Нас называли детьми Самой Последней Войны. Именно так, все три слова с заглавной литеры, будто кто-то и в самом деле верил, что эта война окажется последней. Впрочем, кто его знает, в этот раз К'Ургеа, которых у нас иначе как «дикарями» не называют, понесли такие большие потери, что оправятся нескоро, если вообще когда-нибудь смогут. Именно их плачевное состояние и разруха стали причиной того, что года три назад кто только не болтал о том, что Короне не помешало бы подсуетиться и дожать извечного врага. Виданное ли дело – такие земли пропадают! Такой лакомый кусочек, о который не одно поколение наших воинов зубы сломало. В общем, народ весьма откровенно и непрозрачно намекал, а Корона отказывалась понимать намеки и признавать, что за две тысячи лет подсадила нацию на наркотик по имени «война».

   От мирной жизни народ откровенно ломало. Однако правительство довольно быстро нашло лекарство от этой напасти: укоротило языки болтунам, а самых активных милитаристов и вовсе отправило на рудники. И с тех пор о войне старались вообще не говорить и по возможности не думать. Разве что мы, дети этой Самой Последней Войны, смело высказывались на любую тему и ничего не боялись. Особенно те из нас, на чьем запястье красовался трехглавый пес, оскаливший все свои пасти, – знак принадлежности Короне.

   Прекрасно помню тот день, когда инспектор прижал раскаленную королевскую печать к моей руке. Я так орала от боли, что к чертям собачьим сорвала голосовые связки и два дня после этого не могла нормально разговаривать, только хрипела да костерила на чем свет стоит свою треклятую жизнь. А еще я с тех пор не могу есть мясо с огня. Как почувствую запах шашлыка, так и выворачивает сразу наизнанку... Хорошо, что хоть не от всего мяса блевать хочется, а то тяжко бы мне пришлось. У Гончих мясо в меню первой строчкой стоит.

   Помню, возвращаясь с первого рейда, я отстала от группы и куратора, остановилась у лавки мясника и долго гипнотизировала взглядом сочащуюся кровью говяжью вырезку, а потом все-таки не выдержала, зашла внутрь и потратила половину своей стипендии на этот вожделенный кусок мяса. И пусть в столовке нас кормили как на убой, и всего-то и нужно было, что потерпеть часа полтора до ужина, но нет... Расплатившись с мясником, я упала на лавочку в городском парке, потеснив двух алкашей. Трясущимися руками вскрыла бумажный пакет и впилась в свежайшую говядину, чувствуя, как от металлического привкуса крови, разлившегося во рту, сводит живот и немного кружится голова. Какая-то мамашка коротко вскрикнула и поторопилась увести свое чадо из парка, алкаши на всякий случай пересели на соседнюю лавочку, а я глотала куски сырого мяса, щедро приправленного собственными слезами, и ненавидела солнце, лето, парк, город, да и всю свою жизнь...

   А как бы замечательно все могло сложиться, не подбери меня на развалинах разбомбленного дома старый солдат! Ведь можно было избежать и десяти голодных безрадостных лет в мрачном приюте святой Брунгильды, и последовавших за ними еще десяти в училище, вполне себе сытых, но не более радостных. И уж точно я сейчас не сидела бы у окна скоростного экспресса, который через двадцать минут унесет меня к Западному Сектору. Я бы уже двадцать лет как в могиле лежала.

   Двадцать лет...

   Война закончилась шестого августа, а меня в приют святой Брунгильды принесли тридцатого июля. Нашел меня солдат по фамилии Марко, и по традиции на его фамилию меня и записали. Монашку, что открыла дверь старику, звали Ивелина, так что с именем тоже не особо мудрили. Она с охотой приняла меня из рук солдата и поторопилась в кабинет матери-настоятельницы. Вечером того же дня меня окрестили Агнессой Ивелиной Брунгильдой Марко. Из сотни девочек, живших со мной под одной крышей первые десять лет моей жизни, добрую половину звали Агнессами – уж и не знаю, благодарить ли мать-настоятельницу за то, что она одарила нас своим именем. Лично мне всегда казалось, что тщеславие – это не та черта характера, которой может гордиться монахиня, но моего мнения, само собой, никто не спрашивал. Ну, по крайней мере начиная лет с трех. Именно с этого возраста я себя более-менее отчетливо стала осознавать как отдельную личность, а не часть массы, гордо именующей себя «Приют для девочек-сирот при монастыре святой Брунгильды Аполлонской».

   Спален было всего пять: для малюток – в крыле сестер и воспитательниц, для малышей, для средней группы, для старшей и, наконец, для выпускниц. Мне повезло: за семь из десяти запомнившихся лет жизни в приюте я никогда не имела больше четырех соседок единовременно (сестры «шутили», что это просто последний год Самой Последней Войны был таким неурожайным). Две из них – Несси и Агни, двойняшки, которых нашли за два месяца до меня – были постоянными не только все эти десять лет, но и последующие, уже в училище, а еще две менялись весьма регулярно: кто-то умер (да-да, и такое случается в наше счастливое послевоенное время), кто-то перевелся в другой приют, у одной нашлась дальняя родственница, а девочку по имени Изабелла даже удочерили.

   Святые угодники! Как же я ей завидовала! Как мечтала оказаться на ее месте… И можно даже сказать, что моя мечта сбылась, когда несколько лет спустя я встретила девчонку в одном из бесконечных коридоров училища. Везение – сука! – весьма избирательно, когда дело касается сирот из приюта святой Брунгильды. Монашки, помнится, хвастались, что девять из десяти девочек, побывавших под их крышей, позже проявляются как Гончие.

