напрасно.

– Сожалею, но я не могу уйти, – произнесла она, с извиняющимся видом пожав плечами, как будто эта вспышка буйного гнева ее совсем не трогала. – Нам нужно поговорить.

– Выведите ее отсюда, – процедил Лукас сквозь зубы, обращаясь к Брутусу, глаза его зловеще сверкали.

– Это очень важно, Лукас.

Когда она назвала его по имени, его так и передернуло. Затем, судорожно вздохнув, словно пытаясь совладать с силой, которая так и била в нем ключом, он произнес:

– Отведите ее в мои апартаменты. Я поговорю с ней там.

– Ваши апартаменты? Вы имеете в виду вашу спальню?

Ее охватило волнение не менее сильное, чем гнев, бурливший в этой комнате всего несколько мгновений назад.

– С каких это пор вас вдруг стали заботить приличия? – насмешливым тоном осведомился Лукас.

Очко в его пользу.

– Просто это место мне кажется менее… подходящим.

– Подходящим? – Он посмотрел на нее так, словно она окончательно лишилась рассудка. – Или в моих апартаментах, или нигде.

По-видимому, он и не собирался с ней шутить.

– Хорошо, пусть будет по-вашему.

Голос ее звучал жалобно, но вместе с тем голова пошла кругом от радостного возбуждения при мысли о том, что она увидит его личные покои.

На сей раз Элис безропотно позволила Брутусу вывести ее из комнаты, хотя отдернула руку и гордо приподняла вверх подбородок, когда заметила, что его хватка на ее запястье сделалась крепче.

Охранник проводил Элис назад по коридору на третий этаж. Распахнув тяжелую дубовую дверь, он сделал ей знак войти:

– Подождите здесь.

Этот человек, как всегда, ограничивался минимальным количеством слов.

Осмотревшись по сторонам, Элис поняла, что находится в личном кабинете Лукаса, где ей уже приходилось бывать раньше. Но на сей раз она заметила там еще одну, внутреннюю дверь, которая была слегка приоткрыта. За ней она могла заметить обычную в мужских покоях мебель – кресла, бюро. И еще кровать.

От такого зрелища сердце в ее груди забилось чаще. Ей никогда прежде не случалось заглядывать в спальню мужчины, даже ее отца – разве еще ребенком, когда она тайком проникала туда, отрабатывая свои навыки детектива на небольшом потайном сейфе, находившемся в задней части его платяного шкафа. Уокер так и не узнал о том, что она стала настоящим мастером по части вскрытия замков.

При этом воспоминании на лице девушки появилась улыбка. Где-то поблизости хлопнула дверь, однако никто не появился, и она догадалась, что в эти покои, судя по всему, ведет еще один вход. До нее донеслись чьи-то шаги, затем шум воды, лившейся струей из крана. Она не сразу сообразила, что это Лукас, который умывался в одной из смежных комнат.

Его бесцеремонность вызвала у нее прилив жара по всему телу. А тут еще это проклятое любопытство. Она пыталась представить его себе с обнаженным торсом, по которому струйками стекает вода. Несмотря на то, что она росла в доме, где было полно мужчин, еще никогда ей не случалось видеть мужчину так, как совсем недавно в спортивном зале – со скульптурными очертаниями фигуры, которая вполне могла бы послужить моделью для знаменитого «Давида» Микеланджело.

Усилием воли Элис заставила себя сосредоточиться на окружающей обстановке и заметила на полке ряд фотографий – потемневшие от времени семейные снимки. Присмотревшись, она узнала на них Эммелин Хоторн, Грсйсона в юности и рядом с ним еще одного подростка, который, как она догадалась, был средним из трех братьев Хоторн, Мэтью. И лишь на одной из этих фотографий был Лукас.

Элис взяла портрет в тяжелой серебряной рамке и долго им любовалась. Вне всяких сомнений, это был он. Высокий, даже в столь юном возрасте, и на удивление красивый. Никакой неуклюжести или угловатости, свойственной многим подросткам в этом возрасте. Наверняка уже в те годы девушки сходили по нему с ума. Однако главным отличием между Лукасом прежним и нынешним, которое она заметила, была его улыбка. Не то чтобы он не улыбался, став взрослым, улыбался, и даже очень часто, но то была какая-то двусмысленная, лукавая улыбка. В молодые годы она была свободнее и непринужденнее, а значит, и чище. Элис снова невольно задалась вопросом: что же могло случиться в жизни этого человека, что так его изменило?

