25

Среди полуденного жара высоко на золотом камне сидела женщина и смотрела вдаль, через реку. За ее спиной вздымались черные разрушенные стены. Летнее солнце обожгло ее почти до черноты, всю, кроме серебряного браслета на левом запястье, который, если приглядеться, был вовсе не браслетом, а кольцом серебряных чешуек, растущих прямо из руки.

Яннул, вышедший из древнего зорского города, остановился под валуном и тоже посмотрел за реку. Люди на том берегу занимались своими повседневными делами, как и весь последний месяц. Та ночь, заря Силы, когда весь мир звенел, словно колокол, давно прошла. Жители заречных деревень, очень легко относящиеся к сверхъестественному, быстро перестали вспоминать о ней, как о чем-то вполне обычном.

— Сафка, — позвал Яннул через какое-то время.

— Да, — ответила она. — Я знаю, ты возвращаешься домой.

— В свою усадьбу в Амланне, — подтвердил Яннул. — Медаси считает — нам обязательно надо вернуться. Она говорит, что наш старший сын придет туда. Мы не знаем, где он сейчас, но она уверяет, что в безопасности.

— О да, — подтвердила Сафка. — С твоим сыном все в порядке.

Ее голос был отстраненным и очень красивым. Поначалу он и не осознавал, какой у нее прекрасный голос. Возможно, это доказательство ее королевской крови. Она ведь текла и в ее жилах тоже, разве не так?

— Да, — снова подтвердила Сафка, — во мне есть эта кровь.

— Мне совершенно не хочется, чтобы кто-то читал мои мысли, — уронил Яннул.

— Прости. Твои тайные мысли скрыты вполне надежно, но кое-что пробивается, словно лай собак. Я все еще не знаю, Яннул, правда ли это.

— То, что ты дочь Амрека? Ты не похожа на него. Но эта отметина на твоем запястье...

— Это проклятье Анакир.

— Может быть, не проклятье, а всего лишь символ, — возразил Яннул. — Оно ведь ничем не повредило тебе. Мог ли Амрек неправильно понять смысл своей меты?

Она посмотрела на него сверху вниз. Ее глаза были черными глазами Висов — как у Повелителя Гроз Амрека? Сафка очень сильно изменилась. Теперь казалось не так уж важно, в самом ли деле принадлежит она к этому роду, или нет. Будь у нее такое желание, она могла бы править здесь. Ланнцы, которые последовали за Сафкой, без всяких вопросов сделали бы ее своей королевой. Но она была еще и жрицей, причастной, и, наверное, преходящая власть ничего не значила для нее.

В этом году Застис пришла поздно, и ее уже заждались. Маленький лагерь в разрушенном городе был охвачен нетерпением и напряжением, и то же самое творилось в деревнях за рекой. Даже Медаси, по мнению Яннула, ничуть не изменилась, пройдя сквозь этот новый ад — она по-прежнему была живой женщиной, а не воплощением божества. Безрассудные, как юные любовники, они падали в объятия друг другу в дикой роще под стенами города, а потом обменивались упреками, не скрывая довольной усмешки. Однако Сафка, на которую глядел с вожделением добрый десяток мужчин, никак не обнаруживала своих желаний. Вот и сейчас она восседала на своем камне, как львица, никуда не торопясь, и с равным удовольствием смотрела на небо и на мужчину у своих ног... Если она и уловила эту мысль Яннула, то не стала отвечать на нее.

— Ты останешься здесь, в городе? — спросил он вслух.

— Все места одинаковы, — ответила Сафка, и он почувствовал, что она и впрямь так считает. — Но для других есть город, который мы унаследовали, и Ланн за горами, который снова стал доступным. Проходы по ущельям открыты.

— Я знаю.

— Оттуда не было никаких вестей, — произнесла она, по-прежнему бесстрастно глядя вдаль. — Как ты узнал об этом?

— От мысленной речи никуда не денешься.

Сафка улыбнулась.

— Я вижу твоего сына, — сказала она. — Лар-Ральднор спешит назад с Равнин. Ты должен гордиться таким наследником.

— А что еще ты видишь? — что-то в ее словах очень задело Яннула.

— Много самых разных вещей.

Он понял, что она не ответит ему или скажет только то, что он имеет право знать. Та ночь и то утро были далеки, как звезды, но он пытался, может быть, сам того не желая, вернуть их.

— Ты часто видишь Анакир? — спросил он.

— Мы все Анакир. Она повсюду.

— Значит, никаких доказательств. Все это было как сон — война, сломанный меч...

— В Элире на башнях ждут звезду, — неожиданно сказала Сафка.

— Они ее скоро увидят, — усмехнулся он.

— Нет, не Застис, Яннул. Не вечернюю звезду желания, но утреннюю звезду мира.

Он снова бросил взгляд за реку.

— Я помню Корамвис, — медленно сказал он. Но женщина на скале возразила:

— Прошлое осталось в прошлом.