   – Благословение божие! – так это называла мать Агнесса. Я же мысленно исправляла: «Проклятие».

   И все-таки мало меня жизнь учила, мало. Била по морде, да, видимо, не очень сильно. Раз за разом ставила на колени, но я подымалась, упрямо надеясь, что это в последний раз. И главное, дура, свято верила, что рано или поздно все это кончится, что все мои невзгоды останутся позади. И пусть от метки Гончей мне не избавиться до конца жизни, пусть ненавистные рейды станут моей обязанностью и повседневностью. Все это такая ерунда, когда рядом с тобой надежный, настоящий, любимый и любящий мужчина...

   Тихо выругалась и отвернулась от окна. Нет, я не жалела о принятом решении – еще чего! Я искренне радовалась, что успела переиграть Доминика и уезжаю к черту на кулички. Уж лучше там, чем здесь на его условиях.

   Сволочь.

   Хотя я и сама хороша, столько лет любила этого мерзавца, ничего не желая замечать дальше кончика собственного носа, так что нечего теперь удивляться и слезы лить.

   Громко шмыгнула носом – благо второе место в купе пока еще пустовало. Хотя, если повезет, ко мне никто не присоединится, и я смогу в одиночестве, никого не стыдясь, напиться вдрызг и всласть нареветься. Когда еще, если не сейчас?

   Поплачу, успокоюсь. И вычеркну нахрен Доминика из своей головы. Ластиком сотру, чтобы и следа его в моей жизни не осталось. Впрочем, это только сказать легко, а на деле глупое сердце болит и рвется в клочья...

   В последний раз мы с ним виделись вчера вечером. Дом пришел ко мне в общежитие – ума не приложу, как узнал, что Нески и Агни ушли гулять, – и улыбнулся с порога ласково и снисходительно, так бы отец улыбался, глядя на свое нерадивое чадо.

   – Ну что, малышка? Ты подумала над моими словами?

   Скотина. Я б убила его, если б могла. Так ведь сильный, черт...

   – Дом, уходи.

   Он вздохнул.

   – Ну что ты как маленькая. Я же популярно все объяснил.

   Я скривилась, вспоминая его объяснения. Это случилось в понедельник, сразу после общего собрания, на котором нам рассказывали, чего ждать от пятничного распределения. Мне тогда казалось, что меня оно никоим образом не коснется. Какое распределение, ей-богу, когда мне жених приготовил тепленькое местечко в своем собственном участке.

   – Счастливица ты, Иви, – с легкой толикой зависти в голосе вздыхали мои единственные подружки, Несси и Агни, – такого мужика себе отхватила...

   Я лишь блаженно улыбалась в ответ и молчаливо соглашалась. А что? Против правды не попрешь: мужика я себе отхватила действительно завидного. Доминик был не только талантливым Охотником, пусть пока и рядовым, но еще и настоящим красавцем. Высокий, широкоплечий, светловолосый херувим покорил не одно женское сердце (Неска с Агни его иначе как «золотоволосый бог любви» не называли). Мое тоже не стало исключением. Когда мы познакомились, Дом учился на последнем курсе «военки» и просто покорил меня своей парадной формой и чистым взглядом ярко-голубых глаз. Так что да, девчата знали, о чем говорили. Я и в самом деле было счастливицей. Жалко только, что еще и дурой…

   Сразу после собрания полетела к Доминику на крыльях любви, забив на одно из последних занятий по специализации. В зобу от счастья дыханье сперло. И ведь хотела сначала позвонить, предупредить, что бегу, но в последний момент передумала. Что называется, решила сделать сюрприз любимому. Идиотка.

   У подъезда дома, в котором он арендовал небольшую, но очень уютную квартирку, было на удивление людно. Я остановилась, с удивлением оглядываясь по сторонам.

   – Девушка, вы тут проживаете? – спросил у меня здоровенный лоб с пружинкой наушника в ухе. Охранник, что ли, чей-то? В этом районе?

   – Нет, у меня тут жених, – искренне ответила я.

   Лоб дружелюбно улыбнулся.

   – И у нас жених. У дочки хозяина нашего, – и тут же нахмурился с самым серьезным видом. – Так что пустить пока никого не могу, если прописки нет. Тут обождите, она уже минут через десять выйдет, тогда и пройдете.

   От нечего делать я обошла два раза вокруг дома, а когда появилась из-за угла, намереваясь зайти на третий круг, увидела, что возле ближайшей к подъезду машины стоит мой Доминик, да не один, а с какой-то девчонкой. И не просто стоит, а еще и целуется.

   «Это какая-то ошибка», – подумала и поморщилась от брезгливости. Идиотские предположения и глупости у меня всегда чувство брезгливости и гадливости вызывали, даже когда я сама их говорила или делала. Или думала.

   Какое-то время ждала, пока голубки намилуются, отстраненно наблюдая за тем, как скользят по спине соперницы крепкие руки Дома, и... ничего не чувствовала. Девчонка была низкорослой, полноватой, в обтягивающем блестящем платье и шлюховатых сандалиях на золотых танкетках, а мне было все равно. Это потом уже, когда невестушка скрылась во чреве автомобиля, немедленно унесшего ее в светлые дали, я злорадно припомнила все подробности внешности соперницы, а тогда… Внутри был абсолютный чувственный вакуум, лишь ворошились обрывочные мысли, наполненные недоумением и тоской.