Когда она снова окинула взглядом фотографии, ей в голову пришла еще одна мысль. Хотя она никогда не встречалась лично с Брэдфордом Хоторном, она была совершенно уверена в том, что ни одного его снимка здесь не было. Она вспомнила, каким холодным становился голос Лукаса, стоило кому-нибудь заговорить при нем о его отце, и недоумевала, какая кошка могла пробежать между этими двумя людьми?

Тут ее внимание отвлек звук открывшейся двери, и, обернувшись, она увидела в дверном проеме Лукаса, за которым виднелся краешек кровати. Все его недавнее раздражение прошло, словно он смыл его с себя водой и мылом, однако улыбка так и не вернулась на его лицо.

– Ну что, нашли здесь что-нибудь интересное? – спросил он, прислонившись к косяку двери и скрестив руки на могучей груди.

Нам нем были элегантные мужские брюки и белая рубашка без галстука с расстегнутыми у воротника пуговицами, приоткрывавшими взгляду золотистую кожу. Джентльмен, позволивший себе отдохнуть и расслабиться в своих личных покоях. Зрелище показалось ей настолько волнующим, что она почувствовала, как напряглась ее грудь.

Элис застенчивым жестом пригладила волосы. Это заставило его улыбнуться, однако улыбка вышла какой-то безликой и отстраненной – словно он решил отделиться от нее стеной, чего она прежде никогда за ним не замечала. До сих пор она вызывала в нем гнев, любопытство, иногда даже смех, но только не равнодушие.

– О проклятие! – пробормотал Лукас почти шепотом.

– Что такого я натворила на этот раз?

– Вы выглядите просто обворожительно.

Щеки Элис вспыхнули жарким румянцем. Вот тебе и равнодушие! Чувствуя себя крайне неловко и не будучи привычной к разговорам подобного рода, она предпочла отмахнуться от его замечания:

– Опять вы со своими слащавыми комплиментами.

В нем снова вспыхнуло раздражение, но почти тут же улеглось.

– Вы сказали, что у вас есть ко мне какое-то важное дело. Что это за дело?

Ах да, верно. Она совсем забыла.

– Вы уже говорили мне о том, что потеряли тот перстень с соловьем. Однако никогда не рассказывали, почему вообще стали его носить. – Ей вспомнились намеки, которые обронил в разговоре Оливер Олдрич, и она догадалась, что тут крылось нечто большее, чем просто любовь к птицам. – Что особенного в этом соловье, что вы не только носили перстень с его изображением, но и назвали в его честь свой клуб?

Лукас смотрел на нее в упор. Впервые за долгие годы он выглядел смущенным. Он мельком взглянул на фотографию, которую держала в руках Элис – ту, где он был снят еще подростком, – и тоска по прошлому заставила его невольно вздрогнуть. Затем он снова поднял глаза на своего адвоката.

– Случалось ли вам когда-нибудь ладить с окружающими? – спросил он.

Вопрос удивил ее. Какое это имеет отношение к перстню? Элис некоторое время колебалась, не зная, что сказать.

– Нет, – ответила она откровенно.

– Что, ни разу в жизни? Даже когда вы были ребенком?

– Нет, – повторила она.

Он мог почувствовать в ее голосе искренность – и еще скрытую печаль, которой она не могла дать выхода. Девушка приподняла подбородок:

– Меня воспитывали двое мужчин, один из которых был вдовцом, а другой холостяком, и оба они страстно любили свою работу. Мое стремление найти свое место среди родных мешало мне обрести место в кругу моих сверстников.

– Почему?

– У нас дома за обедом часто обсуждались различные юридические казусы или детали последних преступлений. Если я хотела принимать участие в этих разговорах, то поневоле должна была научиться разбираться в том, о чем говорили мои отец и дядя.

– А они чаще всего разговаривали о своей работе.