Ее сознание вплелось в сознание Яннула, и тогда он тоже увидел Лар-Ральднора, едущего верхом под лучами солнца. За его спиной остались еще одни черные руины, а между ними лежали все просторы Равнин и маленький край по имени Элир. Лар-Ральднор напевал старинную песню. Яннул отчасти даже помнил ее, и вдруг поймал себя на том, что тоже беззвучно повторяет ее слова.

— Да, отец, — сказал Лар-Ральднор и рассмеялся под огромным небом, — я знаю, что ты слышишь меня.

Это было то, к чему он никак не мог привыкнуть. Став частью качественно новой сущности, рожденной из сплетения сознаний, он в то же время никак не мог освоиться с повседневным употреблением мысленной речи. Для него это было все равно что заниматься любовью и видеть, как сквозь бархатную кожу просвечивает скелет.

Теперь он понимал, почему Континент-Побратим, набирая силу в торговле, начал сдерживать свою мысленную речь.

Сейчас корабли второго континента стояли в Мойе и по всему Шансарскому Элисаару. Некоторые нацеливались на Вардийский Закорис, Дорфар и Кармисс. Похоже, они сохранили свое сообщество там, на юге, и решили подождать с суждением о войне на Висе. Таким образом, прежние союзы выстояли. Сейчас они разыгрывали братьев по оружию в местах, где возбуждение мало-помалу спадало. Хотя, скорее всего, в Кармиссе шансарское предложение братства примут с распростертыми объятиями. Истрис пострадал, и говорили даже, что он разрушен. Власть, разумеется, пока была у лорда-правителя, но шансарское владычество предполагалось восстановить еще до конца года. Богиня с рыбьим хвостом совершенно вытеснила Лилию. Ашьясми снова стала Ашарой. Что до знамени с Саламандрой, то его сожгли — насмешка судьбы по отношению к огненной ящерице. Однако конец самого Кесара не был отмечен столь же очевидно.

Подумав о Кесаре, Лар-Ральднор не смог не вспомнить о Рармоне. Но опять же, он знал все и о нем — и то, что случилось, и то, что лишь предстояло ему. Судьба, подобно плоти какого-нибудь небесного создания, была прозрачной и позволяла смотреть вперед.

Кстати, с заравийской девушкой, которая, естественно, не умела читать мысли, не возникло проблем. Она, конечно, плакала, когда Лар-Ральднор прощался с ней, и обещала назвать своего будущего сына его именем. Но он знал, хотя и не стал разочаровывать девушку, что она так и не зачала от него ребенка.

Он ехал обратно, напевая песню ланнских холмов, которой давным-давно научил его отец. Магия заняла в его жизни свое место, но кроме нее, было много всего остального. Он знал, что молод, а земля прекрасна. А также то, что он и вообще все будет жить вечно. Но это он знал еще с трех лет, от Медаси.

— Значит, прощаешься с Таддрой, не так ли? И со мной, который рисковал своей драгоценной шкурой у врат этой проклятой башни? — говорил Туаб-Эй, сидя в винной лавочке Тумеша. — Ну что тебе может дать этот Дорфар? Легкую жизнь, милость короля, хорошую еду и много выпивки... Что все это в сравнении со здравой жизнью, которую ты мог бы вести здесь, с нами, в джунглях, поедая недожаренного оринкса под дождем!

— Пойдем со мной, — ответил Рарнаммон. — Ты заслужил все, что я могу тебе дать.

— Покорнейше благодарю. Здесь я сам себе лорд, а среди лордов буду дерьмом, и знаю это, — Туаб-Эй поковырял кинжалом в подливке. — Там, в башне... какое-то божество прошло через нас. Я чувствовал его крылья. Теперь я верю в богов. Но я пережил это. Галуд говорит, что башня неистовствовала, как живая.

— Возможно, Галуд мудрый человек.

— А еще прокаженные — они почти все исцелились. Даже Джорт подтверждает это.

— Возможно, Джорт...

— Тоже мудрый человек? Ну да. А ты — перчатка на руке богини, — начал злиться Туаб-Эй. — Жрец-король. Герой. Идем со мной, и будь человеком!

Темноволосый человек с желтыми Равнинными глазами смотрел на него, пока Туаб-Эй не опустил взгляд с какой-то неловкой застенчивостью.

— Прощай. Желаю преуспеть в Таддре, — наконец сказал Рарнаммон.

— А тебе — в Дорфаре, ты, ублюдок королевского ублюдка!

Снаружи солнце изливало зной на старую рыночную площадь. Под навесом шла торговля рабами. На миг Рарнаммону, стоящему в тени двери, показалось, что он видит среди них красноволосую женщину. Но, говорят, когда Бандар выставил здесь на продажу Астарис, ее волосы были перекрашены в черный цвет.

Пока Рарнаммон седлал своего зееба, Галуд не спускал с него глаз.

Проехав через весь город, он направился к предгорьям. Мысли его крутились вокруг многих вещей. Где-то далеко сын Яннула едет верхом, как и он сам. А еще где-то сидит на обломке скалы та женщина, которую он встречал в Ольме — Сафка, дочь Амрека. Но эти видения-откровения постепенно отступили, а может быть, оказались скрыты от него чьей-то более мощной силой личности.