   Когда кортеж вместе с новой невестой моего Доминика уехал, я смогла если не шевельнуться, то хотя бы вздохнуть. Выдохнуть. Что там мои девки говорили? Что я счастливица? Счастливица и есть. Ведь не прибудь я сегодня к Дому внезапно, неизвестно, сколько бы он меня еще за нос водил...

   Первым порывом было подойти к нему и когтями в предательскую рожу вцепиться. В глаза его брехливые плюнуть и…

   Фу!

   К счастью, после первого порыва ко мне вернулась способность мыслить и здраво оценивать ситуацию. Нет, не стану я позориться и устраивать унизительную драку. Стыдно и противно. Самым лучшим во всей этой паскудной ситуации будет просто уйти и забыть. Был жених – и нету. Может, умер, а может, просто приснился… Я развернулась, намереваясь дойти до автобусной остановки, сесть на первый, что придет, и кататься по Центру, пока не успокоюсь настолько, чтобы можно было вернуться домой. Но, как говорится, не судьба.

   – Иви? – в голосе Дома было столько удивления и искренней радости, что я едва не взвыла. Сжала кулаки и оглянулась. – Что ты тут...

   Он всегда был очень догадливым и чувствительным к малейшим изменениям моего настроения. Вот и сейчас мне не пришлось ничего говорить, он все прочитал по глазам.

   – Видела?

   Напрасно я пыталась отыскать на его лице следы стыда и сожаления, ничего кроме легкой досады там не было.

   – Малышка, я тебе сколько раз говорил, чтобы звонила, если прийти собираешься? Видишь, что получается, когда ты меня не слушаешься?

   Это все, что он может мне сейчас сказать? Я даже растерялась немного. О, небо…

   – Больше не приду, можешь не беспокоиться.

   – Иви, Иви…

   Он устало вздохнул и медленно подошел ко мне. Обнял за плечи. Вернее, попытался обнять, а я отшатнулась от него, вдруг осознав: если он дотронется, если он сейчас только дотронется до меня, то… Не разревусь – хуже, я его ботинки с остатками собственного завтрака познакомлю.

   – Не подходи.

   – Малышка...

   На фоне огромного, почти двухметрового Дома со своими метр шестьдесят восемь я и в самом деле смотрелась маленькой девочкой. Поэтому «малышкой» он меня называл довольно часто и вполне оправданно. И самое поганое, что мне это нравилось. Очень. До щенячьего скулежа, ей-богу!..

   Рвотные позывы были так сильны, что я даже зажмурилась, чтобы прийти в себя, и шумно задышала, немного наклонив голову.

   – Не подходи, Дом. Правда. А то меня вырвет.

   – Умеешь ты трагедию из ерунды сделать, – и, не пытаясь скрыть раздражение, бросил он. – Черт, не хотел сейчас об этом рассказывать. Ну, раз ты уже все видела… Иви, давай присядем и поговорим как взрослые люди.

   Скотство! Это со мной что-то не так или все-таки с ним? Почему мужчина, которого я до сегодняшнего утра любила и за которого собиралась выйти замуж в конце года, вдруг превратился в чужака?

   – Спасибо, постою, – выдавила я сквозь зубы, и Дом чертыхнулся.

   – Ну что ты в бутылку лезешь? Что изменилось со вчерашнего дня? Два поцелуя на парковке? Ив, это же ерунда и совершенно ничего не значит!

   – Доминик, лучше помолчи, а то точно сблевану, – и тут я не шутила и не преувеличивала. – До меня только сейчас дошло, что ты уже вчера про новую невесту знал. Ведь знал? И все равно со мной… меня…

   Не смогла договорить до конца, но он и так понял.

   – Иви, малышка…

   Твою мать! Кажется, прозвище «малышка» теперь ненавижу даже больше, чем имя Агнесса.

   – А я все гадала, почему ты передумал и решил не ждать до свадьбы… А оно вон как, значит. Конечно, ты же уже вчера знал, что никакой свадьбы не будет. Так почему бы ни присунуть напоследок девчонке, что тебя два года завтраками кормила. Святая Брунгильда свидетельница – мир не видел большего мудака, чем ты, Дом. Чотя и я хороша.

   Он поморщился.

   – Не передергивай… Люблю я только тебя.

   «Что ты знаешь о любви?» – хотелось завизжать, но я не стала устраивать сцен, хотя что-то внутри меня выло и рвалось с цепи и прямо-таки подзуживало расцарапать рожу.

   – О любви будешь невесте своей петь, а не мне. Интересно, она всегда так по-блядски одевается или только чтобы тебе угодить?

   – Ревнуешь? – Дом улыбнулся.

   – Издеваешься?

   Со скамейкой, возле которой мы стояли, поравнялась какая-то посторонняя мамаша с коляской, и мы замолчали, не желая, чтобы наш разговор стал достоянием гласности. Но стоило женщине скрыться в подъезде, как Доминик перестал делать вид, что мы всего лишь добрые знакомые, просто болтающие ни о чем, схватил меня за руку и отчаянно зашептал:

   – Иви, ты пойми! Это же такая удача! Дочь министра финансов. Да я o таком даже мечтать не мог! Это же Шанс! Шанс с большой буквы, слышишь меня?