– Вот именно.

– Но почему вы так уверены в том, что никогда не ладили со своими сверстниками?

Судя по ее лицу, у нее не было желания отвечать на его вопрос.

– Прошу вас, – обратился к ней Лукас мягко. Он должен был это знать – по причинам, не имевшим никакого отношения к предстоящему процессу.

Элис вздохнула, но в конце концов, сдалась.

– Когда мне было одиннадцать лет, – начала вспоминать она бесстрастным тоном, – у меня впервые появилась подруга. Девочка, которая недавно переехала в дом, расположенный неподалеку от нашего. Ее отец был простым торговцем, сколотившим себе состояние, и потому лишь немногие родители в нашем квартале позволяли своим детям играть с ней. Но ни мой отец, ни дядя никогда не были снобами, а что до меня, то подруга всегда остается подругой.

Однажды она пригласила меня на чай. У нее был прекрасный чайный сервиз из английского фарфора – крохотные чашечки, блюдца и даже миниатюрный чайник для заварки, сделанные специально для нее.

Полные губы Элис приоткрылись в мечтательной улыбке, и Лукас невольно попытался представить ее себе такой, какой она была в детстве. Робкая и застенчивая, но смышленая, даже слишком смышленая по сравнению с другими детьми, с холодным бесстрастным умом, совершенно несвойственным детям ее возраста.

– Мы обе сидели за невысоким столиком и беседовали, притворяясь взрослыми. По крайней мере, на это меня хватало. Она потчевала меня разными рассказами о своих родителях и родственниках. – Тут Элис рассмеялась своим чудесным, беззаботным смехом. – У нее нашлось для меня немало пикантных историй о ее братьях, тайком выбирающихся по ночам из дома, и сестрах, срывающих у своих кавалеров поцелуи под раскидистыми ветвями комнатных пальм.

– Так вот откуда вы почерпнули эту идею поцелуев под пальмами?

На губах Элис сверкнула озорная улыбка, затем она продолжала:

– Когда наступила моя очередь, мне хотелось, чтобы мои истории были не менее захватывающими. А поскольку мне нечего было рассказать ей о своем брате, я решила поделиться с ней тем единственным, что знала. Подробностями очередного преступления, которое мой отец вместе с дядей распутывали в течение последних нескольких недель.

Она поморщилась, и Лукас понял, что ее счастливые воспоминания на этом закончились.

– Я рассказала ей все, что помнила, вплоть до мелочей. – Элис усмехнулась. – Сначала, увидев ее широко раскрытые глаза, я подумала, что моя подруга была совершенно очарована услышанным от меня. И лишь на следующий день, когда ее отец неожиданно ворвался в кабинет к моему, я поняла, что девочка была в шоке. – Она покачала головой. – Но я и вправду понятия не имела о том, что мои ровесницы могут прийти от подобных историй в ужас.

– И как поступил тогда ваш отец?

В ответ она снова усмехнулась и покачала головой. Как это ни глупо, ему хотелось, чтобы улыбка оставалась на ее лице.

– Он заставил меня посещать разные занятия, чтобы научить всевозможным дамским премудростям – пению и танцам, шитью и правилам хорошего тона. – Тут она взглянула на него, шаловливо приподняв брови: – Известно ли вам о том, что ваш адвокат умеет играть на фортепиано?

– Нет. Но зато я знаю, что вы превосходно танцуете.

– Я с детства обожала танцы, – отвечала она со смехом, который почти тут же замер на ее губах, сменившись сдержанной улыбкой. – Но какое бы удовольствие я ни получала от этих уроков, они стоили денег. Денег, которых у двух государственных служащих всегда не хватало. И очень скоро я снова оказалась за столом рядом с отцом, слушая его лекции по праву.

– Мне очень жаль, – произнес Лукас со всей искренностью.

Элис приподняла голову и пожала плечами.

– Тут не о чем жалеть. По правде говоря, мне всегда нравились наши разговоры с отцом и нравятся до сих пор. Мне интересно с ним спорить, обсуждая возможную стратегию ведения процесса. Как бы я ни любила танцы, эти разговоры я любила еще больше.