Город Рарнаммона исчезал за спиной Рарнаммона, сына Ральднора. Его трепет угасал, терялся в пройденных милях. А впереди уже слышался барабанный бой Дорфара.

Иногда ему хотелось не слышать этого зова. В другие дни он тревожил его. Время чуда миновало, никто не может всю жизнь оставаться на такой высоте. Разве он не размышлял когда-то в Ланне о том, что там ему нечего делать, а в нем самом нет ничего, позволяющего задавать вопросы о смысле жизни? Видения, которые открыли ему так много, странным образом оставили его близоруким в других отношениях. Глупо теперь упрямиться или уходить в сторону. В Дорфаре всегда присутствовало колдовство.

Ральднор сбежал от собственной легенды — но то был Ральднор.

Леса отступили, нахлынула синева гор. И никаких следов Вольного Закориса, если не считать обломков осадных орудий, валяющихся на склоне.

В течение семи дней он проезжал мимо мощных каменных изваяний, высеченных вдоль ущелья, чтобы ознаменовать явление дракона перед дорфарианскими солдатами. Скульптуры были сработаны грубо и неумело, хотя и с большим чувством. Этим, наверное, и объяснялись их диковинные формы — не драконы, а скорее гигантские черепахи, с челюстями и лапами, торчащими из-под чего-то вроде дисковидного панциря.

Он не задавал солдатам вопросов об этих творениях. Они, в свою очередь, не признали его — он сам не допускал этого. Только тогда, когда он удалился, поползли слухи и домыслы. Но в конце концов солдаты пришли к выводу, что тот, кого они вспоминали, выдал Леопарду планы Дорфара, а потому вряд ли рискнет вернуться обратно.

Рарнаммон продолжал ехать по горному проходу, когда пришло время Застис. Звезда вынырнула из-за луны и окрасила склоны гор своим красноватым светом. Рарнаммон был один и старался похоронить во снах свои мечты и желания, которые, как и горы, были окрашены Звездой. Он вспомнил предание, что Застис — это дворец, построенный богами в облаках для своих любовных утех, в котором хранится огонь. Будучи вечным, этот огонь никогда не иссякнет. Потому-то в пору своего пребывания на небосклоне Звезда вызывает в людях любовное желание.

Сами по себе его мечты были беспредметными. Проснувшись, он просеивал свои воспоминания, но теперь и они казались ему какими-то неуместными. Его затягивало в водоворот, который был то ли болью, то ли наслаждением, то ли жаждой близости.

По мере того, как проход врезался в земли Дорфара, начали встречаться караульные посты. Солдаты там были мало восприимчивы к Застис, хотя и в их жизнь Звезда вносила беспорядок — некоторые делались излишне властными, другие ударялись в религию.

Наконец Рарнаммон спустился с гор. Путь его пролегал меж огромных глыб, которые свалились во время великого землетрясения и остались здесь навечно.

Теперь он пробирался над озером, которое называли Иброн. Ему казалось, что вокруг нет ни души, если не считать стаи парящих птиц. Поэтому он удивился, когда на склоне холма перед ним возникло нечто ослепительно-белое.

Когда-то в этом месте в озеро упал человек, выпав из мчащейся колесницы. Рарнаммон различил что-то перекрученное, а позади него — нескольких эманакир.

Некоторое время они стояли неподвижно, не делая попыток вступить в общение с ним. У Рарнаммона тоже не возникало желания пользоваться мысленной речью или впустить их к себе в мозг. Он был достаточно силен, чтобы пресечь подобное вторжение, считая его посягательством на свою целостность. Наконец, потеряв терпение, он заговорил с ними вслух:

— Как вы понимаете, я — не мой отец. Говорите, что вам нужно, или уходите с пути.

Они не нравились ему — такие бледные, такие холодные. Почти неприличная, неземная чистота. Это были уже не люди, пусть и с Равнин, а нечто совершенно новое и чуждое. Белые глаза встретились с его взглядом и снова неохотно опустились. Похоже, их не заботил ни сам Рарнаммон, ни тот факт, что именно его, а не их, приняли в тот великий вихрь, сложенный из сознаний. Они ревниво желали быть богами — на прежний лад. То есть людьми, обладающими сверхъестественным превосходством и в силу этого претендующими на господство над всеми остальными.

— Сын Ральднора, ты держишь путь в Анкиру? — произнес один из них.

— Куда же еще? — пожал плечами Рарнаммон.

— Ральданаш наш, — сказали они, ибо казалось, что все они говорят одним и тем же голосом — какой-то неустранимый сбой в мысленной речи. — Мы признали Ральданаша, хотя у него темная кожа смертного.

— Это что, своего рода предостережение?

— Да, — ответили они.

— Объяснитесь.

— Ты не наш. И мы никогда не будем твоими.

— Отлично, я вас выслушал. Где Ашни?

— Она ушла за холмы. И часть людей с нею.