   – Хочешь, чтобы я тебе счастья пожелала?

   – Не мне, – мягко возразил он, поднял вторую руку, словно хотел погладить меня по щеке, но в последний момент передумал, уронив ее плетью вдоль тела. – Нам. Тебе и мне, малышка.

   Внутри по-прежнему был вакуум. Я молча отодвинулась от своего теперь уже бывшего жениха и брезгливо вытерла ладонь о подол платья.

   – Дом, давай без лишней театральности. Договаривай, что хотел сказать, и я пойду.

   – Ты просто не понимаешь.

   – Если честно, и понимать не хочу, но ты говори, говори.

   – Я объясню. С Мелиссой я два месяца назад познакомился.

   Нет, не дура я, а мегатупица. Два месяца! И меня еще называют лучшей Гончей выпуска...

   – Помнишь, меня от участка на благотворительный вечер послали? Я и не планировал ведь ничего, а она запала так, что о-го-го! Прямо там мне в ширинку пыталась залезть... Черт, прости! Я не это хотел... В общем, я думал, ну что баба спьяну не сделает? Протрезвеет и забудет. А она не забыла. На работу ко мне приехала, ну я и... Иви, у нас ведь с тобой ни хрена нет. Мы нищи, как церковные крысы. Ты со своим приютским приданым в семь золотых да две полушки, и я... скажем так, тоже не то чтобы богат... А у Мили уже сейчас собственный дом в зеленой полосе и машина. И папенька обещал-с, что на первенца миллион подарит, если мальчик будет… От таких предложений не отказываются, малыш.

   – Наверное, – я равнодушно пожала плечами, – но только причем тут я? Хочешь, чтоб я вам свечку держала?

   Доминик скривился.

   – Ты обижена, понимаю. Я бы на твоем месте был просто в бешенстве. Это пройдет. Ты подумаешь и поймешь, что так даже лучше! Иви, маленькая моя! Ну как же хорошо все складывается! Жалко, конечно, что мы какое-то время не сможем жить вместе, но на работе будем видеться каждый день и уж точно найдем, где уединиться. Само собой, придется потерпеть, но мы же не на рассвете цивилизации. Разводы никто не отменял. Лет через пять…

   – Я с тобой, Дом, уединяться больше нигде не буду. Мне и в первый-то раз это «уединение» не очень вставило, так то хотя бы с любимым человеком было, а с козлом – прости, нет. Я не зоофилка. Да и насчет работы в твоем участке…

   И тут он так зыркнул на меня… Я аж порадовалась, что мы посреди улицы в разгар белого дня пытаемся выяснить отношения, а не в уединении какой-нибудь квартиры. Потому что во взгляде Доминика на мгновение промелькнула вполне очевидная жажда убийства.

   – Работать ты будешь со мной, малышка. Это не обсуждается. Я, если понадобится, затащу тебя на Комиссию, так что лучше не дергайся, если не хочешь лишнего позора. Ну а то, что тебе в первый раз не понравилось, – он снисходительно хмыкнул, – это ерунда. В первый раз никому не нравится, мы над этим еще поработаем.

   Я несколько раз моргнула, прежде чем до меня дошло, что Дом и в самом деле только что угрожал мне Комиссией. На полном серьезе. Представила себе унизительную процедуру осмотра. Нет, сама-то по себе это была заурядная процедура – из унизительного в ней была лишь принудительность – обычный поход к гинекологу, чтобы подтвердить разрыв девственной плевы. Все самое паршивое начиналось позже: расследование, разговоры с психологом, опрос свидетелей – а все свидетели обязательно скажут, что мы с Домом встречались и нежно любили друг друга. О, небо! Гребаный стыд! Час назад я и сама, без разных психологов, сказала бы, что люблю.

   И самое паскудное в этом то, что в принципе Комиссия могла – действительно могла! – заставить меня работать с Домом: на такие пары, как наша, Корона молилась в буквальном смысле слова. Я Гончая, он Охотник… Да мы вдвоем могли за неделю больше дел раскрыть, чем весь участок за месяц… Особенно после, если говорить языком научным, физического контакта. Ну а если по-простому, то хороший секс между Охотником и Гончей напрямую связан с успешностью их профессиональной деятельности. И это не байки, а научно подтвержденный факт.

   – Дом, серьезно. Я после случившегося с тобой на одном поле срать не сяду, так что и не надейся, что мы еще хотя бы раз окажемся в одной горизонтальной плоскости. И даже Комиссия не в силах меня заставить.

   – Ну, после того, как они запретят тебе уезжать… – он самоуверенно хмыкнул. Небо… Я смотрела на него и видела: он абсолютно уверен в том, что я передумаю. Перебешусь, проревусь, напсихуюсь, взвешу все «за» и «против»... И да, раздвину ноги. Так сказать, на благо Короны и во имя улучшения статистики раскрываемости дел доведу начатое до конца, раз с первого раза у нас полноценного «контакта» не получилось.

   Впрочем, запасной вариант у меня все-таки был. Глянула на Доминика с холодной решимостью, пусть знает, что я и не думаю шутить, и вытолкала из себя:

   – Если понадобится, трахнусь с первым встречным бродягой, лишь бы от тебя избавиться.

   И кстати, это было возможно. Один вялый секс, который у нас случился накануне, не то что не способствовал установлению вожделенного «контакта», это и сексом-то назвать было сложно, потому как, в моем представлении, когда два человека любят друг друга – это что-то острое и запредельное. У меня же после первой ночи… к-хм… любви из впечатлений один лишь болезненный стыд.