– Иными словами, пока остальные девочки вашего возраста разучивали гаммы и срисовывали узоры для вышивания, вы занимались с ним правом.

– Да, пожалуй, так.

– А что сталось с вашей матерью?

Улыбка совершенно исчезла с ее лица.

– Этого я не знаю. Она умерла, когда я была еще маленькой. Я ее совсем не помню, однако дядя говорил, что она была очень красива.

– Теперь я понимаю, от кого вы унаследовали вашу внешность.

На какой-то миг его слова лишили ее дара речи, но затем она с трудом выговорила:

– Все эти любезности, мистер Хоторн, могут подействовать на других женщин из числа ваших знакомых, но не на меня. Больше вам не удастся ходить вокруг да около, сбивая меня с толку. Объясните мне, что значит для вас этот перстень?

Смех тотчас замер на его губах, и несмотря на то, что Лукас поклялся себе не идти на поводу у собственных чувств и не раскрывать прежде времени своих карт, он чувствовал, что должен предложить ей что-то взамен. Или, быть может, вес дело было в том, что он застал эту женщину в своих личных апартаментах держащей в руках его детскую фотографию?

– Это подарок, который напоминает мне о том единственном случае в моей жизни, когда я был с кем-то по-настоящему близок.

– Мне трудно себе представить, чтобы вы не умели ладить с окружающими.

– А разве я умею делать это сейчас?

Судя по ее виду, она и не собиралась ему отвечать.

– Вы и сами знаете, что нет, и вам лучше понять это раньше, чем вы переступите порог зала суда.

– Я бы сказала, что вы намеренно отделяете себя от остальных.

– Без сомнения, вы правы. Но есть много людей, которым известно все обо мне и о моем бурном прошлом. Я начал курить в десять лет.

Элис предпочла отмахнуться от его замечания:

– Я уверена, что многие мальчики тайком таскают из отцовского портсигара сигареты. Ни одно жюри присяжных не осудит вас за одно это.

Лукас отвернулся к окну, глядя на прохожих, торопливо сновавших по улице внизу.

– Я впервые попробовал спиртное всего год спустя. Затем он обернулся и увидел, как она приподняла голову.

– Что ж, – начала Элис, – дети есть дети, а детям всегда присуще любопытство.

Лукас не знал, пытался ли он напомнить ей или самому себе о той пропасти, которая их разделяла. Он провел рукой по волосам, чувствуя, как безотчетное, беспокойство неудержимо влечет его вперед.

– Послушайте меня, Элис. Я тот самый человек, которого ваш отец больше, чем кого-либо на свете, хочет упрятать за решетку. Я был им большую часть жизни и просто не умею быть другим.

– Так вот почему вы не разговариваете с вашим отцом?

– Мы не разговариваем с ним потому, что он презирает меня.

– Отец презирает своего сына?

Он помолчал, глядя на нее, и неохотно продолжил:

– Он презирает меня потому, что мне нравится мой образ жизни. Я пристрастился к нему уже много лет назад и, став взрослым, ничуть не изменился. Я курю, я пью, – он заколебался, сознавая, однако, что, если он сейчас остановится, Элис его не поймет, – я сплю с женщинами, на которых вовсе не собираюсь жениться. Да что там говорить! Мне было всего двенадцать лет, когда я впервые узнал, что такое интимная близость. С проституткой.

Глаза Элис округлились от ужаса.

– Двенадцатилетний подросток – и женщина, торгующая своим телом? Но ведь это же чудовищно!

– Чудовищно? – Боже, как ей объяснить? – Это было чудесно.

Она, похоже, не в силах была пошевелиться, и Лукас продолжал:

– Как я уже сказал, мне тогда только исполнилось двенадцать, а она была гораздо старше меня – ровно настолько, чтобы хорошо знать свое ремесло, но достаточно красивой, чтобы разжечь мое воображение. Это было похоже на дивный сон – нежные, но опытные руки, ласкающие те части моего тела, на которые я лишь недавно начал обращать внимание.

Элис отвернулась, однако Лукас не мог утверждать, опечалило ее это признание или оттолкнуло. Он посмотрел на тот палец, на котором когда-то носил перстень:

– Соловей напоминает мне о том времени.