— Но не вы, — заметил Рарнаммон. — Вам, должно быть, обидно.

Не успел он пришпорить своего зееба, как эманакир улетучились со склона холма. Это могло быть каким-то трюком, но Рарнаммон так не думал. Возможно, они освоили искусство передавать свой образ на расстоянии.

Продолжая свой путь в город, он убедился, что больше никто его не узнает. Других эманакир ему не встречалось.

Чтобы пробраться через руины к реке, Рарнаммон воспользовался недостроенным Торговым трактом. Какой-то вор оборудовал там переправу и перевез его на другой берег.

Когда через одни из белых ворот Анкиры он вступил в жаркую, пахнущую ржавчиной столицу, ему показалось, что его накрыло огромной чашей из чистого стекла. Это было уже не просто отсутствие имени, в которое он заворачивался всю дорогу, как в плащ — он словно отвел всем глаза.

В городе, на время убереженном от разорения, повсюду обсуждали колдовство и чудеса богов — и повсюду пренебрегали ими. Все были заняты торговлей и иным деланием денег. Мужчины спорили, взбивая ногами пыль. Две девушки с визгом дрались у винной лавки. Храмы источали запахи благовоний и дребезжание гонгов. Пять священных блудниц, Дочери Анакир, пересекали центральную улицу под охраной храмовой стражи. Они были обнажены до пояса, лишь соски обведены золотом. Золотом же были расшиты их прозрачные желтые юбки, волосы выбелены, а в ушах и пупках блестели топазы.

Рарнаммон обернулся и посмотрел им вслед в каком-то тоскливом изумлении — и изумляла его не только нелепость этого мира.

— Итак, вы здесь, как он и обещал, — произнес Венкрек, лорд-правитель Анкиры. — Ваша маскировка должна быть безупречна, раз она позволила вам пройти по городу.

— А где Ральданаш? — спросил Рарнаммон.

— Лежит в Мойе, там же, где встал флот. Теперь туда прибыли и ваткрианские корабли с нашей родины.

Дворец Гроз был прохладен и благоухал цветущими деревьями и кустами, а также дорогими женскими притираниями. Здесь все дышало Застис: томные жесты, запахи, поведение.

— Совет соберется только через час, мой лорд, — доложил Венкрек. — У вас достаточно времени. Мы открыли и подготовили королевские покои — как он и велел.

— Что предполагается говорить Совету? — спросил Рарнаммон.

— То же, что и городу. Повелитель Гроз послал вас в Закорис-в-Таддре с тайным заданием. Вы с честью исполнили свою миссию, что позволило довести войну до логического конца, а ваша доблесть обеспечила вам место у самого трона, в качестве главнокомандующего Ральданаша.

— А вы-то согласны с этим?

— Он написал мне, — ответил Венкрек. — Здесь у меня все его письма и воззвания, и на последнем еще не сломана печать. Он принял решение, полностью доверяя вам, значит, я не могу поступить иначе.

— Как раз вы вполне можете поступить иначе, — усмехнулся Рарнаммон.

— Да, именно это, без сомнения, вы получили бы от Кесара. Очень надеюсь, что пираты Йила скормили его рыбам.

На это Рарнаммон ничего не ответил, выжидая.

— Полагаю, что Ральданаш посвятил вас во все свои планы? — спросил он через какое-то время.

— Мне достаточно того, что он посвятил в них вас, мой лорд.

— Это так.

— Но каким образом?

— Я думал, что у вас в Ваткри мысленная речь между братьями вполне обычна, — осторожно пожал плечами Рарнаммон.

Венкрек побледнел под своим легким загаром. Он и сам не знал, почему. Тому могло быть много причин.

— В таком случае мы оба знаем, что Ральданаш хочет отказаться от короны Дорфара, — произнес он. — Официально отречься и отправиться бродить по холмам Ваткри, как какой-нибудь тощий бродячий жрец.

— Почему бы и нет, если это даст ему покой? — возразил Рарнаммон. — Он никогда не хотел править.

— В то время как вы — всегда хотели.

— Может быть, и так. Я не откажусь от того, что мне предназначено. Помимо всего прочего, я сын Ральднора. Кем он был? Жрецом и королем. Видимо, я — та его часть, что жаждала славы в глазах людей. А Ральданаш — жрец, ему предназначены медитация и родные холмы. Итак, что вы намерены делать, Венкрек? Ральданаш отдал мне свой голос. Если вы не можете это переварить, вам придется уйти.

— Я это переварю, — отозвался Венкрек. — Для меня холмы не более желанны, чем для вас. Вы увидите, сколь успешно я это переварю. Я сумею заслужить вашу благосклонность, мой повелитель, — вскинув белую голову, ваткрианец усмехнулся. — Посмотрим, сумеете ли вы заслужить мою.