   – Только посмей!

   Даже моргнуть не успела, а Дом уже схватил меня за горло и весьма ощутимо тряхнул.

   – Порву на куски, – прорычал он. – Повторю для непонятливых: ты моя и моею останешься. Только рыпнись – и пожалеешь. Я ведь не постесняюсь и будущего тестя к делу подключить. Уверен, господин министр войдет в мое положение и сделает все, чтобы помочь зятю с карьерой. Поняла?

   Карьера. Вот что я для него такое. Возможность сделать хорошую карьеру. А что? В нашей среде это не было редкостью. Я лично была знакома с несколькими девчонками, которые, чтобы вырваться из бедности, осознанно пошли на «контакт» с богатенькими женатыми Охотничками. И самое смешное, что тут даже жены были «за» и не думали возражать. Уж простите меня великодушно, но я бы так не смогла: делить своего мужчину с другой, даже если другая – это всего лишь работа... Впрочем, после всего случившегося я, кажется, уже больше никогда не отправлюсь на поиски «своего». На хрена козе баян?

   Таращилась на Доминика и молчала. А что я могла сказать? Спорить до хрипоты? Пытаться доказать свою правоту?

   – Ты ведь только за этим со мной и переспал, – произнесла наконец. – Знал, что я не соглашусь, и запасной вариант готовил?

   Дом вздохнул и отпустил мою шею, чтобы обнять. В этот раз я не сопротивлялась, стояла, как равнодушная кукла, пялилась в небо поверх его плеча и думала о том, реальна ли угроза Доминика.

   – Малышка, – шепнул он мне на ушко, – мы занялись с тобой любовью, потому что любим друг друга. Не ищи в случившемся скрытые мотивы. И не зли меня, а то мы поссоримся, и тебе же потом будет стыдно. Если нужно время – отлично. Я готов пойти навстречу. Можешь подумать до… Когда у вас распределение? В пятницу? Ну, значит, до вечера четверга. Я к тебе зайду, чтобы узнать о твоем решении. И поверь, мне очень, очень не хочется прибегать к тому варианту, в котором я иду в Комиссию… Девочка моя, я ведь тебя люблю! Только тебя, малыш! И именно поэтому не могу позволить тебе разрушить наше счастье. Понимаешь?

   Я все же посмотрела на бывшего жениха. Неужели он и в самом деле обратится к министру? А что если его шлюховатая Мили будет против?

   – Ну не молчи, скажи хоть что-нибудь. Дай мне понять, что ты меня услышала, что будешь хорошей девочкой и подумаешь над моими словами.

   А что, из них превосходная пара получится. Она одевается, как девица легкого поведения, а он по сути своей проститутка. Хотя нет. Проститутки – они честные торговки. Продала тело – получила деньги. По крайней мере они выбирали сами, а не так, как я… Нет, Доминик не проститутка. Он самая натуральная шлюха. Боже... Лишиться девственности со шлюхой! Кому сказать… Я усмехнулась.

   Дом мою горькую усмешку расценил неправильно и облегченно выдохнул:

   – Ну вот и славно. Я знал, что мы найдем общий язык. А то лезешь в бутылку из-за ерунды… В четверг зайду, да?

   – Домой хочу, – ответила я.

   На самом деле мне больше всего на свете хотелось сдохнуть, но с этим желанием я уже как-то научилась сосуществовать в мире.

   Дом погладил меня по волосам, и я стерпела, даже не дернулась ни разу.

   – Правильно, малышка. Это сейчас будет самым разумным. Иди к себе. Выспись. А в четверг мы вместе примем окончательное решение. И, Иви, очень тебя прошу, не сделай какую-нибудь глупость. Накажу.

   Самое обидное, что он и в самом деле думал, что напугал меня… Что я забьюсь в уголок, проглотив все его угрозы, и буду танцевать перед ним на задних лапках, вымаливая прощение – за что? За то что осмелилась узнать правду раньше времени? – и преданно заглядывая в глаза. И если уж быть до конца честной, в какой-то миг в голове мелькнула упадническая мысль – а не полежать ли дома парочку деньков, чтобы вволю наплакаться, сокрушаясь над своей тяжкой долей… К счастью, как я и сказала, мысль эта просуществовала лишь миг, после чего я начала действовать.

   Не стала кататься по городу и культивировать свое горе, а первым делом рванула в ректорат и, не обращая внимание на возмущенный вопль секретаря, вошла прямо к ректору в кабинет, не забыв, правда, стукнуть в дверь для проформы.

   Ректор вскинула на меня удивленный взгляд, оторвавшись от важного занятия – она стрелки на чулках поправляла, и сухо поинтересовалась:

   – Чего тебе, Марко?

   – Я насчет распределения, – выпалила. – Здрасти.

   – Здравствуй. А что насчет него? Как я слышала, у тебя в этом вопросе все гладко… Или нет?

   Агнесса Одетта Брунгильда Вальдо была старше меня лет на двадцать или около того, но, если судить по имени, мать-настоятельница уже тогда стояла во главе приюта. Я поджала губы, исподлобья всматриваясь в холодное лицо этой женщины, и судорожно вспоминала все, что мне было о ней известно. Ну, кроме того, что детство мы провели под крышей одного дома. Может, я даже спала в ее постели...