Когда она снова повернулась к нему, на лбу ее проступили морщины:

– И о чем именно он вам напоминает, Лукас? О том, каким вы были, или о том, кем вы стали?

Вопрос застал его врасплох. В самом деле, о чем? Хотел ли он забыть того наивного и чистого подростка, которым был когда-то, или же человека, в которого он превратился, человека, который вряд ли вообще имел понятие о том, что такое чистота?

– По правде говоря, я не знаю, – ответил он.

Элис посмотрела на него, пытаясь осмыслить услышанное. Ей вспомнился их недавний разговор с Олдричем, и она была совершенно уверена в том, что Лукас не притворялся. Напротив, несмотря на решительный тон, ему трудно далось это признание, правда была слишком горькой.

Тут ей на ум пришло утверждение его матери о том, что Лукас был далеко не так плох, как о нем думали люди. Выражение его глаз не имело ничего общего с пороком или сознанием вины – скорее то было искреннее и неподдельное отчаяние.

Вслед за этой мыслью ее осенила и другая. Возможно, Лукас уже и сам утратил веру в правду. Но как доказать, что он вовсе не был чудовищем? У него не имелось никакого алиби. Ей нечего было противопоставить свидетельнице. И он не мог представить никаких доказательств того, что перстень с изображением соловья находился сейчас в чужих руках. Ей придется найти какой-нибудь другой способ подтвердить его непричастность к убийству – такой, чтобы у присяжных не осталось и тени сомнения.

И тут вдруг все стало ясно как божий день. Ей придется самой отыскать настоящего преступника. Дрожь пробежала по ее спине от страха, едва она вспомнила, как кто-то преследовал ее ночью в переулке, а затем утром на этом самом месте нашли еще один труп. Убийца с перстнем нанес еще один удар, и Элис была совершенно уверена в том, что он на этом не остановится.

– У меня есть план, – произнесла она прежде, чем успела передумать. – План, который поможет нам доказать вашу невиновность.

– Ах, опять вы со своими планами, – отозвался он с горькой усмешкой.

Внезапно мысль о том, чтобы обратиться к нему с просьбой, показалась ей не такой уж удачной. Скорее всего, он ответит ей отказом. Однако отступать она не собиралась. Элис сделала глубокий вдох и очертя голову ринулась вперед:

– А пока что мне придется вас покинуть. Я отправляюсь на разведку.

С этими словами она развернулась на каблуках и направилась к двери, не обращая внимания на выбившуюся из пучка прядь волос, которая развевалась за ее спиной. Однако не успела она сделать и нескольких шагов, как Лукас ее остановил:

– На разведку?

Элис приподняла голову, прикидывая в уме, как ей лучше объяснить ему свой план. Пожалуй, ей не стоит сейчас вдаваться в подробности, чтобы со стороны все выглядело вполне безобидным.

– Да, я собираюсь произвести разведку в переулке. Кто знает, что мне удастся выяснить?

– Вы пытаетесь выследить убийцу и заманить его в ловушку?

– Выследить? Заманить в ловушку? – Она пожала плечами.

– Черта с два! – Выражение его лица явно предвещало бурю.

– Вы же сами говорили о том, что найти какой-нибудь способ добиться вашего оправдания – моя прямая обязанность.

– Нет, – отрезал он, нисколько не тронутый ее доводами. – Я запрещаю вам это делать.

– Мистер Хоторн…

Однако на сей раз ее прервал не Лукас, а ее собственный желудок, который именно в этот неподходящий момент громко заурчал, что было неудивительно. Лукас улыбнулся и покачал головой, словно не в силах удержаться, хотя вид у него до сих пор был слегка отстраненный. Затем он протянул ей руку:

– Теперь, когда вы изложили свой план и получили ответ…

– Я и не собиралась ни о чем вас просить, Лукас.

– …пойдемте со мной.

– Куда?

Он увлек ее за собой в спальню.

– И что мы будем здесь делать?

Он остановился совсем близко от нее и спросил:

– А чем бы вы хотели заняться?

Она бросила беглый взгляд на его постель.