Позже, когда совет с его криками и разногласиями завершился — разве сам Ральднор не отверг этот же сан сразу после победы? — по городу отправились гулять оплаченные слухи, призванные поддержать их дело, совсем как несколько лет назад в Истрисе. Мнением народа всегда можно управлять. Совет тоже поддается управлению. Традиционные взятки работали здесь так же надежно, как и везде. Рарнаммон, которого когда-то звали Рэмом, хорошо знал все эти способы и был способен их применить. А самое главное, у него в запасе имелся указ Ральданаша.

Все обсуждали то, что Ральданаш, подобранный полумертвым на палубе корабля, лежит, погруженный в Сон богини, в Равнинном порту Мойя. А ваткрианские корабли маячили в закатных водах, словно знак судьбы.

А Рарнаммон очень желал Дорфар. Это было несомненно.

По истечении должного количества суток, в которые ему выносился окончательный приговор, он во главе процессии проехал через весь город на колеснице, украшенной драгоценными камнями. На площади Верховных королей, стоя на помосте под огромной статуей того, в честь кого был назван, он обратился к народу с речью, используя все приемы, подсмотренные у Кесара — и весьма удачно. Он завоевал толпу и услышал приветственный рев в свою честь — крики взлетели в небо, как стая птиц. Рарнаммон знал, что королевская власть — это нечто большее, чем триумф. Однако королевская кровь, полученная от Ральднора и Редона, помнила крики, которыми народ приветствует своего владыку, и с радостью принимала их.

— Коронация будет в последней четверти Застис. Вы также можете взять себе всех его жен, — объявил Венкрек. Если в этом высказывании и имелся выпад, то очень умело смягченный. — Каждый король Виса обязан присутствовать сам или прислать своего представителя. Похоже, Йил прибудет лично. Королевство Закорис-в-Таддре больше не строит боевых галер. Он обещает прислать вам рабов и бивни палюторвусов.

— А нет ли каких-то новостей о человеке по имени Катус, родом из Элисаара?

— По возвращении Йил казнил всех своих советников. Он заявил, что они пошли против воли богов, толкая его к противостоянию, неугодному высшим силам. Но один человек сумел ускользнуть от наказания, и это был элисаарец.

Итак, он снова бездомный. Лис Катаос, вечно бегущий и уже уставший убегать. Катус-Катаос, который презирал все культы и не верил ни в одного бога — и был вечно стеснен в своих действиях этим несчастным континентом с его идиотской набожностью. Однажды он умчался в единственный просвет на небе — но этот свет оказался иллюзией. Или же иллюзией была реальность, с которой никак не удавалось сторговаться.

— А Кесар эм Кармисс кормит рыб, — спокойно произнес Рарнаммон.

— Это работа пиратов, — подтвердил Венкрек. — Они отказались от клятвы верности Йилу, когда тот отступил, разделались с Кесаром, а теперь снова бороздят море, сбившись в шайки. Еще до снега придется провести зачистку океана на севере и востоке. Как видно, мой повелитель, даже чуду не под силу прекратить все на свете сражения.

Теперь при дворе больше не было эманакир. Они ушли в холмы над Корамвисом. Люди говорили, что Ашни по-прежнему там, но Рарнаммону так не казалось. Лучи сознаний-маяков угасли в его разуме, и он более не ощущал подсознательной связи с сыном Яннула или дочерью Амрека в Зоре. Ральданаш теперь был настроен только на внутреннюю волну. Что до Ашни, то ее всеобъемлющий свет окружал их со всех сторон, но не имел четко выраженного источника.

— Есть некая жрица, за которой могли последовать эманакир, — произнес Венкрек, отслеживая мысли Рарнаммона через какую-то своеобразную связь сознаний. Похоже, к мысленной речи можно было приучиться. — А еще снова появилась жрица в Анкабеке.

— О да, — откликнулся Рарнаммон, почти не слыша его. Музыка пробивалась отовсюду. Деревья за колоннадой, казалось, сплетаются ветвями в свете Застис. Время, когда всеми овладевает жажда близости — не лучшая пора для важных бесед...

— Некоторые называют ее Астарис, — настойчиво продолжал Венкрек.

— Астарис больше не существует, — отмахнулся Рарнаммон.

— Вы помните заравийскую принцессу, дочь За’ата?

В Кармисс пришел Праздник Масок. На востоке, где снова отстраивался Истрис, все строительные леса были увешаны светильниками, полотнища ткани скрывали дома, пострадавшие от огня. Когда появились «Вольные закорианцы», запах дыма дотянулся даже до Иоли — но теперь это был всего лишь дым факелов. Пиво и вино, как водится, лились рекой — на случай войны были сделаны огромные запасы, а следующий год обещал быть очень удачным для виноделия. Кстати, теперь этот сорт назывался «Саламандра» — по крайней мере, виноделы сохранили свою прежнюю любовь.

Текущее положение в Кармиссе обсуждали в кратких промежутках между выпивкой и поцелуями. Лорд-правитель покинул остров, и теперь всем заправлял шансарский регент из-за океана. Новый король был избран из осколков дома Сузамуна. К выбору подошли с умом: мальчик родился от кармианской матери и имел медную кожу, выгодно оттеняющую его светлые волосы. И, само собой, не был евнухом.