   У госпожи ректора дар открылся рано, намного раньше десяти лет – именно этот возраст принято считать обычным для проявления у ребенка способностей Гончей или Охотника. Говорят, в училище она, несмотря на свой возраст была лучшей ученицей, именно тогда ее генерал Бруно и приметил. Ей едва исполнилось шестнадцать, ему давно перевалило за пятьдесят, но разве кто-то мог отказать герою стольких войн? Все, от кого зависело хоть что-то, промолчали, а мнением юной красавицы никто не поинтересовался. Говорят, что она пыталась сбежать, резала вены… Не знаю, может, врут.

   Я скосила взгляд на левое запястье ректора, которое неизменно украшал широкий золотой браслет, и тихо спросила:

   – Ты кем была? Нессой или Агни?

   Среди выпускниц приюта не приняты были обращения на «вы», если рядом не было посторонних. И да, я не знала, как на мою наглость отреагирует госпожа Вальдо, все же одно дело болтать с рядовыми Гончими и ученицами, и совсем другое – тыкать ректору. Пусть номинально мы и считаемся сестрами. Не по матери или отцу, но по несчастью точно.

   – Отти, – улыбнулась она и дружелюбно махнула рукой, предлагая мне присесть к столу, – а почему тебя это так заинтересовало… Иви?

   Я кивнула. Немногие из нас решались на такую смелость – выбрать главным именем не то, которое принадлежит матери-настоятельнице. А те, кто все-таки решался, на собственной шкуре убеждались в том, какой богатой и извращенной может быть фантазия женщин, полностью отказавшихся от мужчин и прочих мирских соблазнов, чтобы всецело посвятить себя служению Богу.

   – Мне бы поговорить с тобой, Отти, – почесала кончик носа, чтобы не расплакаться. – Как со старшей сестрой. Как с ректором. Можно?

   Она пристально посмотрела на меня, а потом произнесла отрывисто:

   – Подожди минутку.

   После чего вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь, а я выдохнула и зажала между коленей трясущиеся, как у алкоголички со стажем, руки. Да и общее состояние было то еще – хотелось то ли заплакать, то ли рассмеяться злым истеричным смехом. Казалось, что сплю. Или нет, что раньше спала, долго-долго, так долго, что успела перепутать сон с явью, и оттого теперь было так больно просыпаться...

Ректор вернулась, когда я совсем уж было уговорила себя сбежать, искренне недоумевая, как вообще могло прийти в голову обратиться к ней за помощью. С какой радости Агнесса Одетта Брунгильда Вальдо станет мне помогать? Где я и где она, одна из сильных мира сего, почетный член Академии наук и просто красивая женщина.

   Я встала, намереваясь извиниться за свою наглость и поскорее покинуть кабинет.

   – Отти...

   «Выйду вон, доберусь до Цепного моста и утоплюсь», – подумала и скривилась от собственной глупости. Не хватало еще топиться из-за разных уродов...

   – Сядь, – велела ректор, опустив на письменный стол кофейник и две микроскопические чашечки, – и выпей, а то на тебе лица нет.

   – Спасибо, я не люблю кофе, – буркнула, падая на стул для посетителей. Кофе мне действительно никогда не нравился, но в тот момент отказалась не поэтому. Я бы тогда, если честно, и от нежно любимого мною горячего шоколада отказалась, будь он хоть с кусочками зефира, хоть с взбитыми сливками, хоть с ядреными южными перчиками, – все не могла отойти от разговора с Домиником.

   – Стала бы я тебе кофе предлагать, – странно хмыкнула Одетта и наклонила носик кофейника над одной из чашечек. – Это коньяк. Настоящий, десятилетней выдержки. И не надо делать такое лицо. Поверь, я не единственная Гончая, кто плевать хотел на некоторые из законов нашего правительства.

   Кто бы сомневался. Студенты частенько забывали об обязательном сухом законе для Гончих, но чтобы распивать с преподавателями, а тем более с ректором… С другой стороны, кто я такая, чтобы отказываться от коньяка, который мне к тому же еще не доводилось пробовать? Да и как бы… Приютские могли себе позволить разве что бутылку дешевого вина на Новый год, ну, может, еще стопку самогона, такого зловонного, что перед тем, как его выпить, надо было двумя пальцами нос зажать.

   – Да? – осторожно взяла протянутую мне чашечку и принюхалась. – Боже…

   Запах был просто невероятный. Здесь была и капелька цветочной ванили, и вязкая сладость чернослива, и терпкость дубовой коры…

   – Боже! – никогда в жизни мне не приходилось обонять ничего подобного.

   – Я знала, что тебе понравится, – усмехнулась Одетта. – На вкус он тоже прекрасен. Попробуй, не пожалеешь.

   – Пьяная стану, – неуверенно возразила, облизывая губы.

   – От двух глотков? Я тебя умоляю! Впрочем, как хочешь. Мне и самой зачастую достаточно лишь аромата…

   Женщина вдруг нахмурилась каким-то своим мыслям и, повернувшись ко мне в профиль, задумчиво посмотрела в окно. Часы на стене размеренно отсчитывали ход времени, и пространство кабинета какое-то время заполняли лишь их басовитые «таки» и заискивающие «тик-тики».

   – Так. Тик-тик, – бормотали старые ходики, не электронные, а самые настоящие, со стрелками, арабскими цифрами, двумя гирьками на цепочках и, наверное, даже кукушкой, которая в нужный момент выскочит из-за резной деревянной дверцы. – Так. Тик-тик.