– Уж не пытаетесь ли вы меня соблазнить, мисс Кендалл? Это совсем не похоже на такую деловую женщину, как вы.

Дрожь пробежала по ее телу, и ей почему-то отчаянно захотелось ответить ему «да».

– Ни в коей мере.

Лукас улыбнулся, обхватив широкой ладонью ее щеку.

– Вы в этом уверены? – Он понизил голос. – Лично я не имею ничего против.

Дыхание ее стало частым и поверхностным. Его пальцы задержались на ее коже, запах мыла и крема после бритья окутал ее со всех сторон. Но, словно зная заранее, что ничего хорошего из этого не выйдет, ее желудок еще раз заурчал.

Чувственные губы Лукаса изогнулись в улыбке:

– Давайте лучше сначала разберемся с вашим желудком, а о чувствах поговорим позже.

Он снова подхватил ее под руку и повел дальше, в глубь комнаты.

– Мистер Хоторн, – заявила она, не сводя глаз с кровати, – что бы вы обо мне ни думали, я не та женщина, с которой…

– А по-моему, именно та.

Элис затаила дыхание.

– Голодная женщина то есть.

Они прошли как раз рядом с кроватью, и только тут Элис заметила примыкавшую к спальне небольшую кухню.

– Я приготовлю вам что-нибудь поесть, – произнес Лукас. – Вы можете говорить, пока я готовлю, хотя сомневаюсь, что мне удастся вас расслышать из-за того шума, который вы невольно производите.

Элис ответила ему натянутой улыбкой.

– Неужели ваша мать никогда вас не учила, что упоминать вслух о таких вещах неприлично?

– Да, но, как я понимаю, вы ничего не ели с утра, и я тоже. У нас нет никаких причин оставаться голодными, когда это легко можно исправить. – Он сделал еще шаг в ее сторону, глаза его потемнели от какого-то невыразимого словами чувства, когда он провел пальцами по ее губам. – Если только вы не убедите меня заняться кое-чем еще.

По спине ее от волнения пробежали мурашки.

– Пожалуй, нам действительно стоит перекусить, – с трудом выговорила она.

– Да, разумеется.

Минутный проблеск чувства исчез, и он несколькими крупными шагами преодолел оставшееся расстояние до кухни. Элис последовала за ним, тщетно пытаясь вспомнить, зачем она, собственно, сюда пришла.

– Как насчет яичницы с ветчиной?

– Вы на самом деле умеете готовить?

Лукас только пожал плечами и достал сковородку.

– Если под словом «готовить» вы подразумеваете яичницу с ветчиной, то да. Как правило, я спускаюсь обедать вниз, но бывают случаи, когда я предпочитаю есть в одиночестве.

– Надо признать, я поражена.

И это было правдой. Не прошло и нескольких минут, как Лукас состряпал яичницу с плавленым сыром, идеально поджаренным беконом и толстыми ломтиками хлеба, смазанными сливочным маслом. Затем он поставил тарелки на маленький стол, расположенный в глубине эркера, украшавшего заднюю часть здания. Голод в сочетании с аппетитным запахом яичницы едва не заставил ее лишиться чувств.

– Вы вообще когда-нибудь едите? – осведомился он.

– А вы всегда говорите все, что приходит вам на ум?

Он с усмешкой пододвинул ей стул:

– О нет, далеко не всегда. Особенно когда дело касается вас.

– Например?

Элис проглотила кусочек и едва сдержала стон удовольствия. Она даже представить себе не могла, что простая еда покажется ей такой вкусной.

– Например, как бы часто я ни напоминал себе о том, что вы мой адвокат, и ничего более, я постоянно думаю о ваших дивных глазах, которые при свете солнца становятся почти зелеными.

Он налил ей стакан апельсинового сока, после чего снова уселся на место и как ни в чем не бывало принялся за еду, словно они беседовали о погоде. Как всегда, этот человек представлял собой сплошной клубок противоречий.

– Уж не пытаетесь ли вы соблазнить меня хорошей едой и лестью? – спросила она, опасаясь, что его приемы оказались как нельзя более действенными.

Лукас криво усмехнулся.

– Я просто проявляю заботу о здоровье моего адвоката. Кроме того, я никогда не стал бы прибегать к столь тонким уловкам.