В Дорфаре же избрали нового Повелителя Гроз. Его мать была из кармианских Висов, поэтому Истрис пил за его здоровье на повозках, звенящих колокольчиками, и в ярко освещенном порту. Если здесь и знали, что прежде этот человек был одним из приспешников Кесара, то предпочли об этом забыть. Слухи множили подробности великолепного шествия через весь Дорфар, по суше и по реке. Теперь дорфарианские корабли держались в стороне от Тьиса. Регент-шансарец съездил на коронацию и обменялся рукопожатием с Рарнаммоном, сыном Ральднора. Тогда же было получено обещание восстановить Анкабек, владения богини, разрушенные Леопардом.

Поговаривали, что остров одержим призраками. Но во время праздника в Истрисе и Иоли хватало собственных призраков — в причудливых нарядах и совершенно пьяных.

Королевские биремы встали примерно в миле от Анкабека. Их осеняли богиня и Дракон Дорфара — личной эмблемы будущий Повелитель Гроз еще не избрал. Со стороны острова корабли выглядели очаровательными игрушками, только взглянуть на них с этой стороны было некому. Люди, когда-то избравшие Анкабек своим убежищем, уже давно получили добрые вести с большого острова и вернулись через пролив в Кармисс. Теперь здесь обитали лишь морские птицы, которые важно разгуливали по песчаным отмелям и взмыли в воздух, завидев, как из океана приближаются лодки с людьми на веслах.

Вскоре на глинистом берегу вырос шатер. Отряд ваткрианцев и дорфарианцев двинулся в глубь острова, чтобы осмотреть деревню, опустевшую уже во второй раз. Тут и там слышались шутки и смех или обрывки богословских споров. Один человек отделился от отряда, углубился в обгорелую рощу и вскоре скрылся из виду.

Не все деревья погибли после пожара. Здесь прутик, там ветка, а кое-где и целый молодой побег проросли листвой, даже летом окрашенной в цвет пламени. С некоторых сучьев, как живых, так и мертвых, свисали металлические диски, блестящие и закопченные, подрагивающие, но не звенящие в безветренном воздухе.

Прогулка заняла столько же времени, как и обычно. Но когда он добрался до вершины острова и увидел пустую скорлупу храма, память пронзила его, как игла. Все это случилось здесь. Теперь все ушло. Остались только стены, деревья, еще с трудом порождающие почки и листья, и оправа из неба и моря — безликая, ни с чем не связанная.

Именно по этой причине люди Равнин предпочитали сжигать мертвые тела, уничтожая память о жизни плоти, которая стала бесполезной, отдав все ценное душе. Душа же продолжает существовать и без этой оболочки. Вот только тем, кто оставался позади, было очень трудно принять это...

Рарнаммон — а это был именно он — будил призраков в обители смерти, ища среди обгорелых деревьев нечто совсем иное. Он не был уверен, что найдет ее здесь, хотя в разуме Ральданаша имелось подтверждение ее присутствия — его угасающая сила возродилась через Анкабек благодаря искренней поддержке этой женщины.

Она сидела на земле под деревом, одетая в храмовое одеяние — такое же тускло-черное, как горелые стволы, а ее красные волосы перекликались с пламенем листвы. Весьма странное зрелище.

Он тихо пошел к женщине, стараясь не потревожить ее во время медитации — именно так он определил ее состояние. Не доходя десяти шагов, он замер. Женщина чуть вскинула лицо в солнечный луч, ее глаза приоткрылись. Это была Улис-Анет, почти такая же, как прежде — и в то же время Вал-Нардия. Впечатления смешались — на миг ему почудилось ожерелье с черным жемчугом, которое обычно носила при дворе сестра Кесара.

Внезапно женщина распахнула глаза, и он понял, что она видит его. А может быть, не только его, но и тех нематериальных личностей, что стояли вокруг?

— Улис-Анет эм Зарависс, — осторожно спросил он, — ты помнишь меня?

— Рарнаммон, — ответила она. По тому, что она назвала его полным именем, которым он стал пользоваться лишь после своего возвышения, он понял, что она вполне осведомлена обо всем, что творится в мире. Очевидно, она получала сведения лишь ей известными путями. Довольно долго она просто смотрела на него.

— Я не жрица, мой повелитель, — произнесла она наконец. — То, что я здесь — дело случая. Наверное, вы находите меня странной. Я провела здесь какое-то время в полном одиночестве. Искупление, самопознание... Чего вы хотите от меня?

— Возможно, ничего, — проронил он.

Улис-Анет легко поднялась на ноги, протянула руки, и свет пробился сквозь ее волосы и меж пальцев.

— Сначала, когда я подняла глаза и увидела вас, — выговорила она, — мне показалось, что передо мной Кесар. Затем темнота... а потом возник Ральданаш. Ваши глаза... вы понимаете меня? Но вы похожи на него. Точнее, на них обоих, — неожиданно она расплакалась, медленно и задумчиво, будто не чувствуя горя. Рарнаммон молча стоял и наблюдал за ней. Но вскоре Улис-Анет прижала ладони к мокрым щекам, утирая слезы.