   В затянувшемся молчании я вновь почувствовала себя неуютно, в сотый раз пожалев о своем импульсивном решении обратиться за помощью к ректору. Может, уйти потихоньку, пока она задумалась?

   – Ну что? Немного очухалась? – будто услышав мои мысли, женщина встрепенулась и внимательно всмотрелась в мое лицо. – Вижу, что, да. Вон, даже румянец на щеки вернулся.

   Я фыркнула. Вот уж дудки! Никакого румянца у меня и в помине не было – слишком кожа смуглая, даже от стыда никогда не краснею, а, как говорит Неска, кирпичневею. Но в общем и целом Одетта была права. Мне и в самом деле стало лучше. Настолько, что я смогла выложить все, не срываясь на ненужные эмоции и злые слезы.

   Пока я рассказывала, ректор сидела в кресле, сложив перед собою руки домиком и прикрыв веки. Слушала она внимательно, не перебивая и никак не комментируя мои слова на тему «я мегатупица» и «откуда такие козлы только берутся», а когда я наконец замолчала, искоса глянула в мою сторону и спросила:

   – И чего ты хочешь от меня? Совета? Из меня хреновый советчик, Иви.

   Женщина скривилась и сделала неопределенный жест рукой, будто одновременно извинялась и предлагала мне оглядеться.

   – Все это неплохое подтверждение тому, что твой Доминик в чем-то прав. Не находишь?

   – Нет, – насупилась и покосилась на браслет, что охватывал левое запястье ректора. Вот хоть на куски меня режьте, но я не верю, что она под ним ничего не прячет. – Как-нибудь обойдусь без всего этого.

   А затем повторила жест Одетты, предлагая ей самой посмотреть по сторонам, и пробормотала себе под нос:

   – Боюсь, я столько попросту не выпью.

   Поле моего нелицеприятного высказывания ректор почему-то не разозлилась и не выгнала зарвавшуюся нахалку вон, а рассмеялась.

   – Ну, если ты так ставишь вопрос… Что ж, – она задумчиво потерла переносицу, – раз роль карьеристки и любовницы тебя не устраивает…

   – Только любовницы, – перебила я, – ничего не имею против карьеры, хоть и не сама себе эту профессию выбирала. Однако даже ради карьеры не согласна… «уединяться» для установления более тесного «контакта» с этим козлом.

   Одетта вопросительно вскинула бровь, и я угрюмо добавила:

   – И с любым другим, по возможности, тоже.

   – Ну, положим, не все они такие уж и козлы, – растягивая гласные, насмешливо произнесла ректор.

   – Ты намекаешь, что среди них порою встречаются кобели? – хмыкнула я, и она снова рассмеялась и покачала головой.

   – Нет, я совсем на другое намекаю, но ты мне в нынешнем своем состоянии все равно не поверишь… А знаешь что? – в ее глазах загорелись лукавые искорки. – Я, наверное, могу решить проблему с твоим Домиником. Пф! Да это даже не проблема, а так, комариный укус… Подожди минутку.

   Она взяла в руки тонюсенький телефон и, поводив пальцем по сенсорной панели, очень быстро отыскала нужный номер.

   – Але, Дав? Привет, мой дорогой… – трубка отозвалась радостным басом, который немедленно засыпал ректора вопросительными интонациями. – Нет, ничего не случилось. Конечно. Нет, планы не изменились. Мы же договаривались... Да дай ты слово сказать! Мне твоя помощь нужна… Да ни во что я не встряла, и никто меня не… Дава!

   Трубка осеклась на полуслове. Все-таки хорошо, что в моем телефончике динамик похуже будет.

   – Помнишь, ты мне рассказывал, как тебя начальник Западного Сектора задолбал? Ну да. Да. Насчет Гончей для Перевала. Что, так и не нашли никого?

   Трубка разразилась таким возмущенным треском, что мне даже отсюда было понятно – человек на другом конце невидимого провода не просто ругается, а откровенно матерится. Интересно, что это за Дава, который позволяет себе столь вызывающий тон при общении с госпожой Вальдо, и почему к нему начальник Западного Сектора с просьбой о персонале обращается? Я безмолвно ахнула. А не Давид ли это Парней? Заместитель начальника группы «Альфа». Е-мое! Я реально сдрейфила – шутка ли! Такие люди моим вопросом занимаются! – и одним махом осушила свою чашечку коньяка.

   – Что, прямо так и сказал? – тем временем веселилась Одетта. – А ты что? А он?.. Вот прямо дословно? Мерзавец…

   Она влюбленно – ей-богу, я не вру! – улыбнулась и продолжила медовым голосом:

   – Годы идут, ничего не меняется. Дав, ты пришли мне запрос, я нашла нужного человечка.

   Трубка вопросительно булькнула, а ректор, глянув на меня, ответила:

   – Нет, не сбежит. И перевод просить не станет – я ее по распределению оформлю. Почему плохая? Отличная студентка, одна из лучших, между прочим… Нет, она меня не подсиживает…

   …Ой, что-то мне подсказывает, что я из огня да в полымя попала…

   – Хорошая девочка. Порядочная, так что можешь не переживать, никаких неуставных отношений… М? Что? Понятия не имею. Вечером увидимся – поговорим. Ну все. Давай, пока… Ой, Давусь! Ты тут еще? Совсем забыла. Ты бы не мог мне этот запрос побыстрее оформить, чтоб до самого распределения не ждать? Ну, завтра, например… А когда сможешь? В четверг?