Элис с аппетитом уплетала кусок хлеба, намазанный клубничным джемом, который он вынул из кухонного шкафчика.

– Нет, тонкость в обращении вам совсем несвойственна. Вы из тех, кто предпочитает сначала оглушить ударом дубинки по голове, а потом волочить за ноги в камеру.

– Думаю, при желании я мог бы проявить больше такта. Тут он одарил ее такой обворожительной улыбкой, что внутри у нее все растаяло, словно масло на поджаренном тосте.

– Вы что, примериваете на себя эту вашу улыбку, когда остаетесь по ночам один? – осведомилась она, доедая яичницу с плавленым сыром.

– А вы упражняетесь в ваших колкостях, когда остаетесь дома одна?

– Вопрос вместо ответа.

– Я беру пример с вас.

– Туше!

Он отвесил ей насмешливый поклон, после чего допил апельсиновый сок.

– Я и не догадывалась, что вы когда-то были боксером.

– Нет, никогда.

– И напрасно. Вы выглядели просто великолепно.

Глаза его вспыхнули весельем, и он подался вперед, положив руки на стол с полным пренебрежением к правилам хорошего тона.

– Значит, вы находите меня великолепным?

– Вы великолепно боксируете, – поправилась она слегка смущенно.

– Признайтесь, Элис, я вам нравлюсь.

Он откровенно подшучивал над ней.

– Вовсе нет! То есть я имела в виду, нравитесь, но не как…

Слова замерли на ее губах. Да и что, собственно, она могла сказать? Как поклонник? Как друг? Как любовник?

– Я имела в виду, – произнесла она сугубо официальным тоном, – что вы вполне устраиваете меня как клиент, мистер Хоторн.

– А мне больше ничего и не нужно, моя прелесть.

«Как бы не так!» – подумалось ей, однако она предпочла оставить свое мнение при себе.

– Я не ваша «прелесть»! Я ваш адвокат. Кстати, раз уж об этом зашла речь…

– Вы еще не закончили завтрак.

Элис рассматривала последний кусок хлеба с джемом, лежавший перед ней на тарелке. Здравый смысл требовал от нее отставить тарелку в сторону и перейти прямо к делу, чтобы не выглядеть со стороны обжорой. Но вместо этого она быстро доела все без остатка.

Лукас принялся поспешно убирать со стола, а Элис направилась к раковине, чтобы вымыть руки. Обернувшись, она обнаружила рядом Лукаса, который расставлял тарелки в шкафчике. Они находились так близко друг от друга, что она могла до него дотронуться, однако у нее хватило ума не делать этого. Она хотела отойти в сторону, однако Лукас остановил ее, поставив по обе стороны от нее по тарелке. Его крепкие мускулистые руки прижали ее к раковине, и она уставилась на пуговицы его рубашки – черные на белом фоне. Одна из них, у самого воротника, была оставлена расстегнутой, и сердце в ее груди невольно заколотилось. Затем она запрокинула назад голову, пока не встретилась с ним взглядом.

– Вам понравилась еда? – спросил он, голос его был серьезным и полным чувственной силы.

– Да, благодарю вас. Я сама вряд ли могла бы сделать лучше.

– Увы, похоже, вы правы. Вы вообще умеете готовить?

– Конечно, – ответила она, обиженно фыркнув, хотя на самом деле это было не совсем так. Ее с самого детства воспитывали для поединка умов, а не для возни на кухне. – Просто в последнее время мне некогда было этим заниматься – что и неудивительно, когда твой клиент отказывается с тобой сотрудничать, ну и всякое такое.

В его голубых глазах вспыхнул блеск одобрения, ладони скользнули вниз по ее рукам.

– Впредь обещаю быть более покладистым.

Судя по его прерывистому тону, он отнюдь не остался невосприимчивым к ее чарам, и эта неожиданная мысль поразила ее так, что у нее перехватило дух. Этот человек, которого она совсем не понимала, все еще желал ее. Несмотря ни на что.