— Позвольте показать вам великолепие здешних мест, — сказала она, повернулась и направилась вглубь острова. Он покорно последовал за ней. Ее красота, которую он как-то не замечал прежде, струилась за ней, подобно тени меж стволами деревьев.

К западу от храма роща выводила к обрыву с несколькими обгорелыми дубами, под которым плескалось море. Среди травы стояла маленькая каменная Анакир — грубое самодельное изображение. Рарнаммон удивился, кто и зачем мог его поставить.

Улис-Анет прошла к самому обрыву.

— Странно, — сказала она, — я никогда не выясняла, где это место, и, может быть, ошибаюсь. Но как раз в этот час, когда солнце клонится к закату, оно и происходит.

— Что именно? — мягко спросил Рарнаммон. Он особо не задумывался о ней, но почти боялся подойти к ней слишком близко, ненароком задеть ее рукой или рукавом, обеспокоить громким голосом, словно она могла исчезнуть от этого. Казалось, близкое соседство способно причинить боль этой женщине.

— Вон, — указала она куда-то вниз, в воду, прервав его размышления. Вдруг там что-то блеснуло, и из глубины на поверхность моря пробился янтарный луч.

Оба замерли на месте, ошеломленно глядя на это чудо, затем посмотрели друг на друга — и снова вниз. Вскоре сияние начало понемногу гаснуть.

— Они сбросили статую Анакир вон с тех скал, — пояснила Улис-Анет. — Может быть, это какое-нибудь украшение. Ее волосы... или драгоценный камень.

— Перед этим Вольные закорианцы вынули Ее глаза, — вспомнил Рарнаммон. — Но один из кораблей Леопарда пошел ко дну. Возможно, камень принесло обратно течением.

Они еще долго глядели в воду, уже сомневаясь в том, что видели.

Затем Рарнаммон предложил Улис-Анет еды и вина, которые принес с собой. Они уселись под дубами на обрыве, чтобы разделить эту нехитрую трапезу.

Он вспомнил, что когда-то здесь вот так же сидели Кесар и Вал-Нардия. Чувство времени полностью исчезло, торопиться было некуда. Но под этим таилось ожидание перемены, чего-то беспокоящего и безответного.

Один раз мимо них скользнула в траве золотистая змейка. Все змеи богини выжили, и теперь остров принадлежал им.

Мужчина и женщина сидели и буднично беседовали о необычных вещах.

Тени сгущались на скалах, на отмелях вдоль берега. Запад зарделся, и, словно его отражение, тускло зарделся восток, где всходила Звезда.

— Ты не собираешься оставаться здесь, — сказал Рарнаммон. — По-моему, ты не склонна к жизни послушницы или отшельницы.

— Я обдумаю это. Но мне нужен ваш совет. Вы же были одним из тех, кто соткал великую сеть Силы. Богом, или его частью.

— Нет, — покачал головой Рарнаммон.

— По крайней мере, одну ночь и один день. Краешек этого огня коснулся и моего острова. Я свидетельница — вы были богом. Так что дайте совет, мой повелитель, куда мне направить стопы и как лучше провести жизнь. Вы ведь знаете, что он погиб из-за меня.

— Кесар погиб только из-за Кесара.

— Я могу справиться со своим чувством вины и со страхом. Анкабек научил меня этому. Но не тому, как жить дальше. Анкабек говорит только одно слово: «Жди».

— Тогда возвращайся в Дорфар. Он говорит куда громче и с более великой целью.

— Но ни слова для меня.

Солнце уже опустилось за море, и мир состоял лишь из багряного света и густых теней. А на востоке Звезда выдавливала розовый сок из-за линии горизонта, словно вся земля была огромным плодом.

— Улис, — произнес Рарнаммон, — в бездну этот разговор о богах... Если на Истрисе я и бывал в публичном доме, то весь сжимался от отвращения. Я получал то, чего хотел. И никогда это не была женщина. А теперь мы сидим здесь, в руинах, на скале с горелыми деревьями. Сквернее ложа не придумаешь... И я хочу тебя.

Пока он говорил, ее лицо оставалось совершенно пустым и невыразительным — и вдруг эта пустота отступила под напором смеха.

— Повелитель Гроз извиняется перед своей служанкой за неудобную постель?

— Скорее за недостаток опыта. Который идет в одной упряжке с его годами.

— Застис, — очень тихо прошептала Улис-Анет. — Это идет Застис. А я все это время была здесь совсем одна. До сегодняшнего дня.

В последних лучах солнца он нашел ее губы, и они показались ему сладостной неизведанной страной, сотворенной закатом.

А где-то в холмах над Корамвисом таддриец наблюдал, как появляются звезды и среди них Красная Луна. Последней взошла Звезда, краснее, чем отсвет костра на камнях.

Застис волновала таддрийца, но он привык к этому и научился справляться со своим телом.