   Одетта посмотрела на меня вопросительно, и я обреченно кивнула. Услышанного мне хватило, чтобы понять – работать мне придется с не самым легким в мире человеком. С другой стороны, я бы сейчас и дьяволу душу продала, только бы от Доминика отделаться.

   – Ну и отлично. Я скажу девочке, чтобы пока чемодан паковала и теплыми вещами запасалась. Ага. Целую. До вечера.

   Довольно улыбаясь, ректор отложила в сторону телефон и примерно минуту меня рассматривала.

   – А Дом и его будущий тесть меня на этом Перевале точно не станут искать? – поинтересовалась осторожно. – Все-таки министр… связи...

   – Я как раз-таки очень надеюсь на то, что станут, – она загадочно хмыкнула.

   – То есть?

   – Сложно объяснить. Приедешь на место – поймешь. Тут главное другое: нам надо, чтобы ты до этого места доехала и успела в штабе отметиться до того, как они тебя там искать начнут. Успеешь – можешь раз и навсегда про своего козла забыть. Когда, ты говорила, он к тебе за ответом придет?

   – В четверг, – я вздохнула.

   – Ну что сказать? Терпи, казак. У тебя с выдержкой как вообще? Сможешь с ним объясниться так, чтобы не обблеваться и чтобы он ничего не заподозрил?

   Меня перекосило, когда представила себе это самое «объяснение». Придется же улыбаться и держать лицо… А если он, не дай Бог, еще и целоваться полезет?

   – А вот чтобы с ним больше никогда не видеться, никак нельзя?

   – Совесть имей, Марко! Я ректор училища, а не фея-крестная. Хотя… – она заговорщически улыбнулась и вновь отвернулась к сейфу. – Это, конечно, не хрустальные туфельки, но и ты не на бал едешь, душа моя. Правильно говорю?

   Я сначала кивнула и только потом вспомнила, что прямо сейчас Одетта меня видеть не может, открыла рот, чтобы ответить, но она уже повернулась ко мне.

   – Вот!

   Ректор с довольным видом протянула пузатую бутылочку без каких-либо опознавательных знаков, но с жидкостью насыщенного янтарного цвета внутри.

   – Это...

   – Из личных запасов. Дарю, – торжественно и слегка насмешливо произнесла она. – Как старшая сестра младшей… И это, сеструха, ты все сразу не пей. А уж если напьешься, то хотя бы не рыдай. Стыдно такой хороший напиток на уродов переводить. Договорились?

   Кивнула, чувствуя, что готова расплакаться. Госпожа Вальдо на должности ректора была чуть меньше трех лет, поэтому пересекались мы очень редко. Если честно, думала, что она и имени-то моего не помнит, а оно вон как все обернулось.

   – Я… Отти, у меня слов нет… Если бы ты только... я никогда этого… – промямлила и шумно выдохнула. Вот такая хреновая жизнь! Не умею я слова благодарности произносить, не научилась.

   Ректор махнула рукой и неопределенно пожала плечами.

   – Потом поблагодаришь, если посчитаешь нужным.

   – Спасибо! – все-таки пробормотала я, спрятав бутылку коньяка в рюкзачок, и направилась к двери.

   И теперь, сидя в купе скоростного поезда, перебирала события минувших дней и ужасалась. О небо! Еще неделю назад я была самым счастливым человеком если не во всем мире, то в Аполлоне точно.

   Счастливица? Скорее уж неудачница, которая умудрилась двадцать лет жизни уместить в два баула и один рюкзак.

   Единственные подруги ее – меня, то есть – проклянут, когда поймут, что не только не пришла на распределение, но и уехала в неизвестном направлении, не сказав ни полслова и даже не попрощавшись. Да и как я могла? Ведь Дом первым делом к ним с расспросами придет. Нет, не хочу, чтобы у близняшек из-за меня были неприятности. Вот устроюсь на новом месте, разберусь со всеми проблемами, тогда им и позвоню.

   Любимый мужчина… Меньше суток назад он с видом победителя гладил эту горе-счастливицу по голове и довольно бормотал, что гордится своей хорошей девочкой, которая взяла себя в руки и приняла правильное решение. То-то он удивится, когда к ним в участок в понедельник приду не я, а кто-то другой… Хотя, думаю, Доминик обо всем уже сегодня узнает. Не удивлюсь, если у него хватит наглости притащиться в училище с букетом цветов…

   Боже, как же так случилось? Была у меня жизнь, может, и не самая яркая, и не самая счастливая, но все в ней было размеренно, понятно, а главное – привычно, и вдруг – бах! – вмиг разлетелось на куски. На мелкие осколки, которые теперь и захочешь – не склеишь.

   В который раз посмотрела на часы. До отправления поезда оставалось меньше минуты, а я по-прежнему была одна в купе.

   – Может, хоть раз в жизни повезет, – пробормотала, – и никто так и не появится…

   На перроне раздался прощальный свист проводника, машинист дал протяжный гудок, поезд дернулся. И только я подумала, что раз билет у меня уже проверили, можно запереться, переодеться и наконец достать из рюкзака вожделенную бутылку коньяка, двухсотграммовую шоколадку и гроздь винограда, купленную за бешеные деньги у бабушки на перроне, как дверь купе отъехала в сторону, впуская моего попутчика.