Лукас не отрываясь смотрел на нее. Его темные глаза влекли ее подобно бездонным океанским глубинам, а взгляд был полон такой проникновенной силы, что она едва ему не уступила. Соблазн казался ей почти неодолимым. Но как? Как она могла отдаться мужчине, который был ее клиентом, к тому же с весьма сомнительной репутацией?

– Я ваш адвокат, мистер Хоторн, а не одна из ваших поклонниц, и была бы вам очень признательна, если бы вы не забывали разницу. Я понимаю, что у вас нет для этого оснований после того, как я… – Она замялась.

– После того, как вы меня поцеловали? Как одна из моих поклонниц?

Щеки ее стали пунцовыми. Однако Элис не привыкла уклоняться от ответственности.

– Да. Я вела себя слишком вольно, а потом по-глупому бросилась бежать, словно малое дитя. Подобные выходки недостойны адвоката, которому вы платите за услуги, и я должна принести вам свои извинения.

– Извинения приняты.

Его ладони заскользили вниз по ее рукам, и в первое же мгновение, когда он наклонился к ней, Элис поняла, что неприятностей ей не миновать.

Губы его слегка – лишь слегка – коснулись ее собственных, и когда он привлек ее к себе, из груди его вырвался едва уловимый стон и он поцеловал ее уже крепче.

– Позвольте мне на этот раз вести себя слишком вольно, – произнес он тихо, – чтобы вам не за что было передо мной извиняться.

Если бы он не подавлял ее своей близостью, Элис наверняка смогла бы вникнуть в смысл его слов и найти в его логике изъян. Рассудок громко требовал от нее бежать куда глаза глядят, но тело истосковалось по нему, а сердце трепетало от страха и восторга так, что, казалось, вот-вот вылетит из груди, и она не в состоянии была сдвинуться с места. Он запустил пальцы в ее белокурые локоны.

– Да простит меня Бог, но мне это было приятно, – прошептала она.

И тогда он снова притянул ее к себе, припав к губам жарким поцелуем. Он высвободил из-под пояса ее блузку и принялся ласкать мозолистыми пальцами ее спину. Под его мягким напором ее губы приоткрылись, и она ощутила вкус апельсинового сока.

– Это безрассудство, – почти простонал он, когда она прильнула к нему всем существом, не прерывая поцелуя.

– Я еще не совершила ни одного разумного поступка с тех пор, как вы переступили порог моей конторы.

Элис почувствовала охватившее его напряжение и мысленно проклинала себя за несносный язык. Он зажмурил глаза, пальцы его замерли на месте. Вот сейчас он уйдет и оставит ее стоять тут словно последнюю дурочку! Однако он не отступил от нее, его губы опустились к ее шее, слегка пощипывая мочку уха. Элис запрокинула голову, и он положил обе руки ей на талию, постепенно поднимая их все выше и выше, пока не обхватил грудь.

Ощущение было чудесным, и ей хотелось, чтобы это блаженство никогда не кончалось. В этот миг ей было не до приличий, и она не раздумывала о том, что хорошо, а что дурно. Она обняла его за шею, и он слегка приподнял ее.

– Вы вызываете во мне желание, – донесся до нее его шепот. – Отчаянное желание познать вас всю целиком, видеть выражение вашего лица, когда я проникаю в глубь вашего тела.

Элис, потрясенная, охваченная страстью, едва могла дышать. Она представила себя обнаженной в его объятиях и сцену близости.

– Рядом с вами я чувствую себя так, словно мне никогда прежде не приходилось бывать с женщиной, – продолжал Лукас хриплым голосом. Он посмотрел ей в глаза, и она не могла не заметить страстного желания и вместе с тем удивления и простодушной радости. – Вы заставляете меня почувствовать себя другим человеком, – закончил он, и в его голосе послышались отчаяние и укор.

Лукас, опустив глаза, уставился на ее бледную руку, сжимавшую его запястье. Осторожно, словно опасаясь, что она – или он – могут не выдержать, он высвободился и довольно долго не отпускал ее, глядя на ее пальцы, после чего поцеловал каждый из них по очереди.

– Возвращайтесь домой, Элис, – произнес он прерывающимся голосом. – Домой, на работу, куда угодно. Я совсем не тот человек, за которого вы меня принимаете.