Чтобы отвлечься, он развел костер пожарче, но это не помогло. Вдалеке лежало озеро, над ним смутной стеной высились горы. Вершина холма, где они находились, странным образом выпадала из мира, одновременно находясь внутри него. Неподалеку сидели эманакир, чуть золотистые и совсем льдисто-бледные. Они были погружены в медитацию, некоторые читали молитвы.

Таддриец подумал о чуде, которое они сотворили, но затем отбросил эту мысль. Таинство завершилось. Теперь его подтачивала тоска по храму на равнине, бывшему его домом, даже по толстому верховному жрецу с его винными бочками и тайными подружками на это время года. И конечно, по замечательным свиткам и картам, по ритуалам, столь же пустым, сколь и приятным. Ему не хватало самых заурядных вещей, и, изголодавшись по ним, он позабыл свою любовь к человечеству.

— Уже скоро.

Он поднял глаза и увидел Ашни, стоящую напротив у костра. Ее улыбка была такой чудесной и таила в себе ту бесконечность, что не ранит и не ужасает человека — небо, звезды, свет.

— Вы уходите, госпожа? — спросил он. Это был риторический вопрос, он не ждал ответа — и не получил его.

Постепенно все глаза, даже те странные, мертвенно-бледные, обратились к ней. И она сказала им, кратко и, как всегда, без слов, что сейчас намерена оставить их.

Никто из ее Равнинной свиты не возражал. Они приняли это со своей обычной гордыней — Избранная раса, дети богов. Он же ощутил, как одиночество подкрадывается к нему, словно волки с гор. Неужели больше никто не чувствует этого одиночества?

Она просто девочка, тупо подумал он. Лет четырнадцати-пятнадцати, с длинными шелковыми волосами и лилейной кожей... Но тут он снова встретился с нею взглядом. Нет, она была не просто девочкой. Совсем нет! Перед ним была таддрийская легенда о волчьем ребенке. Зеркальное отображение предсказания. Чем же еще она может стать?

А она уже шла прочь быстрой, скользящей походкой, как всегда ходила, и волосы ее взлетали, словно крылья бабочки... Чему суждено случиться на этот раз? Вверх по холму. Там, примерно в ста шагах отсюда, стояла скала. Она направилась прямо к ней, в три прыжка забралась наверх и уселась там. Он мог видеть ее снизу. Они все могли...

Что случится теперь?

В мозгу у него возникло что-то вроде легкого журчания ручейка или детского смеха... Его личная вера запрещала принимать это последнее преображение. Ральднор и Астарис скрылись, уехали в джунгли на повозке. И Ашни следовало в какой-то миг этой ночи уйти одной меж холмов.

Когда незадолго до рассвета он очнулся, скала была пуста. Таддрийский жрец дорфарианской Анакир понял, что именно это она и сделала.

Он начал ворошить угли, чтобы достать колбасу, которую положил туда печься, но вдруг какая-то странность заставила его снова вскинуть голову.

Небо уже почти раскрылось, восток был золотым, в легкой хрустальной дымке. И вдруг на этом золоте родилось крошечное серебряное солнышко со струящимся хвостом.

Таддриец вскочил на ноги, схватил покрытую золой колбасу и замахал ею в сторону эманакир, пока они — кто проснувшись, а кто прервав свое бдение — не поднялись на холм.

Чтобы разглядеть, как в утреннем небе сверкает звезда.

Теперь в Элире, в уединенных башнях, пойдут перешептывания и разговоры... Они предсказали появление этой звезды, ее рождение и уход, и станут поклоняться ей, как знаку мира, лучу неиссякающей надежды.

По всему Ланну, на голубых вершинах и в затерянных долинах, люди увидят ее. Юноша, который спешит в Амланн в цокоте копыт, сын Яннула, посмотрит поверх крыш, увидит ее и присягнет ей в душе, зная, что вся его семья тоже смотрит на эту звезду. А Сафка, стоя в темной бойнице зорской башни, словно какая-то элирианка, будет следить за нею совсем по-детски — вытянув палец и приставив его к звездочке в небе. Далеко в море, на пути в Ваткри, Ральданаш, лежа на корме корабля с голубыми парусами, увидит ее, услышит удивленные возгласы моряков — и улыбнется этой звезде, так похожей на слезу. По всему Вису люди увидят ее, проснутся и увидят. А двоим в Анкабеке, мужчине и женщине, герою и героине, эта звезда покажется еще одним серебряным диском, запутавшимся в обгорелых ветвях. Их тела все еще рядом, и они снова отвернутся, чтобы искать и находить свет друг в друге.

Вскарабкавшись на скалу, таддриец обнаружил, что дальний ее конец представляет собой обрыв, по которому никто не смог бы спуститься без крыльев. Он положил на этот обрыв свою колбасу, словно приношение. Ашни проскользнула мимо, пока все они, даже бессонные эманакир, сопели, как дети. Она ушла, чтобы быть крестьянкой в Таддре. Или бегать с волками.

Он усмехнулся прямо в небо, чуть не плача от радости.

— А кроме того, Ашни, — произнес он, — теперь ты еще и Утренняя звезда.